Patient Zero

      Его будит глубокой ночью встревоженная Джиын, представление о которой идет вразрез с ее мягким характером, врывается, подобно фурии, в комнату Чона и отчаянно тормошит спящего, что-то неразборчиво вскрикивая.       Чонгук был полностью дезориентирован первую минуту и не мог понять смысл отрывистых фраз девушки, разлепляя глаза и зевая в ладони, надеясь поскорее проснуться и решить возникшие проблемы, чтобы вновь погрузиться в сон.       — Чон, скорее, прошу. Вы – доктор, помогите, – молила Джиын, и младший тут же пришел в себя, осознавая, что кому-то, видимо, стало дурно, раз его будят так стремительно.       Он подрывается с кровати и бежит вслед за сорвавшейся, чьи нервы на пределе, а состояние граничит с истерикой. Они за считанные мгновения долетают до спальни подростка и врываются в небольшую комнату. Девушка тут же оседает у кровати на колени, шепча успокаивающие фразы Минсоку, а Чонгук пытается как можно скорее оценить обстановку, отодвигая мешавшую ему Джиын в сторону.       Подросток сидит на кровати и тяжело дышит, нет, он задыхается, с отчаянием пытаясь проталкивать воздух по дыхательным путям, делая короткие вдохи и протяжные затрудненные выдохи. Хрипы были слышны на расстоянии, а сознание больного уже не было столь безоблачным, как хотелось бы, а граничило с обмороком. Чонгук осмотрел лицо, прощупал грудную клетку, измерил наскоро пульс и частоту дыхания, уже наперед догадываясь, что показатели зашкаливают, и с тяжелым сердцем принял факт того, что ситуация крайне тяжелая.       — Зажгите больше свечей, срочно принесите аптечку, – Чон открывает все имеющиеся ящики и вываливает содержимое на пол, находя несколько пустых и бесполезных ингаляторов и переводя взгляд на Минсока, еле держащегося за реальность.       Джиын кидается к столу в комнате, передает найденную медицинскую сумку молодому доктору и спешит принести больше свечей.       — Давно у него астма? – бросает Чонгук с полной серьезностью, разбираясь в разбросанных пластинках таблеток и ампулах в рябящем свете.       — С самого детства.       — Где его лекарства, где рабочий ингалятор? – кричит грозно Чонгук, заставляя вздрогнуть и без того перепуганную девушку.       — Эта аптечка Намджуна, все необходимое должно быть здесь, – лепечет Джиын, гладя руками дрожащую спину подростка и не имея представления, чем она может помочь.       Чонгук собран и сдержан, хотя вся его фигура источает концентрированный гнев. В воспоминаниях ярко оживают картинки из жизни, в которой он не единожды помогал пациентам в похожих экстренных случаях, и сейчас это ощущается, как привет из прошлого. Наконец, под руки попадают нужные ампулы и Чон благодарит Намджуна, что тот продумал всевозможные варианты, чтобы избежать неприятных ситуаций.       Одноразовый шприц собирается за секунду, парень без проблем вскрывает стеклянный пузырек и аккуратно набирает раствор для инъекций. Пусть внутри Чонгука все пылает в агонии и злости, но внешне он более чем сдержан, и его рука не смеет дрогнуть даже на миллиметр, когда молодой врач находит вену в сгибе локтя, просит держать источник света ближе, вытирает предполагаемое место прокола ватой, смоченной спиртом, и подносит шприц, прокалывая иголкой молодую кожу и попадая точно в нужную вену. Инфузия этого лекарства должна быть медленной, поэтому Чонгук нажимает на поршень еле-еле, растягивая время введения до трех оптимальных минут, пока Джиын удерживает подростка в одном положении.       Сначала ничего не меняется: Минсок все так же задыхается, а Чон готовит на всякий случай еще одну ампулу и шприц, сидя у кровати больного и следя за состоянием ребенка, как коршун. Постепенно дыхание замедляется, и подросток заходится в кашле, приносящем долгожданное облегчение, кидаясь тут же к подставленной доктором миске и отхаркивая большое количество мокроты. Его организму понемногу становится легче вдыхать нужный воздух. Когда и кашель отступает, истощенный младший Ким ложится на подушки, а ему тут же помогают учительница и врач, наконец успокаиваясь, когда первая доза инъекции срабатывает.       Минсок проваливается в беспокойный сон, а Чонгук не спешит уходить, продолжая наблюдать и вместе с этим складывая обратно все медикаменты, оставив на тумбочке запасные ампулы и шприцы, если вдруг потребуется вторая доза лекарства. Краем глаза он замечает движение в проеме входной двери и, повернув голову, видит Чимина, облокотившегося на деревянный косяк и с интересом наблюдающего за происходящим, как за интригующим сюжетным поворотом фильма. Увидев, что его раскрыли, старший уходит, оставаясь безмолвным свидетелем сцены.       Когда молодой доктор через полчаса убеждается в том, что опасность миновала и подросток спокойно поспит несколько часов, отходя от тяжелого приступа, то разрешает себе покинуть комнату, зовя Джиын в коридор для разговора.       — Почему Вы не сказали раньше? – спрашивает Чон у бледной немного успокоившейся девушки.       — Намджун всегда сам заботился о брате, следил за лекарствами и лично собирал аптечку, чтобы нужные медикаменты всегда были под рукой, – объясняет девушка, смотря куда угодно, кроме глаз Чона, что еще был немного рассержен и перепуган серьезностью обстоящих дел. — У меня есть инструкция на подобные случаи. Мы часто пользуемся ингалятором, но сегодня я не смогла его найти.       — Сейчас обыщи хорошо комнату, а я проверю первый этаж, – Чон не хочет ругать ни в чем не виновную девушку, которая как раз правильно поступила, когда кинулась будить его, тем более сейчас, после резкого выброса адреналина, парня одолевает слабость и сил причитать попросту нет. — Не волнуйся, самое плохое позади. Теперь нам следует подумать о следующем дне и найти выход.       Джиын от чистого сердца благодарит Чонгука и бросается на поиски злосчастного ингалятора или же запасного со свечей в руках. Парень тяжело вздыхает и решает, что стоит начать с комнаты старшего Кима, хотя ему не очень хотелось вторгаться в личное пространство.       Чимина он находит быстрее, чем нужные медикаменты, сидящим в гостиной в кресле и будто ожидающим, когда младший после неудачных поисков на втором этаже спустится к нему.       — Ты в порядке? – старший подходит ближе, и на секунду кажется, что он хочет коснуться рукой Чона, но, возможно, это лишь иллюзии невыспавшегося рассудка.       — У Минсока было тяжелое обострение бронхиальной астмы, и нужно найти ингалятор, пока он еще в порядке, – Чон берет найденный в одной из комнат фонарик и внимательно начинает осматривать гостиную, а Пак его сопровождает, разглядывая содержимое полок, перекладывая книги, ползая по полу в надежде, что важное лекарство закатилось благодаря мягким лапам Мири под диван, и направляя свет туда, куда указывал младший. Все тщетно.       Уставшие и потерявшие надежду найти пропажу, они опустились на пол возле столика в молчании, размышляя о дальнейшей тактике. Чонгук понимал, что рассчитывать на судьбу слишком рискованно, а без постоянного медикаментозного контроля риски растут как на дрожжах, и он не желал сидеть и ждать следующего приступа или возвращения Намджуна, чтобы старший брат разобрался со своим чадом. Чон был намерен решить проблему таким образом, чтобы опасность для жизни подростка была минимальна, и стоит поскорее начать, если он рассчитывает чего-то добиться.       Чимин откладывает фонарик подальше, погружая комнату в приглушенный полусвет, и медленно пододвигается к Чону ближе, пока тот в уме прикидывает все за и против возникшей затеи.       — Когда выдвигаемся? – спрашивает старший, решив и поняв все прежде, чем это было озвучено, наблюдая за удивленным и приятным выражением лица младшего, который зачарованно смотрел на чрезвычайно мягкого в теплой темноте, отдающей оранжевой тенью, Чимина, выглядящего сегодня как-то непривычно особенно.       — Ты не обязан идти, – тихо говорит Чонгук, решив, что предложение старшего всего лишь глупая шутка, но нет, Пак глядит открыто и улыбается фразе младшего так, будто до Чона медленно доходит.       — Ты тоже, но пойдешь же, я знаю, – Пак закидывает голову к потолку, укладывая ее на сиденье кресла и рассматривая пятна теней от окружающих его предметов.       — Конечно, – Чон смотрит на то, как дергается адамово яблоко на шее старшего и непроизвольно сглатывает сам, ощущая сухость в горле и першение.       — Тогда я с тобой. Кто еще будет защищать твою задницу? – Чимин смеется игриво и пинает пяткой младшего в бедро, заставляя и его улыбнуться, отпуская немного произошедшее ранее наверху. — Если выйдем сейчас, то успеем до рассвета и вернемся намного быстрее, чем Намджун с Хосоком.       Так и договорились. Собрав на скорую руку рюкзак, Чон взял только самое необходимое, будучи уверенный, что вылазка будет кратковременной. По пути к выходу его перехватила Джиын, сунув в руки карту Янсана с нарисованными Намджуном пометками: какие магазины уже разграблены, а где еще можно что-то найти. Поблагодарив все еще плохо соображающую девушку и попросив присматривать за Минсоком, Чонгук дал ей четкую инструкцию, как делать повторную инъекцию, если вдруг подобный приступ повторится в их отсутствие.       Чимин уже ждал его возле калитки, переминаясь с пяток на носки, и как только Чон с ним поравнялся, то передал ему молчаливо пистолет, который Чонгук без вопросов принял. Они выдвинулись в темный лес, встречая первые дребезжащие лучи рассвета на своем пути и гору новых приключений, в надежде, что их спонтанная миссия по ограблению аптеки пройдет как никогда гладко.

***

      — Отцепись от меня, – огрызается порядком уставший Чонгук, пытаясь одновременно свериться с картой и оторваться на приличное расстояние от надоедливого спутника.       Они прошли уже добрую половину пути и вот-вот должны были выйти на лесную опушку, осматривая расположившийся перед собой молчаливый город, поэтому Чон очень надеялся, что как только они окажутся среди опасных улиц, то старший начнет вести себя немного сдержаннее, ведь пока что он напоминал неугомонного подростка больше, чем тот же Минсок.       — Да не будь букой. Поиграй со мной в города, – не отстает Чимин ни буквально, ни в переносном смысле и, будто в одно место ужаленный, продолжает донимать невыспавшегося парня своими внезапными капризами.       Посадка деревьев заметно поредела, а значит уже совсем скоро им придется пробираться уже через иные джунгли, бетонные и искусственные, которые не менее опасны, чем природные. Чон останавливается, чтобы перевести дух, устав гнать со всех ног. С того момента, как они покинули ферму, прошло от силы минут тридцать, но не стоит делать выводы, что в городе они смогут так же быстро передвигаться, скорее, наоборот, им придется замедлиться.       Несмотря на рассвет и проснувшееся ото сна небо, принимающее светлые оттенки, плавно переходя к своему дневному наряду, время было все же опасным для путешествия, а зараженные, очевидно, еще слишком активными.       Чимин тоже выглядел уставшим, поэтому не воспротивился минутному привалу, присосавшись к бутылке с водой, а после передавая ее младшему.       — А если со мной что-то случится, то все будут горевать днями напролет, и ты будешь грызть локти, что не согласился поиграть со мной в чудесные словесные игры, – пускает в ход угрозы и чистой воды манипуляции Пак, наслаждаясь тем, как Чон давится водой и начинает надрывно кашлять.       — Мы и так играем в словесные игры, как ты выразился, каждый день. А еще не думаю, что кто-то будет убиваться, – Чонгук, вот честно, не понимает, когда же старший принялся липнуть к нему как банный лист, и что самое главное – не мог разобрать то, что он сам думает по этому поводу. С одной стороны, в груди поднималось негодование и хотелось сказать что-то колкое, меткое, то, что смогло бы заткнуть болтливый рот, а с другой… Дальше Чонгук решил не думать.       — Почему? – Чимин спрашивает так, будто уже знает ответ, и смотрит, не моргая, на младшего беспрерывно, не смея упустить ни секунды чего-то неизведанного, ведь они оба чувствуют значительные перемены между ними. То, как в ненависть и злость начали добавляться другие примеси, придающие эмоциям совершенно иной вкус и новый оттенок.       Кажется, и мир, что рушится на глазах без возврата, с удивлением наблюдает за тем, как в тени деревьев в недолгих паузах и ожидании резких слов зарождается нечто ранее не знакомое, но уже такое тяжелое, многогранное, неоднозначное и крепкое. Оно обрастает мхом, цветами и опутывается лозами, прячась пока во тьме от своих создателей, придет час – и перепалок уже не будет хватать, чтобы игнорировать очевидное.       — Потому что ты никому не нужен, – фраза вертелась на языке и казалась Чонгуку ничем не примечательной, ведь он говорил уже сотню обидных вещей и слышал в своей адрес столько же, но как только она слетела с губ и стала живой, то парень почувствовал, что это было лишним. Он перешагнул невидимую черту, а Чимин позволил ему это сделать, стойко улыбаясь в ответ, не замечая раны от пронзившей стрелы.       — Даже тебе? – заготовленный ответ бьет под дых уже младшего, заставляя возмущенно втянуть воздух, ведь он здесь абсолютно ни при чем.       — Если будешь прятаться за выдуманными личинами, то даже мне, – Чонгук не отрывает взора от ошеломленного лица старшего, растерявшего все возможные аргументы для ответного удара. Продолжить ссору ему мешает истошный рев, доносящийся из стороны города и обозначающий лишь одно – монстры никогда не спят.       Пак и Чон входят в неприветливый город бесшумно, избегая больших улиц и центральной площади. Их план заключался в том, чтобы найти ближнюю к окраине более-менее пригодную аптеку, не рискуя своими здоровьем и временем. Каждое шевеление воздуха настораживает, каждый шорох мусора, беспрепятственно летающего по дорогам, заставляет дернуться за ножом или пистолетом, и только наличие напарника успокаивает как бывалого солдата, так и молодого врача.       Мужчины особенно аккуратны, делая шаг за шагом и внимательно осматривая местность, открывающуюся перед ними. Чимин идет впереди, проверяя наличие предполагаемых опасностей, поджидающих на каждом углу, а младший прикрывает тыл, чтобы никто не воспользовался эффектом внезапности.       Внешний вид города Янсана ничем особо не отличался от Пусана во время эпидемии: те же наводящие тоску улицы, тухлый запах мусора и чужой плоти, о которой думать хотелось в последнюю очередь, разбросанные вещи, сумки и транспорт, а рядом лужи крови и чьи-то останки. Чонгук отворачивается, пытаясь вычеркнуть увиденное из ленты воспоминаний, но, как это часто бывает, оно наоборот вырезается извечным наскальным рисунком, не скрываемым мебелью или обоями, прорисовываясь при первом же удобном случае.       Чимин не видел ничего, кроме цели, его не смущал смрад крови вперемешку со смертью, он не тратил время на сожаления и сочувствие, зная наперед, что никому от этого лучше не станет.       Чудным образом за руку с госпожой удачей парням удалось добраться до аптеки, которая не была зачеркнута на карте Намджуна, и благодаря навыкам взлома одного наглеца попасть внутрь, подперев двери этим самым наглецом. Чон бросился к прилавкам, решив прихватить самые нужные медикаменты, весь имеющийся бинт и антисептики. Полку с ингаляторами он смел подчистую, методично упаковав улов по пакетам и распределив по его и Чимина рюкзакам.       Чонгук старался двигаться как можно скорее, зная, что времени у них нет, тем более старший был на взводе и все время его торопил, будто чуя третьим глазом неладное. Уж слишком спокойно и безопасно выглядел город, если закрыть ладонью нижнюю часть с тротуарами и дорогами.       — Это не к добру, – шепчет Пак младшему, когда они, покинув здание аптеки, уже несутся вниз по улице, желая забраться обратно в густую тень деревьев. Чонгука настигло плохое предчувствие, еще когда Джиын потревожила его сон, но даже после того, как Минсоку стало лучше, оно никуда не делось и лишь усиливалось с каждой минутой.              Очередной поворот, парни старались быть максимально осторожными, но этого недостаточно, чтобы избежать опасностей, к сожалению. Повернув за угол, оба застывают каменными изваяниями, боясь пошевелиться, а ветер же набирает обороты, сгибая молодые посаженные деревья к асфальту, пытаясь сломать их сочные ветки, хлопая оконными створками на первом этаже брошенной кофейни, как в ладони, от ожидания напряженной сцены и кульминации, и лохматит темные волосы младшего, шепча на ухо «Тебе не выбраться».       — Твою мать.       Существо перед ними давно утратило последние крохи человечности вместе с кожей, волосами, одеждой и многим другим. Оно чем-то напоминало того жуткого мутанта из научного центра, но здесь не подходили никакие эпитеты. Не существует такого слова, чтобы передать весь тот скользкий и холодный ужас, сковывающий живое нутро. Зараженный, а был ли он таковым – неизвестно, стоял на четырех конечностях в нескольких десятках метров от мужчин, пока еще не замечая приятной для него компании, так как он был увлечен поеданием своей прошлой жертвы, что, очевидно, не являлась человеком. Он поглощал уже инфицированного, у которого, кажется, еще сохранились четкие черты человеческой природы, но вторичные признаки мутации уже присутствовали в виде когтей, серой кожи и множества запеченных ран.       Чимин в надежде, что трапеза забрала все внимание твари, делает шаг назад, но ветер против, он требует представления, поэтому дует особенно сильно в направлении к мутанту, донося сладкий запах живых тел ко все еще голодному охотнику.       Зараженный издает утробный громкий рык и медленно поворачивает голову к путникам, забредшим на его территорию. Его глаза, когда-то определенно белые и мутные, теперь даже с расстояния были полностью беспроглядными, черными, напоминая дьявольскую сущность, поднявшуюся на поверхность из ада. На руках когти удлинились и ожесточились, представляя собой наточенные настоящие холодные оружия, как и верхний ряд зубов, которые выдвинулись вперед и уже не вмещались в пасть, покрытую кровавым месивом, стекающим по нижней челюсти к земле. Мышцы, не защищенные толком кожей, огрубели и были похожи на прочный панцирь, а конечности деформировались, показывая, что теперь угроза двигалась еще быстрее на четырех конечностях.       Чон переводит взгляд на Чимина, чтобы осознать в полной мере безвыходность их положения, и да, старший был раздавлен и перепуган, забывая дышать и бездумно хватаясь в коротком порыве свободной рукой за ладонь Чонгука, сжавшего в ответ лишь сильнее холодные пальцы своими. Все маски слетели с грохотом на асфальт, разбившись неизбежно в дребезги.       Парни, не договариваясь, срываются со всех ног – лишь бы скрыться за поворотом. Но все играет сейчас против них: ветреная погода, запах их тел, шум ботинок и одежды, сорванное громкое дыхание и трепещущие маленькими птичками их загнанные сердца, выдающие с потрохами. Чонгук ведет старшего в проулок и дальше поворачивает раз за разом, теряясь в незнакомых улицах. В висках бьет набатом кровь в барабаны, накаляя обстановку, сознание чует неизбежную погоню и мечется в истерике. Они –жертвы, развлечение и завтрак для монстра, от которого не скрыться, как бы ты ни хотел.       