Демоны Луффи

      Да, я чувствовал себя, мягко говоря, неуютно в компании столь колоритных персонажей… Мягко говоря, очень мягко, потому что у меня нервно дёргался глаз и возникало непреодолимое желание не поворачиваться ни к кому из окруживших меня людей спиной.              Почему? Потому что огромные волосатые мужики, разукрашенные и разодетые как самые обычные портовые шлюхи из дешёвых борделей не могли не вызывать нервного тика минимум. И на них, придурков в трусах, натянутых поверх колготок в крупную сеточку, или к которым были прицеплены такие же чулки; купальниках, долженствующих прикрывать женскую грудь, а не шерсть на торсе горилл; с ярко накрашенными глазами и губами — реагировать спокойно было попросту невозможно. Особенно когда они танцевали танцы, традиционно считавшиеся развратными.              Сам не понимал, почему это мне не нравилось, вызывая опасения. Думал, ладно бы, если бы они были артистами какими. Но они же совершенно всерьёз считали, что половая принадлежность ограничивала их свободу, а они хотели быть и женщинами, и мужчинами. Для меня это было чем-то совершенно противоестественным. Не меньше, чем болезнью. Потому что, вот что должно было происходить в голове и жизни мужика, пожелавшего вдруг стать женщиной? Как его психику должно было ломать вот для этого? Или это всё, чтоб желанная женская грудь была доступнее? Или чтоб не втюхивали тяжёлую, традиционно-мужскую работу? То же самое с женщинами. Нет, ну были у некоторых представительниц прекрасного пола бзики на тему силы, из-за которых они завидовали тому, что мужчины, якобы, по природе были сильнее и это было несправедливо. Как вон, у той дозорной из Логтауна, про которую Зоро рассказывал — Ташиги, кажется. Однако, зная имена десятков и сотен женщин, которые с лихвой превзошли мужчин — те же Императрица Пиратов Боа Хэнкок или аж целая Йонко Шарлотта Линлин — я думал, что всё это было откровенной чушью.              И сюсюкающий, как какая-нибудь легкомысленная недалёкая девка, так и норовящий обнять мужик, вызывал опасения и отторжение хотя бы тем, что я не знал, чего от него ждать.              К сожалению, именно таким был подчинённый отца и королева острова окам по совместительству Эмпорио Иванков. Розовый женский купальник, как раз сетчатые чулки, розовые сапоги и перчатки, длиннющие искусственные ресницы и яркий макияж на лице, да ещё и с фиолетовым афро, который венчала странная корона — смесь короны королевы и короля… С мужиком вот в таком прикиде мне необходимо было вести дело.              А ведь дед завуалированно предупреждал, когда назвал подчинённых отца чокнутыми. И я уже жалел, что предупреждению не внял. Но всё равно надеялся, что остатки разума у этих персонажей имелись, и что они были договороспособны.              Впрочем, мне нужен был хаос. И ради него я готов был вытерпеть любую компанию. Тем более с подчинёнными папаши было проще организовывать это дело. Даже если к согласию мы не придём — я готов был их заставить силой.              — Так, как ты говоришь, тебя звать, мальчик? — игриво по-женски, но басовито по-мужски переспросило меня королево — думалось мне, что именно так, в среднем роде, обращаться к нему было самым правильным.              Прищурился, понимая, что как бы не относился к Эмпорио, а он был силён, известен, уважаем настолько, и в сравнение с ним я был действительно всего лишь мальчишкой. Однако запланированный хаос я намеревался возглавить, а это означало, что мне нужно было перехватить инициативу беседы. Отдать её — означало позволить вести. Вести меня. Вот этим вот… недоразумением. Недопустимо! А как перехватить инициативу разговора? Начать задавать вопросы самому и требовать на них ответы.              — Инадзума и Эмпорио Иванков? — уточнил я, скорее риторически, потому что не нашёлся сразу с тем, что сказать. Заданный мне вопрос я, конечно, проигнорировал.              — О, так ты знаешь нас?.. — вскинуло нарисованные брови чудище.              — Вы революционеры, — кивнул я, снова задумавшись о том, как вынудить их действовать согласно моим идеям. Даже взглядом пробежался по лицам, а потом наткнулся на кандалы на руках явно бывшего заключённого и… нужная мысль возникла мгновенно: они ведь были свободны, но какого-то дьявола оставались в заключении. — Трусливые сухопутные крысы, которые, даже выбравшись на свободу, предпочли отсиживаться в тюрьме, пока ваши товарищи насмерть воюют за дело, которому и вы поклялись служить, — выплюнул я насмешливо, но и презрительно скривившись. Нарывался? О да.              Революционеры мгновенно задохнулись возмущением. Зрачки расширились, лица исказились гримасами ярости, руки потянулись к непонятно откуда взявшемуся у них оружию…              — Да как ты смеешь?! — возопили они со всех сторон.              — Господин Драгон — великий человек… — начал было гневную отповедь сам Эмпорио, но я его перебил:              — А причём здесь Драгон? Или вы ждёте, когда он вас спасёт? Или когда свергнет Мировое Правительство, чтобы вы, палец о палец не ударив, вышли отсюда героями нового мира? — насмехался я откровенно. Знал, что давлю на больное, на гордыню и гордость. Но, о, какой же это был потрясающий рычаг, чтоб заставить их действовать! Даже не думал, что будет так легко — манипулировать революцией.              А может, просто людьми?              Хороший способ добиваться своего, манипулируя эмоциями.              От этой мысли где-то в глубине меня разгоралось злое веселье, но я сдерживал его, не позволяя высвободиться больше необходимого: не время было терять голову.              Хотя я, внимая воплям возмущения, поносящим меня на чём свет стоит за дерзость, задавался вопросом о том, не слишком ли легко завелись эти революционеры и не слишком ли легкомысленно себя вели, находясь на вражеской территории? Что-то в этом было неправильным или казалось таковым… Ну, потому я всюду искал подвох.              А Революция орала, кричала, топала ногами, порывалась наброситься на меня. Хотя вот, казалось бы, что я такого сказал? Или я действительно задел их за живое, и они и сами корили себя за то, что сидели как крысы в норках, оправдывая себя, например, невозможностью побега из Импел Даун — столпа правосудия Мирового Правительства?              — Кто ты вообще такой?.. — рыкнул на меня Иванков, кажется, сообразив, что их гневные вопли мне были так же безразличны, как порода камня, из которого состояла кладка стен.              Я усмехнулся, невольно поддаваясь ребячеству, но вставая в позу, которую принимал отец, когда говорил о гордости и вещах, которые её вызывали: выпрямился, расправляя плечи, чуть отклоняясь назад в талии и вздёргивая подбородок.              — О, прошу прощения за это маленькое упущение с моей стороны, — наигранно почтительно произнёс я, слегка склоняя голову к плечу, как это обычно делала знать и как учил нас с Эйсом Сабо. — Моё имя Монки Д Луффи. Я капитан пиратов Соломенной Шляпы и единственный родной сын Монки Д Драгона, лидера революционной армии, внук героя дозора вице-адмирала Монки Д Гарпа, а также племянник Сильверса Рейли, Гол Д Роджера и Рыжеволосого Шанкса. Но главное для вас, это то, что я враг Мирового Правительства — человек, который станет Королём Пиратов.              Стоило ли упоминать, что лица революционеров вытянулись?              — Не может быть, чтобы ты был сыном Драгона! — опомнившись одним из первых, возмутился Иванков. Но вдруг он замер, будто что-то вспомнив, и присмотрелся ко мне. Зрачки больших глаз медленно расширялись от узнавания. А я ведь действительно был внешне похож на него, на собственного отца. Может, совсем не был копией, и сходу признать в моём лице его черты было сложно, не зная о нашей кровной связи. Но хорошо знающий хотя бы одного из нас человек, повстречав другого, без сомнений признал бы родство. И, похоже, Эмпорио знал отца достаточно хорошо. — Откуда ты родом? — внезапно осипло спросил он.              Я прищурился: не было понятно, к чему был задан вопрос. Но можно было предположить, что отец что-то мог говорить обо мне подчинённым, которым доверял. К тому же они ведь были в Гоа вместе: я видел их, пусть издали, но видел — папа показывал мне их, представлял. Поэтому я решил ответить — это могло стать подтверждением моим словам.              — Я не знаю, где родился. Мне не говорили. Но большую часть жизни я провёл в Ист-Блю, в королевстве Гоа.              Королева окам, стоило мне договорить, медленно закрыло рот и, с выражением глубокого ошеломления и даже ужаса с разбегу влетело в ближайшую стену.              А такой реакции не ожидал даже я, привыкший, в общем-то, шокировать окружающих своими идеями, утверждениями или признаниями. От острого желанияя выпучить от удивления глаза и уронить челюсть меня спасло лишь недюжинное самообладание.              Иванков же, хорошо так шмякнувшись, вяло шевелил губам, буквально бубнил себе под нос:              — Сын Драгона… Настоящий сын Драгона… Так у тебя действительно есть семья, Драгон, в Ист-Блю, куда ты всегда смотрел, где бы ни находился, с тоской.              Инадзума, второй революционер, один из лидеров, как и Эмпорио, остававшийся относительно спокойным с самого моего появления, посмотрел на королеву, посмотрел и перевёл взгляд на меня.              — Значит, это правда, — констатировал он, игнорируя вой вокруг, который от шока подняли другие сбежавшие то ли заключённые, то ли революционеры. — Не похоже, чтобы тебя пленили, как и нас, а ты сбежал. Но если ты — пират, то пробираться в хорошо охраняемую тюрьму, из которой нет выхода, у тебя есть смысл только ради очень существенной цели. Неужели господин Драгон прислал тебя за нами?.. — с тщательно затаённой надеждой спросил он. Я хмыкнул удовлетворённо: ну хоть этот Инадзума действительно оказался адекватным и вроде бы даже способным анализировать и делать выводы. Это утешало, ведь означало, что был шанс договориться без насилия с моей стороны.              — Насколько вы осведомлены о происходящем в мире? — уточнил я, предполагая, что в тюрьме революционеры были отрезаны от жизни за её пределами.              — Надзирателям поставляют всё необходимое для комфортной жизни, а они, сами того не ведая, предоставляют этот комфорт и нам, — с превосходством в голосе похвастался пришедший в себя Иванков.              — Хорошо, — кивнул я удовлетворённо, довольный тем, что не придётся рассказывать новости и ещё и доказывать, что не выдумал их, — тогда, вероятно, вы в курсе, что в мире — хаос, вызванный скорой казнью Портгаса Д Эйса? — Революционеры, переглядываясь, кивали. — Я хочу остановить это — не допустить торжества Мирового Правительства. Для этого здесь, в Импел Даун, нужно поднять бунт. А уже для этого мне нужны вы, — как на духу сообщил я, зачем, собственно говоря, их искал. Ну а чего тянуть? Время-то работало против меня. Против нас всех.              — Нам нет дела до пиратов и их разборок с дозором, — упёрло руки в бока королева окам.              — А до торжества Мирового Правительства тоже нет дела? — ехидно уточнил я, склоняя голову к плечу и с интересом глядя на революционеров. Вроде не глупыми были — вряд ли папаша стал бы работать с глупыми — да и выводы делать умели. По крайней мере, Инадзума. Но всё равно судьба мира их как будто не волновала. Устроились в теплее и уюте, избежав ада Импел Даун, и не дёргались.              — Мы выйдем отсюда, когда Драгон… — заговорил Иванков было чуть ли не нравоучительным тоном, будто ребёнку пытаясь объяснить очевидное. Я, фыркнув и прищурившись, перебил его:              — Всё-таки я прав, и вы, предпочитаете отсиживаться, пока Горосэи ломают баланс сил мира? — ехидно уточнил я, но, вообще-то, был серьёзен. — Вы как-то не похожи на ярых последователей идеи Революции. На планы главных врагов вам плевать, на судьбу мира — тоже, приблизить победу над Мировым Правительством не стремитесь, да даже просто поучаствовать в борьбе за неё — иначе не сидели бы здесь, и не ждали бы, пока кто-то победит за вас, чтоб затем вас освободить. Это как-то не супер, не находите? — невольно повторил я любимую присказку Френки, скривившись. А мысли свои высказывал прямо. И, видимо, задевал что-то в последователях отца, раз они вздыхали, переглядывались, морщились или опускали взгляд. Инадзума, вон, тоже прищурился, а Иванков открывал и закрывал рот, и, наверняка, снова орал бы на меня возмущённо, если бы не знал уже, что я сын его лидера.              — Стоит признать, твои обвинения не беспочвенны, — медленно произнёс Инадзума.              Ага, хоть признал. Уже хорошо. Однако, судя по всему, делать с этим ничего не планировал.              А мне нужно было их расшевелить. Не критично, но желательно.              — Ладно, слушайте, — со вздохом попытался я наладить контакт. — Отец рассказывал мне о вас, даже показывал, называл ваши имена, но я всё равно не знаю вас. Не знаю, как вы попали в Импел Даун. Не знаю, почему отец до сих пор не отправил за вами кого-нибудь, чтоб вытащить отсюда. И понимаю, что из самой охраняемой правительственной тюрьмы выбраться очень нелегко, а рисковать условной свободой и жизнью не очень-то хочется, — покивал я, мол, да, всякое бывает и у меня нет права их судить, но… — Но мне действительно неясно, как вы можете оставаться в стороне. Вы же понимаете, на кого Мировое Правительство обратит свой взор и обрушит всю мощь, когда падёт один из Йонко, а пираты обратятся в бегство? — почти прямо сказал я о том, что они должны быть заинтересованы.              И вот тут они уже напряглись.              Неужели дошло?              — Белоус не так слаб… — осторожно заметил Инадзума, будто опасаясь, что я буду опровергать или продолжу давить.              Я, разумеется, именно это и планировал, фыркнув скептично:              — Стали бы дозорные организовывать столько шума на весь мир, зная, что Белоус придёт, но не будучи к этому готовыми. Чтобы что? Чтобы опозориться на весь мир? — риторически спросил я, тут же уверенно констатируя: — Нет, они организовали всё это, чтобы победить. А после разгрома Йонко дрогнут все пираты и революция пошатнётся тоже. Не знаю, как вы, а я этого допустить не хочу.              И они, подчинённые отца, и впрямь не были глупы. Может, не любили задумываться, потому не поняли этого сами, но стоило мне лишь указать то, на что стоило обратить внимание, и лица начали бледнеть, что было и под слоями косметической штукатурки видно. У Иванкова даже снова стало вытягиваться лицо, а у Инадзумы забегал взгляд, отражая мыслительный процесс.              — Ты уничтожил один из оплотов правосудия Мирового Правительства. Хочешь уничтожить репутацию второго? Организовать побег, — кивнул сам себе он, утверждая. А спросил другое: — Что дальше? — и тут же пояснил, чем вопрос был вызван: — Вряд ли это хоть как-то повлияет на ход казни. Огненного Кулака тут нет, несмотря на то что написано в газетах — это, как мы поняли, лишь отвлекающий манёвр. Побегом из тюрьмы казнь не сорвать, — заметил Инадзума тоном «это бесполезно».              Я усмехнулся.              — Отсюда только один выход. Через правительственный водоворот, — напомнил я, когда понял, что революционеры подумали на выход из крепости, а не из ситуации. — А из водоворота выход после разгрома Эниес Лобби тоже только один — Маринфорд. Думаю, от помощи сильных пиратов Белоус не откажется, и это может стать решающим фактором, повлияющим на ход предстоящей войны…              — С чего ты решил, что заключённые тебя послушают? — фыркнул Иванков, тоже всем своим видом и огромной рожей выражая скепсис, мол, всё, что я говорил — глупо. Ну да, ну да, рисковать-то им не хотелось. Если не сказать, что они боялись привлечь к себе внимание. Здесь, в тюрьме. То ли слишком привыкли прятаться, то ли были запуганы условиями, то ли действительно являлись трусливыми крысами.              — Я смогу их убедить, — уверенно заявил я, осклабившись, — или заставить силой… От вас требуется только помощь в организации побега. В войне вы можете не участвовать, — почти предложил я, понимая, что этим людям, судя по тому, как они сомневались, как не хотели шевелиться, для согласия нужны были варианты выбора. С их непониманием серьёзности намерений и амбициозности планов Мирового Правительства в войне им действительно делать было нечего. А мне ведь нужна была помощь только в организации побега. — Да, у вас нет указаний от Драгона о войне, — кивнул я, — но, полагаю, он не будет против, если вы, одни из сильнейших его сторонников, окажетесь на свободе. И за помощь его родному сыну он тоже будет благодарен.              