Nanny captain

      Если мы встанем лицом к солнцу, то с нас упадёт тень. Она будет привязана к нашим ногам, как невидимые путы; мы не услышим шума цепей и не ощутим тяжести. Тень, как прошлое, тянется за нами по пятам всю жизнь. Тень растёт вместе с нами, но остаётся позади, у ног. Прошлое никогда не покинет нас, пока светит солнце, и неважно смотришь ли ты на него, надеясь на светлое будущее, что утопает в таких же ярких днях, рано или поздно ты ослепнешь, отвернёшься от него, а глаза опустятся к земле и ты увидишь лишь одно — свою тень. Не задирай голову к небу, иначе упадешь, не разглядев под своими ногами главную опасность, — себя.

Вьетнам. 2023 год, 11:00

местного времени.

      — Ломан, твою мать, Капитан Кей Ломан, ответьте! — прогремело в наушнике, но капитан не дрогнула, подмечая каждое движение врага, сжимая нож крепче в ладони. — Капитан!       Голос Кэрол выдавал её с потрохами, казалось, что происходило сотни таких случаев, когда Кей попадала в очередную передрягу по собственной инициативе, но реакция младшего лейтенанта каждый раз забавляет настолько, что старшая по званию просто не может остановиться и перестать лезть на рожон, пугать подругу до нервной трясучки. В голове Кей всплывает образ дерганой женщины, которая заламывает, хрустит пальцами и грызёт ногти; она всегда так делает, когда что-то идёт не так.       — Chết! — вьетнамец положил две руки на рукоять ножа, одна обхватывала, другая ладонью надавливала на основание и, сделав выпад, нанёс точный удар в шею. Такой приём смертелен, но и стар как мир. У обычного человека не было бы и шанса, чтобы вырваться живым.       Инстинктивно увернувшись, тут же ощутила, как лезвие задевает раковину уха, разрывая лишь частично, но с болью, отзываясь мурашками по всему телу, так, будто бы ей вовсе отрезало ухо целиком.       — Вот же мразь, — Ломан с лёгкой улыбкой на губах, лбом разбивает ему нос, перебрасывает свой нож в правую руку, левой обхватывает его запястье с ножом, тянет на себя, уводя его в левую сторону и атакует в плечо несколько раз, быстро, как богомол, без замедления коленом бьёт в пах и, чувствуя как мужчина не бросает попыток вырваться из её хватки, замахивается в полную силу. Со свистом вонзает свой армейский нож ему в открытый бок, пробивает, с его губ срывается рваный вздох, а после женщина чувствует кровь на своих руках.       Слышит звон металла, брошенного на пол и, наконец, откидывает его тело на пол.       — У тебя был шанс, но ты его упустил, — скалит зубы в насмешливой ухмылке. — Я могла подарить тебе более спокойную смерть, как и твоим друзьям.       Потирает мокрую шею тыльной стороной ладони, смотрит на руку и видит кровь. Всё же успел подрезать гад, хоть и не сильно.       Отдышавшись пару секунд, капитан прижимает палец к уху и чётко проговаривает:       — Террорист обезврежен. Я на позиции. Жду остальных.       — Мертв? Даже заложников в этот раз не будет? — тут же доносится голос Кэрол. Её зелёные глаза бегают по верхушке мечети, заглядывая в окно с выбитым витражным стеклом, туда, где должна быть Кей, чья задача — проникнуть в тыл патрульных и занять их позицию. Двое слегли сразу же в пороге, ещё совсем молодые парни не смогли устоять перед опытной женщиной с тринадцатилетним стажем, но третий оказался крепким орешком, видно ему не в первый раз было встречать незваных гостей.       С грохотом раскрывается дверь, со стен валится песок старого здания, пережившего ни одну перестрелку. В заброшенную каменную комнатку мечети врываются двое мужчин, что направляют оружие на Кей.       — Лис, Кобра, занять позиции, живо, — Ломан кивает двум мужчинам в чёрной форме. Лис занимает позицию у окна, а Кобра движется к террористу, доставая из кармана верёвку. Кобра — лейтенант Николас Вентворт, подготовленный к любой ситуации боец, высокий голубоглазый шатен. А рядом с ним кареглазый брюнет по прозвищу Лис — это Ларри Оуэнс капрал команды Альфа D7, именно благодаря ему мужской состав отряда всегда в форме.       Не разрывая связи с Кэрол, отвечает:       — Не будет. Не та организация. И он не мертв, но долго не протянет. Да и нет у них такого понятия, как «свой человек в беде». Любого в расход пустят лишь бы совершить задуманное, — замечая возню краем глаза, бухтит на лейтенанта. — Ну и чего ты там возишься?       — Думаю, может свесить его из окна вниз головой? — спрашивает Ник, но встречая истребляющий взгляд капитана, что смотрит на него как на нашкодившего котёнка, что насрал ей в тапки, затыкается. — Понял, подобное не входило в приказ, я не буду портить вам отчёт, Мэм, — лейтенант работает быстро, завязывая руки вьетнамцу, вытягивая с силой концы верёвки в разные стороны, принуждая и без того побитого и раненого почти пищать и выводить свои стоны боли на ультразвук.       Вентворт недолго наслаждался этим видом, прежде чем занять место около капитана. На противоположной стороне от Ларри.       — Но всё равно., — начинает Николас.       — Успокойся, — вздыхает Кей, зная о его впечатлительности и фанатизму по культовым фильмам, откуда он всегда вытаскивает идеи. Она уже устала спрашивать какой фильм он смотрел последним, ведь, как только спросит, потеряет час, выслушивая его отзыв.       — Но всё же, — всё ещё хочет переубедить.       — Либо ты закрываешь рот, либо я отключу тебе интернет, уж поверь мне это в моей юрисдикции, — бурчит, вытирая грязную, кровавую руку о его одежду. Ему уже не впервые, поэтому не визжит как девка. Просто смирился, что он — тряпочка в глазах капитана, которой можно подтереться.       — Вас понял, — кивает, когда в наушнике капитана выдаётся следующее:       — Замечено движение в вашу сторону, капитан, — голос Гилберта. Он младший по званию, но ему замены нет. Младший капрал Гилберт Арчер, мозг команды на пару с Кэрол. — Два вражеских фургона заехали на территорию. Через четыре минуты будут у вас, — за то время, что они здесь, он и Нат, второй лейтенант, уже успели избавиться от охраны у ворот, снять с них одежду, все средства связи и занять их места. Таким образом они полностью захватили вражескую территорию. Кей расчистила задний двор вместе с Элен, сержантом Тейт, поэтому сейчас вся мечеть под их контролем. Людей на удивление здесь было мало, казалось, серьёзные люди, охраняемый и скрываемый сектор, оружия Кей и её команда взяли хоть отбавляй и добраться сюда стоило не малых сил, но всё прошло гладко, даже время ещё осталось. Везение. Чистая удача.       — Принято, вижу две машины, — Лис направляет прицел на первый фургон, во второй целится Кобра, но ничего не происходит, они просто ждут.       Кей сползает по стенке, из ран хлещет кровь, но это всё царапины, по возвращению в штаб она и часа не пробудет в медпункте.       — Они разгружаются, — говорит Ник.       — У них наша цель, — продолжает Ларри.       — Сначала по колёсам, потом в людей. Стрелять на поражение, — её голос ровный, она знает свою задачу и перед ней стоит чёткая цель, поэтому тут же приказывает безэмоциональным голосом:       — Открыть огонь.       Операция закончилась к тому моменту, когда кровь уже засохла на шее капитана. Весь товар героина был конфискован из машин и из подвала мечети, лидер группы доставлен в штаб. Миссия прошла без сучка и задоринки.       Кей отжала мокрые волосы полотенцем, в комнате не было холодно даже с учётом открытого окна — весь день стояла знойная жара, сущий ад, но всё равно она ощутила зябкость, мурашки бежали по телу.       В маленьком зеркале на Кей посмотрела тридцатилетняя женщина с короткими тёмно-каштановыми волосами, карими глазами и смуглой кожей, которая только после долгих годов под палящим солнцем приобрела ровный бронзовый цвет, но это совсем не радовало, — она стала ещё больше похожей на отца.       Каждый шрам было отчётливо видно, особенно тот, что приходился от скулы до уха, затрагивал волосы. Она не ощущала ненависти или злости, каждый раз смотря на себя в зеркало, проводя пальцами по своему лицу, нащупывая каждый шрам или, как она называла, «боевые погоны»: шрам над бровью — осколок гранаты, на шее — как-то попала в плен, но не надолго, из всех пыток ей прожгли запястье горячим чайником и приставили нож к шее. Сегодня ещё и на ухо наложили шесть швов. Не жизнь, а сказка, если не считать раны от пуль и ножевые.       Но она не презирала себя за эти шрамы или людей, что виновны в её «не красоте». Каждый раз скрывая глубокий рубец на скуле за прядями волос, что ложились тенью на её лицо, каждый раз она вспоминала о той боли, о крови что стекала по её подбородку, о коротком вздохе, что привёл её в сознание от шока, и то короткое чувство: приятное и тягучее, что наполнило её кровь до отказа при первой её стычке с террористами.       Ярость.       Непреодолимое желание отплатить, желание отдать в два раза больше. Дело было даже не в том, что из-за звона в ушах она не слышала даже свои мысли, усталость и боль ломили ей кости, каждая мышца тела ныла, нет, дело заключалось в собственной потребности сорваться, поддаться безумию, и заодно завершить миссию, исполнить приказ.       Такой была капитан Ломан, рассудительной, но безумной, спокойной, но в то же время не стоит смотреть ей в глаз глаза — сожрëт и косточки выплюнет. Она — солдат до мозга костей.       — Красота, — всё что может сказать капитан, смотря на себя и улыбаясь, ведь ей даже это нравилось. Если бы не эти шрамы, не её опыт в полевых операциях, если бы не контракт, то её лицо выглядело ну слишком миловидным, почти невинным, а так её воспринимают всерьёз.       Но и из-за этого контракта она не может увидеться с семьёй, с младшей сестрой. Единственное, что ей позволено — это звонки на дни рождения. Всё. Она может слышать только голос своей младшей сестры и иногда видеть её фотографии, то как она справила свои 7 лет, после отъезда Кей в Академию, и как последующие в течение 12 лет. Её сестрёнке уже почти 20, но Кей совершенно не знает, что она за человек, что она чувствует и как проходят её дни. Это единственное, что тяготить душу солдата и больше ничего. Ни страх смерти, ни что-либо ещё. Ей хотя бы раз обнять её, увидеть не через телефон, поговорить в живую и понять по лицу когда она врёт, но контракт есть контракт, она сама выбрала для себя такие условия, поэтому Кей Ломан давно уже не старшая сестра и не может так себя назвать. Она предала свою семью, но родину — никогда.       Пачка дешёвых сигарет оказалась в руках капитана. Она заглянула в ящик стола, вытащила спичечный коробок и подошла к окну, закурила. Медленно, с чувством.       Уже два года она здесь после десятилетия в Афганистане, в выделенном секторе от правительства Вьетнама, по договору между государствами, но она никак не может привыкнуть даже к такой знакомой обстановке: маленькая комнатка в дальнем углу корпуса, одно окно, стол, шкаф да тумба по колено, вот и всё. Ну отдельная комната метр на метр с туалетом и душем. Дни проходят, как обычно: свисток, тренировочный плац, завтрак, строй, приказ, выход на поле боя, приезд в штаб, отчёт, душ и медпункт. Ничего нового.       — Ах, ещё же патруль, — вспоминает, когда горящий кончик сигареты приближается к фильтру. — И поесть надо бы.       Тушит сигарету и направляется к двери, но замечает телефон на кровати, что без остановки мигает. Она всегда его оставляет в комнате на зарядке, ведь надобность в нём пропадает на службе, только утром или ночью он нужен для звонков или для того, чтобы капитан тупо могла посидеть в соцсетях, узнать чем живёт мир, а второй «рабочий», выданный как средство связи, используется только для того, чтобы позвонить начальству или ответить. Но это тоже редкость.       На экране мигает «мама» и Кей берёт трубку смело, хотя внутри сворачивается в клубочек. Сегодня не её день рождения и не сестры, и даже не мамы. А значит этот звонок на тему «МХСК», или по иному «мама хочет свежей крови», или случилось что-то очень серьёзное. Может, какой-то дальний родственник умер.       — Привет, — первая начинает, хотя уже мысленно представляет чем всё закончится: её размажут, как говно по стеночке. И не потому что сегодня какой-то особенный день, просто это всегда происходит, стоит Ломан начать говорить с матерью.       — Ты совсем совесть потеряла? — даже так, с порога, без дежурных фраз. — Я тебе тут названиваю с самого утра! Тебе так трудно ответить матери?       — Работа, мам, работаю я, — вся уверенность капитана улетает вместе с ночным жарким ветром, она садится на край кровати и вздыхает. — Объясняла же не один раз…       — Да что ты там работаешь? — вновь упрёки, вызванные недопониманием, ведь она ничего не знает о том, чем занимается её дочь. И никогда не узнаёт, ведь её мать не сможет что-то подобное удержать за зубами. — Знаю я, что ты на патрулях да отчёты строчишь, ведь на тебя невозможно положиться, да и слабохарактерная ты, — Кей закатывает глаза, но терпеливо слушает. Миссис Нэнсон своему мужу не может по мозгам поездить он — военный и уважаемый человек, ну если только изредка, а дочери, рожденной в их браке, младшей сестре Кей, так вообще. Но Кей знает, что как только её отчим уезжает в командировку, то хорошее отношение мамы заканчивается, как цветочная ваза с водой, и являет грязь, что скопилась за всё это время на дне, а цветы начинают вянуть: язык этой женщины сгнивает.       Остаётся только Кей, дочь от неудачного брака, которая никогда и ничего не скажет другим.       — Что ты хочешь от меня? — прямой вопрос, ответ на который Кей давно уже знает.       — Вот так значит? — слышит этот голос, эту интонацию, от которой всю трясёт. — Да как ты со мной разговариваешь? Я твоя мать, прояви хоть немного уважения! Как только твой контракт закончится — тебя выпрут. Куда ты побежишь? Ко мне? Ну уж нет. Я тебя в своём доме не жду.       — Мам, давай быстрее, — жалобно молит её, ведь сил уже никаких не осталось, чтобы выслушивать ещё и этот монолог. В кабинете командира по стойке смирно хватило с лихвой. — Я устала и хочу спать. Прости, что не звонила, я правда была занята. Давай завтра поговорим? Я завтра свобо…       — Устала? Ты то устала? — Кей слышит нервный смешок и не замечает, как сжимает кулаки. До чего же знакомая тема, чтобы попилить ей мозги. — Я в твоём возрасте уже родила второго ребёнка и вышла замуж, поверь мне это не то же самое, что бумажки печатать. Я растила двух детей, а ты что? Тебе уже тридцать два года, а ни кола ни двора! Кто тебе в старости стакан воды то подаст?       — Да сдохну я к тому моменту, — устало шепчет, потирая рукой лицо, но её не слышат, ведь собеседник на той стороне провода совершенно не заинтересован в ней.       Иногда Кей думает о том, чтобы рассказать, выложить всё как есть. Взять хотя бы сегодня. Её почти зарезали, да и нож в горле ощущался бы приятнее, чем ком не пережитых и несказанных чувств и слов. Но она не может ничего из этого сказать, да и не позволит себе опуститься на её уровень, не станет поднимать скандал на ровном месте.       Ломан ещё немного посмотрела в экран телефона, откуда долетали крики, слова, полные яда, и сбросила трубку, зажала кнопку питания и отключила телефон.       «Я скучаю, я волнуюсь, приезжай скорее,» — это разве так сложно сказать? Без лишних слов, без вони. Но её мать так никогда не скажет, ведь она никогда её не любила, Кей это поняла ещё в детстве, наблюдая как меняются её эмоции, её лицо и слова, когда они одни. На публике — замечательная женщина, пример любящей матери, что всё готова дать своему ребёнку, но это было далеко не так. Кей будто бы жила в двух разных реальностях.       — Когда же ты отсосëшься от меня, пиявка? — поднялась с кровати и вышла из комнаты в коридор. Кей каждый раз до невозможности хочет поменять номер, скрыться где-нибудь и никогда больше свою мать не слышать, не видеть и не знать, но не может, ведь в любом случае её найдут. Её отец и второй муж матери — оба имеют свои связи, людей, которые могут из-под земли достать.       Кей закрывает дверь и направляется к корпусу, туда, где обитают её солдаты. Но кто бы мог подумать, что они не сладко-мирно спят в своих кроватках, а вытаскивают из конференц-зала новый проектор, что предназначен исключительно для ознакомления солдат с информацией, для инструктажей, совещаний по сети, а не для…а для чего?       — Чем вы тут занимаетесь? — Ларри и Ник чуть не выпускают из рук проектор, ведь сердце падает на пол и бежит вперёд них от командного голоса Ломан. Как черт из табакерки. — Время отбоя.       — Капита-ан, — приторно тянет Ларри. — А не хотите посмотреть с нами фильм?       — Так вы для этого промышляете кряжей государственного имущества, — понимает Ломан, кивая самой себе. — Что за фильм?       — Аватар…путь воды. В том году вышла вторая часть, — сглатывает Ник, поудобнее поворачивая железку в своих руках. — Эта штука очень мощная, вид будет как в кинотеатре!       — Вторая часть? — капитан подходит ближе, складывая руки на груди, рассматривая двоих нечитаемым взглядом.       Как оказалось позже, вся команда уже ожидала мужчин в общей комнате, но не капитана, чье появление стало неожиданностью, ведь они давненько так не собирались.       Ребята подвинули двухъярусные кровати, чтобы была одна голая стена, и освободили место для проектора.       — Кей, — к ней обратилась Элен, что протянула жареную курочку в панировке. Её светло-русые волосы были завязаны в шишку, небрежно и смешно. — Ты ведь ничего не ела после завтрака. Да и сегодня тебя не хило так помотали. Как ухо?       — Да ничего страшного, это не серьёзно, — Ломан улыбнулась, сдерживая слюни во рту, и приняла угощение. — Ты ведь смотрела первую часть?       — Да, но очень давно, — девушки уместились на кровати, а парни заняли места на полу, но это не было похоже на посиделку, скорее группа вояк случайно за ужином собралась около телевизора, если так можно назвать ворованный проектор.       — Да никто уже из нас и не вспомнит, что было в первой части, — Кэрол уплетает виноград, ведь давно уже поела, пока ребята ходили в душ. — Поэтому мы и будем смотреть сначала её, а потом вторую.       — Что? — Кей почти давится курицей, но ей тут же протягивают чай в термосе. Это делает Кэрол, что улыбается, угадывая реакцию и следующую реплику Ломан. — А как же построение?       — Ну так посмотрим и пойдём, — Гилберт подключает провода проектора к своему ноутбуку, настраивает всё для комфортного просмотра и для него и для других. — Всё равно выходной. Будем спать весь день.       Кей не успевает задать простой вопрос; а в чем сложность посмотреть тем же днём, но выключается свет и заходит Нат, поправляет проектор и команда Альфа D7 погружается в фильм:

«Когда я лежал в военном госпитале с ранением, перечеркнувшем мне пол жизни,я стал видеть сны, в которых я летал, я был свободен, но рано или поздно приходится проснуться.»

***

«Теперь я знаю — бегством мне семью не спасти. Здесь наш дом, здесь наша крепость, здесь мы и примем бой.»

***

      Свисток. Тренировочный плац, бег с препятствиями, завтрак, строй, в обед совещания с начальством. Обыденные дни, где даже какие-то изменения, как бессонная ночь — это пыль в лицо. С утра Арчер всегда ругается на кофемашину, что по его мнению должна тише производить напиток Богов, а не со звуком ядерного удара или землетрясения. Рядом с ним стоит Кэрол ожидая своей очереди, шатаясь на одном месте, как восставший из мёртвых, но на деле же её просто клонит в сон. Этим двум ранние пробуждения даются тяжелее всего, ведь они операторы, на их плечах связь, проверка оборудования и после отбоя их невозможно положить в койки без бубнения в свою сторону, а сегодня так вообще. Кей добровольно возглавила это безумие. И что на неё нашло? Старая дружба? Да, они знакомы ещё со времён Военной Академии, провели больше десяти лет под одной крышей. Кей настолько хорошо знает их и их расписание, что может предположить, что сейчас Ларри и Ник, как два брата-акробата, в поте лица работают над своим телами в закрытом спортзале, а Элен и Нат подтрунивают над ними чисто из зависти, ведь эти двое слишком упорны и заставляют всех в округе усомнится в своей силе духа.       Если бы Кей Ломан не поступила бы в Академию по собственному желанию, и ещё с детства её не привлекало всё опасное, связанное или с полицией, или с военными, расследованиями, операциями, хотя она была дочерью не самого лучшего человека, который постоянно ускользал от закона, благодаря связям, то она бы не повстречала этих людей, и была бы одинока всю жизнь. Из-за семьи и то, в каких условиях она росла, это чудо, что она не сошла с ума и может жить более менее в здравом уме.       Мать Кей ушла от её отца, когда ей не было и трёх лет, и растила её своими силами, одна. Всю свою сознательную жизнь Ломан помнит только унижения от матери, даже за то, что она похожа на него: внешне и характером они были до невероятного похожи. Из-за постоянных издëвок от родного человека Кей в подростковом возрасте превратилась в зажатого и холодного ребёнка, который ничего не хотел от жизни и не верил, что мечты сбываются. Она не любила говорить попусту, отвечала всегда коротко и ясно, редко позволяя себе о чём-то заговорить, а всё из-за своей матери, что игнорировала её и не принимала длинные ответы, не слышала и ни о чём не спрашивала, только отдавала «приказы», сделать то, принести это. Как собаке.       Эмоциональной или физической связи у них не было, мать Кей была загружена работой в ателье, а отец же жил отдельно, изредка забирая Кей на каникулы, но и это не помогало почувствовать себя нужной, хоть она и разговаривала с ним больше, доверяла. По большей части эти двое просто отсутствовали в её жизни. В детстве приходилось играть одной, никого не трогать, забыть о помощи с чей-либо стороны. С мерой взросления решать все проблемы самостоятельно, зная, что для матери её проблемы — это сущий пустяк, а отец слишком далеко, слишком занят на работе, на строительных площадках, чтобы приехать и решить хоть что-то, да и с его методами всё станет только хуже. Ещё в том возрасте Кей понимала, что всё можно решить и своими силами, если не разговором, то на знакомом языке тех, кто к ней лезет.       Поэтому с ровесниками отношения были натянуты. Кей, замученная молчанием и холодом, открывалась целиком, как в последний раз. Становилась общительной и хотела получить всё внимание своих подруг, выговаривала всё, ведь считала, что ей могут помочь, хотя бы немного, но какой бы доброй, отзывчивой и искренней она не была, понимающей, все просто вытирали об неё ноги. Она справляла свои дни рождения одна, ведь считала этот день поистине лицемерным, радость родителей, поздравление от бывших подружек и знакомых, в её глазах всё это было фальшью, настолько, что становилось тошно.       Никто с ней не обращался так, будто бы они равны, не хотел от неё того же, что и она. Простой искренности, преданности и верности своему слову, но люди любят больше посудачить о чужих делах, промыть кому-то косточки, в них давно потухли эти качества. Таким образом, в возрасте 12-13 лет, Кей поняла, что даже не стоит тратить времени на такую глупость как друзья. Возможно, где-то она была и не права, возможно, она просто плохо искала тех, с кем бы установила контакт, но сил уже не было, ведь во всём она винила себя, свою наивность. Да и мать ей так и сказала, «ты сама виновата», поэтому она больше не пыталась.       Кей была ещё подростком, когда её мать привела в их дом человека из армии, занимающего высокий пост. Он влился в их семью и стал для Кей отчимом, через время и отцом её младшей сестры.       Военная форма, ордена, преданность своей стране, честность и прямолинейность, — всё это стало для Кей достойным восхищения. Она просила его рассказать что-нибудь из армии, показать какие-то приёмы. Ей было интересно, но в тоже время она понимала, что выбора у неё уже нет, что её ничего более не интересует, ведь она истощена. Кей думала, что не сможет стать социальной бабочкой, делать какую-то простую работу обычного человека, как её мать, ей нужны чёткие приказы, правила, определённая форма, звание, чтобы чувствовать себя хотя бы немножко лучше, чувствовать себя кем-то важным, хоть где-то что-то контролировать.       После рождения второго ребёнка она стала невидимкой, призраком, который без надобности не выходил из комнаты, погружаясь в свои страхи и необъяснимое чувство вины. Всё это привело только к одному. Её желания, мечты, надежды, свелись к мыслям о смерти, но не той, которая пройдёт тихо, мирно в одиночестве, в закрытой ванной комнате.       Кей Ломан знала, что её амбиции, стержень и характер отца, не позволят ей сделать что-то подобное, поэтому она желала умереть во имя идеалов, во благо, защищая кого-то, чтобы её потом помнили не как хладнокровную и эгоистичную дочь, сестру, которая звонила только на дни рождения, а как храбрую и отважную личность, чтобы все её недостатки характера покрыл героизм, медаль, которую после смерти будет её защищать.       Но почему всё так? Почему она не может хотя бы раз стать обычной женщиной, влюбиться, расстаться, обрести семью после всех неудач?       Она не видела своего будущего, что сможет когда-то покинуть свой пост, заняться личной жизнью в серьёз, а не упиваться беспорядочными связями, отношениями на одну ночи. Для неё так было проще и она сразу об этом предупреждала, чтобы потом не было никаких недопониманий, всё, что будет происходить между ней и её партнёром, вскоре забудется, ведь для неё секс — это просто секс. Отношения имеют начало и конец, тогда почему бы им не начаться ночью и не закончится под утро?       Семейная жизнь не для неё, не для одиночки и труса, как Кей Ломан. Счастливая жизнь в любви не для той, кто готов пожертвовать собой, жизнь отдать, лишь бы не чувствовать себя уязвимой, загнанной в угол чувствами.

