Делец

      Трудовое рабство экономически необоснованно

      Зоуи сначала подумала, что это сердце колотится. Как когда накатит паника, и в ушах стучит. Зоуи раньше думала, что это пытка, но потом подумала умную мысль — этот стук напоминает, что по меньшей мере она жива.              А потом сознание сделало еще один шаг ближе, и поняла, что стучит не сердце. Нет, где-то в глубине оно тоже стучит, просто у нее уже не случается паника от таких мелких жизненных неудач, как похищение.              Стучат колеса.              Потом Зоуи подумала, что если она еще в поезде, то ей просто приснилось это все. Стража с Сабаоди, которую оставила Снежная Королева или как ее там, провальные переговоры — когда ей не пошли на встречу несмотря на всю рациональность мирного разрешения ситуации. Очевидно, дурной сон.              Она открыла глаза. Вместо того, чтобы быть скрюченной в позу креветки на сидячем месте в попытке спать обнаружила себя в горизонтальном положении. Взору открылся потолок купе.              Купе было тесное, как обычно бывало купе на четверых, и ситуацию спасало только то, что вместо четырех постелей стояла единственная — ее собственная. На ней Зоуи очнулась с чувством, что ей холодит запястья какими-то металлическими браслетами и холодит шею сквозняком из окна.              И только если Зоуи не лунатила, оказаться здесь по своей воле она не могла.              Кстати, про Волю. Где эта чертовка шляется, когда она просыпается в чужом… поезде на пути черт знает куда после событий сомнительной степени реалистичности. Зоуи поднялась, уперевшись сзади руками — постельное белье, между прочим. Что, столько пафоса, и только чтобы оказаться в приличном поезде без прямой угрозы жизни? Сейчас ей еще завтрак в постель предложат и сигаретой угостят, и тогда совсем будет сказка.              Если так, это бы объяснило, почему двери купе были открыты — отсюда и сквозняк.              И Зоуи, сознательная ее часть, способная к рассуждениям о пробуждении и к воспалению по поводу Воли, уже соблазнилась завтраком и медленно шла к пробуждению, но тело в таком состоянии все больше слушалось Воли. А Воля велела отвернуться в сторону, чтобы не дать себя коснуться тростью тому мужчине, что вошел в открытую дверь.              Зоуи посмотрела на него, медленно выбираясь из бессознательного сна после удара тупым предметом по затылку. Перед ней стоял высокий немолодой мужчина с седоватыми волосами и длинной бородой, будто хотел походить на мудреца. Зоуи он не понравился интуитивно, а теперь еще и рационально, потому что это он тянулся к ее лицу тростью, как будто чтобы посмотреть на нее, и Воля именно от этого движения увела. Следом от еще одного, и появился очень большой соблазн схватиться за нож, будь он под рукой, но ножа не было.              — Не вертись, черт тебя дери, — сказал он и замахнулся тростью, но на это Зоуи даже не дернулась — и старик, кем бы он ни был, вошел в вагон, медленно опустив трость. Рассматривал ее. Вслед за ним в купе вошли двое. Зоуи бросила на них взгляд — вот этим людям она проиграла в поезде.              — Я сказал, что ни царапины на ней.              — Этого я еще не видел, — сказал старик. — Ну-ка встань, — это было адресовано ей, и Зоуи усмехнулась. Что это значит.              — Здрасьте. Приехали, — сказала она. Следовать указу “ну-ка встать” не приходилось ни в одной жизненной ситуации прежде.              — А ну-ка встань, я сказал, — это старик прикрикнул и снова замахнулся тростью, но Воля стояла тихой водой — он не ударит. По какой-то причине его рука не поднимется. А если поднимется, от его старческих подвижек она уж как-нибудь спасется. Зоуи посмотрела на него с усмешкой.              — А ты кто, собственно, — спросила она. Но старик ее слова проигнорировал, вместо этого указал на нее худым старческим пальцем.              — Гласс, черт тебя, говорили мне, что ты проблема, но ничего, подними ее, дьявол, мне Федуччи голову оторвет, если, — стариковское ворчание сменилось на указание страже, и ее вытащили из постели, выставив перед стариком. Сопротивления Зоуи не оказала, потому что стражам в силе проигрывала и уже имела удовольствие подтвердить это на практике.              — Взяли без повреждений, — произнес страж, что держал ее за плечи. — С потерями. Но без повреждений.              — С потерями? — старик смотрел на нее, но словам удивился. Уперся о трость, притом довольно тяжело. Носил ее, возможно, не столько для красоты.              — Вран убит.              — Это что, Гласс что ли? Гласс убила вашего?              — Да.              — Не убила я его, просто он на поезде не удержался, — вмешалась Зоуи.              — Равносильно смерти, — сказал страж. — Но мы ее пальцем не тронули.              