Делец

Когда разбит, потерян и сломан

      В доке не было принято расходиться, когда часы били пять. Когда часы били пять, начинался перекур, а потом плотники первого дока возвращались к своим работам, потому что время не ждало, и Галлей-Ла платили не за то, чтобы они разбегались по домам, едва солнце начнет садиться. Док постепенно подсвечивался прожекторами, чтобы опускающийся вечер не нарушал хода дел.              По верфи сновали дозорные, офицеры, капитаны кораблей, начальники грузов, туда-сюда болтались заказчики, партнеры компании, плотники, столяры. Потеряли вагон леса, нашли на том конце путей. Айсберг появился в десятом часу вечера с каким-то контр-адмиралом — тот инспектировал укладку дна из кайросека на фрегат из Штаба.              Наконец, и контр-адмирал убрался, и Айсберг вернулся в свой кабинет приводить в порядок бумаги, а у плотников остался еще час, пожалуй, чтобы закончить работу, и вот тогда верфь закроет двери и потушит свет на недолгую ночь.              Когда Хаттори сел на рукоять лебедки, вопрос, где Луччи, встал ребром.              — А там, где он, ему болтать не сильно нужно, — сказал Паули, и плотники на перекуре сначала было возмутились, какого дьявола Луччи оставил свой пост, у них работы невпроворот. А потом потаенный смысл этих слов стал доходить до людей.              — Так где он, Паули?              — Настоящие мужчины о таком не говорят, — сказал Паули.              — Луччи? С женщиной? Не поверю.              — Чтоб его, сукин сын, а гонору было.              — Но болтать не придется, если язык занят.              — И свидетели не нужны.              — Я бы предпочел женщину голубю.              Плотники смаковали любые забавы с женщиной, будь они трижды вымышленными, но Каку, приподняв кепку, посмотрел на Паули.              — Где он, сударь? — спросил Каку, пока товарищи разгоняли шутки про то, почему конкретно молчаливый мужчина более популярен среди женщин. Паули скалился, кусая сигару.              — Ушел с этой. С коммодором.              Каку почесал подбородок задумчиво. Паули велел не брать в голову, и, мол, ему тоже непременно когда-нибудь достанется любящая жена, и вообще вот эти случайные связи он не приветствует, как бы он ни уважал коммодора Гласс за то, что она героически исполнила в землях пиратов и что при этом умудрилась остаться в живых и получить достойную отставку в знак признательности от ее командования — она ему так сама сказала, когда выходила от Айсберга.              Паули был в восторге от того, что ему удалось узнать — Дозор специально позволил Йонко и миру считать, что она мертва, а они ее вытащили.              Каку о коммодоре Гласс было известно совсем немного больше, как и Луччи. Немного больше заключалось в том, что Дозор первый подтвердил, что она мертва, а когда оказалось, что это не так, Штаб-квартира развела руками. О том, что мисс Гласс определенно следует быть мертвой, уведомили все подразделения Сипи. Даже те, кто находился в операции. Это была редкость.              Луччи был с ней. Это значило, что она находилась в комнате с агентом Сипи, сама того не зная. Луччи намерен сказать ей, что ее приговор подписан. Нарушит свою роль и тут же убьет свидетеля. Ему для этого Хаттори не нужен.              Поэтому Хаттори, помалкивая, сидел на лебедке.              Люди Гласс — это ее они называли Президентом — обсуждали с Айсбергом детали оплаты счета и минорные ремонтные работы их текущего корабля для последних рейсов, которые закончат к рассвету к их отплытию.              И Каку стоял и слушал лепет Паули о том, почему мисс Гласс заслуживает уважения, не без сожаления подозревая, что Луччи убьет ее этой самой ночью.                     Луччи стоял, подперев косяк плечом, пока она мыла голову над ванной, подставляя ему спину. Подставлять спину у агента Сипи было непринято, и его мог бы соблазнить шанс убить ее вот так просто, но у идиотов из восьмого подразделения уже была история быть обманутыми этой женщиной, и Луччи не хотел бы провалить операцию, потому что счел бы блефом ее слова.              Потому что Луччи не идиот. Но зато у него командир идиот. Он мог бы и упустить бумаги — и вуаля, Гласс знала про операцию. Испытывает ли Луччи стыд в связи с тем, что не убивает эту женщину в результате шантажа — не особенно.              Сипи получили ориентировку убить при контакте, но отдельно она не была целью операции. У Луччи была другая операция, и ее цели объективно приоритетнее. Поскольку его командир идиот, знать о том, что Луччи ее видел, ему будет необязательно. И утром на рассвете, когда они явятся в док первыми на верфи, Луччи обязательно велит держать язык за зубами Каку и Калифе.              Исходя из всего этого, Луччи было понятно, почему он ее не убьет и почему, может быть, то, что она здесь, будет ему полезно. Почему Зоуи Гласс, которая, если знает их методы, должна сидеть тише воды и никогда желательно больше не выходить из комнаты, сама явилась в его квартиру и мыла голову, наклонившись над его ванной, это был вопрос.              Она отжала волосы, скрутила их жгутом и забрала в полотенце. Разогнувшись, размяла плечи и шею, и обернулась к Луччи.              — Если бы я мылась полностью, тоже бы смотрел?              — Да.              — Ни стыда, ни совести, — сказала она.              Зоуи Гласс в пору службы под началом Дозора, согласно ее делу, неплохо управлялась в роли коммодора. Вязала пиратов. Луччи сейчас не видел способов, как она бы это делала, потому что она была слабая. Она была слабее среднестатистического лейтенанта Дозора, а те были по умолчанию неспособными насекомыми, Луччи не был уверен, что она подтянется два раза и не уронит пистолета при стрельбе. Она сделает себе больно даже не просто при ударе, скажем, по человеческому лицу. Она сделает себе больно, даже если даст мужчине пощечину.              Луччи не любил слабых.              Если бы не фрукт, пользуясь исключительно абсолютным чувством справедливости и здравым смыслом, Луччи бы все-таки ее убил. Но, во-первых, Луччи торчал немым плотником в Water7 уже четвертый год и чувствовал необъяснимое удовольствие позволять ей жить. Но даже если бы не ее угрозы, что-то в дьявольском плоде, животное, неподвластное здравому смыслу, предостерегало. Может, она сама пользователь плода?              Гласс вышла из ванной, не постеснявшись пройти мимо него в узком дверном проеме.              — Зачем пришла? — спросил Луччи. У него появилась привычка говорить мало еще в малолетстве. Три полных года немоты добавили интенсивности молчания, и Луччи, хотя мог бы задать ей много вопросов в духе допроса Сипи, не посчитал их стоящими секунд, за которые будут заданы.              — Обещала сливки, — сказала она. В подтверждение слов указала в сторону стола перед диваном, на котором стояла картонная коробчонка сливок. Это был либо юмор, либо издевательство. Гласс знает про его плод. Это раз. Это было важно знать, и Луччи понял это, едва она проронила первое слово про чертовы сливки.              Два. Она что, идиотка, чтобы примешивать черты его зоан формы к его личности?              Гласс стояла перед зеркалом — довольно стратегически, ей его было видно в отражение — и подсушивала волосы. А потом бросила полотенце на спинку стула, заварила кофе и сливки, которые принесла, взяла в руки. Подкинула в руке, взболтала — повадки человека, работающего в кабаке — и, когда начала тоненькой струйкой из узкого носика коробки лить в кофе, то по комнате растекся нежный, сладковатый запах сливок. Луччи обнаружил себя завороженным тем, как сливки образуют на кофе узор и как льется тонкая идеальная струйка. Как они облаком тонут в черном — оскорбительно черном — кофе. Последние капли сливок Гласс подбирает с носика коробочки пальцами, чтобы не капнуть.              Потом до Луччи дошло. Он позволил ей устроить банные процедуры в его квартире, соблазнить его сентиментальной кремовостью сливок, а теперь она пила кофе.              Благо, Луччи отличался холодной выдержкой и безразличием к стыду, удивлению и шоку. Он ничего не сказал.              Гласс отличалась последовательной бесцеремонностью и способностью к выведению его из себя.              — Налить? — спросила она, указав на вторую чашку на столе. Луччи смотрел на нее вместо ответа. Долго, молча и в надежде — хотя такое отношение к жизни его посещало редко, — что она сама догадается.              И она догадалась, но не до того, до чего ему бы хотелось. Догадалась до того, чего Луччи был не произнес вслух и себе бы в этом не признался. Она налила сливки в другую чашку, поставила ее на край стола и глотнула свой кофе.              — Ладно, Луччи, я просто отплываю завтра и с этих пор буду делать вид, что ты бесподобен в постели, помимо того, что гениальный плотник, но вообще-то я думаю, ты можешь быть мне полезен.              Если в доке пойдут обсуждать, что он спал с женщиной, Луччи будет очень долго выслушивать на этот счет.              Гласс много знала. Следовательно, хотела знать больше. Технически между ними уже нейтралитет, и, явившись сюда, она ничем не рисковала. Людям свойственно спрашивать про причины плохих вещей, происходящих с ними. Хотят понять, чем справедлива справедливость их преследования. Это дает им иллюзию контроля или понимания. Но Луччи не посвящен в причины ее розыска.              — Вряд ли.              — У кого еще приказ убить меня?              Она спросила не то, что он бы ждал, она спросит. Луччи почувствовал, как усмехнулся. Да она уже знала причины. Может быть, учитывая, что она чертовски умна, знала даже не причины, а цели.              — У охотников Ав джи. У контр-адмиралов Штаба и старше. Сайфер Пол уведомили, но ты не являешься целью операций. Зачем тебя ищут, Гласс?              — Любопытно, что этого вам не сообщили, — улыбнулась она. Была готова к тому, что он задаст вопросы. По мнению Луччи, это было не любопытно. Ему вообще редко было нужно знать детали приказов, особенно детали приказов о ликвидации. — Я много знаю.              — Этого недостаточно.              — Я знаю то, что можно использовать в пользу Мирового Правительства и в ущерб, — уточнила она. Это стало иметь больше смысла, но все же не вполне. От кого она это узнала — вот вопрос. Можно было бы убить ее, но если не уничтожить источник, то какой толк? По мнению Луччи, вполне стоило бы искать ее живой. Скажем, половина Сипи9 свободна — она бы не смогла противопоставить агенту ничего. Гордая, умная. Но слабая. Вопрос двух часов допроса, когда такая, как она, поломается. Спандам, как всегда, тупил в стол.              А теперь она выяснила про операцию на Water7 и могла пить кофе прямо перед ним. Луччи, если бы был способен на эмоции, то из-за этого мог бы быть зол. А так он скорее думал, как это следовало бы предотвратить.              — Как много?              — Много.              — Как давно?              — Давно.              Луччи смотрел на нее. Она держала эти взгляды легко. Отвечала спокойно. Ладно, снова ее черед. Он едва заметно покачал головой, чтобы она спрашивала.              — Какие к дьяволу охотники?              — За головами. Твоя стоит дорого. Миллиард.              — Миллиард, — произнесла она с ним. Луччи назвал сумму полностью:              — Миллиард шестьдесят шесть миллионов белли за мертвую. — Она слабая. Но ее знания стоят миллиард. То, что она уже знает награду, тому подтверждение. Публично ее не печатали, и забрать листовку можно было только у старших офицеров Дозора, собственно охотников или тайных учреждений, вроде Сайфер Пол. Но видно в последнее она была вхожа — иначе откуда бы знала про операцию?              — Много?              — Много.              — Давно?              — Недавно.              Она улыбнулась из-за чашки. Она улыбнулась. Хотя была слабая, и он только что сказал, что много охотников недавно получили листовку с десятью цифрами. Она должна была впасть в панику — так делали люди, узнавая о такой награде. Луччи бы не пришлось ее убивать — она бы запаниковала и оступилась на завтра. Операция была бы в порядке. Гласс была бы мертва.              Но она сидела и улыбалась из-за чашки. Не как фанатики из революционной армии, не как пираты.              Гласс, как и предупреждала, осталась на всю ночь. Уснула в его постели, и Луччи пару рез примерился, как закончить ее жизнь когтями, даже не разбудив. Но в итоге отвлекся на запах сливок из чашки. Бросил на нее взгляд, чтобы убедиться, что она спит, наклонился над столиком. Чашка со сливками стояла нетронутая, и Луччи выпил их до последней капли. Сладкие. Сука.              Луччи не спал большую часть ночи, но все же уснул на два часа в кресле перед самым рассветом, и когда проснулся, Гласс уже не было. Ушла, не разбудив его чуткого к чужим шагам сна.              Когда Зоуи поднялась на борт за две минуты до того как нарушить собственное обещание, Карс стоял, сложив на груди руки. Смотрел на нее через всю палубу, и Зоуи хотела было задать вопрос, в чем дело, но Карс отвернулся, нашел глазами Ориона, и кивнул на нее. Орион посмотрел на нее сам. На его лице появился озадаченный вид, и Зоуи дождалась, пока он подойдет. Врач спустился по лестнице с квартер-дека, пересек палубу и остановился перед ней.              — Тебя попытались казнить повешеньем? — спросил он. Зоуи подняла брови. Врач убрал в сторону воротник ее рубашки, открывая шею и ключицы. Зоуи попыталась убрать ее руки, но врач знал, что делает, и Зоуи успела начать говорить:              — Нет, просто у меня была долгая ночь, — а потом зашипела, когда врач едва прикоснулся к гематоме. След того, как Луччи ее действительно чуть не придушил. Врач неодобрительно покачал головой.              — Это нездорово, — безразлично осудил он.              — От повешенья действительно такой же след? — спросила она. Орион покачал головой, подловленный на неточности.              — Нет, выше, под самой челюстью. Со сломанным хребтом, — сказал врач.              Обернулся на капитана. Зоуи посмотрела на Карса. Заметил след оттуда. У капитана глаз-алмаз, вопросов не было. Орион последовал к каюте, и Зоуи так поняла, что ее дорога туда же дать врачу убедиться, что она в порядке.              Карс проследил за тем, как они скрылись в каюте. То, что Гласс чуть не придушили, это было забавно, конечно, но след-то был характерный. Человек, способный бы придушить ее одной рукой или вообще сломать ей кости с хребтом вместе, с железной хваткой. Способный пальцами дробить бетон и ломать отборную корабельную доску, которой первый док шьет повреждения кораблей. Карс ставил примерно любые деньги на то, что это дело рук кого-то из плотников. Которые с такими навыками плотниками быть не должны. И Гласс знала это, и Гласс знала, как владеть информацией, и поэтому она здесь ходила ножками и отшучивалась про долгую ночь, а не лежала, как она сама говорила, мертвая в канаве, хотя ей бы стоило.              И кстати не лежала в постели ничком, мямля про то, как конкретно хранить ее прах.              Карс думал, что идет за человеком, который умеет принимать решения, а вышло, что идет за адреналиновой наркоманкой. Она заскучала, когда ее три недели не пытались обмануть, купить, предать или убить. Деньги вогнали ее в такую скуку, что она бросилась в драку с человеком во много раз сильнее ее и явно не плотник нихера. А когда ее едва не подвесили под портальный кран на верфи, распустилась, как весенний тюльпан. Сумасшедшая женщина с опасными знаниями, которых ему и самому доставало, но откуда ему они доступны, было ясно, а девчонке было мало лет, чтобы знать оттуда же и столько же.              