В день, когда сошлись звёзды

      Погода предлагала насладиться лёгкостью и витающими в воздухе ароматами цветов и трав. Мне же едва удавалось заставить себя сосредоточиться. Задний дворик утопал в благодатной тишине и предрассветной тени. Нежные переливы птиц ласкали слух, изредка облегчая мысли. Последние же так и норовили утянуть во мрак. Взгляд следил за порхающей между ветвями Паймон. Беззаботность давно покинула её, пускай она и старалась делать вид, что всё хорошо. Ради меня, разумеется.       Дни пролетели незаметно, выталкивая в конец недели. Аль-Хайтам обещал зайти лично, составить «конвой» до самого лекционного зала. Конспекты были готовы, вот только толку в них, когда голова гудит от сотен и сотен вопросов? И как всегда, ответов на них дать никто не мог. С этим пора было уже давно смириться, не теша себя иллюзиями, да только любопытство, превратившееся со временем в лихорадочный зуд в мозгах, такой роскоши не позволяло. Оно толкало дальше, твердило о ценности того, что получу взамен на многие жертвы, обнадёживало скорой развязкой. И так нагло врало. Впрочем, я от него ушла недалеко.       Всё чаще в беглых и обрывистых образах мелькало бледное лицо и закрытые глаза. Воспалённая фантазия дорисовывала вместо больничной койки узкие стенки гроба, а вместо белых потолков — высокие своды храма. Всякий раз я вздрагивала, тщетно прогоняя наваждение и прекрасно понимая, что то не заставит ждать себя снова.       Руки коснулось нечто прохладное. Шапочка тоскливо заскулила, явно напрашиваясь на ласку.       — И что ты в лес не сбежишь? — невесело улыбнулась я той и смахнула с круглой шляпки приставшие листья. — Была бы среди своих, резвилась, а не тосковала здесь со мной.       Ответом послужило всё то же попискивание, на сей раз более воодушевлённое. Хоть кому-то из нас было не так паршиво.       Хайтам прибыл точно к обещанному времени. Снабдил всеми необходимыми замечаниями относительно собственного присутствия в качестве переводчика и последними новостями.       — Люди пока что увлечены вашими предстоящими выступлениями, их мало волнует отсутствие Чайльда Тартальи, посему опасности фатуйскому экипажу не вижу. Но если вы настаиваете, я приму необходимые меры. Также хочу упомянуть и скорые праздники. Мы выберем дни на следующей недели для них, дабы немного развеять мрачные настроения. Что скажете?       Сказать мне было нечего, разве что согласно кивнуть и поправить платьице Паймон. Новое светло-голубое с белым воротничком отлично смотрелось на ней; заплетённые косы успели слегка разлохматиться, но ещё держались.       У порога образовалась целая процессия. Кавех сразу же скривился при виде секретаря, прервав беседу с Тигнари; Сайно хмуро оглядел нас и отвернулся; выстроившиеся возле дороги Фатуи же пребывали в явном смятении. Иван махнул мне, радостно приветствуя и в который раз вынуждая удивиться его безграничной лёгкости. Ирина привычно сощурилась, Мила отвела взгляд, поджимая губки. Андрей молча кивнул. Остальные зачем-то принялись отдавать честь, вызывая у меня и сумерцев удивление. Видимо, изображали таким образом благодарность за покровительство.       Город опустел. Редкие прохожие провожали нашу странную компанию долгими взглядами. Причина внезапной пропажи людей обнаружилась у стен Академии. Неистовство огромной толпы разлеталось по всей округе. Выстроившаяся вереница стражи с трудом сдерживала нарастающий бунт. При нашем виде народ чуть притих, сменив гнев на приветственное воодушевление.       — Ожидаемо, — выдохнул аль-Хайтам, оглядев многочисленных слушателей. — Всё же придётся ввести поимённые списки и добавить ещё дни на повтор первой лекции.       — Это займёт месяц, если не больше, — с досадой покачала головой я.       — Вы так торопитесь? — спросил секретарь, недвусмысленно намекая на уже обговорённую сделку и вытягивая из меня хмурое «Не особо». Впрочем, доля истины в его словах была и приличная: смена региона не даст ничего, разве что обновит список недругов и заинтересованных в выгоде «доброжелателей». — Урегулируете ситуацию? Я переведу. — Предложение прозвучало больше настойчиво, чем вежливо. Хайтам, видимо, постепенно отходил от собственных же слов о разделе власти и теперь решил постепенно возложить ту на меня.       — Прошу минуту внимания! — прокричала я, привлекая ещё добрую сотню взглядов. — Я прекрасно понимаю, как вам не терпится услышать лекцию, поэтому спешу развеять все слухи касательно её проведения. Во-первых, сегодняшнее выступление исключительно для студентов Академии и приглашённых. — Остаток перевода Хайтама потонул в недовольном гуле. Народ гневался и требовал справедливости, косясь на Фатуи за моей спиной. — Да замолчите вы! Какого чёрта вы мните себя столицей знаний, при этом вопя, как разъярённые мартышки? Ещё раз! Все желающие услышат лекцию, для удобства вам необходимо выбрать день и внести собственное имя в список! Всё ясно?       Мне ответил одобрительный гомон с нотками возмущения с задних рядов.       — Кое-кто намекает на вашу предвзятость, — шепнул Тигнари, с сомнением повернувшийся к группке горожан в отдалении. Те выглядели крайне недружелюбно и наверняка припасли для любого моего ответа с десяток каверзных вопросов. — Также интересуются, кто такие мартышки.       — Пускай засунут свои возмущения куда поглубже, — процедила я, игнорируя последнюю часть. — Мне теперь перед каждым отчитываться за собственные действия?       — Нет, ну что вы, — стушевался страж и смущённо опустил взгляд.       Толпа присмирела и пропустила нас к Академии, расступаясь. Я обернулась и ещё раз вкрадчиво повторила, что не оставлю без внимания ни одного желающего. Конечно, я лукавила, как и полагалось всякому политику. Задобрить страждущее сердце надеждами, подкормить голодный до радости разум праздником после, а затем переписать историю в угоду личным интересам.       «Что ж, Шестой, приемник у тебя и правда появился», — усмехнулась я холодной последовательности собственных рассуждений, весьма далёких от благочестивых.       Академия также обезлюдела. Все уже поджидали в уготованном месте. И то гремело голосами и звуками, при нашем появлении оборвавшимися в мгновение ока. Я обвела полный зал, подметив, что и лестницы к верхним рядам, и пол возле передних полнился застывшими в ожидании лицами. Сам лекционный зал полукруглым строением и высокими колоннами напомнил Колизей, а я аллюзию на гладиатора в самом его центре. Несколько свободных мест заняли Фатуи, поймав косые взгляды присутствующих. Среди них попались и главы даршанов, и та розоволосая девчушка в угловатой шапчонке. Поймав мой взгляд, она приветственно кивнула с таким снисходительным видом, будто спонсировала моё безбедное существование уже лет так десять.       Паймон испуганно спряталась за меня, выглядывая, только чтобы убедиться, что никто не собирается на нас нападать.       — Не посмеют, — твёрдо заверил Сайно, услышав её опасения, и сел в одно из приготовленных для него, Кавеха, Тигнари, Паймон и Хайтама место совсем рядом со сценой. К ней вела узенькая лесенка с четырьмя ступеньками.       «Мой триумфальный восход», — я едва сдержала смешок, взбираясь по ней.       Широкая доска темнела на фоне белоснежных стен. На столике рядом лежал не мел, который я привыкла видеть, а нечто другое. Странный лимонного оттенка карандаш оставил широкую полосу.       — Годится, — вынесла я себе под нос вердикт и стёрла уже куда более знакомой губкой, плавающей в миске с водой. Её мягкая структура на ощупь не походила на те, что были на Земле. И я с холодным ужасом поняла, что это, скорее всего, настоящая морская губка.       Развернувшись, я на мгновение оторопела от количества впивавшихся в меня взглядов. Ожидавших откровений и тайных знаний, они скользили по мне, изредка обращаясь к соседям. Я мысленно воззвала к Другой, отчаянно надеясь, что та услышит и сделает что-нибудь с охватившей тело и разум паникой. Но та отмалчивалась, наверняка посмеиваясь где-то на задворках сознания и наслаждаясь картиной.       Секунды сменялись минутами, я же ощущала, как теряюсь всё больше, пока не заметила подбежавшую Паймон. Та потянула меня вниз, прося наклониться и шепнула в самое ухо «Ты лучше всех, я знаю». Короткое и незамысловатое подбадривание отозвалось внутри теплотой. Я улыбнулась и поблагодарила её, провожая взглядом.       — Приветствую всех собравшихся, — начала я, с неудовольствием отметив, как дрогнул собственный голос. К счастью, присоединившийся к моему голос секретаря скрыл это. — Сегодняшняя лекция посвящена биологии социума. Поэтому сперва разъясню эти два понятия.       Из зала раздалось несколько смешков, заставивших меня растерянно вскинуть брови. Хайтам осёкся, когда с задних рядов прозвучал громкий возглас, и повернулся ко мне, одним только взглядом намекая, что ничего приятного я не услышу.       — Вопрошающего не разглядел, но он крайне удивлён, что такие простые понятия нужно разъяснять.       — Что ж, тогда кто ответит мне, что такое гормоны? — Зал замер в немом молчании, предоставляя уже мне возможность усмехнуться. — Нейромедиаторы? Лимбическая система? За что отвечает мозжечок или затылочная часть? Никто? В таком случае все предложения, вопросы и замечания остаются на конец лекции.       Хайтам окинул меня одобрительным взглядом, едва заметно улыбаясь. Кавех хмурился, скрестив руки на груди, явно недовольный соседством с секретарём. Сайно не изменял своей вечной серьёзности, а вот Тигнари слушал с интересом, навострив большие уши.       — Итак, биология — наука об органической жизни. Социум — любая группа людей. Два этих понятия, — я быстро начертила два круга, обозначив те единицей и двойкой вместо букв, между ними же нарисовала человеческий силуэт, — нераздельны с нами, людьми, обладающими несколькими функциями, которые отличают нас от бессловесных братьев наших меньших. Каковы эти функции? Одну я уже назвала.       — Речь! — тут же вытянул руку Иван, ловя сердитые взгляды окружающих.       — Способность к речи. Раз. — Я загнула палец и в ожидании обвела остальных. Те не решались вымолвить и слова, боясь опозориться, пока средних лет женщина не предположила «Сознание?».       — Поточнее, — попросила я, на что та только растерянно пожала плечами. — Абстрактное мышление и интеллект. Что ещё? Сокращу до трёх, остался последний.       Аудитория оживилась, вовлекаясь в рассуждения. Их предположения казались смехотворными и похожими на детский лепет, но я старательно делала вид, что обдумываю каждое. Умение танцевать, владение имуществом или сплетни вызывали желание рассмеяться, но никак не поставить точку в вопросе.       — Ладно, скажу сама, иначе так мы будем гадать до утра. Способность к труду. Никакая лисица не построит себе тот самый дом, о котором вы говорили, и не соорудит себе таверну, где будет распускать сплетни про соседей. — Зал одобрительно рассмеялся. — На самом деле список можно продолжать бесконечно, уйдя в долгую полемику, но примем за основу эти три основных понятия. Они формируют нас как вид и неделимы, если говорить о возникновении человека разумного. Признаюсь честно, с вашими далёкими предками знакома не была, но мои представляют из себя довольно волосатых и крикливых особ. Как я понимаю, в Тейвате эволюция ограничивает «создан по образу и подобию бога», верно?       — Можно сказать и так, — кивнул аль-Хайтам. Ему вторили и согласные кивки со всех сторон.       — Тогда всё ещё проще — вам нет нужды зубрить огромный список всех вымерших видов или копаться в их останках. Предлагаю перейти к основной части. Что из себя представляет человек по вашему мнению?       Отовсюду посыпались множественные предположения: чувства, эмоции, ум, конечности, память. Мои наводки и просьбы сократить всё до двух основных понятий увенчались успехом не сразу. Пока один светловолосый юноша не просиял, воскликнув «Душа и тело!».       — Почти верно, только стоит заменить душу сознанием. — Прямая вертикальная черта разделила нарисованный человеческий силуэт на две части. — У кого-то главенствует первое, у кого-то больше второе, но так или иначе есть обе составляющие. И если с телом всё просто — оно нам видно, до него можно дотронуться, его можно измерить в соответствии с принятыми параметрами, то что насчёт сознания? Как измерить или охарактеризовать его?       «Характер», «поведение», «речь», «поступки» посыпались со всех сторон, вызывая у меня едва ли не гордость. Аудитория прогрессировала на глазах, подтверждая слухи о способностях сумерских учёных.       — В целом правильно, мы можем понять об интеллекте по обучаемости, росте в науке, но так же можем определить и личностную сторону человека по его поступкам. Последние, кстати, не всегда выражаются прямо, не стоит забывать про лжецов, манипуляторов и любителей поносить маски. Нет, это сейчас не про Фатуи, — заметила я, когда взгляды многих сосредоточились на последних. Зал без стеснений рассмеялся, вгоняя тех в краску, и лишь один Иван неуверенно улыбнулся. — Вопрос: что закладывает характер?       Зал наполнился шепотками, нерешительными и тихими, пока несмелые ответы не начали возникать из разных уголков.       — Детство?       — Поточнее.       — События в детстве?       — Ну-у-у… — Я нахмурилась, потом всё-таки согласно кивнула. — Хорошо, приму, как ответ. Ещё?       — Родители!       — Годится, фактор семьи очень важен в развитии характера. Ещё?       — Архонты? — прозвучало откуда-то с дальних рядов, и на лицах многих заиграла насмешливая улыбка.       — Странное предположение, но кто знает? — Я пожала плечами. — Предлагаю не трогать богов и всё с ними связанное, потому что доказать, как и опровергнуть это мы с вами не можем. Какие ещё мысли?       — Друзья?       — В более широком смысле. — Ответом мне стало тихое покашливание и опущенные взгляды. Поймав случайную мысль, я осознала, как вдруг до нелепого странно смотреть на растерянность великих умов в, казалось бы, довольно простых вопросах. Взыграться бы гордости во мне, но та отчего-то спряталась, выталкивая вместо себя жалость. Покрытым сединой старцам явно было неприятно выслушивать нотации от совсем ещё соплячки. — Хорошо, подытожу сама. — Развернувшись к доске, я расчертила несколько стрелок, которые вели к частям сознания и тела. — Формирование психики включает в себя нематериальное, то есть всё те же уже озвученные взаимоотношения с семьёй, друзьями, так называемым социумом, события различной степени травматичности, — например, смерть близкого, ссора с важным человеком, осознание собственной невечности и многое другое — и материальное, куда мы включаем любые телесные изменения. Пубертатный период, так называемый переход от ребёнка ко взрослому, в который наше тело претерпевает огромные изменения. Кто-то может сказать, какие именно?       — А, когда… ну это… — Иван вскочил с места, изображая круглый живот.       — Прибавка в весе, — улыбнулась я, и отовсюду зазвучали смешки. — Кстати, формирование у каждого происходит индивидуально, но можно грубо уместить в два варианта. В первом сперва идёт прибавка в весе, а затем постепенный рост, что больше свойственно девочкам; в случае второго сперва идёт скачкообразное изменение роста, а затем прибавка в весе, что чаще наблюдается у мальчиков. Вторым параметром у нас как раз и выступает рост. Значит, масса тела, рост, что ещё?       — Прошу прощения, но к чему нам вообще изучение детей, если тема заявленной лекции — биология социума, — перевёл недовольство чопорного старичка в первых рядах Хайтам.       Я подавила желание едко усмехнуться, когда поймала всё те же мысли о собственном превосходстве над сумерской элитой. Неверный и опасный путь, исход котрого отлично продемонстрировал в своё время Шестой.       — Тогда встречный вопрос вам, — спокойно ответила я, — кто формирует социум и закладывает его особенности?       — Традиции и культура, — фыркнул себе под нос старец.       — А кто создаёт их? — Я не без удовольствия заметила, как в его взгляде промелькнуло сперва сомнение, а затем разгорелась и досада. — Каждое новое поколение меняет устои и взгляды. Слегка, либо же глобально. То, что было нормой лет десять назад, сейчас подвергается сомнению. Вам ли, учёному, не знать, как быстротечна и переменчива жизнь?       Старец промолчал, косясь на меня прищуренными глазами. Однако же его недовольство была вполне ясно, а оттого не вызвала встречного гнева во мне.       — Продолжаем. Как уже было сказано, нас формируют два основных фактора — бестелесное или психическое и телесное. Нарушения в этих двух зонах, — я ткнула поочерёдно в обе части с сознанием и телом, — могут привести к отклонениям от нормы. Телесные проблемы влияют на психику и эмоциональное здоровье человека, бестелесные так же сказываются и на физическом состоянии. Взаимосвязь. Однако здесь есть ещё один параметр, который мы не озвучили. Кто-то проводил исследования на тему генетики?       — Происхождения? — Хайтам вскинул одну бровь, растерянно глядя на меня. — Генетика очень похожа на слово «генезис», что на нашем языке означает «происхождение».       — Хорошо, наследственность? — я переформулировала мысль. — Наследование признаков, особенностей.       — Ах, это, — секретарь кивнул, — были исследования, но проводились они исключительно на растениях.       — Горох? — Я невольно улыбнулась, вспоминая школьные годы, однако аль-Хайтам удивил меня ответом про цветы. — Что ж, представление об основах так или иначе имеется. Значит, если вы знакомы с цветами и работой о наследовании у них различных признаков, то сможете с лёгкостью перенести это на человека.       Аудитория заполнилась протестующими возгласами, и я вопросительно посмотрела на Хайтама.       — Недовольны вашей свободой в выражениях, — ответил Кавех, усмехаясь, — говорят, что цветы и людей сравнивать нельзя.       — Я могу залезть в недра человеческой генетики, но что вам это даст? — В собственном голосе отчётливо зазвучали жёсткие нотки. — Вы не поймёте ни слова, если я буду разбрасываться аллелями, локусами, рецессивными и доминантными признаками, факторами агрессии при беременности и влиянием серотонина на формирование плода. Мы начинаем с малого, самого простого и фундаментального, чтобы затем перейти к глубинам.       Шепотки тут же стихли, предоставляя мне возможность вернуться к лекции.       — Итак, всем должно быть понятно, что при скрещивании двух живых существ порождается третье, независимое от родителей? — Руки вспомнили старую-добрую схему ещё со школы, глаза заметили кивки. — Тогда и вопрос о наследовании различных признаков в отношении человека имеет место быть. Так или иначе все мы представляем собой смесь из родителей: цвет глаз, волос, размер стопы, максимальный рост. Это факторы внешности. Существуют также факторы наследования болезней, некоторые выдвигают теории и о чертах характера. Но так как я уже здесь с вами, результаты этих исследований не увижу.       — Болезни? — оживился кто-то в середине зала. — А какие именно?       — В первую очередь аутоиммунные, где агрессором выступает наш собственный организм. Затем склонность к раннему развитию, например, сердечно-сосудистых осложнений, если мы говорим о людях, чьи родители умерли рано и имели проблемы с артериальным давлением и повышенным…       Я осеклась, поняв, что большая часть моих слов пролетела мимо цели. Если уж вскрытие в Сумеру пока что оставалось на уровне запретного таинства, то стоило ли поднимать демагогию о чём-то куда более сложном сейчас?       — Пожалуй, это стоит оставить для следующих лекций, — верно подметил аль-Хайтам, и мне пришлось с ним согласиться.       — Вы знаете о Элеазаре? — раздался вопрос из зала, я же напрягла память. Название было знакомо, логика предложила параллель с заболеванием Коллеи и теми слухами, что гуляли по Сумеру.       — Слышала, но не вникала, — честно призналась я. — Обещаю заняться вопросом, когда предоставится свободное время.       «Ага, свободное от уныния и слёз по рыжему полутрупу», — саркастично ухмыльнулся внутренний голос. И я была вынуждена принять его правоту.       — Итак, вернёмся к теме лекции. — Я продолжила пересказывать школьную программу за средние классы, вкрапляя совсем малую часть вузовской. На удивление, аудитория тепло встретила предположения о схожести характеров отцов и детей, также одобрила и предположение участия биологии. Мне отчаянно хотелось рассказать о влиянии гормонов, однако всякие попытки встречались с глухой стеной непонимания. Выдыхая с досадой, я оставляла их, осознавая неутешительное: подобное обучение займёт не шесть лет, как принято на Земле, а гораздо больше.       