В день, когда сошлись звёзды

      Праздник не захлестнул задорной музыкой и не прельстил угощениями. Моё пасмурное лицо не вписывалось во всеобщее веселье. Это читалось на удивлённых лицах местных, сперва настойчиво желавших познакомиться поближе; это же проглядывалось и во взглядах Коллеи с Тигнари. Последние ещё пытались как-то приобщить меня к обществу, но, не получив с моей стороны ни капли заинтересованности, сдались, оставив меня бесцельно перебирать ягоды за столом. Паймон быстро нашла утешение в игре с вернувшимися детьми. Языковой барьер, как и свойственно невинной душе всякого ребёнка, не стеснял её. Впрочем, Кавус, знавший мондштадтский, изредка что-то да пояснял ей в незатейливой игре в мяч.       Подошедшая с последним, судя по отчаянию в голосе, предложением присоединиться к танцам Коллеи попыталась завязать разговор о Ране. Та каким-то образом сумела подружиться с аранарами, получить Глаз Бога и отправиться в путешествие. Быть может, пару месяцев назад сей факт ещё хоть как-то отозвался внутри, — удивлением, самую малость радостью — однако сейчас вызвал лишь лёгкое раздражение. Одним идиотом с магической побрякушкой больше. Мало того побрякушкой — инструментом слежки. Так и не дождавшись от меня вменяемой реакции, Коллеи ушла ни с чем. И вновь в голову проникли догадки, а стали бы мы не друзьями, но хотя бы более близкими знакомыми, не застань та меня в таком плачевно-несговорчивом состоянии?       Случайная мысль напомнила об оставленных без ответов письмах. Пора было собраться с силами и набросать хоть что-то приличное хотя бы на парочку из них, а заодно поинтересоваться у Эмбер относительно Коллеи и её предполагаемого участия в экспериментах Дотторе. Слишком уж подозрительной была и болезнь стражницы, и её детальная осведомлённость о приютских детях. Также к слову бы пришлось и напоминание Эмбер о весточке той. Брать на себя тяжкий груз и сообщать Коллеи о смерти почти всех её бывших друзей я была не готова. Не только из-за риска стать жилеткой для слёз, но и от собственной причастности к трагедии.       Невесёлость и грузность ворочавшегося в голове тумана вгоняла лишь в ещё бóльшую понурость. Наконец, та окончательно одолела и толкнула поскорее укрыться в сумрачной тишине дома. Сквозь неё, конечно, просачивалось кривящее губы веселье, но всё же на душе стало чуть легче.       Паймон, заметившая моё отсутствие, не заставила себя долго ждать. Просьбы вернуться к игре не сразу убедили её, из-за чего пришлось вновь прибегнуть к старой-доброй лжи. Укоры в собственный адрес уже не кололи. Совесть отчасти свыклась с необходимостью лгать, усмиряясь пресловутым «во благо». Единственным, кто смог разделить со мною прелесть одиночества, оказалась Шапочка. Она сдержала даже писк, будто чувствовала мою потребность в умиротворении. Разве что ненастойчиво попросилась одним взглядом на колени и тихо засопела на них почти сразу. Её странная привязанность и некая схожесть с кошкой не вязались в голове. И всё же я была благодарна ей в этот момент.       Голову, как по щелчку, наводнили и болезненные, и радостные воспоминания. Как забавно, что они уже не кружили вокруг барда, а с остервенением вытаскивали из памяти образы непослушных рыжих волос. Изредка мысли жалостливо просились оставить Аяксу хоть одну записочку с оправданиями, но те тут же сметал холодный и как всегда трезвый рассудок. Последнее время он будто бы решил взять бездумно пылкое сердце под контроль, чему я во многом была рада. Конечно, колкое остриё ещё продолжало ковыряться в душе, но, как и в случае с Венти, то однажды так же затихнет.       Осторожно положив дремавшую Шапочку на диван, я поднялась. Дневник ждал, как всегда готовый разделить со мной всякую, даже самую безумную и прагматичную мысль. Он спокойно принял мои изливания и не менее спокойно дал подвести итог-оправдание. Всё сделанное было лишь ради собственной безопасности и сохранности Паймон. Чувства долга перед этим миром во мне ни капли не наскреблось, как бы скрупулёзно я ни пыталась вытрясти остатки чувств. Уничтожать его было бы глупо и — а это уже более весомый аргумент — слишком тягостно, мучительно долго и грязно. Тейват и сам с успехом пожирал себя в горячей ненависти и скудоумной упрямости. Моя помощь здесь явно стала бы лишней, хотя стоит заметить, во многом бы помогла довершить задуманное богами. Логично было бы предположить, что даже цикл цивилизаций здесь был не в новинку. Судя по рассказу Кэ Цин, прежде здесь царствовали и совершенно далёкие от образа людей создания, а значит, боги уже не единожды опустошали эту планету. Людей как минимум два раза, если взять во внимание параллельное Атлантиде бедствие и Каэнри’ах. Вот и в этот раз всё велось чётко и довольно прямо к одному — избавлению Тейвата от нарастающего технического прогресса. Конечно, было глупо бороться с ним при помощи Архонтов, будто бы те могли внушить людям радость вечной жизни в землянках и темноте. Ещё глупее — устроить между Землёй и Тейватом обмен «великими умами» в надежде хоть на какой-то контроль за неуёмным прогрессом. Страх богов был ясен, в какой-то мере даже пресловут. Как у всякого деспота зарождаются мысли о свержении его с насиженного трона, так и у них с долгими веками зароились подозрения и во много обоснованные домыслы. Земля давно превзошла их, научившись создавать собственную жизнь. А как гласили легенды, то, что жизнь порождает, и есть Бог. Иронично, что при этом на моей родине ещё оставались те, кто свято верил в скорый приход невидимого Всевышнего, не подозревая, что тот давно поселился среди них самих. Впрочем, вера по-прежнему оставалась отличным способом контроля, что подтверждал и сам Тейват. Иначе каким чудом спустя пять сотен лет Венти всё ещё удостаивался молитв и церкви в свою честь?       Дневник мой обещал стать дневником богохульницы, беспринципной и крайне неразборчивой в выражениях. Прежде в записях других мне не попадались широкие рассуждения о богах, мои же буквально пестрели едкостью и насмешкой в их сторону. Однако могла себе позволить, получив от «небесных покровителей» незавидную роль. Всяческая неудача теперь вполне могла лечь на их плечи, тем самым освободив меня от лишнего груза вины.       Но несмотря на холодную рациональность небес, проникаться их идейным врагом целиком и полностью я также не спешила. Другая, как и я, как и все здесь, преследовала собственные цели, жаждала выгоды. И вряд ли она поступится принципами ради меня, когда судьба поставит перед выбором. О, в данную клятву я совсем не верила, хоть нечто в подсознании и твердило о её нерушимости. Я верила лишь в рациональный расчёт, который был слеп и глух к мольбам справедливости. Другая так же запросто могла внести в список вынужденных «излишек» и меня, как бы ни хотелось уповать на её заинтересованность во мне.       Текст резко осушился, растеряв всякий намёк на чувства. Неудивительно — Аякс исчез из него, забрав с собой и сердце. Это к лучшему: давно пора было избавиться от них обоих. Пробежавшись по исписанным страницам взглядом, я удовлетворённо закрыла дневник. В определённый момент и его наверняка постигнет участь дневника Шестого, а огонь станет последним пристанищем. Может, и моим тоже. Наследие после меня не останется. Почему-то эта мысль звучала крайне правильно и разумно вопреки всем прошлым доводам. Единственное, что сохранится, если уж судьбе не повезёт сожрать очередного агнца, это цикл расчётливых божеств с краткими пометками, как следует вести себя с ними. В победу Другой даже с моей помощью верилось с огромным трудом. Надежды уже не подпитывали жаждущую хоть чего-то светлого душу; они будто бы сдались под напором ледяного реализма. Тот крайне редко теплел, и вот теперь вновь оброс плотной коркой изморози. Впрочем, мне было не привыкать.       