Я сказал это, но вообще-то сомневался. Нет, отец точно будет благодарен подчинённым за помощь мне, но величина его признательности, измеряемая в материальном проявлении, будет напрямую зависеть от результата моего вмешательства в войну. У него ведь, у папы, были другие приоритеты. Я не уверен был, что стоял у него на первом месте в их списке. И не винил, если революция была ему дороже, потому что я уже вырос, был сам за себя, а революционеры были на его попечении, революция была на его совести. А что есть благо для всего мира против жизни одного мальчишки, пусть и сына? Это я бы на его месте выкрутился из кожи, посадил бы русалку на шпагат, но спас бы и то, и то. А он…              Впрочем, в тот момент всё это не имело значения.              — А какая твоя личная выгода? — внезапно спросил Инадзума. Я склонил голову к плечу:              — Разве недостаточно того, что я враг Мирового Правительства?              — Ты пират, а не революционер, — качнул головой с сомнением всё он же, самый благоразумный, на первый взгляд, революционер из собравшихся.              Я не хотел признаваться, но, кажется, выбора не было. Мне должны были поверить, поверить, что я действительно хотел помешать Мировому Правительству. А моим главным доказательством была… кровь.              — Эйс мой брат, — прикрыв глаза, выдохнул я. Но открывая увидел снова вытянутые лица и открытые рты и не сразу сообразил, в чём было дело: они думали, что Эйс тоже… — Нет, он не сын Драгона, — замахал руками я, — только племянник. А мне — двоюродный брат. Но мы росли вместе. И я не допущу его смерти, — качнул головой я, сжимая кулаки. — Да и бесит, знаете ли, что эти ублюдки собрались обратить в бегство пиратов, королём которых я стану. — Я усмехнулся, низко опуская голову и глядя на подчинённых отца исподлобья. — С вами или без, но побег отсюда я устрою и на казнь явлюсь. И, не сомневайтесь, победы Мирового Правительства не допущу. — Я снова выпрямился, снова гордо вскидывая голову. — Я сейчас здесь и говорю с вами только потому, что вы тоже можете быть заинтересованы, а устроить побег с вами, разумеется, будет легче. Однако если вы откажетесь помогать — останетесь гнить здесь, в то время как половина заключённых отправится на свободу. Решать вам, — ухмыльнулся я.              И снова революционера закаменели лицами.              — Истинный сын своего отца… — внезапно осипло выдохнул Эмпорио, глядя на меня большими глазами. — Да, я вижу в тебе его образ. Значит, это мой долг помочь сыну Лидера! — решительно сжал кулаки он. Я смерил его подозрительным взглядом из-за резкой смены настроения. Уж не знал, что такого я сказал или сделал, что он разглядел во мне черты папаши, но… Выглядело это так, будто он, увидев во мне Главу Революции, просто почувствовал… стыд или вину, и помощью мне пытался её загладить? Не знал, от чего у меня возникли такие мысли, но после всех сомнений эта решимость не выглядела достоверно. Даже если он и правда был предан отцу и отказывался лишь потому, что нуждался в подтверждении моих слов о родственных связях — подозрительно.              Но, заинтересованному в помощи, мне не было смысла разбираться в этом.              А всё решив, Эмпорио, без возражений со стороны подопечных, притащил меня на уровень пять с половиной — видимо, в построенные подсобные помещения между пятым и шестым уровнем тюрьмы, о которых то ли не знали, то ли забыли надзиратели. А бывшие заключённые Иванков, Инадзума и несколько десятков революционеров ими спасённых с комфортом в них устроились: у меня глаза на лоб грозились вылезти, когда я увидел у них что-то вроде ресторана, сцены, вполне комфортных спален и по-настоящему кучу вкусной еды, не баланды, а той, которую употребляла охрана.              Ха! А я ещё удивлялся, почему они на свободу не рвались. У них действительно было ВСЁ, кроме возможности видеть небо над головой. И, видимо, это всё им было дороже того самого неба.              Но презрительные мысли я заталкивал как можно глубже в себя. Не время было для них.              Да и, пожалуй, судить я и впрямь не имел права.              На сцену-то меня Иванков и притащил, повелев собраться вокруг всем подопечным, потому что намеревался сделать «объявление». Ну а когда это произошло, в смысле, когда все собрались, королево окам пафосно возвело ручонки — очень коротенькие относительно его большущей головы — и воскликнуло:              — Итак, мы долго томились здесь, выручали товарищей, кропотливо собирали информацию и готовились нанести удар изнутри одного из самых непреступных оплотов мира. — Революционеры переглядывались, кивали друг другу и Иванкову, соглашаясь, гордые сами собой, мол, вот они какие молодцы. — Мы ждали удачного момента и, наконец, время пришло! — Зал замер, кажется, не веря ушам. — К нам пришёл сын нашего Лидера — великого господина Драгона, — Эмпорио хлопнул меня по спине, почти выталкивая вперёд, к краю сцены и зрителям на обозрение, — и принёс вести из мира. Они таковы, что мы не можем остаться в стороне. Поэтому сегодня, после всех лет заточения, мы обретём СВОБОДУ! — заорал он в голос воодушевляюще, и толпа тут же подхватила этот вопль, даже не понимая, ни что происходит, ни чем это им грозит.              Как я понял, речи перед революционерами толкали нередко, и они уже на уровне условного рефлекса реагировали на них с готовностью подскакивать, аплодировать, свистеть…              А может, я ошибался, и они действительно этого ждали? Или настолько верили своим командирам? Я ведь не знал «внутренней кухни» революции, поэтому такая реакция и удивляла. Впрочем, короткую, но ёмкую речь я оценил высоко: управлять толпами Иванков явно умел. А для меня-то это было отлично.              И революционеры, вопреки моим ожиданиям, действительно быстро организовались, готовые действовать вот прямо немедленно, ожидая лишь указаний.              Которые тут же и прозвучали.              — Морли, забери ключи от камер, — повелел Иванков…              У меня тут же вытянулось лицо, снова от удивления, потому что после речи не ожидал такой опрометчивости. А названный Морли уже кивал браво, почти бегом направляясь к выходу из помещения со сценой:              — Сию минуту…              А у меня волосы дыбом встали от понимания, что не только не готов доверять подчинённым отца, которые вот так, одним приказом, готовы были усложнить нам задачу, не осознавая этого. Да и не мог я, не мог допустить, чтоб этим парадом командовал не я. Это было дело принципа. Я ведь попался в ловушку. Я! Значит, я же должен был разыграть ситуацию так, чтоб выйти из неё безоговорочным победителем.              К горлу подкатил комок ощущения, что, если упущу инициативу тут, то упущу её навсегда.              Немыслимо!              — СТОЯТЬ! — рявкнул я во всё горло. Звуковая волна такой силы прокатилась по помещению, отзываясь звоном посуды на столах, что многие из революционеров сели, не говоря уже о том, что те, кому уже раздали указания, остановили движение, удивлённо оборачиваясь на меня. Я прикрыл глаза на миг, сжимая кулаки, чтоб шагнуть к «зрителям» на всё той же сцене. — Прежде чем забирать ключи, нужно отключить систему ден-ден-муши наблюдения. Не будет толку от ключей, если охрана будет знать, куда отправлять людей, чтобы остановить нас, — прошипел я гневно, готовый и доказывать, и отстаивать своё право вести. И ожидал бурного сопротивления, но внезапно получил поддержку: Инадзума флегматично и заметил, и попросил Иванкова:              — Мугивара прав, друг, не пори горячку.              Эмпорио смерило удивлённым взглядом соратника, а потом, прищурившись, недовольно посмотрело на меня.              — Что ты предлагаешь? — спросил король окам. — Отключить наблюдение?              