Постепенно я подошла к главной проблеме, обозначенной в самом названии лекции.       — Теперь вы знаете, чем формируется социум с биологической точки зрения. Также хочу затронуть отклонения в виде нарушений психики. Насилие в детстве формирует страх, злость и обиду. Ребёнок, проживающий с властным родителем, склонен к подавлению эмоций. Впоследствии мы видим довольно закрытого человека, привыкшего подчиняться. Подчинение ведёт к стандартизации, то есть «прямолинейности» ума. Такой продукт воспитания не интересуется чем-то сторонним, а лишь идёт по прямой, как завещал тот самый авторитарный родитель. Но это лишь один из многих вариаций судьбы оного. Существуют также и те, кто не перестроился, не подогнал себя под рамки и начал бунтовать. Как правило, такие дети плохо поддаются коррекции, в дальнейшем склонны к антисоциальному поведению, избытку «зависимостей» в жизни, то есть алкоголю, различным психоактивным веществам и так далее.       — Погодите-ка! — Вверх взметнулась рука. — Значит, ребёнку нужно позволять всё и не наказывать?       — Крайность с крайностью — братья, — улыбнулась я, — везде есть золотая середина. Наше отличие от животных, как было сказано, — речь, и словом можно добиться многого. Не стоит принимать ребёнка за глупца. Порой дети понимают куда больше нашего. — Мой взгляд обратился к Паймон, которая тут же подбадривающе махнула.       Голова начала ощутимо тяжелеть, виски пульсировать. За окном уже разгорался полдень. Сколько часов минуло с начала, сказать точно было сложно, но явно больше двух-трёх.       — Давайте на этом закончим с основной частью и перейдём к вопросам, предложила я. И тут же нервно сглотнула, глядя на сотни и сотни вытянувшихся вверх рук.

***

      Дверь за аль-Ахмедом закрылась, оставляя меня наедине с Аяксом. Подтащив стул, я села рядом с кроватью, понимая, что сегодня останусь здесь надолго. Усталость после бесконечных и крайне раздражающих дебатов навалилась с новой силой. Гордости и самолюбования во мне и правда было настолько мало, что те едва ли подняли голову, когда зал утонул в аплодисментах. Шестой бы посмеялся надо мной, непременно бы отправил в мой адрес парочку язвительных комментариев и оказался бы прав. Отчего-то всеобщее признание, так желаемое мною прежде, теперь раскрылось внутри тихой грустью и почти что ужасом. Может ли моё влияние на чужие умы возрасти до невероятных масштабов? И что же делать, если случайно оступлюсь в попытке направить оные на путь истины? Шестой бы нашёлся с ответом и здесь, вот только его пример не мог похвастать хорошим концом. Как и Ригель, и Арктура, и, вероятнее всего, примеры всех прочих.       — Сегодня был странный день, — пробормотала я, осторожно поправляя выбившуюся рыжую прядь, — я дала лекцию в Академии, и она возымела успех. Теперь многие хотят работать со мной, предлагают остаться. Мне бы радоваться, да только радости нет. Такое чувство, что всё положительное давно высосали из сердца. Может, это побочный эффект смерти, как думаешь? — Ответа, ожидаемо, не последовало. — Я не говорила тебе о многом, но сейчас, пожалуй, смогу. Когда никто не слышит, легче изливать душу. Я ужасно боюсь, — голос понизился до шёпота, будто бы я только что раскрыла самую страшную тайну. Впрочем, отчасти так оно и было. — До дрожи в руках боюсь будущего. Боюсь увидеть твои пустые глаза, боюсь больше не услышать голосочка Паймон, не увидеть рассвет. Странно слышать такое от того, кто недавно пытался сигануть с обрыва. Я и сама порой смеюсь над собственной противоречивостью. Наверное, ты как никто иной поймёшь меня. Когда-то давно ты говорил, что увидел в моих глазах то, что беспокоит тебя самого. И я тоже вижу в твоих собственную боль. Мне так просто говорить об этом сейчас, когда на твоём лице вдруг не появится ужас, презрение или хмурость. Но больше всего я боюсь твоей нежности. Мне почти что физически больно, когда ты с улыбкой касаешься меня, целуешь и свободно говоришь о планах на будущее. — Моя ладонь судорожно сжала прохладную ладонь на белоснежных простынях. — Я всегда отмалчиваюсь, злюсь или отшучиваюсь, когда слышу твои клятвы. А потом отворачиваюсь, когда ты пытаешься узнать причину. Она проста на самом-то деле — страх. Страх навредить тебе. Не хочу видеть, как ты разрушаешься по моей вине. Страх потерять тебя и одновременно остаться рядом. Страх стать тем, кого ты возненавидишь. — Поджав губы, я скользнула взглядом по спокойному лицу. — Мне и самой противно от такого количества противоречий, но как же остановить этот вечный хаос в голове? Не дай я Кэ Цин клятву, давно бы уже спилась, как… Неважно. Прости за всё, что я натворила и от чего тебе было больно. Возможно, я осмелюсь попросить у тебя прощения ещё раз, когда ты придёшь в себя. — Замявшись, я собралась с силами, понимая, что нужно отвести душу до конца. — Ты говорил мне это. И не раз, а я всё так же отмалчивалась. Поэтому скажу сейчас, иначе не скажу потом никогда. Я… я люблю тебя. Да. Люблю. Наверное, сейчас единственный такой момент, когда во мне нашлись силы признать это не в гневе или на поводу у других чувств. Вот, призналась. Теперь мне легче. Но станет ещё легче, когда ты поправишься. — Замолчав, я прислушалась к равномерному дыханию Аякса, прежде чем продолжить. — Есть и ещё одна новость. Мне почему-то кажется, что она бы тебя рассмешила. Я решила взять твоих солдат под собственное покровительство. Не скажу, что такое предложение они встретили с воодушевлением, но выбор у них невелик. Кое-кто возмутился, и я понимаю причину недовольства. Кого ещё, как не меня, им винить в случившемся. Знаю, ты не одобришь такое, но я хочу отомстить. Дотторе нужно показать, что и на него найдётся управа. Не переживай, я не стану подставлять твоих ребят под удар, сделаю всё собственными руками, как сделала и многое другое. Да, как многое другое, — пробормотала я себе под нос, прежде чем затихнуть ненадолго. — А ведь и правда, сколько всего я натворила. Внутри скопился такой огромный ком тайн, о которых не могу никому рассказать, что порой кажется, будто он вот-вот разорвёт мне на части. Даже сама мысль, что кто-то узнает о них пугает до дрожи. Конечно, какую-то часть из них ты знаешь с тех пор, как я дала слабину, но… слишком многое ещё осталось невысказанным. Ты убеждал меня, что никогда не посмотришь с укоризной, не уколешь обвинением, но… всё ведь может измениться, верно? Особенно если вдруг посмотришь на меня иначе. Любовь слепа, и её пелена однажды спадёт. Что будем делать тогда? Если, конечно, доживём до этих дней. — Затихнув, я ощутила внезапную лёгкость. И пускай в ответ не прозвучит ни слова, самообман сработал на ура. Передо мной был всё тот же Аякс, пускай и не могущий ответить. Я позволила себе улыбку, кажется, самую широкую за многие прошедшие месяцы. — А ведь и правда стало лучше. Надо же, говорить, оказывается, не так уж и сложно. Хорошо, что Паймон осталась дома, пришлось бы слишком многое ей объяснять. — Я рассмеялась в ладонь. — А ведь однажды она вырастет и начнёт сама искать правду. Чёрт, прости, я слишком забегаю вперёд. Ладно, я пойду. Загляну позже. Жду твоего триумфального возвращения всем назло. Боже, прости, это было слишком неловко.       