В день, когда сошлись звёзды

      Стук в дверь прорвался сквозь сон. Ворвался не сразу, сперва смешавшись с рассеивающимися видениями. Память смахнула те сразу же, как только взгляд сфокусировался на дёрнувшейся ручке. Знакомо. Да и голос, что требовал впустить оказался знакомым. Вчерашний вечер не принёс долгожданного забытья, утро же, будто не зная об этом, накинуло на сознание плотную пелену. В окне проступил силуэт, просьба открыть повторилась вновь с бóльшей настойчивостью и беспокойством. По лестнице позади застучали, скатываясь, точно маленькие яблочки, шажочки. Встревоженная Паймон сперва оглядела моё тельце, растянувшееся на диване, затем увидела незваного гостя и поспешила открыть. Возмущения не успели вырваться из меня. В сознании такие чёткие и громкие, в реальности же потонувшие в бессвязном мычании. Голова не спешила на помощь, напротив, восстала против непутёвой хозяйки, разболевшись. Сквозь густой туман доносились голоса, просившие ответить или хотя бы пошевелиться.       — Сколько пальцев? — прозвучало совсем рядом, прежде чем перед глазами заплясала ладонь в чёрной перчатке. Очевидно, что ответ был «два», потому что последняя показывала, знак V, вот только клокочущая едкость сорвала с губ: «Не знаю, но могу показать один».       Паймон что-то возмущённо пискнула, отпихивая Тарталью и прижимаясь ко мне. Стыд ворвался без приглашения, беря в плен сердце. Я обхватила её хрупкое тельце, бормоча нечто, что должно было стать просьбами простить. Она не винила, только умоляла прийти в себя.       — Паршивая из меня сестрица, а? — невесело усмехнулась я, смахивая выступившие на распахнутых глазёнках слёзы. — Лучше бы ты осталась в Мондштадте, не видела бы, как я качусь на дно.       — Может, уже пора очнуться и повзрослеть? — Голос Тартальи не скрывал холодной ярости, а взгляд — неприкрытого презрения. Отчасти и это вплелось в ту боль, что обосновалась внутри.       Кое-как поднявшись, я заметила разбросанные по полу листы и вспомнила, что породило их. Некоторые уже успели побывать в руках Предвестника и теперь лежали на столе. Ковёр алел неровной лужей, успевшей засохнуть. Вчерашнее стоило бы завершить падением в неё как своеобразным символизмом всякой потери разума. Впрочем, куда больше отчего-то волновало то, как придётся возмещать ущерб Тигнари.       Моё ползание по полу в попытках собрать оставшиеся «откровения» вечера сопровождалось под ругань Предвестника. Среди рыков и несдерживающихся в выражениях фраз мелькал намёк на беспокойство, который я решила проигнорировать. Паймон вилась за мной, прося то подняться, то сама принимаясь помогать.       — Я сделал всё, чтобы ты могла чувствовать себя комфортно, но получил отказ и откровенный плевок в душу. Попытался проникнуться твоими проблемами, на что опять же услышал безосновательные обвинения. Ты хоть понимаешь, кому ты обязана собственной жизнью? Кто позаботился о подделке отчётов и прикрытии множества ртов, чтобы ты не оказалась обвинена в смерти Синьоры? Или ты всерьёз думаешь, что статус Призванной обеспечит тебе неприкосновенность до конца жизни?       — Я думаю, что тебе стоило бы пойти нахрен со своими нравоучениями, — поднимаясь и пошатываясь, отозвалась я. Страх, прежде предостерегающий от подобного, сейчас никак не стеснял ни в движениях, ни в словах.       — Что? — Голубые глаза округлились, неверяще проходясь по мне.       — Повторить? Пошёл ты нахрен со своими нравоучениями. Н-а-х-р-е-н. Припаси их для Тевкра, которого ради собственной выгоды спихнул на меня; Дотторе, своего дорогого коллеги, что успел выкрасть с десяток горожан, пока ты мирно дрых; принеси их на могилу Синьоре, чтобы та хотя бы после смерти угомонилась; выскажи в лицо Царице, которая так самозабвенно взращивает молодняк на убой, или Чжун Ли, на чьих руках кровь и Ригель, и Адептов, и сотен тысяч его верно подданных. И наконец, не забудь про себя любимого, чьими стараниями погибли люди в Мондштадте, Ли Юэ, Инадзуме, и я так подозреваю, в ближайшем будущем и в Сумеру.       Воцарившееся молчание не спугнуло пустоту. Впервые мой голос звучал так вымотано и безлико, будто принадлежал и не мне вовсе. Впервые было плевать на чувства человека напротив, замершего и не дёрнувшегося ни разу. Обычно Тарталья не скупился на слова, ловко жонглируя и выгодными для него аргументами, и ложью, что бессовестно и так естественно примешивалась к оным.       — Проваливай, — махнула я ему, даже не стараясь прислушаться к голосу разума. Да и тот отчего-то не сильно возмущался, будто бы и вовсе был согласен со мной.       Новых попыток исправить положение не прозвучало. Я спокойно приняла быстрые шаги и удар дверью, от которого жалобно звякнули окна. Паймон молча схватилась за меня, совершенно растерявшись. Подхватив её, я плюхнулась обратно на диван в ожидании очередных страждущих.       Те не заставили себя ждать. Аль-Хайтам прибыл почти сразу после ухода Тартальи, явно услышав отголоски нашей разборки. Он несколько странно посмотрел на стопку эскизов, затем на меня, но ни единого вопроса относительно произошедшего не задал.       — Кавех ещё не проснулся, однако вчера в полубессознательном состоянии успел упомянуть что-то о желании перестроить Академию. И якобы вы можете ему в этом помочь.       — Могу, но какой смысл это делать? — отозвалась я, совершенно не горя желанием ввязываться в ещё одну авантюру.       — Я нечасто соглашаюсь с ним, но в этот раз вынужден признать его правоту. Кавех — гениальный архитектор, пожалуй, единственный, кому я бы доверил перестройку столь важного для Сумеру здания как Академия. Люди ещё не свыклись со столь резкими переменами, и изменения в оплоте всего самого святого для них положат начало новой эпохе.       — Ну так дайте согласие, для чего нужно моё участие?       — Ко всякой новизне сейчас люди могут отнестись весьма скептически. Ваше же решение повлияет и на их взгляды.       — Буквально вчера меня освистали за идею примирения с Пустынниками, а за переделку здешнего места поклонения начнут боготворить? — усмехнулась я.       — Народ подвержен сомнениям, это вполне объяснимо и неудивительно в такие времена. Вам, прошу прощения за назидательность, стоило бы проявить терпение.       — Сегодня день советов что ли? — Я устало потёрла виски, поймав раздражение от необходимости в очередной раз выслушивать то, что ко мне самой никакого отношения не имело.       — Полагаю, произошло недопонимание. — Аль-Хайтам откровенно удивлял сдержанностью и спокойствием. Оскорби я его в лицо, тот бы наверняка только легко вскинул бровь, прежде чем вновь вернуть маску непроницаемости. — Не в моём праве что-либо советовать вам, я лишь предлагаю наиболее выгодные варианты. Так как мы теперь вынуждены взять ответственность за судьбу Сумеру, было бы неразумно с моей стороны действовать исключительно в угоду собственным интересам, либо же взвалить всё на вас одну.       Его правоте стоило отдать должное. Секретарь апеллировал лишь логикой и здравыми мыслями, исключая всякие эмоции. Даже предвзятость, казалось, была чужда ему.       — Хорошо, что мне нужно сделать? — нехотя отозвалась я. — Подписать что-то?       — Сперва необходимо заручиться доверием горожан. А так как Сумеру — оплот знаний, вам это не будет стоить ничего.       — К чему вы клоните? — Несмотря на спутанное сознание, я прекрасно понимала, к чему тот клонит, однако отчаянно не хотела допускать и малейшей мысли, что вынуждена буду стать членом научного сообщества. Однако после слов аль-Хайтама и вовсе опешила.       — Рекомендую дать несколько приветственных лекций, — с непринуждённостью и такой лёгкостью, будто речь шла о званом ужине на пять человек, но никак не о десятках или даже сотнях, предложил тот. — Поверьте, после такого народ воспылает к вам горячей и искренней благодарностью, а вам и без моего напутствия ясно, что с подобной поддержкой управлять настроением толпы станет в разы проще.       И вновь я была вынуждена согласиться с ним. Сперва мысленно, взвешивая все «за» и «против». Аргументы в духе «Обо мне узнает весь город» легко разбивались банальным «О тебе и так уже все знают». Я могла предложить довольно длинный список тем лекций, тем самым обеспечив себе верную аудиторию, конечно, жадную до знаний, но готовую ради них на многое. Постепенным прикормом удастся решить вопрос и с Пустынниками, втолковав горожанам то, что когда-то втолковывали мне видео одного профессора. Собственно, именно его лекции могли послужить фундаментом для вводного ознакомления.       Я вдруг не сдержала смеха, всполошив Паймон и вытянув из аль-Хайтама скупое «Хм?». Мои отчаянные попытки и убеждённость в непохожести на Шестого вдруг начали давать трещину. Я занималась тем же, чем и он, пока ещё уповая на разноликость идей, но и те в какой-то момент вполне могли обрести схожесть. Всякая добродетель служила подспорьем к долгой дороге в ад. Первые камни уже давно вымостили ту, растягивая её витиеватой кривой по моим стопам. Метафора, заслуживающая отдельной картины в напоминание себе самой и в назидание всем остальным.       — Хорошо, я согласна, — наконец, кивнула я. — Скажите время и дату, чтобы я успела подготовиться.       — Предоставлю выбрать всё перечисленное вам самостоятельно. Только попрошу обозначьте тему.       — Биология социума, — ответила я, уже мысленно накидывая тезисы.       Аль-Хайтам вновь продемонстрировал собственную человечность, блеснув растерянностью во взгляде, однако от комментариев воздержался. Только кивнул и перевёл беседу в иное русло: сроки траура по мудрецам; последующее празднество спустя некоторое время для удовлетворения горожан; и, наконец, мои личные планы.       — Это зависит от вас, — отозвалась я, приглаживая чёлку Паймон, — чем раньше вы завершите перевод, тем раньше я смогу приступить к дневнику Первого. Полагаю, придётся выучить сумерский.       — Что ж, в таком случае могу предложить частные уроки, — с подозрительной готовностью сказал секретарь.       — И что же вы хотите взамен? — насторожилась я, прекрасно понимая, что банальным «спасибо» или пригоршней моры не отделаюсь.       — А это подождёт своего часа, — уклончиво ответил тот, оставляя догадки о расплате копошиться в сознании.       Распрощавшись, я поднялась к себе, бегло прочитала вчерашние записи и уже было хотела избавиться от них, ведомая непокорной совестью, как вдруг остановила себя. Все мысли, которые хоть когда-то просачивались в сознание, даже самые незначительные, нуждались в реализации, пускай и на бумаге. Дневник станет их кладбищем, чтобы в один прекрасный день напомнить о некогда неверных, либо же, напротив, верных решениях. Прибавив к старым парочку новых листов, я вспомнила и о письмах, давно заброшенных в долгий ящик. Пора было ответить старым друзьями.

