Wild tale

Бразилия, Амазонка,

о. Ольо-де-онсо, 18:05

База ученых

      — Срочно, тащите носилки!       — У нас их нет! Брезент подойдет?       — Да несите уже что-нибудь! Давайте, сюда!       — Черт, у нас есть в запасах гидроксид аммония?       — Да какой к черту аммоний, ищите жгуты!       — Эй, кладите всех здесь!       Лагерь гудел. В то время, как небосвод окрашивался черным, на берегу один за другим зажигались стационарные фонари. Шум и гам напряженных голосов перекрывали громкие завывания океана; мельтешащие силуэты ученых и военных, казалось, отбрасывали слитую тень прямо на проступивший диск Луны — настолько люди вокруг были охвачены суетой и страхом.       Чимин смутно понимал происходящее. Голова раскалывалась, перед глазами плыло, а на языке ощущался кислый привкус тошноты. Он то приходил в себя, то снова проваливался в абсолютную пустоту, где не было ни звуков, ни цветных картинок.       Был только приятный запах душистого черного перца.       Кажется, так пахло от Хосока. Чимин надеялся, что у него не помутнение рассудка и аромат ему не мерещился — хотелось верить, что его альфа в безопасности и сохранности лучшей, чем он.       — Пак, если ты не придешь в себя, так и знай, я тебя трахну прямо на том свете. И тебе не понравится!       Мило. Чимин, если бы смог, улыбнулся: проклятия голосом Хосока звучали для него всегда противоречиво ласково. Только вот… почему тот снова ругался?       Что-то… что-то проносилось вспышками воспоминаний. Но цельные образы было трудно воссоздать: очередной спор в шатре, обсуждение плана, вылазка…       Крики, взрывы, боль и запах крови.       В полубреду он вздрогнул и предпринял попытку открыть глаза — получилось слегка веки приподнять. Перед ним предстал вид удручающий: грязно-зеленый потолок палатки и пятна яркого фонарного света — судя по всему, он лежал где-то в их оборудованном на скорую руку «медпункте». Сухо сглотнув, Чимин скосил взгляд вбок: там сновали из стороны в сторону обтянутые белыми халатами силуэты, чуть не снося разбросанные всюду открытые пластиковые ящики с медикаментами; на сложенных раскладных стульях и спальных мешках лежали раненые, коих насчитывалось крайне мало — это означало, что остальных вовсе не было.       Больше ни в одном уголке их физического мира.       Хосок, черт… В сердце кольнуло — ему срочно требовалось увидеть альфу, убедиться, что с тем все в порядке. Когда сознание хоть немного, но прояснилось, ощущение запаха и поддерживающих касаний стало казаться миражом. Он занервничал — глаза, пусть и через боль, активно забегали по помещению в поисках нужной фигуры.       И наконец-то нашли такую знакомую, чуть сгорбленную от злости спину.       — Да мы чуть из-за тебя же и не погибли!       Хосок натурально орал и активно жестикулировал руками — видно было, альфа от нетерпения и злости весь извелся. Гадать не приходилось, из-за чего и кого: Чимину хватило посмотреть вперед и наткнуться на лежащего в полуобмороке, но при этом в сознании Логана.       Пусть тот и выглядел откровенно хуево.       Бледный, блестящий от липкого пота и отвратительно грязный. С перебинтованной левой рукой, где раньше была целая кисть.       Теперь там сплошная пустота.       Чимин не успел увидеть, как Логан лишился важной части конечности, однако его это и не интересовало — наверняка монстр-зверь постарался, судя по слишком грубому срезу на месте запястья и обилию крови на туго намотанных бинтах.       Черт, рана серьезная.       Как этот мудила снова не сдох?       Но насколько бы этот мерзавец не раздражал, он мог признать, что сила воли командира цитринов в какой-то мере восхищала и поражала — не каждый вояка, особенно без хоть капли светлых принципов, способен был не сдаться под натиском боли и продолжать не просто пребывать в сознании при тяжелом ранении, но и так отчаянно идти к своим целям вперед.       Логана определенно что-то заставляло держаться на этом свете.       Только вот что?       Правда ли дело было в одной лишь наживе?       Чимин приподнялся с настила и сел, тут же хватаясь за голову — боль сразу дала о себе знать тупой резью вдоль затылка и лба и сильным головокружением. И только выровняв дыхание, пусть и не с первого раза, он смог спустя минуту встать на ноги и опереться руками на ящик.       Нужно было подойти ближе, чтобы услышать весь разговор.       А еще ощутить тепло тела Хосока, чтобы успокоиться окончательно в главном.       Тот в порядке.       — Тогда убирайтесь к чертовой матери, пока я не в силах… — Чимин сделал шаг, и до слуха долетел хриплый голос Логана. — Реально вас убить.       — Очнись, ты помешался! — Хосок не сдавался. — Твоя одержимость уложит в могилу не одну жизнь!       — И все эти жизни будут дикарскими, — он не видел, но судя по тону, Логан ухмыльнулся — даже в такой ситуации оставался жестоким говнюком. — Но первыми я заберу жизни этих тварей.       Тварей…?       Чимин нахмурился и сделал еще шаг — разве ягуар был не один?       Что, дьяволов раздери, он пропустил?       — И ради чего? — прилетело с надрывом в ответ. — Поганых ресурсов, которых здесь может и не оказаться в нужном достатке?       — О, дорогой координатор Чон, — Логан вымученно простонал, а после рассмеялся в припадке. — Ты не представляешь, насколько здесь ценная жила. Ты же видел… — снова стон и хрип. — Ты же видел, что скрывается под маской бешеного зверя? Представь, сколько зеленых можно будет срубить хотя бы с его чертового уса с морды?       — Ты… — Хосок мотнул головой и попятился. — Какой же ты…       — Мы уйдем, — рука Чимина аккуратно перехватила за талию дрогнувшее в неожиданности тело альфы. — Соберем тех, кто откажется участвовать в этом безумии, и уйдем.       — Чимин…       Хосок стремительно развернулся и посмотрел на него такими глазами — растерянными, уязвленными и с легким отблеском от фонарного света на дне расширившихся зрачков. Тот ухватился за края его пыльной футболки, а Чимин накрыл чужие дрожащие руки сверху, слегка поглаживая, чтобы успокоить и успокоиться самому.       От запаха душистого перца в носу защекотало, уголок губ коротко в радости дрогнул.       Но Чимину пришлось быстро убрать с лица всякие чувства и оставить маску из одного непроницаемого слоя льда, когда раздалось:       — Учтите, капитан, — Логан перевел дикий пугающий взгляд уже на него. — С того момента, как вы переступите границу лагеря, мы больше не союзники.       — Мы ими и не были.       — Что ж, тогда не обещаю, что случайно вас не пристрелю во время вылазки.       И снова жуткий хохот наполнил почти опустевшую палатку. Чимин с Хосоком поморщились одновременно: такой Логан, на грани, без всяких льстивых масок и, видимо, в своей настоящей личине, нагонял жути. Им на руку, что тот сейчас пребывал не в лучшем состоянии.       Пора действительно убраться к черту.

      У нечисти под боком всяко безопаснее, чем с этим одержимым хитрым лисом.