Праздник постепенно стихал, в то время как ночь самовольно сместила сперва день, а затем и верного помощника, вечер. Она вряд ли порадует хорошими сновидениями и крепким сном, хоть Другая и перестала докучать своими извечными появлениями в последнем. Оживший кошмар вдруг превратился во вполне осязаемую реальность и уже отнюдь не страшил. Разве что отчасти — он всё ещё оставался крайне непредсказуемым и уж слишком своенравным, чтобы ослаблять бдительность.       Паймон внеслась в гостиную, громко хохоча и топая. Её смеху вторил писк Шапочки, из-за чего пришлось успокаивать обоих. Следом заглянули Тигнари и Коллеи справиться о самочувствии и пожелать доброй ночи. Им явно было что сказать, однако оба решили пока что промолчать. И к лучшему. Сидя на диване и буравя наверняка безжизненным, как заверяла Другая, взглядом стену, я впервые не думала ни о чём. Разве изредка ловила уже знакомые досадливые мысли, почему эту проклятую стену не украсили хотя бы одной невзрачненькой картиной? На противоположной висел неуместный лесной пейзаж, — копия видневшегося из окна; эта же раздражала безличием.       Паймон скатилась вниз, пыша свежестью после душа и изливаясь рассказами. Те не будили гнев, как многие другие, напротив, вызывали интерес и даже некое оживление. Я слушала её замечания о странностях местных детишек и их закрытости.       — Представь, они сперва вообще не хотели меня принимать в игру! — негодовала она. — Но когда я намекнула, кто ты мне, сразу же раздобрели. Разве это честно?       — Конечно, нет. Но связи и деньги — единственный билетик в сладкую жизнь. Как забавно, что даже детские игры без них не обходятся — мягко приговаривала я, поглаживая её взъерошенную макушку.       — Ну так вот, об играх, — продолжала Паймон, не обращая внимания на мои комментарии. Её бойкий голосок успокаивал, обволакивал, как тёплое большое одеяло, погружая в детство. Воспоминания о нём со временем покрылись пылью, захрустели неправдоподобием, где-то даже будто бы чужими словами, однако всё так же грели душу, как наверняка будут греть до самого последнего дня. Если перед смертью оно вдруг вспыхнет ярко-ярко, то я не побоюсь боли ради этих кратких мгновений.       Паймон затихла внезапно, подняла на меня ясный взгляд, в котором так хорошо читалось понимание. Не привычные сочувствие или жалость, а понимание. Её тихое «А детство правдо так прекрасно?» сперва удивило, затем вызвало улыбку.       — Да, — кивнула я, — прекрасное, как тёплые лучи солнца и мамины поцелуи; свежее, как скошенная на лугу трава и утренняя роса. Наслаждайся каждым мгновением, не спеши вырастать.       — Почему же? — растерянно спросила она. — Вы, взрослые, такие свободные, можете делать всё, что пожелаете!       — О, нет. Единственная пора свободы — это детство. Непорочность исчезает тогда, когда предстаёшь перед выбором: убить или быть убитым.       — Ты про… — Паймон вдруг запнулась, опустила заблестевшие глазки и шмыгнула носом. — Про вчерашнее?       — Убийство может быть реальным, а может — метафоричным. Когда придет время, и тебе придётся убить в себе ребёнка. Будет горько, но иного выхода нет. Мир взрослых не жалеет невинность.       — Но я не хочу чернеть! — Маленькие ладошки вцепились в меня крепко, почти до боли. Фиолетовые большие, как два озерца, глаза поднялись на меня, пылая решимостью. — Не хочу быть жестокой! Разве нет другого выхода?       — Пока рано думать об этом. — Мои пальцы заправили непослушную светлую прядь за ушко, прошли по порозовевшей мягкой щёчке. — Я сделаю всё, чтобы продлить твоё детство настолько долго, насколько это возможно.       Паймон не ответила, только прижалась ко мне посильнее. Шапочка, пискнув, попыталась втиснуться между нами, ловя её сердитый взгляд. Внутри шевельнулась теплота, будто бы напоминала мне самой, что жизнь ещё теплилась где внутри и рановато было с ней расставаться.

***

      Немногочисленные вещи вновь вернулись в рюкзак. Близившаяся дорога приносила облегчение и поторапливала поскорее ступить на неё. Мне не хотелось прощаться с деревенскими — было бы с кем. Не хотелось разменивать драгоценное время на обмен пустыми словами, и всё же я бросила тусклое «Удачи» Кавусу, высыпавшему вместе с другими детьми поглазеть на наше отбытие. Едва ли тронули прощания их матерей, по словам Тигнари, желавших мне счастья и ярких звёзд над головой. Прежде я бы непременно растрогалась, сейчас же еле нащупала внутри хоть какие-то отклики. Паймон тоже не задержалась возле новых приятелей, так, перекинулась парой слов — не успела привязаться к ним. Тигнари же о чём-то беседовал с сутулым старичком, со слов Коллеи, старейшиной. Её замечания относительно воцарившегося в деревне мира после нашей помощи вновь не вызвали ничего. Пустота успела крепко обосноваться внутри.       Наконец, первые шаги были сделаны, а широкие ветки скрыли толпу за спиной. Нарастающая тишина леса смахнула людской шум так просто, что я невольно улыбнулась. Сколь мелко было человечество в глазах природы?       Паймон с моего согласия понеслась к высоким кронам под восхищённые взгляды Коллеи. Шапочка прыгала рядом, но вскоре подустала, попискивая и явно просясь на руки. Разговор завязывать никто не торопился, чему я несказанно обрадовалась. Болтовня Коллеи и её попытки выспросить что-то новое о неведомой болезни порядком опостылели, Тигнари же не говорил ничего путного, определённо не доверяя мне. Это сквозило в его взглядах, которые тот изредка бросал на меня. И во многом я понимала такую резкую перемену. Револьвер был изобретением Снежной, с которой я, по своим же заверениям, связи не имела. И всё же пользовалась её благами. Весомый аргумент записать меня в потенциальные изменщики.       Размеренная ходьба и успокаивающая изумрудность леса ввели в приятный транс. Думать о будущем и том, как придётся договариваться с секретарём Академии совсем не хотелось. Хотелось просто идти без цели, флага и возвышенных мыслей, питавших эго, но никак не разум. Интересно, как далеко я бы зашла, изначально приняв схожую с Шестым модель поведения? Добилась бы успехов в Мондштадте или уже бы покоилась в сырой землице? Впрочем, доживший до естественной смерти Арктур тоже не мог похвастать счастьем и благополучием. Как и Ригель, как и наверняка все прочие. Внезапный азарт попытать своенравную судьбу выдавил тихий смешок. Наивная и уж слишком смелая для кого-то, вроде меня, мысль.       Тигнари обещал более короткое путешествие, чем в прошлый раз. Около шести часов. Что ж, достаточное время, чтобы прийти в себя и подготовиться сразу к нескольким весьма важным событиям.       Первое не было самым неприятным, но и в список радостных никак не входило: меня явно узнают уже на подходе в город, а значит, избежать настойчивых просьб поучаствовать в жизни Сумеру не избежать. К примеру, могут предложить место в совете, а таковой непременно должен был существовать, либо же сразу в Академии — слава о моём «незаурядном уме», по замечанию Тигнари, уже передавалась из уст в уста. Приукрашенная, естественно, и присыпанная нескромной лестью в угоду моему самолюбию. Ах, если бы оно существовало!       Второе заключалось в самом господине секретаре, чей характер явно был далёк от сговорчивого. Его лишённый всяческих эмоций голос и пристальный, пронизывающий, как иглы, взгляд, недвусмысленно намекали, что придётся предложить тому за помощь нечто посерьёзнее рассказов о Земле или золота.       Ну и третье. В третьем крылась основная проблема и головная боль. Тарталья. Тот наверняка успел заявиться в столицу и уж точно не постесняется установить за мной слежку. Сталкиваться с ним совсем не хотелось, хоть сердце и просило об обратном. Больно он мог сделать не только морально, о чём поспешили напомнить шустрые воспоминания. А распалившиеся злостью обида и ненависть только подтолкнут того к необдуманным поступкам.       Я вдруг с толикой веселья и грусти осознала занятный факт: рассуждения о Предвестнике приобрели уже не столько пылкий окрас чувств, сколько приглушённый рациональности. Прислушавшись к себе, я удовлетворённо кивнула: разум всё же одолел строптивое сердце.