***

      День тянулся в лености и пространных рассуждениях о будущем. Предложение аль-Хайтама и выстроенный маршрут подкупали здравостью. На сей раз план и правда мог сработать, если, конечно, госпоже Судьбе не вздумается спутать его. Сперва частые попытки неугомонного сердца вплести в мысли образы голубых глаз и рыжих прядей вскоре поредели. Притихли, грозясь вернуться под вечер и с особой остротой вонзиться вновь. Их испуганные нашёптывания о том, что этот раз финальный, вскоре также растеряли вес. Паймон — единственная, о ком бы стоило побеспокоиться.       А вот идея заглянуть к Другой прельстила. Другая пугала, будоражила кровь до сих пор, несмотря на все те наши разговоры, однако по-прежнему оставалась тем, кому можно было доверить сомнения и, возможно, даже услышать дельные советы. Вот уж от кого их я бы стерпела.       Единственное оружие покоилось в одной из полок стола, лишённое теперь всякой полезности. Пули кончились, а «добавки» то получит явно не скоро, если вовсе получит когда-либо. Отныне проход на корабль мне был заказан.       Паймон откровенно скучала и всё чаще просилась выйти. Её не заботило то, как отреагирует на меня общество, как не заботила и возможность столкнуться с очередным «поклонником». И хорошо, если в его руках окажутся цветы, а не припрятанный нож. Когда сумерки облюбовали улочки, я сдалась. Тьма могла стать хорошим укрытием от особо любопытствующих.       Воодушевление в голосе Паймон и в попискивании Шапочки убедило в верности принятого решения. Мне и самой не помешало бы вылезти с заточения и проветрить мозги. Или то, что ещё не пожрало безумие.       Редкие прохожие всё же узнавали меня, без стеснения приближаясь и что-то говоря, на что я только разводила руками: незнание сумерского играло на руку, давая отличное оправдание для игнорирования их просьб. В том, что это были просьбы, сомневаться не приходилось. То же было и в Мондштадте, и в Ли Юэ, и в Инадзуме. То же будет и во всяком другом не избавленном от человеческого вмешательства месте.       Паймон хотела удовлетворить голод, я же хотела удовлетворить собственное желание тишины и покоя. И первой сдалась Паймон, за весь день успевшая умять три пирога, принесённых в качестве «подношений». Тигнари пообещал снабжать едой, которая в большинстве своём пропадала в бездонном желудке моего Проводника. Последняя, конечно, пыталась впихнуть и в меня кусочек, но быстро опустила руки.       — Ты так совсем исчезнешь, — хмуро подметила Паймон, пробежавшись по мне сердитым взглядом. — Аякс говорил, что ты не ешь из-за душевных мук. Но разве сейчас тебе плохо?       — И когда это ты успела так с ним сдружиться? — сдержав желание выругаться, пробормотала я.       — Почему ты злишься? — Паймон тонко чувствовала всякую перемену во мне, и этот раз не стал исключением. — Он оказался не таким уж и страшным, как я думала поначалу. В то время, когда мы были в том бесконечном сне, он был рядом, заботился, говорил, что скоро увидим тебя. Кажется, он и правда тебя…       — Замолчи. — Рык прорвался сам. Он испугал Паймон, пробудив вину и стыд, но лишь на короткое время. Позволить ей сказать лишнее — означало бы принять истину. Я же была не готова.       — Да что с тобой? — Обида в её голосочке зазвенела яростнее и громче. — Что опять не так? Почему ты вдруг стала… такой?! Будто тебя подменили за эти пару дней!       — Так ты хочешь знать, что со мной? — Я остановилась, обнаружив вокруг широкий разлёт площади и полное отсутствие людей. Шапочка спряталась за Паймон, вдруг сжавшуюся при одном только взгляде на меня. — Я стала тем, против кого боролась всё это время. И самое страшное, что далось мне это с такой небрежной лёгкостью, будто так и задумывалось изначально. Теперь я обязана взять ответственность за сотни десятков жизней вокруг, а до моей собственной никому дела нет. И ты спрашиваешь, что со мной? — Судорожный смех вырвался, растревожив застывшие в молчании улочки. — Какого это, скажи мне, поймать в себе совершенно другого человека? Или уже не человека вовсе?       Круглые глазёнки смотрели со страхом. Удивления внутри меня не вспыхнуло. Паймон начала отдаляться от меня после того ужасающего дня. Потому что та, к кому она вернулась после долгого сна, оказалась не мной.       И она подтвердила это. Молчанием и сомнением во взгляде. Подтвердила всё куда лучше одним своим видом, чем могла бы словами.       Остаток бесцельных плутаний прошёл в тишине. Знакомое местечко возле обрыва уже поджидало, приглашая вновь погрузиться в собственный мирок. Он, как и прежде, принял меня с распростёртыми объятиями, отгоняя прочь и без того уредившиеся мысли о будущем. О нём бы следовало подумать, хотя бы прикинуть, каким то могло бы оказаться спустя день или два, да только бессмысленность подобных рассуждений отбивала всякое желание.       Гладкая поверхность перил ещё теплела от недавних прикосновений солнца. Вечер — прекрасная пора, когда взгляд успевал запечатлеть начала сна природы. Дневные птицы сменились ночными, чьи особенно громкие крики слышались даже в отдалении. Шёпот бессонного ветра подгонял волны и пролетал меж высоких деревьев, играясь с их листвой. Всё вокруг жило и не стеснялось заявлять об этом. Словно бы насмехалось надо мной, единственным мертвецом.       Паймон носилась позади, резвясь с Шапкой и будто бы нарочито избегая меня. Боль саднила сердце тусклыми мыслями, однако кое-какие из них всё же приносили и облегчение — Паймон будет лучше без меня. С этой мыслью я вошла этот мир, с этой же, видимо, и покину его. Пускай нас с ней связывают крепкие нити, портить её неокрепший ум собственным изувеченным было слишком жестоко. Следовало давно отпустить её, оставить на попечение Барбары, где её бы окружали друзья и веселье, а не трупы и мой потухший взгляд.       Всё то же самое стоило бы сделать и с Аяксом. Как когда-то уже было проделано с Венти. Успокоиться, принять, наконец, собственное вечное одиночество во благо человечества и вычеркнуть дорогие сердцу имена. Как сделал под конец жизни Арктур, потеряв сперва Далию, а затем и себя. Либо же сгореть быстро и болезненно, как сгорела Ригель.       Пальцы нервно боролись друг с другом, пока взгляд невидяще следил за ними. Пока не обратился к обнажившимся звёздам. В них было нечто странное. Слова Другой вспомнились, особенно ясно прозвучав вдруг в сознании. Искусственность. Были ли те звёзды, которыми любовались глаза, настоящими? Были ли отражением тех, некогда виденных на родной планете? Ответ не порадовал душу. Зато удовлетворил холодную логику. Вероятно, это же подметил и Арктур. Я мысленно охнула, ведь неожиданно вспомнила его последние исследования. Прежде созвездия и планеты занимали множество листов в его дневнике, отчего же тогда ни единой записи после перерыва о них не нашлось?       «Очевидно же», — усмехнулась я себе под нос, — «разгадал очередную тайну».       Пора было наведаться в Хранилище. Сама мысль о том, что я найду там, пугала. Пугала посильнее Другой или всех тех богов, которым та противостояла. Знания порой представляли из себя нечто пострашнее чудища во тьме.       Оглядевшись, я вдруг поняла, что никто не спешит нарушать мой покой. Внезапные или же вполне себе закономерные встречи сегодня не искали меня. И как же странно было ловить себя в раздосадованном по этому поводу настроении. Беседа бы скрасила остаток вечера, позволила ненадолго забыться. Однако улицы пустовали, намекая, что отныне мне придётся довольствоваться исключительно компанией себя любимой.