      Пришло время действовать. Чимин развернулся и, прихрамывая, потянул Хосока за руку в сторону выхода. Параллельно оглядывал просторную палатку, выискивая среди оставшихся раненых своих.       Но знакомых братских лиц не наблюдалось.       Его солдаты всегда сражались храбро и до самого конца.       Он поджал губы, чтобы тяжелый шумный выдох подавить: товарищей терять не впервой, даже страшно, насколько для него это стало обыденным и проходным. Однако горечь на сердце и в глубинах души неустанно продолжала разливаться — раз за разом, с каждой новой смертью, что невольно зависала многотонным грузом на плечах.       — Эй, Роб! — Логан за спиной кого-то окликнул — видимо, одного из притаившихся в тени подчиненных. — Принеси мне виски. Надо с достоинством проводить наших бывших друзей, — ехидно тот протянул, а после зашелся сильным болезненным кашлем.       Короткое «тс» все же вырвалось из рта Чимина — чужой басистый крик неприятной резью дал в виски. Он чувствовал себя до сих пор паршиво: еще не оправившийся, а только усугубившийся ушиб, заработанный, когда они плавали в океане с Хосоком, ныл так, будто там уже не просто травма мягких тканей, а минимум перелом; тошнота накатывала волнами и почти вырывалась наружу — приходилось тратить силы и на ее сдерживание; совсем добивало состояние головы — казалось, что по черепу били кувалдой.       — Ты как? — обеспокоенно спросил Хосок, когда они наконец вышли на улицу.       На остров давно опустился купол ночи. Темнело здесь с каждым днем все раньше и раньше, а ближе к ночному часу и вовсе — чернь густела так, что и просто нос высунуть на улицу было крайне безрассудно и опасно. Но лагерь казался в мерцании ламп и костра, в шуме генераторов и людских голосов единственным безопасным местом на диких землях — пусть в свете последних событий это ставилось под сильное сомнение.       — Сносно, главное, жить буду, — несмотря на слабость и боль, Чимин ответил бодро и даже улыбнулся. — Все в порядке.       — Врешь же, — невесело хмыкнул альфа и приблизился в порыве… Обнять? Осмотреть?       Но неловко замялся, так и не доведя действие до конца. Видимо, не знал, с какой стороны подступиться — тот был обмотан бинтами не хуже, чем мумия. Чимин глаза закатил и сам сократил расстояние, притянув Хосока за шею к себе. Носом уткнулся в темечко и в волосах заглушил выдох:       — Не даю поводов для волнения, — он оставил короткий невинный поцелуй и отстранился. — Сейчас их и так достаточно.       — Мы всерьез уйдем прямо сейчас?       — Мгм, — промычал. — Я только проверю, успели ли мои ребята, — те жалкие четыре человека, сумевшие выжить только лишь благодаря тому, что остались на базе. — А ты пока собирай вещи, на всякий случай на несколько человек. Думаю, Логан, несмотря на свое состояние, еще поднасрет нам в конце и не даст так просто забрать ученых. Нас точно ждет еще разговор.       Лицо Чимина вновь скривилось от прострелившей боли, он чуть не споткнулся, когда шагнул назад — однако равновесие сохранил и не показал, как ему тяжело. Его больше интересовало состояние Хосока: тот сделался хмурым — хотелось складку меж бровей разгладить легким движением пальца.       — Боюсь, часть из них останется здесь по доброй воле, — тот прижал подбородок к груди и спереди сцепил в замок руки. — Семена сомнений в них уже взросли. Я пытался, но не смог…       — Не бери это на свой счет, — превозмогая боль в ноге и сквозь мутную пелену от головокружения, он снова подошел вплотную и перебинтованной ладонью зарылся тому в волосы — после пережитого тянуло всего альфу истрогать. — Помнишь, о чем мы говорили? Ты не можешь спасти тех, кто не хочет быть спасенным. Ты и так сделал уже слишком много. Так что постарайся сейчас просто принять то, что происходит.       — Это тяжело… — Хосок впился пальцами в свои брюки. — Неизвестность меня пугает.       — Мы справимся, — Чимин кивнул и переместил ладонь с волос на щеку, нежно и медленно огладив ту большим пальцем. — Нашу сторону мы спасем. А после всего постараемся вытянуть из-под влияния этого гада других. Идет?       — Идет.       Он надеялся, что им обоим от этих слов будет проще расставаться с прошлым. Потому что лагерь сейчас превращался в прах былого прямо на глазах — сомнения и тревоги мерцали абсолютно в каждом взгляде, с которым Чимин сталкивался, пока искал своих бойцов.       Раскол в лагере отражался на каждой душе.       Собравшись со всеми около своей спальной палатки, Чимин жестом из двух сложенных пальцев указал товарищам ждать снаружи, а сам зашел вовнутрь своего временного жилища и принялся быстро собирать все необходимое — начиная от такой мелочи, как зубная нить, и заканчивая набором охотничьих ножей, компасом и одноразовыми грелками. В походный рюкзак, — которых было припасено под спальным мешком еще штуки четыре, — летело все, что могло пригодиться в суровом выживании среди необузданных джунглей. Он прежде всего думал об ученых: сомневаться в ораторском мастерстве Хосока даже не стоило, поэтому альфа знал — с ними точно уйдет не один деятель науки.       В душу человека верить все еще хотелось больше, нежели в главенство его пороков.       Хосок ведь был таким. Светлым. Несмотря на пережитую боль и прочную броню из мерзости характера и грязной брани, тот оставался человеком — самым настоящим, искренним, добрым и с большой буквы. Чимин видел его насквозь — его такая же раненая, но в противовес порочная и умытая кровью душа тянулась к душе Хосока так отчаянно и желанно, как мотыльки не тянулись на всякий яркий луч.       Он своими крыльями готов был выгореть дотла в чужих объятиях света.       Застежка на рюкзаке громко звякнула, оповещая — пора. Тряхнув головой, Чимин закинул тот на плечи и, перед тем как покинуть палатку, все же не удержался и забрал последнюю таблетку сильнодействующего обезболивающего из баночки, которую он хранил здесь на каждый вопиющий и совершенно не уместный случай травм.       Счастье, что Хосок не знал, насколько он мучать себя привык.       Это была крайняя мера, но Чимин не мог отрицать, что к ней уже пристрастился — просто слишком часто ему становилось больно. И не позволяла лечь от бессилия только спасительная, пусть и вредная пилюля — та глушила болевую чувствительность практически напрочь.       Впрочем, выдержки и дисциплины ему хватало с лихвой, поэтому мысленное обещание готово было вершиться уже сейчас — последняя таблетка станет последней во всех смыслах.       У него теперь есть стимул жить безопасно и правильно.       Насколько это возможно в его ситуации.       С хриплым выдохом через приоткрытый рот вышла вся физическая боль, и ему удалось ступить на ногу уверенно и стойко. Раскрыв полы палатки, Чимин осторожно выглянул наружу и только после вышел.       Его люди терпеливо ждали.       Времени оставалось в обрез — темный купол над головой сгущался, ночь вступала в свои полноценные права владений. Еще необходимо было успеть зайти в оружейный шатер и забрать оттуда личные запасы их отряда, чтобы не надеяться на одно лишь выкраденное оружие цитринов.       Расчетливость Логана все же не стоило недооценивать.       Стройные шаги взбивали песок. Чимин в короткой шеренге шел первым, как и подобало командиру: его взгляд был сосредоточен, разум чист, а намерения — серьезны и прозрачны в своей сути. Он не сомневался: четверо его бойцов следовали за ним не менее собранно, статно и гордо.       Эти принципы взращивались в отряде им лично.       Оружейный шатер показался из-за высоких кустов. Потертый, выгоревший под палящим тропическим солнцем и, тем не менее, не потерявший свойств камуфляжной окраски — скрывался среди зелени по-прежнему отлично.       Майк, его подчиненный и самый молодой в отряде, проворно юркнул первее всех и осторожно откинул полог, на всякий случай приготовив нож — вдруг не удастся мирно забрать свое. Однако внутри оказалось пусто, судя по тому, как быстро тот успокоился, встал рядом и, когда Чимин приблизился, потянул в сторону за брезент, открывая вход.       — Спасибо, — он бросил сухо, но искренне.       В такие времена своих бойцов благодарить — необходимость.       Запах металла, масла и пороха ударил в нос, смешиваясь неприятно с доносящимся с улицы ароматом океана, костра и тропических цветов. Внутри, прямо на притоптанном песке, что смешался в этой области с крупной галькой, расположились ровными рядами ящики с оружием: автоматы, простые пистолеты и рядом к ним патроны; гранаты, взрывчатка и несколько видов сигнальных ружий.       Чимин цокнул и пальцами сжал переносицу: большая часть запасов, несмотря на очевидный недостаток в сравнении с прошлым его приходом сюда, принадлежала отряду «Цитрин» и самому Логану непосредственно. Их боеприпасов оказалось не так уж много — всего несколько скромных ящиков.       Тратили они запасы, оказывается, прилично.       — Грузите все в сумки, то, что не влезет — распихивайте за пазухи, в жилетки, в ботинки. Ящики нам не дадут унести, но скорее всего, вещи и экипировку проверять не будут. Забейтесь на максимум, — Чимин дал распоряжение и сам потянулся к первому боксу, начиная наполнять карманы брюк-карго запечатанными коробками с пулями.       — Капитан, но тогда мы потеряем мобильность. В случае нападения…       — Сражаться мы не будем, — он махнул рукой. — Люди Логана, как и он сам, сейчас слишком слабы. Им невыгодно лезть на рожон. Но вот позже, когда они оклемаются, они могут попробовать нас достать. Так что постарайтесь грузить все. Нам нужно готовиться к худшему.       — Есть, капитан! — ответил дружный хор из голосов.       В итоге они смогли опустошить все свои ящики и даже проредить чужие — но так, чтобы с первого взгляда потеря не была заметна. Осталось самое сложное — уйти без потерь и в сохранности в джунгли.       А после выжить там.       Чимина немного потряхивало, больше — внутри. Но он все еще держался: подбородок задирал высоко, плечи расправлял и медленно, почти плавно ступал вдоль протоптанной дороги. Хотя боеприпасы давили весом не просто на тело — они давили на раны.       Одежда от пота неприятно липла к телу, мышцы наливались свинцовой тяжестью. Чимин шел, не показывая усталости, ровно до тех пор, пока не попалась на глаза взлохмаченная макушка его координатора.       Плечи ссутулились, только когда он встретился взглядом с Хосоком.       Тот уже был собран полностью: что сам он почти с иголочки — лишь блестящие глаза выдавали истинное состояние, — что его «багаж» — идеально, наверняка забитые под завязку рюкзаки и дорожные сумки средних размеров.       — Я восхищен, — Чимин, не стесняясь проявлять эмоции, присвистнул. — Как ты столько собрал и унес?       — Опыт работы в кочевых обсерваториях и не такому научит, — тот усмехнулся. — Я смотрю, вы тоже хорошо забились.       — На первое время хватит, а дальше, если что, будем биться бамбуковыми палками, — шутка слетела, чтобы развеять напряженную обстановку. — Ты кому-нибудь уже обрисовал ситуацию или…?       — М-м, лишнего болтать не стал, — Хосок вздохнул. — Не хватало еще напоследок обвинений в сговоре. Но я собирался как можно активнее и заметнее, по моим подсчетам, — альфа взглянул на наручные часы. — Где-то через десять минут должны прийти сюда все — любопытство пересилит, я уверен.       — Думаю, Логан зашевелится также. Скорее всего алкоголь в крови уже поднял того с кровати.       Воздух был тяжелым, влажным, полным предчувствия чего-то недоброго. Ожидание затягивалось — нервы накалялись до предела. Тишина, нарушаемая лишь отдаленным потрескиванием костра и стрекотом насекомых, давила. Уже и звезды успели выйти на черное небо: блестели попеременно, как в любопытстве, наблюдая за их тяжкими судьбами.       Завывание ветра со стороны океана, треск песчинок под сапогами и сбивчивое тяжелое дыхание.       Здесь и сейчас решится участь всего лагеря.       — Уже уходите, мальчики? — Логан натурально оскалился и до кучи язык высунул подобно змее — противно, мерзко и вызывающе.       Командир «Цитрина» выглядел ужасно — со своим-то обрубком, вместо здоровой руки. Но казалось, будто его произошедшее не сильно и волновало — жажда к обогащению и нездоровая жестокость, что текли по венам с самого прибытия на остров, здравое в этом человеке затмили напрочь.       Благо, здравое угадывалось в эмоциях других: ученые то и дело поглядывали то на раненую руку Логана, кривя лицом, то бегали глазами по Хосоку и Чимину, будто тая в себе надежду на хорошее — просто не решаясь сделать первый шаг.       Его в любом случае сделают за них.       И Чимин с Хосоком станут ключевыми фигурами в этом коне.       — Да, у нас нет желания участвовать в дальнейших вылазках и подвергать себя и тех, кто к нам присоединится, — Чимин специально интонацией выделил, — смертельному риску. Поэтому мы надеемся, что вы поспособствуете безопасному уходу из лагеря.       — Естественно, — выплюнул тот язвительно. — Ну, кто-то тоже хочет свалить? Только помните, от чего вам придется отказаться ради иллюзии безопасности.       От прищура и недоброй улыбки невозможно было удержаться: похоже, Логан уже успел наплести ученым собственную правду — максимально шансы сокращал, гаденыш, на присоединение людей.       Чимин скрестил пальцы за спиной, для верности и на ногах — в приметы, он вообще-то не верил. Но сейчас готовился пустить в бой абсолютно все существующие способы — да пусть даже заговор на удачу.       Нужно было спасти как можно больше людей.       — Обещаю, — Хосок вышел вперед и привлек внимание к себе. — Мы минимизируем риски для тех, кто пойдет с нами. Вы обязательно вернетесь домой.       Громкое заявление.       Но слишком необходимое для чужого убеждения и заверения.       Молчание можно было потрогать руками — настолько то стало осязаемо в своей неловкости и напряжении. Чувства обострились: тело вздрагивало на любой малейший шорох, потоотделение вновь усилилось, и все время хотелось нервно терзать то ли губы, то ли заусенцы, то ли все вместе.       Ожидание первого треска пружины колотило нейроны.       Они дождались.       — Я-я пойду… — кажется на удивление всех, первым добровольцем вызвался Алтан.       Мальчишка из плена с концами сбежать не успел, а уже рвался обратно в терновую клетку коварной сельвы.       — Алтан! — Танака Кэнтаро, что стоял до этого спереди в хмурой задумчивости, вдруг отмер и не сдержал пораженного крика. — Ты что творишь?       — Простите, профессор Танака, — парень весь сжался, но сделал шаг вперед — шаг им навстречу. — Я не хочу быть убийцей.       — Я тоже пойду, — поднял руку Борис и уверенно перешел на их сторону. — Не могу оставить его без присмотра, — пояснил причину, кивнув подбородком туда, где остановился Алтан.       — Тц, тогда и я ввяжусь, — вдруг присоединилась и Хлоя, специалист французской команды.       — Мисс Мартин! — окликнул ее координатор, Ален. — Как это понимать?       — Простите, профессор, мне не интересно ваше предложение, — та пожала плечами. — Я предпочитаю более гуманные способы работы.       — Я тоже не могу бросить команду, извини, Боб, — заговорил Льюис, оборачиваясь на последнего члена их монгольской группы. — А ты как знаешь поступай.       Невидимая черта пересеклась еще одним человеком. Как оказалось, последним — больше никто и дрогнуть не решался.       Чимин еще раз внимательно оглядел состав свой и чужой: на стороне Логана осталась большая часть ученых — удивлением это не стало, учитывая, что основной костяк деятелей науки приходился на Францию, где руководителем был Ален. Однако не могло не разочаровать присутствие по ту сторону ученого Танаки Кэнтаро — причем ему самому было плевать.       Сердце болело за Хосока.       Судя по дрожи кистей и блестящим, неотрывно глядящим на Кэнтаро глазам, того сильно задело чужое предательство. А именно так выбор и ощущался — Чимин и со стороны прекрасно считывал эмоции.       Его координатор ломался на глазах.       — Что ж, думаю, выбор сделан, — довольно протянул Логан. — В таком случае, не смею вас всех задерживать. Удачного рандеву вам по ночным джунглям. Надеюсь, вас не сожрут хищники какие или вообще дикари.       На изогнутых устах будто осталось «раньше нас».       Мерзко. Гадко. Противно. Ублюдок истинный. Чимин если бы мог, смачно плюнул бы прямо в самодовольную страшную рожу — искренне считал, что такой человек заслуживал самого унизительного за те страдания, что без конца сеял.       Но битве между ними суждено было случиться не в этот час.       — Выстраиваемся в шеренгу и следуем за мной, — он повернулся к оставшейся группе и громко четко скомандовал. — Путь до перевала будет долгий и тяжелый. Сами понимаете, мы вынуждены идти в ночь. Поэтому, пожалуйста, держитесь строя, не отставайте и слушайте все, что говорим я и координатор Чон. Нам желательно не останавливаться.       Пути назад больше не было.       А вперед — только нон-стопом.