Карс долго мерил взглядом дверь в каюту, куда она шагнула с врачом, но ответов в ее затылке не нашел. А потом счел, что и искать не будет. Все это было неважно по сравнению с тем, что он решил тогда, на Соросе. А он решил, что пойдет за ней. И поскольку Карс тоже умел принимать решения, то нарушать их не был намерен.              Он скомандовал отправление. Только бы не угробить Гласс очередным долгим переходом. Благо, до Сан-Фалдо пути — сутки от силы, а с Декси он потом переговорит. Возможно, безопасность переходов не приоритет, учитывая специфику работы Президента.              Сан-Фалдо звался островом карнавалом не потому что здесь проходил какой-то один карнавал. Просто карнавал здесь был бытом. Здесь люди всерьез ходили в белых масках, с прическами в потолок, с перьями в шляпах, в карнавальных нарядах, тяжелых платьях, загадочных плащах и странных воротниках. Пройти по городу в одежде, свойственной нормальным людям, было невозможно, не привлекая внимания.              Зоуи стояла в тени навеса веранды заведения с завтраками, и официант в полной карнавальной экипировке нес ей кофе. Чтобы выйти с ее кофе изнутри помещения, ему пришлось глубоко наклониться — он был на ходулях. Он прошел по мостовой, чудом не попав ходулями в щели между камнями, наклонился к Зоуи, поставил ее миниатюрную чашечку на стол, и задержался на Зоуи взглядом. Глаз его из-за белой маски было не видно. Зоуи стояла, подняв на него взгляд.              — Еще что-нибудь, сеньора?              Прорези для рта не было, и Зоуи не было видно, как он говорит и шевелит губами. Маска делала его голос театральным, он как будто гудел в кувшине, отражаясь от ее гладкой поверхности. Зоуи показалось, он пользуется возможностью, пока ждет ответ, стоять над ней, наклонившись, чтобы рассмотреть ее.              — Нет, спасибо, — сказала она.              Официант сначала мерил взглядом ее, потом разогнулся и обернулся на ту сторону улицы. Зоуи посмотрела туда же. Там, сидя на скамье, укрытой тенью кустов, на мандолине играл перебор человек. В маске, в берете с широкими полями и в черном бархатном плаще, в котором должен был по меньшей мере свариться. Мелодия была печальная. Музыкант соответствовал всем канонам моды Сан-Фалдо. Зоуи давно прислушивалась к этому мотиву.              Официант на ходулях вернулся внутрь ресторана, снова наклонившись, чтобы пройти в двери. Зоуи опустилась в плетеное кресло и глотнула кофе. И теперь только поняла, что сидит в совершенно пустом ресторане не просто так. Чертовски неудобно есть, наверное, в маске без прорези для рта, а Зоуи других на улицах и не видела, откровенно говоря.              Сан-Фалдо был людный остров. Когда они причалили несколько часов тому назад на самом рассвете, в порту уже стояла живенькая суета, рыбакам платили за свежий улов, прибывало четыре крупных корабля, грузили отплытие на огромном фрегате, дозорные корабли стояли чуть в стороне — пожалуй единственные стояли без масок, хотя их командир стоял в Вольто — видно, происходил с Сан-Фалдо, и его дозорный плащ нет-нет а походил на итальянскую накидку.              Далее в городе с раннего утра начиналась жизнь очень специфического порядка — с балконов домов вился плющ, по улицам с полным ощущением обыденности туда и сюда расхаживали люди, скрывающие лицо: в маске служанка стирала белье, в масках болтались без дела дети, в масках ходили при шпагах местные дозорные. Зоуи поняла, что город обречен, когда увидела, что дама в маске выгуливает пуделя в маске.              Сан-Фалдо был людный. Сан-Фалдо отдавал каменной стариной итальянского города. Сан-Фалдо был знаменит на весь мир тремя вещами — театром, балетом и картинной галереей. Балет Зоуи любила, картины ей нужно было отдать их владельцу, а в театр она сходит вечером. Два билета на постановку, на которую билеты надо было брать полгода назад, утром показал Декси — откуда он их достал, она не знала, но он предположил, что Зоуи не чуждо ничто прекрасное, и он был прав. Играла знаменитая труппа, Большой театр Сан-Фалдо встречал колоссальное количество зрителей, и в городе по этому поводу было много приезжих. По словам Декси, представление будет открывать один из покровителей высоких искусств.              Карс попросил хотя бы в театре не нарваться на неприятности. Зоуи ничего не пообещала и ушла туда, где Перпетуя сказала искать получателя грузов.              Эрвуол — музей художественных искусств Сан-Фалдо — встречал в центре города огромным дворцом, удаленным от моря на несколько улиц. На площади перед дворцом Эрвуол было шумно и людно. Шумно от разговоров людей, музыки и шума воды — фонтан перед входным ансамблем поражал воображение, и Зоуи стояла перед фигурами обнаженных женщин с кувшинами и обнаженных мужчин с оружием. Это все было любопытно, учитывая, что в месте, где она такое видела, это породили мифы и религия, а здесь, где мифы были вне закона, такие реликты истории оставляли много вопросов, что курил автор, чтобы изобрести эти композиции вот так просто.              