Patient Zero

      Он бежит так быстро, как только может, в боку режет от перенапряжения, дыхания не хватает, горло обжигает воздухом. Останавливаться нельзя, ведь за Чонгуком гонится его смерть – зараженный наступает на пятки. Чон бежит вперед, не видя ни конца, ни края погони.       Где же выход?       Бесчисленное количество одинаковых дверей заперты, повернуть некуда, спрятаться негде. Парень отчаянно дергает за ручки в очередной раз, оглядываясь назад в страхе увидеть преследователя. Никого. Чон застывает в удивлении, поворачивается обратно и видит зараженного уже в той стороне, куда направлялся. Чонгук чувствует, как его сердце заходится в панике, поглотившей с головой. Он беспомощен и слаб перед опасностью, ему нечем защищаться и негде прятаться. Парень разворачивается и устремляется в противоположный конец коридора, моля все живое дать ему шанс, пусть хотя бы сейчас помогут и выделят лишнюю долю секунды на спасение.       Чон оказывается в очередном тупике, скребясь в наглухо закрытые не поддающиеся на уговоры двери, что даже не шелохнулись под натиском человека, оглядывающегося по сторонам в поисках чего-либо, способного ему помочь. Как ему выбраться отсюда?       Зараженный снова внезапно бесследно исчез.       В тревоге Чонгук вертится на одном месте, теряясь и дрожа от холода и страха вперемешку, как вдруг слышится грохот. Он видит через стекло дверей множество рук, чьи обладатели заблокированы в комнатах. Те ломятся, бьют, размазывают кровь по стеклу, находясь в заточении и пытаясь выбраться в коридор к живому существу. Стоит оглушительный шум, который невозможно терпеть. Парень закрывает уши, наблюдая за кровоподтеками на стеклах и за тем, как вставки ходят ходуном, что вот-вот разобьются звоном бокалов о напольное покрытие.       Чонгук кричит что есть мочи, оседая на пол, зажмуривает до бликов веки, давит ладонями на виски, желая, чтобы голова перестала монотонно гудеть, и не может перестать дрожать всем телом. Все прекращается резко – беззвучие оглушает похлеще, чем вакханалия звуков.       Чон аккуратно открывает глаза и видит перед собой у ног нож. Без раздумий хватает его, и тут пропавший зараженный снова на всех скоростях бежит на него – это мужчина в больничной одежде. Мертвец не медлит, желая быстрее впиться в теплую плоть жертвы, и парень ощущает на своих щеках влагу. Решение проблемы совсем близко, но он выбирает то же, что и ранее, каждый раз совершая ошибку, вместо того, чтобы самоотверженно сдаться.       Одно движение, одна перерезанная глотка и все: кровь брызгает на Чонгука, заливая с головы до ног, зараженный падает в конвульсиях на пол, как мешок с картошкой. Эхо смеется над молодым доктором, издевательски потешаясь над чужими страданиями.       Чонгук в испуге отходит назад. Буквально в миг образуется лужа крови, постепенно превращаясь в озеро, стеклянные витражи с дверей исчезают, а из других комнат начинает течь водопадами чужая красная жидкость в коридор. Все больше и больше, затапливая ноги вязкостью насквозь. Необратимость момента бьет сильно под дых, не оставляя никаких шансов или вариантов. При любом исходе одни и те же недочеты будут поджидать за углом.       Чон чувствует кровавый сок на лице, руках, под глазами, в глотке. Его слезы превращаются в кровь, затягивая собой белки, из ушей жизненно необходимая жидкость течет тонкими струйками, пробивая барабанные перепонки, вниз по шее к трясущимся плечам. Парень разом теряет слух и зрение, захлебывается в красном океане, порождающим начало всего живого, и продолжает кричать – все безрезультатно.       Весь мир начинает кренится в сторону, переворачивая картинку коридора вверх тормашками и вызывая тошноту.       Чонгук болезненно приходит в себя, кривясь от головной боли, уже ставшей привычной частью расписания, и видит Канджуна, который без остановки трясет его за плечи. Когда Чон понемногу собирает себя по частям, доктор Ли, протяжно выдыхает, пытаясь успокоить внутреннюю волну тревожности.       — Эй парень, посмотри на меня, ты как? – хриплым голосом волнуется мужчина, и Чонгук в ответ заторможенно кивает.       Часть его еще там, во сне, борется с удушьем, другая же ошалело молчит, контуженная произошедшим, кажется, до конца веков, ведь для сознания все взаправду. — Все хорошо. Ты в безопасности.       Через некоторое время Чон замечает, что одышка преследует его и в реальности, он никак не может прийти в норму окончательно и избавиться от последствий кошмара. Трет глаза, проводит холодными пальцами по щекам – мокро, зарывает их в волосы. Рассудок пытается убедить, что все это пугающая выдумка, а сердце не верит, продолжая убегать куда-то далеко за горизонты. Связь с настоящим все же постепенно крепнет, образуя множество нитей, создающих канат, вытягивающий из мира иллюзий. Мучительный сон уходит, обещая вернуться.       Старший смиренно ждет, когда парень сможет связать пару слов. Ему понятно, что нечто безмолвной тенью не отступает от Чонгука ни на шаг, лишая нужного отдыха и сна.       — Мне было проще думать, что они зомби, понимаете? – Чон не может переварить то, что происходит в его голове, поток несвязной речи льется из него, освобождая место для еще больших раздумий и развороченных истин. — Как я мог убить человека? Вдруг их можно было еще спасти, а я взял и убил?       — Так, Чонгук, вставай. Иди умойся и расскажешь все по порядку.       Канджун тихо покидает комнату, засунув руки в карманы, проверяя по пути мирно спящих Хосока и Чимина напротив Чона на идентичных футонах. Видимо, была очередь старшего врача охранять покой команды. Чонгук усиленно трет глаза до болезненной красноты, надеясь, что сон – это не только сцена в кровавом коридоре, но и вся история о зараженных. Парень осторожно поднимается, чувствуя головокружение, и подходит к заколоченному окну. Заглянув меж досок, можно понять, что стоит глубокая темная ночь, показывающая кино из звезд на небе, которые не сосчитать при всем желании. Вселенная светит ярче от предчувствия того, что мелкие вредители скоро сами себя удачно разрушат.       