Старик снова поднял трость, и Зоуи бы увернулась от нее, но теперь ее удерживали. Старик поднял рубашку, осмотрев чистый живот.              — Разверни. — Ее вынудили развернуться к нему спиной, Зоуи затылком почувствовала, как его взгляд следует вдоль ее позвонков. То, что на ней ни царапины, она бы и сама могла сказать. Что, кстати, ставило вопрос, почему. Эти самые стражи на Сабаоди дрались с ней насмерть, когда она была с Марко и когда они защищали корабль, помнится, по просьбе Снедронинген. Вопрос еще в том, почему они в таком случае здесь.              Страж отпустил ее, когда старик удовлетворился тем, что следов действительно нет. Зоуи обернулась. Оглядела его снова — худощавый, слабоватый старик. В одежде, которая ему великовата. Но очки были с золотой оправой, и на пальцах было золото, которое в сумме стоит чертовски дорого и выдает ханжество.              — Хорошо, — произнес он. — Это хорошо. — Он уперся о трость одной рукой.              Зоуи стояла с неприятным чувством, что ее не слышат. Ее вопрос остался без ответа. И если со стражей она уже была знакома и имела представление, что они исполнители, то старик, инспектирующий ее, как если бы она была товаром на приемке, оставался фигурой неизвестной.              — Она убила из вас одного, значит сможет прихватить и второго. Не дай бог, — старик пригрозил пальцем страже, и Зоуи перебила его на этом самом слове.              — Не дай бог вы мне не скажете, кто вы такие, — сказала она. Теперь старик перевел на нее взгляд снова. Прищурившись, смотрел ей в лицо.              — А говорили, Гласс, ты много знаешь. А ты ничерта не знаешь. Не знаешь, куда попала? Ключевой маршрут торговли, один из самых ценных для синдикатов, для которых ты стелилась, только чтобы посадить Че в Подводную тюрьму. — Зоуи подняла брови. Отвечать на провокации смысла не было, а старик был маленько мерзкий, мнительный и очень любил себя. — Ты на поезде в Сент-Невис. Где будешь продана как рабыня. Я Танго, распорядитель аукциона. И я советую тебе сидеть тихо и ждать пока мне заплатят за тебя, сколько обещали. Будешь сидеть тихо — будешь цела. А потом выкобенивайся сколько хочешь своему господину, и пусть он тебя хоть в обжарке на обед подает.              Зоуи выслушала с похвальным вниманием, медленно покачивая головой, будто слушает сводку новостей. Зоуи выслушала с чувством слабости в ногах и начавших холодеть пальцах, но ни единой мышцей не дрогнула и не изменилась в лице. Чертово рабство. Это блядское рабство ее все-таки достало. И смотреть на него через призму погрома в аукционе на Сабаоди славными парнями было одно, а оказаться внутри него его участником — было совсем другое. Это была дорога в никуда. И Зоуи выслушала Танго с похвальным вниманием и своего потрясения ничем не выдала, и когда Танго закончил, произнесла только одно:              — Я в этом участвовать не буду.              Танго немного опешил это услышать. Настолько, что выдавил глупый смешок, и его старое лицо заимело такие оттенки глупости, свойственные умственно отсталым. Потом он взял себя в руки.              — Ты уже мой товар. Я свой товар не спрашиваю, — сказал он. Указал страже на нее снова. — Покажите ей, почему мой товар предпочитает слушаться, — Зоуи отступила от стража, но он перехватил ее за руку достаточно быстро. Танго подал стражу связку ключей, которую вытащил из-под полы сюртука. Страж взялся за один из полусотни ключей на связки и, подтянув Зоуи за запястье, снял с нее один из браслетов, которые окольцовывали ее запястье.              Зуи опустила руки. Браслет защелкнули. Танго взял его в руки.              — Говорили, Гласс, что ты проблемная, но на аукционах бывает много проблемных. Не таких выскочек как ты, а по-настоящему сильных подонков, которые выжигают флоты или разоряют страны, которые убивали королей и которые могли свернуть горы. И все они сидели тихо и ждали, знаешь почему?              Он подошел к открытой форточке. Зоуи смерила его взглядом. Отвечать смысла не было, и она была не фанат подстегивать чужое эго.              Танго показал браслет. Потом бросил его в открытую форточку вагона в море. Поезд успел отдалиться от этого места всего на секунду или пару, когда браслет рванул. Взрыв был такой мощный, что оставшиеся стекла в вагоне выбило вовнутрь и их мелкой крошкой раскидало по полу. Зоуи отступила. Танго усмехнулся. Ее молчание его устроило.              — Никуда ты не денешься, кроме Сент-Невиса. Ты будешь паинькой. Ты больше не коммодор, не глава Синдиката и не делец черт знает из какого моря. Может и от имени твоего ничего не останется, и твой господин будет звать тебя собачьей кличкой. Ты — мой товар. И стража тебе не даст спуску.              