      Партия не на жизнь, а на смерть начинается прямо сейчас.

      И право на ошибку непозволительно каждому противнику.

***

Бразилия, Амазонка,

о. Ольо-де-онсо, 20:10

Земли племени народа Onças Sagradas

      Приходить в себя было тяжело: веки не хотели подниматься, слабость мышц приковывала к, по ощущениям, настилу из подушек и шерсти и не позволяла сделать ни одного лишнего движения. Ломало не хуже, чем при первом обращении: связки струнами натягивались, трескались и вновь ползли друг к другу концами, чтобы сплестись; кости и суставы хрустели, как по кусочкам склеиваясь в обновленный каркас.       Состояние было уязвимое, слабое.       Гукк к слабости не привык.       Оттого попытался сделать рывок вперед, чтобы сесть — хотя глаза еще толком не открыл. Тут же его тело пронзила такая нестерпимая горючая боль, особенно в области рук, что с губ слетел характерный стон.       На грудь опустилась чужая ладонь и придавила к настилу обратно.       — Deita-te, não te mexas, Grande Líder, — голос шамана ворвался в сознание и попытался внимание к себе приковать. Однако первое, о чем подумал Гукк — где его пара? Сразу гомон в мыслях поднялся: Тэхен. Тэхен. Тэхен. Его милый кусачий котенок… Веки распахнулись резко, игнорируя боль и летающих мушек перед собственным взором, он снова решил подняться, да только все тело скрутило мукой так, что уже и без чужой помощи пришлось упасть спиной назад. — Dói? Já que te chamaste mensageiro da Morte, achas que podes fazer o que quiseres? O Senhor e a sua Vida assustaram toda a cidade.       Слова воспринимались с трудом, понимание не приходило. Окружали лишь две вещи: боль и жажда увидеть Тэхена. Невозможно. Нестерпимо. Срочно. Необходимо. И Гукк бы точно попытался переломать себя еще раз и по кругу — только бы подняться и броситься в путь, неважно куда. Лишь бы добраться до своего.       Его остановил родной протяжный рык.       Недовольный рык.       — Tu não ruges, — шаман раздраженно цокнул, обернулся и уставился куда-то вглубь пещеры — Гукк только сейчас в полной мере осознал, где находился. — Lembra-te de como te tornares humano de volta, ou vais assustar todas as pessoas com a tua aparência.       — Que… — сорвалось хрипло с пересохших губ. — Gatinho…       Глаза забегали по всему пространству: ревностно впитывали все попадающиеся на пути образы — и знакомый узор стен, и приглушенный свет свечей, и гнездо, в котором он находился. Ноздри расширились, и альфа втянул в легкие до упора воздух — раскаленный, пропитанный собственным запахом и другим, не менее знакомым — ярким, охлаждающим в давящей духоте и с нотами сладкой травяной свежести.       Сам, как котенок, на след своего котенка потянулся.       Особо густой аромат исходил со стороны плотной клубящейся черноты, куда малейший отблеск света не проникал. Гукк губы в нетерпении облизал и глаза сильнее выпучил, будто это могло помочь ему быстрее выцепить желанный силуэт.       Жалкий короткий миг, счет про себя до пяти.       Наконец, с замиранием сердца он встретился с двумя горящими в омутах тьмы золотыми огнями. Стало так тихо — в душе и мыслях. И вес тяжелых компрессов на обеих руках не ощущался. И рваные уродливые ожоги, что все еще зияли обугленными дырами на предплечьях — тоже.       Притупилось все, стоило столкнуться с ярким обеспокоенным взором пары.       Он не мог оторваться — Тэхен выглядел великолепно. Тому божественно шел облик величественного дикого зверя. Истинный прирожденный хищник. С густой лоснящейся шерсткой, что подсвечивала силуэт в кромешной тьме специально для него одного. С изящными, по-королевски благородными чертами пятнистого тела — будто это омеге на линии Судеб было начертано править дикими землями и буйными нравами их обитателей — не ему.       Боги, как же он был великолепен…       Гукк руку навстречу желал протянуть, чтобы скорее коснуться очарования сущности.       Судьба на пару с коварной оплошностью вольничать не позволили.       Боль напомнила о себе слишком настойчиво. Он зашипел зверем раненым: ожоги от проклятого оружия поганых чужаков, проевшие дырами плоть до самого основания, неистово пульсировали и будто по-прежнему плавили покров в языках невыветрившегося огня. Альфа слышал, как трещала кожа, рвались сухожилия — вернее их остатки, — скрипели от натуги мышцы и гремели кости.       Тело старалось возродить прахом ушедшее, добивая и вновь воскрешая бешеной болью.       — Nunca te atrevas a agir sozinho, — шаман все же заслужил внимание, Гукк вперился взглядом в его сосредоточенное серьезное лицо — как никогда прежде, то было изрезано нитями морщин, будто вековая магия вдруг спала и явила взору истинный возраст. — Tens alguém com quem partilhar o teu fardo da maldição, criança, — ярко-пурпурные радужки гипнотизировали, точно вкладывали в саму суть души важный посыл — чтобы впредь ошибок не повторить.       Гукк был не согласен — его просчет заключался не в этом.

