В день, когда сошлись звёзды

      Ночь прошла неспокойно. То и дело будила Паймон, бормочущая всё ту же странную просьбу не забывать о ней. Осторожные прикосновения успокаивали её на короткое время. От отчаяния я потянулась к рюкзаку и нащупала одну из двух оставшихся бутылочек. На себе можно было экспериментировать с ними сколько угодно, как же могло отреагировать детское тельце, оставалось только гадать. Вздрогнув, Паймон проснулась и прижалась ко мне. Взгляд сперва растерянно блуждал по предложенному зелью, затем она всё же кивнула и осушила то полностью за пару глотков.       — Нормально себя чувствуешь? — Я с тревогой оглядела бледное личико.       — Да, уже лучше. — Ответ чуть подуспокоил. Не зная, как приступить к разговору, я замялась, однако Паймон всё поняла сама. — Не знаю что это, но оно снится уже вторую ночь.       — Кошмар?       — Нет, — она замотала головкой, — в нём нет ничего страшного, но почему-то всегда так жутко, когда слышу её голос.       — Чей?       — Не знаю. Похож на женский. Но он такой далёкий и каждый раз повторяет одно и то же.       — Забудь меня? — Я сглотнула, следя за каждым движением Паймон и пытаясь заметить малейшие изменения в той. Фиолетовые глазки вдруг распахнулись и изумлённо посмотрели на меня.       — Точно! Вспомнила! Она говорила именно это! — Неожиданно соскочив с кровати, она понеслась к столу, схватила карандаш и начала что-то быстро-быстро рисовать. — Дерево! Там было вот такое дерево! — Передо мной появился рисунок с корявым стволом и раскидистыми ветвями. — Листья у него белые-белые, совсем как снег. И корни такие длинные-длинные, расползаются под землёй под всем Тейватом!       Взгляд растерянно скользил по незнакомому дереву. Мысли лихорадочно копошились в поисках ответов. Бессмысленно. Вздохнув, я отложила листок и вновь притянула к себе Паймон.       — Зелье должно помочь, — заверила её я. — А все проблемы пускай подождут до завтра, хорошо? — Она неуверенно кивнула. — Я постараюсь выяснить, что это за дерево и кто так настойчиво тревожит тебя во сне.       Мои губы растянули улыбку, несмотря на притаившуюся внутри тревогу. Паймон уже начала клевать носом, вяло лепеча что-то себе под нос, и вскоре мирно засопела. Тишина дала отмашку, и страхи лавиной прорвались в сознание. Всё то, что так пугало, но было лишь надуманностью, наконец, нашло подтверждение. Чей-то разум стучался в головку Паймон, а значит, мог вскоре заявиться и ко мне. И вот тогда-то холодная коса смерти прижмётся к моей шее. Странное осознание вызвало усмешку. Лучше уж бы погибла в схватке с неравным соперником, чем на плахе под улюлюканье толпы.       Сон, разумеется, поостыл, сменившись судорожным бодрствованием. Явно слишком ясным и чётким, чтобы надеяться, что эта ночь пройдёт в постели. Выбросившийся в кровь адреналин разлетелся по сосудам, поднял на ноги и подтолкнул к двери. Ответы были, и получить их — во всяком случае на это я искренне надеялась — было вполне возможно. Замерев перед дверью кабинета, я нерешительно подняла руку. В такой час Тарталья наверняка спал и вряд ли обрадуется мне, горящей безумием и паникой. Короткий стук прозвучал до неприличия громко, заставив скривиться. Грубое «Открыто» несколько озадачило. Судя по голосу Предвестник ещё не спал, либо же вовсе не ложился и уж точно был не в настроении. При виде меня тот сперва удивился и уже было расплылся в улыбке, однако та почти сразу пропала.       — Что случилось? — Под голубыми глазами залегли тёмные круги, лицо заметно осунулось. За своими проблемами я совсем не разглядела тех, что кружили над Аяксом.       — Прости, что врываюсь в такой час, — пробормотала я, виновато отводя взгляд. — Паймон которую ночь беспокоит один и тот же сон, а я не могу ничем помочь. Думала, может, ты что подскажешь. — Жестом Предвестник пригласил в кресло напротив стола. Весёлость покинула его, уступив место мрачной сосредоточенности. Сперва замявшись и чувствуя напряжение от его пристального взгляда, я всё же продолжила: — она всё твердит о каком-то дереве: белые листья, длинные корни. Что это может быть?       Тарталья, наконец, перестал сверлить меня пронзительными голубыми глазами. Те затуманились, подёрнулись дымкой, пока тот, наконец, не заговорил вновь.       — Ирминсуль. По крайней мере описание похоже. — В его голосе слышалась отчётливая неуверенность, слова он проговаривал медленно, растягивал, явно подбирая каждое с осторожностью. — Оно хранит информацию обо всём, что было, есть и будет в Тейвате. По крайней мере именно так гласит легенда. Паймон беспокоит именно сам Ирминсуль?       Я кивнула, решив умолчать о голосе. Как бы то ни было, а доверия к Предвестнику я по-прежнему не питала. Его взгляд блеснул в тусклом свете лампы, давая недвусмысленный намёк — Предвестник понял, что услышал не всё. Однако расспросов не последовало.       — Она явно устала, — откинувшись на спинку кресла, подытожил он, — ребёнку не место в таких местах, как это.       Едкое замечание о Тевкре осталось невысказанным, хоть так и норовило соскочить с губ. Правоту слов Тартальи оно всё равно бы не поколебало. Поджав губы, я следила как тот задумчиво перебирает бумаги на столе. Пора было подниматься, благодарить за помощь и возвращаться к бесплодным попыткам уснуть, однако что-то удерживало на месте. Вина. Во многом именно из-за меня Аякс не спал. И многочисленные письма из Снежной были тому негласным подтверждением.       — Прости, — выдохнула я и с досадой отметила дрожь в собственном голосе. — Я много напортачила, а ты теперь вынужден всё это разгребать.       Голубые глаза сперва с непониманием поднялись на меня, затем загорелись нежностью, от которой разбушевалось сердце. Аякс подался вперёд, протягивая руку. Его тёплая ладонь сжала мою.       — Не забивай свою прелестную головушку дурными мыслями, а сердце — лишними заботами. Это всего-навсего мелкие проблемы, с которыми я быстро расправлюсь. Лучше позаботься о Паймон и себе.       — Просто… — промямлила я и тут же прикусила губу, окончательно растеряв все мысли. Те разбежались, предатели, от смущения попрятались по углам, предоставив мне краснеть в немом молчании.       — Винишь себя? — Губы Предвестника расплылись в улыбке, вынуждая вновь спрятать взгляд. — Это даже… приятно. Не пойми неверно, у меня нет желания усугублять тяжесть на твоём сердце. Такие чувства дают понять, что я всё-таки что-то значу для тебя.       «Значишь, болван, ещё как значишь. Я же сама, дура, тебе в любви признавалась!», — мысленно воскликнула случайная мысль, к счастью, так и оставшаяся всего лишь мыслью.       Пробормотав что-то бессвязное в ответ, я поднялась. Рука Аякса ещё держала мою и отпустила с явной неохотой, стоило мне неловко намекнуть на скорый уход. Поблагодарив его, я стрелой метнулась к выходу, коря себя за горевшие щёки и наверняка всё выдавший взгляд. Трезвый рассудок отдал бразды правления разнывшемуся сердцу. Как всегда некстати и как всегда без весточки, когда тот ждать обратно. Дрожащие ладони коснулись лица, похлопали по горячим щекам, немного приведя в чувство. На смену сладостно-тянущему чувство пришли куда более трезвящие и пугающие. Письмо от Венти всплыло в памяти, подтверждая все самые нехорошие предположения. Помимо себя самой я могла подставить под удар и Аякса. Мотивы Бога были ясны, как день, — он и не думал отпускать меня. Так, ослабил поводок, позволив уйти. Якобы дал свободу, сам же явно приглядывал, возможно, даже направлял. Чжун Ли слишком быстро вычислил меня; как и Яэ без труда отыскала спустя пару дней в Инадзуме; кукла Райдэн во время появилась, подталкивая к мысли о её скором свержении. Сеть связанных между собой событий и множества «случайностей» теперь обрела пугающий смысл. Впрочем, наивно было полагать, что столь важную фигуру на доске, как я, оставят без должного надзора.       Ночной воздух ударил в лицо, неся в себе тихое приветствие. Руки сжали края фальшборта, успевшего остыть за долгие часы без солнца.       — Я всё сделаю, — стиснув зубы, выдавила я. Голос не слушался, так и прося сорваться на крик. — Сделаю, слышишь? Только не трогай никого, кроме меня. Дай ощутить хоть крупицу счастья, раз сам не смог дать и этого. Разве я много прошу?       Ветер не ответил. Пронёсся, шелестя листьями вдалеке и подгоняя волны под ногами. Дал понять молчанием, что ещё подумает.

***

      Паймон забылась крепким сном до полудня, давая выкроить время для раздумий. Ожидавший знатока языков древний фолиант лежал на прежнем месте. Как и стопка писем, до которой я так и не добралась. Проще всего было начать с последнего, а первое отложить до тех самых треклятых подходящих времён. Необходимость попасть в зависимость от кого-то ещё помимо Тартальи, начинала давить на плечи и тревожить и без того неспокойные мысли. Необходимый для столь щепетильного дельца человек — конечно, если бы таковой всё же нашёлся — вряд ли бы мог похвастать простотой и сговорчивостью. И естественно, не стоило бы забывать про «плату» за подобную услугу. О нет, деньги здесь явно не стали бы помощниками. Сумеру — кладезь знаний, и на иную валюту, как в Ли Юэ, надеяться не приходилось.       Письма Эмбер и Ноэлль полнились привычными заботами и вопросами о приключениях. В их восторженных строках явственно читалось такое далёкое мне воодушевление. Эмбер рисовала краткими фразами мой образ победителя по тем слухам, что доносились до Мондштадта. Ноэлль же, не скрываясь, сыпала тихим раболепием, то благодаря меня за содействие со вступлением в Орден, то робко и с сотнями извинений прося описать моё — конечно же — «великое» странствие. Она не сомневалась, что вскоре обо мне начнут писать легенды, если уже не начали; как не сомневалась и в том, что будущее моё представало в не менее героических красках. Весть о потере Глаза Пиро до Мондштадта, как видно, ещё не дошла. По крайней мере слёзных «соболезнований» по этому поводу не высказала ни одна из них. Джинн, впрочем, так же не упустила возможность выразить признательность за поставки антибиотиков, что подтвердила и Барбара, в длинном тексте светясь глубокой благодарностью. Их радость отнюдь не передавалась мне, как это было раньше. Тоска и боль — вот и всё, что виделось между строк, казалось бы, полных ярких эмоций. Всё внутри словно бы притупилось, обтесалось от напора реальности, холодной и нетерпящей справедливости. Лиза, однако, заметно отличилась от других, не растеряв прежней сухости в мою сторону. Губы не сдержали усмешки, стоило взгляду пройтись по аккуратным буковкам и недолгому, всего-навсего в половину страницы, письму. Её вежливые вопросы о самочувствии явно писались не с целью заботы обо мне. И это я всецело одобряла. Она была пока что единственным трезвомыслящим по отношению ко мне человеком. Формальный краткий отчёт о состоянии Мондштадта, Ордена и совсем уж куцый о ней самой — вполне себе справедливая плата за разрушенный город и освобождение затем целых двух регионов. Я бы не теплела любовью к себе после подобного тоже. Кэйю едва ли интересовали мои заботы. Просьбы прислать ещё чертежи всякой земной утвари вызвали лёгкое раздражение. Впрочем, ничего иного от него и не ожидалось. Альбедо погрузил в вереницу пространных рассуждений о жизни и её истинности, скача с одного на другое. Его странно-сумбурные рассуждения писались будто бы впопыхах, под давлением эмоций и мыслей.       «Вчера проснувшись, я поймал нелепое замечание среди мыслей, что мне бы стоило ознакомиться с земными рассуждениями на тему вечности жизни. Подобная литература, смею предположить, заполняет ваши библиотеки, наши же подобным похвастать не могут. Не сочтите за наглость, однако мне бы хотелось получить от Вас хоть чуточку тех знаний, которыми обладаете Вы.       Но что есть вечность, разрешу себе вопрос? Линия времени, не имеющая ни конца, ни начала? Тогда от какого момента следует начать отсчёт? Наивный вопрос, ответите Вы. И окажетесь абсолютно правы. Ниоткуда. В никуда».       Голова ещё плохо работала после бессонной ночи, из-за чего откликнувшиеся болезненностью слова Альбедо были поскорее отложены на всё то же «потом». Это самое «потом» поглотило и письмо Кэ Цин, отозвавшееся не меньшей болью от нежной искренности его строк, и формальное послание Нин Гуан, к середине отчего-то ушедшее в мягкие наставления. Взявшись за голову, я разглядывала немые листы, вопрошая те, откуда в них столько заботы и почему вся она предназначалась кому-то, вроде меня? Всем бы им впору обрасти презрением и ненавистью, сочиться едкими оскорблениями и требовать возмездия за прошлое и будущее.       Вздрогнув от короткого стука в дверь, я прогнала искорёженные страхом знакомые лица и поднялась. Иван лучился приветливостью, которая при виде меня чуть поостыла. Не прогоняя улыбки с лица, он удивлённо поднял брови, взглядом вопрошая, что могло случиться за какие-то часы между «вчера» и «сегодня».       — Да много чего, — невесело усмехнулась я, приглашая того внутрь и отмахиваясь от просьб уточнить, что имелось в виду.       — Я по делу, — заметив моё раздражение, поспешил уточнить Фатуи. — Хотел сделать выгодное предложение.       — В русскую рулетку поиграть-таки решился? — Я оживилась, чем вызвала настоящий испуг у бедолаги. — Ладно, шучу. Выкладывай.       — Хочу стать вашим учеником, а взамен предлагаю замолвить за вас словечко перед другими. Знаю, что у вас отношения не очень-то заладились.       — Что, так заметно? — закатила глаза я и устало вздохнула, заслышав утвердительный ответ. — Это был риторический вопрос, — уловив во взгляде Ивана озадаченность, добавила, — он не требует ответа. Вот тебе и первый урок.       — Коротковат, — справедливо подчеркнул тот, чем вызвал смешок.       — Меня не особо интересует налаживание отношений, — без утайки призналась я. — Лишь бы не решились глубокой ночью нож в спину вогнать. Надеюсь, сожжение меня как главной злодейки пока что не планируется?       — Если вы о настроении среди нас, то… — Иван замялся, прежде чем продолжить. — Мало кто отзывается о вас с уважением. Да и те обычно помалкивают. Но они есть, хоть их и не так много.       — А вот это удивляет. — Я искренне поразилась услышанному. Уверенность, что всякий на этом корабле, за исключением Паймон, Тартальи, Андрея и самого Ивана, был настроен против меня, поколебать словами было крайне сложно. — Ты сейчас не пытаешься просто подбодрить меня добрым словом?       — Нет, зачем бы мне врать? — Юное личико вытянулось в удивлении, отчего голову вновь наводнили сомнения. Иван вряд ли умел притворяться, заискивать и играть в столь молодом возрасте, однако же отметать и такое было бы глупо. Едва ли я могла удостоить даже саму себя роскошью доверия, что же было говорить о других?       — А зачем тебе говорить правду? — Склонив голову набок, я выжидательно посмотрела на Фатуи. — Ищешь выгоды, понимаю, но для чего тебе предлагать что-то, когда я изначально не отказывалась от наставничества?       — В моей семье принято благодарить. Добром отвечай на добро, так мне отец ещё говорил. — И вновь незамысловатая простота Ивана вызвала подозрение и растерянность.       — Тогда лучше окажи мне услугу в другом, — отведя взгляд от загоревшихся готовностью глаз, я выдержала паузу, обдумывая. И верное решение не заставило себя ждать. — Если вдруг услышишь, что кто-то хочет подкараулить меня или Паймон, похитить, убить или ещё что, предупреди. Не лезь на рожон. Просто скажи мне. Не командиру, а лично мне.       — Ну что вы, о таком никто и подумать не посмеет!       — Просто предупреди, большего мне не нужно, — не обратив внимание на заверения Ивана, повторила я. Паймон забормотала что-то во сне, отчего пришлось снизить тон. Дождавшись согласного кивка, я спросила: — что конкретно тебя интересует?       — Всё. — Фатуи с готовностью подался вперёд. — Я хочу стать самым лучшим среди всех, хочу заслужить благословение богов — Глаз Бога.       — Ах, вот оно что! — Я неожиданно рассмеялась, отчасти с облегчением, ведь нашла подтверждение собственным вездесущим подозрениям. Конечно же, Иван никак не мог гореть той самой бескорыстной любознательностью, мнимые проблески которой привиделись сперва. Он, как и все, жаждал одного — славы, силы и богатств. — Я уж было решила, что ты… А впрочем, неважно, — отсмеявшись, я толкнула Фатуи по направлению к шкафу, где некогда уже успела преподать один «урок». — Глаз Бога, значит? — Закрыв дверцы, я взглянула на него, ощутив странное злорадство. — Совсем уж странно выходит: боишься умирать, но хочешь получить то, что приблизит тебя к смерти во сто крат.       — Все мечтают о нём. — Иван явно нервничал под натиском воспоминаний. Его пальцы нервно дёрнули воротник. — Кому ещё, как не вам, знать, как много значит сила. Не вы ли остановили Осиала? Не вы ли убили саму Синьору и вернули Электро Архонту разум?       — Да, именно я. Также я превращаю воду в вино и брожу по морям. — Мой сарказм, очевидно, остался непонятым, из-за чего пришлось менять тактику. — Ты бредишь, — прямо заявила я, — ты и понятия не имеешь, чего желаешь. Глянь. — Пальцы без стеснения стащили перчатку, демонстрируя пятно. — Всё моё тело покрыто отметинами. И всё благодаря магии. Тебя не посещали мысли, что она вообще-то небезвредна? — Определённого успеха мне добиться явно удалось. Иван замер в замешательстве, раскрывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыбёшка. — Смотришь на командира и восхищаешься им, наверняка думаешь, как круто бы изменилась и твоя жизнь, будь в руках тот самый заветный билетик. — Выдержав паузу и понаблюдав, как бледнеет юное личико, я вдруг сменила тон, поддавшись странному порыву: — а давай, я согласна. Помогу тебе получить Глаз Бога, обрести то величие в глазах простых смертных, о котором ты так жаждешь. Но всю ответственность за последствия возьмёшь на себя, согласен?       Ответа не последовало. Распахнутые глаза скользили по мне, светясь страхом, неуверенностью и притаившимся вожделением. Разумеется, оно никуда не делось. Молодость и горячая кровь, как говорил Тарталья, брали своё. Заметив, наконец, согласный кивок, я не сдержала улыбки. Наверняка хищной и далёкой от понятия дружелюбной. Протянув ладонь и скрепив договор рукопожатием, я ощутила себя дьяволом, чёрствым в своих низменных желаниях удовлетворить бурлившую глубоко внутри ярость. О нет, она не исчезла, разве что стала более избирательной, не льстясь на всякую мелочь. Немногочисленные мысли, пытавшиеся призвать к благоразумию и милосердию, остались неуслышанными. Но помимо животной злости мной, как я отчаянно прикрывалась этим, двигало и кое-что ещё. Холодный интерес. Раз врагами моими стали не кто иные, как сами боги, даже самая крупица, пылинка информации могла оказаться полезной. Мой Глаз призвала клятва, но могли быть и иные пути получения силы. Трудолюбие, стремление, незаурядный талант. Конечно, столь шаткими предположениями я больше утешала себя, давно осознав, что той самой силой удостаивали лишь угодных. Избранность играла здесь весьма опосредованную роль, скорее, просто шла в комплекте, как безделушка в подарок, украшая бомбу замедленного действия.       Иван трещал что-то воодушевлённым голосочком, вплетая слова благодарности. Наточившую клыки совесть притупила всё та же пустота, явно надолго поселившаяся внутри. Ей я была даже рада, вновь ловя себя на мысли, что студёной кровь нравилась мне куда больше жгучей.       Выпроводив назойливого гостя, я стянула улыбку с лица. Собственное безразличие к чужой жизни вызвало лишь лёгкое беспокойство. Впрочем, вскоре притупилось и оно. В конце концов любой из Фатуи так или иначе был обречён умереть не своей смертью. Воспоминания о потухших глазах, в которых отражались далёкие звёзды, наводнили голову. Очередная и, кажется, последняя попытка вернуть себе прежнюю сердобольность. Она, как и все предыдущие, потерпела крах.       Проснувшаяся Паймон успокоила словами о безмятежных снах. Скачущие жирафы и смеющиеся верхом на них коалы, вот и всё, что увидела та. Но все рассказы почти сразу прервались настороженными вопросами о самочувствии. Конечно же, она почувствовала перемены. Как и я в ней самой. Ссоры между нами значительно уредились, как и попытки захватить первенство. Паймон смирилась с ролью ребёнка, я же не настаивала, чтобы та позабыла о детстве в угоду мне и моей беспечности. Все беспокойства, однако, пресекли заверения о паршивой ночи. Паймон виновато кивнула, пообещав впредь контролировать сны. Наивно, но так мило, что сердце невольно сжалось.       Палуба не хвасталась обилием Фатуи: те либо слонялись по пирсу, ловя напряжённые взгляды стражи, либо прятались по каютам, изредка выглядывая наружу. Знакомая серая макушка циркулировала между ними, отчего пришлось уйти в самый дальний конец, дабы не нарваться на неприятности. Аль-Хайтам явно что-то подозревал, да и мог ли человек при такой должности быть глупцом? Ответ напрашивался сам, неся вместе с собой определённые выводы. Вести обо мне уже давно прокатились по Тейвату, точно буйная волна, плещась по всем уголкам. Конечно, при таких обстоятельствах стоило бы прибегнуть к тем самым выгодам от собственного положения и обратиться напрямую к верхушкам, дабы не унижаться перед Фатуи. Я тяжело вздохнула, ловя противоречивость собственных мыслей: что те, что те вогнали бы меня в одинаковую яму обязательств, так что стоило бы выбрать тех, кто хотя бы мог понять родной мне язык.       