Patient Zero

      В мире существует множество парадоксов, окружающих нас каждый день и о которых мы даже не задумываемся. Чонгук привык мысленно дотошно препарировать все произошедшие с ним события, разбирать на составляющие и переставлять слова местами. Виноват ли он в этом? Нет, он таким родился и жил почти три десятилетия, деля жизнь на черное и белое. Юношеский максимализм не ушел вместе с подростковым возрастом, он остался, влюбившись в человека и говоря его устами. И вот сейчас пребывая в эпицентре апокалипсиса в огромном городе, населенным зараженными, наедине с собой и ведрами с водой, на обратном пути к заброшенному дому Чон приходит к осознанию еще одного довольно элементарного парадокса, который нельзя понять, лишь услышав.       Парень думает о зебре. Да, именно о ней. Так внезапно и неожиданно для самого себя. О завораживающем животном в черно-белую полоску, с короткой гривой и травой во рту. Люди при взгляде на это существо привыкли делить его по начерченным линиям на черные полосы с белыми и наоборот, концентрируясь только на узоре и не думая об остальном. Но все поголовно почему-то забывают, что в реальности зебра – это одно цельное создание.       К чему тогда в голове Чонгука зебра, когда вокруг полно проблем поважнее? Парень смотрит на яркое солнце на небе, которое через минуту скроется за плотными облаками, на крыши пустынных домов и вдыхает свежий воздух, приходя к выводу, что зебр очень сильно недооценивают. Ведь мы живем, привыкнув все делить, упрощать и классифицировать на категории «белое» и «черное», «добро» и «зло» и так далее, разрезая по пунктиру и раскладывая по ящикам составляющие одного явления. А ведь все это части одного целого под названием «жизнь».       Были ли зараженные негативными персонажами, а люди положительными? Или же злость и ссоры – это ужасно, а лесть и смех – прекрасно? Нельзя ответить точно ни на что из этого. Ветер может быть вестником как хороших, так и плохих вестей. И также с людьми.              Влюбившись в Чимина, Чон всегда чувствовал двоякое молчание, за которым находились тайны. Парень видел сломленность, разрушенные надежды, разбитое детство и нежелание открывать замок, под которым это все хранится. Пак состоял их противоречий и был той самой зеброй, которую нужно оберегать от хищников в виде мыслей. Ведь Чимин стал для себя самым главным врагом, желающим добить свою раненую тушу вонзившимся в сердце кинжалом. Когда Чонгук влюбился до беспамятства, он отошел от максималистического видения мира, принимая наличие в человеке как «черных», так и «белых» полос. Чимин завораживал его своими вспыльчивостью, смелостью и бесстрашием и умилял проявлениями слабости, потерянности и доверия.       Поэтому, конечно же, Чон заранее был готов ко всему, взращивая в сердце броню ко всевозможным ужасам прошлого близкого человека, чтобы подставить свое крепкое плечо и защитить не только физически, но и ментально душу возлюбленного. Парень думает об этом парадоксе, Чимине и жизни в условиях эпидемии со всеми вытекающими, когда приносит к дому воду и выливает ее в приготовленный таз бесчисленное количество раз; когда отдыхает, лежа на тонком матрасе, прислушиваясь к ощущению стекающего пота по телу; когда садится за стол со всеми и слушает приятную новость о том, что Намджун поел. После этого, правда во время короткого отсутствия Минсока, вышедшего на кухню, Ким старший в порыве накопившейся за неделю гнева и ярости на себя и сложившиеся обстоятельства разгромил все, что осталось в спальной комнате. Но вспышка агрессии быстро закончилась, и мужчина даже немного поговорил с Юнги. К принятию плохих вестей предстоит пройти еще долгий путь.       Чон поглощает горячий рис, набивая желудок, и внимает разговорам за столом, как к громкому телевизору на фоне, иногда посмеиваясь и поддакивая, но активного участия не беря. Ему многое не нравится в текущей ситуации: многолюдность, шум, непонимание, что делать и куда бежать и живущая на подкорке паника. Но когда он смотрит на спокойного Чимина на другом конце стола, то приходит к выводу, что не все так плохо. При этом кто-то убавляет звук всего происходящего и вселяет надежду. Вполне вероятно, что это неосознанно делает солдат одной своей улыбкой.       При очередном взоре на его суженные от удовлетворения щелочки глаз, румяные щеки и растрепанные волосы Чон ярче всего видит, что готов ко всему. Что бы ему ни поведали, он это примет с полным штилем, показывая своим видом, что его чувства выше самых масштабных баррикад.       В конечном итоге ужин подходит к концу и начинаются приготовления к масштабной стирке, пока достаточно светло. Не желая создавать еще больше сумасшествия, все присутствующие решают по времени, кто за кем пойдет, и после последних приготовлений места для мытья, Чон удаляется в дом.              — Только чур не подглядывать! – громко объявляет Хосок, чья очередь первая, и отправляется на задний двор. Именно там между деревьев Мин вместе с Паком смастерили летний душ, ограничив пространство клеенкой, нагрев часть воды до состояния кипятка, поставив миску с черпаком и рассчитав допустимый объем воды на каждого, чтобы последнему точно хватило. Удобства сомнительные и напоминают давние каникулы у бабушки, когда ходишь босыми ногами по грязи и никакие бактерии тебе не страшны. Но есть в сегодняшних водных процедурах что-то родное, греющее душу и напоминающее, что все мы ближе к природе, чем к технологиям. Или, возможно, Чонгук слишком сильно хочет смыть с себя многослойный пот.       Время летит, словно опаздывает на поезд, а парни сменяют друг друга, входя в дом мокрые в сменной старой одежде со своей застиранной в руках, но зато счастливые и довольные, как никогда до этого. В процессе Чон молча помогает Чимину греть воду во дворе перед домом, чтобы никто не замерз, и даже медлительный Намджун, напоминающий контуженного бойца после битвы, споласкивается. Кроме Пака и Чонгука остается Сокджин, который, вдоволь выспавшись и вкусно поев, решает, что стоит как следует почистить перышки. Именно тогда становится известно, что экономить ресурсы – это не о нем. После его полосканий воды осталось немного, на одного человека, а вновь идти за ней у младшего нет ни сил, ни желания.       Решение было принято легко и быстро, без лишних раздумий, ведь кто может быть важнее себя для Чона? А такой человек существует и стоит прямо сейчас рядом.       — Иди следующим, – уверенно произносит парень Чимину, который трудился весь день для общего блага, при этом, кажется, даже ни разу не присев и не вспотев. Вполне вероятно, что он не сильно нуждается в водных процедурах, но Чону будет намного спокойнее, если вода снимет хотя бы частичку усталости вместе с грязью с крепких плеч старшего.       — Уверен? – удивленно спрашивает Пак, понимая, что это значит. Он не дурак и не слепой, чтобы не заметить небольшое количество воды и большие глаза младшего, смотрящие на него с обожанием и заботой.       — Как ни в чем, – отвечает Чонгук, беря последнюю порцию кипятка, и разворачивается, чтобы отнести воду на задний двор, где уже пусто. Сооруженный водосток работает неплохо, но все равно лужи чавкают под стопами, как после щедрого дождя. Поставив миску с водой возле натянутой клеенки, парень оглядывается, тяжело дыша и упираясь руками в бока. Он изрядно устал за день. Вокруг тишина и покой, где-то вдалеке поют птицы и скрипит из-за касания невидимой руки ветра калитка. Никаких посторонних глаз. Остальные парни, закончив с процедурами, наводят относительный порядок в спальнях, чтобы как следует отдохнуть ночью. Им нет дела до того, что происходит на улице.       