      Он позволил монстру, жаждущему крови, остаться на цепи.

      Сущность зверя рвалась пролить алую реку и удобрить плодовитые земли сразу и без пощады — чтобы ни единой душе не предстала возможность подумать о счастливом спасении.       Сущность человека хотела дать шанс.       Опрометчиво. Непозволительно для правителя.       Важно для его пары.       — Gatinho, porque estás a esconder-te? — говорить было тоже больно, но Гукк уже просто не выносил без омеги под боком — всякие нормы приличия пропустил, не думая на слова шамана что-то отвечать.       Все инстинкты альфы требовали другого.       Ему хотелось дарить и получать ласку в ответ.       Он нуждался в Тэхене даже больше, чем Тэхен в нем.       — Ele é um idiota. Não aparece — vergonha, — шаман не смущался и не гневался, продолжал играть роль негласного проводника.       — Gatinho, o que aconteceu? Podes contar-me, — Гукк попытался достучаться до Тэхена, но тот только слабо рыкнул в ответ и носа своего не показал дальше теней. — O que aconteceu enquanto eu não sabia?       — Reparaste em mim, Grande Chefe? — он поморщился на откровенное насмехательство, но и слова не сказал — заслужил. — Nada de especial, exceto que ele, na forma de um Onça, a Vida trouxe sua enorme carcaça inanimada diretamente para a praça principal, e depois começou a rosnar tão morto e furioso que nossos homens — e eu mesmo-pensaram que um vulcão havia subido das entranhas da terra.       Рокот из недовольства и явного предупреждения прокатился грозным эхом по пещере. У альфы волосы на теле встали — всем нутром почувствовал, как его паре было стыдно и неприятно от чужого рассказа. У него самого аж сердце пробило сбивчивый ритм.       — Chega, não precisas de mais detalhes, — Гукк пресек всякие дальнейшие рассказы. — Xamã, podes deixar-nos a sós? Sabes que eu consigo.       — Estava de saída, — мужчина в последний раз приложил к ранам компресс и накрыл тот сверху тонким полотенцем. — Deixa a Vida daqui a uma hora limpar-te e lamber-te as feridas.       — Quanto tempo vou recuperar?       — Deve estar curado pela manhã. Mas lembra-te, Chefe, vai ser uma noite difícil. Fique perto do seu casal.       Седая коса махнула перед лицом, звон бьющихся друг о друга камней на браслетах громко отозвался обостренному слуху — мягкая поступь, стук деревянных чашек для снадобий, и шаман растворился в тоннеле, унося с собой часть осевшего напряжения.       Остались только они вдвоем.       Парой, как и подобает.       Тэхен не спешил выходить, как-то притих совсем. Гукку это не нравилось: он слышал, как тревожно стучал хвост по полу, как скребли в нерешительности когти по каменной поверхности, как омега старался задерживать шумное дыхание — и ведь истинно как котенок не понимал, что от напряженных попыток сохранить тишину только больше шумел.       — Идти ко мне, — ласково протянул, перейдя на привычный паре язык. — Ну же, gatinho, ты мне нужен.       Пятнистая лапа — хотя для Гукка, скорее, лапка, — ступила из темноты грациозно и мягко. Затем показалась вторая, и вот уже выглянула мордочка — с искаженной дугой губ, с опущенными вниз усами и в глазах с расширенным крупным зрачком.       Его котенок стеснялся.       — Encanto, — шепотом слетело чистое откровение. — A minha maior conquista da vida.       Омега оскалился: Гукк знал, что сущность вторила зову языка предков, оттого смысл сказанных слов улавливала — теперь вредничала. И пусть — ему только на сладость чужое недовольство.       Все эмоции Тэхена — яркие горячие лучи.       Он готов был в каждом сжариться до пепла, ничего не оставив от себя.       Пара в своей истинной форме являлась воплощением силы и дикости — альфа млел под доминантной аурой, умело ту считывая даже сквозь толстый слой зажатости. Оно закономерно: Тэхен еще не адаптировался, не вкусил в полной мере все прелести божественной формы. Но вот когда тот почувствует власть, осознает… У Гукка подушечки пальцев эфемерно искрились от того, как же ему до сумасшествия хотелось все показать, особенно самому обратиться в хищного зверя и пройтись сначала языком шершавым вдоль загривка по шерстке, обязательно смазать очаровательный нос и игриво цапнуть за лапы, чтобы после позволить себе детскую шалость и поноситься с парой по просторам джунглей.

      Гнусные, прогнившие до самого ядра души пришлых дикарей перечеркнули их святое.