***

      — Bỏ cuộc! Chúng tôi cho bạn một cơ hội cuối cùng,— тихий детский плач раздаётся из комнаты. Террористы заперлись вместе с детьми обычного местного сада, на чей бюджет особо то и не расчехлялись: краска сползала со стен, а само здание имело только один этаж и один длинный коридор, что вёл в группы.       — Chúng tôi sẽ đầu hàng sau khi bọn trẻ được an toàn. Thỏa thuận là thỏa thuận! Giữ lời kẻ giết người của bạn,— выкрикнул Николас, пока весь отряд обходил здание в поисках запасного выхода, но ничего не было, всё до одури просто; один вход, один коридор и четыре группы, восемь окон, два из которых уже заколочены.       — Ник! Ты провоцируешь его, — шикнула Кэрол, направляя прицел в голову лейтенанта. — Будь вежливее.       Тут же послышался ответ, мужчина кричал так, чтобы каждое его слово было услышано британцами:       — Hiệp định? Vậy thì tiền của bạn ở đâu? Giấy tờ tiếng Anh mà bạn đã hứa đổi lấy mạng sống của họ ở đâu?       — Họ đã lên đường. Nhưng một nửa đã nằm trong tay bạn! Phát hành ít nhất một phần!       Это не те задания, к которым привыкла Кей. Торги и выкуп заложников — это не то, чему их учили. Всю команду с отрядом полицейских отправили сюда, в место, где детей удерживают уже вторые сутки, не давая воды или еды. Жертв ещё не было, но выстрелы звучат каждые десять минут, пугая и без того плохо говорящих на своём же языке детишек.       — Сколько? — спрашивает Кей у капрала Арчера.       — Шесть, — отвечает младший капрал, смотря в тепловизор. — А детей по меньшей мере около семнадцати.       — Но только один ведёт переговоры? — выгибает бровь.       — Ага, — Элен присаживается на пол, оружие падает ей на колени. — Другого голоса неслышно. Они или плохо знают язык этой страны или им не отдавали такого приказа.       Ларри подбегает к основному составу с оружием на перевес и говорит, игнорируя ответные крики Вентворта, точнее переговоры с террористом.       — Офицеры полиции расставлены чётко по периметру, — докладывает, приседая на одно колено, около Нат.       — Отличная работа, капрал, — Кей поднимает палец вверх. — С минуты на минуту придёт вторая часть суммы. Огонь не открывать. И не открывать даже тогда, когда они сядут в машину. Наша задача — спасение детей, уяснили?       — Так точно, капитан, — хором ответили вояки. Семь Дьяволов. Альфа D7. Так их прозвали в Афганистане, а во Вьетнаме за ними уже пошла охота. Они — элита армии Великобритании.       — А правда что нам нужно будет сфоткаться для прессы? — спрашивает Нат, проверяя пистолет на готовность. Старая привычка.       — Правда, — Кей вздыхает, закрывая глаза на мгновение. Никто из них не любит фотоотчеты. — Наши действия несут политический характер. Как бы это глупо не звучало.       — Если командиру это так нужно, то пусть сам и фоткается, — пыхтит Гилберт. — Я буду в шлеме, ничего не знаю.       — Тоже, — хором ответили остальные, ведь никто из них не хочет светить лицом, так же как и Кей, что прячет улыбку, отворачиваясь от них. Взрослые люди, но ведут себя как дети.       Но в тот день фотоотчëта не поступило, а последние, что запомнила Кей — громкие, пронизывающие насквозь крики людей и детей.

***

      Нежный голос, льющийся как молодая река, тихо, чтобы никого не потревожить, пробудил от глубокого сна. Тепло чужого тела согревало, чужое дыхание и сердцебиение, что Ломан слушала, совсем не понимая значения слов песни, напугало до тихого вскрика.

«Что за чертовщина происходит?»