Теплый ветер налетает вихрем на одинокую фигуру, разметая ее волосы в разные стороны и нежно гладя кожу щек. Чон поддается порыву и подставляет лицо под ласку воздушной стихии. Впервые за долгое время в мыслях покой, никакие думы не терзают его душу, неразгаданные тайны не воруют умиротворение, а будущее кажется далеким и неинтересным. Важен только миг здесь и сейчас. Чонгук и не замечает, как его веки закрываются, а сознание уносит игривыми волнами к берегам сказочной страны, где не существует тревог и печалей. Он бы мог стоять так вечность и даже больше, не чувствуя боли в ногах, усталости, поселившейся вдоль позвоночника, и сумрачной неопределенности, следовавшей по пятам. Он бы превратился в дерево, стал частью растительного мира и стоял бы, врастая корнями в землю и смотря на один и тот же горизонт годами. И ему не было бы скучно, в его душе жили бы лишь умиротворенность и любовь.       Глаза устремляются ввысь на потускневший небосвод, закрашенный розоватыми оттенками заката. Чон слышит, как к нему между строениями пробирается Чимин, но даже голову не поворачивает навстречу.              Приход старшего ничуть не спугнул найденный душой баланс, а лишь придал ему завершенности. Ведь без Чимина мир лишался красок и становился своим жалким серым подобием. Но, к сожалению, Чонгуку не принадлежит все время во Вселенной, и подготовленная вода стынет с каждой секундой, напоминая о том, что затягивать с принятием душа не стоит. Чон опускает голову и улыбается своим рассуждениям, что не скрывается от Пака, прижимающего к уже голой груди полотенце.       Фигура младшего источает давно утерянные для Чимина спокойствие и безмятежность, словно она не подчиняется законам этого мира и самолично устанавливает правила. Никакие невзгоды ее не могут задеть и потревожить. И старший хочет прикоснуться к этой высшей форме познания души, протягивая руку к расслабленному лицу Чона. Парень позволяет ладони погладить его щеку, зная, что он бы разрешил и многое другое своему возлюбленному. Его взор блуждает по бледной коже, под которой прячутся острые ключицы, и ниже к напряженному плоскому животу, аккуратному пупку и резинке штанов.       Ему нужно уходить сейчас, чтобы Чимин мог в комфортных условиях помыться. Время убегает сквозь пальцы, еще немного, и вода будет недостаточно теплой для тела. Чон встречается глазами с чужими, распахнутыми черными и любопытными, и вдруг отчетливо понимает, что одиночество Паку не нужно.       — Пожалуйста, помоги мне помыться, – шепчет Чимин свою заветную просьбу, продолжая водить огрубевшими кончиками пальцев по еле заметной щетине младшего на скулах и подбородке. Он исследует миллиметр за миллиметром каждую неровность, словно настоящее сокровище, неповторимое и найденное случайно. Чонгук является для Чимина реликвией, способной снять проклятие и изменить его жизнь. Даже сейчас, на заднем дворе заброшенного дома в окружении луж, солнечного света и деревьев.       — Подержать мыло и полотенце? – отшучивается парень, наконец-то разрывая завораживающий контакт кожи с кожей и отходя на шаг назад. Еще чуть-чуть, и ему не удастся сбежать. Но Чимин не воспринимает сказанное, как нечто смешное, отдает в руки младшего приготовленные чистые вещи и полотенце и цепляется пальцами за кромку своих штанов, быстро опуская их вниз вместе с бельем.              — И полить воду, – добавляет занятый раздеванием и приготовлением к мытью старший, пока Чон теряется от быстрой смены событий. Он послушно держит сухие вещи, наблюдая за тем, как Чимин небрежно откидывает в стороны элементы одежды и ищет спрятавшийся между травинками кусок мыла. Его молочная кожа похожа на полотно для закатного солнца. Она находит место для лучей в своих владениях в области спины и ягодиц, поселяя там самые искусные шедевры, вызывающие мурашки и чувство благоговения перед картиной.       Изнурительные тренировки и тяжелые условия работы ничуть не съели мягкость изгибов и природное обаяние мужской фигуры. Они закалили ее, сделали стальной под мягкой кожей, но не сумели превратить в жесткий кусок камня. Плавные линии, медленная походка и еле заметная улыбка были частью вложенной матушкой природой красоты, но также они неосознанно предназначались для одного зрителя.       Всегда.       Чонгук заворожен и не может отвернуться от величественной изящности в воплощении Чимина. Его непослушные руки развесили все тряпки на ближайшее дерево, а ноги беспрекословно направляются на свет к единственному маяку.       — Чимин, это опасно, – голос Чона идет вразрез с действиями, так как младший подбирается к парню, стоящему к нему спиной, слишком близко. И Пак точно может почувствовать сбитое теплое дыхание на своем затылке, но его это ничуть не смущает и не обескураживает. Он уверен в себе, своих словах, действиях и цели, которой оказывается никто иной, как Чонгук.              — Чем? – с наигранным удивлением спрашивает Чимин, поворачиваясь к младшему и заглядывая в его расширенные от наполнивших тело чувств зрачки. Это не было его очередной маской или перевоплощением. Чонгук чувствует, что старший по-настоящему открыт перед ним душой, будучи игривым и бесстрашным. — Ты боишься, что я съем тебя?       Пак выдерживает небольшую паузу и сокращает и без того ничтожное расстояние, чтобы приблизиться пухлыми губами к покрасневшему уху младшего.       — Только частично, – он шепчет еле слышно, находя руками опору в плечах Чона, немного на него наваливаясь на каких-то несколько секунд, а после быстро отстраняясь, любуясь тем, как красный цвет красит щеки парня, уловившего тонкий смысл.             Чон молчит и вглядывается в выражение чужого лица и фигуру, подмечая некоторые детали и делая для себя немыслимое открытие. Что-то в Чимине переменилось, а что же – глазу не уловить. Кажется, кое-кто наконец-то принял решение.       — Будет ли это правильно сейчас? – делает последнюю попытку уйти младший, наблюдая за тем, как Чимин берет мыло и становится возле цветастой клеенки, которая когда-то лежала на кухонном столе. Нарисованные на ней ядовито-красные маки переламывают солнечный свет и падают завораживающей тенью на тело, что ни в коем случае не хуже полевых цветов. Только лучше, ярче, красивее и изящнее. Оно светится под влиянием солнца и внутренней силы, от него невозможно оторвать глаз и уйти, тем более, когда его обладатель просит остаться.       — Что же «это»? Ты мне поможешь и все, – просто как дважды два объясняет Чимин, опуская мыло в воду и быстро намыливая ладони до создания густой пены. Его слова – обман, наглая ложь, и этот факт хорошо известен всем участникам разговора. Чимин позволяет себе подобную фразу достаточно легко, а Чонгук позволяет быть обманутым, кивая и беря в руку ковш, чтобы приступить к выполнению обязанностей.       Ему остается наблюдать за тем, как вода ласково обволакивает тело старшего, обнимая и убегая вниз в землю, оставляя после себя капельки влаги. Волосы Пака прилипают к лицу, ресницы слипаются и трепещут, пока Чимин втягивает воздух, откидывая пряди и оставляя на них пену. Чонгук шагает назад, сделав свою часть работы, но отвести взгляд от бесстыдного и смелого старшего не может. Тот гладит себя руками по груди, плавно распределяя вспенившуюся жидкость дальше к животу и бедрам, минуя пах. Завораживающие движения цикличны, они манят к себе и отталкивают одновременно, оставляя на ощутимом расстоянии.       Старший будто забывает о чужом присутствии, закрывая глаза и отворачиваясь от онемевшего в миг парня. Он трет длинную и крепкую шею, склонив голову в бок, напоминая при этом невероятного и уязвимого лебедя черного цвета, спускается ладонями вниз. И взор младшего покорно следует за ними, разглядывая напряженные мышцы спины от лопаток к пояснице с капельками воды и округлые ягодицы, на которых бы прекрасно смотрелись отпечатки рук Чона. Но сейчас мощные мышцы гладит их обладатель, щедро намыливая белой пеной и проводя пальцами под ними, прекращая любые действия.       