В день, когда сошлись звёзды

      Кэ Цин выглядела откровенно плохо. Её лицо, и раньше не отличавшееся здоровым румянцем, сравнялось по цвету со свежим снегом. Губы шевелились, что-то беззвучно шепча. Взгляд нервно бегал по бумагам. Я отвлеклась от дневника, вглядываясь в неё и не решаясь заговорить первой. Мы, конечно, успели сблизиться за достаточно короткий промежуток времени, однако не настолько, чтобы надоедать друг другу советами или наставлениями.       Паймон кружила сверху. Её глазам наверняка представал чарующий вид на необъятные ряды редких книг. Умей я летать, нарезала бы круги бы среди полок, вчитываясь в названия и разглядывая разноцветные корешки.       Так и не прервав молчание между нами, я вернулась к работе. Время не считалось с моими желаниями, только подгоняло, напоминая об оставшихся — какая малость! — трёх днях. К счастью, и дневник Ригель не пестрел ни подробными отчётами, как у Арктура, ни объёмом полезной информации. Её склонность к долгим, бестолковым, но невероятно детальным описаниям платьев и еды сперва вогнала в гнев, затем вынудила смириться, спустя несколько часов — набросать парочку эскизов.       Заметившая это Кэ Цин оживилась, сказав, что введённые Ригель в моду платья послужили основой для стиля Фонтейна, а страстное обожание изысканных блюд — к массовому распространению ресторанов в Ли Юэ. Призванные обладали невероятным влиянием. Оно и пугало, и воодушевляло одновременно. С одной стороны это бы послужило отличным способом направить взгляд масс в нужное русло, с другой — последствия подобного всегда непредсказуемы.       «Дорога в ад вымощена благими намерениями», — так кстати подметил внутренний голос. Хорошо, что я пока ещё пребывала в тени для подавляющего большинства.       «Каменный красавец (не хочу писать его полное и скучное, как он сам, имя поэтому впредь нареку его просто КК) познакомил со своими войнами. Некие Адепты, среди которых есть ещё Якса. Названия пафосны, под стать самому КК. Среди них оказалось всего две девушки, одна из которых подметила элегантность моего наряда. Мне также пришёлся по нраву её простоватый, но не лишенный изюминки костюм. Бонанас, так её зовут, явно предпочитает холодные оттенки, да и сама напоминает водную нимфу. Хм, странное слово. Откуда я знаю его. Ах, неважно. Предчувствую нашу крепкую дружбу.       Остальные же — бородатый и грубоватый мужлан, бессовестно обгладывающий баранью ножку у меня на глазах; высокий и худощавый мужчина с сонным видом и лохматой шевелюрой, которую ну очень уж чесались руки привести в порядок; высокая дама с пристальным взглядом и буквально горящей головой; и совсем ещё малец с таким пресным лицом, что во рту появился неприятный солёный привкус при одном его виде — не проявили ко мне должного уважения. Не сказать, что меня это задело или же оставило равнодушной. В благосклонности этой могучей кучки я не нуждаюсь: в моих руках уже сосредоточены большие возможности, подкрепленные крепкими связями. Сиире высказал опасения насчёт них и посоветовал не лезть на рожон. Мудрости и прозорливости ему не занимать. Даже отпало желание отпускать в его сторону пренебрежительное «мелкий» или «король карликов». Этот хитрец может и против меня козней настроить, и наша якобы связь, о которой так долго распинался КК, его ничуть не смутит.        Возвращаясь к этим пятерым, хотела добавить, что не прочь была бы выстроить взаимовыгодные отношения. Умом они явно не блещут, а вот с нехваткой силы могли бы помочь».       Досада от отсутствия под рукой телефона заставила тихо взвыть. Цитаты Ригель должны быть запечатлены на холсте и развешаны по всему Ли Юэ и Тейвату, приводя учёных мужей в праведный гнев. Особенно Чжун Ли с его любовью к пафосу, как точно подметила и сама Ригель. Те, кто в книгах описывался с благоговейным трепетом, из-под её пера выходили комичной карикатурой на самих себя. Ригель бы открыть клуб юмористов, можно даже в банке в качестве компенсации за долгое ожидание в очереди. Хотя в таком случае в банк бы ходили сугубо ради её острого языка и хлёстких шуток.       «Сиире сказал, что я становлюсь всё менее эмоциональной. Будто с моего лица кто-то украл все чувства. Красиво выразился, надо признать На мои заверения, что подобное я часто слышала давно, ещё в прошлой жизни, он возразил, мол, сейчас это «обострилось». Не знаю, что там «обострилось» у него, меня же подобное не тревожит. Моё лицо и мои эмоции — это мои заботы. Главное, чтобы работала голова.        