      Разлепила глаза, пытаясь понять где сейчас находится, угрожает ли ей опасность, но…почему её голос так тонко пропищал, почему совсем рядом плачет ребёнок? Кей его как-то испугала? Она этого не хотела, совсем нет.       Её взору открылось небо, усыпанное маленькими звёздочками, что созерцали на безграничном небосводе, отвлекая от всех мыслей, принуждая смотреть только на них. Замерла, ощущая лёгкие покачивания и причитания со стороны, похоже, кто-то принялся успокаивать малыша.       Неужели выжила? Или сейчас в плену у террористов? Но кто рядом? Пленник или кто-то из команды? Язык, на котором пели, не был похож на вьетнамский или приближённые к нему языки.       На лицо упало что-то мягкое, пощекотало. Наконец, увидела женщину перед собой, что улыбнулась, говоря что-то, что разобрать солдат была не в силах:       — Nìmwey, ma 'evi, alunta kaw'it oeyk fpi txopu-ä,— утопая в серых, искрящихся в отражение пылающего костра, полных нежности и доброты глазах, рассматривая маленькие точечки, подобные звёздам, на её бледно-синей коже, не сразу заметила необычные черты лица. Кошачьи. А уши то и делали что подергивались, подмечая каждое покачивание листьев, редкие крики животных из леса.       Глаза Кей застыли в страхе и абсолютном недоумении, она не могла поверить тому, что видит.       Одно дело когда от удара можно потерять рассудок, но другое, когда прямо перед тобой предстаёт существо, которые только недавно ты видел в фильме.       Нет, скорее это просто галлюцинация или сон. Но всё же женщина перед ней — аватар? Или на’ви?       — Уа, — вырвалось из Ломан совсем как из беззубого инвалида, ещё контуженного в придачу. Неужели пытали и вырвали несколько зубов?       Протянула к ней руку, чтобы оттолкнуть от себя, но отдернулась, поражаясь маленьким размером своей руки, особенно четырьмя синими пальцами, крохотными и пухлыми. Это рука солдата, прожившего десяток лет на передовой? Сжав её и разжав, убедилась в этом. Это её рука и она ребёнок.       Какой бред. Похоже, Ломан накачали героином и теперь она видит всякое. Это точно глубокий наркотический сон, ведь не может быть такого, чтобы человек из 21 века, солдат Великобритании, стрелок королевского полка фузилёров 1-го батальона бронированной пехоты, попала в какую-то франшизу, придуманную мужчиной. Не нужно было смотреть ничего перед сном, чтобы разгрузиться после очередного напряжённого дня, но капитану было так плохо, буквально выворачивало душу после разговора с матерью, что это было просто необходимо даже для такого неприступного и закрытого солдата.       — Lu fpom srak, 'itetsyìp?— женщина была к ней так близко, почти соприкасаясь лбами и носами, что из вредности Ломан не составило труда дёрнуть её за косичку, а после осознание накатило, как цунами, унося её куда-то на глубины рассудка.       Смотреть? Перед сном? Она не спала сутки, изначально из-за марафона фильмов, что устроили её подчинённые, а после из-за того, что их вызвали в срочном порядке средь бела дня. Итого сутки без сна, ещё и вела переговоры вместе с лейтенантом Николасом Вентвортом, пытаясь сохранить каждую жизнь пленных детей, но ничего не шло гладко, почти всю миссию не покидало тревожное чувство, интуиция подсказывала, что их просто водят за нос, но командир взвода не желал слушать Ломан, требовал чёткого выполнения приказа, и в итоге к ним вышел только один человек, не пять и не шесть, как они думали, а только один, он улыбнулся и в это мгновение запищала бомба, а после взорвалась.       Они находились в самом эпицентре, страшно представить что стало с их телами, через сколько нашли хотя бы одного ребёнка в этой мясорубке. Дети, пришедшие в тот день в сад были так малы, слишком, чтобы уйти из этой жизни, ещё именно таким изощрённым образом.       На Кей смотрела пара серебряных глаз, совсем как два чистых блюдца, наблюдая в испуге как трясётся её губа, а по маленьким детским щекам идут слезы. Кей Ломан, капитан спец разделения «А», солдат Великобритании, прозванная «Судьей» в полке за аналитический ум и простой подход к любым ситуациям, а в Афганистане её именуют Первым дьяволом, но сейчас она ребёнок, что навзрыд кричит в плечо, видимо, своей матери.       Правда мертва? Почему же это не приносит того счастья, которое она всегда ждала, думая, что все страхи, вся боль уйдёт в землю вместе с ней. Но ребята...смерти она желала только себе, не другим. Её солдаты, что были с ней всё это время, вот таким образом погибли? Это их крики она помнит?       Невесомые поглаживая вовсе не успокаивали, только больше причиняли боль, ведь Кей и забыла когда в последний раз её кто-то обнимал настолько долго, чтобы кто-то успокаивал и ждал пока она выжмет из себя всю свою боль. Этого никогда не происходило, ни с кем. Ни с родителями, ни с кем либо ещё. Только в оглушающей тишине, в одни из похожих ночей, когда весь мир замолкает и остаются только капитан и её мысли, которые никогда не озвучиваются в слух, ей позволено быть слабой, ни перед кем не оправдываться, не отчитываться и не объясняться, просто быть одинокой женщиной, скрывающей свою ничтожную и жалкую жизнь, свою настоящую личность наивной дуры, желающей счастья и мирных, спокойных дней в окружении любимых людей.       От горя, разрывающего душу, тело и разум ослабли, поэтому она и не заметила как провалилась в сон под покачивания этой женщины, что и на секунду не выпускала её из рук.

      Свисток. Тренировочный плац, бег с препятствиями, завтрак, строй, миссия, отчёт, ужин, отбой.

Свисток. Тренировочный плац, бег с препятствиями, завтрак, строй, миссия, отчёт, ужин, отбой.

Обыденные дни, которые уже никогда не повторятся.