Я покачал головой, складывая руки на груди:              — Если охрану ослепить — ключи станут первыми, что они проверят, а обнаружив исчезновение — поднимут тревогу, перекрывая все выход наглухо. Нет, — категорично отрезал я, мол, так действовать нельзя. А я достаточно долго бегал по тюрьме, чтоб составить план. Я ведь так и нашёл их, соратников отца, не понимая шум только благодаря тому, что не трогал то, что могло вызвать подозрения. Однако люди скрываться в тенях не могли, поэтому… — Нужно одновременно и очень тихо украсть ключи и не просто отключить ден-ден-муши наблюдения, а повредить передачу сигнала, чтоб восстановить её было невозможно минимум несколько часов. А в идеале нужно ещё заглушить связь, — обстоятельно объяснял я и видел, что понимали. — Мы не можем сразу ломануться на выход. Вас мало и не хватит даже для того, чтобы отбить корабль, а если и хватит — управлять им в таком количестве мы точно не сможем. Без корабля же, сами понимаете, нам не выбраться. Значит, нам нужны люди. Много людей. Чтоб освободить их, нужно время. Более того, время нужно и чтоб даже вы сами смогли вооружиться, не говоря уже о том, чтоб вооружить кого-то, согласны? — риторически спрашивал я, предполагая, что где-то в тюрьме имелся арсенал для охраны, в который наверняка у ушлых революционеров доступ был, но не такой, чтоб раз — и раздать оружие всем беглецам. — Именно для этого действовать нужно осторожно и тихо. Лишив их связи и ослепив одновременно — мы выиграем достаточно времени, особенно, если не сразу ломанёмся в бой, а охрана какое-то время не будет понимать, что произошло. Конечно, после того как сеть наблюдения отключится, смотрители на всякий случай тоже начнут готовиться, но вряд ли они ожидают массового побега, понимаете? — ухмыльнулся я, читая в глазах отдельных собравшихся, не слишком воспылавших энтузиазмом после речи Иванкова, уважение.              — Начальник тюрьмы печётся о её и своей репутации, потому не станет сразу докладывать в штаб о проблемах, — кивнул и мне, и своим мыслям задумчиво Инадзума. — А скорее всего, даже с патрулирующими воды Импел Даун кораблями свяжется не сразу, попытавшись решить проблему силами тюрьмы. Да, на этом можно сыграть, — снова кивнул он, салютуя мне бокалом с вином, с которым, кажется, не расставался, постоянно подливая в него. — Хороший план. Ты и правда его сын, — мельком улыбнулся он мне, поймав мой взгляд, кивнул на Иванкова, мол, смотри. Ну я обернулся на него снова, чувствуя, как лицо всё-таки вытянулось при виде плачущего Эмпорио.              Передёрнулся я невольно: странные были люди. Все. Везло мне на них, что ли? То женщины, то вот эти вот подчинённые отца… От этого даже как-то тоскливо становилось.              Хотя, конечно, снова играло мне на руку.              Иванков принял мои доводы и отменил предыдущий указания, очень быстро раздавая новые, уже соответствовавшие моим замечаниям. И в итоге не прошло и получаса, как я, в компании местных извращенцев (всё того же короля окам и Инадзумы), спешно спускался на шестой уровень тюрьмы.              Революционеры вообще меня не хотели пускать, мол, там опасные типы сидят, а они якобы ответственны за безопасность сыночка их лидера. Но мне было плевать на их мнение, так что им пришлось смириться. Я лишь позволил им меня сопровождать — таиться всё равно уже не было смысла, так как система наблюдения ден-ден-муши была уже повреждена и сирены тревоги уже раздражающе выли, порядком нервируя.              На шестом уровне не было ничего особенного. Просто клетки камер, как в любой другой самой обычной тюрьме мира, с тем лишь исключением, что заключённые тут были прикованы кайросеки к стенам по рукам и ногам. Думалось мне, это потому, что тем, кто был заключён там, ничего уже было не страшно, ни голодный ад, ни холодный, да и были они настолько сильны, что позволять им гулять даже с гирями на ногах по острой как бритва металлической траве было чревато побегом. Общество тут было действительно настолько колоритным, состоя из чудищ с наградой за головы свыше пятисот миллионов белли или послужным списком из многих преступлений против морали и человечности, что находиться в компании друг друга они спокойно не могли. Возможно, даже в этом и состояло их наказание, ведь что может быть хуже для ублюдка, чем гнить в обществе соперников или откровенных врагов, зная, что обречён встретить мучительную смерть именно в их окружении? Почему мучительную? Потому что даже самый сильный организм, как бы его не кормить, как бы не греметь короткими, позволявшими только примитивно справлять естественные нужды, цепями, в таких условиях, конечно, начинал стремительно слабеть: мышцы не работают, атрофируются, кровь хуже передвигается по сосудам, нарушая снабжение органов, сердце сдаёт, не говоря уже о других проблемах неподвижности, вроде пролежней. И всё это на глазах у врагов.              «Прелестно».              Но на самом деле очень печальное зрелище того, как сильнейшие гнили заживо под непрерывную ругань тех, у кого были на это силы.              Нет, на самом деле многие, если не большинство из тех, кто томился на шестом уровне, заслужили свою участь полностью. Были предателями, головорезами, насильниками, маньяками из худших, прославившихся тем, что вырезали мирных жителей целых королевств, например. Но были среди них и другие, вполне достойные пираты или просто люди, которые попали под раздачу лишь потому, что были опасны по тем или иным причинам для Мирового Правительства.              Было даже жаль, что у меня не было времени выяснять кто там и за что сидел — в ином случае можно было бы выйти с очень сильными союзниками.              Но я действительно торопился.              Пришлось постараться, чтобы найти Шичибукая-рыбочеловека, во-первых, из-за полутьмы помещений, а во-вторых, потому что заключённые отказывались указывать направление, если их не освободят.              Ответственности за их поступки на свободе я нести не хотел, поэтому на такие предложения (свобода за информацию), я не вёлся.              Однако, в конце концов, рыбочеловек, Шичибукай и капитан Пиратов Солнца был найден. Он был таким, как на старой розыскной листовке, лежавшей в столе моей каюты на Санни, но выглядел скверно — измождённым, постаревшим, обречённым. Хотя, конечно, всё ещё внушал трепет одним своим видом — смесь человека и китовой акулы не могла не впечатлять. Вот только окружающий мир, кажется, ему был безразличен. И шум вокруг, и наше явление, которое он, без сомнения слышал — ублюдки ведь предлагали и золото, якобы где-то зарытое, и верность, лишь бы их освободили, а кто-то и грязью нас поливал, так что о проникновении посторонних, свободных, тех, кто искал его, Джимбей не мог не знать. Но всё равно не обращал на это никакого внимания, а просто сидел, низко и как-то печально опустив голову.              Иванков хотел подать голос и начать договариваться в обход меня, но мой взгляд его остановил. А я сильно сомневался, что нахальный король окам или революционер смог бы договориться с представителем расы, самая большая боль и проблема которой заключалась в том, что их люди равными не считали. Нет, возможно с окамами у него было кое-что общее — то, что общество их не принимало. Но Иванков не был похож на того, кто способен это понять, потому что был тем, кто привык пробиваться наглостью и силой. Не такому разговаривать с рыбочеловеком, добровольно заключённым за отказ сражаться за Мировое Правительство против того, кто действительно защищал его королевство. А я, как мне казалось, знал аргументы, которые могли его привлечь.              — Джимбей? — обратился я, наверное, уже к официально бывшему Шичибукаю. Он дёрнулся и очень медленно приподнял голову. Заметив в первую очередь моих ярких спутников, он немного удивился, а когда нашёл взглядом меня — прищурился. — Меня зовут Монки Д Луффи…              — Ты от листовки своей ничем не отличаешься, — безразличным голосом перебили меня, как бы намекая на то, что я был узнан. Я усмехнулся, выдохнул и, думая, что уж с рыбочеловеком стоило говорить прямо, без тени лжи, выдал:              — Портгас Д Эйс мой брат. Я хочу помочь Белоусу вытащить его, а заодно предотвратить триумф Мирового Правительства. Ты ведь понимаешь, чего они хотят добиться этой войной? — риторически спросил я с намёком, но ответа не требовал и сам отвечать на вопрос не собирался, отчего-то не сомневаясь, что бывший Шичибукай сам всё понимал — иначе, возможно, даже не отказался бы участвовать в войне. Да и взгляд у него был очень умный, пронзительный. Обладатели таких глаз сразу вникали в суть происходящего обычно. — Мой дед, вице-адмирал Гарп, сказал, что ты здесь, потому что отказался сражаться против Белоуса, защищавшего королевство рыболюдей долгие годы. Быть может, тогда ты согласишься сразиться за него? — всё так же прямо, безотрывно глядя в чёрные акульи глаза, спросил я.              — Вице-адмирал — твой дед, нарушивший присягу и разгласивший секретные сведения?.. — вскинул брови рыбочеловек, тоном голоса давая понять, что звучало это бредово. Я в ответ лишь усмехнулся:              — Логично что Монки Д Гарп является родственником Монки Д Луффи, не находишь? Эйс и его внук — внук родной сестры, сын племянника. Думаешь, присяга ему дороже, чем семья? — иронично спросил я, отмечая, что на уровне стало тише, хотя мы говорили даже не в полголоса: прислушивались.              Рыбочеловек задумался, слегка шевеля маленькими ушками и безотрывно глядя на меня мудрыми глазами. Несколько минут он молчал, пока я терпеливо ждал, игнорируя нервно дёргавшегося Иванкова.              — Хочешь привести помощь, откуда дозор её точно не ждёт? — проницательно уточнил Джимбей.              — Да, — просто ответил я, ухмыльнувшись. Тот хмыкнул и вдруг улыбнулся:              — Эйс-сан человек достойный, думаю, что и брат у него не хуже. Хорошо, выпускай меня, и я пойду с тобой, — решил он.              И я невольно с облегчением выдохнул, потому что удалось заполучить такого союзника.              Кстати, а что там я думал о Шичибукаях? Получалось, что они или союзниками становились, или покойниками. Прямо карма для них какая-то…              Но хихиканье я сдержал опять, кивая Инадзуме и Иванкову. А они очень быстро освободили Джимбея прихваченными ключами. И пока он растирал запястья и лодыжки, с удовольствием сгибаясь и разгибаясь под оглушающий вой других заключённых, требующих освободить и их, я, почуяв знакомую ауру, как бы невзначай отошёл к другой камере, чтоб оказаться в поле видимости её заключённых.              Я не собирался звать его самостоятельно. Пф, вот ещё. Но давал шанс решить, хочет ли он свободы, а ради неё — присоединиться к своему победителю, зная о его нечеловеческой силе и испытывая перед ней страх.              Из камеры мой чуткий демонический слух без труда уловил шумный выдох, а пару мгновений с спустя из тёмного угла раздался хорошо знакомый голос:              — Эй, Мугивара, позволь и мне присоединиться.              Я шагнул к решётке, уже почти привычно игнорируя мольбы о свободе и пустые угрозы от других заключённых. И он вышел из темноты на свет, гордый, ухмылявшийся, так, будто его ноги и руки не были скованы цепями. Всего два шага они позволяли ему сделать, но он сделал их как победитель… вызывая у меня смешок, потому что без своего пафосного мехового плаща, костюма «с иголочки», дорогого шёлкового платка на шеек, а всего лишь в тюремной робе, он, сэр Крокодайл, выглядел смешно и жалко. Хотя в разы не так жалко, как большинство из заключённых шестого уровня.              Если бы я его не знал, подумал бы, что этот человек не внушает доверия. Но я его знал, и сила его могла пригодиться.              — О, так ты действительно выжил, — сделал удивлённый вид я.              — И даже радовался, что попал сюда — надеялся, что тут ты меня не достанешь, — без тени иронии или шутки на лице, абсолютно серьёзно кивнул Крокодайл.              — Но я здесь, а ты… Неужели, чтобы выбраться отсюда ты готов пойти на сделку даже с врагом? Даже со мной? — растянув губы в ухмылке, подначил я.              — Видишь ли, даже общество Дьявола куда приятнее, чем компания этих отбросов, — он скривился демонстративно, глянув на сокамерников, материвших его, но не способных достать из-за цепей. Я иронично выгнул бровь. Крокодайл закатил глаза, а потом уставился на меня с мрачным ожиданием. Я прищурился:              — Хорошо, допустим мы тебя освободим. Что дальше? На этой войне не должно быть третьей стороны. Тебе придётся сражаться за Белоуса, — жёстко заметил я.              — Я могу рассказать миру о том, что ты не человек, — усмехнулся он, но тут же на выражение его набежала тень, наверное, от воспоминаний о моей победе. — У заключённых шестого уровня есть право просить помилование в обмен на стоящую информацию или договор о сотрудничестве.              Я засмеялся. Низко, хрипло, голосом не совсем человеческим. И влажные стены тюрьмы охотно отразили звук, вызывая гуляющее под потолком эхо. И над шестым уровнем воцарилась оглушительная тишина: настолько неожиданно и зловеще прозвучала моя реакция.              Теперь нас слушали все.              И Крокодайл побледнел, хотя и так был почти белым, и казалось, что больше белеть некуда.              А между тем угроза-то была существенная. Мировое Правительство, конечно, знало, чьими потомками были Д, но вот то, что кто-то из нас пробудил кровь — нет. И торопиться объявлять это миру не стоило. Значит, нужно было что-то сказать такое, что убедило бы Крокодайла в том, что это бессмысленно. А что тут можно было сказать? Вариант был только один…              — Слышал, есть такая фраза, что Д — злейшие враги богов? — лукаво полюбопытствовал я. — Как считаешь, почему? — И, судя по вытянувшемуся от осознания лицу, Крокодайл понял всё правильно. О демонах. — Ты действительно думаешь, что Мировое Правительство не знает?.. — Я лгал, но надеялся, что убедительно. Для этого даже покачал головой. — Твоя информация ничего для них не стоит. А ты здесь, передо мной, скованный цепями. Я могу немедленно тебя убить, — усмехнулся я, игнорируя немое удивление сопровождавших меня революционеров и Джимбея, — или оставить гнить здесь в компании отбросов — а это даже веселее. Ты знаешь, кто я, и какой силой обладаю. Твой песок против меня — ничто. Что песок, против настоящего морского шторма? Тебе ведь повезло, что жив остался, понимаешь? — Он понимал, передёргиваясь всем телом так выразительно, что его сокамерники смотрели ошеломлённо уже на него, а потом переводили удивлённый взгляд на тощего мальчишку, которого так сильно боялся бывший Шичибукай. Причин не выпускать его я не видел особо серьёзных, кроме того факта, что ему нельзя было доверять. Однако его сила действительно могла пригодиться, если я сумею с ним совладать — а я был уверен в этом. Потому и предупредил предельно серьёзно: — Если я выпущу тебя отсюда, то фактически буду ответственен за все твои поступки в дальнейшем. И если ты всё-таки совершишь что-либо, из-за чего я пожалею о том, что тебя освободил… Не будет тебе спасенья ни на земле, ни в море, ни в небе, ни даже на том свете, понял?              Крокодайл прикрыл глаза на миг, сжимая кулаки, но, кажется, решимости уйти со мной не утратил.              — Понял-понял. Выпускай! — почти приказал он сквозь зубы, будто опасался, что передумает, если мы не освободим его немедленно. Я смерил его подозрительным взглядом ещё раз, а потом снова кивнул Иванкову и Инадзуме. Оба пытались что-то заикнуться о благоразумии, но я, после беседы с бывшим врагом, был немного на взводе, а потому революционеры сами не поняли, почему несогласие с моим решением застряло у них в глотках просто от моего взгляда.              Больше с шестого уровня мы никого выпускать не стали. Зато, поднявшись на пятый — скомандовали начало бунта. И… понеслось. Революционеры, часть освобождённых более-менее адекватных заключённых и северные волки, увязавшиеся за мной — мы просто хлынули волной на слабую охрану, сметая её, почти не заметив.              На четвёртом уровне, то есть в Пылающем Аде, нас поджидали некоторые полуразумные твари во главе… с подготовившимся начальством тюрьмы, офицеры которого являлись представителями неизвестной мне расы. Изображали из себя демонов, наверное, потому что были с маленькими смешными, на мой взгляд, крылышками за спиной и рогами, венчавшими головы. Противники на уровне нашлись для всех сильнейших. Так, например, Иванков сражался с какой-то садисткой с плетью, которая была в розовом кожаном обтягивающем комбинезоне и называла себя исключительно Сади-тян. Она управляла тремя особо сильными выносливыми тварями и наслаждалась криками ужаса, возбуждённо крича, как ослица, когда причиняла боль кому-то лично. И очень иронично что против такой извращенки вышел король извращенцев-окам.              Нашли друг друга, ха! Даже не понял, бились ли они или… Кхм, да.              Джимбей сражался с заместителем начальника тюрьмы. Крокодайл — с неким Салдесом, главным охранником, похоже. Остальные — мутузили зверьё и рядовых смотрителей.              Ну, а мне, как зачинщику, достался Магеллан — начальник. Он обладал Дьявольским фруктом, силой которого был яд. То ли создание, то ли управление — не понял. Но он сам мог целиком становиться смертельным ядом, прикосновение к которому убивало быстро, хотя и мучительно. Он как увидал меня, так сразу радостно воскликнул, что только меня и ждали, и превратился в чистый яд насыщенно-фиолетового цвета.              