От смущения я подскочила, едва не опрокинув стул. Попятилась к двери, глядя на по-прежнему ничего не выражающее лицо, и выскользнула наружу. Путь до дома прошёл меж узких и неприметных улочек, где всё же нашлось несколько неравнодушных. Все мои отговорки насчёт языка те встречали с досадой, маша в ответ и что-то повторяя. Нужно было поскорее приниматься за изучение сумерского, иначе однажды разъярённые горожане попросту вынудят выучить его силком за один присест.       Паймон уплетала недавно принесённый ужин. Впихнула и в меня несколько кисловатых на вкус то ли блинцов, то ли каких-то лепешек. Сносно, однако, для желудка, не видавшего ничего съестного с самого утра.       — Нет, я ужасно устала, — протянула я на её настойчивые попытки прогуляться. — Полетай в саду со Шляпкой, а я пока вздремну. Наверняка к вечеру опять кто-нибудь заявится.       — С чего ты устала? — возмутилась Паймон. — Поболтала сколько-то там часов и что? Уже с ног валишься?       Вместо ответа, я только махнула рукой и поплелась в спальню. Сон навалился сразу же, стоило только голове коснуться подушки.       Прошло, казалось, всего мгновение, прежде чем настойчивые толчки выдернули из приятной дрёмы. Я с трудом разлепила глаза, встретившись с растерянным личиком Паймон. Заслышав же «Вставай, снежские пришли», окончательно проснулась.       — Не знаю, но их много, — встревоженно пробормотала она, спеша следом.       Из гостиной уже доносились голоса. Угрожающих ноток в них не слышались, только непривычная весёлость. Фатуи прибыли почти в полном составе за исключением Милы и Ирины и моё появление встретили бурным одобрением.       — Хотим выразить вам благодарность за приглашение! — воскликнул сияющий, точно начищенный самовар, Иван. — И за помощь! Я столько всего узнал! Хотя половину не понял… но всё равно было здорово! Эти ваши схемы, Царица дорогая, я даже кое-что перерисовал!       — Твои каракули нечитаемы, — фыркнул высокий блондин рядом с ним, — хорошо, что не ты один записывал.       — У меня есть вопросы, — Андрей без стеснения сунул мне под нос бумаги, тыча в них. — Насчёт той самой генетики и…       — Уймись, Андрей, — на его плечо опустилась ладонь миловидной девушки с каштановыми волосами. — Дай нашей дорогой спасительнице хотя бы проснуться.       Она ободряюще улыбнулась меня, я же подметила, как той идут ямочки на круглых щёчках.       — На самом деле мы пришли не только поблагодарить, — начал один из Фатуи, средних размеров юноша с серыми глазами и тонкими, почти что незаметными губами. — Прошу меня простить, что не представился, я Фёдор, один из солдат господина Чайльда Тартальи.       — Вы все так молоды, — невольно удивилась я, оглядывая совсем ещё юные лица. Стоило бы подметить сей факт на корабле, да только тогда меня интересовало всего две вещи — картина и кровать.       — Командир лично отбирал нас, — горделиво вскинул голову Иван.       — Да ладно, просто ему куда легче справляться с молодняком, чем с кем-то постарше. Вспомни хотя бы Мишу, — усмехнулась миловидная девушка, я же погрузилась в воспоминания о Ли Юэ. Как давно это было? Целую вечность назад? Пожалуй.       От ненавязчивый болтовни стало ещё чуть легче. Изредка, правда, сознание пыталось утянуть меня в омут ужаса, подключая фантазию и с её помощью подбрасывая в карманы Фатуи ножи, а за каждым углом пряча безликую тень. Раньше я бы непременно поддалась, углядела в каждом взгляде презрение, а улыбке — затаившийся оскал. Сейчас же взяла чувства под контроль. Напомнила себе, что страхи были лишь выдумкой, пускай и стремившейся обратиться в реальность,       Паймон, свыкшаяся со многими ещё с корабля, легко влилась в беседу и частенько вызывала на лицах гостей улыбку. Она и правда была куда обаятельнее и сговорчивее меня самой.       — Вернёмся к разговору. — Фёдор, явно недовольный внезапным смещением внимания на Паймон, продолжил. — Сперва хочу ещё раз выразить от всех нас благодарность, а также в качестве подарка сообщить новость. — Я замерла, чувствуя, как напрягается живот. Взгляды Фатуи сосредоточились на мне, серьёзные, будто глядели уже совсем взрослые, а не юнцы. — Нам удалось узнать кое-что по вашей просьбе. Иль Дотторе сейчас не в столице. Точное его местонахождение нам неизвестно, есть только предположения.       — И какие?       — Он как-то связан с одной заброшенной лечебницей, по крайней мере такие ходят слухи о нём.       — Что за лечебница?       — Дар аль-Шифа. Находится она неподалёку от деревни Аару, что вблизи огромной пустыни.       «Явно не прогуляться пошёл», — проскочила невесёлая мысль. Нахмурившись, я отогнала навязчивые мысли тут же сорваться с места. У меня были обязательства и теперь не только перед самой собой.       — Хорошо, спасибо, — ответила я и, подняв глаза, встретилась со множеством вопрошающих взглядов. Причина их была вполне понятна. — С вашим командиром всё в порядке. Пока что он без сознания, но состояние стабильное. Для восстановления нужно время.       — Он у нас крепкий, поправится, — чересчур широко улыбнулась миловидная девушка, нервно сжимая подлокотники кресла. Тот же напряжённый страх застыл и на лицах других, как бы те ни пытались скрыть его.       — Вам нужна какая-то помощь? Может, продовольствие кончается? — поинтересовалась я, желая разбавить густоту нависшей мрачности.       Фатуи наперебой принялись отказываться, заверяя, что всего необходимого у них с лихвой. Мне же оставалось только кивнуть. Постепенно беседа зашла в тупик, и те поспешили к выходу, вновь рассыпаясь в благодарностях. Я только улыбалась, несмотря на плотный ком в груди и острую нехватку Аякса рядом. Собственная глупость теперь казалась страшнейшим наказанием. И как же паршиво, что жизнь не обладала столь полезной в играх функцией сохранения.       Дом опустел, погружая и меня в молчаливую пустоту. Вечер осел на землю мягко, почти незаметно. Встревожил деревья лёгким ветерком. Тучи давно исчезли, не напоминая о себе и единственным облачком на небе. Вскоре его обещали окрасить сотни и сотни далёких звёзд. Слишком ярких и наигранно фальшивых, однако притягивающих взгляд. Почему-то сама мысль, что те были ненастоящие пугала. Будто бы они вот-вот вдруг содрогнутся, чья-то гигантская рука откроет гигантский люк в этом бесконечном куполе, а покажущийся в нём глаз оглядит крохотный Тейват.       Я вздрогнула от жутких образов и ощутила прикосновение тёплых ладошек. Паймон запрыгнула мне на колени, прося рассказать сказку. Ещё раз взглянув в окно и не найдя там ни глаза-гиганта, ни люка, я выдохнула. Надуманные страхи куда опаснее реальных.