      Из его горла в инстинктах рокот вибрацией закрутился и вырвался — на тот отозвался омега, наверняка уловив потяжелевшее настроение. Сократил расстояние, подобрался вплотную и сверху мощным телом навис, прямо в лицо выпуская глубинное рычание.       Передавал и свою личную злость.       Но безмолвно учил быть терпимее.       Гукк выдохнул и затылком уперся в подушку, глаза прикрыв — сил и желания спорить с Тэхеном он не имел. Вместо этого решил отдаться другому: промычал призывно, голову вбок наклонил и коротким стуком пальцев, едва шевелящихся, приманил ближе к себе.       Чтобы под бок и мягкая шерсть согревала его нагое тело.       Напрягать голосовые связки по-новой не пришлось: омега покорно опустился рядом, своей большой головой в звериной форме закрыв его с макушки, и осторожно прижался к коже, избегая зону предплечий. Хвостом обвил бедро, а передними лапами почти обнял, уместив те на вздымающуюся горячую грудь.       Боль снова отступила.       Альфа смог подремать и набраться сил для непростой регенерации. Как раз всю дремоту согнал импульс прострелившей рези вдоль костей — процесс полностью запустился.       — Gatinho, — Гукк уперся лбом под мощной челюстью зверя и доверительно потерся о шерстку. — Поможешь мне?       Послышался громкий фырк. Закругленный на кончике пятнистый хвост недовольно шлепнул по бедру, клыки царапнули кожу головы. Омега плавно приподнялся и уперся передними лапами по бокам от плеч, заключив Гукка в своеобразный «плен». Склонился к лицу, на пробу из шалости прошелся языком от лба до подбородка, заставляя альфу улыбнуться даже сквозь боль.       Гукк счастье свое сдерживать бы не посмел.       Слегка прохладный мокрый нос коснулся щек, скул, спустился на шею и там задержался, втягивая феромоновый концентрат — альфа сделал вдох синхронно, ровно настолько же отдавая себя во власть смеси запахов.       Тэхен без стеснений перешел на грудь, собрал носом и переносицей капельки пота, взамен оставляя блестящий след от слюны. Рыкнул в живот, лбом прислонился к косым мышцам и обтерся, касаниями помечая.       И только вдоволь окружив Гукка своим запахом — делая это инстинктивно, — тот перешел к ранам. Осторожно когтями подцепил ткань сначала одного полотенца, затем второго, и смахнул потерявшие влагу компрессы.       Альфа скосил на ранения взгляд — картина совершенно не радовала. Как слабость могла радовать? Однако разрывы выглядели заметно лучше: кости уже скрылись под слоем мышц, кровь теперь не вытекала ручьями.       И все же смотрелось уродливо.       Гукку впервые было стыдно за свои увечья. Знал, что заживут, знал, что самое ужасное, что ему при них будет грозить — шрамы белыми полосами после. Но тяжко было осознать, что он предстал безвольным слабаком прямо перед новообращенной парой — это ей сейчас нужна забота, это ей нужно быть обхаженной и полностью обласканной.       Но коварная Судьба распорядилась планами иначе.       Альфа благодарил и за такой исход. В конечном итоге главное — они вместе и рядом. Гукк не тонул в своей гордости и являл свою уязвленность, принимая заботу от своего омеги.       Планировал вернуть сполна и даже больше.       — М-м-м, — сорвался стон, когда шершавый большой язык прошелся по ране на правой руке. — Не останавливайся.       Дико. Грязно. Для заморских глупцов наверняка вообще абсурдно и тошнотворно. Но для них — безумцев одной крови и силы, подобная ласка была благодатью, даром высших небес.       Потому что только от безусловного доверия пары не чурались раны зализывать.       Для альфы поддержка Тэхена и все его действия без всякой прыти, упреков и строптивости значили многое. Значили вообще-то целый мир. И говорили, нет, кричали громче всяких пышных фраз.       Его признавали.       К нему сердцем пылали.       Отпускало. Гукк чувствовал уже на уровне души: целебная слюна и вложенная аккуратностью действий забота затягивали дыры, штопали словно невидимыми нитями мышцы к мышцам, кожу к коже. Даже треск неприятный ушами пропускался — он заслушивался мурчанием пары и попеременно ее ворчливыми рыками.       Минуты превратились в часы. Ночь сменилась ранним утром. А грубость увечий — еще мягкими, но уже здоровыми на вид рубцами. Гукк наконец-то мог шевелить пальцами полноценно, крутить в стороны кисти и даже вытягивать руки полностью — он как только почувствовал силу, сразу ладонями зарылся в пятнисто-золотую шерсть Тэхена и подтянул его голову на уровень своего лица.       Хотелось прикоснуться ближе.       — Яви истинного себя, Vida, — точно заклинание слетело.       А поцелуй в лоб и мокрый нос пустил саму магию.       Миг, и к альфе уже ластилось нагое тело. Горячее и такое нежное на ощупь. Тэхен в руках казался хрупким и мягким, несмотря на то что после обращения его стан сделался крепким, рост выше, разворот плеч шире, таз и бедра больше.       Для Гукка тот остался таким же маленьким упрямым котенком.       — Ты ужасен, дикарь, — вопреки смыслу фразы, омега интонацией почти пел, вкладывал некую хрупкость и даже интимность бархатной хрипотцой. Вцепился в его плечи и сжал до отметин, носом коснулся подбородка, выше скользнул и с заискивающей наглой улыбкой уставился своими нереальными янтарными глазами прямо в душу. — Твои методы грубы и безрассудны. Поступки варварски, — Тэхен говорил обрывисто, рычаще. — Я разорву тебя на куски, если еще раз ты пойдешь на поводу своей гордыни, — когти проткнули кожу, вонзаясь под ключицы. — Только посмей снова рисковать своей жизнью.       — Обещать, Vida, — на не сдержанную, но справедливую грубость пары он противоположно ответил мягкостью — подушечками пальцев огладил изгиб поясницы, а затем плавно опустил ладони на ягодицы и с трепетом и осторожностью сжал упругость. — Так глупо я больше никогда не поступлю.       В милосердие самостоятельно играть не буду.       Теперь на это у меня есть ты.       Густые ресницы напротив подрагивали, зрачки разливались в черноте безумием, заслоняя золотую светящуюся кайму. Тэхен искусал уже губы, зажимая меж зубов то верхнюю, то нижнюю. Все бегал глазами по его лицу, словно что-то для себя подмечая нужное — как заверение в честности и серьезных намерениях.       Гукк в ответ любовался.       И восхищался.       Силой своей пары. Ее уже зрелой мудростью. Красотой. Твердостью духа и выдержкой. Многогранным характером и стойкой позицией. Еще контрастно — затаенной прежде нежностью, что теперь сочилась из омеги осязаемым светом, которого коснуться можно было прямо пальцами.

      Он, единоличный повелитель царства дикости и буйства, восхищался полностью им всем — от макушки и до пят.

      Он, единоличный повелитель проклятых земель и силы божьей, готов был разделить правление впервые.

      Подарить Тэхену не клочок земли — отдать владение каждым из всех существующих миров.

      Гукк собирался утонуть в проклятии бога Смерти, но любой ценой к ногам омеги возложить Вселенные.