***

      Утро встретило очередным визитом. На сей раз секретарь Академии пожаловал не один. Мой голос определённо не звучал дружелюбно, когда взгляд наткнулся на того самого полуобнажённого юнца. Тот ответил неизменным хмурым взглядом.       — У генерала Махаматры есть к вам несколько вопросов. — А вот аль-Хайтам, напротив, звенел плохо скрываемой тревогой.       «Генерал Махаматра» должно было вселять ужас и трепет. Во мне же вызвало лишь лёгкую насмешку. Такой юный, а уже обладатель генеральского звания и седых волос. И последнее, похоже, напрямую зависело от первого.       — Где вы находились утром в четверг? — Генерал решил не тратить время на пустые приветствия, что заставило меня усмехнуться. Я была готова к последствиям. Почувствовала бы даже облегчение, если бы получила справедливое наказание за содеянное.       — Вы ведь и сами знаете, — уклончиво ответила я, усаживаясь на диван. В глазах Сайно хоть и горело сомнение, но также тот, похоже, давно пришёл к верным выводам относительно случившегося в Академии.       — Ответьте на вопрос.       — В Академии. — Пара слов далась с предельной лёгкостью. Каждое, срывавшееся впоследствии с моих губ сбрасывало с плеч тяжкие камни.       — С какой целью вы там находились? — Сайно же, напротив, всё сильнее напрягался, сверля уже не настороженностью в ярких глазах — откровенным подозрением.       — По приглашению.       — Кого?       — Ваших бывших мудрецов. Ныне покойных.       — Тема беседы?       — Обмен знаниями.       — Ваш визит был занесён в книгу визитов?       — Не думаю.       — Почему?       — Некому было заносить.       Генерал неожиданно распахнул глаза, не отрываясь от меня. Он вдруг явно понял всё, что нужно было понять, однако вслух не произнёс ни слова.       Аль-Хайтам неожиданно побледнел. Ему также не составило труда сложить два и два: смерть мудрецов, мои слова про революцию и результаты недолгого допроса. Я улыбнулась ему, уверенная, что тот углядит в моей улыбке подтверждение собственным догадкам.       — Какое отношение вы имеете к смерти четырёх мудрецов Академии? — Сайно подался вперёд, явно готовый броситься на меня в любой момент.       — Самое непосредственное, — призналась я, чувствуя, как освобождаюсь, наконец, почти что полностью. Руки сами вытянулись вперёд в ожидании металлического щелчка наручников, или что здесь использовалось при аресте. — Это я убила их.       Сайно и аль-Хайтам застыли, точно две статуи, не обрывая тишину и не спеша волочь меня в камеру. Я же терпеливо отсчитывала секунды до их прозрения и последующего громкого обвинения.       — Вы говорите искренне? — Генерал явно не желал верить мне, по-прежнему сомневался. Схожие чувства читались и на лице секретаря.       — Да.       Молчание вновь расползлось по гостиной, нарушаемое лишь звуками просыпающегося города.       — Даже могу доказать, облегчив тем самым вам работу. — Поднявшись, я выудила из ящика стола на втором этаже пустой револьвер. Паймон ещё мирно спала на пару с Шапочкой, не подозревая о моём скором исчезновении. — Вы же наверняка всё-таки провели вскрытие, должны были видеть те маленькие дырочки в телах трёх из них. А последнего я задушила собственными руками. Кинжалы же просто оказались поблизости. Я и не знала, кому они принадлежат.       Револьвер, бряцнув, опустился на стол, сразу привлекая внимание двух пар глаз. Аль-Хайтам не потянулся к нему в отличие от генерала. Последний же провертел тот в руках добрых минут пять, прежде чем повергнуть меня в ступор одним вопросом.       — У вас же была на то причина, верно?       Я неверяще смотрела на застывшего с револьвером в руках и внезапной надеждой во взгляде Сайно. И отчаянно не желала верить в то, что тот решил найти мне оправдание.       — Причина? — растерянно повторила я. — Вам малого того, что я перестреляла, как скот, ваших старцев?       — Прежде ваши действия не несли угрозу регионам, — задумчиво отозвался аль-Хайтам, — глупо спешить с выводами и обвинять вас в намеренном сговоре с Фатуи, хотя сие оружие и указывает на то. Это же продукт Снежной, не так ли?       — Да, — с готовностью кивнула я, — чем не повод признать меня виновной?       — Вам так хочется настаивать на этом? — Аль-Хайтам вскинул брови. — Почему?       — Что значит почему? — вспылила я, чувствуя, как внутри уже нарастает раздражение. — Я самолично убила всех четверых ваших правителей. Этого мало, чтобы упечь меня до конца жизни?       — Вы звучите крайне странно, — хмуро подметил Сайно. — В вашем поведении и ваших словах нет логики. Убийство всех предыдущих членов совета Академии явно не было совершено с целью личной выгоды, иначе вы бы вошли в нынешний состав совета с куда бóльшим энтузиазмом. Чего я не заметил в вас на собрании.       — Позвольте сделать замечание относительно последних событий в жизни Академии, — вставил секретарь, — как бы ни прискорбно было это признавать, но мудрецы явно не были против сотрудничества с Фатуи. Я отыскал кое-какие документы подтверждающие это. Имя Предвестника, с которым те установили связь, скрыто. Однако я уверен, что Одиннадцатый Предвестник Чайльд Тарталья не имеет к произошедшему никакого отношения. Упоминается о соглашении с неким Икс, как тот обозначен в бумагах, исключительно в плане сферы науки. А в Фатуи всего одно лицо тяготит к исследованиям.       Закончив, аль-Хайтам поднял пронзительный взгляд на меня. Ему было известно всё, оставалось лишь раскрыть некоторые детали. Но самое ужасное, что груз на моих плечах вновь потяжелел. Мне не обещали долгожданного наказания, пророча, кажется, и вовсе награду за зверское преступление.       — В бумагах значится что-то, что намекает на участие Снежной? — Сайно повернулся к секретарю.       — Да, именно это и натолкнуло меня на мысль об участии кого-то из Предвестников. — В руках Хайтама появилось несколько аккуратно сложенных листов. — Здесь всё необходимое, ознакомьтесь.       Сайно притих, погружаясь в чтение, я же неверяще наблюдала за ними обоим, так и ожидая, что те, наконец, сбросят маски, а меня — в темницу.       — Ясно. — Итог генерал подвёл предельно коротко. Затем поднялся, припадая передо мной на колено и произнося откровенно странные слова: — весь Сумеру благодарен вам за помощь и спасение. Мы в неоплатном долгу.       — Вы с ума что ли сошли? — Я вскочила, опешив окончательно. — Я убила всю вашу верхушку, а вы даже не пытаетесь арестовать меня? Неужели любое моё слово или действие попросту не может подвергнуться сомнениям?       — Пока что нет. — Хайтам откровенно веселился моему возмущению, чем только сильнее распалял его.       — Действия Призванных не подвергаются обсуждению, — уверенно произнёс Сайно. — К тому же в истории ещё не было ни малейшего повода сомневаться в вас или ваших предшественниках.       Долгий монолог со всеми отвратительнейшими подробностями жизней предков так и остался где-то в горле. Ответить мне было нечего. В их глазах всё и правда выглядело как попытка исправить трагедию меньшей кровью. Собственно, так оно всё и было, как бы я ни пыталась подловить саму себя на обратном. Спасение целого города — нет, целой страны — стоило всего четырёх жизней, не считая мою собственную и тех, которые Дотторе прихватил с собой.       — Одно остаётся неясным, — не обращая ровным счётом никакого внимания на мою потерянность, продолжил аль-Хайтам, — какую выгоду от сотрудничества с Фатуи мудрецы желали получить? В записях есть весьма уклончивые намёки на некое новое божество, однако, на этом всё. Нам неизвестно ровным счётом ничего.       — У нас есть живые свидетели тех событий, — внезапно сказал Сайно, — Акир и Вазир.       — Если, конечно, те давно не превратились в трупы и не пошли на корм рыбам. — Аль-Хайтам вновь усмехнулся вопреки отнюдь не радостным словам. — Двое мудрецов, которых некогда бросили в темницу. Азар, первый мудрец, заявил тогда, что они предали Сумеру, заключив договор с Фатуи. Даже не поленился предоставить все доказательства, естественно, сфабрикованные. Какова ирония.       — Их нужно немедленно освободить, — заявил Сайно, прежде чем довольно рвано попрощаться и подойти к двери. — Ещё раз благодарю вас за неоценимую помощь, — обратился тот ко мне перед тем, как скрыться за дверью.       — Что касается книги, — произнёс секретарь, по-прежнему не интересуясь моим состоянием, — несколько листов я уже перевёл и… вынужден отметить, что это займёт куда больше времени, чем планировалось изначально. Надеюсь, вы пробудите в Сумеру достаточно, чтобы получить итоговый вариант. — Я оказалась способна лишь на короткий кивок. Аль-Хайтам же, удовлетворившись и этим, поднялся. — Признаться честно, у меня были предубеждения в отношении вас. Прошу за них прощения. Всё-таки сомневаться в действиях Призванных и правда неразумно.       Дверь вновь ожила, скрипнув петлями. Я же так и осталась сидеть, пока короткий стук не вырвал из оцепенения.       Аякс выглядел крайне понуро, замялся у входа, принявшись сбивчиво говорить что-то о сожалении и том, как он был неправ. Я молча слушала, ловя хорошо если половину из всего сказанного им.       — Я не хочу терять тебя, не хочу, чтобы всё так обернулось. Я много думал о произошедшем, понял, что просто не могу оставить тебя одну в таком состоянии. Если хочешь, я могу помочь. Скажи, что нужно, я всё принесу. Еда, игрушки для Паймон, может, снадобья. Есть отличные микстуры на основе…       — Почему ты не винишь меня?       Прервавший его пылкую речь вопрос прозвучал крайне отстранённо. Будто его произнёс кто-то другой, а я лишь наблюдала за происходящим откуда-то издалека.       — Отчасти виню, но понимаю, что тебе тяжело. Я ведь и сам теряюсь вдали от семьи и родины, но знаю, что однажды смогу вернуться туда. Ты же…       — Шатаешься меж мирами без флага и знамени? Это хотел сказать? Бедная сиротинка, лишённая матери и дома. Поплачь, если уж так сильно жалеешь меня. Хотя лучше возненавидь. Так будет проще.       — О чём ты? — Аякс растерянно уставился на меня, я же только устало выдохнула, понимая, что Венти ушёл из сердца лишь по причине того, что больше не попадался на глаза. С Предвестником же подобное не сработает.       — Ни о чём.       — Тебе действительно нужна помощь, — произнёс тот с такой тревогой в голосе, что стало совсем не по себе. — Выглядишь нездорово.       — А когда-то выглядела иначе? — усмехнулась я, вновь усаживаясь на диван и чувствуя, что за эти часы успела вновь обессилить.       — Поэтому и предлагаю лекарства. Так что скажешь?       — Займись своими делами, Аякс, — пробормотала я, закрывая глаза ладонями, — и забудь уже обо мне.       На некоторое время в комнате повисла тишина. Пока ту не прогнали спешные шаги. Тёплые ладони оторвали мои руки от лица, вынуждая посмотреть на Предвестника.       — Боишься, что всё случится так же, как было с Ригель?       Внезапный вопрос сбил дыхание. Я почувствовала, как испуг и изумление растекаются по моему лицу, выдавая всю подноготную. Аякс слишком глубоко успел проникнуться мною, как бы я ни старалась уверить себя в обратном. Зная меня не так уж и долго, он только лишний раз подтвердил собственные крайне острый ум и внимательность.       — Или как с Арктуром?       Всякое его слово попадало точно в цель, не оставляя ни единого шанса притворству и лжи. В тех, впрочем, и не было нужды — моё молчание и все те неподдельные эмоции, что наверняка проступили во взгляде, дали Предвестнику подлинный ответ.       — Неужели так переживаешь за меня, что готова даже отказаться? — Улыбка, что осветила его лицо, заставила скрипнуть зубами. Этот лис читал меня, как открытую книгу, и ни капли не стеснялся зачитывать строчки из моих же мыслей вслух. — Знаешь, а это даже приятно. Так самоотверженно отталкиваешь меня ради моего же блага. Теперь попробуй сказать, что не лю…       — НЕ СМЕЙ ЭТОГО ГОВОРИТЬ! — Вскочив, я высвободилась из его рук. — Хватит уже! Успокойся и прекрати преследовать меня! Делать выводы, которые продиктовал ты себе сам, и заставлять меня верить в них! Я лгала тебе! Обо всём лгала! Да, вот так просто поигралась на твоих чувствах в своих целях! Доволен? Так тебе нужно всё объяснять, чтобы ты больше не вертелся рядом?       — Говоришь, прямо как… — Он вдруг осёкся, косясь куда-то мне за спину.       Паймон замерла на лестнице, глядя на нас. Маленькая и испуганная, сжавшаяся в комочек. Впервые за многие месяцы я не поспешила к ней, чтобы утешить. Поняла, что та попросту отпрянет от меня. И горько усмехнулась, когда увидела, с какой лёгкостью она позволяет Предвестнику поднять себя на руки.       Всё встало с ног на голову, будто в страшном и до нелепого сумбурном сне. Кошмары сплелись между собою, сшитые из старых лекал, безобразных и непокидающих доселе сознания ни на мгновение. Тарталья занимал моё место, я же превращалась в его подобие из Ли Юэ, зверея и постепенно сходя с ума. Как иронично, что некогда даже Огню не удалось совладать со мной, зато как ловко с этим справился всего-навсего один человек.       — Ты делаешь это специально?       Тарталья вскинул брови, переводя растерянный взгляд с Паймон на меня.       — О чём ты?       — Чего ты этим добиваешься? Хочешь так довести меня до крайности и вынудить вступить в Фатуи? — Ошарашенная внезапной догадкой, я схватилась за револьвер. — Это ты всё подстроил? На пару с Дотторе? Признавайся!       — Кас, опусти оружие, тебе нужно успокоиться, — назидательность в его голосе резонировала с напряжённым испугом в голубых глазах. Воспалённое сознание дорисовало в его руках клинки, остриём направленные в горлышко Паймон. Та же только сильнее прижалась к груди Предвестника, окончательно разбивая сердце.       Дуло указало на мой висок, палец принялся давить на курок. Бестолково — пуль в барабане давно не было. Но вскоре опустевший револьвер оказался на полу, раздраженно лязгнув металлом при ударе.       — Больная, что ты творишь? — Голубые глаза напротив вспыхнули яростным огнём. С моих губ сорвался глухой возглас, когда резкая боль пронзила запястье. — Тебя нужно лечить. И немедленно.       — Не трогай её! — Паймон влетела между нами, отталкивая Предвестника и закрывая меня собою. — Она не больна! Это все вы её достаёте! Как ты можешь любить её и при этом бить? Уходи!       Я изумлённо наблюдала за взъерошившейся, точно дикий зверёк Паймон. Она яростно защищала меня, скаля зубы и шипя. Тарталья сузил глаза, оглядывая нас по очереди, прежде чем развернуться. На прощание он не произнёс ни единого слова, а от хлопка двери, как и вчера, вновь содрогнулись стены.       Прижав Паймон к себе, я вдруг чётко осознала, что нужно делать. И та поддержала каждое моё решение.