Она бы привлекала внимание тем, что не соответствовала дресс-коду Сан-Фалдо, но держалась в стороне от людных улиц и не стремилась бросаться людям в глаза. Воля делала одолжение, уводя ее из поля внимания тех, кого она не должна была напугать своим видом. Она беспрепятственно прошла в музей. План заключался в том, чтобы со входа потребовать Вольто — это был человек, являвшийся распорядителем и владельцем Эрвуола, одновременно являлся заказчиком груза. Перпетуя в свое время назвала только имя, а остальное Зоуи выяснила в порту у не очень-то внимательных сержантов Дозора, что знали об острове много, видимо потому, что служили под началом выходца с острова. Так вот, план был зайти, потребовать увидеть Вольто, всучить ему грузы, и благополучно исчезнуть, чтобы на следующий вечер чудненько провести время в театре. Но Зоуи вошла в залы с картинами, и планы ее пошли к лешему, она осталась там на несколько часов.              Те картины, что она видела в трюме корабля, соответствовали той коллекции, что была в Эрвуоле, и Эрвуол сам по себе был великолепен, все его комнаты, залы, коридоры, английский сад под левым крылом и французский парк под правым и в целом все его великолепие не укладывалось в голове и уж точно было не обозреть за несколько часов.              В Эрвуоле, в отличие от города, было много людей без масок — не местных, среди которых Зоуи уже могла потеряться и без того, чтобы равнять свое присутствие с полом усилием Воли.              Но в конце концов Зоуи все же свернула с маршрутов туристов и обозревателей искусств. Свернула в коридоры, огороженные изящными столбиками с ленточками, препятствующими проходу в администрационную часть дворца.              Зоуи потребовалось несколько минут, чтобы наткнуться на женщину — а ее пол выдавали намеренно отображенные на маске женские черты — которая окликнула ее, когда Зоуи свернула в очередной коридор.              — Эта часть дворца Эрвуола не предназначена для посещений, сеньора, — сказала она. Зоуи услышала в этом “не предназначена” что-то близкое к “покиньте ее немедленно”. Она обернулась.              Дама перед ней была одета с большим вкусом. Не так вычурно, как многие на улицах города, но все еще торжественно. Ее отличал плащ, вместо пышного платья, подчеркивающий очень стройный силуэт, и вместо раскидистой прически и гнезда на голове она носила изящную широкополую шляпу. Прямые волосы из-под шляпы падали на ее плечи.              — Я не посетитель, я должна увидеть Вольто, — сказала она. Дама хмыкнула. Маска ее лица не изменила, но Зоуи услышала в этом гримасу достаточно надменную, чтобы понять, Вольто не встречается в кем попало, до того, как ей это сказали.              — Господин Вольто не принимает, — сказала она.              — Это по поводу картин.              — Сеньора, я вас уверяю, Вольто было бы известно о картинах все, и тогда прибывший с картинами корабль встречали бы в порту с конвоем, а его экипаж с цветами и благодарностями, — произнесла она. Ее размеренный, спокойный, но не позволяющий пререканий тон Зоуи нравился, откровенно говоря. Она все расставляла по местам. — Прошу, не стоит вам здесь быть, — сказала она.              Зоуи покачала головой самым примирительным образом.              — Я покину эту часть дворца немедленно.              — Благодарю, сеньора, — произнесла она, и наблюдала за тем, как Зоуи действительно развернулась на пятке и отправилась обратно к открытым для посещения залам и галереям.              В целом, она провела в Эрвуоле время до самого вечера, переночевала в гостинице, а утром сидела с кофе, слушала музыканта с мандолиной и вопрошала себя — что она сделала не так.              В порту прямо сейчас стоял корабль с чертовыми картинами, и Зоуи не имела ни малейшего понятия, какова их фактическая стоимость, рыночная ценность, и сколько Перпетуя получила чистыми за эту перевозку, и кто был их владелец, и почему теперь картины должны были оказаться на Сан-Фалдо. Почему их получатель не вышел встретить перевозчика и почему его люди не были осведомлены о прибытии. Но предполагала, что картины безумно ценные, а их передача из подполья в публично открытое заведение искусства — это жест, который кому-то что-то купил.              Предметы роскоши — очень интересный товар. Дорогие камни, коллекционные предметы, равно как и чрезмерно дорогое вино — все это не имеет потребительской ценности, но одновременно всегда дорожает в цене, особенно чем дольше не видит света. Зоуи ставила на то, что картины замешаны в грязной истории и являются разменной монетой в чьих-то играх, в которые она вляпалась перевозчиком.              Она подняла взгляд, когда к ее столу подошли двое. Оба были одеты в угловатые, кажущиеся злыми маски Баута, и Зоуи бы подумала, что намеренья у этих двоих нехорошие, если бы не различала Карса и его команду всю по запаху. В подтверждение того, что перед ней капитан и старший помощник собственной персоной, они оба сели к ней за стол.              — Мисс Президент, вы все еще не переоделись, — это сказала карнавальная фигура голосом Декси. Удивленный голос прозвучал искренне.              — Не было времени.              — Ты нашла получателя? — спросил сразу по делу Карс. Зоуи посмотрела на его белое, ничего не выражающее выражение суровой маски. Карс потянулся в полы плаща за трубкой, а потом понял, что раскурить ее в маске не сможет.              — Он не принимает.              — Груз?              — Посетителей.              Зоуи откинулась на спинку стула, допивая кофе. Почувствовала самодовольную улыбку на лице — удобно ходить без маски, она может пить и есть. Забавно получать отказы и чувствовать за собой власть обойти их. Если ему неугодно принимать ее в Эрвуоле, она может отыскать Вольто, наведаться, если ей захочется, хоть в его спальню и застать его в ночном колпаке в постели. Велеть забрать чертовы грузы и дать ей отплыть с богом, и пусть этот меценат, филантроп и кто он угодно еще делает что хочет. Его отказ — это не его решение, это жест ее доброй воли позволить ему отказаться.              Зоуи почувствовала, что мысли эти неприемлемые, и одумалась.              Ладно, здесь спешки нет, а на вечер у Декси два билета на сатиру Двенадцать столов и еще претензии, что она не переоделась. Справедливые. Зоуи усмехнулась.              Поскольку Карс ничего не сказал по поводу Вольто — решать вопросы с грузами — это ее задача и они оба об этом знали, и Карс просто осведомлялся — Декси продолжил.              — Мисс Гласс, в театр вы не войдете без маски, таковы правила. Советую подготовиться к вечеру, если у вас нет срочных дел, — она покачала головой, принимая совет.              — Дела подождут, — сказала она, улыбнувшись.              Она расплатилась за кофе, оставив купюры под чашкой, и они с Декси ушли в город в поисках сносной швеи. Музыкант проводил Зоуи взглядом до самого ее поворота за угол здания, и она не обернулась, конечно, но завороженные наблюдатели на улицах неизвестных ей городов имели свойство оказываться не случайными прохожими.              Декси разбирался примерно во всем на свете, если только Зоуи не ошибалась — он знал все о пустынях, о звездах, о навигации, о рыбной ловле, о налогах на Грифе. Теперь он знал достаточно об этикете на Сан-Фалдо, и Зоуи, когда они вошли в Большой театр Сан-Фалдо, не вызвала бы ни у кого подозрений, что она могла быть не коренной жительницей острова. Рассмотрев в монокль на палочке их билеты, высокий служащий театра, нагибавшийся над посетителями, потому что также стоял на ходулях, приглашающим жестом позволил им пройти внутрь. Зоуи шагнула в ногу с Декси — глазам открылось широкое, колоссальное фойе театра — переполненное, как торговая площадь, украшенное фигурами и барельефами, переливающееся звуками шумящей в фонтанах воды, иной раз бьющих с потолка в хрустальные бассейны в зале. Широкая лестница с тяжелыми колоннами по краям вела на верхние ярусы. В месте, где лестница разводила подъем по сторонам, стояла высокая мраморная фигура вроде Давида. Зоуи остановилась посмотреть на нее.              Люди в театре действительно все до единого были одеты исключительно соответственно карнавалу Сан-Фалдо. Ни один человек не показывал здесь лица. Некоторые женщины ходили в миниатюрных масках типа Моретты, которые, кажется, держали зубами. Мужчины по большей части скрывали лица за Вольто — маской, подобной человеческому лицу — или немного уродливой, угловатой и суровой Баутой, в какой был Декси, одетый в довольно злодейский вид в черном бархате, отдаленно напоминавшем его обычное одеяние, но расшитое золотистыми нитями. Зоуи в маске дамы не выделялась на фоне большей части гостей. Выделялись люди, которые выбрали вместо обуви ходули. Выделялись люди в особенно специфических головных уборах — Зоуи клялась бы, что в волосах одной из дам было соловьиное гнездо, и когда они с Декси проходили мимо, птицы пели — узнаваемо и мягко. Выделялись дозорные — были одеты исключительно в белое и синее, и маски их напоминая Гая Фокса.              До начала представления оставалось с четверть часа — звенел звонок.              Декси провел ее вдоль барельефов, они долго стояли перед Давидом, под второй звонок проследовали в ложу в бельетаже, где было шесть кресел, и кресла Зоуи и Декси были у борта, отделяющего их от партера. Зоуи остановилась возле кресла. Отсюда будет отлично видно сцену. Прямо сейчас на сцене стоял длинный стол, как на тайном вечере, и за ним сидел один человек. В рваной рубахе со спадающим с плеча рукавом, разошедшимся по шву, с разодранными манжетами, он сидел, сложив руки на толстую столешницу. Он был не в маске и напряженно смотрел в зал, если присмотреться, было видно, что его дыхание медленное, как будто каждый вдох он делает с трудом, как будто для каждого вдоха ему приходится договориться с собой заново. На его лице, не скрытом маской, было одно: глубокое, безнадежное отчаяние.              Люди проходили в зал. Занимали места в партере, в ложах. Подошли зрители литерных лож на самой сцене, стояли, усаживаясь. Какая-то дама вошла в ложу к Зоуи и Декси, но видно она была из тех, чья маска не фиксировалась лентами, а держалась во рту, и она не попросила пустить ее. Зоуи уступила ей дорогу.              