Зоуи стояла с единственной мыслью, что она уже сказала, что об этом думает. Она не будет в этом участвовать. Она не может. И она не будет. Она вообще не могла оказаться в этой ситуации, и это ошибка. И эти люди — стражи при Снежной Королеве — вообще должны быть на ее стороне, а рабство ей прописывали в ее занятия, а не в угрозы ее жизни. Это было безумие.              Второй браслет на запястье холодил кожу, хотя казалось, что ее руки достаточно остыли. Стража ждала приказов. Танго ждал реакции. Зоуи не хотела реагировать на это никаким образом, потому что это был цирк и безумие, но кроме упрямого и бездейственного ступора ничего не было. Она сказала:              — Это вряд ли.              Танго не понравилось это услышать, и он замахнулся тростью в третий раз, но снова не ударил — какой сюрприз, его опасения, что за ее повреждения он получит по шее, распространялись и на него самого, хотя действовать он таким образом привык, раз имеет такой рефлекс. Но потом взял себя в руки. Сказал страже “глаз не спускать”. Сказать Зоуи тоже что-то хотел, но похоже решил не недооценивать ее способность к отрицанию, и сказал только:              — Ты скоро поймешь, что у тебя больше нет выбора, — и вышел из купе в вагон. Стража удалилась за ним. Зоуи оперлась рукой о стол, но быстро одернула руку, попав ладонью на битое стекло. Но присесть или по меньшей мере упереться о что-то стало жизненной необходимостью, и Зоуи отошла в дальний угол от окна, докуда не долетели осколки — там была встроенная в стенку полка под зеркалом, о которую можно было облокотиться и как следует рассмотреть себя в зеркало. Не появилось ли на нем красного носа или улыбки от уха до уха, которые выдавали бы в ней клоуна, раз она должна была согласиться на эту клоунаду.              Боги, а это зрелище с браслетом. Когда это условность на странице манги — это одно, а когда это бомба на ее запястье — другое.              Не было никакого смысла в том, что ее не слышали и не слушали, и в том, что ее положение стало безусловное и неуправляемое, как у предмета торговли. Вся ее жизнь строилась на постулате, что любая ситуация — управляемая и изменяемая и на все можно влиять — на чужие мнения, позиции, расценки и условия, на принципы и цели. Черта с два она теперь поверит, что не владеет собой. Черта с два. Она в этом участвовать не будет.              Зоуи прокрутила на запястье золотой браслет. На аукционе Диско используются не такие — куда более уродливые ошейники. Другой аукцион.              Голова думает умные мысли, когда, казалось бы, уже нет смысла — этот браслет напялен ей на руку, и поскольку она не владеет продвинутым вооружением и вообще никаким вооружением не владеет, вопреки мнениям Марко, то деться-то ей в общем-то некуда. Деться ей некуда.              Она посмотрела на свое отражение в зеркале. Симптомы отчаяния на лице были видимые — побледневшая кожа, вид откровенно напуганный. Она выпрямилась, отвернулась от зеркала — смотреть на это было просто жалко. Умные мысли в голову надо было все же вернуть. Это она конечно пошутила, что нет смысла. Это все пораженчество и бездействие, которые она выписала из своих методов примерно в четыре, когда первый раз подралась со старшим братом за велосипед и выиграла.              Первая умная мысль — надо убрать чертово стекло. Надо убрать чертово стекло, и занятие ручками немного расчистит голову и поубавит тремора. Собрать осколки в наволочку, завязать ее узлом и запереть в шкафу — уже что-то, теперь можно ходить, не боясь.              Если присесть и задуматься, на поезде было не очень много человек. Судя по их распределению вдоль пути следования, поезд имел всего несколько вагонов. Зоуи себя геолоцировала примерно в середине состава, в середине вагона, в купе, из которого если выйти, то уткнется как раз в стражу, которых на один вагон приходилось десять человек. Помимо них, в вагоне были другие люди, и Воля определяла в них очень много разных качеств, кроме пола. Если попробовать распознать их по одному, то Воля вполне чувствовала, что люди-то были непростые, не просто городские прохожие, не случайные пассажиры. Не отличались силой, какой можно выделить, скажем, офицера Дозора, но вот один — явно был фруктовик, а с одним из людей было два тигра, если Зоуи ничего не путала, хотя у нее возникала претензия к Воле, почему она не может отличить мужчины от женщины, но может распознать тигра. Трое спали, сон всегда легко различить, особенно неестественный — по необъяснимому наитию чужая бессознанка ощущается примерно так же, как своя.              