***

       Вторая лекция далась уже гораздо легче. Её пересказы и правильные ответы на мои вопросы разбрелись по столице, перескакивая с языка на язык и упрощая задачу. Публика была подготовлена. Скептиков поубавилось, перекрикивающих тоже. Хайтам на сей раз был в гордом одиночестве, остальные, похоже, разбрелись по делам. Я ожидала разговора с Сайно или Кавехом, однако ни тот, ни другой не высказались. Разве что Тигнари бегло поблагодарил перед тем, как также испариться.       Дни шли, лениво сменяя друг друга. Их однобокость отчасти успокаивала. По крайней мере я знала, чего ожидать завтра.       Вымотанная многочасовой работой во благо общества, я спешила после лекций к Аяксу, заглядывая в палату и каждый раз с замиранием сердца ожидая, что увижу его улыбку. Аль-Ахмед не тревожил плохими новостями, убеждал дать ему время, мне же оставалось только кивать. Да и что я могла сказать? Кровь здесь не переливали, а значит, восстановление обещало быть долгим.       — Как жаль, что я не могу дать тебе свою кровь, — виновато пробормотала я в одно из таких посещений. — Хотя может, моя бы и не подошла? Знаешь, сейчас будто бы стало лучше. Боюсь даже думать о таком, вдруг сглажу. Сегодня ты мне снился. Не самый хороший сон, но было приятно увидеть тебя. Снился Ли Юэ и тот наш первый разговор в ресторане. В тот момент меня охватил дикий ужас, когда я поняла, что спасённый мною ребёнок — твой брат. Пугающие мысли преследовали меня, от отчаяния я была готова на многое. И всё же рада, что тогда всё обошлось. Не самым лучшим образом, но и не таким жутким, каким могло бы быть. Знаю, я слишком много надумываю, но не могу перебороть это. Сознание само ищет подвохи, вынуждает обдумывать буквально каждую мелочь. Порой я стараюсь угомонить эти вечно бегущие куда-то шестерёнки в голове, но всякий раз понимаю, что бессильна перед их ходом. Благо кое-что мне всё же помогает. Да, это очередная тайна, но однажды я раскрою её, обещаю. Честно, не вру. Когда-нибудь. — Пальцы водили по безвольной ладони, очерчивая линии на ней. — Я так хочу найти себя в этом мире. Делаю первые шаги, как ребёнок, иду на ощупь. Ты, может, вспомнишь те мои слова о доме после пропажи на несколько дней? Тогда я и правда ощутила себя, как дома. Мне сказали, что в Снежной тоже есть поля и луга. В детстве я часто бывала на одном из таких и… вряд ли я осмелюсь сказать тебе подобное в лицо, но я бы хотела там побывать. Может, и у тебя есть некое родное сердцу место? Тевкр много говорил о вашей деревне. Морепесок. Странное название, но есть в нём нечто манящее. Или это просто я надумываю в попытках вернуть прошлое? Я очень тоскую по дому. Не думала, что когда-нибудь расстанусь с ним. Ты ведь так же тоскуешь, когда уезжаешь? Такое паршивое чувство, будто на тебя наваливается тяжёлая плита, а всякое движение становится невыносимо трудным. Хотя по описанию это больше походит на депрессию. Да, наверное, у меня депрессия. Так смешно ставить самой себе диагнозы. А ещё смешнее назначать лечение: по шесть поцелуев три раза в день — два в лоб и по два в обе щёки; и не забудьте приправить всё крепкими объятиями, только смотрите, чтобы были искренними. И вот опять я мелю чепуху. Это всё нервное, не обращай внимания. Твои ребята в порядке, ждут твоего возвращения. Иногда когда смотрю на них, ловлю странное ощущение, будто чего-то не хватает. А потом понимаю — не хватает Васи. Его имя вслух не упоминают, но воспоминания о нём проскальзывают в их взглядах. Та ночь в Инадзуме изменила не меня одну. Они ведь ещё так молоды, а уже поставили на кон свои жизни. Кто-то, вроде нас с тобой, не задумывается о ком-то, вроде них. По крайней мере заботу о людях я видела только в дневнике Арктура. И… чёрт, я боюсь повторить его судьбу. Пока что знаю её только в общих чертах, но есть то, что меня пугает до оцепенения. Он тоже любил одну девушку, прежде чем случилось нечто, что убило её. Или же сперва умерла она? Во всяком случае итог необратим. Один человек… да, пускай будет человек, сказал, что мы с Первым похожи. Я тогда вспомнила и её. Далия, её имя, кажется, это латинское название какого-то цветка. И вот я опять ухожу не туда. В общем, я страшно боюсь, что тебя постигнет её участь. Пока что жизни моих предшественников не пестрят радостью и беззаботностью. А последний из них… что ж, пускай он лучше останется для всех спасителем, чем Тейват узнает страшную правду. Поэтому я сожгла дневник. Предчувствие подсказывает, что такая же участь постигнет и дневник Арктура. Видел бы ты, что он написал в конце. Вспоминаю перед сном те строчки и чувствую, как накатывает тихая дрожь. Если мои рассуждения верны, то я должна стать разрушителем. Помнишь, мы обсуждали это? Ты сказал, что тебя такое не пугает. А вот меня пугает. Когда-то давно я читала одно произведение, где главный герой постепенно забывал себя. Его личность вытеснила личность другого существа. Может, и я однажды превращусь в пустую оболочку? Надеюсь, ты не забудешь обо мне. Хотя нет, лучше забудь, так будет проще. Прости, что снова о грустном. Без тебя веселью неоткуда взяться. А сама я, как ты успел заметить, совсем не умею веселиться. Паймон говорит, что я ещё и безэмоциональная. Наверное, так и есть. Не могу судить со стороны. Хотя по взглядам людей больше похоже, что я предстаю перед ними в обличии монстра. Так часто в них плещется страх. Наверное, нечто похожее ты видел и у меня при первых наших встречах. — Я запнулась, вспоминая те кошмары, в которых роль монстра всегда доставалась Аяксу. — Я всегда боялась тебя. Возможно, и сейчас испытываю страх, потому что ещё не смирилась с прошлым. Но кое-что я помню очень отчётливо. После нашей первой встречи в Мондштадте меня начали