Быстро ополоснув лицо остывшей водой из чайника, Чонгук застает коллегу возле небольшого окошка на кухне. В помещении горит одинокая свеча, даря жителям приглушенный мерцающий свет и возможность беседовать в интимной обстановке. Все сказанное не покинет комнату, исчезнув вместе с огоньком и оставив лишь тлеющий фитиль.       — Закрой дверь, – командует Канджун, держа меж зубов дымящуюся сигарету и пытаясь одновременно с этим открыть форточку. Когда все удается, мужчина довольно выдыхает на улицу. На кухонной поверхности стоят откупоренная бутылка с золотисто-оранжевой жидкостью и два стакана, наполненных ею же, — коньяк двадцатилетней выдержки. Бери.       Доктор подает стакан парню, а после отпивает из своего. Чонгук следует его примеру, жидкость горячей лавой заполняет рот, обжигает пищевод и оседает в желудке, устраивая там самобытную печку. Хотя бы согреться можно.       — Средне, – комментирует младший, ставя стакан на столешницу. На вкус и правда неплохо, но не настолько, чтобы отдать пару тысяч долларов за подобное удовольствие. Нет уж, увольте.       — Согласен. Куришь?       — Не думал, что именно Вы будете меня склонять к этому, – Чон садится за стол возле старшего, широко расставив длинные беспокойные ноги, игнорируя микросудороги в мышцах. Он наблюдает за небольшим языком огня, грея руку об ангельскую ауру вокруг свечи. Есть нечто успокаивающее в созерцании пламени, будто за грудиной начинает плавиться такой же воск; главное не превратиться в бабочку, одурманенную жаром, и не полететь к своей гибели.       — Самое время начать курить. Ну знаешь, конец мира, – доктор Ли затягивается глубоко, задерживает воздух и глубоко выдыхает, расслабленно опуская плечи. Кажется, будто с них сваливается многотонный груз прошедших событий, облегчая дальнейшее существование.       Пачку сигарет пододвинули к спокойно лежащей руке Чона, но тот лишь отрицательно махнул головой. Высохшие волосы постоянно приходится поправлять, заправляя их за уши, так как резинка осталась где-то в недрах матраса, и парень надеется, что не потерял ее вовсе.       Он решает рассказать о причинах своего состояния достаточно быстро, ведь, оказывается, с доктором Ли делиться после всего пережитого не так сложно, начиная со встречи с токсикоманом и заканчивая ловушкой с закрытой дверью. Его внимательно слушают, время от времени кивая и сбрасывая пепел в кружку. После рассказа в воздухе поселяется молчание, задумчиво размышляющее вместе со всеми над сказанным. Чонгуку нечего добавить, ему на самом деле сейчас никак, отчасти жутко от прошлого и будущего, ощущение потерянности в плотном тумане, а еще отвратительно мешают волосы.       — Их уже не спасти. Если бы ты не сделал первый шаг, то стал бы таким же, – говорит в итоге доктор Ли, туша сигарету о белый подоконник, что совершенно несвойственно педантичному мужчине. Точно конец света.       — Как я мог стать убийцей? – разбито спрашивает парень, удерживая голову руками, склонившись над столом. Такое чувство, что она сейчас расколется пополам от перенапряжения как грецкий орех, а оттуда вывалятся скомканные в шарики страницы. Они будут исписаны с обеих сторон различными шрифтами разных размеров со смыслом и без, иногда представляя собой набор случайных слов, а иногда витиеватый код из цифр, будто кто-то пытался сам от себя спрятать значение. На этих бумагах было бы сто слоев текста вперемешку с пылью, ведь никто к ним возвращаться и не собирался. Чонгук даже не прилагал усилий понять свои письма, отправленные без адресата, оставляя бардак в покое лежать дальше.       — Это не убийство, это самозащита. – Чон поднимает взгляд на собеседника, который садится рядом. Доктор Ли говорит уверенно и четко, свято веря в каждое слово. — Возьми себя в руки. Они уже не люди, ты как врач сам все понимаешь. Их мозг необратимо поврежден, они потеряли себя и не помнят ничего. Даже если вакцина появится, она будет направлена на еще не зараженных людей, а менее удачливых – не сможет вылечить. Они заперты в своем теле, но их сознание навсегда утеряно. Для них уже выключился свет в отличие от тебя.       Канджун стучит пальцем по виску, пытаясь прочно вложить в Чона свои мысли. Это вызывает небольшую улыбку, и Чонгука понемногу отпускает, ведь все так логично. Тогда почему все равно сложно? Оправдания работают только определенное время, а потом, когда срок действия иссякнет, они протухнут, а самобичевания вернутся? Парень снова берет напиток и, чокаясь с Канджуном, делает большой глоток.       — Почему Вы вернулись за мной и упустили шанс уехать с остальными? – сейчас самое время задавать вопросы, которые волновали целый день пути. Один на один мужчины могут откровенно поговорить за закрытой дверью. Чон замечает, что произошедшее оставило следы и на докторе – синяки под глазами, отросшая щетина, сжатые челюсти до боли в мышцах. — Как же доктор Шин?       — Да мне насрать на приказы Шина. Я должен был сидеть в его кресле, если бы не родственники его жены. Мотай на ус, парень, справедливости в этом мире нет, – высказывается мужчина, стиснув кулаки на столе. Канджун кажется готовым сорваться с места, схватить ружье и ринуться искать упомянутого главврача, — Тем более я дал добро на эту авантюру, которую ты предложил. Надо уметь разгребать свои ошибки.       — Вы чувствуете вину? – не думая, спрашивает парень, после играясь языком с выпитой жидкостью во рту, перебрасывая ее из стороны в сторону, как футбольный мяч.       — Не обольщайся. Всего лишь обязанность, – отвечает достаточно резко, даже не смотря прямо, но Чону становится внутри тепло. Он кивает, принимая сказанное за мнимую истину, ведь человек, напротив, был намного лучше, чем хотел казаться окружающим.       — Как Вы поняли, что этот военный хочет присоединиться к нам? – Чон вспоминает событие с весьма неприятными ассоциациями и свое удивление, когда самый умный из них легко позволил незнакомцу идти с ними.       — Военные не ходят в одиночку в форме, особенно в такое время. Иметь в своем арсенале солдата как раз кстати, да и мы не помешаем ему, – просто отвечает мужчина без раздумий. Что же, это было неплохое и быстрое решение для той ситуации, в которой они оказались, вот только все равно сомнения грызут душу, подобно домовым мышам. Чон решает подумать об этом завтра, так как проходимец с улицы, с которым они пересеклись максимум на пару дней, не стоит такого чрезмерного количества внимания.       — А что с результатами анализов? – Чонгука одолевает сильное любопытство, ведь он так ждал добытой информации. Парень откидывается на стуле назад, перенаправляя основной вес на задние ножки мебели, играясь с притяжением. Вся история с личным расследованием его так увлекла и отвлекла от окружающего, что теперь Чон стал одержимым идеей внести свой вклад в спасение людей.       — Они у меня. Мы должны их как можно скорее доставить в научный центр.       — Вы что-то нашли? – Чон останавливает свои качели, настойчиво уставившись на куратора. Канджун смотрит и не отвечает. Его выражение не говорит ровным счетом ничего, все эмоции и чувства спрятаны за маской, которую Чонгук не в состоянии пробить. Очевидно, что от него что-то скрывают, и от этого становится лишь любопытнее.        — Да. Вы что-то нашли. Почему не говорите?       — Тебе знать не нужно, – мужчина поднимается со стула и отворачивается к окну, закрывает форточку, но продолжает стоять спиной к собеседнику.        — Почему? В чем проблема? – Чон не намерен так легко сдаваться, он как репейник, который от одежды без усилий не отодрать, цепляется сильнее и сильнее.       — Поверь, не надо лезть. Пока что, чем меньше ты знаешь, тем лучше, – доктор как никогда серьезен, делая разговор сухим и увеличивая доверительное расстояние между собеседниками со скоростью света.       — Но я же помогал Вам, – Чон не может смириться с такой несправедливостью, ведь он был уверен, что при первой возможности ему все открыто поведают, а тут какие-то тайны и заговоры вселенских масштабов. Перед парнем выросла стена – не перешагнуть и не перепрыгнуть, как ни пытайся. — Объясните хотя бы, почему Вы не можете сказать.       — Иди спать и не думай об этом. Все в порядке, – говорит Канджун, направляясь к выходу, показывая всем видом, что разговор окончен. Уже взявшись за металлическую ручку, мужчина поворачивает голову в сторону, — и запомни, ты не убийца, ты врач. Ну почти.       После этого доктор Ли скрывается в темноте соседней комнаты, очевидно, направляясь дальше охранять сон напарников возле входной двери. Выглядит все как очень неразумный побег от разговора. Чон с тяжелым сердцем понимает – большего ему не добиться, не сейчас, поэтому он допивает оставшийся напиток в стакане, пальцем тушит свечу, не чувствуя жжения, и направляется к своему уже холодному матрасу, надеясь поспать еще несколько часов.       Теперь каждый новый день – это не повторение прошлого заученного чередования действий, а нечто внезапное, стрессовое и обязательно нежеланное. Половину сил Чонгук тратит на внутренние эмоции, его тревога растет как на дрожжах, готовя пироги с неизвестными начинками, чувство вины пожирает кусок за куском, а тремор сковывает движения даже во снах.       Хочется крикнуть: «Проснись!» и чтобы весь кошмар закончился, мир снова обрел свою привычность, неизвестная болезнь канула в лету, метро колесило по городу, машины сигналили друг другу, развозя спешащих на работу, а самым большим разочарованием был прогноз погоды с утра, когда не взял зонтик.       Правда, он уже не спит, так что ни крики, ни тряска не помогут выбраться ни на йоту.

***

      — Я не хочу, чтобы он меня стриг, – вот с такого громкого заявления началось следующее утро. Всеобщим голосованием было принято решение, что парикмахером для Чонгука должен стать никто иной, как Чимин.       Проснувшись самым последним, Чон понял, что он готов избавиться от отросших волос и сейчас они ему больше мешают, нежели приносят удовольствие. Он подошел с просьбой к доктору Ли, на что тот тут же откликнулся и устроил голосование. По мнению большинства, когда дело касалось волос, вооруженный с ног до головы солдат внушал больше доверия. Наверное, на них произвело впечатление то, как Чимин ловко управляется с ножами, тренируя в гостиной стойки с орудиями в руке.       — Никто не спрашивает. Большая вероятность, что Хосок тебе ухо отрежет случайно, – Канджун не видит никакой проблемы, продолжая собирать припасы для дальнейшего путешествия. Нужное складывалось вправо на столе, то, что можно отложить – влево, а дальше пряталось в небольшой погреб, чтобы ожидать возвращения блудной команды.       — А он специально, – не унимается Чонгук и косится в сторону Пака, который после тренировки приемов принялся отжиматься от пола. Его утренний ритуал, состоящий из бесконечного круга выматывающих упражнений, никак и не думал заканчиваться.       — Не преувеличивай, – консервы со свининой отправились влево, а канатная веревка с креплением вправо. Чон незаметно перетянул одну банку с мясом на свою сторону.       — Я его не переношу, – уже сам Чонгук задумался о том, что ведет себя как ребенок. Правда, решение по поводу его волос было принципиальным, ведь никто не сможет так просто дать ножницы в руки ненавистному человеку и сказать: «Покромсай мою прическу».       — Будь терпеливее к нему, – складные ножи оказались с правой стороны, документы – с левой.       — Да пошел он, – бурчит под нос Чон, рассматривая этикетку со сроком годности на жестяной банке и пальцем сдирая бумагу, скорее, от вредности, нежели от нервозности.       — Что я слышу? – раздалось со стороны двери. Чимин вальяжной походкой ворвался в диалог и сел напротив, сразу же наводя порядок в разложенных вещах, выбирая некоторые продукты для себя. Чон на это недовольно цокнул языком, но старший коллега даже виду не подал, что что-то не так. Пак стащил себе немного еды, воды и гигиенических средств, видимо, решив собрать в первую очередь личный багаж.       — Ты бы тоже занялся сборкой своего рюкзака, – предложил Канджун, обращаясь к Чону и пододвигая отобранные для путешествия вещи, которые имели больший вес в их ситуации.       Чимин подошел к кухонной поверхности, на которой лежала добыча из охотничьего магазина: дробовик и охотничий карабин, несколько пистолетов с дополнительными магазинами и ряд ножей, возле которых мужчина стоял намного дольше. Половина оружия оставалась в доме, ожидая своего часа, а что взять еще – предстояло решить.       — Этому пацану ружье не давайте, – делая вывод после осмотра предметов, говорит Пак. Чонгук высоко поднимает брови, недоумевая, откуда такие странные заявления. Доктор Ли никак не реагирует снова, словно так и собирался поступить, а младший коллега для него и вовсе пустое место.       — Придурок, – шепчет Чонгук в спину солдата, сдержав в себе остальные лестные прозвища. Ноль реакции.       — Упорядочу свои вещи, и можем стричься, – Чимин выбирает себе приглянувшееся холодное оружие, будто у него их и без того не хватало, и с довольной улыбкой уходит дальше заниматься своими делами. Он и правда не замечал Чона, как они вроде и договорились. Часть Чонгука радовалась, что не имеет ничего общего с этим неоднозначным человеком, другая была раздосадована тем, что подцепить больнее не удавалось.       Чонгук отчетливо понимал, что этот мужчина был его полной противоположностью во всем, начиная от реакции, заканчивая внешним видом и жизненными принципами. Ему не было страшно, происходящее не вызывало негативных эмоций, скорее забавляло, что было еще более пугающим. Он вел себя как сбежавший из психбольницы, а не как выдрессированный солдат.       Делать нечего, придется доверить ножницы в руки Чимина.       Чонгук долго откладывал распаковку своего рюкзака, заглядывать внутрь не хотелось от слова совсем, ведь он прекрасно помнил, что именно ждет своего часа на дне. Открыть молнию равносильно снять чеку с гранаты – заглянешь в темноту и вот-вот рванет, счет идет на мизерные доли секунды. В грязной одежде, как и ожидалось, пряталась главная улика, звезда преступления. Парень правда пытается думать холодно и логически, но сейчас ощущает себя подозреваемым, похитившим весомое доказательство с места событий. Так он и застывает с мотком перепачканной ткани в руках, пока Канджун не выхватывает крепко сжатый материал и не разворачивает, являя на свет отвратную правду. Понимая, что перед ним, мужчина убирает подтверждение случившегося за спину, будто его и не было вовсе, и переворачивает сумку Чона вверх дном – содержимое вываливается на пол кучей мусора.       — Поторапливайся, у тебя еще салон красоты по плану, – говорит доктор Ли, унося в неизвестном направлении перепачканное оружие.       Чонгук благодарен, что может игнорировать проблему немного дольше положенного, переключая все свое внимание на сбор нужных вещей для замысловатой задачи – нашествия зараженных, готовых отгрызть львиную долю мышц в любой удачный момент.       От выбора содержимого рюкзака зависело не только, выживет ли обладатель ноши, но и вся группа в целом. Их небольшая цепь далеких друг от друга людей теперь могла полагаться только на себя. Чонгук долго думал над тем, какие из вещей требовали большего внимания.       Первое, что подкосит тело – это антисанитария. Как доктор, он в первую очередь собрал компактную аптечку для каждого, где были средства скорой помощи, такие как бинт, спирт, антисептик, стерильные салфетки и некоторые препараты от других болезней и симптомов, например болеутоляющие, противовоспалительные, антибиотики. Зомби-апокалипсис не отменяет, к сожалению, вирусы и бактерии, поджидающее на каждом углу.       Сейчас, как никогда, надо следить за здоровьем, поэтому обязательно два куска хозяйственного мыла для мытья тела и стирки одежды, влажные антисептические салфетки, зубная щетка и паста на первое время. Далее Чон аккуратно сложил стопку запасных вещей и белья, выделенные ему хозяином дома. Некоторые мелочи – нитка с иголкой, зажигалка, карманный нож – поместились в небольшом кармане сбоку.       У Канджуна нашлось два утепленных спальных мешка, которые были очень кстати. Также между поклажами распределили оптимальное количество сухпайков и воды. Рюкзаки были достаточно увесистыми, но не ограничивали движения, что радовало, ведь никто не знал, куда повернет их путь и насколько длинной окажется дорога к научному центру.       Привилегией военного в плане содержимого рюкзака были его личные вещи или специальное снаряжение. То, что успел заметить Чонгук, так это наличие компаса, фильтров для воды, защитных очков и светошумовых гранат. Очевидно, что Чимин пополнил рюкзак из общего котла, но в отличии от остальных, основную часть его ноши составляли запасные боеприпасы, спрятанные по всему телу ножики, кевларовый бронежилет и защитный шлем. Он определенно был уверен в своем выборе и знал, что делал.       Хосок же отдал предпочтение еде. Он настолько был уверен в медиках своей команды, что из аптечки взял лишь спирт, вату и лейкопластыри. Возможно, он не совсем понимал, что происходит, или скорее делал вид, что ему все побоку. Правда, продолжал без умолку рассказывать о том, что лишние консервы совершенно не для него, а для его кошки, которую он собирается спасти по пути. Канджун в очередной раз грубо прервал мужчину, отметив факт того, что за животным никто не пойдет и это не оправдывает возможный риск. Хосок не спорил, доктор Ли не продолжал. Так вопрос и оставался висеть в воздухе плотным облаком над головами участников пешего похода. Никто не воспринимал всерьез затею идти за домашним питомцем.       