Ближе к началу поезда вагоны видно начинали иметь более привилегированный тип. В двух было по одному человеку. Ни один, ни второй не отличались силой, но Воля зацепилась за них обоих, не в состоянии подсветить на то причин. В других вагонах было больше людей, из них несколько Зоуи бы для себя геолоцировала в категории рядовые члены Сайфер Пол 8, хотя не вполне поняла, с чем сравнивает, но по одной фигуре неопределенного качества в этих вагонах она тоже различала. Следом шли вагоны, подобные ее, которые можно было сразу определить как закулисье аукциона рабов — здесь везли лоты. И почему-то тигров. Но это был вопрос десятый.              В хвосте пояса охраны почти не было, но люди были. Кто они, Зоуи не стала гадать, видно, это было неважно.              Зоуи села, чтобы успокоить нервические суетливые движения и остановить поток мыслей, разлившийся, едва ему дали волю. Зоуи села, сложив руки в замок, остановила взгляд на полу — виднелись еще кое-какие крошки стекла. Нет, это смешно, она не будет в этом участвовать. Она усмехнулась. Посмотрела на свои ладони.              Спасительное “я в этом участвовать не буду” отпечаталось в голове, и Зоуи неосознанно улыбалась этой мысли, как будто она давала ей право на побег. Поезд шел по морю, и через час в купе явилось двое довольно измученных на вид мужчин, и Танго снова появился в дверях. Мужчины были в робах-комбинезонах, и Зоуи сразу заметила по ошейнику у них на шеях. Один нес с собой инструменты в плотницком ящике, другой большую коробку, очертаниями вписывающуюся в окно. Когда он замедлил в дверях, чтобы войти, не повредив своей поклажи, Танго хорошенько огрел его тростью по спине — Зоуи не ошиблась, Танго вполне привык к такому. Рабы вошли в купе, и Танго посмотрел на Зоуи. Его взгляда она должна была, видно, испугаться, но на нее у него рука не поднимется — его пристрелит Федучи, по его же словам, кто бы это ни был.              Танго тогда вышел в коридор, позвал стражу, и стражник оттащил Зоуи в соседнее купе, где уже был постоялец — невысокий, смуглый мужчина в одеждах, как если очень сексуализированно интерпретировать танцевальный костюм в Арабасте. По телосложению напоминал Марко и был чертовски хорош собой. Его золотые браслеты терялись среди других украшений на запястьях, и, увидев Зоуи, он как будто смерил ее долгим сомневающимся взглядом, как если бы не ставил их вровень.              Зоуи провела в этом купе с полтора часа, и его обитатель по имени Амон был славный мужик и вполне соблазнительно танцевал, и среди своих украшений показал ей свои браслеты. Зоуи объяснила, почему на ее руках вместо двух браслетов только один, и Амон усмехнулся.              — Ни один из них не тронет нас и пальцем, потому что любой из нас почти знать, а они просто их прислуга, — сказал он. Он вполне искренне превозносил себя над Танго и стражами, и Зоуи слово знать несколько заинтересовало, но потом явилась стража и вернула Зоуи на ее место — стекла на полу совсем не было и окно вернулось на место.              Поезд шел.              Зоуи крутила браслет на запястье, сидя за столом и сложив нога на ногу, когда на море начало оранжево опускаться солнце и принесли ужин. Ужин, надо отдать должное, выглядел недурно, но Зоуи потыкала вилкой достаточно изысканные перья салата под мясом и не прикоснулась к еде. Принесли второе блюдо и десерт, и Зоуи в конце концов спросила, не могут ли принести вина. Еду носила девочка, тоже с ошейником, и она, когда Зоуи спросила о вине, склонилась, как если бы отчитывалась перед господином, сказала, что непременно узнает, и убежала. Вернулась действительно с вином и налила Зоуи бокал. Вот вино Зоуи выпила. Еду унесли нетронутой. В голову ударило. Зоуи уснула вопреки тревоге, качке поезда и стуку колес.              Ночь быстро обернулась утром.              Тревожным, маятливым утром, поставленным на стол завтраком, обжигающим чаем, какой обычно пьет даже в сорокаградусную жару Декси, сонливым умыванием перед зеркалом, из которого вчера смотрело напуганное уставшее собственное лицо, а сегодня смотрело уставшее, насмешливое и немного злое лицо. Контраст бледной кожи и темных волос превращал в злодейку, и голод отчертил черты лица. Зоуи бы собой детей пугала: “отдам тебя вон той тете, если будешь себя плохо вести”.              Вон той тете в зеркале, с обострившимися скулами и потемневшими глазами, которую кошмарит неопределенность ее будущего настолько, что она не ест и не пьет и спит только после приема внутрь спиртного.              Голова болела, кстати.              Картина плачевная.              