      Сознание вновь выбросило её на берег, заставляя задохнуться от страха. Большие и крепкие руки взяли и подняли вверх, а Ломан не на шутку испугалась, но всё, что смогла сделать — это немного подрыгать ручками и ножками. За что тут же почувствовала стыд.       И вновь очередная песня, которая неслась к ней из сотни голосов, из сотни на’ви, что покачиваясь в кругу, создавали свой поток, приветствовали недавно родившегося ребёнка.       Благодаря привычке солдата — оценивать досконально ситуацию, подмечать всё, что только возможно, Кей заметила кое-что странное, помимо целой картины. Их одежды показались странными. Если судить по фильму и личным наблюдениям Ломан, то все на’ви предпочитают более открытый стиль из-за климата, яркие цвета, какое-никакое выражение своей личности, но почему-то женская половина носила плотную набедренную повязку, чья угольно-черная ткань доходила ниже колен, а по линии пояса, по бокам, были пришиты то перья, то бусы, что спускались ровно до линии ткани, но они тоже не были ярких цветов, будто бы специально. Серые, тёмно-красные, тëмно-голубые, тёмно-коричневые и так дальше. Вместо открытой груди, что частично прикрывалась какой-то подвеской, как было показано в фильмах, была черная или светло-коричневая ткань, закрывающая и грудь и рёбра, расшитая то в бок, то поперёк теми же перьями и бусами. У мужчин тоже самое, но повязка была чуть выше колен, а наверху это неведомое полотно перемотано только через плечо, видимо, чтобы защитить сердце и правый бок, ну и для ношения ножа или лука.       — Рикейа! — донеслось снизу более чётко, чем весь этот хор. В голове всплыли сцены из фильма, где точно так же Джейк поднимал своего первенца.       — Рикейа! — повторили вслед за своим вождём, видимо, соплеменники Кей, если их можно так назвать.       «Нет, подождите! Какая к чёрту Рикейя?! Да вашу мать отпустите меня-яя!!! Сектанты!!! Я Кей Ломан, Кей Ломан, ублюдки!» — из всех сил хотелось вопить, но в этот трогательный момент, как знакомство со всем кланом, ведь ещё никто не орал благим матом, верно же? В фильме ничего такого не было показано, а позориться ой как не хотелось.       Краем глаза она увидела женщину, Руа, которая встретила её в этом мире самая первая, и поразилась её красоте в сумеречном свете. Её кожа хоть и была бледнее, чем у тех, кого она видела в фильме и сейчас в сумерках, но её экзотическое, неповторимое и бесподобное обаяние впечаталось прямо в сердце, а её улыбка, узор её губ и взгляд серых глаз, полных нежности, вовсе добили Ломан. Невероятная.       Кей и не заметила как улыбается ей, а она в ответ ещё ярче.       Вождь племени, Ксаил, опустил Ломан на уровень своей груди и развернул к себе, теперь и его лицо она увидела. Кей наклонила свою маленькую голову в бок, рассматривая в его глазах что-то знакомое; стремление и сила, непрогибаемость, как у солдата, как у самой Ломан. Черты лица резкие и острые, но миндалевидные глаза смотрели на неё как на что-то маленькое, милое и хрупкое. Впервые в жизни её унижали чем то таким, но вместо возмущения, она только больше смутилась.       — Ma’ite, — заговорил он, но солдат ничего не поняла из-за языкового барьера, опять. Ей на’вийский совсем не даётся.       «В душе не ебу, что ты от меня хочешь. Я знаю только пару слов, как «Мавей» и утуру, итоки…как же там, этих духов, черт бы их побрал, и как называют вождя племени — Оло’эйктан, вроде, всё,» — вокруг пели на’ви, а они друг от друга не отрывали глаз, только вот он, в отличие от Ломан, мог говорить:       — Ngatsyìp yawne lu oer,— произнёс он тихо, с необычной для его лица нежностью. — Oel ngati kameie, Rikxeya.       «Я не понимаю, я ничего, мать твою, не понимаю.»       Хотелось истерично смеяться и плакать, но опять же не хотелось позориться, даже во сне, даже если всё это какой-то хорошо продуманный мираж. Кей Ломан в любой ситуации солдат и лишние эмоции ни к чему.       Дальше всё прошло, как в каком-то наваждении. Кормили, мыли, вновь укладывали спать, дожидались чего-то. Как оказалось позднее, всё шло к первому соединению с Эйвой, но Ломан этого не знала.       В это время ожидания Кей своими маленькими ручками успела дёрнуть себя за хвост и очень-очень долго поплакать от боли, пусть и тихо. Эту боль Кей сравнила с тем, когда очень неудачно задница приземляется на твёрдую поверхность, прямо на копчик. Трогала свои уши, опуская их вниз, на что всегда получала смех и улыбку своей «матери», щупала свой нос и лысую голову с нервным отростком, и после всех исследований подолгу могла лежать и ничего не делать, смотреть в одну точку и думать, думать, думать, спрашивать себя в сотый раз «реально ли всё это?», тихо плакать, понимая, если всё это реальность, то она и её товарищи погибли. Глаза, видевшие последние минуты их лица перед взрывом, каждый раз наполняются слезами, ведь знают и помнят эту реальность, и сердце, что в ту минуту сотни раз разорвали на куски, тоже знает и никогда не обманет, значит и Кей должна принять это.       «Вы ведь живы верно? Всё это сон и я сейчас проснусь..А если нет? А если нет, то давайте встретимся ещё раз… Через много-много лет, когда я буду умирать, давайте увидимся ещё раз? Придите ко мне в последний раз в моих воспоминаниях,» — думает, вытирая своей маленькой ручкой с четырьмя пальцами одинокую слезу, что скатилась по щеке. Они будут всегда живы в её мыслях, и в её памяти всё ещё она слышит их голоса, значит они живы.       Один странный на’ви почти не выпускал её из рук, изредка отдавая её матери для кормления, а после отгонял от них, за что получал от Кей, которая своими маленькими шаловливыми ручками, щипала его то за грудь, то за рёбра, и смеялась при этом. Ей ну уж очень нравилось видеть дëрганое лицо на'ви, что всё это терпел и не отходил от Кей, мало-помалу надоедая ей, а та и не понимала чем заслужила такое внимание самого Оло’эйктана, — она поняла это, когда к нему обратился какой-то мужчина, но что дальше сказал, ей вообще невдомёк, что-то на их бу-бу-бушном.       Всё казалось очень странным, неестественным для солдата, да даже для той, кто смотрела Аватара. Их деревня находилась в какой-то очень длинной пещере, широкой и высокой, на каждом шагу стояли колонны, похожие на стволы деревьев, что поддерживали потолок, и всё было чем то застелено, обвязано, видимо, чтобы закрыть голую каменную поверхность, и поверх ещё мох перекрывал эту конструкцию, укрепляя её. Кей видела как дети постарше, которые только начинали ходить, опираются на эти колонны и ходят по кругу, смеются, а их родителей радостно наблюдают за их первыми шагами, но или у Ломан с глазами плохо, или здесь все значительно отличается от стереотипов в фильме. Значительная масса на’ви имеют более насыщенный цвет голубой кожи, совсем синий, или больше с примесью фиолетового. Но что всё это значит? Мутация? Все они обычны, цвет глаз такой же, миндалевидный, как у других на’ви. Поэтому цвет их кожи, различия, отталкивал Кей от мысли, что она попала во время начала или до событий хронологии фильмов. Будто бы эти на’ви были далёкими предками, с более выраженными чертами, которые в будущем потеряются.       Но тут взгляд упал на спящую женщину, что неподалёку устроилась у ног вождя и конечно от Кей, что буквально лежала на нём, как на кресле-качалке.       Руа. Кожа этой женщины была обычного цвета, как и у других на’ви из фильма, и у Кей тоже, только может быть чуть-чуть они были светлее. Это какая-то особенность? Или исчезающий вид на’ви? Но даже у окружающих их на'ви фиолетово-синий цвет не был слишком выражен, будто бы перед Кей стоят на’ви чей цвет кожи застыл в сумерках, в ночи, и не важно упадёт ли на них солнце, свет огня, кожа останется такой же, не посветлеет.       К ним подошла ещё одна на’ви, жестом руки выразила почтение вождю и его жене, а после улыбнулась и Кей. В глаза сразу бросился её огромный живот и походка, эта женщина точно была на последнем месяце, либо же плод слишком большой, возможно двойня.       За ухом послышалось от вождя ответное приветствие и в словах его она уловила имя этой женщины и её статус. Секхель. Тсахик. Да и выглядела она как духовный лидер клана. Благодаря Тсахик, её беседе с двумя на’ви, что нянчились с Кей, она узнала и их имена. Руа и Ксаил.       Но разве вождь и тсахик не муж с женой? Или здесь принято многоженство? Вроде на’ви моногамны…ох, Кей уже во всём сомневалась, совершенно во всём.       Глаза Руа и Секхель были одного цвета, но в отличие от Руа, кожа Тсахик имела сине-фиолетовый оттенок, как у других на’ви в племени. Солдат ломала голову, но ничего кроме кровного родства не приходило на ум. Значит, они сестры. А Руа ей мать, значит, Тсахик — тëтя.       И тут в голове солдата промелькнуло:       «Не говорите мне, что я попала в правящую семью…этому клану конец, я же такой тут монархизм забабахаю, авторитарный режим как дам! Все по струнке ходить будете, хе-хе-хе,» — и Кей не удержалась, загоготала, как ребёнок, который увидел что-то настолько смешное, что в истерике уже начинал икать. Для всех в округе это было благодатью, у дочери вождя наконец-то поднялось настроение, особенно обрадовалась Руа, сонно приоткрывая глаза, а вождь скорее был приятно удивлён, что его дочери стало вдруг весело. Это Тсахик её как-то рассмешила? Всё из-за перьев в её ушах или звона бус, что качаются на её одежде?       Время близилось к глубокой ночи, Руа выспалась, набралась сил и уже начинала делать свои домашние дела, а Кей, как бы её не клонило в сон, пыталась наблюдать как можно дольше за этими жителями, за их укладом, то как готовят, говорят. Даже в объятьях, в крупных руках вождя, что с осторожностью держал её, она чувствовала себя на вражеской территории. Всё подмечала, абсолютно всё запоминала. Но не могла удержаться от того, чтобы отвести глаза, не заглянуть в что-то наподобие окна: эти отверстия в пещере служили и входом и выходом. Пугало то, что их было так много, чего она сразу не заметила, пока жители не начали отодвигать какие-то массивные заслонки с травой и камнями. Это сделал и вождь, и тогда Ломан стало ясно, что она находится в парящих горах, в самом ядре этих гор, ведь не могла же Пандора двигаться вокруг них, скорее они делали обороты по воздуху.       И всегда стояла тьма, ночь. Только в тот день, когда ей давали имя, она увидела тонкий луч солнечного света, который и то больше уже походил на закатный.       Что это за племя такое? Кекунан? Ник что-то рассказывал об этом между паузами, но Кей не была уверенна уже ни в чем. Да и вопросов было уйма. Почему они спят днём? При свете? Почему только под вечер просыпаются и разжигают огонь, начинают активничать? Почему никто не волнуется о том, что из этих огромных окон-дверей выпадет тот же ребёнок, что только познал ходьбу? Разбежится и выпрыгнет!       Было столько вопросов, но никто же не ответит, не поймёт, да и она никого здесь тоже.       «Боже, что за жизнь. Ничего не понимаю, не знаю, только и могу гугукать, да хохотать, плакать или кричать, совсем как младенец…о, точно, я и есть младенец,» — вздыхает тяжко, посасывая палец. С этим тоже беда. Ломан при всём желании не может на них не смотреть. Нет, конечно она видела солдат, которым по определённы причинам ампутировали пальцы, не один и не два, так случалось, но у на’ви подобное — естественно. Да и сама Кей уже припоминает случай как в детстве сама чуть не лишилась по пальцу на руках. Один прищемила дверью, другой почти загнулся в противоположную сторону, чуть не встал под углом девяносто градусов, но в обоих случаях страдал безымянный палец… Судьба? Если да, то даже детская увлечённость кошками, их поведением, встаёт на своё место.       «Меня точно прокляли. Лучше уж я горела в аду за свои грехи, чем всё вот это.»       Наступила восьмая ночь с рождения Кей. Вождь и красивая на’ви о чём-то долго ругались, пока Кей покачивалась на руках Тсахик, что горестно вздыхала, иногда недовольно цокая в их сторону.       Кей наблюдала за ними, пытаясь понять причину ссоры, но ничего не разобрала, оставалось только читать по эмоциям. Руа стояла на своём и повторяла одно и тоже спокойным голосом, складывалось впечатление, что вождя не просили, не упрашивали, Руа будто бы ставила ему ультиматум, что так и так, и больше никак, поэтому как бы Оло’эйктан не брыкался, как бы длинно не пел, всё же уступил.       Деревня почти уже опустела к тому моменту. В эти окошки-двери заглядывали икраны и забирали своих наездников.       Ломан запихали в слинг, она всем телом прижалась к телу победившей Руа, своей матери, но не смогла скрыть смущения, сжимая маленькие ручки и хныча. Какое унижение. Ломан взрослая женщина, а тут…впервые за тридцать лет Кей чувствует острую необходимость в психологе.       Они плавно вылетели из деревни, Кей не сдержала удивлённого вздоха, ведь сколько бы она не летала на вертолётах, ничего подобного и в жизни не видела: скалы, через которые они пролетали, парили в воздухе, как шарики. Рассматривая, как из гор вылетают на’ви, — ну это мягко сказано, они просто выпрыгивают на лианах, как обезьянки, а там где-то их подхватывает какой-то икран, — сердце сжималось, как перед смертью.       «Ахуеть,» — всё о чем может подумать Кей в этот момент, приоткрывая рот. — «Просто падают. Какое же мужество надо иметь, чтобы вот так вот?.. У меня бы инсульт случился.»       Они двигались строго по направлению лиан, что шли из гор, или точнее к горам, связывая их, как один большой и единый организм, как вены в теле человека. Впереди, почти на самом краю этой горной сети, виднелось и само сердце. Как это поняла Кей? Сотни лиан брали там своё начало, они протягивались буквально к каждому камешку, что парил в воздухе, от песчинки до великана, и удерживали всё это без каких-либо усилий. Икраны сидели на них, как воробьи на проводах, а зелёный мост, что тянулся во все стороны, ввёл к Древу Душ. Гора, которая вместила в себя это священное место, была словно пустая чаша, колодец, на дне которого цвела ива. А чтобы спуститься к ней, нужно на тех же икранах прокатиться с ветерком вниз, ведь глубина здесь, как у глубоководного озера, ширина тоже не маленькая.       Кей не знала какой сейчас год, но почему-то была уверена, что они где-то в далёком прошлом, ведь как ей рассказывала Кэрол между паузами, Древо душ находится под защитой гор Аллилуйя, под мощными каменными арками, но тут всё иначе. Будто бы сама ива оберегает горы, всех живых здесь существ и защита ей не нужна.       — У-у-у, — простонала от восторга и удивления, навостряя хвост и уши, которые пока её плохо слушались. Где-то глубоко в душе зародился страх перед чём-то неизведанным, ведь смотреть, как соединяются с Божеством в фильме, это одно, а ощутить на себе — это совсем другое.       Все жители гор, на’ви одного племени, собрались у корней ивы, их было больше сотни и все они пели, как один. Вождь и его жена шли вместе с Тсахик, что несла на своих руках ещё двоих детей, совсем малюток, которым и пару дней не было, к самому подножию, а народ перед ними расступился как море.       Всё это сопровождалось громким пением, восхвалением Эйвы и обряда, что сейчас будет проведён.       Её косичку тронула Секхель и соединила нервные отростки с веткой.       Сердце пропустило удар, Ломан почувствовала как что-то очень мощное проходит через неё, как взрывная волна, и оседает где-то в лёгких, наполняет.       Зрачки расширились и Кей подняла свои серые глаза вверх, рассматривая бело-фиолетовые лианы дерева, а в ушах тихо звучало собственное сердцебиение и больше ничего, будто бы настала тишина, никого она не слышала, ни пение соплеменников, ни родителей.       Но голос, что зазвучал тихо, как поток воды, что струится по камням, как нежный ветер, что трогает волосы, и как дыхание, что касается листьев цветов, чувственно, трогательно, и едва ли ощущаемо, дотронулся до ушей солдата:

«Zola’u nìprrte’, Rikxeya Te Teyr Rua'ite.»

Эйва.

Великая мать.

Она приветствует её.

      Нервный отростк мягко отсоединили от лиан и Кей вновь услышала пение на’ви и разговоры взрослых, мать мягко обняла её, а Кей спрятала своё лицо в изгибе женской шеи и судорожно выдохнула.

«Это точно была Эйва...И я слышала её. Она и вправду существует. Это всё не сон?»

      Несколько дней Ломан не могла нормально спать, вспоминая голос божества, вспоминая свою жизнь и смерть, своё рождение в этом мире, лицо тех, кого она знала и оставила в прошлом и лица тех, кого узнала в настоящем. Всё так реально. И так безумно.       Лежа на спине, в объятиях уснувшей матери, Ломан знала, что сейчас точно день, солнце стоит высоко в небе, но все в их клане спят, спят внутри гор, в пещерах, что не пропускают никакой свет. Тишина, что стояла в доме вождя, была удушающей, в голове Кей уже долгое время не возникало никаких мыслей, точнее целостных предложений, а воздух становился всё жарче, стены пещеры плыли в глазах юной на’ви. У неё началась лихорадка. Не доедая несколько дней, толком не высыпаясь и погружаясь в какое-то опустошённое состояние, это было просто неизбежно.       Под рассвет у Кей совсем пропали силы и она заснула беспокойным сном. Руа через сон ощутила температуру тела своего ребёнка и перепугалась настолько, что начала заикаться. Она нервным, но тихим голосом разбудила мужа, поднимая дочь на руки и они направились к Секхель, что родила два дня назад.       Несколько долгих дней их дочь пробыла во снах, почти не открывая глаза, слезы струились по её щекам, но она спала спокойно. Секхель со своим опытом впервые была настолько бессильна и не знала, что делать, перепробывала все способы сбить лихорадку, но всё было напрасно. Им ничего не оставалось, кроме как отнести ребёнка к Великой матери. Под ветвями Священного дерева, соединив вновь Рикейю с Эйвой, они затаили дыхание и ждали.       Кей блуждала во снах всё это время, скучала и тосковала по прежней жизни, поэтому не могла проснуться, не могла принять новую реальность, как таковую. Она чувствовала недомогание, голод и истощение, но всё равно шла дальше в своих воспоминаниях, не желая возвращаться.       Однако, вновь почувствовав знакомый импульс, что разрезал пелену между сном и явью, услышав знакомый голос матери, что совсем ослаб и молил Эйву о помощи, в душе Ломан что-то вновь надломилось. Кем бы она не была в прошлом, сейчас она ребёнок этой женщины, единственная дочь, и если с ней что-то случится, то Руа потеряет голову от горя.

«Прости меня, мама.»