Чонгук спохватывается слишком поздно – его безнравственные наблюдения заметили. Чимин, повернув немного голову, следит за пылкостью во взоре притихшего парня и, когда его внимание замечают, манит Чона к себе указательным пальцем, словно зазывая в смертельную ловушку заблудшего путника. Только младший осознает пагубность действий, вырваться из пучины, поглотившей его, даже не пытается и идет ей навстречу, не глядя набирая воды в ковш. Пришел час выполнять то, зачем его оставили, и обильно полить один колючий, но пленяющий цветок.       Брызги воды попадают на футболку и штаны Чонгука, которому до этого совершенно нет дела. Парень неотрывно следит за текущими ручейками по телесной почве, забирающих с собой пену, пот и пыль. Он ощущает себя настолько маленьким и незначительным. Вполне вероятно его снесет потоком бурной реки, пробирающейся от плеча Чимина к его пальцам по ходу вен, в путанице которых увяз младший. Он где-то там, между сосудами в чужом теле, связан по рукам и ногам и готов захлебнуться насмерть, но никак не расстаться со своей родной планетой.       Из умалишенных фантазий вырывает звонкий смех, бренчащий на самом важном органе младшего – сердце. Чон вертит головой, чтобы найти причину смеха, но ничего забавного из ряда вон не наблюдается. И это правда, ведь объектом, заполучившим все искорки радости и внимания, был он сам. Чимин смотрел на него, любовался и не мог поверить, что этот парень его. Играясь и руководя им, как наивным ребенком, Пак ни в коем случае не переступал черту и не насмехался, четко осознавая, что ему позволяют с собой играть и наслаждаться этим.       Несмотря на первоначальное впечатление, что именно старший дергал за ниточки, они оба понимали, кто держит в руках преобразователь напряжения, распределяя ток и посылая его импульсами в нужном направлении. Чонгук не был невинным мальчишкой или глупым слепцом, когда разрешил себе задержаться подольше возле воды, чтобы полюбоваться небом. Конечно же, он ждал Чимина и знал, что его никуда не отпустят. Почему он так поступал? Потому что сам не собирался отпускать. Ни на секунду.       — Думаю, тебе придется снять одежду, – немного успокоившись от эффекта проглоченных смешинок, заговорчески шепчет старший, отбирая из безвольных рук пустой ковш и кивая на большие пятна на чужой одежде, как бы объясняя, — она намокла.              Чонгук тупо смотрит на указанную проблему, а потом обратно на голого хена, который самостоятельно принимается смывать с себя остатки мыла, и позволяет желанному случиться. Его одежда летит куда-то в кусты, и как-то все равно, что с ней случится в дальнейшем. Никакого стыда и стеснения, ведь Чону скрывать нечего. Он подходит стремительно к занятому делом Чимину и перехватывает одним ловким движением пластиковый ковш из чужих рук, безмолвно говоря, что уже ничего не мешает выполнять данные ему обязанности. Старший смиренно замирает в ожидании очередной порции теплой воды, намыливая руки скользким мылом, и, когда Чон обливает его сполна, прилипает ладонями к телу младшего, совершая ими круговые движения, будто рисуя большие подсолнухи на чужой коже.              Чимин и Чонгук. Они действительно были друг для друга белыми полотнами, покрытыми теплым светом мягкого солнца, горами воздушной пены, чистыми родниками и мазками бесчисленных троп с мурашками вместо травы. И их все устраивало. Целиком и полностью. Полностью и целиком. В тот миг и час никакие тайны не могли рассоединить руки и тело.       — Раз такое дело, ты тоже должен помыться, – решает Пак, усердно продолжая намыливать плечи и грудную клетку младшего, пока тот пожирает его лик глазами, не в состоянии расслабиться. Чимин начинает говорить волнительно и еле слышно, отчего дух перехватывает. Чон чувствует себя голым нервом, к которому не боятся прикоснуться и разорвать все струны разом. — Так трудился без передышки, думал о других, бежал и защищал всех, а особенно меня. Ты заслужил отдых.       Напряжение бьет в голову, взбудораживая все до последней нервной клетки, но приклеенный к молодому телу Чимин не падает замертво от высоковольтного разряда, лишь часто трепещет, повторяя ритм сошедшего с ума сердца в груди младшего. Теперь Чонгук льет воду на самого себя, приводя в чувства и смывая следы, оставленные мягкими пальцами. После первой же волны, ушедшей в траву под ногами, самочувствие резко подскакивает вверх. Вероятнее всего, это заслуга не той небольшой порции влаги, окатившей напряженные плечи, а наличие улыбающегося солдата рядом, который был похож, скорее, на наивного деревенского паренька в тот момент, а не на огрубевшего и закаленного военного.       Чон запрещает себе много думать хотя бы на ближайшие минуты. Ему не так важны объяснения, признания и откровенности, как видение, приходящее к нему столь редко. Видение настоящего и уязвимого человека, открывающего не только свое бренное тело, но и душу, освобождая ее от всех замков и оков. Ошибки быть не могло – Чимин перестал бояться принять младшего в свое сердце. И эта высшая форма доверия, отраженная в широко открытых глазах и расслабленном выражении лица, заволокла туманом разум Чонгука, толкая вперед к тому свету в зрачках.              Сантиметры расстояния стремительно тают, как и плотная мыльная пена на озябшем теле, открывая новые неизведанные пределы кожи, к которым хочется бежать стремглав без страха и промедления. Чимин в руках парня чувствуется привычно хорошо и правильно. Ладони Чона ложатся как влитые и на талию, и на спину, и на бедра, находя себе укромное место повсюду, ведь сам Пак был убежищем для парня, влюбленного по уши. Старший же идет навстречу касаниям, ластится щекой к мокрому плечу, потираясь об него, и обнимает в ответ с выразительной нуждой в близости большей, чем возможно физически. Он вдавливает свои ребра в чужие, желая всей душой, чтобы те переплелись, обнимаясь, так же безупречно, как и конечности парней, и сердца поцеловались друг с другом, синхронизировавшись в ритме. Его дыхание сбивается то ли от перевозбуждения, то ли от страха, что Чонгук может раствориться в воздухе и бесследно исчезнуть.              В любом случае смену настроения улавливает младший, заботливо поглаживая мокрые волосы и массажируя кожу головы, пока их изголодавшиеся уста не соединились в жадном и требовательном поцелуе. Без воздуха, обещаний и мыслей языки ласкают друг друга, зарождая внизу живота уже знакомые костры, через которые никто не перепрыгнет без последствий. Чонгук даже не пытается, он летит прямиком в огонь, со всей скорости врезаясь в лицо Чимина, придерживая ладонями его голову. Еще больше, еще сильнее, еще быстрее. Им не суждено напиться друг другом, присосавшись к розовой каемке губ, ведь жидкость зависимого возбуждения, влечения и влюбленности перетекает из одного в другого и обратно. Так будет всегда и везде. Сейчас их сталкивает друг с другом, как два айсберга, одинаковых по силе, не только желание, а еще потребность в понимании, что одиночество – не про них. Им есть с кем разделить печали, горе и потери, и если Чонгук знал это уже давно по меркам апокалипсиса, то Чимин пришел к этому умозаключению час назад.       Вдруг в поцелуй встревает вода, естественным образом становясь соучастницей. Чонгук ошеломленно отстраняется на сантиметр, ведь далеко уходить он разучился, стоя под потоком воды и смотря в озорные глаза старшего, поливающего его. Чон не может бездействовать, поэтому сразу выхватывает кусок мыла, вспенивая его в руках, и обволакивает тело беззащитного парня своими ладонями, аккуратно с нажимом распределяя воздушную массу по животу, бедрам, спине, ягодицам – по всему, куда дотягиваются его руки. Он ставит перед собой первостепенную задачу – вымыть хена, и, кажется, его затею подхватывают. Чимин льет остатки воды на младшего и повторяет его действия, чтобы отмыть все грязь, пот и сомнения с вечно задумчивого парня. И вот они стоят вновь слипшиеся с помощью воды и моющего средства и ничуть об этом не жалеют.       