***

      Долгожданная тьма опустилась на Сумеру нескоро. Когда же взгляд уловил её первые признаки, я принялась готовиться. Визиты оборвались утром, днём меня не потревожили даже трели птиц за окном.       Записка осталась дожидаться первого, кто решится навестить меня и прорваться сквозь запертую дверь. Все личные вещи лежали на своих местах в спальне на втором этаже. Из них в кармане остались лишь связка ключей да банковская карта, имя на которой, разумеется, исчезло. Остался лишь ряд теперь совершенно бесполезных цифр.       — Мы надолго? — Паймон с сомнением оглядела погружавшуюся во мрак гостиную и Шапочку, что тёрлась о мои ноги.       — На столько, на сколько понадобится, — коротко отозвалась я и скосила на грибочек хмурый взгляд. Брать его с собой — означало обречь тот на верную смерть. Оставлять одного — подвергать не меньшей опасности.       Выпустив его за дверь, я с облегчением увидела, как тот упрыгивает куда-то вглубь небольшого садика. Прокормится чем-нибудь, в крайнем случае найдёт кого-то, кто поможет с этим.       Красться по улочкам оказалось куда сложнее, нежели в прошлые разы. Паймон тихо кружила над головой, предупреждая о близившихся патрулях. И всякий удавалось миновать только чудом. Пока впереди не замаячил охранный пост у выхода из города.       — Что будем делать? — Паймон приземлилась рядом, нервно оглядываясь и явно боясь быть застигнутой чужим взглядом в полёте.       — Не знаю, — отозвалась я, напряжённо вглядываясь в четыре крепких спины впереди. Чёрт бы побрал этого Дотторе. После случившегося стража Сумеру пришла в повышенную готовность. Вполне себе предсказуемое последствие.       Моё внимание привлёк неожиданно попавшийся на глаза камешек. Рядом лежало ещё несколько. Прицелившись, я запустила первым в ближайшее окно, и хруст стекла не заставил себя ждать, привлекая внимание стражи. Жильцы поспешили выглянуть в поисках негодника, когда следующий камень угодил в оконце домишки по соседству. Стража спешно покинула пост, Паймон указала в кусты, которые и скрыли меня от глаз пострадавших. Хруст и шорох листьев потонул в громких возмущениях, а вскоре исчез вовсе, когда я с бьющимся в сумасшедшем ритме сердцем понеслась по направлению к кораблю. Вновь стало легче, даже радостнее от мысли, что все обязательства остаются позади. Глаза скользнули к очертаниям кораблей, отыскали среди них самый большой. Я мысленно пожелала Аяксу всего хорошего, а Тарталье — всего плохого.       Густые тени встретили, точно родную. Приняли в свои объятия, не требуя приняться за дела. Я легко бежала среди чёрных столбов деревьев и ловила радостный смех Паймон. Прежде ночь пугала, теперь же приносила облегчение. Как и Другая. Та замерла возле широкого ствола, облокотившись на него, будто ждала. И ждала уже давно.       — Кого я вижу, — проворковала та, протягивая ко мне вполне себе человеческие руки. — Моя дорогая Седьмая. Пришла повидаться?       — Не только, — отдышавшись, выпалила я. — Хочу попросить об одолжении.       — Надо же. — Другая насмешливо вскинула брови. — Не перестаёшь поражать. Прежде ты пугалась меня, как чумы, теперь же заглядываешь чаще, чем к себе домой, и не стесняешься молить о помощи. Даже не знаю, возгордиться мне или же начать что-то подозревать?       — Я, кажется, схожу с ума, — пробормотала я, входя в зону Увядания и ощущая, как паника вмиг ослабевает. — Ты ведь можешь хотя бы назвать причину?       Вместо ответа та опустилась на широкий диван, хлопая по нему и предлагая мне сесть рядом. Я вдруг замерла разглядев на том до боли знакомые узоры, и даже увидела на спинке плюшевого мышонка с круглым пузиком.       — Глубоко же ты покопалась в моей памяти, — невесело усмехнулась я, но всё послушалась.       — Тебе нужно поспать. — Пальцы коснулись моей головы, увлекая на колени к Другой. Позади восторженно охнула Паймон, похоже, отыскав и себе занятие. — Заодно поболтаем с тобой, разберём тебя на кубики и попытаемся сложить что-то более вменяемое, нежели чем то, что ты представляешь из себя сейчас?       Монотонные и мягкие прикосновения к волосам постепенно пробудили сонливость. Та подкралась незаметно, туманя разум и размывая сумеречные тени леса. Голоса птиц неспешно начали затухать, сливаться с приглушённым гудением где-то вдалеке.       