Поезд коротко останавливался время от времени. Иногда на маленьких технических станциях, где менялась пара человек из безымянных, которые видно были рабами или иногда свободной прислугой на поезде. Когда принесли ужин, Зоуи пропустила, потому что уснула под вечер, проснулась к рассвету. Видела в окне вагона, как утром альбатросы принесли в поезд газеты, но до нее не добрались. Правда, один альбатрос, без газеты, но очень знакомый, долго кружил над вагоном и, если Зоуи не ошиблась, присел прямо на крыше над ее окнами. Сова следовала за ней по всему морю. Зоуи усмехнулась. Что-то ее еще связывало с миром.              Голод немного лишал сил, а четыре стены немного сводили с ума, и “я в этом участвовать не буду” обнадеживающей мантрой размазывало день по коленке, как вдруг:              — Гласс! — прикрикнул мужской старый голос, притом довольно истерично, потом возня отвлекла от возгласа, и он же произнес в сторону: — Черт ее, сделайте с ней что-нибудь, принеси воды.              — Вода есть в купе.              — Мисс хорошо выглядела, когда я принесла завтрак.              Послышалась пощечина, и девочку, которая это произнесла, встряхнули за плечи:              — Ты врач? Или у тебя есть лишний миллиард? Я говорю, сделайте с ней что-нибудь, — Танго приходил в гнев, и Зоуи, к этому моменту проснувшаяся, наблюдала за тем, как Танго поднимал трость, чтобы ударить ту служанку, что приносила ей завтраки, обеды и ужины, а также дижестивы по дополнительной просьбе. Девушка попыталась закрыться руками.              Зоуи не помнила, как потеряла сознание. Она прервала:              — Сделать со мной что? — спросила она. Танго немного опустил трость и обернулся.              — Ты что за цирк устраиваешь? — прошипел он. Его и без того дедовский голос, немного шипящий и свистящий на некоторых буквах, прозвучал довольно мерзко. Он был почти в бешенстве, но Зоуи сделать ничего не мог, и Зоуи знала, что он сделает, прежде чем он сделал: все же ударил тростью служанку. — А ну вон отсюда, бестолочь.              — Прошу прощения, господин, — не издав ни звука, сказала она и торопливо вышла. Стража, кстати, девочку пропустила. Зоуи посмотрела на Танго.              — Что за цирк вы устраиваете? — поинтересовалась Зоуи. Напоминая себе, что она в этом цирке не участвует. Наблюдает — ее предел. Танго попытался дотянуться до нее, чтобы поднять за воротник, но Зоуи поднялась с постели и отступила. Старик чуть не полетел вперед. Тогда тростью указал на нее страже.              — Ты, Гласс, ничего не добьешься. Ты можешь не подчиняться мне или страже и не бояться смерти, но когда ты поймешь, кто участвует в аукционе, у тебя не останется выхода.              Страж шагнул в купе вслед за ней, и Зоуи остановилась позади стола, который их разделил. Страж не получил прямого указания, а видно личной неприязни к ней не испытывал, потому остановился перед столом. Зоуи просто некуда деться от него. Она бросила на стража взгляд, потом на Танго. Усмехнулась.              — Но вы не сможете вечно вынуждать привратников таскать меня за шиворот. Я добровольно на рабство я не подпишусь, я сразу сказала, я в этом участвовать не буду.              Танго злился. Злился по-стариковски.              — Бери ее, — прошипел он сквозь зубы. Страж обернулся на него, едва заметно кивнул и шагнул к Зоуи. Она отступила назад, но в конечном счете она все равно упрется спиной в стенку. Танго видно перешел к аварийным протоколам, и он был так раздражен, что ударил тростью о пол. — Я тебе покажу, кто будет твой господин. Ты поймешь, что лучше склониться. И никто не посмеет стоять перед ними прямо, и не таких как ты обламывало рабство. Настоящее вечное рабство.              Он толкнул другого стража в сторону, и стремительно вышел из купе, а Зоуи показала тому, что с ней остался, раскрытую ладонь. Пойдет сама. Страж, как ни странно, не заломил руку и не потащил за волосы. Показал ей рукой, чтобы прошла вперед него, и только тяжелая рука легла на плечо, давая понять, что шаг влево или вправо будет трактоваться как побег. Танго уже шел далеко впереди и бормотал какие-то проклятия себе под нос, хотя он как будто стал пониже — сгорбился и напрягся. Они перешли сцепку двух вагонов, прошли насквозь еще несколько. В вагоне-ресторане Танго велел ждать, и Зоуи Волей различала, что люди из первых вагонов перетекают во второй вагон состава, судя по всему. По этом проходному вагону стала сновать прислуга. И охрана. Люди в костюмах — походили на Сайфер Пол, как Зоуи и подсказала Воля уже как сто лет тому назад. Дозорных не было. Не было и других людей с золотыми браслетами. В конце концов, Танго появился сам. Из мнительного и жестокого рабовладельца и распорядителя аукциона обратился в подобострастного, кривоватого и даже напуганного собственным положением церемониймейстера.              — Ты сейчас войдешь в вагон аукциона, и тебя сломает само величие господ. Святые подобны богам. Я тебе покажу. Ты поймешь.              