Чимин, что-то увидев мельком, тянет за руку младшего в сторону, и так они оказываются в помещении, которое в прошлом было, скорее всего, рыбным магазином. Внутри дышать невозможно из-за стойкого запаха испорченных сотен рыбьих головешек, но так даже лучше. Чон осматривается, чтобы решить, чем можно подпереть дверь и укрепить их место для пряток.       — Я так понимаю, это следующая стадия мутации, – шепчет он, пытаясь одновременно отдышаться и придумать дальнейший план действий, но Пак упорно не хочет отпускать его руку, вцепившись еще и во вторую и удерживая младшего возле себя.       — Тогда мы все уже наперед мертвы, – не своим голосом говорит Чимин, и Чон понимает, что что-то здесь не так. Он всматривается в глаза и видит столько всего, как никогда ранее: мириады звезд, планеты и галактики, которым нет конца в своей палитре чувств, которые сияют ярче солнца лишь единожды – перед своей кончиной. Чимин перед ним все тот же, безумный и дерзкий солдат, но сейчас в нем совмещается непостижимое и бесконечное, все части одной большой мозаики. Сейчас он вместе со всем иной: тот что ночью бродит по саду и заглядывается на луну, тот, что хочет остаться в монастыре и все переждать, спрятавшись в домике монахов, тот, который подталкивает к действиям, стоит за спиной в трудные минуты и держит его холодную и потную руку, не желая прекращать касания. И в один миг, за секунду до слов, Чон понимает, какое решение приняли без его согласия.       — Я уведу его, а ты беги к ферме, – произносит старший, но Чонгук уже знает и мотает отчаянно головой, его брови надламываются, рот кривится, тело дрожит, и он сам цепляется за тонкие обвитые кнутами вдоль туловища руки, как за спасательные соломинки.       — Ни в коем случае. Я против, – внутри все истошно воет куда страшнее, чем тварь, преследующая их, собственное нутро себя заживо поедает, рвет и мечет, беснуясь от возможного горестного исхода. И сейчас разделиться с Чимином равносильно убийству для самого Чона. Почему же он держится за него, за человека, которого, как он думал, терпеть не может?       — Чонгук, перестань упрямиться, – слова даются Чимину трудно, и младший видит, что он тоже боится и что ему не хочется уходить, но он вынужден это сделать, не в силах спрятать от парня глубину своего настоящего ничем не прикрытого лица и до конца притворяться бесчувственной скотиной.       — Мы пойдем вместе. Я не отпущу тебя, – Чон настроен категорично и непреклонно, и старший это понимает. Спорить нет времени, а выход он видит только один, поэтому приходится без пререканий уступить, чтобы замылить упорный взгляд молодого парня.       — Давай так, я уведу его, сделаю круг и встретимся возле выезда из города, вот здесь, – Чимин тычет на карту в область начала зеленой зоны, заставляя парня рядом сосредоточиться и запомнить все, — но, если я не приду через пятнадцать минут, уходи без меня, Чонгук, умоляю тебя.       Младший не знает, что ему ответить, внутри него тишина и ничего более. Он не понимает до конца, почему так боится разделяться, за что отчаянно цепляется, и какое значение сокрыто в их переплетенных пальцах.       — Ладно, – остается лишь согласиться и отпустить чужие руки против собственной воли. Тело негодует и пытается вернуть ощущение нужного тепла, но Чон, сцепив зубы, сдерживает себя на месте. Пак отходит на несколько шагов, не отпуская глазами младшего до последнего, его губы беззвучно шевелятся, будто желают извлечь на свет что-то потайное, но так и остаются безмолвными, а руки сжимаются в кулаки до белых костяшек, не смея проявлять еще большей слабости.       Старший медлит секунду, которая кажется без преувеличений вечностью, а после открывает дверь и убегает в противоположном от нужного Чону направлении. Пальцы младшего ползут в волосы, сжимая голову в попытке унять шумный рой мыслей и головную боль, дышать становится затруднительно, и тело бьет крупной судорогой. Чонгук оседает за прилавок в окружении ящиков с тухлой рыбой и прикусывает до крови нижнюю губу, пытаясь подавить внутренние порывы сорваться и рвануть вслед за напарником. До чего же он глупый и беспомощный.       Лишь сейчас парень припоминает, что пистолет остался у него, а Пак же вооружен всего лишь ножами. Пелена отчаяния застилает глаза, ладони со всех сил закрывают рот, удерживая рваное дыхание и рвущиеся наружу крики. Чонгук не знает, чего он хочет сильнее: чтобы монстр учуял его и нашел среди тошнотворного запаха, оставив преследование старшего, или же чтобы он все же повелся на их трюк и выбрал на роль главной жертвы Чимина.       Должен ли он довериться военному, который мог придумать выгодную для них тактику, и трусливо продолжать прятаться или же наплевать на указания и рвануть на помощь?       Через толщу размышлений и самокопаний Чонгук, не обращающий внимания на небольшой магазинчик с морепродуктами, слышит шум и рев погони, и тревога за старшего возрастает с невиданной скоростью. Парень поднимается с пола, частично восстанавливая дыхание и контроль над перепуганным до чертиков телом, и без промедлений идет к выходу.       Да, он был послушным ребенком для родителей, прекрасным и чутким другом для сверстников и сочувствующим врачом для пациентов, но он никогда не слушался Пак Чимина, занимая противоположную его суждениям сторону. В этом и был пыл их столкновений, они горели яростью и невозможным презрением друг к другу, заставляя бежать и бороться усерднее за свое существование. Парень достает пистолет, проверяет обойму и снимает с предохранителя, выбрав в итоге тот вариант, в котором ему не придется медленно умирать от волнения за чужую жизнь.       Чонгук самолично позаботится обо всем, а если он не способен на это, то не сможет жить и минуты со знанием того, каким он стал жалким.        Без промедления выйдя на улицу, младший оглядывается, зная, что от Чимина и зараженного уже и след простыл. Поэтому усиленно размышляет, вглядываясь в карту, ведь солдат запомнил с идеальной точностью расположение улиц, предполагая, какой маршрут выбрал напарник, и внезапно приходит к простому выводу – Пак не собирался возвращаться к нему.       