преследовать кошмары. Очень реалистичные. И всегда в них был ты. Один я запомнила очень хорошо. Я никогда прежде не говорила о нём никому, и даже сейчас, зная, что ты не слышишь, мне страшно и трудно произносить это вслух. Глупо правда? Это ведь всего лишь сны. Правда, потом я узнала, что не так уж они и нереалистичны. В общем, в том сне я увидела тебя в мондштадтском Хранилище. Та тишина перед твоим появлением и приглушённый свет в коридоре у лестницы... Господи, я даже сейчас покрылась мурашками. — С моих губ сорвался нервный смешок. Пальцы мелко задрожали, и вдруг ужасно захотелось спрятаться куда-нибудь. — Похоже, ты оставил неизгладимый след в моей памяти. Помню, как лежала в больнице после нашей первой встречи. Там же встретила и… кое-кого. Лучше бы не встречала. Лучше бы вообще ничего этого не было. Нет, я не о тебе, не подумай, — я инстинктивно сжала ладонь на простынях, будто боясь, что та вдруг исчезнет, — о другом. Кстати, о шраме на спине я узнала в Ли Юэ. В Мондштадте меня не подпускали к зеркалам. Их вообще все убрали. Сейчас понимаю почему. Правильно сделали. Я тогда впервые увидела себя и ужаснулась. Не знаю, что ты во мне нашёл и почему считаешь красивой, но с тех пор я отчаянно избегаю собственного отражения. Вот сказала это вслух, и стало легче. Жаль, что общаться с тобой откровенно получается только так. Когда очнёшься, я наверняка вновь начну отмалчиваться и уходить в себя. Прости за это. Мне следует стать сильнее, увереннее, но всякий раз, как хочу попробовать, натыкаюсь на себя же. Смешно. Я могу говорить о науке как угодно долго и без лжи, а вот стоит только услышать личный вопрос, как тут же охватывает ужас. Это и правда смешно. Многие так охотно и много говорят о себе. Отчасти я им завидую. Нет, у меня и в мыслях нет болтать о себе направо и налево, просто хочу быть более открытой с тобой и Паймон. Может, однажды научусь. Без всех этих срывов и истерик. Да, и за них прости. Из меня паршивая дама сердца. Мила, кстати, скучает по тебе. Иногда я думаю, как бы всё сложилось, если бы ты был с ней. Больно представлять такое, и всё-таки с ней тебе было бы куда проще. Она и сама гораздо приземлённее меня. Многие стремятся усложнить себя, слепить из простого теста нечто особенное, но зачем? Людям всегда нравится то, что можно понять. Хотя с другой стороны мы просты друг для друга, потому что понимаем друг друга как никто иной. Вот это я завернула, извини. Разговоры с тобой… хотя нет, это натурально монологи… как бы то ни было, после них мне так хорошо. Однажды я так устану, что засну прямо возле твоей постели. Очень хочу, чтобы в такой момент мне приснился ты и то поле из моего детства. А потом ты бы очнулся, и всё вновь стало бы хорошо. Вот бы кто-нибудь сделал меня простым человеком без всяких этих возвышенных целей и тяжких обязанностей. Ты бы ушёл из Фатуи, мы бы поселились где-нибудь в твоих родных краях. В мечтах всё так просто и сказочно. Мечты — это наказание. Самое тяжкое. Как и воспоминания. Порой лучше не мечтать, не чувствовать и не помнить. А ты как думаешь? Возразишь, наверное, да? Скажешь, что без памяти нет прошлого, а без прошлого будущего. Давно, ещё в школьные годы, я читала одну книгу. У нас такие называют утопическими. Утопия. От слова топить, то есть то, что нежизнеспособно в реальности. Так вот там каждому человеку присваивали номер, выделяли работу по способностям, кажется, давали и какие-то лекарства, притупляющие эмоции. Я возмущалась, когда читала, не представляла, какого это, лишиться вдруг ярких красок чувств. А теперь вот и сама мечтаю о таком. Представь, как бы просто всё стало! Мир был бы логичным, везде бы главенствовал здравый смысл, а не вся эта чушь про величие и значимость. Скажешь, что тогда не было бы любви? Так и зачем она? Всё ведь кончается, и мы однажды тоже кончимся. Пуф — и исчезнем, превратимся в мешки с костями. Вся память о нас останется в самых ближайших людях, которые затем также исчезнут. И что тогда? Я не верю в загробную жизнь. Хотя в моём случае это даже смешно. Я ведь буквально умерла, прежде чем оказалась здесь. Кстати, я встретила Паймон почти сразу, как прибыла в Тейват. Она тонула в озере. Мы так испугались тогда обе. Прости, что скачу с одного на другое, просто очень хочется рассказать всё и сразу, пока ты… пока ты не очнулся и не осудил меня. Знаю-знаю, ты говорил, что не осудишь, но я не верю даже себе, прости. Таков мой удел — тревоги, сомнения и уныние. Я, наверное, утомила тебя своей бесконечной болтовней. — Я рассмеялась абсурдности ситуации, отчего на глазах выступили слёзы. — Представляешь, чтобы меня разговорить, нужно всего-навсего оказаться при смерти. Чёрт, прости, я не хотела. Я такая дура, несу бред. Но это от переживания за тебя. — Прислушавшись, я уловила чьи-то стоны вдалеке. — Когда прихожу сюда, слышу, как страдают другие и содрогаюсь при мысли, что и тебе пришлось пережить такое. Когда ты очнёшься, я постараюсь стать лучше. Знаю, обещала уже, но в этот раз правда постараюсь. Честно-честно.       Немного помолчав, я поняла, что и так уже задержалась. Хайтам ждал на занятия сумерского, обещая быстрое овладение языком. Паймон ждала на прогулку. А я сама хотела только отдохнуть. Лекции и правда выматывали до невозможного.       — Ладно, мне пора. Завтра, может, загляну пораньше. Хочу побыть с тобой подольше, пока… пока всё не закончилось. Не пойми неправильно, я жду тебя, жду твоей улыбки, но понимаю, что не смогу быть такой же откровенной, как сейчас. Опять закроюсь и буду яростно отмалчиваться. Иногда это напоминает мне молчаливое кон-фу. Ты мне слово, а я его разрубаю «бессловием». Ну и глупость. Прости. Опять что-то не то ляпнула. Я пойду. До завтра.