И хорошо, что революционеры предупредили меня о нём заранее…              Впрочем, они предупреждали о том, чтоб я сам к этому Магеллану не лез, «оставляя такого серьёзного противника кому-нибудь посильнее». Защитить меня пытались, вроде как. Ха-ха.              А я и так чувствовал, что много времени потратил на тюрьму, потому сдерживаться и не собирался. И не успел начальник тюрьмы коснуться меня, как распался на две равные половины от моего, укреплённого Волей Вооружения, меча, которому я, как и с Гекко Морией, придал форму нагинаты. Не ожидал он этого, потому и защититься не успел. И вряд ли выжил — Воля могла убить даже логию, а он распался на части не ядом, а разрубленными кусками обычного тела.              Под ногами он больше не мешался.              Да и остальные мои союзники быстро справились с противниками, так что, как мне думалось, больше ничто в самой тюрьме не могло представлять серьёзной угрозы моим планам.              С четвёртого уровня мы прихватили уже большее количество заключённых. Кроки даже своего подельника из Арабасты — Мистера Первого, более известного в мире как Даса Бонса — нашёл, тоже удивившись, что он в битве с Зоро выжил.              Ну и на уровень Три, в Голодный Ад, мы ворвались ещё большей толпой. Тут нас попыталось остановить подразделение базучников — людей, расстреливавших нас оружием, которое считалось чем-то вроде ручных пушек — но шансов у них не было. Чуть больше их было у зверья, которое, видимо, приползло на уровень со второго. Василиск, мантикоры, сфинкс, блугари, гигантские скорпионы и крысы… Кое-кого из заключённых они даже укокошить умудрились. Но, в конце концов, мы одолели и их. Что всего лишь животные против монстров пятого уровня, например? Да и четвёртого тоже.              На третьем уровне я нашёл недоприятеля — Мистера Второго, так же известного под именем Бон Клай. Ну, того самого балеруна-шизика-извращенца, который защищал нашего Мэри, а потом наивно пожертвовал собой, чтобы мы могли уйти от преследования дозором. Видать, дозор тогда-то его и схватил… И, хотя он был тем ещё придурком, но его наивный поступок я всё же ценил. Особенно сейчас, после всех приключений, которые мы с командой пережили после Арабасты. Так что и обрадовался встрече и возможности освободить его я искренне. А он так и вовсе слёзы лил.              И иронично, но больше освобождать из голодного ада было попросту некого: все, кто был там жив, едва дышали. Мы, конечно, могли бы их спасти, но… Их туши, неспособные шевелиться, стали бы для нас балластом и угрозой. Поэтому всё, что мы могли сделать для них — открыть клетки. Так у них появлялся шанс доползти до убитых нами туш монстров и поесть. А уж потом пытаться сбежать.              На втором уровне, этаже Адских Тварей, освобождали всех подряд. Опасным особо никто из местных заключённых не был. Так что для массовости гребли всех. Там нашёлся Мистер Три, снова удивляя меня тем фактом, что умудрился выжить. Помнится, я вырубил его в джунглях, кишащих динозаврами, которые совсем не прочь были полакомиться людьми. И мне казалось, что приложил я его очень хорошо, не так, чтоб он успел быстро очнуться. Но, видать, повезло ему.              Таким образом Крокодайл собрал почти всех своих высших офицеров Барок-Воркс.              Ага, офицеров, отказавшихся ему служить.              Ну, кроме Даса Бонса.              А когда ворвались на Первый Уровень, в Багровый Ад, называемый так из-за стального леса, обагрённого кровью, я вдруг осознал, что мы, фактически я, действительно вольно-невольно штурмом изнутри взяли древнюю неприступную тюрьму строгого режима.              Оставалось прорваться только через оцепление и врата…              Багги Клоун, известный в Ист-Блю капитан пиратов и юнга на корабле самого Золотого Роджера, а ещё один из первых моих противников на пиратском поприще, долго возмущённо верещал на меня за то, что я обломал его с эпичным побегом — он как раз «под шумок» намеревался «сделать ноги». Но… я сорвал его план прославиться как пират Золотой Лев Шикки — соперник Роджера за звание Короля Пиратов и единственный до сего дня человек, которому удалось из Импел Даун сбежать.              Но мне было смешно то, что знатный хаос, устроенные мною, я действительно возглавил, потому что сильнейшие беглецы так или иначе оглядывались на меня, прежде чем что-то делать.              И всё же взятие тюрьмы изнутри ничего не стоило, потому что снаружи оставалось семнадцать патрульных линейных кораблей дозора, полных тысячами дозорных, а мост они наверняка успели убрать, как и погружавшуюся в случае тревоги под воду пристань — сирены-то выли давно.              И это действительно было так. Хуже того, стоило нам взять последним штурмом врата главного входа и распахнуть их, как мы поняли, что выхода-то особо и не было: дозор отвёл пришвартованные суда от тюрьмы, чтоб мы не могли попытаться захватить их. Шанс у нас был только если плыть к ближайшему кораблю. Но… Это не совсем было шансом, потому что враги, конечно, не станут просто смотреть на то, как мы приближаемся, а начнут нас расстреливать из всех орудий.              Неприятно.              И вот мы стояли на пороге Импел Даун и судорожно думали, что делать. Нужно было, помимо корабельных орудий, нацеленных на нас, учесть и то, что в наших рядах было много фруктовиков, которые, конечно, станут балластом, если их тащить на себе, и которых бросить мы не могли, потому что они были теми, без кого побег вообще вряд ли случился бы.              Сломать массивные врата и добраться до корабля на них? Так все не влезут, и они сразу станут целью для орудийных расчётов. Нет, можно было бы, конечно, отправить на плотах из дверей сильнейших, которые бы сумели отбивать пули и ядра, а потом и захватить линкор. Но в небольшом количестве они всё равно не смогли бы управиться с кораблём, чтоб подвести его ко входу в тюрьму под шквальным огнём бортовых орудий других линкоров. А больше… Больше вариантов как-то и не было.              Сложив руки на груди и прислонившись затылком к косяку, я, игнорируя бурные обсуждения, хладнокровно размышлял над тем, насколько готов был раскрыться как Демон Шторма. Ведь если, например, создать к ближайшему кораблю ледяной мост, достаточно массивный, чтоб его не разбило волной, поднять по обе стороны стены воды, чтоб защититься от ядер, то… Или устроить настоящий морской шторм, уничтожая корабли противников ударами стихий — шквалами ветра, молниями, волнами, и…              Джимбей нервировал, долгим проницательно-пронзительным взглядом, направленным на меня, будто понимая, какие думы меня мучали, будто подозревая. А может, знал?.. Пираты Солнца всё же считались союзниками Белоуса, а тот знал правду об Эйсе, а значит, и обо мне. А раз знал он, мог знать и кто-то ещё из его приближённых, среди которых мог быть и Джимбей. А может, бывший Шичибукай подозревал что-то, будучи рыбочеловеком. Ну, как старуха Кокоро, быстро меня раскусившая.              Хотя, может, он просто ждал моего решения?              Но, не дождавшись, под громкие споры Иванкова с Крокодайлом, тихо буркнул, чтоб дали ему несколько минут, а после прыгнул в воду вниз головой.              Я тоже невольно выдохнул, потому что чуял, что меня спасли от необходимости раскрываться, и Джимбей вернётся с решением проблемы.              И действительно, не прошло и десяти минут, как в водном пространстве между входом в Импел Даун и ближайшим линкором появилась большая стая китовых акул, а вынырнувший рыбочеловек крикнул нам, чтоб мы прыгали в воду.              Я невольно улыбнулся: отличное, весёлое по-мугиварски, решение!              Иванков и Крокодайл засомневались, конечно, но кто их спрашивал? Я просто вытолкнул их из проёма в воду, а потом начал выталкивать и других беглецов, пользуясь резиновыми руками и сгребая сразу сотнями туда, где людей подкидывали в воздух выныривавшие китовые акулы, играя с ними, как с резиновыми мечами, но отбрасывая в сторону корабля.              