Чонгук, закончив сбор вещей, осмотрел комнату: бледно-розовые обои в углу изрисованы цветными карандашами, чьи неровные линии жизни изображали цветочное поле, на дверной панели зазубрены с отметками роста, простыни в разноцветный горошек и занавески с блестками. Он никогда не интересовался личной жизнью доктора в больнице, а сейчас стало интересно, была ли это когда-то детская или в комнате уже давно никто не жил.       Спрашивать некорректно, как минимум, но он слепо надеется, что Канджуну не о ком волноваться. Хватая ножницы с подоконника, Чонгук плетется в ванную, как на смертную каторгу. Это не последний путь, так почему так сложно на него вступить?       Чимин сидит на ободке ванной, задумчиво рассматривая свои руки, бродит где-то глубоко в себе и не сразу замечает новую компанию. После косится на младшего и кивает в сторону стула возле зеркала. Ничего лишнего, ведь их общение сведено к минимуму, чтобы не запустить взрывоопасный механизм.       Солдат, когда клиент готов к процедуре, начинает без разрешения лохматить волосы Чона, тут же впиваясь в них острыми зубцами расчески, словно пастью зверя. Чонгук сжимает зубы от боли, находя в отражении ожидающие его взгляд глаза. Там мерцает темный огонек, жаждущий насолить побольнее, поэтому, не заботясь о комфорте, Чимин жестко расчесывает пряди каштановых волос, иногда вырывая больше, чем следовало бы. Чон не позволяет себе даже пикнуть, он ни в коем случае не доставит удовольствие этому ублюдку. Ничего, потерпит, невелика потеря.       Когда колтуны выдрали с корнями, гребень отложили на стиральную машинку и вооружились ножницами.       — Какую стрижку предпочитаете? – язвительно спрашивает Чимин, гладя волосы по обе стороны от лица и прижимая их к голове.       — Просто короче, – у Чона нет ни сил, ни желания язвить. Он не хочет остаться лысым или слепым, а этот шанс возрастает с каждой секундой, проведенной в обществе военного.       — Может армейский ежик? – Пак начинает клацать ножницами сзади, и что он задумал – теперь известно одному богу. Младший скрещивает пальцы на руках – в отражении нижняя губа по привычке оттопырена, как своеобразная форма обиды, затаившейся на глубине мыслей. Чон тут же ее закусывает и злится на свою ранимость, ведь он слишком все воспринимает всерьез. С ним играются, как с ребенком, а он ведется на любую провокацию.       — Себе сделай, – отвечает он, закрыв от усталости и беспомощности глаза. Лучше не видеть процесс обезображивания своей прически.       — Надоело. И так еле отрастил, – легко бросает Чимин, погружаясь в процесс стрижки. Видно, что разговор продолжать никто из них особо не хочет, поэтому под звук металлических ножниц Чон впадает в некий транс. В ванной есть небольшое окно под самым потолком, оно жутко узкое и длинное, но дарит комнате достаточно естественного освещения.       Внимание парня привлекает одинокий солнечный зайчик на стене, застывший на плитке над нарисованным горизонтом, словно солнце. Голубой кафель кажется теплым бескрайним небом, еще немного и можно услышать многогранный шум моря. Настоящие воды были совсем недалеко, но из-за тяжелого графика Чон не выбирался к ним очень много лет. Да что юлить! Когда внутри глухая пустошь, то вряд ли вспомнишь об эмоциональном море, излюбленном пирсе и крикливых чайках. А сейчас Чонгук вспоминает, смотря на отделку ванной, что когда-то там был, не помнит, когда и с кем, но знает ощущение соли на языке и в уголках глаз, ее вкус, отличающийся от вкуса той что в блюдах, и запах свободы. Ему было легко, и никакие путы не сковывали, раня своими шипами сердце, что вечно исходило кровью, он будто имел большие белые крылья и парил над водой вместе с птицами. А сейчас Чон привык к боли с течением времени, он сросся с ней, именуя дальней родственницей, поселившийся в груди.       Свобода не пела ему оды, любовь не шептала колыбельные, на ухо молвила безысходность уже несколько лет, и когда ничего другого не слышишь, то принимаешь за истину имеющееся, даже если это песни меланхолии.       Чонгуку показалось, что на свету плитка рябит, подобно волнам. Сейчас вода оживет и хлынет на парней, утаскивая в свой мир, в котором открытый океан унесет в сладостную и солнечную неизвестность, где можно будет расслабить все тело и все мысли и отдаться течению.       Вдруг кончики чужих пальцев случайно коснулись шеи сзади, и Чонгука пробрало мурашками так, что он чуть зубами не застучал от нахлынувшего холода. Сразу выбросило на берег из теплой воды, обдувая ветром, и в прорубь по самую макушку. Парень зыркнул на не отвлекающегося солдата и понял, что тот даже не заметил нежеланного контакта. Чона физически оттолкнуло от взаимодействия с этим человеком, голова закружилась, мышцы начали болеть от напряжения, ситуация обрастала раздражением, как мхом.       Они оставались в ванной примерно полчаса. Чимин окончил и ушел без слов, кинув ножницы в раковину, показывая свою безразличность ко всему. Неизвестно, как он вообще согласился, но мастер из него мог бы получиться при желании.       Чонгук осматривает себя в зеркале: волосы стали значительно короче, на затылке чуть ли не ежик, и длиннее спереди и у висков. Его ничуть не изуродовали, а очень даже неплохо постригли. Теперь пряди не лезли в глаза и ощущение легкости подарило почти радостную улыбку. Почти.       Благодарить он, конечно же, не стал. Глубоко в душе, может быть, хотел, но гордость не позволила. Пусть Чимин и помог, но друзьями или же хорошими знакомыми от этого они не стали. Это была чисто вынужденная ситуация.       Когда сборы была окончены, а мужчины сложили рюкзаки в ожидании следующего путешествия, время оказалось слишком поздним, чтобы начинать новый путь. Если они выйдут сейчас, то не успеют найти пристанище на ночь, а темнеет пока что довольно рано, поэтому было принято общее решение остаться еще на одну ночь. Канджун, невероятно недовольный таким исходом, принялся готовить ужин, наблюдая за тем, как Хосок в одиночку рвался за своей кошкой с рюкзаком на спине.       — Ты не пойдешь один, – скомандовал доктор Ли из кухни, угрожая разволновавшемуся товарищу ложкой, но его никто не слушал и слышать не хотел. Видя, что ситуация принимает серьезный оборот и обладатель домашнего животного отодвигает баррикады от двери, Канджун устремился в гостиную.       — Но она там голодная, ей страшно. А вдруг туда пробрался зараженный и превратил ее в зомби-кошку, – злился Хосок, пытаясь разобраться с замком на двери собственноручно, ведь ключи Чонгук ему отдавать не стал. Вот же предатель!       — Мы не знаем, распространяется ли болезнь на животных, – доктор Ли пытался успокоить разволновавшегося мужчину, поглаживая по плечам и уводя от дверей, — в любом случае верная смерть – идти в одиночку. Ты один вряд ли сможешь ей помочь.       Постепенно Хосок успокаивается и приходит в себя, сев на диван под бок притихшего Чона. Ему тут же всучили пачку чипсов, и он был практически рад вкусной еде. Команда не успела облегченно выдохнуть, как тут с улицы послышался очередной незаурядный шум. Чон подумал, что спор привлек зараженных, которые прогуливались мимо, но какого было его удивление, когда он между досок из окна увидел движущуюся группу людей к входной двери. Их было по меньшей мере человек пять с битами, оружием и нездоровым предвкушением на лицах. Происходило нечто странное и непредвиденное.       — Какого хрена? – ругнулся Канджун, снимая с себя кухонный фартук и бросая на диван, и тут всех вокруг, кроме младшего, озарило – почему и зачем здесь эти люди. Только Чонгук продолжал тупо смотреть на незнакомцев, которые уже пытались выломать дверь с улицы.       — Уходите, – приказал Чимин, обращаясь к союзникам, махнув в сторону дальней комнаты. Чон заметил в его глазах холодную резкость стали, отметив про себя, что этот мужчина был отражением своего любимого оружия – металлического, блестящего, тонкого и смертоносного. В зрачках разжигался доселе невиданный пожар, а предчувствие чего-то неспокойного повисло в воздухе.       Канджун уволок Чонгука и Хосока за собой в соседнее помещение, оставив посреди гостиной Чимина в одиночестве. Они разместились возле двери, оставив ее приоткрытой, чтобы все слышать. Доктор Ли и Хосок предоставили возможность наблюдать за происходящим младшему, сами же стояли рядом. Чонгук заметил, как солдат надел свои перчатки, плотно завязав на запястьях, и взял военные ножи, чудом вытянув их из какого-то невидимого кармана на теле.       Фигуру поглотила тьма, стойка не сулила ничего хорошего. Казалось, что земля сейчас разверзнется под точкой опоры Чимина. Группа людей ввалилась в помещение, взломав дверной замок, утробно смеясь. Они напоминали подобие банды, заправляющей в районах города, может, они ею и были, с полным комплектом орудий пыток в руках. Они застыли при виде одинокого противника и тут же принялись потешаться над ним, не восприняв всерьез. Незваные гости не казались зараженными, они в полной мере имели контроль над своими телами и точно пребывали в трезвом уме и твердой памяти.       Чимин не был намерен шутить.       — Это кто тут у нас? Ты первый сюда что ли пришел? – один из ворвавшихся подает голос.       — Вам здесь не рады, поэтому убирайтесь, пока что на здоровых конечностях, – Пак спокоен и собран, ни один мускул не дрогнул.       — Эй, мелкий, я тебе зубы-то посчитаю, – тот, что крупнее, подходит ближе и улыбается криво, — а ты симпатичный. Может останемся, парни?       — А что с этим? Убьем? – спрашивает второй у, видимо, главаря, злостно улыбаясь, предвкушая веселье.       — Хочешь жить? Станешь нашей сучкой? – здоровяк заглядывает в сосредоточенное лицо солдата, ожидая хоть какой-то реакции, но Пак не дает им такой роскоши. Все будто проходит мимо него, не оставляя грязных следов, и никакие эпитеты его не задевают.       Чимин хрустит шеей и смотрит в потолок, на его губах расцветает безумная улыбка. Его мало когда с самого начала воспринимают всерьез, поэтому приходится невежественным оборванцам каждый чертов раз доказывать, чего он стоит.       Блеск спрятанного в тени металла отражает тусклый вечерний свет, проскальзывающий в комнату из-за открытой двери. Ножи сверкают перед лицами противников, и хаос в тот же миг заполняет пространство. Чонгук не в силах проследить за телодвижениями военного, а тот уже наносит точные удары, блокировки, маневрами избегая атак и эффективно перемещаясь по комнате.       Такое чувство, что он парит над всеми остальными. Его фигура легким перышком взмывает ввысь над грузными и медлительными незнакомцами, чтобы поразить из другого угла и застать врасплох. Он неуловимый, ведь пять человек не в состоянии зажать его в тиски. Как только нападающему удается добраться до Пака, тот тут же отражает атаку, ловко перехватывая чужую кисть, использует силу и вес постороннего против него и перекидывает через плечо на пол.       Сзади тоже не подобраться, у Пака, очевидно, глаза на затылке, ведь он успевает уворачиваться и наносить точные удары в болезненные точки. Просчитав наперед, Чимин выбивает оружие из чужих рук, отталкивая его подальше. Одному он выворачивает плечо, второго ударяет точно под дых, третьему ловко подрезает Ахиллово сухожилье, выводя из игры. Мужчины быстро выдыхаются, но настроены решительнее некуда, а их желание убить наглеца только возрастает.       Тут слышится выстрел, крупный нападавший с длинный языком держит пистолет, целясь в вечно движущуюся тень. В Пака не попали ни с первой, ни со второй попытки, но ситуация накаляется, разрастается как лесной пожар, захватывая в себя все вокруг. Чимин вдруг пропадает из поля зрения; Чон понимает, что тот выскользнул на улицу, и группа противников тут же погналась за ним, лишенная здравого рассудка и охваченная огнем ярости.       Предводитель шайки, преследуя солдата, со злостью кричит во весь голос: — Поймать мне его живым! Я над ним хорошенько поизмываюсь!       Они находят Чимина посреди дороги, который ждал их там как ни в чем не бывало. Он – вершитель судеб, он – демон с черными крыльями на перекрестке предначертаний, которого вызвали на сделку. Чонгук пугается видения и со страхом продолжает наблюдать. Это схватка на смерть. Неужели солдат, призванный защищать гражданских, непоправимо навредит им? Чон до самого конца не верил пугающим догадкам.       