***

      Лес постепенно редел, обнажая просторные луга. Высокие пальмы наклоняли верхушки к земле под тяжестью нетронутых круглых плодов, наверняка не отличавшихся от знакомых с измальства кокосов. Паймон, заинтересовавшись ими, напросилась слетать за одним. Тигнари кивнул, сказав, что их сок отлично освежает в жаркий день. Одежда, никак не подходящая климату Сумеру, успела пропитаться потом. Это и порадовало, — ведь холод, наконец, пропал — и огорчило. Придётся тратиться на обновки, ведь подаренное Кокоми кимоно никак не подходило для выхода в свет.       Местный кокос и правда оказался старым знакомым кокосом. Моё замечание о том, что тот являлся орехом, Паймон крайне возмутило.       — Чего? — нахмурилась та. — Какой ещё орех? Ты что, орехов не видела?       — С точки зрения науки и классификации кокос действительно является орехом, — заметил Тигнари. — Мякоть и семена, а так же твёрдая скорлупа отлично подходят под строение типичных орехов.       — Какой вздор! — Паймон топнула ножкой. — Орехи маленькие! Вы меня за дуру держите?       — Чего ты злишься? — рассмеялась я и попыталась было взлохматить светлую шевелюру, как получила злобный взгляд и фырканье. — Хоть орех, хоть овощ. Лучше попробуй мякотку.       Стружка, конечно, отличалась от привычной сладкой в шоколадной глазури, однако же смогла задобрить даже избирательную Паймон. Та мгновенно сменила гнев на милость и принялась облизывать пальцы.       — Вот бы ещё шоколада сюда-а-а, — мечтательно протянула она, похоже, «почуяв» мои воспоминания.       — У нас есть такие десерты, — оживилась Коллеи. — Могу показать вам заведение, где их продают.       Беседа плавно перетекла в изучение местных сластей, каждое из которых было, по настоянию Паймон, тщательно описано и разложено на составляющие. Помимо уже знакомого кокосового ей приглянулся и фруктовый, где главенствовали манго и банан. Признаться, мне и самой захотелось попробовать хоть что-то впервые за долгое время, так красочно и заманчиво словами Коллеи рисовались местные блюда. Однако в кармане не звенели деньги, а значит, ограничиться придётся лишь маленьким кусочком.       По левую руку раскинулся дивный вид: покатый обрыв не скрывал белых песков широко пляжа. Ленивые переклички чаек вторили мягкому пению моря. Нестерпимо захотелось скатиться вниз, к беззаботным волнам и теплым лучам, что задорно скакали по тем. Вскоре взгляд примет и порт. По телу пробежало напряжение, скручивая мышцы. Корабль Фатуи стоял, гордый, в окружении явно уступающих ему и по виду, и по оснащению судёнышек. Долго вглядываться, чтобы отыскать знакомые лица, не пришлось. Светлая макушка Милы и тёмная Ирины мелькнули среди немногочисленных моряков. За пару дней воспоминания о них успели остынуть, сейчас же вспыхнули с новой силой. Впрочем, отныне не придётся терпеть их общество. Как и общество многих других.       Подъём вёл к широким ступеням. Вход в главный город стерегли несколько стражников, устало проверяющие документы у путешественников с тугими мешками за спинами. Я было всполошилась, понимая, что вряд ли пройду, как Тигнари коротко убедил не тревожиться.       — Со мной пропустят, — пояснил он, заметив, как я нахмурилась. — И раскрывать вашу тайну не придётся.       Стража и правда пропустила нас без особых проблем, разве что один окинул меня презрительным взглядом. Впрочем, имел право: одета я была отнюдь не лучшим образом.       — Я подыщу вам что-нибудь, — поспешила заверила Коллеи, стоило мне понуро выдохнуть. — И для красавицы Паймон тоже.       — Так, мне, пожалуйста, платье, но чтобы не слишком длинное, рукава тоже, и хочу ещё цветок, — принялась перечислять пожелания та. На растерянный взгляд Коллеи я только махнула, мол, выбирай любое, всё равно никуда не денется.       Город встретил неприятной давкой. Многие из приезжих закупались в лавчонках, расположившихся на самом входе. Знакомая картина: так же прошёл и первый день в Ли Юэ. Я судорожно вглядывалась в каждого, боясь наткнуться на рыжий цвет, вздрагивала каждый раз, как только замечала его, и успокаивалась, понимая, что то был лишь элемент одежды или обман зрения.       Шапочка спряталась в рюкзак, изредка пища в гуще голосов и шума. Паймон крепко вцепилась в меня, пока чья-то неосторожная рука едва не зарядила ей по голове. Моих сил с трудом хватило, чтобы поднять её на шею. Коллеи вечно оглядывалась, проверяя, на месте ли я, Тигнари же вежливо просил толпу разойтись. И та, на удивление, отлично слушалась его. Вскоре поток нехотя выпустил нас, почти что выплюнув наружу. Коллеи смахнула пот со лба, Тигнари только пригладил выбившуюся прядь.       — Итак, предлагаю обсудить дальнейшие действия, — невозмутимо предложил тот, — в качестве ночлега могу предложить вам один домик в жилом квартале. О стоимости, пожалуйста, не беспокойтесь, я лично позабочусь обо всём. Место, к слову, вам понравится не только видом, но и соседством с нужным вам человеком. Правда, его редко можно застать дома, но всё же.       Выбор, как всегда, не хвастал разнообразием, и я была вынуждена согласиться. Мы двинулись дальше. Вместо созерцания местных красот и видов, я всё продолжала выискивать случайный образ Предвестника, тая и надежду, и страх всё-таки напороться на того. Сумеру полнился слетевшимися со всех сторон Тейвата людьми. Узнавался и свободный стиль Мондштадта, и яркий Ли Юэ, и даже строгий Инадзумы. Последняя, похоже, успела начать освоение новых земель после долгой изоляции. Вскоре дорога вывела к площади с фонтаном. Его звонкий струйки выбивались из нестройного гула вокруг. Вокруг цвели белоснежные бутоны, подчёркивая светлый камень самого фонтана, и носились дети, плеща друг в друга пригоршнями воды. Впереди высилась округлая зелёная крыша.       — Академия, — пояснил Тигнари, проследив за моим взглядом, — если желаете, можем оглядеться.       — Нет, — покачала я головой, — не хватало ещё попасться в первый же день.       — И то верно, — поддержала Коллеи, — вечером прикуплю вам плащи, сможем прогуляться без опасений.       Такой вариант меня вполне устроил. Ознакомиться с Сумеру так или иначе всё равно придётся. Паймон спустился вниз, принявшись оглядываться уже куда смелее. Она всё не переставала восхищаться громадными листьями, укрывающими улочки от палящих лучей.       — Надо же какие, — бормотала она, — будто бы здоровенные зонты!       — Ты же говорила, что была в Сумеру, — обернулась я к ней. — Не видела их?       — Была, — кивнула она, — но не здесь. И вообще, я…       Паймон вдруг осеклась, глядя куда-то в сторону. Затем она вдруг всполошилась, бормоча что-то о необходимости поторопиться. Нахмурившись, я обвела взглядом окружавшие лица, ища в тех то, что могло всполошить ту. И нашла. Но не в людях на площади — в широкой улыбке и голубых глазах. Тарталья не видел нас, стоя возле перил и общаясь с мужчиной в синей мантии. Седая бородёнка последнего и лучезарность Предвестника наводила на мысли о важности их разговора. Паймон потянула меня, торопя и крича, что Коллеи уже ждёт. Я же, точно загнанный зверёк, не могла отвести взгляда от купавшегося в солнце лица. Как бы Тарталья ни был ужасен внутренне, внешне он оставался красив и складен. Прекрасный пейзаж на фоне — безбрежное море и далёкий горизонт — только подчёркивали это. Впрочем, ему подошли бы и гроза, и метель, и выжженная пустыня.       Ужас окатил холодной волной, когда голубые глаза скользнули по людям вокруг и остановились на мне. В них смешалось многое: сперва растерянное удивление, затем радость и, наконец, хмурая злость. Тарталья переменился в лице, помрачнел, на мгновение скидывая привычную маску. Но вскоре вновь спрятал истинные чувства за ней, когда мужчина в синей форме обратился к нему. Взгляд Предвестника не отрывался от меня до самой последней секунды, пока тело моё в кои то веки не ожило, сдвигаясь с места, точно каменная статуя. Ноги повели следом за Коллеи, заметившей перемены во мне, но оставившей те без прямого вопроса. Взять себя в руки оказалось не так уж и просто. Предательский туман так и норовил перемешать мысли, сбить с толку и сбросить с трона ещё пока трезвый рассудок. Готовое занять его место сердце неслось нестройным галопом. Другая наверняка не упустит шанса кольнуть меня язвительным замечанием этой ночью. Впрочем, имела на то полное право.       То и дело оборачиваясь, я всё искала и почти что находила следовавших позади Фатуи. Их чёрные формы мерещились среди толпы во главе с серым костюмом и красным шарфом. Паника подстёгивала поторопиться, обогнать Коллеи, обогнать Тигнари и унестись в чащу леса. Главное подальше отсюда и от пронзительных голубых глаз. Недолго бы пришлось ждать дня, когда в дверь постучат, и я вновь утону в них, понимая, что бежать некуда. Тарталья уже знал о моём местонахождении, а значит, оставалось только засекать время.       Неразборчивые мысли наседали, таща за собой ворох вопросов. Успела ли Другая исполнить просьбу? Поверил ли ей Предвестник? Оставит ли меня в покое после или же вновь даст отмашку новому витку бесконечных догонялок? Нам и правда было не привыкать к тем, как физически, так и морально. Однако пора было оставить бесплодные попытки вынести из этого хаоса хоть что-то цельное.       Выждав немного и покопавшись в себе ещё, я с усмешкой осознала, что с приходом пустоты стало куда проще избавляться от излишек «человеческой натуры». В психологии наверняка нашёлся бы термин тому, что происходило со мной сейчас. «Выгорание» отчасти подходило, но больше напоминало стадию, предшествующую нынешнему состоянию. «Роботизация чувств» же звучало до нелепости правильно. Словно кто-то методично заменял струны души на стальные канаты, не давая эмоциям одержать верх. И самое скверное, что это откликалось во мне согласием. Единственным, кто ещё пробуждал внутри хоть что-то, была Паймон. На ней мои изменения отразились иным образом: в глазах поселилась тревога, в движениях угадывалась нервозность. Впрочем, этому могло и поспособствовать буйное прошлое.       Улочки постепенно поредели. По обе стороны раскинулись дома. Их несуразная различность слегка смущала. Мне, привыкшей к однотипности многоэтажек и частных секторов, крайне странно было видеть разброс высоты и цветов построек. Будто каждый проектировался в разное время и разными людьми. Вслух, естественно, я собственные замечания не озвучила. Мало ли ещё обижу некого почтенного архитектора.       Тигнари остановился возле одного из самых приличных глазу домов. На нём не была нахлобучена, точно грузная шляпа, круглая крыша с сотней украшений, как на некоторых других; не виднелось и витиеватых колонн или громоздких фресок, так невписывающихся в свежесть главного города. Привычные дверь, окна и невысокое ограждение. В голове всплыл далёкий, почти что позабытый образ домика в Мондштадте, где мы с Паймон коротали дни перед долгой отсидкой в подвале. Нелепые и теперь кажущиеся столь глупыми дни. Убранство также отчасти отсылало к Мондштадту: простота и большое количество окон, что радовало и в то же время настораживало. Благо висевшие шторы чуть угомонили разбушевавшуюся паранойю. Здесь явно уже давно не обитала жизнь, обезличивая всё вокруг и приглашая привнести нечто своё. И что-то подсказывало, что задержаться здесь нам придётся надолго.       — Вас устраивает этот вариант? — обратился ко мне Тигнари, на что я тут же согласилась. Паймон тоже противиться не стала, выразив недовольство разве что скупостью украшений: диван, пара кресел, стол и полное отсутствие картин и цветов. — Об этом не беспокойтесь, — поспешил с ответом страж, — на рынке продают множество творений искусства и семян.       Безликость стен хоть и тяготила, однако же не торопила опустошать и без того прохудившиеся карманы. Я вежливо кивнула, обещая заглянуть как-нибудь туда. Тигнари и Коллеи замерли у порога, будто бы желая что-то сказать, но никак не решались.       — Если вам будет что-то нужно, только скажите, — заверила Коллеи, нервно дёргая край кофты.       — Хорошо, — легко согласилась я, чётко осознавая, что вряд ли когда-нибудь воспользуюсь предложением.       Тигнари пообещал вскоре разыскать неуловимого секретаря Академии. Коллеи пожелала хорошего дня. Раскрывшаяся дверь на мгновение вернула звуки улицы и тут же отрезала их. Выждав некоторое время, я принялась судорожно метаться между окнами, задёргивая неплотные шторы и с досадой понимая, что те, может, и скроют детали, но точно пропустят очертания силуэтов. Паймон, не моргая, наблюдала за моим безумием то ли с сочувствием, то ли со смирением. Шапочка, вымотанная долгой дорогой, дремала в кресле, изредка вздрагивая от моего неосторожного шага. Комнаты одна за другой темнели, пока домик полностью не погрузился в полусумрак; неплотный: какой-никакой солнечный свет всё же пробивался. Закончив, я плюхнулась на диван, чувствуя, как паранойя, удовлетворившись воцарившимся спокойствием, отступает. На время, разумеется, до первого стука в дверь. Паймон устало выдохнула и села рядом. Заговаривать она не спешила, да и была ли нужда в бестолковом обмене слов? Мы понимали друг друга и так, ловя короткие взгляды или мимолётные улыбки. Вставать и приниматься за дела не хотелось. Да и если крепко задуматься, какие были эти дела? В очередной раз оставить сумбурную запись в дневнике или пролистать книгу Арктура? В таком «обилии» обязанностей полезным казалось и простое плевание в потолок, чему я и отдала предпочтение. Паймон вскоре устроилась на полу, вяло оживляя игрушки. Стоило бы поискать ей новые в качестве извинения за многое, однако карманы по-прежнему оставались пусты. Стоило бы задуматься над работой. Желательно такой, за которую не придётся расплачиваться собственной тайной.       