Нет, я прыгнул не последним. Моей задачей было только показать, что это — безопасно, что акулы не съедят, потому что Джимбей с ними договорился, и они помогут добраться до корабля. И когда пираты в этом убедились, когда сами, независимо от того, съели Дьявольские Фрукты или могли сами плавать, ломанулись к выходу и стали прыгать, я нырнул, чтобы тут же крепко ухватиться за плавник одной из акул. А она нырнула поглубже, протаскивая меня под тушами сородичей, игравших пиратами, чтобы с ускорением, как какой-нибудь дельфин, выпрыгнуть из воды… прямо возле борта корабля. На котором я, тут же зацепившись растянувшимися руками за мачту, и оказался первым. Дозорные, готовые к атаке, но не такой, тут же отшатнулись от меня то ли от неожиданности, то ли от моей ухмылки. А в следующее мгновение на борт приземлились и Крокодайл с Иванковым, конечно, матерившие меня на чём свет стоит, но… готовые драться.              Мы захватили его. Линейный корабль. Так же стремительно, как и тюрьму, даже быстрее. И не разменивались на любезности — дозорные выбывали из боя один за другим трусливо покинувшими судно, ранеными и мёртвыми.              А стоило избавиться от хозяев, как бывалые моряки тут же взялись за управление кораблём. И, благо, вопроса о выборе пути не стояло: если бы никто не преследовал, то, конечно, большинство беглецов предпочли бы пересечь Калм-Белт на пути к свободе, но нас обстреливало пятнадцать кораблей, прижимая к вратам. Это было логично: они наверняка были уверены в том, что никто нам правительственный водоворот не откроет, поэтому их мощь быстро сокрушит нас. Так что у нас был действительно лишь один выход — по гигантскому водовороту в Маринфорд, штаб дозора, прямиком на войну.              Которая, по моим временным расчётам, вот-вот должна была начаться.              Если ещё не началась.              И отбиваясь от шквального огня, от одного бортового залпа, следующего за другим, непрерывно, неостановимо, когда до дверей оставалось совсем немного, тут мы опомнились: а открыть врата-то никто из нас и не подумал. Да и вряд ли кто-то захотел бы остаться в Импел Даун, чтоб открыть, а потом закрыть ворота за нами, отрезая от преследователей, ведь это означало бы остаться в тюрьме на растерзание выжившей охраны… Незавидная участь.              Но не успели мы как следует осознать собственную оплошность. Не успели даже вытянуть лица, как гигантские двери начали открываться. Обманчиво медленно они раздвигали воды Калм-Белта, вызывая сильнейшее течение, которое, подхватив нас, и хлынуло в открывавшийся проход. Нас стремительно практически всосало через врата. Нас и ещё один линкор. И от напряжения, от того, насколько нервозными были секунды, я не выдержал, сильнейшим порывом ветра, под одобрительный смешок Крокодайла, ломая мачту вражеского линкора, с треском рухнувшую в воду и ставшую настоящим якорем, не позволяющий пройти через врата за нами. И времени, затраченное на это, хватило, чтоб кто-то, оставшийся в Импел Даун и спасший нас, включил механизм закрытия створок. И те почти захлопнулись за кормой нашего корабля. Кто-то из бывших заключённых кинул взрывное устройство в торчавшую у края одной из створок дверей запасную панель управления, раздался глухой взрыв, и открытие врат стало невозможным до починки.              — СВОБОДА! — орал я, больше от облегчения, как не в себя. И, воспринимая это кличем, радуясь, прыгая от счастья, обнимаясь, мне вторили сотни голосов, не обращая внимания на то, что это было только началом.              И всё же… Свобода. Её особым вкусом, вкусом солёного ветра, я и наслаждался, в некотором отуплении почёсывая перья Каре, сидевшей у меня на плече — а она приняла активное участие в боях, прикрывая со спины — и холку вожаку северных волков, сидевшему подле меня — они прыгнули в воду следом за мною и китовые акулы забросили их на борт корабля, как и пиратов.              И всё бы хорошо, но без «но» — никак. Среди освобождённых преступников, революционеров и пиратов дураков и идиотов было немного. И они поняли, куда сильнейшие, фактически начальство — я, Иванков и бывшие Шичибукаи — направили корабль. Многие откуда-то знали, что там намечалась война, а кто не знал — просто, только-только почувствовав вкус свободы и вспомнив какое по цвету небо над головой, не желали плыть в штаб морского дозора.              Я их понимал чертовски хорошо.              Однако в мои планы не входило позволять им управлять кораблём. А именно это они и пытались сделать, практически подняв бунт. Их старались урезонить, да только без толку. Тем более что толпу умело подзуживал мастер лжи и интриг Багги Клоун.              Чёртов трус, боявшийся бойни Маринфорда до трясучки, а ещё ненавидевший меня, а потому принципиально отказывавшийся договариваться.              Он верещал, что-то требуя. Ему поддакивала орущая толпа, кое-кто из которой уже направлял на меня оружие, а другие — пытались управиться с парусами, чтобы свернуть в никуда.              Я смотрел на них и кривился, разочарованный, чувствуя подкатывавшую к горлу злость: идиоты даже не понимали, что никаких других вариантов, кроме Маринфорда, у нас попросту не было. И конечно, стоило первому острию — ножику самого Багги — попытаться ткнуться мне в горло, как я не выдержал. Браслет, сдерживающий мою ару, ослаб на несколько секунд, зажатый в пальцах, очень слабая, но ощутимая ударная волна Королевской Воли прокатилась по кораблю, вызывая мгновенную тишину — если не считать рёва вод Гранд-Лайн в водовороте за бортом — взоры больших от схватившего сердца ужаса глаз обратились на меня, хрупкого на вид, но наглого пацана. И тогда, запрыгивая на ящик, чтоб видели все — хотя и так стоял на квартердеке — я рявкнул хорошо поставленным командным голосом:              — Заткнулись все! — И снова по кораблю прокатилась волна, но на этот раз звуковая. Кое-кто, кто не сидел, сел внезапно для себя. Но я почти не обратил на это внимание, потому что рычал: — Вы что, идиоты, не понимаете, что после того, как прошли через Врата Правосудия, у нас остался только один путь? У человека из этого Дьявольского Водоворота только три выхода: остров суда Эниес Лобби, главный штаб дозора Маринфорд и тюрьма Импел Даун. В Эниес Лобби врата закрыты после того, как я разгромил его. И если не в Маринфорд — обратно в тюрьму захотели, под огонь пушек пятнадцати линкоров? — рявкнув, спросил я, но, конечно, не видел согласия на лицах. — Мы перекрыли путь и туда, и теперь у нас два варианта: в штаб дозора, где у нас есть хоть какой-то шанс, или крутиться в этих проклятых водах, пока не сдохнем от жажды и голода. Такой участи вы себе хотите, идиоты? Против чего вы бунтуете, против благоразумия?! — я не спрашивал, я требовал ответа. Но его не было. Многочисленные лица, в выражении которых отпечаталась проснувшаяся было надежда, теперь отражали смятение, а отдельные — и обречённость. Будто такую надежду, вариант с прохождением через Маринфорд, они считали самоубийственной и заранее обречённой на провал.              Идиоты. Самые настоящие идиоты, только что взявшие штурмом изнутри самую неприступную тюрьму в мире, из которой прежде сбегал всего один человек, идиоты, устроившие самый массовый побег, теперь боялись крепости, полной врагов, занятых войной, а не ими.              Смешно до отвращения.              Но я вздохнул, потому что они мне были нужны. А это означало, что я должен был их убедить.              — Слушайте, — привлёк я снова внимание к себе, чтобы уже спокойнее, уже взяв под контроль собственное раздражение, озвучить то, что терзало мой собственный разум, толкая в бой не хуже, чем жажда спасти брата. Озвучить, в надежде, что собравшемуся сброду тоже не безразлично то, чем мы все вроде бы живём. Я прикрыл глаза, собираясь с мыслями, и заговорил негромко, но так, чтоб слышали все: — Я освобождал вас не потому, что так, всем вместе, проще выбраться из тюрьмы, нет, — качнул я головой в отрицание. — Я освобождал вас, потому что вы, как и я, пираты. Наш Чёрный Флаг когда-то был знаменем свободы… — выдохнул я сокровенное, чтобы тут же открыть глаза, взглянуть на толпу перед собой и презрительно скривиться: — Но вы лишь кучка трусов, жаждущих сбежать и заныкаться, как крысы, глубоко в норы, чтоб не нашли. Я понимаю, вы долго томились в заключении, и жаждете лишь свободы, — кивнул я, подтверждая, что причины бунта мне были более чем понятны. — Свободы, не смерти. Она стала вашей мечтой, и теперь, получив шанс её осуществить, вы не хотите рисковать своими дрянными шкурами. Но скажите мне, идиоты, разве бегство — это свобода? Разве жизнь в бегах от опасности, в страхе о том, что снова поймают и упекут в тюрьму — это свобода? — риторически вопрошал я. — Разве за этим вы когда-то вышли в море?              