Чонгук продолжает делать круговые движения по спине Пака, пока тот зарывается пальцами в его волосы. Их взгляды живут друг в друге, потеряв хозяев, данных природой.       — Это ведь не в первый раз, когда ты следишь за тем, как я моюсь, – со слабой улыбкой нежно тянет Чимин, откидывая голову назад и оголяя свою шею для ноющих от потребности коснуться губ. Его порочный рот своими словами толкает целовать, кусать и облизывать. — Помнишь?              Потому что да, Чонгук помнит. И трепет, зарождавшийся в груди от воспоминаний влюбленности, лишь повышает градус событий.       — Это было, кажется, в прошлой жизни, – шепчет парень в часто бьющуюся сонную артерию на доверчиво открытой шее и любовно целует ее. — Потому что в этой я твой от самого рождения.       У Чимина дыхание застревает где-то в груди и наружу вырывается лишь удивленный от услышанного хрип в то время, как шею солдата щедро орошают слюной. Вожделение дает о себе знать туго завязанным узлом, более напоминающим бомбу с обратным отсчетом, и проявляется довольно однозначными внешними признаками у обоих участников хаотичных ласк. Когда при очередной попытке Чона соединиться кожей возбужденная плоть старшего впечатывается в пах младшего, парни замирают в объятиях, переживая под веками многочисленные вспышки ударившей в голову чувствительности. Сладкое тепло вмиг сделало из мозга сахарную липкую вату, заставляя думать лишь об одном желании.       Они действуют одновременно: младший ползет ладонями по пояснице вниз, чтобы в итоге сжать пальцами мясистые ягодицы и не дать улизнуть коварному совратителю, а Чимин и не думает о побеге и совершает тазом поступательные движение вперед, увеличивая таким образом трение и накал утех. При каждом его движении обостренная восприимчивость дает о себе знать в разы сильнее, стреляя в двух влюбленных навылет одной пулей.       Чимин хватается за Чона без разбора, скребя ногтями по влажной коже и кусая в страстном поцелуе нижнюю губу. Ему хочется еще ближе и глубже попробовать младшего, показав таким образом свою готовность ко всему, что тот предложит. И, видимо, это искреннее намерение читается в лике старшего, который в своей хрупкости кажется самым сильным человеком в мире. Чонгук не просто влюблен, он глубоко восхищен тем, как преображается Пак. Без страха чувств, близости и самоненависти парень светится изнутри, открываясь и доверяя лишь одному Чону.       Чимин всегда избегал эмоциональных привязанностей, сводя отношения к физическим контактам без глубоких связей, но сейчас это нечто большее, нежели удовлетворение своих потребностей. Он знает наверняка, что Чон стал для него фокусом внимания, без которого все вокруг теряет контур и становится размытой кляксой. Это важнее секса, принципов и гордости.       Они двигаются синхронно навстречу друг другу, тяжело дыша и не разрывая зрительного контакта, словно испытывая партнера на прочность. А после так же единовременно срываются со сковывающих их цепей, стирая всевозможные границы. Чонгук громко шлепает старшего по пятой точке, наслаждаясь чужим стоном и сливаясь с ним своим, ведь звуки, издаваемые старшим, это рай на земле. Чимин всецело и всегда был его раем.              Не так давно парни решили поговорить, разобраться во всем и уже после продолжить или же оборвать их сложные взаимоотношения. Но мыслить здраво не выходит, уж никак. Страсть поглотила их разумы и превратила во взбудораженные нервы, требующее выхода энергии, или, в противном случае, они порвутся. Ведь вдали друг от друга парни сходили с ума от тоски, и напряжение копилось, росло в геометрической прогрессии и давило на макушку, в конечном итоге снося напором крышу и устремляясь к облакам.       Слов нет совершенно, рты заклеены поцелуями и стонами, глаза закатываются к небесам, чтобы зацепиться за бледный силуэт луны. И никого не существует, и ничто не вечно, кроме колеблющихся маятниковых движений их тел.       У Чимина получалось быть собой наиболее ярко в моменты интимной близости. И Чон не мог налюбоваться им, досконально запоминая образ разбитого и нуждающегося в нем парня без масок и грима. Идея, как же облегчить их нужду в воссоединении друг с другом, приходит к Паку первой. Он отыскивает ее между родинок на чужой груди, рядом с капельками влаги, которые слизывает шустрым языком, и спешит воплотить ее в жизнь.       Невзирая на неготовность тела к расставанию с теплом Чонгука, старший идет против своей слабой натуры и отодвигается от заведенного парня, разрывая все телесные контакты. Собственные мышцы противятся, стараясь вернуть жизненно важное ощущение чужого тела в каждом сантиметре голой кожи. Но Чимин знает, что делает, разворачиваясь спиной к недоумевающему младшему и опираясь руками о ствол ближайшего дерева. Все для Чона. Заметив промедление со стороны младшего, Пак оборачивается и призывно шлепает себя по бедру, чтобы уничтожить все зародившиеся за доли секунды сомнения. И это работает на «ура».       Чонгук пока что мало понимает, в чем суть затеи, ведь о полноценном половом акте и речи не может идти: не те место, время и обстоятельства. Но стоять в стороне и наблюдать за изощренными действиями старшего он тоже не может. Поэтому приходится довериться хитроумному парню на свой страх и риск. Чон любовно обводит ладонями багрово-янтарные из-за последних солнечных лучей ягодицы, гладя их и взглядом в том числе. Он наблюдает за тем, как старший плотно сжимает бедра, отчего мускулы проступают куда более отчетливо, завораживая своим видом. Так и хочется мять, сжимать и ласкать эти прекрасные сильные ноги, в чем себе парень не отказывает, получая похвальный стон. Он двигается в правильном направлении, уделяя особенное внимание не только выпяченной пятой точке, но и нижним конечностям, которые тянет укусить.       В какой-то момент, в разгаре незатейливых движений, Чон просовывает ладонь между бедер, продвигаясь вверх к паху, и внутренне умирает от горячих ощущений тесноты. Его пальцы ласкают промежность старшего, пока в голове окончательно не проясняется такой притягательно грязный замысел Чимина, сжимающего особенно старательно руку младшего и кусающего себе губы, чтобы сдержать слишком громкие крики. Все-таки посторонние наблюдатели не желательны.       Выдержать нечеловеческое напряжение достаточно долго невозможно. Волна накрыла Чона с головой стремительно, и если быть в ее власти слишком долго, то можно вполне успешно задохнуться. Парень не в состоянии терпеть и растягивать вступление до изнеможения, его кредитные лимиты исчерпаны. Поэтому рука стремительно покидает укромное место, обхватывая талию и поглаживая расслабленный живот, а ее место меж бедер органично занимает твердый член. Чимин ситуацию не облегчает, сразу сжимая в тисках половой орган и увеличивая таким образом давление.       Чону кажется, что он провалился под землю, настолько болезненно приятные ощущения его подбросили вверх, а после – вниз в попытке раздавить в лепешку. Такие нужные теснота и тепло чужого тела заволокли собой взор и мысли, уводя за руку безвольного парня в дебри плотских утех, чьи врата открываются лишь с одним человеком. Тело давным-давно действовало самостоятельно, начав активные поступательные движения, ничуть не уступающие половому акту с проникновением.       