Зоуи неопределенно покачала головой. Они прошли по вагонам, в которых, видно, путешествовали Святые. Им отводились целые вагоны, отделанные золотом и камнем, немного уродливые, но очень богатые. Они прошли пять таких вагонов и наконец ступили в вагон аукциона. Он представлял собой небольшую сцену и отдельно стоящие кресла зрителей. Не был предназначен для большого числа людей и, несмотря на узость вагона, выглядел просторно, и когда Зоуи вошла, ее не обдало горячительным паром чужого величия, не придавило чужой силой Воли и не ослепило богатством Святых.              Просто в вагоне стояло много странных и не то чтобы чем-то отличающихся от обычного человека людей, и еще чертовски много тех, кто преклонялся им по неясной для Воли причине.              В вагоне стоял полумрак, но все участники собрания были как следует подсвечены, хотя Зоуи не заметила в потолке освещения.              Цирк. И весь этот цирк — определенно ради того, чтобы пустить трещину в ее воле? Какая честь.              Танго обвел присутствующих широким жестом:              — Солнцеликие и подобные самому небу — Тенрьюбито, — он сам опустился в глубоком поклоне, в каковом склонились и все стражи до одного. Прислуга и рабы вовсе упали ниц. Зоуи стояла и смотрела на людей в вагоне. В Воле мало чем отличающиеся от прочих, эти люди в вагоне обернулись на ее. Одни медлительно, как мухи в предсмертном состоянии. Другие более трезво. Вагон был заполнен людьми, и это были Святые. На представление и на поклоны и преклонение колен реагировали по-разному. Полный небритый мужчина, заметивший ее появление позднее других, глуповато растянулся в улыбке, посмотрев на служанок в платьях, закрывавших их лодыжки. Другой Святой, дышащий ртом, от этого выглядящий как умственно отсталый, как будто поздно начал слушать и теперь не вполне догонял ситуацию, хотя оказание такого почтения ему приносило некоторое удовлетворение. Наконец, из Святых была чрезмерно высокая женщина с высокой прической — она насмешливо обвела взглядом всех вошедших, включая Танго, и остановилась взглядом на Зоуи. Молчание затягивалось, и Зоуи перевела на нее взгляд — посмотреть в круглое лицо с тонкими губами. Различила в ее лице то, почему молчание в вагоне стало просто неловким. То, что Зоуи не склонилась перед ней лбом в пол, привело ее в непонимание первобытного рода.              Зоуи не успела рассмотреть ее или того Тенрьюбито, чье внимание также привлекло ее появление, прилетело под колено — несильно, но очень ощутимо, и Зоуи полетела вперед. Не изящный способ поставить ее на колени перед Тенрьюбито увенчался тем не менее успехом, и следом оружием удержали ее, чтобы она не подняла голову.              — Глубочайшие извинения, — произнесли позади нее. Зоуи потянули назад за шкирку, она поднялась, и ее заставили опустить голову. Вот умора, она представляет конфигурацию в вагоне и не поднимая глаз. Женщина вот потянулась за пистолетом, Воля была готова увернуться от выстрела, прочерчивала в воздухе три возможных траектории выстрела: от всех троих можно будет выбраться одним движением, которое ей не дадут сделать чертовы стражи. Из их рук не выкрутиться. — Глубочайшие извинения, — повторил бодреньким голосом влетевший вперед них Танго. Видно достаточно долго стояла, уставившись в пол глазами, чтобы теперь принять роль медиатора.              Его обычно импульсивное гневное и злое поведение обратилось эталонным подхалимством.              — Назови хотя бы одну причину не убить ее прямо сейчас, — женщина с пистолетом указала на Зоуи. Она не сдержала ухмылки.              — Святая Монморанси, боюсь, этот лот вам не принадлежит, — приторно протараторил распорядитель, и склонил голову перед Святой.              — Ну-ка покажи ее, — сказала Монморанси, и Зоуи, заломив руку, потянули за волосы, чтобы показать лицо Святым.              Чтоб ее за ногу, кажется, она действительно балансирует над пропастью в рабстве. Никаких тебе сделок, никаких тебе денег — просто она угодила в окружение пятерых Тенрьюбито и под стражей людей, которым она не ровня.              Звезда светит ее плаванию.              Она усмехнулась в лицо представителям Святой земли. Усмешку слышал страж, Зоуи почувствовала, как он натянул волосы, и ей пришлось поднять подбородок и показать мордашку с обеих сторон. Святой явно не понравилось. Она хмыкнула. Распорядитель ждал ее ответа.              — А знаешь, я буду участвовать в торгах. Чтобы убить мусор своими руками.              — Мы будем рады вашим ставкам, Святая Монморанси, — поклон распорядителя был просто отвратительный. — Хотя должен предупредить, они будут высоки.              — Ты смеешь сомневаться в моих возможностях?              — Нет, нет, разумеется, мне бы в голову не пришло. В конце концов мы здесь именно для торгов. — Он чуть не шикнул на стража, и Зоуи потянули за руку, заломанную за спину.              Ее потянули назад, и грубо развернулись, чтобы она вышла из вагона вперед стража, но Святая окликнула распорядителя.              — Стой. Я передумала. Я не буду участвовать.              — Но почему?              Распорядитель картинно расстроился. Хотя Зоуи искренность этого расстройства недооценить не могла — участие второго лица в аукционе может кратно увеличить оборот.              — Я перехотела. Теперь я буду участвовать только при одном условии.              — Все для вас, Святая Монморанси.              Зоуи не понравилось, что распорядитель согласился до того, как она озвучила. По ее уразумению, Тенрьюбито могли выдать что угодно. Распорядитель был бы очень плох в любом приличном бизнесе.              — Спесь у рабов — это болезнь, так учил мой отец. — Распорядитель активно закачал головой. Зоуи это не понравилось, она отступила, но страж выкрутил ей руку, и донеслась его сухая усмешка. — Я не буду платить за больной товар.              — Ваш отец был очень мудр. — Это замечание очень угодило Святой, на ее кривых губах отразилась улыбка. Она оглядела прочих Святых, Зоуи видела, как в их узких глазках возникло одобрение. Едкое, ехидное одобрение, предвкушающее зрелище.              — И мой отец спесивых рабов наказывал до крови на виду у прочих, чтобы было неповадно.              И Воля ни одной мышцей не дернула, хотя страж напрягся ее удерживать, его руки ощутимее сцепились на ее предплечье, как будто он опасался, что она бросится вон. Куда? В море? На ходу поезда? Зоуи, кажется, почувствовала, как расправила плечи, одолело непреодолимое желание рассмеяться, и она удержала его, только пустив на лицо нахальное снисхождение, которым окинула вагон. Почти истерическое, превозносящее, преуменьшающее значение того, что ее ждет, рядом с тем, насколько мнительным может быть сознание, защищаясь.              На лицах Святых ее реакция на это вызывала не недоумение, а скорее неудовлетворение эго, требовавшее истерики и унижения. На лицах всех из них, кроме одного:              — И все же она тебе не принадлежит, Стелла, — негромко произнес один из Святых. Распорядитель посмотрел на него, понимая, что не может перечить Святому, и несогласие между ними ставит его в неловкое положение, согласившись с одним, отказать другим. Он развел руками.              — Все люди нам принадлежат, — сказала Святая. Зоуи смотрела ей в глаза, хотя кажется так тоже было не принято. Стеллу это раздражало. — Устрой это немедленно, — в ее голосе послышался капризный крик, как начало приступа у ребенка. — Устрой немедленно, я тебе говорю! — она подняла пистолет на распорядителя, и тот замахал руками, поспешив убраться и повиноваться.              — Всенепременно устрою, милостивая Святая Монморанси, — он шикнул на стражу, и Зоуи вытолкнули из вагона.              Прежде чем это произошло, она успела поймать взгляд того мужчины, что наблюдал сцену с холодным молчаливым отвращением на лице. Распорядитель повелел страже собрать лоты в вагоне аукционного дома, над ухом басили “лучше бы сидела тихо”, адресованное видимо ее совести и несчастливому будущему. Но Зоуи не приняла на свой счет. Наблюдение защищало от смерти, на грани смертельной угрозы сознание уступало ему. А теперь, когда защититься Волей не получится, сознание начинало исполнять другой трюк. Зоуи почувствовала, как диссоциирует.              Возникло прозренческое понимание концепции продажи себя в рабство. Закрасться в него наблюдателем, окунуться в его беспомощность. В бессловесность его участников. В суетливость его управляющих. В бестолковость его клиентов.              Как лоты собирают в аукционный зал — или вагон — как женщина прощается с тиграми, прежде чем страж уводит ее под локоть, как мужчина, в отличие от Зоуи, не в золотых браслетах, а из металла, судя по долгому опыту Зоуи Гласс в Дозоре, из кайросека, спрашивает, когда он увидит господина, как лоты, которым не хватает еще пары-тройки лет до совершеннолетия по законам хотя бы какой-нибудь приличной страны, ходят тройкой, две девушки-близняшки, безупречные копии друг друга во внешнем виде и поведении жмутся друг к дружке, одна очень напуганная девушка, пытающаяся вырваться из рук стража, который тащит ее, посмеиваясь.              