***

      Запах гари ударил в нос, вынуждая очнуться. Вокруг предстала уже знакомая картина: дотлевающие останки домов. Тел среди них прибавилось, как бы взгляд ни страшился пройтись по ним. Среди застывших лиц читались и знакомые. Всех их, безмолвных и глядящих в пустоту с укоризной, объединяло одно — смерть по моей вине.       — В этом и кроется твоя проблема, — раздалось совсем близко. Горячие ладони скользнули по моей талии, обвивая и удерживая на месте. — Во всём винишь себя.       — Ради этого ты затащила меня сюда? — Я развернулась, нахмурив брови и сбрасывая руки Другой. — Я думала, ты дашь что-то, лекарство, например, а ты взялась за старое?       — Ну же, не горячись, — она звонко рассмеялась, вдруг став совсем иной, растеряв прежнюю жуть. — Никакое лекарство не спасёт тебя от себя самой. Если желаешь высвободиться из оков собственного шаткого разума, то тебе придётся столкнуться со всем тем, что давно гложет изнутри. К примеру, вина за чужие смерти, свою бесхребетность или за то, как легко тобою овладевает любовь. Хотя причина всё же в другом, и она тебя, возможно, взбодрит в какой-то мере, либо же наоборот — огорчит.       Я не отвечала, наблюдая за изящными движениями Другой. Она словно приглашала на танец, кружась вокруг и касаясь кончиками пальцев.       — Как думаешь, что это? — мелодично пропела она в самое ухо, прежде чем совершить вокруг меня очередной круг. — Подсказка: оно в тебе.       Шипение догорающих угольков играло для неё странную, но крайне подходящую мелодию. Не было нужды в инструментах — остатки Огня справлялись с тем на ура. Вплетали в воздух и нотки чего-то странно знакомого, и следовали за каждым пассом Другой, подчёркивая изящность её танца. Она вдруг подхватила и меня, вовлекая в тот, отчего незримая музыка заиграла громче.       — Ну же, ответ так прост и лёгок, не поверю, что ты до сих пор не догадалась. — Её улыбка горела озорством, глаза — притаившимся желанием. Руки касались меня без желания причинить боль.       — Кровь? — пробормотала я, заворожённая её дикой красотой.       — Умница, — раздалось в ответ, и звонкий смех вторил пению Огня. — Ты теряешь кровь, что некогда текла в тебе и связывала со старым миром. Прежние Призванные худо-бедно справлялись с этим, находили нечто, что могло заменить им дом и близких. Ты же все отрицаешь, отталкиваешь и так бессовестно топчешь. Не пора ли свыкнуться с новой жизнью? Шестого спасло его убеждение в необходимости перестройки Тейвата в угоду собственным интересам; ту пустышку Пятую — спасение от нищеты и одиночества, пускай последнее и одолело её в итоге; Первого же вытащила из омута отчаяния любовь. Скажи, что выберешь ты? Ваши с Первым пути схожи, подозреваю, и тебе бы стоило взять с него пример. Бояться судьбы крайне неразумно. Та настигнет тебя рано или поздно, беги хоть на край мира.       — Предлагаешь отдаться на волю любви? — Я едва поспевала за её вдруг ускорившимися движениями, чей напор стремительно возрастал. Другая не стесняла себя стыдливостью, касаясь почти что моей шеи или скользя горячими губами совсем рядом с моими. От её близости пробуждался странный трепет, прежде появлявшийся лишь при встречах с Венти или Аяксом.       — Не только. Отдайся этому миру, взойди на его вершину и оставь там след. Свергнуть богов в одиночку тебе не под силу, а люди пойдут лишь за тем, в ком будут уверены. — Её рука скользнула в мой карман, выуживая наружу ключи и карту. Улыбка на губах другой заиграла ярче. — А вот и символы прощания с прошлым.       Резким движением она опрокинула меня вниз, легко придерживая за талию и не давая упасть. Склонила голову набок и забренчала ключами у самого носа.       — Готова? — Вопрос поставил в тупик. «К чему?» прозвучало крайне неуверенно, хотя подозрения о том, что произойдёт совсем скоро, уже витали в сознании. — Не притворяйся глупышкой, тебе совсем не идёт. — Другая вновь заливисто рассмеялась, словно бы вокруг не чернел смог, а цвели луга. — Ах, ты хочешь простора? Что ж, прошу!       Тьма вдруг дрогнула, рассеиваясь и обнажая лазурный небосвод с громадными облаками-кораблями, те плыли лениво и казались болезненно знакомыми. Как и бескрайнее поле. Вдалеке зеленела опушка леса. И я была уверена, что пройди я чуть дальше, непременно увидела бы острые крыши домиков.       — Что же ты творишь? — пробормотала я, укладываясь на траву. Та податливо прогнулась подо мной, создавая некое подобие уютного гнёздышка в самом сердце поля.       — Ох, сколько боли, — выдохнула Другая, высовывая кончик языка и проводя им по алым губам. — Но что если я скажу, что схожее место есть и здесь, в Тейвате?       — Ложь. — Я не поверила собственным словам, как не поверила и словам Другой в то же время. Но вместо очередного заверения в обратном та только усмехнулась, щелкая пальцами. Но едва ли что-то вокруг изменилось, разве что будто бы стало более ярким, а среди деревьев вдалеке замелькали разноцветные огоньки.       — Земля и Тейват были созданы по образу и подобию друг друга, хоть география и слегка отличается. Кое-что объединили, кое-что разъединили. К слову, твой дорогой Аякс знает это место. Если попросишь, с удовольствием покажет тебе его, возможно, даже нарвёт цветов, как уже делал это недавно. Мне будет не хватать его звериного рыка, признаюсь, — Другая театрально смахнула несуществующую слезу, — но раз ему суждено стать твоим спасением, а тебе — его, то так и быть, переживу утрату одного из лучших экземпляров.       Я не ответила, следя за ней, усевшейся рядом и подставившей лицо — точная копия моего — ласковым лучам полуденного солнца. Память освежила давно позабытый момент. Кто-то уже сидел вот так, рядом. Кто-то, от чьего имени всё та же избирательная память с успехом избавилась. В лёгкие врывался запах, уже витавший когда-то давно в воздухе; взгляд скользил по облакам, некогда так же плывшим по бескрайнему небосводу. Умиротворение опустилось на меня, борясь с тревогой. И оно явно одерживало победу.       — Ты многого добилась, признай, — зазвучал вновь голос Другой. — Разве хочешь всё потерять в одночасье? И признание смертных, и смирение покорённых богов, и любовь одного единственного, рядом с кем становится чуть легче?       