      Цок, выдох, обоюдный рык — и выдержка сорвалась.       Кто первый накинулся — было не разобрать. Тела переплелись будто узлами — намертво, чтобы нельзя было никак разорвать. Гукк хотел опьянеть: чтобы пелена перед взором стояла от горячего возбуждения, чтобы голова кружилась, а мысли путались в картинах, где манящим силуэтом отпечатались все изгибы пары.       Поцелуи выходили грубыми, кусачими. Альфа совсем не оставлял шансов Тэхену — душу готов был из него ласками выпытать. Языком исследовал всю полость рта, проходился кончиком вдоль щек, десен и неба, накрывал чужой язык сверху и опутывал его подобно змее — плотно и властно.       В этот раз никакой борьбы.       Полное поражение и добровольная сдача в плен.       Животный голод охватывал, когда под ладонями так отзывчиво выгибались и вовсю отдавались. Он скалился и рычал — потому что до разрыва, потому что так не бывает у обычных людей.       На славу Богам, они адепты святых.       Медовая кожа под пальцами пылала, омежье тело извивалось и постоянно задевало возбужденный орган. Член все время проходился между полных бедер, белесая смазка обильно вытекала, пачкала чужой пах и между ягодиц. Святая богиня любви Paixão, альфа с ума готов был сойти от захлестнувшего вожделения: чужие губы на вкус были слаще мякоти шоколадных семян, кровь от укусов на них воспринималась нектаром, который ему бы все время и пить.       Гукк забылся.       Стек поцелуями к шее, на пути оставляя алые пятна. Его омега так сладко и притягательно пах. Совершенно, точно природный дурман влек к себе — невозможно было оторваться от кожи. Альфа желал утонуть. Поглотить. Съесть. Все, что только позволили бы — и тогда он не оставил бы и кусочка от горячей плоти, все вобрал бы в себя.       — Позволь мне, gatinho, — рычал между перерывами, когда на миг отрывался от любовных терзаний. — Позволь мне тебя ласкать.       Ответа не получил, уже пристрастился к красному от укусов изгибу шеи. К метке приник, облизал между шрамами припухшую железу, где аромат и вкус сахарной свежести на языке растекался ярче всего. Почти полировал, натирал до скрипа это место: так поглощающе и сумасшедше его туда влекло.       Специально чередовал мягкость и властность. То между губ натягивал кожицу, а после зализывал пунцовый след, то выпускал на волю клыки и царапал рядом с рубцами, вызывая дрожь и даря забытье.       Омега и слова не вымолвил, зато стоны лились звучным ручьем.       Гукк упивался хрипами и тяжелыми сбитыми выдохами. Его самого колотило от того, насколько податливо вел себя с ним Тэхен — впервые за все это время. Было то истинным глубинным желанием омеги или благословением в ответ на его уязвимость, он собирался взять свое все сполна.       Пусть будет нечестивым мерзавцем, но пару свою ублажит.       — Ну же, омега, — голос понизился, Гукк натурально рокотал. — Ты все равно подчинишься мне. К чему сопротивление? Я сделаю так приятно.       Указательный и средний палец скользнули между ягодиц, прямо в вязкую густую влагу: смазка выходила толчками, стекала грузными каплями по костяшкам и всей кисти. Еще немного, совсем чуть-чуть — только слегка сдвинуться вперед, и пальцы охватит горячая узость. Желанная. Доселе запретная. Но для него одного и никого более.       — Давай, дикарь, — Тэхен все же смог вымолвить связную фразу, сумев задержать в себе стон. — Подчиняй.       Вызов был в каждой чертовой букве.       Гукк коротко уркнул, дернул рукой на себя, расплескивая скопившуюся в ладони омежью смазку, а после с властным подавляющим рыком перевернул Тэхена на спину и подмял под себя. Наконец-то. Сверху навис грозной тенью, заслонил окружающий мир громадной спиной и плечами — оскалился и подорвался оставлять очередные отметины собственничества, помечая россыпью пурпурных цветов почти каждый сантиметр излюбленного тела.       Он дурел. В один момент действительно стал страшиться, что взаправду поглотит омегу целиком — кусочек за кусочком посмакует, а потом от горя с ума сойдет, когда обнаружит пропажу своей главной ценности. Но зверь грани знал, не впадал в безрассудство: только дорожки поцелуев и новых следов прокладывал вдоль линии подбородка, шеи, как и прежде при ласках — задерживаясь особенно на родимом пятне в виде очаровательной кошачьей лапки, терзая эрогенную зону до чужих громких вскриков; постепенно опускался губами ниже и ниже, выписывая сложный орнамент узоров — краску только добавить, и альфа не сомневался, получится волшебная роспись не хуже, чем в храме.       Хотя для Гукка омега был единственно верным и нужным святилищем.       Руки опустились на бедра, рывком их раздвинули и стиснули ладонями грубыми: альфа разместился между чужих изящных ног, ловко подцепив плечами коленные чашечки. Обвел языком по кругу пупок, перешел к тонкой, почти незаметной дорожке волос, что вела к паху и совсем откровенным местам, а затем лицом вжался в низ живота, выпуская новый громкий рокот и вдыхая очередной концентрат аромата влекущих феромонов.       Здесь пахло особенно затмевающе и сладко.       Отдавало не только сладостью, но и тягучим мускусом. Гукк бы бесстыдно остался жить прямо тут — между ног. И для него подобная позиция не казалась низостью, напротив — он считал снисхождением, благословением возможность оказаться так близко к самым уязвимым местам.       Для альфы подпустить вот так означало доверие.       Доверия стало внезапно непозволительно много между ними. Но он считал это правильным и закономерным: им Богами начертано быть вместе и больше ни с кем — лишь друг с другом, так смысл появляться ужимкам и бродить изголодавшейся кошкой вокруг да около?       Прикусив тазовую косточку слева, Гукк поцелуями вернулся назад и стал опускаться еще ниже. Развязно и жадно, не стесняясь и не брезгуя задевать подбородком, щеками и языком мягкие волоски.       — Что ты…       — Просто принимай.       Язык опять скользнул по мягким завиткам волос, полностью минуя пах и утыкаясь в основание члена. Тот уже вовсю изнывал, призывал с ним сделать хоть что-нибудь — твердый, средний в длину, уже пунцовеющий от долгих изнуряющих прелюдий, орган дернулся, а сам Тэхен застонал и вплел пальцы в кудри альфы, когда тот поцелуй отпечатал на головке.       Губы пачкались в жемчужных каплях смазки, Гукк промокнул те друг о друга, будто втирая на память вкус своей пары — чуть солоновато и терпко. Его извращенной жадной натуре дикого монстра нравилось. Даже слишком. Он нетерпеливо обхватил губами бархатную головку, погрузив ту на язык и после в полость рта. С громким хлюпаньем насадился сразу до упора — чужие пальцы на затылке нетерпеливо сжали корни волос и попытались насадить еще глубже.       Альфа и так упирался кончиком носа в лобок.       — Чертов дик-к-а-арь, — Тэхен сорвался на всхлип и ногами сжал его голову.       Упругость бедер ощущалась самым желанным давлением.       Гукк пустил по горлу вибрацию, добавляя дополнительную стимуляцию. Все, лишь бы паре было приятно. У альфы появилась цель — довести того до исступления столь нестерпимого и невыносимого, чтобы конечности потом от неги тряслись и совсем не держали при любых попытках встать.       И чтобы он целый день носил омегу на своих руках.       Стоны переросли в крики. Тэхен настолько не выдерживал, что постепенно упускал и без того шаткий контроль над сущностью: на бронзовой, поцелованной солнцем коже проступали блеклые пятна дикого окраса, то разливаясь яркими ободками, то вновь растворяясь под покровом.       Гукк был доволен. На все тихие хныканья и после громкие вскрики ускорял движения головой, то выпуская пульсирующую плоть из плена, то снова захватывая и погружая в горло глубоко. На все попытки оттянуть его за волосы лишь усиливал чувственную пытку: пальцами наминал мышцы, стимулируя точки удовольствия, ими же полз ниже и раздвигал в стороны ягодицы, раскрывая уязвимость омеги еще сильнее.       Чувствуя, как на языке тяжелеет, альфа резко отстранился, не позволяя подойти к заветной желаемой грани. Стон разочарования не успел сорваться с чужих губ: он опустился по шовчику прямо к призывно раскрывающемуся отверстию и языком слизал каплю смазки, тут же громко ту проглатывая.       — Гукк, боже… — пораженно и совсем разрушенно просипел Тэхен, когда скосил глаза вниз и встретился с ним взглядом.       А там ни намека на долю здравомыслия.       — Я твое главное божество, запоминать и молиться.       Альфа оголодавше припал к припухшему входу и, звучно чавкая, начал даже грубо вылизывать эластичные стенки, с удовольствием поглощая такую же сладкую на вкус влагу. Он походил на безумца, что от скитаний в одинокой пустыне голову окончательно из-за нехватки воды потерял, а когда обнаружил священный источник — сорвался от жажды и все никак не мог ту утолить.       По правде не желал.       Ощущений для них двоих было слишком много. У Гукка ведь тоже происходило впервые — вот и непосильно тяжело оказалось вернуться к голосу разума и не довести дело до боли. Та уже граничила рядом: у него самого все ныло, а Тэхен голос сорвал и прекратил стонать — вместо этого теперь беспомощно метался, пытаясь вырваться из крепкой хватки, да хрипел тихо, не в силах больше изнывать от наслаждения.       — Гукк… Я…       Собственное имя с распахнутых уст срывалось спасением и погибелью.       Последний глоток приторного нектара, последний всхлип и пробежавшая дрожь. Омега весь сжался, захватив в тиски и язык, а после шумно и бурно излился себе на живот, мутными каплями орошая еще его волосы и лоб. Гукк улыбнулся довольным сытым зверем — отстранился ленно, в последний раз мазнул языком по покрасневшим краям отверстия и, свесив чужие ноги с плеч, поднялся, нависая над Тэхеном.       Тот почти без чувств лежал: весь раскрасневшийся, с прилипшими ко лбу спутанными кудрями волос, с дорожками соленой влаги вдоль щек и с искусанными до крови губами. И весь в страстных метках. Красивый до безобразия. Совершенный. Гукк смотрел бы на этот замечательный вид каждый день.       И доводил бы до этого вида тоже — каждый день.       — Ты в порядке, gatinho? — собственный голос не узнавался, просел в хрипотце и низких тонах.       Гукк не жалел и готов был полностью связки сорвать, только бы вновь повторить.       Тэхена хотелось до зуда под кожей и искр на кончиках пальцев.       — М-м-м, — омега лицо скрыл в ладонях, для верности отвернулся и зарылся в шкуры — его же от этой картины пробрало на смех. — Не спрашивай ничего.       — Хорошо, не буду.       Он позволил приятной тишине осесть между ними. Уют и тепло заполонили все пространство: альфа упал рядом со своей изнеженной парой и заключил в неразрывный замок из тугих объятий — до сих пор желал быть кожа к коже, сердце к сердцу.       Тэхена бы вечно тискать и из-под себя не выпускать.       Все в нем и о нем воспринималось бесценным даром, за который альфа истер бы колени в кровь до костей в мольбе своим Богам — и ведь истер же.       