Пак наносил точные удары один за другим, и вот – очередной ряд приемов, позволяющий опрокинуть противника и зажать чужое горло ботинком. Он не дрался, а танцевал сложную хореографию, номер которой придумал сам и выучил наизусть, отдавая всю душу в каждый элемент, где вместо пируэтов – контратаки и боевые техники. Это был самый опасный танец, который когда-либо приходилось видеть, Чимин настолько непредсказуемый и сильный, что подчинял себе всех в радиусе многих километров.       В качестве инвентаря – острые лезвия и брызги крови, разлетающиеся в разные стороны, придавая картине жуткий вид. Чимин тенью преследовал и нападал на незнакомцев, а его сущность была пропитана опытом бойца и стойкостью духа. Сила не имела границ и не спешила заканчиваться.       Пак перехватывает атаку одного из нападавшего, ножи порхают за ним, как стальные крылья бабочек, преданные хозяину и их общему танцу, будто мужчина для них – это огонь той свечи, что осталась на кухне. Чонгук видит ужасные раны, видит неподдельную боль и кричит внутри до сорванных связок. На его глазах лишают жизней других людей. Он хочет было рвануться вперед, чтобы остановить происходящее, прекратить насилие, сделать хоть что-нибудь, но доктор Ли цепляется за него мертвой хваткой, не отпуская парня.       Чимин вонзает нож одному из нападавших в живот под острым углом, задевая жизненно важные органы. Несколько уже лежат неподвижно у его ног, не способных никогда больше подняться. Чимин откидывает тяжелое тело на своем пути, переводя внимание на следующего. Теперь лезвие умело проходит между ребрами, добираясь к самому сердцу. Остался главарь банды, что, обезумев и даже не оценив как следует ситуацию, бросается прямо на Чимина, у которого рассудок холоден, как и орудие. Металл рассекает шею противника, и тот валится к остальным.       Сохранились лишь тяжелое дыхание и звон в ушах, Чимин стоит среди крови и тел павших воров, расправив плечи и запрокинув голову, смотрит на небо, а после переводит взгляд на стоящих людей в дверном проеме, именующих себя его напарниками.       Вот это настоящий апокалипсис. Люди – это чудовища без всяких болезней и оправданий.       Глаза военного сверкают от огня прошедшей битвы, показывая нечто недосягаемое в мире хаоса Пак Чимина для Чона.       Пыль дороги осела, солдат методично вытер об одежду поверженных свое оружие и пошел к дому. Теперь же он был воплощением дисциплины и порядка, спокойствия в каждом движении, будто не он тут только что устроил поножовщину посреди улицы. Двуличие в каждом движении, в каждом чертовом слове и в каждой черте лица, об остроту которого можно пораниться.       Пак осмотрел свое оснащение, не проверяя состояние собственного тела после битвы, ведь его даже не задели. Чон почувствовал укол разочарования, распространяющийся по телу разъедающей дрожью.       — Я оттащу от дома трупы, чтобы не сбежались зараженные, – ровно говорит Чимин.       — Я помогу, – доктор Ли двигается к выходу, но солдат его останавливает.       — Нет, это моя работа. Вы лучше отремонтируйте дверь.       Чимин берет рюкзак, надевает тканевую маску, закрывающую половину лица, и возвращается к месту происшествия. Чонгук не хочет смотреть на сокрытие улик, поэтому покидает остальных, так как ему поплохело от увиденного. Как бы он ни пытался, не смог оторвать глаз от развернувшийся ранее сцены и наблюдал за всем до конца представления, отпечатывая в памяти все до малейшей детали. Собранность, сила и техника солдата потрясали в сочетании со страстью и безумством, но его поступок заставил осознать истину –откуда взялась непонятная неприязнь к Чимину с самой первой секунды их знакомства, перерастающая в ненависть.       У него расчетливый быстрый ум, хорошо натренированное тело и черствое как камень сердце, оставляющее на всем способном чувствовать боль синяки. Этот человек в иной степени не был живым, ведь старуха с косой тенью стояла за его плечом и шептала на ухо бесконечный список имен, приговоренных к неминуемой казни.       Чонгук закрывается в ванной и умывается холодной водой, голова идет кругом от переизбытка впечатлений и эмоций после пережитого. Он не мог ничего сделать, даже двинуться не был в состоянии ни на шаг, мог только смотреть, как пять жизней так легко отбирают, будто это привычное дело, как отстричь волосы или выкинуть мусор.       Канджун стучится – безрезультатно.       Хосок молча улегся на свой матрас лицом к стене, даже не пытаясь поговорить, ведь ему самому тоже было тяжело. Каждый из них проживал собственную эпопею внутри после произошедшего, тонул в мыслях и принципах, пытаясь выкарабкаться на поверхность и выжить, найти хотя бы одну корягу, чтобы зацепиться и не исчезнуть окончательно. Картины прошлого волнами накатывают, топя с головой, уволакивая за собой не в тот голубой летний океан из воображения, а в темную бездонную пучину с сотнями морских чудищ, что не прочь полакомиться тонкой натурой человека.       Чонгук заставляет себя проглотить остывший ужин и ложится спать, надеясь провалиться в небытие раньше обычного. Сон, как назло, опаздывает, видимо, испугавшись кровожадной сцены.       Сердце начинает колотиться быстрее от переживаний, успокаивать его нет никакого смысла. Чон держит руку на груди, чувствуя стук пучками пальцев, а орган бежит вперед, испуганный и загнанный. Вот бы запустить руку и вырвать с корнем надоедливый насос, растерев пальцами в песок, и покончить разом со всеми проблемами.       Когда время переваливает за полночь, из плотной темноты возвращается Чимин, представляющий собой в глазах младшего ее естественную часть. Его громкие шаги стоят в ушах эхом, бьются о черепную коробку и назойливо стучат в барабанные перепонки. Чон притворяется, что спит, не желая даже осознавать возвращение этого человека. Он надеялся, что карма настигнет преступника быстро и по дороге солдата сожрут или он забудет дорогу обратно, канув в лету.       