На сцену вышла женщина — с нее как будто несколько минут сорвали платье и завалили в постель, от подъюбника остались только тряпки, на лице было явно темное пятно. Ее разбитые волосы не были ни собраны, ни распущены. Она села за стол в дальней стороне от уже находившегося за столом мужчины. Зоуи снова отвлеклась на людей. Дали второй звонок. Декси уже сел, она стояла. Она снова обратилась к сцене, когда стало казаться, что в ушах стоит гудение, как будто отдаленный крик людей, слившихся воедино, как хор. За столом уже были заполнены несколько мест. Полная женщина сидела, опустив лицо в ладони, другой мужчина тыкал ножичком меж пальцев явно нервически, третий трясся и покачивался взад и вперед, и гул со сцены рос и рос, и рос, и рос, пока люди занимали за столом места тесно, как килька в банке, а театр постепенно оседал на свои бархатные кресла и поглядывал на это зрелище в утонченные бинокли.              Дали третий звонок.              Зоуи стояла с переполняющим чуувством тревоги от того, что третий звонок рассадил людей по местам, а гул теперь стал невыносимым: люди на сцене кричали все в унисон. Кричали, перекрывая звук нарочито громко захлопнутых дверей, и Зоуи чуть не дернулась, когда захлопнулась и дверь в их ложу, и тогда весь гул голосов схлопнулся одновременно, и люди на сцене опрокинули стол.              Ничего не случилось, актеры как в замедленной съемке тянули стол к краю сцены, его переворачивало, как если бы снесло взрывом, как если бы в драке, и крик стал беспорядочным и невыносимым, а потом замолчал. Стол отпустили все люди, он громко грохнулся на сцену, люди разбежались, оставив пустую сцену со столом кверху ножками, а потом кулисы закрылись.              Зал сидел в мертвенной тишине, в полной темноте с минуту. Потом дали бледный свет на сцену.              Зоуи посмотрела не в полукруг прожектора — посмотрела в партер. Там вдоль рядов шел человек. Не актер — скрывал лицо. Был в карнавальном наряде. Шел к сцене почти неслышно, потому что ковры глушили звук его шагов, и когда он поднялся на сцену, люди почти испугались его фигуры от неожиданности и от того, что каблук его сапог ударился о непокрытый пол сцены, казалось, слишком громко. Он показался залу.              — Большой театр Сан-Фалдо, — сказал он. Негромко, не театрально. Его голос не отдавал криком, звучал тихо, потому что не был им, но одновременно громко от акустики зала. Сказал это, как если бы представился. Люди смотрели на него, Зоуи заметила в зале перешептывания — люди его знали. Это было странно, знать человека в маске и в карнавальном наряде, и все же это было так. — И прочие высокие искусства, — продолжил он, здесь обвел взглядом зал. В прорезях его маски глаз было не видно. — И лично я, Вольто, — он показал на свою грудь ладонью и едва заметно поклонился. Зоуи только сейчас поняла — это ритуал. Это ритуал, этот человек всегда открывает представление. — Сегодня вечером к вашим услугам.              Зал остался в глубоком безмолвии — видимо, тревожное начало оставило осадок не только в Зоуи, но и в публике целиком. Свет погас резко. Вольто исчез со сцены. И представление началось.              Зоуи знала, представление ударит ее трубой по голове, и она не сможет отойти от него несколько суток, если посмотрит, но, когда кулисы снова открыли, она смотрела не на сцену. Их ложа, выходившая к правой стороне сцены, давала прекрасный обзор не только на нее. Но и на императорскую ложу — или как ее принято называть на Сан-Фалдо — на ложу в бельетаже, что выходила прямо на сцену. И Зоуи увидела Вольто там.              Когда он говорил, что он к услугам зрителей, он вряд ли говорил буквально, но Зоуи этим приглашением все же воспользуется.              Экстра 25. Джокер              Дофламинго был достаточно скромен в оценке своей роли в миропорядке. Если бы не он, мир канул бы в войну всех против всех. Это не делало его гением, единоличным властелином судеб мира. Но он определенно был достаточно гениален, чтобы упорядочить Подполье, чтобы утихомирить Йонко, и безраздельно владел почти всей незаконной торговлей, а его имени за позывным Джокер так и не узнали. Ладно, это делало его гением.  Балансировать в руках титул Шичибукая, будучи пиратом, роль дилера Кайдо, будучи правительственным псом, статус самого значительного дельца Подполья, будучи Королем страны, входящей в Правительство. Дофламинго мог себе позволить нескромность. Он потратил десятки лет на то, чтобы плотно затянуть ошейники на хищников и монстров вроде Кайдо, на неуправляемые структуры вроде синдикатов, на верховные инстанции вроде Правительства и он распоряжался ими единолично и вообще-то ради общего блага. Отпусти он их — мир упадет в коллапс.              Такая позиция открывала бесчисленное количество возможностей семье Донкихот и Джокеру, но такая позиция требовала от него баланса и отдачи тем сущностям, которые не рвали его паутины.              Три недели тому назад позвонил Кинг:               — Найди Зоуи Гласс, — Кинг был подонок.              Кинг был любимчик Кайдо, он привык иметь то, что хочет. Кинг был достаточно прямолинеен, чтобы предпочитать свою личную ненависть к Правительству и ненависть к Правительству своего капитана любому балансированию и утилизации в своих целях.              