Судя по вырывающимся неконтролируемым стонам старшему тоже очень даже приятно. Этот новый стремительный опыт без тянущихся дразнящих прелюдий был по-своему завораживающим и вносил новое звучание в страстное слияние двух тел. Как рушащая все на своем пути безжалостная лавина, как пятибалльный ураган, сметающий дома под фундамент, как дождь с ветром, как буря, как апокалипсис. Все это нес в себе Чимин, но от него не хотелось бежать и прятаться. Наоборот. Встать под шквальными порывами стихии и расставить в стороны руки, чтобы оторваться от земли и раствориться в небытии. Чонгук не был против такого исхода, и нечто похожее чувствовал Пак, хоть и объяснить свои чувства не мог. В его груди все переполошилось, смешалось и осталось неизведанным. Хотя одна истина для старшего была открыта – без Чона уже никак. И дело не только в страсти, общем деле или поступках.       Грубая кора дерева впивается в кожу ладоней Чимина, но тот этого не замечает, ведь значение имеет лишь находящийся за его спиной Чонгук, что упорно старается наращивать темп, так мило зажмурившись и прикусив нижнюю губу. Младший потерян в удовольствии и отдан Паку в ответ, всеми фибрами излучая свое послание старшему: «Ты можешь делать со мной все, хоть оттолкни прямо сейчас, и я упаду к твоим ногам». И Чимин читает каждое слово в мягких любовных поглаживаниях, заботливых касаниях кончиками пальцев вдоль позвоночника и тихом дыхании, которое боится спугнуть.       И от понимания, что Чон получает не абы какое удовольствие, приятный жар льется по сосудам Пака высокоградусной лавой, сжигая все мосты и дороги назад к одиночеству. Порог чувствительности снижается за секунды, и чем дальше, тем ближе подходишь к краю. Но упасть совсем не страшно, ведь за спиной стоит еще один человек. И лететь вместе – это совершенно другое явление, нежели одному. Крылья же отрастут, верно? Когда-то Чимин лично это сказал младшему, хотя особо в эти слова не верил, а сейчас глупо верит и ждет ощущение мягкости пера позади. Меж лопаток появляются порхающие поцелуи, и это ничуть не хуже.       Необратимость последствий, которые влекли за собой отношения с Чоном, все еще пугала старшего, но к страху примешалась перманентная привязанность, от которой не избавиться колкими фразами и опрометчивыми поступками. Чимину всегда было легко раздеться и вступить в физический контакт с человеком, привлекающим его. Попытка привести голову в порядок и насытиться хоть какими-то положительными эмоциями, словно они способны зашить все дыры в душе. В своих чувствах Пак разбирался с трудом, вылавливая их отдельные ноты из какофонии звуков. А так, после секса, всегда приходило такое нужное ощущение нормальности, шум в голове стихал, настроение не колебалось, подобно кардиограмме, и Чимин находил шаткое равновесие. Пусть ненадолго, на жалкие доли секунды. Но это помогало почувствовать себя целостным.       Кто же знал, что Чонгук сумеет обойти все преграды, пережить мороз и холод и пробраться в черствое, как столетняя буханка, сердце. Чимин из-за неподвластной ему силы в чужих руках боялся младшего, но вместе с тем его тянуло к нему невидимым магнитом. И если бы он знал наперед исход событий, то все равно бы поцеловал, подтолкнул и спровоцировал Чона. Уж слишком ему нравится ощущение трепыхающихся птиц в грудной клетке. Все привычные касания перевоплощались в ранее неизведанные катализаторы и делали из Чонгука исполнителя, для которого тонким инструментом был Чимин, дрожащий и тянущийся навстречу. С этим парнем все старое обретало приятную новизну, а приевшееся превращалось в открытие. И даже сейчас, отдаваясь без остатка этому человеку, Пак ничего не требовал взамен, зная, что ему достаточно лишь ощущения чужого удовлетворения.       Темп растет, и младший даже не думает останавливаться в погоне за разрядкой, хотя на мгновение притихший Чимин его настораживает.       — Ты в порядке? – участливо спрашивает он в самое ухо и покрывает короткими преданными хену поцелуями его загривок, чувствуя растущую улыбку от заданного вопроса.       — Конечно, лапушка, не останавливайся, – уверенно говорит старший и забывает обо всем, когда на его пах опускается ладонь Чона, решившего как следует позаботиться о своем партнере.       Стимуляция с двух сторон очень быстро заставляет дышать коротко и часто, пот проступать на висках, а глаза Пака закатываться. Понимание, что Чонгук не может больше терпеть и хочет закончить начатое вместе, проводит разряд от кончиков пальцев на ногах к макушке, скапливая все напряжение внизу живота, словно мощный огненный шар. Еще пара движений, и станет совершенно легко, тело перестанет весить тонну, и можно будет взлететь даже без крыльев. Чон стонет высоко и тонко, с надрывом, и Пак ощущает нечто липкое и влажное у себя между ног, отчего вторит нежному голосу и, не сдерживаясь, изливается в широкую ладонь.       В ушах громко бахает сердце, в черепной коробке пустота, перед глазами шершавая поверхность дерева, а в сердце непоколебимое ощущение, что Пак все делает правильно. Рядом с Чонгуком ему легче дышать и существовать, он кажется себе не таким уж безнадежным монстром. Возможно, получится стать человеком, хоть немного. Легкость и простота, пришедшие с младшим, превращает все точки в запятые. Чимин видит, с каким обожаниям на него смотрят, и неосознанно кутается в такой нужной его душе любви, неизведанной ранее. Ему, несомненно, нравится, как его беспамятно любят, но вместе с этим он не заметил, как влюбился сам, играясь, притворяясь и дразня.       Чимин, восстанавливая дыхание, лениво разворачивается лицом к младшему. Хватит ему прятаться, пора принимать решение. Его рука ползет по влажной шее на щеку Чонгука и осторожно гладит, пока глазами Пак изучает парня, которому хочет всецело довериться. Чон прижимается к ранимому и открытому мужчине, не находя в себе силы отступить и закончить их момент единения, подходящий к концу. Парень всегда чувствовал, что отдает больше, чем получает, но, по его мнению, это было так несущественно. Сейчас же ему кажется, что Чимин молча уйдет, отшутится или начнет говорить о совершенно других вещах, не желая копаться в никем не произнесенных громких проблемах. Но старший удивляет и действиями, и словами. На его устах слабая улыбка, в глазах отражение младшего, мокрые волосы откинуты назад. Он сильный и настоящий, как никогда.       — Я не умею любить, Чонгук. Это для меня дикость, неизвестность, – нежно и смущенно признается Пак, продолжая водить пальцами по чужому виску, поглаживая его.       — Это не нужно уметь, – выдыхает младший в манящие губы, ощущая как дрожь пробирает его до костей, и непонятно, то ли это из-за прохладного ветра, погладившего мокрую кожу, то ли от неожиданных откровений.       — Я боюсь тебя обидеть нечаянно, – пытается объяснить Чимин, хотя получается откровенно плохо, так как он сам до конца не понимает свои мотивы. Рядом с младшим ощущение внутренней пустоты уходило, но появлялась тревога, в причинах которой следует разобраться. Глаза бегают по сторонам, чтобы найти якорь для мыслей и психики, и находят оставленные на ветке сухие футболки – единственная чистая одежда. Они колышутся, грозясь в любой момент свалиться в лужу и перестать быть пригодными для сна, но вопреки всему продолжают держаться за тонкую веточку. Смотря на белую ткань, Чимин находит в ней неизвестные слова, льющиеся потоком. — Или еще страшнее, что когда ты узнаешь меня настоящего, то отвернешься от меня. Я перестану быть тебе нужен. Столько эмоций я не вынесу, меня разорвет изнутри. Меня пугает возможность стать слабым, доверчивым и слепым. Я боюсь близости.       Чонгук несколько секунд молчит, но эти мгновения тянутся для старшего вечность. Он успевает придумать план отступления, и пару дерзких фраз уже вертятся на языке. Но Чонгук прижимается вплотную и наклоняется, сгорбив спину в неудобной позе, чтобы прижаться ухом к груди старшего, где судорожно трепещет сердце, сбившееся с ритма. Его любимое сердце, обозначающее то, что Чимин никакая не машина для убийств.              — Вот именно, ты не «не умеешь». Ты боишься. Не отталкивай меня прошу, – просьба звучит по-детски наивно и просто, отчего у Чимина болит за грудью, а глаза непривычно слезятся. Он никогда не посмеет оставить Чонгука, такого нуждающегося и отдающего все до последнего. Пак, сам того не понимая, все время давал призрачную надежду младшему, поддерживая его, находясь рядом и разрешая чувствовать к себе нечто большее. Но какая-то часть Чимина все еще хотела призвать Чона к разуму, открыть ему глаза на отвратительную правду, не сулящую ничего хорошего им в будущем.       — Но это не здоровая связь, это зависимость. Я не могу совладать с эмоциями, взять их под контроль и вести себя ожидаемо, – объясняет он, одновременно желая и нет, чтобы его услышали, поняли и приняли во внимание. Странные мы все-таки люди, пытаемся переубедить тех, кто видит в нас нечто хорошее, а, когда выходит, страдаем от одиночества. Чимин бы тоже страдал, если бы Чонгук вдруг прозрел и ярко увидел мрачно нарисованное будущее для себя и хена, но он не увидит, как бы ни старался. В его душе живут и растут прекрасные цветы глубоких чувств. Чон отрицательно качает головой, отрывая ее от груди и заглядывая в ничего не понимающие глаза Пака. Пусть хоть сотня зависимостей Чимином, ему все равно. Он видит насквозь парня перед собой, читая спрятанные далеко в темноте зрачков страницы, и спешит разогнать едкий дым замешательства.       — Любимый человек не делает тебя немощным и не является твоим слабым местом. Он, наоборот, придает сил. Почувствуй это, Чимин, – попадая точно в цель, произносит Чон и тут же прикладывает ладонь замершего и растерявшего все слова парня к своей грудной клетке, пока его рука находит стук сердца Пака. Их тела покрылись мурашками от прохлады и чувственности момента, крупно подрагивая, но никому не было до этого дела. Старший завороженно смотрел на свои пальцы, под которыми резво бился кровеносный орган, и оказался завороженным этим ощущением жизни под мягкими пучками. Чонгук предложил ему свое сердце на блюдечке, в кулаке сожми – остановится, повинуясь. Но взамен также впился ногтями в кожу, натянутую на ребрах. Пак не препятствовал, ощущая, как сердцебиения синхронизируются и изучают друг друга. И вновь прямой взгляд в глаза, ведь Чон ждал, когда к нему поднимут симпатичное лицо, чтобы донести смысл как можно отчетливее. — Ты черпаешь энергию из страха перед прошлым, настоящим и будущим, но можно из любви. Разреши себе.       Он тянется вперед до того, как Чимин вообще что-то успевает сообразить. И вот его губы так интимно целуют кончик чужого аккуратного носа, вызывая задержку дыхания и легкое помутнение.       Чонгук молча отстраняется, отчего Пак разочарованно вздыхает. Наваждение понемногу уходит вслед за младшим, но тело продолжает быть вялым и бесконтрольным. Парень глядит на то, как младший смывает со своего тела уже остывшей водой остатки происшествий и наскоро застирывает всю грязную одежду. Не голышом же завтра ходить. Развесив тряпки на натянутой веревке рядом с высохшими штанами кого-то из товарищей, Чон берет одну из белых футболок со сменным бельем и быстро надевает на себя.       Безвольный хен все это время может только наблюдать, так и оставшись приклеенным к дереву, с которым кажется сросся. Забери у него опору – упадет и не шелохнется. Чонгук медлит и не уходит сразу в дом, закончив все дела за себя и хена. Он бы его еще заботливо помыл, но решает дать личное пространство и время для того, чтобы прийти в себя. Все-таки близость не была запланированной, и сейчас младший чувствует себя немного неловко и виновато, словно не оправдал ожиданий и сорвался. Но никто на него вроде не обижается. В голове вертится вопрос, мучавший на протяжении всего дня. И он возник из-за желания быть ближе к Чимину, а не только из-за праздного любопытства, поэтому Чонгук решается.       — Все хотел спросить, что тебя заинтересовало в окне? Ты так внимательно смотрел на улицу утром, – после сказанного младший наблюдает за тем, как Пак грустно улыбается, склонив голову к земле, словно вспоминая о чем-то далеком и приятном.       — Просто красивое камфорное дерево, – старший не врет, но и не говорит всей правды, смотря прямо в глубокие глаза Чона. Тот лишь довольно кивает в ответ, замечая неподдельную искренность и ранимость в образе парня – такого же тонкого и хрупкого, как деревце рядом с ним, словно его отражение.       — Я буду ждать тебя внутри, – Чонгук вкладывает больше смысла, намекая на откровенный разговор, и Чимин понимает, что у него все еще есть выбор. Младший никогда его не отнимал, слепо следуя за желаниями солдата. И от этого ошеломленного понимания рука неосознанно ложится на грудь, чтобы растереть ноющий комок боли и страха, от которого все органы сжались в маленькую точку. Пак смотрит на спину удаляющегося парня, на его голые ноги и еле виднеющиеся боксеры и невольно улыбается. Пусть через пытки и отречение, но он понимает важность момента и невозможность повернуть назад.              Чимин торопливо смывает с себя остатки выжившей в столкновении пены и естественной жидкости, запрыгивает в футболку и трусы, не отрывая взора от постиранной младшим своей одежды, и в последний миг стопорится. Несмотря на спешность и желание побыстрее закончить задуманное, Пак не может представить, что расскажет все за один присест. Но лучше вырвать с корнем из себя все разом, чем растягивать мучительную пытку. А там кто знает – может быть, если с кем-то поделиться, то и правда станет легче существовать. Чимин дышит глубоко полной грудью до легкого головокружения, чтобы вымести из разума остатки неги и наслаждения, и постепенно погружается в прошлое, вспоминая лица тех, кто его таким сделал. Кто играл даже второстепенные роли, все были причастны, и это решал не Чимин, а порезанные острыми поступками и словами еле живые нервы.       Чонгук же был другим, он знал больше остальных, разглядев за оболочкой, привлекательным телом и тонной грима кое-что незапятнанное, боязливое, надломленное и прекрасное. Когда он смотрел на Чимина, то старший знал, что тот видит его. Каким же надо быть дураком, чтобы отталкивать и сомневаться в Чоне?       Пак сжимает губы, продолжая улыбаться от чувства невыносимой боли под ребрами, и ступает в дом, чтобы пойти за младшим и рассказать все от начала до конца. Все, что помнит, по крайней мере. Пока его не начнет тошнить и рвать кровью от отвращения к самому себе. Пока перед глазами не начнут плясать белые пятна. Пока рот не умолкнет, а тело не свалится бессильно в чужие объятия. Потому что он был сыном монстра и монстром во плоти.

***

      — У тебя целый арсенал ножей, но иногда ты же можешь ими не пользоваться, все зависит от ситуации, да? – шепотом спрашивает Чонгук, аккуратно гладя старшего по спине и без страха быть отвергнутым или раненым позволяя прижиматься к себе еще ближе. Он был таким, как и обычно: с душой и незащищенным сердцем нараспашку, готовым принять все, что ему предложат, от поцелуев до оружия.       — Конечно, – Чимин соглашается, не понимая, к чему эта реплика. Он пришел минут пятнадцать назад и до сих пор не смог выдавить ни слова, пусть и шел с боевым настроем, как на одну из сложных миссий. Но, когда он увидел младшего с его большими теплыми глазами и немного приоткрытым от любования Паком ртом, вся решительность исчезла как по щелчку пальцев.       А если он потеряет Чона? Единственного, кто поддерживает в нем связь с реальностью, ценит и заботиться лучше, чем о себе? Вдруг этот светлый и чувственный мальчик отвернется от него после всей истории, не желая больше слышать даже голос солдата, кожу которого выцеловывал вдоль и поперек? Тогда уж лучше привычное опустошающее одиночество, сжимающее мужское горло своими костлявыми пальцами.       Чон был прав. Существовать гораздо проще, когда ты не осознаешь или не имеешь любимых и близких. Потому что Пак чувствовал себя уязвимым, подстреленным птенцом, выпавшим из гнезда, не научившись летать.       — Эти лезвия дают тебе выбор: пользоваться ими или нет. И ты всегда делаешь его в свою пользу, – продолжает свою речь Чон, заставляя прислушаться и сконцентрироваться на его мягком голосе, и пропускает между пальцев еще влажные темные пряди, — Чимин, я сейчас не о тех ножах, которые ты точил утром, а о твоих внутренних острых лезвиях. Их тоже очень много.       Чужой нос утыкается в макушку Пака, вдыхая аромат и даря старшему чувство защищенности, пусть разговор и предстоял весьма тяжелый, а ночь бессонной.       — Я не совсем понимаю, – Чимин хмурится, прикусывая губу и закрывая глаза, и старается заглянуть в самые темные уголки своего внутреннего мира. Но ничего не видно, он протягивает руку, слепо идя на еле слышный звон металла, и вдруг резко отдергивает ладонь. Что-то глубоко и больно порезало его, ограничивая доступ к внутренним секретным хранилищам. Парень удивленно смотрит на свои ладони, не найдя следов ран и крови, и, ежась от реалистичности картинки, вжимает свое тело в чужое под тонким покрывалом. — Возможно, ты прав.       Его сильный и непробиваемый характер был самым действенным способом спровадить недоброжелателей, но Пак никогда бы не подумал, что выточенные временем и упорством качества будут играть против него. Он перекраивал себя, подстраивал под ситуации, менял маски и извивался, словно уж, которого невозможно поймать, разбрасывая лезвия в разные стороны и чувствуя мнимую защищенность. Но в какой-то момент Чимин обрубил своим же холодным оружием конец ниточки, ведущей его наверх.              — Ты не находишь, что не доставать эти ножи и никого не ранить – это тоже твой выбор, который делает тебя только сильнее? – ненавязчиво рассуждая, спрашивает Чонгук без ожидания ответа под тихий удивленный вздох слушателя. Пак никогда не думал, что существует вариант никого не ранить и что это может означать нечто выигрышное, а не безвольное. Младший путешествует пальцами от волос на затылке по напряженной спине к голой коже предплечья, рисуя на ней пускающие мурашки узоры, а после, не встретив сопротивления, переплетает их ладони. Его губы дрожат от волнения и желания правильно донести столь важную информацию до Чимина, а глаза смотрят куда-то глубоко, обещая навечно остаться в старшем. Пак боится моргнуть и пошевелиться, чтобы Чонгук не исчез, как слишком красочный и желанный мираж перед путником, потерявшим последнюю надежду. — Ты можешь быть сильным, имея множество холодного оружия в душе и не используя его. Необязательно махать ножами, Чимин. Ты сильнее страхов, эмоций и прошлого. Не позволяй им руководить собой, делай выбор самолично.       Чимин не заметил, как все-таки разорвал зрительный контакт и уткнулся лицом куда-то в мужскую грудь, будто пытаясь спрятаться. Темнота обратной стороны век одновременно пугала и успокаивала парня, который вдруг перенесся на много лет назад и вновь стал тем маленьким мальчиком, который любил прятаться в теплом шкафу. Теперь вместо деревянных стенок у него есть крепкие руки Чона, подарившие не менее устойчивую безопасность. Вот бы кто-то в детстве укрыл его своим телом и сказал нечто похожее. Возможно, тогда бы жизнь сложилась по-другому. Пак может легко подставить свое тело под пули, дать себя избить и выдержать многочасовую брань в свой адрес, но его крепость пала перед наивным и верящим в любовь парнем. Лежа на полу на твердом футоне рядом со взъерошенным и волнующимся за него Чонгуком, старший почувствовал готовность ко всему. Вот только с чего начать: с самого травматичного события или же с первого воспоминания?       — Тебе не кажется, что подобрать нужные слова – это самое сложное? – Чимин смотрит в мутное окно на то, как сгущаются краски неба, которое оставалось, невзирая на зараженных, насилие и несправедливость, таким же прекрасным.       — Найти их проще, чем произнести, – Чон всеми способами оберегал и пытался напомнить, что старший не один, но именно сейчас Чимин ощутил, что ему нужно пространство для тела и мыслей. Ему стоило сделать только одно движение, чтобы вызволиться из сладкого и теплого плена.       — Но у тебя всегда так хорошо получается, – на негнущихся ногах он подходит к оконной раме и дергает за ручку, чтобы пустить свежий воздух в своих легкие. Получается с третьей попытки, зато после этого дышать и решиться становится легче. Чимин оставляет окно немного приоткрытым и спешит сесть на матрас, не боясь внезапного нападения монстров, ведь у него с ними налажена пугающе точная радиоволна. Сегодня они не придут.       — Для этого я рядом, – шепчет на грани слышимости Чон, прибавляя уверенности старшему, который сидит совсем близко, но не касается ни одним миллиметром собеседника. Пространство и свежесть помогут ему собраться и выудить на свет тягучую грязь прошлого, но когда станет совсем невмоготу, то Чимин рухнет в руки, готовые его принять в любой момент.       С такими убеждениями Пак начинает монотонно свой рассказ, стараясь не задумываться в процессе над смыслом сказанного и не акцентировать свое внимание на деталях, всплывающих в памяти. Если он погрязнет в прошедших днях, то больше не выберется. Но если продолжит молчать, то никогда не изменится. А вот быть тем, к чему он так долго стремился и в чем преуспел, Чимин, оказывается, не хочет.       Поэтому он говорит долго, с остановками и непроницаемым взглядом, потерявшись в минутах настоящего и прошлого и оставшись где-то посредине. Где слышны прерывистые вздохи и задержанное дыхание младшего, где истошно вопит мать и ругается басом отец, где ласковые ладони Чона укрывают его и где ощущаются разноцветные болезненные побои под чужими давно мертвыми пальцами родителя. Пак слышит ровный стук армейских сапог, смех Инсу, шелест разлогого дерева перед домом детства и короткие телефонные гудки. Он видит пятна крови, скрюченную на полу женскую фигуру, бегающие по потолку и стенам тени, захватывающий репортаж об убийстве и свои дрожащие руки. Потоки холодного воздуха. Боль под ребрами. Одышка. Упорство. Почта. И все по кругу.       Чимин выуживает на свет все не ради Чонгука, пусть он и стал триггером, а ради самого себя. Того несмышленого и беззащитного мальчишки, который оказался слишком одиноким и слабым.       Где-то посредине длинного монолога Пак оказывается в бережных руках младшего, как внутренне и надеялся. Его тело знобит и дрожит без устали, но Чон его укрывает, защищает и успокаивает только своим присутствием. Поэтому до физической составляющей нет дела. Он лишь надеется, что голосовые связки не подведут, ведь хрипотца и напряжение все больше оседают на них, ломая и заглушая. Последние важные слова приходится шептать, едва касаясь губами чужого уха.       В конечном итоге Чимин закрывает глаза без сил, разрешая себя покачивать на волнах заботы. Чонгук никаким образом не показывает презрение или потрясение, он лишь всячески помогает очистить душу от собравшейся гнили, засовывая подальше собственные эмоции. Старший делает попытку приобнять парня, и тот тут же, понимая намек, уперевшись на руки, укрывает лежащего на полу своим телом, как одеялом, чтобы окутать теплом и спокойствием.       Еще несколько секунд и Пак разрешит провалиться себе в глубокий сон, настойчиво догоняющий его, но перед этим он должен кое в чем убедиться. Потерял он Чона или нет? От этого зависит, предстоит ли ему сладко уснуть или же упасть в страну кошмаров?       Пак вдыхает запах чистого тела и отказывается его выдыхать, его холодный кончик носа водит по чужой шее, а руки безвольно лежат по швам, куда их положил младший. Если кто-то захочет, то легко сможет убить грозного солдата и не встретит никаких преград. Это прекрасный шанс действовать. Так чего же ты, Чон, ничего не делаешь? Если боишься использовать пистолет или пули, то слова тоже сгодятся. Они бьют ни разу не хуже и наверняка.       