Тигнари упоминал рынок, говоря, что там продаются картины. Холста под рукой не было, как и красок, а простые наброски вряд ли кого-то заинтересуют. Лепка ваз оставалась для меня глубокими дебрями, как и что-либо другое. Тяжёлый труд мне также не потянуть: я уже едва справлялась с Паймон, что же было говорить о ящиках. Понурые раздумья так и остались крутиться в голове без особой цели.       Время шло неторопливо, сменяя минуты часами, жаркий день — томным вечером. Напавшую от безделья дремоту спугнул внезапный громкий звук. Насторожившись, я вслушалась, ловя ещё один и ещё. Кто-то совсем рядом спорил, и спор этот грозился перерасти в драку. Отодвинув край шторки, я осторожно выглянула. Высокий светловолосый юноша яростно кричал что-то, активно жестикулируя руками. Цель его гнева скрывали стены дома по правую руку от нашего. Горевшие неприкрытой ненавистью глаза, если бы юноша умел испепелять взглядом, давно бы превратили всё вокруг в труху. Растеряв всякий интерес к обычной бытовой неурядице, я уже хотела было отойти, как вдруг заметила выступившего вперёд «оппонента». Аль-Хайтам отвечал со странной для такой ситуации ленностью и почти что скукой. Опомнившись, я выскочила наружу.       — Я прошу прощения, что прерываю ваш пылкий спор, — без стеснения встряла я, однако не решаясь приблизиться к парочке. — Но мне очень нужно кое-что обсудить с вами, глубокоуважаемый господин секретарь.       Блондин мгновенно осёкся и уставился на меня со смесью недоумения и неостывшего раздражения. Аль-Хайтам же откинул скуку и теперь с напряжением вглядывался в меня. Через некоторое время он всё же ожил, и я невольно поджала губы, наблюдая, как тот опускается на одно колено. Привычное и звучавшее множество раз до этого «великая честь встретиться с вами лично» только свели мои брови к переносице. Блондин окончательно опешил, с открытым ртом глядя то на аль-Хайтама, то на меня. Снежским он по всей видимости не владел и уловить суть не мог. Что же, радовало хотя бы это.       — Я буду признательна, если вы оставите все ненужные почести, — с нажимом сказала я, после чего секретарь, наконец, поднялся. — У меня есть к вам предложение.       — Кто смеет отказать Призванному, — с толикой то ли насмешки, то ли иронии отозвался он, выдав собственное настроение только лишь голосом. На лице же его не дрогнул ни единый мускул.       — Предложение очень личное и деликатное. Могли бы мы обсудить его в доме?       Аль-Хайтам кивнул, не удостоив блондина даже взглядом, отчего тот, опомнившись, вновь раскричался. Повторив «прошу прощения» на трёх языках, я заметила, что тот осёкся, когда услышал мондштадтский.       — Вы что, из Монда? — излишне резко спросил тот, затем вздохнул, тихо бормоча извинения за излишнюю горячностью. — Давненько у нас соседей не было. Погодите-ка, — он вдруг пристально вгляделся в меня, — могли ли мы встречаться с вами прежде.       — Может быть, — поджав губы, отозвалась я и поспешила в дом, не разменивая время на прощания.       Аль-Хайтама, похоже, мало что смущало. Тот, не стесняясь, рассматривал опешившую от его внезапного поведения Паймон. Та сразу же спряталась от пристального взгляда секретаря за мной, стоило мне перешагнуть порог.       — Крайне занятно, что вы решили оторваться от столь выгодного союзника как Фатуи, — прямок, как стрела, заявление аль-Хайтама сперва озадачило. — Ваше сотрудничество в Инадзуме оказалось весьма плодотворным.       — То было временное перемирие, — взяв чувства под контроль, я встряхнулась. — Пожалуйста, давайте оставим тему Фатуи.       Аль-Хайтам сощурился, не сводя с меня пристального взгляда, затем кивнул.       — Вы говорили о каком-то предложении, — напомнил он.       — Одну минутку, — я с готовностью подскочила к рюкзаку и достала увесистый том. — Вам знаком язык этой книги?       Вместо ответа секретарь нетерпеливо потянулся к ней. Впервые в его глазах загорелось нечто схожее с живым любопытством. Чем больше тот погружался в чтение, тем сильнее проступали эмоции на его лице: сперва удивление, затем растерянность и, наконец, лёгкий испуг.       — Откуда это у вас? — непривычно глухим голосом спросил он.       — Нашла, — пожала я плечами. — А что? Настолько важная штука?       — Эта книга была утеряна много веков назад. Легенды гласят, что за неё боги разгневались на первого Призванного, Арктура.       — Значит, вещица полезная, — подметила я с усмешкой. — Так вот, насчёт предложения. Окажите услугу и переведите её. В свою очередь я обязуюсь исполнить любую вашу просьбу.       Секретарь не торопился с ответом, без стеснения пробегаясь по мне оценивающим взглядом. Паймон молчаливо жалась ко мне, я же ощущала подозрение, сквозившее от неё по отношению к внезапному гостю. Внезапно тот подался вперёд, светя лёгкой улыбкой.       — Что за чуднóй день застал меня на сей раз, — произнёс тот. — Призванная на пару с запретными знаниями. Не пойму, удача ль это или же насмешка судьбы?       — Смотря с какой стороны посмотреть, — пожала я плечами. — Ну так что?       — Я согласен, — к моей радости ответил тот. — Однако, — выдержав недолгую паузу, секретарь произнёс то, что повергло меня в шок, — моим условием будет следующее: вы рассказываете мне всё, что знаете о Призванных и их роли в истории. Ваше смятение доказывает, — усмехнулся вдруг он, — что рассказ обещает быть долгим и полным неожиданных подробностей.       — Зачем вам это? — внезапно осипшим голосом пробормотала я.       — Я с детства был увлечён вашей загадкой, пытался узнать больше, но постоянно сталкивался с разными несостыковками. Их наверняка могли бы объяснить дневники, но кто же решится нарушить запрет? Всякого рода литература, посвящённая вам, полнится однотипными пересказами известных даже детям легенд. Однако ни единой личной зацепки, ни единой биографии, будто ваше появление здесь связано только с необходимостью привнести нечто новое. Суховато, учитывая, что вы, как показывают нынешние события, такие же люди, как и мы.       — Вам не понравится то, что вы услышите. Ох, как не понравится.       Опустив взгляд в пол, я успокоила взвившуюся панику и принялась лихорадочно соображать. На весах находилось отнюдь не равное — вся та скопившаяся за долгие месяцы чёрная истина и книга, конечно, таившая в себе очередную подноготную этого мирка, однако явно относящуюся сугубо к Тейвату. С другой же стороны аль-Хайтам автоматически получил бы доступ ко многим неудобным фактам, прочитав финальный труд Арктура.       — На нечто другое вы не согласитесь? — не питая иллюзий, всё же поинтересовалась я и получила вполне ожидаемое отрицательное покачивание головой. — Тогда мне нужно время подумать.       Аль-Хайтам согласился, неохотно возвращая мне книгу. Покидать дом он не спешил, явно рассчитывая на более близкое знакомство ради выгоды.       — Кто сказал вам обо мне? — наконец, спросил он.       — Тигнари. Расхвалил вас как опытного переводчика.       — И вы не побоялись довериться мне? — В славах секретаря явственно чувствовалась насмешка, вполне оправданная, впрочем.       — Побоялась, но выбор у меня не особо широк, — сухо ответила я.       — Что ж, ваша правда. — Выдержав недолгую паузу, он вдруг ошарашил очередным прямым, но от того не менее смущающим заявлением: — как я понимаю, наше сотрудничество рано или поздно всё-таки состоится. И та информация, которой нам придётся обменяться, далека от понятия общедоступной. Посему сперва нам необходимо узнать друг друга лучше, дабы быть уверенными, что она не вытечет из наших уст ненароком.       — Как витиевато вы изъясняетесь, — хмыкнула я, но мысленно согласилась с правотой его слов. — Доверить нечто подобное — означало вытрясти всю душу наизнанку. — Не проще ли заключить какой-нибудь контракт о неразглашении? Как в Ли Юэ, к примеру.       — Во всяком контракте найдётся лазейка. — Справедливо подметил он. — Нам нужно сперва убедиться, что не окажемся в один момент врагами друг другу.       — Гляжу, у вас есть Глаз Бога. — Я скользнула взглядом по сверкнувшему на левом плече секретаря амулету. — Стоило бы снять его.       — Разве вы до сих пор испытываете слабость от воздействия магии? — Тот вскинул брови, я же только с раздражение подметила, что все мои тайны, похоже, и без того уже гуляли по языкам.       — Нет, но с этой штуковиной стоит быть осмотрительнее, особенно во время таких разговоров. Сейчас уже нет нужды снимать его, — остановила я потянувшегося к Глазу секретаря. — Лучше сделайте это в следующую нашу встречу. На сегодня достаточно.       Аль-Хайтам явно остался недоволен моим решением, однако возражать не стал. Коротко распрощался и вышел, заверив, что моё пребывание здесь сохранит в тайне. Стоило ли доверять ему, покажет только беспристрастное время. Паймон уколола замечанием о моей неосмотрительности: приглашать в дом и с порога просить о чём-то подобным едва-едва знакомого человека верх необдуманности.       — Я уже не понимаю, что правильно, а что нет, — со вздохом опустилась я в кресло. — И хватит уже критиковать меня, надоело. Будто ты можешь предложить что получше.       — Зачем тебе всё это? — Паймон неожиданно переменилась в лице, посерьезнела и помрачнела в один миг. — Для чего ты так старательно роешься в этой засохшей груде древности? Остановись, пока ещё не поздно.       Её глаза вдруг заискрились золотым, напоминая о чём-то, что успело позабыться. Я отрешённо наблюдала за ней, не слыша наверняка верные замечания. Паймон, прежде такая знакомая и родная, сейчас отчего-то вызвала совсем незнакомое чувство отторжения к себе. С испугом вдруг я поняла, что не доверяю даже ей, успевшей пройти со мной столько миль.       — Замолчи, — резко оборвала её я. — Немедленно замолчи.       Она послушно осеклась, растерявшись от моей сдержанной резкости. Осторожно подошла ближе, касаясь рук и будто прося прощение. Глаза её вернули привычный фиолетовый оттенок, будто ничего и не было.       — Я беспокоюсь за тебя, — донеслись её тихие слова, — не хочу, чтобы ты сгорала просто так.       — Рано или поздно я сгорю. Метафорично или вполне себе реально. Так какая разница, если исход очевиден? Меня больше волнует, успею ли я выяснить всю правду за отведённое время.       — Мы ведь могли бы жить, как ты и хотела, — боязливо пробормотала Паймон, — помнишь ведь? Вдвоём, подальше от всех, на самом краю мира. Может, если…       — Ты и правда веришь, что кто-то позволит мне это? Веришь, что все эти голодные псы дадут мне и шагу ступить?       — Но ведь Арктур ушёл! — настойчивее воскликнула она. — Сама мне рассказывала, что он сделал что-то ужасное, а потом до конца жизни был в лесу со своим Проводником! Почему ты так не хочешь?       — Ты что, не слышишь меня? — Внутри вдруг хрустнула пустота, и через трещинки в ней тут де начала просачиваться знакомая ярость. — Никто не даст мне уйти, не исполнив долг. Я делилась всем этим с тобой не ради праздного слова! Сама же просила быть с тобой откровенной, а сейчас вдруг решила удариться в бред?       — Раз есть цикл, то сделай то, что тебе предназначено и уйди на покой! — Паймон в отчаянии топнула ножкой, окончательно растеряв всякую схожесть с той бойкой и смешливой девчонкой, что всегда шагала рядом. — Я не желаю слушать твои оправдания! Хватит! Учитывай и моё мнение!       — Вот как? — Я отрешённо глядела на неё, не желая принимать ту, что вдруг сменила её. — И каково же твоё мнение?       — Я хочу жить в мире и покое. Хочу быть рядом с тобой, уверенная, что завтра вновь проснусь. Хочу, наконец, обосноваться в одном месте, а не скакать из угла в угол в страхе перед невидимым врагом! Я устала!       — Я не могу предложить тебе другой жизни, — хмуро бросила я. — Сама не располагаю выбором, иначе давно бы уже покончила со всем.       — Почему ты такая настырная? — Паймон закипала всё сильнее, окончательно теряя старое обличие. — Послушай меня хоть раз!       — Это бесполезный разговор, — стиснув зубы, выдавила я. — Приведи себя в порядок и успокойся.       — Сама свою голову в порядок приведи! С ума уже сходишь!       