Бесцельные идеи блуждали по сознанию, лениво предлагая то написать длинное письмо самой Царице с предложением перемирия, то вернуться к истокам, в Мондштадт, а также оборвать все связи со Снежной. В том числе и с Тартальей. Последнее звучало наиболее разумно, но всё же вело за собой целую череду последствий. Первое и самое главное заключалось во встрече с тем самым прошлым, которое из раза в раз гнало в путь. Следующее за ним — в самом Предвестнике. Его уверенный настрой и напористость недвусмысленно намекали, что избавиться от него получится разве что при помощи костлявой смерти. Я прикусила губу, ненавидя себя даже за одну только попытку представить подобное. И всё-таки продолжила с омерзением копошиться в собственном двуличном сознании. Пропитанное подозрительностью и пропахшее дурной прагматичностью, оно не чуралось ничем, подсовывая всё новые и новые планы. И каждый следующий из них поражал трезвой холодностью. Пока чёткий вопрос не подвёл к итогу.       Могла ли я пожертвовать Аяксом во благо себе и Паймон?       Угомонив неспокойное сердце, я поймала очевидный ответ. Признаться самой себе в собственном же бездушии оказалось не такой уж и непосильной задачей. Да и оправдания отыскались довольно скоро, утешая уже распахнувшую клыкастую совесть. Венти. О да, он как нельзя лучше подходил для таких случаев. Раз уж боги не стеснялись самых грязных методов, то к чему бы мне так тревожиться из-за чистоты собственных рук? К тому же те уже давно успели потемнеть от липкой грязи.       Позади послышались шепотки. Паймон потянула меня за рукав, тихо предупреждая о собравшихся Фатуи. Те жаждали зрелищ, не забыв притащить с собой хлеб. Всё, как завещал древний Рим.       — Века идут, а люди не меняются, — со скукой проронила я и оглядела скудненькую толпу впереди. — Что, пришли сжигать ведьму?       Заметив мой взгляд, Фатуи притихли. Страх передо мной ещё теплился в них, несмотря на беспочвенность оного. Мой статус больше ничем не подкреплялся: Глаз потух, а хоть сколько-то верные люди остались далеко за морем. Отвлеки они Предвестника на пару-тройку часов, смогли бы давно избавиться от меня.       — Ну что молчим? — вновь обратилась я к ним. — Какие-то комментарии, замечания, недовольства в конце концов будут?       — Да! — Я не удивилась, заметив выступившую Ирину. Она оглядела собравшихся, гордо вскинув подбородок. — Мы так и не удостоились прямого ответа на хотя бы один вопрос. Вы, госпожа Призванная, вместе со Снежной и нами или же нет?       С губ сорвался протяжный стон. Паймон вцепилась в меня, округлившимися глазёнками обводя толпу. Опустив на её светлую макушку ладонь, я прочитала в её взгляде немой вопрос: «Как ты можешь быть такой спокойной?».       — Мне просто всё равно, — улыбнувшись, тихонько прошептала я ей.       — Извольте изъясняться громче! — Фатуи варились в ожидании и раздражении, натурально закипая. Забавно было видеть лица многих, перекошенные нескрываемой неприязнью. Моя скромная персона могла вызывать лишь две противоположные эмоции: горячую ненависть, либо пылкое восхищение. И как показала практика, ни первая, ни второе не сулили ничего доброго.       — Довольно странно вновь возвращаться к теме, на которой, как мне казалось, уже была поставлена точка. И к слову, почему это я должна объяснять вам законы вашего же мира? — Облокотившись о фальшборт, я не сдержала усмешки, с удовольствием наблюдая, как среди толпы проносится волнение.       — О чём это ты? — Ирина прищурилась сильнее, сверкая угольными глазами. В отличие от других ей шло презрение, а красила её лишь хищная и наверняка похожая на мою собственную ухмылка.       — Задача Призванных быть своего рода мерилом справедливости. А у справедливости нет и не может быть ничего субъективного. Так яснее?       — Хочешь сказать, что не прильнёшь в итоге ни к нам, ни к нашим врагам? Ха! Не води нас за нос!       — А кто ваши враги? — Оттолкнувшись от ограждения и жестом велев Паймон оставаться на месте, я приблизилась к Ирине, заметив, как та тут же напряглась. Вся бравада мгновенно испарилась, смеша и разочаровывая в одно и то же время. Я остановилась, подобравшись почти вплотную к Фатуи, и с интересом склонила голову, следя за каждым её движением.       — Те, кто противостоит Снежной. — В её голосе проскользнула явное замешательство, вскармливая уверенность во мне самой.       — А поконкретнее?       — В первую очередь Ли Юэ, Мондштадт и Инадзума, а также другие страны, чьи действия направлены против Снежной и нас в частности. — Взгляд угольных глаз загорелся, я же только шире улыбнулась, вновь зарождая в толпе шепоток сомнений.       — Со всем миром бороться собираешься? — Ноги вновь пришли в движение, лениво обогнув Фатуи и вынудив ту резко обернуться. В её глазах прорезался острый страх. — Рассуждаешь так по-детски наивно.       — Всё, что тебе не по нраву, можно счесть за наивность? — Ирина и не думала сдаваться, напротив, усилила напор, хоть сжатые кулаки и выдавали её нервозность.       — Нет, констатирую факт. Вы посягаете на суверенитет государства и удивляетесь ответным мерам. Так делают только малые дети, ещё не научившиеся мыслить логически и распознавать границы дозволенного.       — Н-но это же во благо! — Дрогнувший голос Ирины, вынудил ту осечься и собраться с мыслями, прежде чем продолжить. — Наши действия направлены на улучшение будущего!       — В таком случае гражданин другой страны вынужден будет проявить агрессию в вашу сторону. Нет плохого и хорошего, не мерь мир этими узкими и пригодными только для детей понятиями. Есть куда более широкие и, скажем так, удобные. К примеру, «причина» и «следствие». Я вижу, как сжимаются твои кулаки при каждом моём слове, а значит, следствием причины, то есть моей правоты, будет удар в лицо.       — А с чего ты считаешь себя правой? — воскликнул кто-то из толпы.       — Да очень просто. Вас задевает то, что я говорю, — развернувшись к притихшим Фатуи, я развела руками. — Мне будет всё равно, как бы вы ни оскорбляли меня, потому что это сугубо ваши скупые попытки обвинить меня в собственных неудачах. Нужно же найти козла отпущения, верно? А здесь такой удачный экземпляр в моём лице, грех не использовать. Для кого-то я — самый страшный судья, конечно же, предвзятый, потому что заведомо настроен против Снежной. — Я уловила движение. Андрей отвёл взгляд, прячась за спинами товарищей. — Для кого-то — злобная ведьма, укравшая надежду на взаимность. — Мила поджала губки, опуская голову. — Но для большинства я истинная причина всех бед. И это относится не только к вам. Ваши ожидания, ваши взгляды, ваше мнение, слова, интересы и линейки, которыми вы измеряете неугодных — только ваши заботы. — Повернувшись вновь к Ирине, я продолжила. — Но вернусь к тому вопросу, что вас всех так сильно беспокоит. Словом «враги» вы клеймите не тех. Я выступаю за интересы Тейвата. Остальное оставлю вам на обмозговывание томным вечерком. Всего хорошего.       Паймон скользнула ко мне и потянула к спуску вниз. Толпа безмолвствовала до самого моего ухода, и среди побледневших лиц приметилось одно, тянущее улыбку. В голубых глазах горело одобрение.

***

      Очередной день был проведён впустую, если не считать куцые письма в ответ тем, что пылились в ожидании на углу стола. Писать не хотелось, да и было ли о чём? Вытрясти остатки полуправды на безликий лист в надежде получить хоть один дельный совет? Обычно такой чести удостаивался мой собственный дневник, а советчиком выступала я сама себе для себя и от себя. Жертва, ставшая одновременно убийцей и свидетелем на белизне немых страниц. Те с каждым новым днём пополнялись парой-тройкой новых, что наталкивало на не самые спокойные рассуждения. Собственный дневник стоило бы хранить под пятью замками: я успела переписать в него все грехи предшественников, к которым совсем скоро присоединится и Арктур. Оставалось лишь надеяться, что запрет на чтение сможет остановить любопытствующих.       «Подозрительно, что Тарталья не успел прошерстить его вдоль и поперёк», — проскочила в голове случайная мысль.       И правда. Он давно уже должен был быть в курсе всего происходящего, однако пока что никак себя не выдал. Гениальный актёр или — внезапно — действительно держащий слово благородный сударь?       Усмехнувшись собственным рассуждениям, я откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок. Бездействие действительно приводило к печальным последствиям — бесконечному клубку в голове, чьи нитки не распутать и во век. Остановиться я тоже не могла: патологические беседы с собой крепко вошли в привычку, словно заноза в палец. И если от последней могли избавить щипцы и время, то что бы помогло от самой себя?       Паймон широко зевнула, повернулась к окну, сонно разглядывая темнеющее небо, и пробормотала о скорой ночи. Сон и самокопания — два столпа последних недель. Впрочем, им я была рада больше, чем буйным языкам пламени.       В дверь, ожидаемо, постучали. Тарталья вновь приглашал на ужин, и я уже не была уверена, отличится ли сегодняшняя трапеза хоть чем-то от предыдущей. Паймон, как и все разы до этого, устало махнула мне, давая понять, что бороться впредь не станет. Из развлечений перед долгой — и вероятнее всего, не самой приятной — ночью были только собственный дневник, затёртый глазами до дыр за эти недели, украденная книга, измученная всё тем же взглядом в поисках хоть чего-то полезного, и судорожные диалоги с больной головой. И опять же моей. Тарталья мог хоть как-то отвлечь и скрасить вязкую болезненность, в которую так и норовили затащить мыслишки.       — Ты сегодня особенно молчалива и грустна, — вынес тот неутешительный вердикт. От тревоги в его глазах страшно захотелось съёжиться и убежать, сверкая пятками. Дверь позади щёлкнула, отрезая путь обратно. Столы, как и прежде ломились: один от толстых папок, другой от полных тарелок. Я без интереса оглядела яства, ловя всё те же пустоту и полное отсутствие аппетита. — Неужели произошедшее днём так тронуло тебя? — На плечи опустились широкие ладони, заставив вздрогнуть. Тарталья мягко направил к самому ближнему от своего стулу, галантно отодвинув тот.       — Нет, — нехотя отозвалась я и поймала вопросительный взгляд. — Неважно, — в ответ на тот я только покачала головой, — это мои проблемы.       — И даже самой малой из них не поделишься?       — Ты точно помешанный, — процедила я и услышала звонкий смех Предвестника.       — Так у вас именуется любопытство? — Моя холодность не отпугнула его и в этот раз, вынуждая вновь и вновь прокручивать многочисленные предположения причины столь нелогичного поведения.       — Тогда расскажи и ты что-нибудь, — предложила я. — Давай, поделись собственными тайнами в обмен на мои.       — Надо же, как избирательна твоя память, — Тарталья усмехнулся. — А ведь я уже успел открыть тебе множество из них. Например, про семью. Прежде я никому не доверил бы то, что гложет все эти долгие годы. Ты стала первой.       «Какая честь» так и вертелось на языке. Однако же я промолчала, понимая, что колоть Предвестника словами в столь уязвимом состоянии смысла не имело. Посмотрев на него, я не увидела того прежнего монстра, что преследовал во снах и по улицам Ли Юэ. И всё же обида и неверие в его окончательный уход ещё шевелились внутри.       — К слову, я ни разу не слышал о твоей родне. — Он сложил руки в замок, упершись в те подбородком и не спеша начинать трапезу.       — И что ты хочешь услышать? — Вилка в моих руках вяленько расталкивала овощи. Те уже наверняка успели остыть.       — Кем был твой отец? Как выглядела твоя мать? Остались ли у тебя братья и сёстры, и сколько их было?       — У меня нет отца. — Голос, произнёсший это, заставил поморщиться от хрипотцы в нём. — Братьев и сестёр тоже.       — Как это, нет отца? — Тарталью подобное заявление несказанно удивило, будто бы я только что призналась, что под моими растрёпанными волосами прячутся дьявольские рожки.       — Вот так. — Я пожала плечами, продолжая бесцельно гонять овощи по тарелке. — Нет и никогда не было.       — То есть… — Он запнулся, подыскивая нужные слова. — Ты не знаешь о нём ничего?       — Мать говорила, что он исчез почти сразу, как узнал, что она беременна мной. На этом всё. Не смотри на меня так. — Я с досадой поджала губы, заметив жалость в голубых глазах. — Это унизительно, знаешь ли.       — У меня и в мыслях не было унижать тебя, — тихо отозвался Предвестник. — Но теперь твоя закрытость стала мне более ясна.       — Я вполне довольна своей жизнью. — Оставив еду в покое, я нахмурилась. — Дед заменил мне и друзей, и никчёмных отцов. От него я почерпнула всё то, что помогло мне выжить даже в Тейвате.       — И что же?       — Например, не доверять таким сладкоголосым и смазливым пройдохам, как ты. Хотя с одним я всё же просчиталась.       — Как грубо. — Предвестник усмехнулся, горько и без намёка на веселье, пробудив вездесущую совесть. — Режешь без ножа каждый раз, как появляется надежда, что между нами всё налаживается.       — Ты пытался убить меня, чёрт побери! — Подавшись вперёд, я впилась глазами в Аякса. — Как прикажешь вести себя после такого?       — Не единожды я просил за это прощения. — Он свёл брови к переносице, обдав меня суровым взглядом исподлобья. — Будешь теперь припоминать при каждом удобном случае?       — О нет, это же такая мелочь! Кто бы стал заострять на этом внимание? — Мой голос поразил сочившимся ядом, однако остановиться я уже не могла. Гнев и собственная уязвимость перед чувствами бередили старые раны, едва ли успевшие зажить.       — Что ты хочешь? — рык Тартальи прокатился по кабинету, вжимая в кресло и заставляя съёжиться, мгновенно прогнав всю смелость. Широкая ладонь потянулась к моей и дёрнула, подтаскивая к Предвестнику почти вплотную. Нос уловил его запах, раньше казавшийся приятным, почти что родным, сейчас же пугающий резкими нотками ярости. — Чтобы я на коленях перед тобой ползал? Ты либо просто портишь мне кровь в своё удовольствие, либо притворяешься ради того, чтобы пользоваться благами, которые даёт тебе моё доброе расположение.       — Пусти! — зашипела я, чувствуя, как его пальцы всё крепче и крепче сжимаются вокруг запястья.       — Я угадал ведь? Отвечай, — с нажимом настоял Тарталья. Голубые глаза потемнели, и на мгновение страх сковал всё тело. Пока решимость не подтолкнула к действию. Звонкий удар разлетелся по кабинету. Голова Предвестника дёрнулась, и тот со смесью удивления и растерянности обернулся ко мне, потирая щёку. Запястье ныло, обещая проболеть следующие пару дней как минимум и обзавестись синяками к утру.       — Доброе расположение, говоришь? — Протянув руки, я сжала лацканы серого пиджака и поднялась, нависая над Тартальей. — Теперь попытки подмять под себя и свои интересы так называются? За кого ты меня держишь? За дурочку, готовую с открытым ртом внимать каждому твоему слову? Таких у тебя целый корабль, бери любую. А меня оставь в покое. Или думаешь, я не вижу, что ты пытаешься сделать, приглашая меня каждый вечер на задушевные беседы и запрещая делать без твоего ведома и шаг? Кто ты, твою мать, такой? Кем себя возомнил? Все твои слова об искренности и любви — явная фальшь. Кто ещё из нас кем пользуется? И не отрицай, что моё присутствие никак не меняет твоего положения. Хорошо устроился, ничего не скажешь. Прельстил защитой и золотом. — Оттолкнув от себя Предвестника, я выпрямилась, чувствуя окатывающее с головы до ног омерзение. Но не к нему — к себе и сердцу, что гулко билось в груди и призывало угомониться. — В который раз убеждаюсь, что открывать душу кому бы то ни было — равнозначно самоубийству. — Развернувшись, я стремительным шагом направилась к двери, бросив перед тем, как хлопнуть ей со всей злости: — завтра я ухожу. И только посмей помешать мне.       Паймон спала. Ко мне же сон не обещал заглянуть ни через час, ни через два. Попавшийся на глаза холст мгновенно окрасился неаккуратными кляксами, а вскоре и вовсе полетел в море. Подхватившие его волны размазали очертания Предвестника и поднимающегося из-за горизонта солнца. В грудь просочилось облегчение, уверяя в правильности принятого решения. Верно, давно пора было поставить точку в этих странных метаниях, а не обманываться размытой запятой.