Как очень полный мужчина из знати неловко садится в узковатое для него кресло и потрясает круглыми кулаками, чтобы ему нашли другое, как Святая Монморанси стоит с веером рядом со своим телохранителем и уже презирает ситуацию за то, что она ее затеяла, по одной простой причине:              Зоуи Гласс, виновница торжества, стояла посреди сцены для продажи, как стояла бы во главе стола семьи Святых. Стояла без стража при ней, потому что стража то, что она не сопротивляется, признала через полчаса после того, как начались сборы к демонстрации того, что есть рабство. Гласс, предмет поучения страху и повиновению, вопреки всем наказам стояла, обводя взглядом Святых и чужие лоты. Святая Монморанси ненавидела этот лот всей душой и требовала у распорядителя, чтобы ее оставили без глаз, чтобы ее навсегда лишили возможности смотреть, чтобы только не видеть этого наблюдения с высоты ее безразличия к тому, что ее ждет.              Как будто она слышала, как другой Святой не говорит:              — Этот лот тебе не принадлежит, — потому что этот лот принадлежит ему, и Монморанси купила бы эту дрянь только чтобы сломать ее, переломать кости, лишить зрения и слуха, голоса, ее грязного языка, выставить ее истерзанное тело на обозрение рабам ее дома. Будь это аукционный дом на Сабаоди, стоило бы такое развлечение гроши, но этот аукцион другой, и за такие лоты платят сотни миллионов, и это ничтожные деньги в сравнении с состоянием Знати, но это чудовищно большие деньги для того, чтобы покупать и продавать грязь.              Поезд летел вдоль рельс, оставляя за собой расходящуюся по морю мелкую волну. Монморанси проговаривала вслед за стражем, считающим удары плети, номера, теша себя тем, что эта женщина просто, должно быть, сошла с ума, что вслед за ни с чем несравнимым звуком удара плети о кожу не вызывают ее истошных криков.              Зоуи Гласс про себя тоже считает удары, ее губы шевелятся, произнося цифры, и вслед за каждым из них она заставляет себя выдыхать и не задерживать дыхание, но не больше того, потому что для страха и боли нужно быть в сознании. Полный Святой скрипел ножками своего стула, ерзая от каждого удара, потому что возбудился, и теперь тоже был намерен участвовать в торгах — молчание рабов в ответ на насилие — особенно редкая и дорогостоящая черта.              Стража не испытывает особенного экстаза по поводу таких зрелищ, которые требуют больные ублюдки со Святой земли. Страж, что утром позволил Зоуи Гласс обвести его вокруг пальца и выскользнуть из своего купе, возможно, чувствовал необъяснимое чувство вины за то, что его небдительность допустила это.              Распорядитель грыз ногти, думая, возместит ли появление второго игрока со ставками потерю стоимости от того, что лот потеряет товарный вид — такие раны заживают месяцами и шрамы оставляют навсегда. Будь это безделушка для развлечений, было бы не важно, но эти лоты — совершенно другое, и этот аукцион — большая головная боль. Его собственная голова полетит, если он не пройдет по плану.              Святой Федуччи стоял, а не сидел, потому что, откровенно говоря, сидеть спокойно бы не мог. Стоя, зато, мог расшагивать и покачиваться с пяток на носок. Зоуи Гласс, или как ее называли, мисс Гласс, вцепляется тонкими пальцами в опору, сжимая ее так, что оставит вмятину на металлической трубе — это вместо криков и мольбы, вместо того, чтобы просить пощады и клясться в верности. Святой Федуччи понимает две вещи. Он не прогадал с тем, кого потребовал в лоты на аукцион для гаранта своего появления — первая. Вторая — он ошибся в том, что здесь будет. Зоуи Гласс никогда не окажется на Мариджое. Во всяком случае таким путем. И это все плохо кончится. Непременно плохо кончится.              Федуччи отвернулся на очередном ударе и нашел взглядом в вагоне телохранителя. Тот подошел по первому зову. Был выше Святого и в целом людей в вагоне, поэтому наклонился, чтобы услышать негромкую просьбу своего господина, склонил голову и вышел из вагона.              Кровь со спины сочилась из выбитых плетью ран и стекала к пояснице, талии, капала на пол. Монморанси вышла из вагона, так и не сказав, считает ли она, что этого достаточно или недостаточно, но распорядитель счел, что лучше уж прекратить, потому что иначе они совсем потеряют лот, и она либо с ума сойдет, либо еще чего, и тогда Федуччи , заплативший просто за то, чтобы ее притащили сюда, полторы стоимости ее листовки, не заплатит за нее как за лот. Распорядителю бы этого не хотелось.              Полный Святой потребовал притащить его рабыню из вагона для прислуги — ему была нужна разрядка.              Рабов растащили обратно по их местам обитания, и Гласс уволокли, и распорядитель все же попросил найти ей врача, хотя было не принято давать рабам врача после наказаний их господ. Но она еще не принадлежала Монморанси.              Врач сказал, что это чудовищно. Распорядитель махнул на него рукой, еще нотаций ему не хватало, а меж тем металлическая труба, за которую Гласс держалась, подставляя спину под плеть, была смята аккурат под ее тонкие женские пальцы.