Последние слова ощутимо полоснули по сердцу. Дабы не натворить лишнего я вылетела наружу, хлопнув дверью. Улочка встретила пустотой. В разгар дня все обитатели нестройных на вид домов бродили по городу. Солнце успело лениво скатиться по небосводу и задумчиво замереть на полпути. Злость торопила, придавала движением резкость. Следовало переждать где-то, успокоиться и обдумать всё. Мысли о предательстве ещё и Паймон окончательно выбивали почву из-под ног. Да и сами ноги начали вдруг подводить, расшатывая из стороны в сторону. Глаза зажгло и вскоре по щекам заструились слёзы, но вопреки им с губ сорвался нервный смех. Всё то, чего я боялась, всё то, что списывала на вездесущую паранойю неожиданно оказалось правдой.       Руки стиснули нагретое за день каменное ограждение. Оно обрывалось чуть дальше. Опустившись на землю, я прислонилась к каменному краю и закрыла глаза, продолжая то всхлипывать, то смеяться. Отчаяние и боль раздирали внутренности, прося выплеснуть накопившееся долгим криком. Да только меня не хватило бы даже на шёпот.       Редкие прохожие не беспокоили навязчивыми вопросами, давая побыть в одиночестве. Носки ботинок очерчивали разливающийся далеко внизу край моря. Казалось, один неверный шаг — и все проблемы сгинут в его пучине. Высота, прежде пугавшая, теперь завораживала. Досадливые мысли об отсутствии крыльев наводнили голову, невзначай напоминая и о тех, что обещал сделать Тигнари для Паймон. Позабыл, наверное.       В поле зрения вдруг появились чёрные сапоги. Знакомые пряжки сверкнули в ярких лучах солнца, вызывая знакомый ужас. Тарталья опустился рядом, не удостаивая меня ни приветствием, ни другим куцым словом. Мой взгляд тут же соскользнул с его лица на мои собственные нервные пальцы. В груди нестерпимо сильно закололо, заметалось и само сердце, точно птица в клетке. Начать разговор первой я не осмелилась и тихо сидела в ожидании, как пленный перед виселицей.       — Надо же, как ты вдруг стала скупа на слова. — Тон Предвестника окатил холодом. Как и косой взгляд. Не дождавшись ответа, тот продолжил. — Я многое мог бы понять, если бы ты хоть раз удосужилась заговорить откровенно. Однако же все твои действия, все твои слова так и намекают на искусственность. Признайся честно, ты просто использовала меня в отместку?       Мысленно подобная сцена представала ни раз, и в каждый из них звучал один и тот же ответ. Вот только озвучить его в реальности вдруг стало нестерпимо тяжело. Время тянулось, я же продолжала молчать, не в силах сдержать предательские слёзы. Они всё капали и капали, тёплые и совсем не похожие на дождь, на который так отчаянно хотелось свалить всю вину.       — Хоть раз, — холодность вдруг исчезла из голоса Предвестника, сменившись знакомой теплотой, — хотя бы один раз поговори со мной откровенно. Не утаивая ничего. Я не желаю тебе зла, которого ты так ждёшь и ищешь повсюду, иначе бы давно уже сделал это. Я хочу только помочь, но ты только отталкиваешь.       Стена внутри треснула, давая буйному потоку вынести из души всё, что копилось там долгое время. Первые слова неловко скатывались с языка, путались, толкая друг друга или, напротив, замирая. Я не решалась поднять взгляда, неотрывно следя, как пальцы в безумстве сжимаются и расслабляются. Страх ещё горел внутри, вопя о моей неразумности, да только поделать тот уже ничего не мог. Вся подноготная, мерзкая и отвратительная, вываливалась наружу, выворачивая и меня саму на изнанку. Мне не хватило сдержать себя даже от признания в данной Другой клятве. Не хватило и на то, чтобы смолчать об убийстве. Пока мой путанный и больше походивший на монолог безумца рассказ не оборвался. Взгляд по-прежнему следил за пальцами, не решаясь взглянуть на Предвестника. Острый ужас вдруг полоснул по внутренностям, рисуя его искорёженная смеси неприязни и отвращения лицо. Вот-вот — и его пальцы стиснут моё горло, как во сне. Вот-вот — и едкие слова пронзят, точно кинжалы.       Осторожное прикосновение к рукам сбило с дыханием. Я неверяще глядела, как ладонь Аякса крепко сжимает мою, переплетая пальцы.       — Теперь мне всё ясно, — тихо произнёс тот совсем близко. Отсутствие в его голосе ненависти окончательно смутило.       — Ты… — пробормотала я, изумлённая до глубины души, — ты не… ненавидишь меня?       — Что? — Глаза Аякса расширились, светясь тем же удивлением, что и наверняка мои собственные. — Ненавижу? С чего бы мне ненавидеть тебя?       — Но как же, — сбивчиво ответила я, — я здесь, чтобы уничтожить всё то, что дорого тебе, что дорого твоим близким. Разве ты не слышал, что я сказала?       — Слышал. Но ты зря беспокоилась, — вдруг улыбнулся он, — поверь, я давно подозревал, что роль Призванных не только в прогрессе. Напротив, они так же безвольны в выборе судьбы, как и мы, жители Тейвата. Снежная не готова мириться с уготованной богами участью. Я тоже не был с тобой откровенен, но об этом мне стало известно после вручения Глаза Порчи. Царица и Пьеро, наш Первый, догадывались о будущем ещё со времён последнего Призванного, Антареса. К слову, я бы хотел услышать побольше о той войне, в которой тот участвовал. Интересно сравнить наши так похожие и в то же время нет страны.       — Почему ты так спокойно говоришь об этом? — Мысли ускользали, чувства все перемешались, не давая понять, какое главенствует сейчас. — Тебя совсем не волнует, что во всём этом именно мне суждено стать палачом?       — Ты слишком сердобольная и милая для такой роли, — звонко рассмеялся Аякс. — И перестань попусту лить слёзы, глазёнки уже опухли. — Тёплые ладони сжали мои щёки, а губы оставили на них горячие поцелуи. — Ну что, успокоилась? Я же говорил, что тебе нужно встретиться с Царицей и остальными Предвестниками, а ты всё упорствуешь в обратном. После того, как закончу здесь, отправлюсь, наконец, домой. Поплыли вместе.       — Аякс, — ещё не осознав до конца произошедшее, промямлила я, — прошу тебя, не надо.       — Что не надо? — Тот всё так же ласково поглаживал моё лицо, не отрывая от меня нежного взгляда.       — Не надо вот так. Лучше возненавидь меня. Скажи, что я ужасна и заслуживаю смерти. Всё, что угодно, только… только не влюбляй в себя ещё крепче.       — Ещё приказания будут, сударыня? — Улыбка не сходила с лица Предвестника. Яркие лучи пробегались по его прямому носу и непослушным прядям.       — Ты похож на Солнце, — сорвалось вдруг с губ, и я тут же испуганно осеклась.       — Тогда позволь согреть тебя, моя холодная Луна.       Мягкие губы осторожно прижались к моим, будто спрашивая разрешения. Всякий разум покинул, не обещая вернуться. Сердце же довольно застучало в груди. Я позволила рукам обхватить меня и прижать покрепче, надеясь, что время вдруг застынет.