      «Три Стрелы исходят из точки, не имеющей протяжённости, — из Сердца Тьмы. Имя первой Стрелы — Великая Мать, имя второй Стрелы — Путь Великой Матери, имя третьей Стрелы — Все идущие Путём Великой Матери. Великая Мать — это Источник всего сущего и твоя Истинная Природа,» — эти слова слышит Кей во сне, но она не чувствует беспокойства, или страха от громкого, давящего голоса, просто слушает, приоткрывая глаза, встречая приятную темноту и три пары беспокойных глаз.       Это безумие. Чистое безумие вновь видеть их синие лица, вспоминая прошлую жизнь, обычную жизнь человека с земли.       Но почти сразу же после соединения с Эйвой, со временем, Кей начала понимать о чем говорит её окружение, каждое слово, что они произносили, звучало для неё, как родной английский, как что-то, что она знает не один год.       Дом Вождя парил над всеми, гора была хоть и маленькая, но достаточных размеров, чтобы семья вождя не чувствовала стеснения, могла принять в свой дом несколько икранов и разместить гостей. С этим домиком была крепко связана лачуга Тсахик, что часто приходила со своими детьми на ужин. Их было двое, близнецы. Мальчик Ма’ур и девочка, чьë имя дословно звучало, как «подобна равновесию жизни», Нарей’эн. Они были младшими братом и сестрой Рикейи, что часто вместе спали в чём-то похожем на спальное место для малышей. Их кожа, в отличие от Кейи, была темнее, как у Секхель, но глаза тоже были серыми.       Потеряв интерес к младенцам, которые уже видели десятый сон, Кейя повернула голову на другой бок и стала наблюдать за матерью, что разделывала огромный розовый фрукт когтëм икрана, умудряясь даже не испачкаться в соке, за Тсахик, что перемалывала в чаше какие-то растения, изредка бросая их в костёр, перетирая в песок, и за отцом, что точил маленькие стрелы и луки.       Спустя два месяца, что она здесь провела, поняла, что её родители страдают гиперопекой, тётя тоже, хотя у неё у самой двое детей. Но их семейные отношения очень крепки, даже если просто смотреть на уют, что царит в таком долгом молчании.       Но в голове не укладывалось, эти близнецы ей родные или нет? Вождь и Тсахик обычно муж и жена, а тут…стоит уже давно смериться, что здесь не всё как у на’ви.       Из-за того, что их племя ограничило себя в общении с другими кланами, у них зародились другие порядки, обычаи, но они не делают ничего, чтобы шло бы в разрез с желаниями своего Божества, значит, все их уставы — правильны и верны, а с недавних времён Ваумран совсем изолировались и потерялись в северных равнинах, их считают вымершими. Однако, с самого начала их клан придерживается традиции, где Тсахик необязательно жена вождя, где вождь и духовный лидер клана могут существовать отдельно, не имея брачных уз, но только на’ви с «Видящими глазами» могут править. Руа должна была стать Оло’эйкте, но из-за своего характера, из-за любви к песням и танцам, к свободе, не смогла последовать по стопам отца, поэтому выбрала сильного воина в качестве мужа, Ксаила, и передала ему права вождя, стала Мунтхате Оло’эйктана. В племени Ваумран, чтобы встать у руля, или ты рождаешься с глазами Великой матери или обручаешься с её «сёстрами или братьями», только так. У Тсахик всегда рождаются двое, что несут «голос» и «эхо» Эйвы, но только один может стать Тсахик, и это «голос», а «эхо» должно пуститься по кланам, передать знания и желания Великой матери, что собственно и сделал старший брат Секхель и Руа, Тэомум.       А в семье вождя рождается только один наследник, что несёт в себе «волю» божества, её разум.       «К чёрту всё это. Голова и так пухнет,» — Кей понемногу свыкается, ведь выбора нет, но её зачастую всё раздражает, собственные вопросы и недоумение, незнание просто вымораживают её, но она старается меньше истерить и проклинать весь мир. А всё потому, что это маленькое тело ужасно неудобное, Кей почти ничего не может сделать с ним, только гадить под себя, даже разозлиться в полную силу она не может, понимая насколько глупо будет выглядеть со стороны и как сильно вновь всех напугает, а видеть заплаканное лицо Руа она не хочет, на Ксаила ей всё равно и по большей части он её раздражает.       Была уже поздняя ночь и близился рассвет, поэтому под сопение рядом младших, Кей тоже закрыла глаза и ушла в глубокий сон, которым наслаждалась уже вторую неделю после своей недолгой лихорадки. Спала как младенец. Видимо Великая мать поняла, когда стоит выключать разум маленькой нави, чтобы она себе вновь не навредила.       Огонь слабо трещал, тени трёх фигур прилипли к стенам пещеры, но мало-помалу их тени ослабевали, ведь тонкий свет солнечной планеты, что на'ви называют Цавке, она же Альфа Центавра А, уже пробивался к ним в дом.       — Оло’эйктан, сестра, — шепчет Секхель тихо, стараясь не разбудить детей, поднимает глаза на вождя и его жену. — Я знаю, что мы не можем принять чью-либо сторону, только наблюдать, но Эйва вновь показала мне…       — Нет, Тсахик, — мягко оборвал её Ксаил, покачивая головой. — Это не наша война. Мы на далёком севере, люди с небес нас не тронут.       — Сестра, — ласково прошептала Руа, откладывая нарезку плода. Её нежный взгляд и тёплые руки коснулись тела и души Тсахик. — Где есть война, там будет и победа. Объявится шестой Торук Макто и поведёт за собой кланы, ты сама об этом говорила, так что не беспокойся. Да, мы не примем участия, но направим Эйву к нему, чтобы его голос она услышала, как свой собственный.       Глаза Тсаких задрожали, она поджала губы, отводя взгляд в пол:       — Но я боюсь, Руа, боюсь, что когда-нибудь люди с небес доберутся и до нас, — её голос дрожит и руки тоже. — Nawma Tsmuke очень встревожена, она боится за своих детей, но ничего сделать не может против людей неба. Наши силы не равны, они сильнее…намного. Мы им помеха, они хотят сделать здесь свой дом, поэтому весь народ на’ви для них — враги.       — И всё равно…я не приму эту войну, я не принесу её в свой дом, Секхель, — Оло’эйктан опустил глаза на свою дочь, что мирно спала вместе со своим братом и сестрой. На дочь, что только две недели назад оправилась от лихорадки, и примерно в тоже время Секхель получила пророчество от Великой матери. Его сердце воина таило, когда нежность, любовь и забота трепетали в нём только от одного взгляда на малышей. Его родная дочь и близнецы от сестры жены и его павшего в бою друга, Вархе, — то первое, что он обязан оберегать. — Мы жили сотни лет в тени Великой Матери и проживём ещё столько же. Мы — её мысли и голос, но не руки.       — Но…       — Сестра, — Руа приобняла Секхель, щекой легла на её плечо, подбадривая. — Мы обязательно поможем, но не будем вмешиваться. Это против наших законов.

***

      Аватар направляется к древу, в его глазах отражаются ветви священной ивы, что величественно его к себе влечёт, приманивает. Мужчина встаёт на колено перед ивой, кладёт руки на её громоздкие корни и шепчет:       — Не привычно разговаривать с деревом, но, если ты слышишь, –перекидывает свою косу через плечо и соединяет свои нервные окончания с ивой. — Я хочу тебя предупредить. Если Грейс с тобой, загляни в её память и ты увидишь наш мир. Там нет зелени, они убили свою мать и здесь делают то же самое. Небесных людей станет всё больше, — сзади подкрадывается Нейтири. — Они будут прибывать, как нескончаемый дождь, если мы их не остановим, — Джейк не слышит пение, что под покровом шумовой пелены, не может добраться до него, обнадëжить, подбодрить.       Но Тсахик Ваумран слышит его, внимает и направляет свой голос в поток песни, что льётся из сотни на’ви.       Песня, подобная ритму сильного, спокойного и всеобъемлющего сердца Эйвы, неслась к нему тихим, едва различимым звоном:       — Все идущие Путём Великой Матери — это твои братья и сестры по Духу, соратники в Борьбе, все те, для кого Путь — это всё, а всё иное — ничто!       — Послушай, ты ведь для чего-то меня выбрала. Я пойду до конца, ты же знаешь, — вскидывает голову в надежде, что его слышат.       — Куда бы ты не шёл, чтобы ты ни делал, — твоё сердце стучит в унисон с Сердцем Матери, — Секхель чувствует беспокойство сильного сердца воина, вскидывает руки и кричит. — Говори прямо сейчас, Торук Макто, либо потом молчи, — ведь твой выбор уже сделан!       — …мне бы только немножко помочь, — Нейтири слышит слабость в голосе своего мужчины, что опускает голову, глубоко вздыхая, она понимает его подавленность, тревогу и пытается утешить, прикасаясь руками к его плечу, но: — Великая мать не может быть на чьей-то стороне, — смотрит в глаза, пытаясь донести, что в этой войне они одни пойдут против врага. — Она сохраняет равновесие жизни.       На’ви Ваумран бьют себя по груди, тем самым делая паузы в своей песне, но их голос не дрогнет, чтобы поднять силу духа тому, от кого зависит их мир:       — Ты пойдёшь Тропою Мёртвых, Торук Макто, и Смерть будет не властна над тобой!