Именно потому что и Кайдо, и Кинг шли напролом, уничтожали, не искали сделок, не крутили интриг и были неспособны распознать интриг в своем отношении, кроме как в самый последний момент, и управиться с ними грубой силой, роль личного дилера пиратов Зверей вообще существовала. У Рыжего был Бекман, и ни один дилер подполья никогда к нему не сунется — а кто сунулся, закончил на рее. Мамочка сама отлично управлялась со своими делами. А один из людей Белоуса очень умело обращался с информаторами, и они просто не нуждались в услугах, кроме редких, но они сами вышли на Джокера, когда он зарекомендовал свое имя. А вот дилер для Кайдо — это было место теплое. Давало безграничную защиту очень беспринципного монстра от любой беды на свете, и в то время как семью Донкихот и ее положение защищал статус Шичибукая, Джокера и его сделки защищало имя Кайдо.               Иметь с ними обоими дела был сущий ад — невозможные сделки провернул для них Джокер, позволившие строительство заводов Смайл и еще бог знает что. Компромиссов не терпели оба и Кайдо вообще мог вспылить, если саке ему не понравится. Но Дофламинго с ними научился работать.               Три недели назад позвонил Кинг и как обычно без объяснений, без прелюдии, не подразумевая компромисса, потребовал найти Зоуи Гласс. Джокер знал, что Гласс не мертва — вице-адмиралам передали ее листовку с миллиардом за мертвую, и с тех пор ее достаточно безуспешно искали по всему морю.              Ее имя за последний год звучало слишком часто. Взрывалось жирным инфоповодом и потом затихало так, будто кто-то намеренно ходил и заливал журналистам бетон в глотки. И вот она уже на языке у Кинга. Дофламинго рассмеялся.               — Мертвую?              — Живую, — Кинга вопрос вывел из себя — вспыхивал он легко, хотя мог выглядеть безразлично.               — Найду. Зачем?               — Она достала саке по рецепту с континента.              Тут Дофламинго рассмеялся. “Рецепт с континента” — это вымысел. Джокер убил на поиск этого алкоголя столько времени, сил и людей, когда Кинг впервые потребовал достать алкоголь, подходящий его народу, когда понял, что Джокер почти всесилен в вопросе поиска всевозможных редкостей. Только Джокер не нашел не только саке, но и подтверждения, что оно вообще существует. И он долго и очень болезненно, едва не поставив жизни на кон, объяснял Кайдо, что он не может найти то, чего нет. Тщательно скрываемые, тайные вещи — пожалуйста. Понеглифы. Древнее оружие. Рабские аукционы. Старые рецепты Вегапанка в брошенных и давно похороненных под землей лабораториях. Но нельзя найти то, чего нет. “Рецепт с континента” — теперь был только вымысел.               — Кинг, — начал Дофламинго. Песня была старая. — Континентальные, — рецепты давно канули в лету, хотел закончить Дофламинго, но его прервали:              — Джокер. Укажи мне, где Гласс, — сказал Кинг. Дофламинго вкрутил костяшки кулака в стол. Перебивать себя он позволял не всем. “Укажи мне”, это Кинг так только говорит. Гласс, если не дура, должна скрываться где-нибудь в самом далеком неприметном углу света, и когда Дофламинго назовет этот угол, Кинг скажет, что он не покинет Нового Мира, только чтобы вытащить какую-то малолетку из Ист Блю или в какой там норе она будет ныкаться, и в итоге ее придется доставить Джокеру. Семья Донкихот хорошо основалась в Новом Мире, и чтобы искать людей черт знает где нужно будет привлекать охотников, работающих на рабский аукцион. Те притащат Гласс живой — у них работа такая, — но вряд ли невредимой. Но геморрой это будет его, Джокера. И только чтобы Кинг в конце концов просто убил ее, потому что нет в природе никакого чертового рецепта с континента. Моча отпрысков знати — вот последний рецепт с континента, доступный в мире. Кинг будет в ярости. Вот и все, чем это кончится.               — Я найду ее, — сказал Дофламинго. Кинг хмыкнул — наконец, удовлетворился, подонок крылатый. Бросил трубку. Дофламинго аккуратно положил трубку на улитку, постоял, уперевшись руками о стол и, когда градус его злости на эту ситуацию достиг предела, ударил по столешнице кулаком. Воля Вооружения разбила стол в щепки, все повалилось на пол, разбилась лампа, и масло вспыхнуло.               Дверь в его кабинет отворилась, и Дофламинго поднял голову. Пришлось опустить глаза, чтобы разглядеть, что в комнату показалась Сахарок. Вечная малышка.               — Все в порядке, молодой господин?              Злость отпустила. Семья. Дофламинго отошел от стола. Сгорели бумаги и мелкие принадлежности и доски стола, смоченные маслом.               — Да, — сказал он.               — Ужин, — объяснила свое появление Сахарок. Дофламинго хотел сказать, что ему нужно сделать звонок, но черт с ним. Огонь прогорит и погаснет. Он медленно покачал головой. Сахарок улыбнулась. Не сказала ничего, потому что была занята виноградом. Дофламинго обошел стол, открыл тяжелую дверь шире и, подняв ее на руки, отправился к столовой. Семейные ужины — его неотъемлемая привилегия и незыблемое правило. Гласс подождет.