За страдания и тяжкое бремя вверили чистый незапятнанный свет в его кровавые руки.       Он не удержался и оставил короткий поцелуй на вихрастой черной макушке. Носом уткнулся в темечко и затих, вслушиваясь в тихое чужое сопение. Его возбуждение еще не спало, жажда нисколько не приглушилась — напротив, после восстановления израненного организма чувства обострились и умножились в сто крат. Однако альфа силу страсти подавлял.       В желаниях приоритет будет отдаваться не ему.       Он сам так решил и намерен был исполнить этот завет.       Омега — первый приоритет абсолютно во всем.       Но тот, видимо, считал иначе. Играться удумал. Лицо по-прежнему не показывал, прятал, глубже зарываясь в укрытие, однако руку одну все же высвободил и робко — будто в проверке, положил на грудь.       И замер.       Выжидал явно чего-то. И правда котенок. Вел себя так, словно дело задумал столь необычное, что альфе впору было заранее запасаться терпением с выдержкой.       Он живот напряг, когда изящные пальцы в шалости опустились, шагая, меж грудных мышц и далее к очерченным кубикам. Подушечками растирали мурашки, выписывали окружности и надавливали, заставляя кожу пружинить.       Гукк не сдержал дрожи — чужие мягкие губы коснулись выпирающего кадыка.       Маленький дьявол.       — Я… — сбивчивый шепот обжег в районе ключиц. — Я тоже хочу попробовать.       И Тэхен вдруг стек проворно и резко — аки юркая змейка, — вниз. Вереницей поцелуев осыпал, стиснул горячими ладонями бока.       Завис аккурат над по-прежнему твердым крупным членом.       Рука Гукка его вовремя остановила — пальцы подцепили подбородок омеги и потянули обратно наверх.       — Ты… Почему? — Тэхен весь надулся, брови густые к переносице сдвинул.       Какой прелестный. Идеальный даже в хмурости.       Разве такому совершенному созданию положено опускаться на колени?       — Хочу по-другому. Ты заслуживаешь не так, — большой палец проскользнул по скуле.       Альфе столь покорная поза не нравилась. Словно та для интима ситуации была совершенно неправильной. Сегодня либо он мог дарить всю любовь, либо пожинать ту вместе в единый момент.       Настолько подчинять Тэхена альфа пока сам был не готов.       У них еще будет время на похоть — впереди почти вечность.       Оттого Гукк снова принял решение угодить: лопатками плотно прислонился к шкурам, колени согнул и стопами уперся в пол. Ухмыльнулся хищно — даже слегка коварно, вдруг согнул еще руки в локтях и небрежно похлопал кончиками пальцев по щекам.       — Повернись спиной и сядь.       — С ума совсем спятил? — омега аж почти пискнул — ох, как обворожительно смотрелась смесь удивления и непорочного стыда на смуглом лице, Гукк упивался.— Ты, кажется, не понял, но это я собрался делать приятно. Я же… уже свое получил.       — И сделаешь, омега, — надавил с величием. — Но все мое заключается в тебе. Это не по природе — оставить столь отзывчивого gatinho без взаимного удовольствия. Так что садись.       Пока я сам цепью тебя не повязал и не воздвигнул на трон.       Гукк предвкушающе облизнулся. Хищным взглядом пристально следил за каждым нерешительным жестом. За тем, как Тэхен закусывал нижнюю губу, как теребил пальцы и как колебался, пока приподнимался на коленях, чтобы совершить поворот.       Альфа учтиво предоставил тому помощь.       Ринулся вперед, сгреб талию и потянул на себя, наконец разворачивая так, как было нужно. Омега от неожиданности и резкости упал — уткнулся сразу в пах, носом и губами задевая ноющую плоть. У Гукка вырвался несдержанный рык: он схватил ягодицы, нетерпеливо раздвинул и языком словил очередной сгусток смазки.       Тэхен тек для него превосходно.       Хотелось так же превосходно его заласкать, ублажить. Пометить собственным запахом абсолютно везде: и вдоль искусанных им же бедер, и особенно внутри, чтобы перебить суметь весь природный запах.       Вылизывать и помечать пришлось бы часами.       Гукк сорвался в намерении прямо сейчас.       Смазка пачкала щеки, впитывалась стойким вкусом в трещины губ. Язык ввинчивался глубоко и умело, будто альфа носил звание именитого любовника — на деле же он чувствовал свою пару настолько, что безошибочно и метко наслаждением залюбливал все точки. Точно знал, где, зачем и как необходимо сделать.       Кусал колечко мышц на выдохах, целовал на вдохах, а на гортанных стонах растягивал языком изнутри. Помогал пальцами, массируя кожу вокруг и кончиками проникая в мокрую узость. Гукк сам дурел — дарить тягучую, изнуряющую ласку оказалось приятнее, чем ее получать.       Хотя альфа не мог не признать, что простого дыхания внизу живота было достаточно для колебания выброса счастья в горячую кровь.       На большее его пара пока не решалась: он улавливал невесомые касания влажных губ вдоль косых мышц, подмечал трепет ресниц, что щекоткой царапали его кожу, чувствовал циркуляцию жаркого воздуха сбитыми ритмами. Движение пальцев ощущал почти около органа, но такие — робкие и боязные.       А сколько храбрости было в словах.       — Ну же, gatinho, не бойся его, — оторвался, чтобы усмехнуться в забаве. — Тебе он сделать только приятно.       Провоцировать омегу он любил до судорог в животе — тот потом гневную дерзость срывал на нем с особым отчаянием и прытью. Становился настоящим дикарем. Пусть сущность спала очень долго, истиной — она была в нем всегда. Омега в нетерпимости власти раскрывался подобно бутону ядовитой бругмансии — убийственно грациозно.       Гукк дурмана дикого цветка не боялся — лично готов был задохнуться в токсичной пыльце.       Только бы сладостью насладиться пред смертью.       В отместку Тэхен прикусил слева паховую складку — слова того подвели к прямым действиям. Вопреки и из упертости. Но обоим стало приятно от провокации: омега щекой прижался к колючему паху, ластяще потерся и тонкими пальцами обхватил длинный ствол, чуть туже сжав член у головки.       Стон, вскрик, всхлип — чередой друг за другом.       По ягодице прошелся мягкий, но осаждающий шлепок.       Гукк прорычал в истекающий смазкой проход и клыками царапнул по тонкой коже, чем дрожь запустил и совсем ошалелый крик.       Голодного зверя дразнить — лишь больше падать в опасность.       Страсть топила серьезно и без шанса на спасение. Ласки чередовались синхронно: когда Гукк языком вылизывал расслабленные стенки, Тэхен в узость рта плоть до середины вбирал и перекатывал внутри от щеки до щеки. Альфа так четко и на пределе — будто иглы пронзали приятно все тело, — ощущал, как старательно проходились языком по точно пунцовой мясистой головке, как губами обхватывали и ныряли кончиком в уздечку.       А как крышесносно передавалась вибрация рокота вдоль твердой плоти…       Гукк совсем не ощущал неопытности пары — отдача перекрывала все. То, как самозабвенно его ублажали в ответ, то, как вбирали горячий орган и цеплялись пальцами в бока и бедра… Выше всяких слов.       Его вожделели не менее пылко.       В этот момент, прямо на ложе из шкур и подушек, под куполом священного места, куда спускались в мир живых сами Божества, он убедился с концами.       Тэхен в него упал по самую душу и взращивал действительно сильные чувства.       Их взращенная связь давала первые цветения любви.       Осталось ее только удобрять.       Было жарко и влажно: все хлюпало, пузырилось. Пульс стал отбивать нечеловеческую скорость: сердце билось о клетку грудную, почти вырывалось — еще пару мгновений и пробьет сквозь дыру. Гукк приближался к грани, знал, что его омега — тоже. И звуком не обмолвившись, кроме хрипа, они ускорились одновременно.       Опять стон, вскрик, затем вовсе рык.       Напряжение, все время тянущее ниже пупка, наконец-то взорвалось внутри искрами и пустило тепло по всему телу — член в чужой полости рта дернулся и выплеснул тугие белесые струи. Тэхен же дугой изогнулся, оттопырив ягодицы и густо излился ему на грудь спереди, сзади — выплеснул последнюю крупную каплю сладкой смазки, что Гукк беззастенчиво проглотил.       И сыто облизнулся.       Альфа дух перевести не успел, ибо в следующее мгновение произошло то, чего он не просто предвидеть не мог — он на это и рассчитывать не смел. Прочные клыки острием вонзились в центр живота — одно из самых открытых и уязвимых мест хищника, — и пробили упругие ткани, пустив по волокнам мышц, венам и капиллярам жгучую боль оборотного яда.       Гукк ни с чем не спутал бы действие того.       Тэхен клеймил его в ответ, забрав себе под метку место не менее достойное и дерзкое.       — Стой, рано, — альфа грубовато от взбудораженности припечатал макушку обратно к животу, когда омега уже хотел оторваться. — Подержать еще минуту, яд должен накопиться.       День, когда Гукк чуть душу Богам не отдал, в итоге стал почти самым счастливым за всю его жизнь.       Большее счастье он теперь сыщет разве что в первой, на двоих поделенной близости, в громком о чувствах признании вслух и в их когда-нибудь грядущем продолжении.       Маленьком и похожим сразу на двоих.       — Как себя чувствуешь? — вернув Тэхена к себе под бок, спустя недолгое молчание тихо спросил.       Гукк щеку чужую вновь обхватил, пальцем подтер смазанные следы крови и семени, а затем приложился невинным поцелуем к переносице и в открытую уставился любоваться — омега был просто невозможным.       — Замечательно, — ответил тот с ленцой, осипло — но, силы высшие, сколько же угадывалось в голосе радости и удовольствия, — альфа сам расплылся в счастье, улыбкой озарив мрак пещеры. — Теперь замечательно.       Поцелуи-бабочки прошлись по лицу, руки заключили в объятия — закономерно, так, как было нужно им двоим. Полежав так немного, альфа решился доверить еще не менее важные для их союза слова:       — Я тебе благодарен, — доверчиво шептал Гукк. — За все, minha Vida Maravilhosa. Если бы не ты, в моей жизни так и не появиться сияющего ориентира.       — Взаимно, дикарь, — тот лбом прижался к подбородку и носом под тем уткнулся. — Сначала я считал тебя самым злым и темным мраком, что заслонил мне всякие лучи солнца над головой, — омега говорил красиво, фразами баюкал. — Но позже я осознал — только в твоей ночи я по-настоящему понял, что такое свет.       Это не было признанием в любви.       Это было чем-то большим.       Полным принятием.       — Буду рядом с тобой каждый миг, gatinho, обещать, — язык заплетался, но Гукк не переставал новую клятву вещать. — И Destino разлучить нас не сможет — я всегда найти дорогу к тебе.       Конечности сплелись, жар тел и смесь природой данных ароматов окутали куполом защитным. И ничего не нужно было — лишь слабое уставшее сопение на ухо, кисти рук в плену ладоней и стук сердца, резонирующий в его широкую грудь. Вот так спокойно и достаточно.       И не дай великая сельва кому-нибудь нарушить хрупкий покой.