Заталкивая бесполезные бумаги в рюкзак, Чонгук решается на отчаянные меры в таком скверном положении дел и бежит на параллельную улицу, вкладывая в рот два пальца и издавая громкий пронзающий барабанные перепонки свист.       Его услышат, обязаны услышать, так как он не отступит и не оставит Чимина в одиночестве бороться с хрен пойми каким монстром. Чон беспомощно оглядывается, скользя взглядом по пустынным улицам и продолжая издавать высокий звук в надежде, что еще не поздно и он успеет прийти на помощь. Ему не нужно, чтобы ради него жертвовали собой.       Очередной перекресток, побитые машины, поваленный фонарный столб. Во рту горит горечь от предстоящей потери, с которой он не намерен никак смиряться, руки перехватывают пистолет, и вот, в конце улицы он видит фигуры сцепившихся в один клубок тонкого парня и мерзкого чудовища. Чонгук не думает в тот момент о Джиын и Минсоке, которые ждут лекарство, или же о выполнении важной для человечества миссии и данных Канджуна, или о своей никчемной жизни. В его голове лишь Чимин, невысокий, задиристый, сильный, но отчаянный в своих действиях, которого еще предстоит узнать и понять, которого хочется не бросать, а защищать, даже если в убыток всем остальным.       Парень свистит что есть мочи, обращая на себя все внимание как безжалостного охотника, так и размахивающей ножами жертвы. Зараженный поворачивает и наклоняет голову в сторону источника звука, будто делая выбор между двумя приятными лакомствами и раздумывая, какая из них будет ему сегодня по душе больше.       Чонгук видит непонимание и злость в виде ярких красных пятен на лице напарника и может только глупо и широко улыбнуться ему перед тем, как развернуться спиной к прямой угрозе и рвануть в направлении леса, а там будь что будет, ведь, кажется, зараженный выбрал все-таки журавля в небе, отпуская синицу на асфальт и бросаясь в погоню.       Адреналин обуревает телом, даря наиприятнейшие и наилучшие ощущения за последнее время. Сердце колотится в два, а то и три раза быстрее обычного, мышцы дрожат от напряжения и стонут от волнительного страха, захватившего организм, виски пульсируют набатом от чрезмерного усилия, и миллион мыслей несется в голове, вместе с этим превращаясь в шумящую помехами тишину расстроенного старого телевизора.       Чон знает, что все удачно складывается, когда скрывается за старым дубом, прижимаясь спиной к холодному стволу и вспоминая о наличии пистолета. Он слышит шелест прошлогодних листьев и свежей травы под ногами мутанта, выслеживающего жертву, подобно ищейке, по следу из запахов и звуков.       Долго прятаться – не выход, поэтому, отсчитав в голове до пяти, Чонгук выходит из укрытия и немедля наставляет оружие на зараженного, стараясь за секунду удачно прицелиться, как учил его за один мастер-класс Чимин, и стреляет. Пуля застревает в теле инфицированного, заставляя его пошатнуться назад, но равновесие существо быстро восстанавливает, кажется, совершенно не волнуясь о ранении. Дырка в грудной клетке приносит ему больше дискомфорт, чем угрозу, что расшатывает уверенность парня, целящегося во второй раз.       Но монстр не ждет, когда его трапеза выстрелит и попробует убить ее, поэтому не дает более никакой форы и бросается на Чона, стремительно преодолевая расстояние между ними. Все происходит чрезвычайно быстро. Чимин возникает в поле зрения слишком поздно, чтобы у Чона была возможность остановить его действия, и, толкнув не успевшего среагировать в сторону, заставляя того упасть на холодную землю и выпустить из рук пистолет, оказывается стоять ровно его месте.       Пака в тот же момент сметает с ног разъяренная тварь, и они кубарем валятся на траву, борясь за выживание в этом мире, когда счет идет на секунды. Зараженному уже все равно, кого сожрать. Чонгук подрывается и без долгих обдумываний своих действий голыми руками нападает на нависающую над его напарником тварь, пытаясь ее отбросить от сражающегося холодными лезвиями Чимина, упавшего на спину и находящегося в невыгодном для битвы положении.       С трудом за счет физической силы удается развернуть чудовище к себе и отстранить от старшего. Чон не видит ничего, кроме злобной морды и предупреждающей опасности. На задний план уходят все волнения, страхи и колебания, а мужчиной руководит чистая неразведенная ярость, застилая обзор красным. Чон наносит крепкий удар кулаком монстру в челюсть, заставляя потерять координацию и уже полностью отпрянуть от Пака. Прилетает еще один мощный хук по когда-то мужскому лицу. Что-что, а держать удар в рукопашном бою Чонгук умеет, пусть и костяшки жжет, но он не обращает и на это внимание. Собственная приглушенная боль где-то далеко на периферии и совсем неважна, а сейчас главное –добить чертову тварь.       Младший замечает брошенный нож под ногами и, поднимая его, бросается вновь на неприступное существо, являющегося прямой угрозой для их жизней. Именно сейчас в памяти встает образ из темного коридора больницы, когда Чону пришлось первый раз, защищаясь, убить зараженного, и кажется, что это было в таком далеком и нереальном прошлом, а может и не с ним вовсе. Сколько сожалений, страданий и бичеваний преследовали его наяву и во снах, а сейчас Чонгук не может вынести и мысль о том, что с его друзьями и напарником случится что-то плохое, он готов на все и с огромным желанием вонзит острый нож в глотку монстра, перерезая сосуды с большим напором, что он незамедлительно и делает, наконец-то стащив существо с хрупкого и напуганного Чимина. Чон не видит перед глазами ничего кроме цели, вокруг пляшут бенгальские огни и взрываются фейерверки, выпрашивающие продолжение до самого конца, поэтому парень не останавливается на достигнутом, придавливая грязными ботинками верхние конечности с опасными когтями к земле, нависая над мутантом. Он прокручивает медленно лезвие, вынимает нож из шеи монстра и, пуская Ниагарский водопад из крови и жизни далеко не человека, без раздумий засаживает оружие, лопнув черное глазное яблоко, как надутый шарик, до такой степени глубоко в мозг, насколько может.       Ловя отблески агонии и скорой кончины под ним, Чонгук до последнего держит существо в тисках, пока оно не перестает сопротивляться и не слабеет. После мужчина отходит в сторону, поднимая отброшенный пистолет, и выпускает в область сердца чудовища пару пуль, чтобы наверняка, чтобы больше даже дернуться не посмел и дышать в сторону Пака, ну или Чона. Младший застывает над тварью, следя за последними судорогами, не имея права отвернуться и пропустить подобное зрелище, в ожидании окончательной точки.       