***

      Паймон с рёвом бросилась ко мне, едва дверь позади закрылась. Сквозь рыдания доносились бессвязные слоги, в которых с трудом угадывался смысл. Наконец, я разобрала, что та пыталась сказать: «Прости» и «Я не хотела» звучало чаще всего. Дождавшись, когда та придет в себя, я осторожно спросила.       — Те слова, они правда были твоими?       — Н-не з-знаю, — всхлипывая и смахивая крупные слёзы, ответила она, — стало в-вдруг так стра-анно, будто к-кто-то хотел, ч-чтобы я это сказала. П-прости!       — Ну всё, тише.       Невесёлые мысли прогнали недолгую лёгкость. И хоть губы ещё чувствовали вкус губ Аякса, трепещущее сердце отошло на второй план. Боги тоже не дремали, решив пустить в ход грязные манипуляции. Но выход был, и крылся он где-то в густых зарослях.       Вечер постепенно загустел в ночь. Паймон, успокоившись, заснула, вымотанная стрессом и дорогой. Тьма гостиной не мешала думать, но и не делала мысли радостнее. Взгляд буравил дверь напротив, будто в ожидании, что вот-вот — и в ту постучат. И ожидание это не продлилось долго.       Аль-Хайтам молча кивнул мне в знак приветствия. Темнота слегка удивила его, однако тот оставил её без замечаний.       — Вы подумали над моим предложением? — ровным голосом, будто беседа шла о чём-то будничном, спросил тот. — Я кивнула. Как выяснилось, обнажать правду было не так уж и сложно. И всё же некоторые сомнения ещё ворочались внутри. — Что скажете? — Секретарь, логично, ждал ответа, с которым я не спешила. Аякс неожиданно оказался частично знаком с правдой, аль-Хайтам, видно, тоже. Тот явно был проницательнее и куда умнее, чем хотел казаться. Абы кто не смог бы дослужиться до должности секретаря Академии Сумеру. И всё-таки что-то продолжало останавливать.       — Хорошо, — неожиданно для самой себя вдруг кивнула я. — Но всё то, что мы узнаем друг от друга должно быть сохранено в тайне.       — За это можете не беспокоиться, — вкрадчиво и спокойно отозвался тот. — Я ручаюсь за собственные слова.       — Вот именно, что кроме как на слово иначе верить не получится, — пробормотала я хмуро. — Но ладно, в любом случае мы оба будем причастны и оба отправимся на плаху в случае чего.       — Разумно, — неожиданно легко согласился аль-Хайтам.       Тяжёлый том он принял с благоговением, разглядывая тот с притаившимся вожделением. Как всегда не размениваясь на долгие приветствия и прощения, секретарь скрылся, оставив меня в вернувшейся тишине. Шапочка спала наверху рядом с Паймон. И я было подумала присоединиться к ним, как вспомнила об обещании Предвестника заглянуть. Конечно же, ему не составило труда проследить за мной и с первых же минут выяснить, где я обосновалась. Во многом его скрупулёзная навязчивость, почти что методичная дотошность в отношении меня пугали, однако верить, что и он пользовался мною я уже не могла себе позволить.       Аякс ворвался без стука, притащив с собой охапку цветов и запах свежести. Я с удивлением разглядывала колокольчики, ромашки и клевер, гадая, где тот мог найти их в Сумеру.       — Секрет, — с хитрой улыбкой увильнул от ответа Предвестник, — не хочу дарить банальные розы. Да и тебе не подойдёт их чопорная строгость.       — Надо же, розы и здесь главенствуют, — улыбнулась я, — как схожи наши миры.       — Ты голодна? — Аякс так и светился от счастья. — Я знаю, где продают изумительные десерты.       — Ладно, но один я возьму для Паймон.       — Хоть все.       Предвестник без стеснения сжимал мою руку, ведя под долгие взгляды прохожих за собой. Я слушала его нескончаемую болтовню, любуясь россыпью звёзд над головой. Слова Другой об их возможной лживости чуть подпортили настроение. Взгляд сосредоточился на Аяксе, пока мысли, точно сговорившись, одна за другой вопрошали, как много таких вечеров ещё он будет рядом.       — Чего загрустила? — Тот будто прочёл мои мысли.       — Скажи, Аякс, — тихо, несмотря на гул окружавшей толпы, спросила я, останавливаясь. — Ты готов к смерти?       Голубые глаза растерянно взглянули на меня. Тёплая ладонь ещё сжимала мою.       — Ты снова улетаешь в печаль, — с тихой грустью улыбнулся он, — может, хотя бы сегодня отложишь её в долгий ящик?       — Пускай завтра не наступит, — ответила я, пряча глаза, ведь не в силах была вынести яркости тех, что горели напротив, — а если вдруг наступит, то я не хочу встречать его без тебя.       — Ты ранишь меня прямо в сердце. Но такие стрелы мне по душе.       Вечер проплыл в сладком тумане, вынуждая гадать, а не сон ли вдруг настиг меня ненароком? Сумеру, кажется, готовился к празднеству, но то совсем не волновало меня. Праздник давно раскинулся внутри меня самой. Аякс пресекал всякие разговоры о будущем и «работе», переводя темы на более приятные.       — Серые высокие дома? — удивился тот рассказу о моей родине. — И крохотные квартиры внутри? Что это вообще? Разве у вас нет нормальных бревенчатых домов?       — Есть, но не все предпочитают жить в них. А что насчёт Снежной?       — Ну уж нет, мы никогда не докатимся до жизни в коробках, — твёрдо заверил Предвестник.       — Нет, опиши вашу архитектуру, — рассмеялась я с его насупленного выражения.       — А вот приезжай и сама всё увидишь.       — Ах ты хитрец! — Я потянулась через стол, чтобы отвесить тому щелбан, но вдруг, поддавшись внезапному порыву, убрала непослушные пряди вбок. — Тебе так идёт, — пробормотала я, любуясь высоким лбом Предвестника. — Ты… красивый.       — Обычно это мужчины делают девушкам такие комплименты, — подмигнул тот, чуть зарумянившись от моих слов. — Да и ты хороша, как звёздочка на небе. Боги пускай довольствуются десятками других, а я украду одну для себя.       — Перестань! — выдохнула я, чувствуя, как вспыхивают щёки.       — Я так скучал по таким моментам. Будто бы прошла целая вечность. Сегодняшний вечер станет для нас отдыхом, — словно не слыша меня, сказал Аякс и нежно провёл по моей руке, — делами займёмся позже. И прости меня за всё. Обещать что-то смысла нет, так что просто прошу, будь рядом. Большего мне не нужно. Кажется, с тобой я смогу преодолеть многое.       В ответе не было нужды. Я лишь мягко улыбнулась, всё ещё гадая, сон ли происходящее вокруг, либо же слишком сладкая реальность.