Парень продолжает молчать после последнего предложения старшего, но не отстраняется ни на миллиметр, обдавая своим жаром продрогшего от ледяного ужаса прошлого Чимина.       — Извини, что не рассказал раньше, – хрипит Пак, боясь смотреть в глаза младшего, ведь в них может прятаться нечто чужеродное и ядовитое. Один взор – и парень умрет, становясь навечно пустой пергаментной оболочкой себя прежнего. Лучше пусть Чон обрубит все раз и навсегда без сомнений. — Я тебя расстроил?       — Нет. Все хорошо, Чимин, – незамедлительно отвечает младший, стараясь выровнять дрожащий голос и вселить спокойствие в уязвимого возлюбленного. Пак подмечает некие колебания в предложениях, но беспрекословно верит сказанному не в силах сопротивляться. Для большей убедительности Чонгук опускает свои губы на щеку, кратко целуя кожу и чувствуя солоноватый привкус. — Ты просто-напросто стал тем человеком, который способен защитить тебя маленького. Все в порядке. Я рядом. Засыпай.       Старший внимает каждому слову, вцепившись пальцами в чужую футболку и все еще не решаясь посмотреть в чужие глаза. Убаюкивающий тембр, нежные поглаживания и присутствие рядом близкого человека, который теперь знает все, работает лучше сильнодействующего успокоительного или же привычной физической расправы. Чимин падает в царство снов глубоко и надолго, будучи морально истощенным, но уверенным, что ничто не будет как прежде.       Чон терпеливо ждет, когда дыхание старшего выровняется, а сильные руки отпустят его, давая возможность сесть рядом возле спящего. Внутри разверзается огромная пропасть и бушует ураган, который нестерпимо давит на легкие. Наконец-то парень дает волю эмоциям, закрывая ладонями лицо, лишь бы немного прийти в себя. Слишком много фактов и событий свалилось на его голову, причинив мощное сотрясение, и единственное, что Чонгук понимает наверняка: он никогда не отвернется от Чимина. Не сможет.       Столько боли и страданий с самого детства преследовали невинную душу, заставляя ее разломиться, зачерстветь и заострить свои углы. Выживание началось для Пака, как и для Чона, еще задолго до апокалипсиса и приняло для каждого разный облик. Чимин пытался защитить себя, спасти остатки здравого разума и стать тем, кто решает, кому нужно переживать нестерпимые муки.       Ребенок, живший до сих пор внутри бывалого военного, громко плакал, боясь вылезти наружу, показать свою слабость и попросить о помощи. Он ждал проявления заботы и неравнодушия к себе, но каждый раз натыкался на сухость, жестокость и безразличие. В конечном итоге, прошло слишком много времени, чтобы выбираться наружу. Чону было больно вместе с маленьким Чимином, он переживал каждый рассказ, живо представляя себя на месте напарника, и прижимал колени к груди, чтобы сохранить немного тепла, убегающего от ледяных картин.       Захотелось докричаться через года до Чимина, изменить прошлое, вытащить мальчика из неблагоприятных событий и заставить открыться людям, но ничего из этого невозможно. От несправедливости и собственной беспомощности за грудиной печет и взрывается, кажется, маленькая ядерная бомба. Только сейчас Чон понимает, насколько крепка его связь с Паком, потому что он умирает ежесекундно, хватая прохладный воздух ртом от понимания, почему Чимин такой, как есть.       И все, что остается Чону – это создать безопасность нынешнему Чимину, оградить его от неприятностей и окутать любовью. Возможно, тогда, подобно глубоко спящему бутону, прячущемуся от заморозков, этот неустойчивый и запутавшийся в себе парень начнет раскрываться. Ведь Чонгук уверен, он необычен и прекрасен, несмотря на все произошедшее.       Вдруг яркая вспышка ослепляет мозг, и младший застывает, будучи ошеломленным собственной догадкой. Весьма примечательный факт ускользнул из его внимания на пару минут, а после осознания кардинально изменил ход мыслей. Чон сорвался с места и подбежал к своему брошенному рюкзаку с открытой пастью, принявшись в нем торопливо рыться. Искомое находилось под аптечкой и грудой одежды на самом дне сумки в потайном карманчике. Небольшой сложенный в несколько раз лист бумаги, содержимое которого парень думал уже никогда не разгадает. Тоненькая ниточка, связывающая его с Канджуном, последняя зацепка в поиске решения проблем и шанс на лучший исход хотя бы для горстки людей в этом умирающем мире, дышащем через раз.       Чонгук подходит к окну, чтобы слабый свет луны хоть немного осветил ему хаотичный набор букв на листе, и карандашом пишет поверх неудачных вариантов расшифровки еще один. Он делает последнюю попытку разгадать тайное послание, затаив дыхание и боясь ошибиться в алгоритме. Перед глазами все плывет, когда парень понимает, что буквы наконец-то стали собираться в понятные его мозгу слова. Последнее напутствие Чону от Канджуна, который перед смертью возложил все надежды на молодого коллегу. Из-за слабости и дрожи вырванный из блокнота лист падает на пол, и Чонгук стремится последовать за ним, больно врезаясь коленями в твердый паркет. Встать он больше не сможет, лишь продолжает смотреть на начерченную впопыхах разгадку сложного шифра, ключ к которой был все это время под носом у Чона.       Парень медленно поворачивает голову к мирно спящему старшему, чье заветное имя преобразило бессмысленный текст в весьма понятное послание, и удивляется самому себе и своей нерасторопности. Смысл написанного доктором Ли шифра имел не такую большую важность, как слово-ключ, дающее доступ к тексту. И в этом была загвоздка, ведь никто даже не догадывался, что случайно встретившийся на пути солдат мог быть всем не только для влюбленного Чонгука, но и человечества.       Младший громко вздыхает, когда старший недовольно ежится, ощущая через сон отсутствие рядом Чона и его приятного тепла. Быстро сложив лист бумаги и положив его на место, даже не взглянув еще раз на содержимое, Чонгук с бешено колотящимся сердцем возвращается к своему возлюбленному, чтобы согреть его и укрыть от всех недоброжелателей. После новых деталей о личности спящего парня отношение к нему или степень привязанности отнюдь не изменились, но значительно прибавилась тревога от понимания надвигающейся опасности с разных сторон. Зараженные. Военные. Ученые. Любой человек мог представлять угрозу для пусть и натренированного, крепкого и стойкого, но такого раздробленного на мелкие кусочки, искаженного и раненого парня.       Ведь Пак Чимин всегда был ключом к разгадке. Он был самым первым. Хотя даже не так.              Чимин был нулевым.       С него все началось.       И если кто-то узнает об этом, то Пак никогда не сможет жить спокойно, а станет целью для всех. Доктор Ли перед смертью попросил беречь и быть рядом с военным не просто так, сейчас его слова играют новыми красками, создавая в груди парня еще одну дыру. Сокджин был прав, когда сказал даже шепотом не произносить подобную правду.       Поэтому Чонгук должен быть более осторожным и внимательным к окружающим. На его плечах задача защищать и оберегать Чимина не только от зараженных, но и от людей, которые ничем не уступают первым, а иногда даже опаснее тварей, чьи действия можно легко предугадать.       Выведенные последние слова Канджуна останутся тайной для всех, кроме Чона. И младший неизмеримо благодарен доктору, что тот не отдал солдата Сонмину или его приспешникам и ни с кем не поделился важной тайной, отягощающей в свое время существование доктора Ли. Полученную информацию Чонгук использует по максимуму для безопасности доверившегося ему человека.       Что же, шифр разгадан, разноцветная мозаика собрана, и теперь Чонгук знает, что должен сделать.       Шифр: жошъьч,ытрешкпъчэюпкиыикшфнлку.оиюеимььъспфрьаысыняооахсцтьлуидхфйвышчтрнёлтщ,оыыцбцнщ.йдфцнфшж,оыымтыаэу.цсшьупюиумтяюнчацмуыфмю.щдуспштп...       Ключ: ПакЧимин