Пак идет на кухню, где еще бодрствует доктор Ли. Их приглушенные голоса фоном шумят за дверью, но смысл сказанного не понять. Мужчины о чем-то переговариваются на пониженных тонах в свете свечи, видимо, обсуждая то, что случилось сегодня.       — Я нашел убитых людей в соседних домах. Эти выродки вытворяли все, что хотели здесь, ужасные вещи, Канджун, ужасные. Они почувствовали вседозволенность, – различает Чонгук, осознавая, что Чимин явно злится и повышает голос, воспламеняясь за мгновения беседы. Доктор Ли не ведется на вспыльчивость и продолжает что-то неразборчиво тихо говорить, видимо, надеясь успокоить и привести в чувства солдата.       Это не оправдание. Это не может быть чертовым оправданием для тебя, ублюдок!       Наверное, Канджун высказал свое негодование и попытался научить уму-разуму несмышленого Чимина, вот только некоторые простые истины недоступны независимо от того, какими словами их выражать.       В итоге доктор Ли возвращается к себе, а солдат не спешит тушить свечу, оставаясь на кухне. Чонгук ждет, ждет, он правда старается быть невозмутимым, но в итоге не выдерживает. Его терпение ломается с треском, как старый ветхий стул, под напором бурлящих эмоций, взвалившихся на него, поэтому Чон сам не понимает, как оказывается пред Паком, что ел холодную тушенку с лапшой. Чонгук сужает от накопившихся злости и отвращения глаза, дышит через раз, упирается руками о стол и глядит в самую душу военного, если она, конечно, присутствует в сидящем придурке.       Младший чувствует, как сильно раздуваются его ноздри, будто грозясь извергнуть сноп огня вместо воздуха в очередном громком выдохе. Пальцы вцепляются в столешницу, желая перевернуть мебель на спокойного солдата, отчего вены на руках напряжено выпячиваются еще сильнее. Все тело кричит о сверхмаксимальном напряжении, от которого готово разорваться на части, словно от мощной взрывчатки, заложенной где-то под ребрами.       — Как ты мог? – неожиданно ровно и безэмоционально спрашивает Чон, сцепив зубы до скрипа. Чимин обращает свое внимание на нарушившего его трапезу и равнодушно качает головой из стороны в сторону, показывая, что не в настроении вести беседу и уделять время кому-либо еще.       Чонгук срывается с места и выбивает из чужих рук одним ударом пластиковую посуду с ее содержимым на пол. Еда разлетается, частично пачкая так и оставшегося голодным мужчину. Чона уже не остановить, он хватает старшего за грудки, силком поднимая со стула и подтягивая вверх на уровень своих глаз. Чимин даже не пытается удостоить его взглядом, опустив голову так низко, как только можно, и спрятавшись за копной волос.       Чонгуку хочется вытрясти из него всю дурь, ударить по роже, сжать в тисках, лишая необходимого воздуха, заставить осознать содеянное и свою адскую порочность. Если нужно, он сам станет вершить справедливость и докажет упрямцу свою правоту. Мужчина в руках виснет безвольной куклой, даже не думая сопротивляться, вводя взбешенного парня в недоумение.       — А ты думаешь, они бы прониклись к тебе теплотой душевной и не стали бы трогать? – заискивающе спрашивает Чимин, наконец находя взглядом разъяренного зверя в глазах Чонгука и показывая своего – расчетливого и затаившегося, готового на многое, если не на все. Чонгук неосознанно ослабляет хватку; солдат стоит на твердых ногах, продолжая смотреть куда-то, в ту самую яму без дна, где он выцепил с первого раза сидящего паренька с большими глазами. Пак кладет ладонь на затылок младшего и сталкивает их лбами со всей силы и одним рывком, до звезд на сетчатке. Как лед и пламя. Как добычу и хищника. Как воду и сушу. Пак шипит змеей по слогам. — Очнись и не будь дураком. Они бы при первой же возможности с улыбкой выпотрошили тебе кишки просто ради веселья.       Чонгук приходит в себя, мотая головой и отталкивая от себя военного, отходит на приличное расстояние, чтобы этот убийца его не касался и не гипнотизировал демоническими глазами. Потерять бдительность на секунду – и, кто знает, нож угрожающе будет гладить уже его кожу.       — Зачем же надо было действовать так? В тебе нет человечности? – отчаянно спрашивает Чонгук, запуская руки в волосы, привычной длины уже нет, но ощущения успокаивают.       — Нет. И кошмары мне сниться не будут, не надейся, – Чимин складывает руки в замок, так и оставшись стоять на месте, пока младший рассекает комнату, подобно крейсеру, из одного угла в другой. Когда истинный смысл пробирается через суматоху из мыслей, Чонгук стопорится, буравя дырку в затылке наглого собеседника. Он все слышал, слышал, как Чонгук кричал и плакал прошлой ночью через сон, слышал, каким он был сломленным и уязвимым, а теперь стоит и имеет еще совесть над ним глумиться.       — Ты ничем не лучше этих «зомби», – изрекает Чон, опустошенный всем вместе взятым, его руки падают вниз, а голос непривычно сипит, весь пыл бесследно исчезает. Солдат поворачивается к успокоившемуся парню и медленно подходит ближе мягкой поступью, как крадущийся тигр на охоте к загнанной жертве, уже принявшей свою погибель.       — Спасибо за комплимент, – они стоят друг напротив друга. Пак дарит младшему небольшую улыбку, ничего не стоит разбить губу или нос этому Чимину. Правда, марать руки об него не хочется.       — Ты монстр.       — А ты слабый. Меня тошнит от слабых.       Вот и обменялись любезностями. Чонгук разворачивается и покидает кухню – большего он не добьется, да ему это и не надо. Внутри этого чудища нет ни стыда, ни совести, ни сожалений. Там обугленная пустошь, в которой можно потеряться только так, пытаясь донести суть, поэтому лучше не лезть. Чон будет обходить его десятой дорогой, чтобы не заразиться жестокостью и не продрогнуть от обмораживающего сердце и душу холода.       Насколько это реально в их ситуации – уже другой вопрос.