И вновь отвечать мне было нечего. Разум понимал правильность услышанного, сердце же тянулось к полузабытому и обрывистому, что осталось где-то в его глубине.       — Ну же, оглянись. Этот мирок может удовлетворить все твои потребности, только стоит пожелать. Попробуй хотя бы раз — убедишься в правдивости моих слов.       Я и не сомневалась в искренности Другой. Ей не было нужды врать мне, единственному ключику в новый идеальный мир для неё. И всё же что-то удерживало от безоговорочного принятия действительности.       — Так или иначе придётся принять её, — уловив мои сомнения, произнесла та. — И чем раньше, тем лучше. Во благо тебе же самой.        Спорить с Другой было бессмысленно. Я и сама знала, как пагубно влияли на меня апатия и обречённость, однако не могла — нет, не хотела — с этим ничего поделать.       — Именно, ты не хочешь, — донеслись до меня собственные же мысли чужим голосом. — Но чего же тогда хочешь? Вечно витать в фантазиях не выйдет, как и капризничать, точно малое дитя. Это может позволить себе лишь Паймон, но даже она избегает такого рода манипуляций.       Слова мягко обволакивали сознание, убеждая в необходимости, наконец, принять происходящее; принять себя и тот мир, что заменил мне некогда родной и знакомый. По щекам заструились слёзы-предатели, выплёскивая наружу скопившуюся горечь. Не было нужды погружаться в неё в который раз: я знала, что бережёт в себе, орошая траву, каждая из слезинок.       Спустя время стало ещё чуть легче. Мысли осели на дне сознания, не мешая наслаждаться размеренным ходом облаков и тишиной вокруг. Будущее впервые не затуманилось в ужасе перед смертью — своей и чужой. И правда, если той было суждено виться вокруг меня, то кто я, чтобы прогонять её? Вечность — всего лишь наивные сказки. Её не существовало. Время — единственный царь для всякого живого. Справедливый и вынужденный наблюдать за увяданием и расцветом. Цикл, который однажды так же подойдёт к концу.       — Ну что, теперь-то готова?       Трава исчезла, смахнула и чья-то невидимая рука безбрежное небо с гигантами-облаками. Вокруг вновь растянулась тьма и заплясали тлеющие огоньки. Те поприветствовали, радостно шипя, словно ждали. Другая протянула то немногое, что осталось от прежней меня. Безликая карта да ключи, какая малость. Рука сжала их, не решаясь расслабить пальцы над махоньким костёришкой, тот же жадно тянулся к скорой добавке.       — Это не так уж и сложно, — Другая провела пальцами по руки, доходя до кисти. — Всего-навсего дань прошлому и прощание с ним. Сама же потом скажешь спасибо. Прежний дом к прежней себе.       И я решилась. Не помня себя, разжала ладонь, уловив жалобный звон ключей и тихий стук карты. Последняя обуглилась мгновенно, первые же обещали растянуть мучение.       — Прибавим-ка огоньку, — пропела Другая, и пламя вспыхнуло с новой силой. Я отвернулась, не желая наблюдать за смертью прошлого. И всё же со странной смесью печали и потерянности вновь поймала облегчение в глубине себя.       — Не так уж и больно, а? — Рассмеялся голос рядом, и тёплые руки вновь обвили меня. — Теперь, надеюсь, я дождусь от тебя помощи. Ты ведь помнишь о нашем уговоре?       Конечно же, я помнила. Помнила всё до мельчайших подробностей. И теперь ощутила, что смогу взять под контроль страх перед уготованным. Возможно, не сразу, возможно, путём долгих мучений, но всё-таки смогу.       — Вот и славно, — прошептал голос в самое ухо, прежде чем на моей щеке остался след горячих губ.       

***

       Прохлада охлаждала оголённую кожу ладоней и щеки. Взгляд не сразу различил очертания деревьев и их густых нависающих крон. Сквозь те пробивалось солнце, воспевая утро. Косые лучи ласкали кусты и случайных пташек на ветках.       Другой не было. Как и зоны Увядания.       Поднявшись на локтях, я обнаружила рядом и сопевшую Паймон. Сколько прошло времени, сказать было сложно, однако сейчас это волновало в последнюю очередь. Лёгкие легко расправились, впервые не сжимаясь под тяжестью вины. Она ещё жила внутри, но так внезапно померкла, поскуднела, став совсем незначительной. Боясь спугнуть внезапное чувство лёгкости, я осторожно выпрямилась, поднимая и Паймон. Вокруг что-то изменилось. Будто сон мой длился добрых полвека, а не каких-то пару часов. Шаги полегчали, как полегчало и сердцу. Отчасти сковывал лишь страх, что всё то временно, и прежний густой туман вновь вернётся совсем скоро. Однако и на такой случай нашлось решение. Губы дрогнули, растягивая по моему лицу наверняка до странности глупую улыбку. Захотелось вдруг зарыдать от облегчения. Другая вернула мне то, что я так отчаянно искала всё это время — меня. Не ту безумного, потерянного призрака, а того, кем когда-то была я сама. Кем и должна была остаться, если бы не разделила собственную душу пополам. Скрепляющие её швы не были крепки, не обещали сдерживать напор проклятой памяти и опостылевшей паранойи. Но обещали дать покой хотя бы на какое-то время.       Звуки тоже претерпели перемены. В них теперь не проскальзывали резкие и пугающие внезапностью нотки. Птичьи трели — звонкие и заливистые — облетали погруженный в ещё пока дрёму лес. Тот не спешил сбрасывать мягкие объятия сна навстречу новому дню. Все прошлые обиды и ужасы стали нежданно тусклыми, по-детски глупыми, поспешными. Радость от того, что тело ещё жило, рвалась наружу вместе с улыбкой и выступившими слезами. Руки прижимали хрупкое тельце Паймон, взгляд следил за её размеренным дыханием.       Путь в город занимала очередь, разноголосая, но вызвавшая впервые не ненависть и ужас — странное тепло.       Стража молча пропустила меня, провожая изумлёнными взглядами. Горожане не стеснялись приближаться, что-то воодушевлённо говоря. Я улыбалась им, сдерживая порыв расхохотаться, сдерживая и восхищение замершим в утренний волшебный час городом. Моим городом.       Улочки жилого квартала ожили от голосов, что следовали по пятам. Взгляду предстала странная картина: Аякс, аль-Хайтам и Сайно, беседовавшие меж собой без оружия и признаков скорой битвы. Те вмиг обернулись, поражённо глядя на меня.       — Где ты была? — Ладони Предвестника сжали мои плечи, голубые глаза с тревогой оглядели меня. — Мы искали тебя по всей округе.       — Я вернулась. — Я рассмеялась, радуясь случайному поцелую солнца и чувствуя, как просыпается Паймон. — И я дома.