Красная пелена немного спадает, открывая горизонт и о оставляя место для огромной усталости, но никак не сожаления. Чон отворачивается от зараженного только тогда, когда он испускает последний дух, и вдруг понимает, что Чимин непривычно молчалив.       Он бросается к старшему, что так и остался лежать в траве, притихнув и закрыв рукой лицо. Только по неравномерно вздымающейся грудной клетке было понятно, что он намеренно не издает ни звука, а Чон не спешит к нему подходить, чувствуя надвигающуюся грозу.       — Чимин, – начинает он, надеясь узнать, все ли в порядке и не пострадал ли Пак, но тут же замирает под испепеляющим прищуренным взглядом.       — Какого хрена, паршивец?! Я сказал ждать меня! – кричит мужчина, садясь и злобно зыркая на младшего, подходящего ближе.       — Ты, блять, не собирался возвращаться, – выходит из себя Чонгук и отвечает с той же агрессией, но в противовес грубым и неприятным словам все же не может игнорировать нарастающую тревогу, поэтому подходит к напарнику. — Думаешь, я тупой?!       — Определенно, – соглашается Чимин и болезненно шипит, и тут все теряет смысл.       Младший падает на колени в грязную землю у ног парня и беспомощно шарит руками по чужому телу, надеясь ошибиться и игнорируя слабые попытки Чимина сбросить с себя настойчивого Чона.       И вот находит. В ответ Пак громко стонет, закусывая губу и вновь откидываясь на спину, впиваясь руками в траву и чернозем так, чтобы последний сросся с кожей и остался жить под ногтевыми пластинами. Чон голыми руками дорывает порванную штанину, желая увидеть во всей красе фатальность ситуации, и убирает ткань подальше, обнажая бледное бедро, перемазанное красной краской, напоминая собой яркую картину неизвестного футуристического художника. А главной композицией являются оставленные безжалостным монстром глубокие и длинные следы от его когтей.       — Тебя ранили? – недоумевает Чонгук, не веря увиденному и приходя в еще большее бешенство от всего произошедшего маразма. Океан отчаяния вперемешку с ядовитым гневом, похожим на разлитые жирные пятна нефти, затапливает, заставляя задыхаться и корчиться уже Чона в предсмертных муках, а не чудище. — Блять, Чимин, какого хрена ты вообще полез?! Зачем надо было вмешиваться?!       Пак заведен не меньше и, несмотря на общую слабость и шаткое физическое положение, продолжает отталкивать от себя настырного младшего, который вновь и вновь подползает ближе, не воспринимая всерьез угрожающее тявканье, издающееся напарником.       — А кто тебя просил играть тут героя?! Вернулся бы спокойно, и дело с концом! Нет, же, надо сделать все наперекор мне! – беснуется старший, начиная вырывать траву вокруг вместе с землей, не имея другой возможности сейчас выразить свои негодование и презрение, и кидать в Чона, который и не предпринимает попыток уклониться, внимательно слушая неразборчивые грудные крики и позволяя ошметкам попадать в него. Чонгук вытаскивает из рюкзака аккуратно сложенные пакеты из аптечки и достает перекись водорода, бинты и другие средства для перевязки, а после вновь оказывается рядом и не думает больше отпускать немного разъяренного парня.       — Ты издеваешься?! – Чон поднимает верхнюю часть туловища Пака и хорошенько встряхивает, сбивая всю спесь и заставляя обратить на себя внимание. Младший игнорирует голос разума, сжимая парня в своих руках за плечи и заглядывая в его глаза, находя там за злостью и угрозами спрятанные в плотной тени страх и мольбу о помощи. Большего ему и не нужно, — как я мог бросить тебя?       Отводя взгляд с замолчавшего и успокоившегося в один миг Чимина и бережно укладывая его на покрывало из зелени, Чон сосредотачивается на своих прямых обязанностях. Он хватает баночку с антисептиком и выливает половину на рану, надеясь, что славная добрая перекись победит неизвестные ученым токсины, а потом для уверенности и оставшуюся жидкость добавляет; следом в ход идет бинт. Методично перевязывая рану, Чонгук боится и глянуть в кукольное лицо, так как спорить совершенно не хочется, злость и следа не оставила на обратной стороне души, а всепоглощающее волнение нарастает, жадно объедая здравый рассудок с разных сторон. Голова не работает, мыслей ноль, но руки помнят, как нужно накладывать повязки, и это немного отрезвляет растерянного парня.       — Что ты собираешься делать? – уже спокойным голосом спрашивает Чимин, наблюдая за дрожащим с ног до головы младшим и видя, как постепенно бездна внутри Чона заполняется искренними и глубокими переживаниями за него, подобно копилке, полной монет.       — Я перевяжу рану и понесу тебя на спине, – объясняет, будто глупому ребенку, парень, туго обматывая бедро бинтом, чтобы кровь перестала мочить слои марли и немного успокоила свой быстрый нрав, оставаясь в русле.       — Ты сошел с ума. Я уже заражен, это бесполезно, – пытается донести Пак, легонько касаясь плеча упорного и настойчивого Чонгука, отрицательно мотающего головой, ведь он придумал в голове четкий план и предельно ясно следует ему.       — Возражения не принимаются, –отвечает Чон, ободряюще улыбаясь и сам не веря в эту улыбку, когда повязка надежно наложена и рана почти не кровит. Все кажется вполне сносным и никакой трагедии быть не должно, если бы не одна маленькая деталь – повреждение нанес инфицированный. Но младшему получается вполне удачно игнорировать сей факт, — это всего лишь царапина, я донесу тебя и вылечу. Все будет хорошо.       — Не надо, Чон, – Чимин в последний раз надеется на здравомыслие напарника, но все тщетно. Никакие угрозы, крики или же пинки не помогут младшему принять факт неизбежности.       — Ничего не слышу, – Чонгук все прекрасно понимает глубоко внутри, он знает, как глупы и бессмысленны его действия, но не может по-другому. Просто не может. Он оказался слишком слаб перед раненым Чимином.       Парень подхватывает притихшего старшего и легко поднимает на руки то ли из-за высокой концентрации в крови адреналина, нагревающего жидкость до состояния кипятка, то ли от желания поскорее все исправить любыми доступными методами. Он несет ношу перед собой, закинув и рюкзак Пака, и смотрит вперед: где-то между бесчисленными одинаковыми деревьями должна быть ферма. Его взор плывет и теряется в бесконечном горизонте и, по правде говоря, Чонгук не имеет ни малейшего понятия, куда он идет, но продолжать идти жизненно нужно.       — У нас мало времени, – шепчет старший, обвив руками крепкую шею младшего и судорожно вздыхая, ощущая, как с каждой минутой силы все больше покидают его.       Они проходят мало, несколько десятков метров или может меньше, и останавливаются. Причина тому отнюдь не усталость Чона или решение вытянуть карту, нет. Чимин замечает дрожащий подбородок младшего и то, как тот все сильнее и отчаяннее прижимает к себе его тело и коротко мотает от безысходности головой, осознавая, что им некуда больше направляться и незачем.       Чонгук опускается со старшим под первое попавшееся разлогое дерево и упирается спиной об его ствол, укладывая как никогда ранее спокойного парня на свои колени и придерживая бережно руками его тяжелую от боли и мыслей голову.       — Зачем ты это сделал? – Чонгук запускает пальцы в чужие влажные темные волосы и медленно гладит большими пальцами виски старшего, желая отмотать время назад и не смотреть, как из его драгоценного напарника плавно уходит жизнь и он превращается в одного из чудищ. Хотя Чимин отнюдь не подарок, но все же он был собой: привычно игривым, колким и внезапно нужным.       — Эй, Чонгук-и, – Пак впервые столь ласково обращается к нему, проводя кончиками пальцев по чужой линии челюсти, заставляя неосознанно наклониться навстречу касаниям, — у тебя есть все, чтобы быть хорошим человеком в отличие от меня. Этого достаточно для причины.       — Нет, слабые оправдания, – Чон сдерживает рвущиеся наружу внезапные слезы, самому себе удивляясь. Ресницы мокнут за считанные секунды, но парень продолжает успокаивающе гладить лежащего на его ногах и ободряюще ему улыбаться, кажется, впервые за долгое время чувствуя все настолько глубоко, до боли в груди, там, далеко за сердцем.       — И ты, кстати, до безумия красивый, серьезно. До слабости в коленях и трясущихся поджилок, а твой грозный тон сводит меня с ума, – шепчет Чимин слабым голосом, чувствуя, что сил почти не осталось, но глаз не отводит, затягивая в свою воронку несопротивляющегося младшего.       — Ты бредишь, – Чон прикладывает ладонь ко лбу старшего, понимая, что Пака не на шутку лихорадит, сейчас парень похож на горячую печку и именно поэтому к нему хочется прижиматься сильнее, никак иначе. Но рука застывает на мягкой коже на непозволительно длинное мгновение для измерения температуры, опережая свет и тьму, и убирает упавшие на лоб пряди волос, аккуратно зачесывая их назад, — соберись Чимин, не надо пытаться меня разозлить.       Фраза звучит слишком ласково, интимно и хрупко. Она рождается и умирает в окружении двоих одиноких сердец, надеясь, что ее тайный смысл будет для них раскрыт.       — Это правда. Обычно у приговоренных к смертной казни есть последнее желание, – шепчет Чимин перехватывая руку младшего в свою, ставя на карту все, ведь тянуть больше не имеет смысла, и переплетая их пальцы с не присущей ему нежностью. Хочется запомнить каждый миг, проведенный вместе, каждую брань и каждый удар, нанесенный когда-либо ему младшим, ведь их минуты сочтены, и все, что останется перед жуткой болезнью – это блеклые, но греющие душу вечным огнем, воспоминания, — так вот, мое было бы тебя поцеловать, хоть я и знаю, что ты не педик.       — Заткнись! – выкрикивает Чон, испугавшись себя, своей реакции и своего тела, что тут же предало его, даже не пытаясь выстроить баррикады и дать отпор, подняв к небу большой развевающийся белый флаг, на котором черным было написано «Ты дурак, раз так ничего и не понял!».       Слова застают врасплох, заставляя сердце в груди трепыхаться такой же раненой, как и Чимин, обреченной птицей, но внешне Чонгук даже не дрогнул ни одним мускулом, стойко принимая удар от себя же. Он перехватывает парня, прижимая к себе в неловких объятиях, не смея глумиться над его просьбой, считать неправильным или же говорить отвратительные вещи прямо в лицо. Не тогда, когда вся броня старшего вместе с пуленепробиваемым жилетом, шлемом, ножиками, пистолетом упали в небытие, оставляя настоящее нутро ничем не защищенным.       Чимин отстраняется, чтобы найти черные озера в чужих глазах и одинокого растерявшего всякие ориентиры Чона на их дне, а найдя, глядит так наивно и открыто, будто вчера родился и встретил того, к кому хочется тянуться, показывая во всей красе крохотного и ранимого человека, прячущегося ранее за тоннами личин и пугающего скалистой улыбкой, а теперь взирая с покорной преданностью, будто готов принять из рук младшего смерть и даже больше. Тот человек там, в колодце Чимина, кажется, впервые почувствовал связь с кем-то и протянул к небу руки в мольбе, чтобы его вытянули наружу. Чтобы аккуратно укрыли собой, прижали к теплому телу и подарили ощущение дома, прямо как сейчас.       Чонгук вглядывается в темные зрачки, желая увидеть больше, познать глубже, утопить себя лично, чтобы открыть истину и понять того, от кого отрекся бы навеки еще пару дней назад, не раздумывая. Но мир так жесток, не оставляя им больше времени для размышлений, и мутация разносится по клеткам кровью, а телом одолевает слабость все сильнее и сильнее. Мужчина в его ладонях выглядит мальчиком, требующим защиты от всего мира и ищущем ее в руках одного определенного человека.       Неужели подобное бывает? И за столь сильной независимой фигурой прятался он, желающий быть понятым, принятым и слабым?              Этого никогда не узнать, волна неизведанных чувств поглотила Чона, и он говорит, не руководя речью, слышит свой голос со стороны и не верит, что тело так же ему не подвластно, и сейчас сжимает руками Чимина сильнее, подтягивая его к себе ближе и не боясь сломать.       — Целуй!       — Не надо подачек, – с придыханием шепчет старший и сам цепляется сначала за ворот кофты, потом за напряженную шею Чонгука.       — Блять, ты умираешь, думаешь, я шучу? – он оправдывается перед самим собой, так как не может толком объяснить причину происходящего. В голове водоворот, в животе бездна, его засасывает бесповоротно и окончательно, он не выживет и даже не будет пытаться спастись после того, как взгляд опускается ниже на мягкий и пухлый рот.       — Только не драться, – еле слышно, одним воздухом на двоих, губы в губы. Еще немного, и получится искусственное дыхание.       