Да, — сменил я тему, не дожидаясь ответа, — у меня в этой войне, войне Белоуса с дозором, есть личная выгода — я хочу спасти брата, Портгаса Д Эйса. А среди вас много врагов старика-Йонко, да и друг другу вы не друзья. У нас, после того как выбрались из Импел Даун, вроде бы нет причин действовать сообща, — снова кивнул я, соглашаясь. — Только в войне, которая, наверное, уже началась, дело не в личных интересах, понимаете? — и опять я покачал головой отрицательно. — Мировое Правительство использует и моего брата, и Белоуса, и многих других для того, что показать всему миру свою мощь и обратить в бегство от страха перед ней зарвавшихся преступников. И прежде всего пиратов. То есть нас с вами! Они придумали хитрый план, чтобы сразу избавиться от всех, кто подрывает их власть. Начнут с пиратов, а вдохновившись одной победой и осмелев, прижмут и революционеров, — посмотрел я на оных, — и прочих противников Мирового Правительства.              Услышьте меня, — взывал я, чуть ли не отчаянно, — они, наши злейшие враги, хотят обратить нас, НАС в бегство! И что вы? — я снова скривился, передёргивая плечами и фыркая. — Вы так и хотите поступить, просто убежать, трусливо поджав хвосты. Они хотят показать миру, что НАС, — выделял я, чтоб показать, что речь не о ком-то там, вроде пиратов Белоуса, а вообще обо всех, — не стоит бояться, что МЫ не представляем из себя угрозы. Неужели это не задевает вашу гордость? — Речь лилась из моих уст как отрепетированная, но слова сами приходили, потому что я так чувствовал, потому что меня это злило. И бывшие заключённые Импел Даун смотрели на меня, внимали, и… что-то дёргалось на их лицах, как-то менялись их взгляды, реагируя на мои слова. А я продолжал давить на больное: — Неужели вы спустите с рук им такое обращение к себе? Неужели позволите загонять себя, как крыс? — спрашивал я у их гордости, сжимая кулаки и отвечая за себя: — Я не спущу, потому что знаю — мы и поодиночке можем сражаться, но когда мы, хоть и преступное, но сообщество пиратов, революционеров, прочих людей нашего сорта, готовых в иное время друг другу глотки перегрызть, объединяемся — становимся такой мощью, с которой никакие иные силы мира сравниться не смогут. И мы, даже злейшие соперники, противники, против общего врага действительно можем объединиться! — воскликнул я, уверенно и… вдохновенно. — Мы только что это сделали, совершив самый массовый побег из тюрьмы, из которой, как считалось, невозможно убежать. Таких прецедентов в истории ещё не случалось! — напоминал я, кивая горящим воодушевлённо глазам: — Да, однажды из неё сбежал Золотой Лев Шики, но он был один, его силу сравнивали с силой Золотого Роджера, и он дорого заплатил за свободу, ведь для побега ему пришлось отрубить себе ноги.              А мы, МЫ сбежали! — воскликнул я, вскидывая руки к небу и чуть опуская по сторонам, как для объятий, вроде как пытаясь охватить толпу и сказать, что это сделали все мы, вопреки… всему. — Сбежали, объединившись, и никто не мог нас остановить. Никто! Даже несмотря на то, что в тюрьме был режим полной боеготовности, даже несмотря на увеличенный патруль и прочее-прочее. Мы сбежали. Сделали то, что не делал никто до нас! — И толпа кивала, похлопывая друг друга по плечам, поздравляя, гордясь собой. А я сделал паузу, коротенькую, но чтоб перевести дыхание и уже тише напомнить о том, с чего начал: — Говорю прямо: Белоус силён, как и его флот. Но победить в этой войне он не сможет. Возможно, он спасёт моего брата, но за это отдадут жизни многие пираты Йонко. Он ослабнет настолько, что, скорее всего, потеряет влияние. Знаю, многим из вас это на руку, — опять-таки я кивнул. — Но на руку ли вам, что дозор осмелеет? Обратив в бегство и заставив затаиться людей великого пирата, они почуют силу и возгордятся победой. В том, что так и будет — можно не сомневаться. Они почувствуют себя всемогущими, и многие пиратские лидеры дрогнут под их натиском. Да, они завалят нас мясом, телами рядовых, но завалят. И вы хотите, чтобы чёртовы маринеры обратили нас в бегство? Или стоит на время объединить усилия и показать всему миру, что нас, НАС, А НЕ ИХ, стоит бояться, потому что даже мы способны объединиться в единый фронт, в единую силу, и лавиной накрыть их так, что враг уже не поднимется? Способны ли мы собрать мужество в кулак и постоять за себя, сразиться за пиратскую гордость и честь? — вопрошал я, выпрямившись и вскинув подбородок гордо. — Или же мы предпочтём всему бегать до конца своих дней как портовые крысы и сдохнуть на плахе или в канаве с помоями? Для меня это не вопрос, — и снова качнул я головой в отрицании, чтобы жёстко не сказать, а отрезать: — Я лучше объединюсь с врагом, чем позволю над собой потешаться! — Я замолчал, продышался и совсем уж негромко сообщил внимавшей толпе: — Я плыву в Маринфорд, собираясь вмешаться в войну на стороне Белоуса и не допустить торжества Морского Дозора. Вы со мной? — спросил я прямо, оглядывая нервно дёргавшуюся толпу покровительственно, призывно, и ждал ответа.              На несколько мгновений над палубой корабля повисла тишина. Никто не издал ни звука. Пираты стояли, замершие, как памятники самим себе, и смотрели на меня или не смотрели. Я успел вдохнуть, выдохнуть, а потом…              Потом тишина взорвалась, разлетелась вдребезги, оглушая новой звуковой волной многоголосого «ДА».              Пираты орали, вскидывая руки с сжатыми в кулак пальцами в небо, единогласно, единодушно, решительно и уверенно. И от силы их единения в тот момент, от мощи этих голосов, слившихся в унисон, меня пробрало до самого нутра, поднимая из глубин то ли тела, то ли сознания, то ли души странное чувство, вызывавшее мурашки по телу, перехватывавшее дыхание, ошеломлявшее…              — Тогда соберитесь! — выдохнув, приказал я. — Помогите раненым, достаньте еду и воду — ешьте и пейте до отвала, набирайтесь сил. И обыщите трюм, найдите для себя оружие, готовьтесь к бою. Клянусь, мы сорвём планы Мирового Правительства. Или я не Монки Д Луффи, — сжав кулак, пообещал я больше себе, чем кому-либо. И тут же, не дожидаясь реакции, спрыгнул с ящика. А над кораблём уже разносились восторженные вопли, и ещё недавно недовольные бунтовщики активно забегали, исполняя распоряжения.              Ну а я… Я пытался осознать, ЧТО только что сделал. Потому что вот так вот просто из раздражения и злости, получается, я не только прекратил бунт, но и… вдохновил толпу на бой? И хотя я понимал, почему пираты и революционеры так отреагировали, но… Неужели те факты, которые мотивировали меня, воздействовали и на них?!              Не замечал за собой прежде ни тяги к ораторству, ни способностей, но…              Я оглянулся на бегавших пиратов.              Но, кажется, действительно был способен контролировать толпы?              — Ты опаснее, чем я думал, Мугивара, — вдруг обратился ко мне ошеломлённый, нервно куривший какие-то сигареты, которые где-то нашёл, Крокодайл. — Не в плане силы, а в плане влияния, — уточнил он, видимо, чтоб я не подумал, что он о моей силе демона. И, вздохнув, прибавил: — Впрочем, и достойнее, чем я полагал, тоже. Высоко сможешь забраться, раз уж за тобой многие готовы следовать уже сейчас, — кивнул он… с уважением? Но и усмехнулся: — Если раньше не сдохнешь от безрассудства.              Иванков рыдал в голосину, лепеча что-то о том, как я похож на Драгона.              — Да-а, с такими лидерскими качествами только моря и покорять, — вроде как отвечая Крокодайлу, но легонько улыбнулся мне Джимбей.              И я вдруг подумал: а может, и правда, захватить мир?              Но тут же отмёл эту мысль, как не привлекавшую: я хотел стать самым свободным, а не самым занятым. Да и править кем-то — это всегда много скучной мороки.              До Маринфорда предстояло плыть ещё несколько часов, но я уже понимал, что планы Сенгоку и Мирового Правительства умудрился знатно подорвать, хотя и ещё не сорвал полностью. Предстояло немало потрудиться, нужно было выжить и победить. Но я был полон решимости довести дело до конца. Дозору оставалось только посочувствовать…