      Убаюканный монстр отпрянет от сна и растерзает всякие души вместе с их погаными телами.

      Милость владыки проклятых земель исчерпала себя.

      Та целиком теперь в нежных ладонях храброй души Виды.

***

Бразилия, Сан Паулу,

Эмбу, 07:25

      Противная трель мобильника вырвала из дремы, заставив в порыве дернуть руками и снести со стола кипу бумаг. Слой пыли поднялся облаком, вызывая громкий чих. Пришлось выругаться сквозь зубы, зашипеть и все же соскрести верхнюю часть тела с деревянной хлипкой поверхности, наконец приняв и раздражающий звонок:       — Слушаю.       — Нужно много людей и оружия. Срочно, — требовательно раздалось по ту сторону трубки.       Пальцы с нажимом растерли заспанные веки, ладони похлопали по щекам — беспардонная, такая непривычная грубость вмиг привела в себя, наделяя бодростью. Неожиданность заставила свериться с точностью номера.       — Ты в себе? — телефон оказался перед лицом, на старом дисплее — те же цифры, правильные и заученные на случай непредвиденного до дыр. — Ты как со мной разговариваешь? — корпус снова прижался к уху.       — Мне оторвали ебучую кисть, я, нахуй, не буду ввязываться в это дерьмо без нормального оружия и людей, — вопреки помехам и шипению, слова летели друг за другом четко.       По телу пробежались мурашки, горло сковал спазм. Всего на секунду, одну жалкую секунду, но ощущение слабости от полного непонимания и растерянности захлестнули. Рука, что не была окутана успокаивающим бархатом перчаток, содрогнулась, а пальцы крепче стиснули корпус мобильного телефона.       Судорожный выдох сорвался вперед, свободная ладонь потянулась к стационарному телефону и быстро прожала кнопку вызова — опора личного палача была сейчас необходима.       — Логан, ты в себя поверил? Что, псы тебя дери, происходит? — мягкий тягучий голос опустился ниже на несколько октав, на крик не перешел, но только благодаря скрипнувшей двери — Пауль тихой тенью впорхнул в кабинет и безмолвным сторожем встал у плеча.       Один приветственный кивок, и мобильник оказался брошен на стол — с предусмотрительно включенной громкой связью.       — Мы потеряли больше половины бойцов, лагерь раскололся, дикари оказались ебучими тварями, что отрывают головы и не давятся! — было слышно, как Логан в трубку прямо плевался, захлебываясь собственным ядом. — Дай, сука, мне людей!       — Возьми себя в руки, истеричка, — злостно осадили. — И думай, что и кому ты говоришь, — холод был настолько осязаемым, что казалось, инеем покрылись побитые окна в комнате.       Однако пришлось себя сдерживать от чрезмерной вспышки гнева. Если Логан позволил себе опуститься до такого уровня общения, что-то случилось действительно серьезное и неотложное — что-то такое, что пересилило страх перед ней.       — Этот остров — не просто наша золотая жила, — Логан вдруг рассмеялся и сменил вектор диалога — начал говорить заполошно, с безумием. — Здесь есть то, что пересилит в цене даже блядские алмазы.       — Подробнее, Логан, — сквозь зубы.       Пауль сжал оголенное плечо, она поджала губы и посмотрела в наливающиеся злобой и недовольством глаза напротив. Ее были такими же.       Они с Паулем за годы работы стали точным отражением друг друга.       — Как насчет твари, что может становиться человеком и зверем на выбор? — звучало откровенной чушью — аж вены на лбу вздувались от осознания абсурда. — Быстрая, сильная, стоит сотни солдат пехоты, если не тысячи. Такие водятся на острове. И такой стал, ставлю вторую руку на отсечение, один из посланных сюда ученых. Блять, точно кто-то из омежьих сучек… Или даже одна конкретная, — одержимый хохот вызывал судороги в животе.       Весь этот бред натурально пугал.       То, с каким запалом и верой Логан все это говорил…       — Что ты несешь вообще?!       — Вы не хотите владеть уникальным и почти неуязвимым объектом, живым, блять? Настоящим, а не вымышленным оборотнем.       — Сука, ладно, если все это правда, — все еще не верилось, но что-то в глубине гнилой души — та самая искра алчности и вечной тяги к золотым вершинам, — не дало просто сбросить вызов. — Я могу выслать еще ребят из нашего штаба. Этого хватит?       — Нет! Нам нужны обученные солдаты и серьезная техника — гранатометы, минные установки, бтр…       — Тебе не кисть оторвали, тебе мозг с корнем выдернули! — ор отлетел эхом в шаткие стены, когда Логан принялся перечислять одно оружие безумнее другого. — Может, тебе еще ракетные установки отправить на остров? И ты оттуда полетишь на ебаную Луну, искать новые виды там! Как тебе идея, м?       Терпение сорвало. Кажется, впервые.       Даже обесцвеченные белые пряди волос будто покраснели от эмоций.       — Вы не видели их, — в голосе по ту сторону телефона внезапно проскочил испуг.— А я видел. Здесь не справиться с обычным снаряжением.       — Чтобы действовать агрессивнее, нам все еще нужно разрешение, — с нажимом, пытаясь донести до безмозглой головы железные требования. — А для этого нужны доказательства, и слова контуженного безрукого бывшего вояки, что теперь — черный наемник, никак не идут крепким аргументом.       — Д-да каки-е… потро-х-х…ам олень…им, доказате-ль-с-с-с-тва? — связь опять просела, но расслышать вопрос удалось.       — Обычные, — изящный палец постучал по задней крышке телефона — скорее в привычке, чем и вправду с серьезным намерением таким образом наладить связь. — Видео или фото. Нам это нужно и для золота, но, раз ты говоришь про каких-то необычных зверолюдей… Материал должен быть железно.       — Будет, — обрывисто и следом сразу четко. — Я уже позаботился об этом. Но люди нужны сейчас же. Доказательства придется ждать.       — Ну тогда и тебе придется ждать, — бархатный смех казался в свете событий настоящим глумлением — им, по правде, и был. — Достань мне сначала залежи, потом уже…       — Я не буду выполнять твои приказы, течная сучка, — запретные слова — приступ сумасшедшего в горячке, не иначе. — Я ставлю условие…       Ногти сковырнули краску на столе, по комнате разлетелся звук тонкого скрипа, перекрыв и шум из динамика.       Это нервы и терпение порвались.       — Хочешь успеть на следующее Рождество в госпиталь Святой Марии? — тон сделался обманчиво сладким, удушливо приторным. — Это тот, что в штате Делавэр.       Эта «течная сучка» знала, куда бить так, чтобы лишить человека не только дыхания — но и надежды.       — От-т-ткуда т-ты… — сначала почудилось, что связь опять сбоить начала, но прислушавшись, стало понятно — Логан дар речи потерял.       — Что? Думал, ты от меня скроешь это? — ей нравилось превосходство, которое вновь передало все преимущество в их негласной игре. — Такие регулярные суммы на больничный счет… Не переводят просто так, милый Логан. Так что… я передам твоей больной племяшке привет, если ты не начнешь приносить результаты.       — Тварь, если ты тронешь Лиззи, я тебе…       Гудок сброшенного звонка перекрыл громкие вопли. Тц, голова заболела из-за этого идиота — опять целые сутки придется не спать.       Пачка сигарет приземлилась в ладонь, тонкая скрутка никотина оказалась зажатой меж пальцев. Вдох-выдох и щелчок зажигалки.       Сладкий дым токсичными парами пополз по комнате.       — Какие действия, мисс…? — Пауль оставался собранным и холодным — как и всегда, однако его заостренные желваки выдавали внутреннее беспокойство. — Думаете, все, что он говорил…       — Псина плешивая, тьфу, — чужая реплика вынужденно прервалась. — Так и знала, что придется марать руки самой. Пауль, — повернулась на стуле к своему спутнику и заглянула в прищуренные сосредоточенные глаза, — найди нам до завтра ближайший до Манауса паром.       — Мы все же отправимся на объект?       — Да, — еще один щелк зажигалки — теперь для успокоения. — Мы не можем допустить срыва этой операции. Если мы не получим контроль над островом в ближайшее время, головы оторвут уже нам.       Ставка была высока по-смертельному.       — Отряды собрать?       — Да, лишним не будет, раз этот олух тоже не справился. Возьми человек тридцать — больше уже вызовет вопросы.       — Сенатору сообщить о проблемах?       — Нет, не смей. Мы пока не знаем, что там реально творится. Не идти же нам на поводу у наемника, который мог в порыве лихорадки все и выдумать? Пусть господин сенатор лучше займется зависшими сделками. У нас еще не решен вопрос по сбыту каучука из Перу. Выполняй.       — Так точно, — короткий кивок. — Я сообщу, когда все будет готово.       — Буду признательна.       Половицы скрипнули под тяжестью шагов, дверь хлопнула — Пауль знал, когда появляться тихо, и знал, когда нужно было быть громким. По-странному, подобные жесты заземляли — с такой нервной опасной работой психика справлялась с переменным успехом.       Хотя ее выдержке могла позавидовать сама вечная мерзлота.       Она была хладнокровнее и непробиваемее.       Сама себе прямо здесь клялась — великая и до сих пор непобедимая сельва ей покорится.       На колени падет и с них больше не встанет.       На каждом чертовом материке… Под ее каблуком окажутся все свободные дикие земли. Она завершит то, что никто в мире еще не смог.

      Наденет рабский ошейник на все непокорные прерии и вытрясет с тех все ресурсы до поганых крупиц.