Окрашенные в засохший красный пальцы старшего скользят по скуле к затылку, Чонгук в тумане не слышит ничего, кроме бьющегося собственного насоса где-то в висках. Ладонь жмет на его затылок, и парень поддается порыву, опуская голову навстречу.       Губы ложатся на чужие прохладные и мягкие. Многоточие, никаких запятых и точек. Это пауза, обозначающая невысказанное и сокрытое за словами, читаемое между строк не всеми, а лишь избранными участниками содеянного.       Кожа к коже, ничего не происходит. Судорожное дыхание между губами становится единым для двоих, воздух нагревается и прячется во рту подальше от столкновения миров. Чонгук пальцами обнимает лицо старшего и прижимает свое к нему сильнее и отчаяннее, желая вбить в память подбросившие к потолку ощущения. Пытаясь отпечатать касание навеки, чтобы никакие слова не смыли произошедшее и никакие действия не вывели это пятно, он двигает медленно устами, чувствуя слабое шевеление в ответ и загораясь заново, подобно лампочке.       Горячий воздух огоньком передается изо рта в рот. Сердце в клетке из ребер бьет в барабаны, стеная о ненависти к своему хозяину. Чимин весь дрожит в объятиях Чона, одна рука старшего оглаживает волосы, другая водит по счесанной щеке. Чонгук не в состоянии думать, в его голове нет переживаний впервые за продолжительное время, все тревоги вмиг вылетели из нее, оставив прохладный сквозняк, ведь именно так ощущается поцелуй – как глоток необходимого и желанного свежего воздуха в знойный день.       Немного глубже и сильнее, дольше и нужнее. «Пожалуйста, не отпускай», но чужая рука соскальзывает с шеи и падает на землю.       Чонгук углубляет поцелуй, чувствуя привкус крови из лопнувшей губы. Он не смыслит ничего в отношениях и тем более жизни, не хочет думать, что дальше их ждет, лишь упивается ответом, что, подобно касанию шелка, заставляет жить, хотеть большего и не оставлять попыток прикоснуться снова.       Как же так?! Губы лепестками летают по чужим, не спеша и не торопя, так медленно и упорно, стараясь растянуть мгновение, но конец приходит все равно, не стучась и не извиняясь за прерванный личный момент.       Чон отстраняется на сантиметр, упираясь лбом в чужой висок, опаляя горячим дыханием щеку старшего, улыбающегося как никогда счастливо из последних сил. Парень еще не видел столь искренней и невинной улыбки на губах Чимина, который касается чужого шершавого подбородка, нежно гладя его пучками пальцев, а после опускает руку, слепо что-то ища.       Чонгук вначале теряется с расфокусированным взглядом и сбитым дыханием, пытаясь понять, что же старшему нужно, ведь сейчас он готов отдать ему все. И вот Пак находит кобуру на чужом ремне и старается достать пистолет, который ранее младший машинально положил на место.       — Пора прощаться, Чонгук-и, – все же сил вытащить оружие не хватает, и Чимин опускает руки, держась за сознание ради своего дорогого напарника, — надеюсь, что в другой Вселенной ты будешь ненавидеть меня чуточку меньше. А теперь пристрели меня, как я учил, помнишь?       Чон застывает, не веря ни словам, ни происходящему. Под волной поцелуя он позабыл на секунду о безысходности, поглотившей их, а теперь вновь пытается выжить под тонной груза, навалившегося сверху. Старший смотрит внимательно до последнего, прикрывая от усталости веки.       Хочется крикнуть: «Нет не теряй сознание, пожалуйста, останься со мной!», но крик застывает в глотке, сковывает спазмом дыхательные пути, делая из Чона самого уязвимого во всем мире человека, прижимающего к себе бессознательное тело того, кто стал в одночасье ближе всех на свете. Но, к сожалению, слишком поздно.       Чонгук не шевелится, кажется, вечность, или же минуты растянулись и поймали бедняг в чертову временную петлю. Он смотрит, не моргая, на тонкого, такого хрупкого, будто спящего Чимина, желая разбудить его и себя и убедиться, что все это не более, чем дурной сон, от которого можно легко отмахнуться. К сожалению, никто не просыпается.       Чонгук достает пистолет, четко понимая, что он должен сделать, проверяет пустую обойму, ведь пустил отведенные ему пули в мертвеца, и без лишних раздумий откидывает оружие подальше, чтобы не было соблазна застрелить себя за компанию.       Достаточно с него потерь, он больше не выдержит. Непонятно, что в нем внутри клокочет, но это нечто большее, чем обычные чувства. Оно безликое и громадное, напоминающее айсберг неизвестных размеров и норовящее вспороть живот парня поперек, как дно корабля, своей остротой и мощью. Это нечто приказывает смотреть и гладить волосы бессознательного старшего, наблюдая за его неровным дыханием, мерять температуру кожей к коже, мочить лоб водой из бутылки, смотреть на сухие от горячего воздуха губы и шептать неразборчивые слова утешения.       «Пожалуйста, Господи или кто-нибудь, не забирайте его, только не его…»       Скупые слезы выбираются наружу с трудом, борясь сначала за право на существование, а после по протоптанным дорожках скатываясь одна за другой. Когда ты плачешь перед кем-то – это крик о помощи, желание быть понятым и утешенным, но намного страшнее, когда слезы текут в одиночестве от обреченности и понимания, что никто не в силах тебя выручить. Никто не способен исправить ситуацию, и вот тогда приходит конец.       Переживания и стресс истощают организм Чона, заставляя потерять связь с реальностью, чаще прикрывать веки и упасть в темноту. Если его судьба быть растерзанным взбешенным Чимином, то ничего не поделаешь, он сам виноват, ведь столько раз выводил его из себя и испытывал на прочность. Уж теперь старший отыграется на нем по полной.       И от такого исхода никак не тошно и не досадно, так как Чонгук сейчас теряет нечто большее, чем свою никчемную жизнь. Он, только обретя и до конца не поняв, что именно, определенно знает – это нечто бесценное и дающееся далеко не каждому, не познанное людьми, как и новая болезнь, и далекое от Земли, как и другие галактики. Но, вкусив маленький кусочек этого сокровища, ты не можешь больше перестать видеть, какой блеклой является жизнь «до».       Падая в бессознательную пропасть, Чон улыбается, вспоминая вкус чужих губ, и думает о том, что сегодня он попытается отрастить крылья по совету старшего, чтобы не разбиться вдребезги, и если ему подвластно это сделать, то значит он еще очнется.