***

      Вечер плавно перетёк в ночь, забрав с собой все дела. Сидя в кресле, я гадала, стоит ли заглянуть к Другой, либо же остаться дома. Усталость ещё гуляла по телу, но была совсем не настойчивой, так, легонько подталкивала к кровати. Однако к другим мыслям неожиданно присоединилась ещё одна. Глупая и донельзя абсурдная: провести ночь рядом с Аяксом. Звучало крайне романтично, если бы не его состояние сейчас.       Паймон вскинула бровь на моё заявление, потом и вовсе покачала головой.       — То бегаешь от него, то теперь караулишь. Странная ты.       Слова её отличались, как и всегда, трезвой рассудительностью. В ответ я лишь пожала плечами, мол: да, вот такая я, убьёшь теперь меня за это? Но Паймон, конечно, не собиралась убивать меня. Только спросила, сколько прошлого с тех пор, как Аякс оказался в лечебнице.       — Неделя, кажется, — пробормотала я. — Да, неделя.       — Ладно. Только отведи меня к той тёте в лесу, хочу поиграть с куклами.       — Неужели ты не боишься её? — Я растеряно оглядела Паймон, гадая, когда та успела проникнуться к Другой столь тёплыми чувствами.       — Не-а. Ты порой куда страшнее бываешь. — Она притихла, явно намекая на произошедшее перед раной Аякса. И я виновато прикусила язык.       Улочки освободились от лишних взглядов и вездесущих просьб помочь. Занятия с секретарём начали приносить первые плоды. Ожидаемо, горожане подходили с просьбами вылечить ребёнка, родственника, покрыть долги или устроить в Академию. Незамысловатые просьбы на самом-то деле, простые и от этого не менее болезненные. Какое-то время я ещё смогу притворяться «непонимакой», как шутливо прозвала меня Паймон за повторение одной и той же фразы «не понимаю», а что потом? Как мне смотреть в глаза матерям, с надеждой вглядывающихся в меня в поисках спасения сыну или дочке? Элеазар вряд ли был прост в своей сути даже с моими невероятными для Тейвата познаниями медицины. Я могла оказать первую помощь и придумать самое простое — антибиотики, но никак не совершить прорыв в фармакопроизводстве. Разве что написать Альбедо формулы в надежде, что тот сам всё доделает за меня.       Другая на сей раз не поджидала среди кустов. Она восседала в кресле посреди пустынных земель и лениво игралась с небольшим костерком у ног.       — Превращаешь меня в няньку? — Она вздёрнула одну бровь и окинула меня насмешливым взглядом с головы до пят.       — Тебе ведь нравится Паймон, — я начала неловко оправдываться, — но если не хочешь…       — Не тебе решать, чего я хочу, а чего нет, — скривилась та. — Что смешного? — нахмурилась она, заметив на моём лице улыбку.       — Ситуация смешная. Ты древнее создание, возможно бог, а я привожу к тебе ребёнка и прошу с ним посидеть.       — Знаешь, а ты и сама не особо тянешь на взрослую, так что для вас обеих мои владения своего рода приют. Как прошла лекция, кстати? Слыхала, что все довольны.       — Я знаю, что ничего не знаю, — отозвалась я в ответ, пожимая плечами, — избитая фраза, но её, пожалуй, можно применить ко всему.       — Не строй из себя дурочку, актриса из тебя так себе. — Другая демонстративно закатила глаза, став вдруг такой живой и человечной. — Ладно, топай к своему ненаглядному. — Она махнула рукой, сверкнув раздражением во взгляде.       Попрощавшись с Паймон и почти выйдя за пределы зоны Увядания, я вдруг обернулась.       — Слушай, — неуверенно обратилась я к Другой, гадая, как та воспримет подобный вопрос. — Я ведь до сих пор не знаю твоего имени. Оно у тебя есть?       — Зачем тебе это? — Её алые глаза сузились, придавая ей сходство с диким зверем. Тем самым, что некогда бродил меж деревьев и в самых страшных ночных кошмарах.       — Просто хочу знать, как к тебе обращаться. У всего же есть своё название, вот я и…       — Пытаешься подвести меня под стандарты? — Другая ухмыльнулась, на мгновение обнажая острые клыки. — Вам, людям, так нравится всё систематизировать, упрощать, объяснять. Будто бы думаете, что так избавитесь от хаоса. Но раз ты так просишь, то выберу имя под стать тебе. Первый называл меня Герой, отчаянно веря, что я одна из его земных богинек. А кого я напоминаю тебе?       На ум сразу же пришла громадная чёрная дыра, края которой вторили цвету глаз Другой — огненные, кровавые. Всё вокруг неё менялось, искривлялось и неукротимо следовало выбранной ею же траектории. Однако вряд ли такое сравнение понравится самой Другой. Сочтёт за грубость, а то и вовсе вопьётся в шею, как бывало прежде.       — Фомальгаут, — я неожиданно вспомнила одно произведение, облюбовавшее это созвездие в качестве дома для мифических существ. Да и легенд вокруг звёзд там не нашлось: древним народам они были неизвестны.       — Фомальгаут, — медленно повторила Другая. — Что это?       — Созвездие. Относительно недавно открытое, поэтому несвязанное с мифами.       — Что ж, можешь звать так, — та легко согласилась, немало удивив меня. Я была готова к долгому противостоянию и капризам, но никак не к столь быстрому соглашению.       — Хорошо. Спасибо ещё раз, — поблагодарила я и вышла из зоны. Другая — или же отныне Фомальгаут — отвернулась, исчезая во тьме.

***

      Сон начал одолевать, когда небо окрасилось первыми алыми облаками у кромки горизонта. Положив голову рядом с неподвижной рукой Аякса, я вдохнула его запах. Тот ослаб, смешался с больничным, но ещё отзывался в груди нежным трепетом. Снаружи доносились звон инструментов и стоны, однако и те вскоре померкли. Реальность постепенно сменялась забытьем. На сей раз обошлось без жутких образов и мрачных закоулков, только прикосновение чьих-то тёплых ладоней к волосам и тихий шёпот, как мантру, повторяющий, что все беды отныне позади.