***

      Утро поприветствовало судорожными попытками прийти в себя. Сон всё же примял меня под себя неровными кошмарами, развеявшимися после пробуждения. Небо ещё хвасталось последними звёздами, но обещало скорый рассвет. Осторожно разбудив Паймон, я постаралась спокойно объяснить ей ситуацию. Слова о скором уходе та восприняла с небывалом энтузиазмом, хваля меня за решительность и трезвый подход.       — Давно бы так! — приговаривала она, скача по комнате и бросая вещи в рюкзак. — Неужто этот день настал? Даже не верится. — Зачем вдруг осеклась, уставившись на меня. — А чего это вдруг такие резкие перемены?       — Тебя сейчас только это волнует? — сухо отозвалась я и смяла один из рисунков с Тартальей, без стеснения бросив тот на пол. — Собирайся скорее, и пойдём. Теперь не жди мягкой кроватки и вкусной еды.       — Да хоть в яме жить придётся, всяко лучше, чем сидеть взаперти, — отмахнулась та.       Коридор встретил тишиной и пустотой. Как и палуба. На пирсе уже появились первые горожане и моряки, не решаясь нарушать утреннюю хрупкость громкими голосами. Их почти что шёпот сливался с тихим шипением умиротворённых волн, так противоречащих гремевшей внутри буре.       Сонный голос позвал вдруг, прорезав шаткое затишье. Обернувшись, я увидела Ивана, замершего вдалеке.       — Вы куда? — Его озадаченный взгляд прошёлся по рюкзаку за моей спиной, прежде чем сосредоточиться на мне.       — Пора прощаться, — коротко ответила я. — Береги себя.       — Но как же… — Он застыл в удивлении. В светлых глазах мелькнуло сомнение и неверие, прежде чем те сменились досадой. — А наш уговор?       Паймон нервно дёрнула меня, боязливо поглядывая в сторону спуска вниз. Успокоив ту мягким прикосновением, я вновь повернулась к Фатуи.       — Может, ещё свидимся. Хотя нет, определённо свидимся: твой дорогой командир меня в покое не оставит. А пока лучше подумай, что тебе важнее: спокойная жизнь без геройства или же слава взамен на счастье.       — Нечестно как-то получается, — пробормотал Иван, однако больше ничего не сказал. Только проводил меня хмурым взглядом до трапа. Паймон сбежала первой, стуча маленькими ножками. Я же замерла на самой первой ступеньке, борясь с противоречивыми чувствами. Связь с Предвестником и правда прельщала удобством и защитой ото всех, кроме него самого. Однако как бы отчаянно те ни манили остаться, свобода была дороже. Первый шаг дался с трудом, второй и третий уже значительно проще. С каждым следующим сомнения отступали. Тяготы путешествия не пугали и раньше, с чего бы сейчас поддаваться назойливым страхам?       «Глаза боятся, а руки делают», — вспомнилась любимая присказка деда. Сзади будто бы кто-то подтолкнул, сгоняя на пирс. На мгновение я замерла, заслышав в шелесте ветра знакомые отголоски, и подняла голову, оглядывая тёмные макушки. Паймон взяла меня за руку, прося поторопиться. Я не сдержала улыбки, глядя в её яркие большие глаза. Всё, что мне было необходимо, всегда было в ней.       Порт-Ормос постепенно сбрасывал дремоту, обрастая горожанами и стуча открывающимися лавками. Оставшихся денег едва ли хватило на продукты первой необходимости. Рюкзак не успел потяжелеть, намекая, что придётся довольствоваться найденным по пути. Раньше подобное бы не смутило: лук или меч сделали бы своё дело, и ужин непременно бы завертелся над костром, румяня мясистые бока. Теперь же ужас осознания настиг так внезапно, что пришлось притаиться в проёме между домами. Беззащитность в Тейвате была равнозначна смерти. И как скоро та протянет ко мне свои длинные когти, оставалось только предполагать.       Оглянувшись на пирс, я уже было хотела признаться Паймон в собственной никчёмности и вернуться, когда рыжеволосая макушка вдалеке вынудила углубиться дальше, в дебри города. Сердце гулко стучало, разгоняя неспокойную кровь по телу. Мысли о наверняка существующих дорогах между городами — иначе как передвигались купцы и простые жители — привели в чувство. И правда, не могли здешние леса таить в себе только опасность. Заприметив впереди повозку, запряжённую парой коротконогих лошадей, я вдруг улыбнулась, озарённая внезапной идеей. В кармане ещё оставалось немного золотых, припасённых для крайнего случая. И кажется, тот настал именно сейчас. Коренастый торговец с кустистыми бровями и длинной бородой растерянно замахал, заслышав снежский, затем неожиданно оживился, стоило мне перейти на мондштадтский. Его отец, как оказалось, был из тех краёв. От платы тот отказался, заявив, что звук родного сердцу языка дороже любой награды. Что ж, удача не отвернулась от меня и на сей раз.       Подсадив Паймон и забравшись в повозку следом, я вновь ощутила несказанное облегчение. Словно бы путы, связывающие меня последние недели, наконец, ослабли, чтобы окончательно раствориться с цокотом копыт и размеренным покачиванием повозки. Плотный полог скрыл от чужих глаз, приятный аромат свежих фруктов растянул губы в улыбке. Торговец предложил Паймон угоститься, и та, разумеется, не отказалась. Прежде чем погрузиться в сладкую дремоту, я услышала название ближайшей остановки — деревня Гандхарва. Оно не сказало мне ровным счётом ничего. Веки потяжелели, стук колёс постепенно слился с угасающим шумом просыпающегося городка.