Полученная недавно выручка вызывает уже не такой восторг, как раньше. Всё чаще ловлю себя на мысли, что новый мир, под странным и грубоватым названием Тейват, начинает наскучивать.       Не так давно было решено провести какую-то церемонию воссияния или как-то так. Естественно, инициатором этого пафосного безобразия стал КК. Заслышав же, что мероприятие будет посвящено мне, я несколько смягчилась. Обилие новых лиц, иностранных вкусностей (по словам КК прибудут важные персоны из-за морей), а также возможность продемонстрировать обновки ненадолго разовьют скуку.       Сиире стал подолгу валяться в кровати. Он и раньше не отличался особой активностью, сейчас же впадает в спячку с раннего вечера до самого полудня. После подъёма вываливает мне список того, что необходимо обязательно сделать. Не знаю, где он витает или с каким божеством связывается, но все его советы и прогнозы невероятно точны. КК заинтересовался этой его особенностью. Они долго пробыли наедине, о чем именно они беседовали, Сиире говорить отказался. Ну да ладно, не очень-то и хотелось знать. Главное, что мой счёт стремительно пополняется.       Сиире сделал весьма хитрое предложение назвать местную валюту морой в честь КК. Эта самая мора, как оказалось, уже возымела популярность по всему миру. Странный мирок, однако, где подобная мелочь, как простые монеты, производит такой оглушительный эффект. Также пришли новости от некой Снежной. Какое несуразное название для целой страны. Язык напомнил что-то, будто в прошлом мне уже доводилось его слышать. В общем, тамошний глава жаждет открыть банк и у себя. Конечно, я заломила цену и потребовала процент. Он ещё мнётся, но вскоре, уверена, сдастся. Подобные предложения пришли и от других. Посмотрим, кто потянет, а кто будет вынужден хранить все сбережения у нас прямо под боком. Я строго настрого запретила без моего согласия строить банки. Сперва плата — потом официальная бумажка с одобрением».       С алчной прагматичностью Ригель не сравнился бы даже самый старый и скупой дед на свете. То есть Чжун Ли. Уверенность, что вскоре та запросит золото за одно своё появление на публике, росло с каждой страницей всё сильнее.       «Сиире сегодня показал преинтереснейшую брошь. Перевёрнутая восьмёрка, махонькая, но так словно сверкающая на солнце. Сказал, что она была с ним всегда. Родителей своих он, как и я, совсем не помнит. Пожалуй, между нами есть нечто схожее. Возможно, даже больше, чем показалось сперва».       В памяти всплыл отчётливый образ постамента в Мондштадте с лежащими рядом с дневниками символами Проводников. Значит, тот знак бесконечности принадлежал Сиире. Что ж, весьма иронично, беря во внимание их с Ригель охочесть до денег.       «Бонанас, та что восхитилась моим вкусом в одежде, изъявила желание познакомиться ближе. Её мягкость и восхищение любым моим действием подкупили. Она всё бросалась в меня комплиментами, да так льстиво и методично, что я, не выдержав, предложила подобрать и ей что-нибудь. Восторг в её взгляде окупил все затраты. Да, я слаба на лесть, как верно заметил Сиире. Но только искреннюю! А это я чувствую отлично. Огненная дама сперва проходилась по нам надменными взглядами, вскоре вдруг заявилась самолично одним томным вечером, мешкая и увиливая от прямой просьбы подобрать и ей что-нибудь. Конечно же, вид новых одеяний Бонанас (Сиире даже внёс свой вклад, предложив корсет в форме своей же броши) вызвал в ней зависть. Прекрасное чувство, если его испытывают по отношению к тебе, и отвратительное, если наоборот. Я не отказала, хоть и не горела особым желанием. Выгода от подобной дружбы превышала все затраты. Индариас, так её звали, высказалась о предпочтениях немного — открытость, но не в излишке, и практичность. Ладность её фигуры позволила бы многое, выбор же в итоге пал на прямое платье с небольшим, но пикантным вырезом в области груди и бёдер. Наши споры продолжались долго: она всё настаивала на том, чтобы убрать вырезы, я же отказывалась менять изначальный эскиз. В итоге сдалась она. Ещё бы! Не родился ещё тот, кто одержал бы надо мной верх в упрямстве!       Первая же примерка привела Индариас в неописуемый восторг, а меня — возвела на пьедестал законодателя стиля. Кто бы сомневался! Сиире просит быть поскромнее, но ему ли, отпускающему весьма колкие комментарии в сторону всех подряд, учить меня скромности и манерам.       Поддержкой двоих я уже заручилась. Бородатый дикарь Босациус с четырьмя руками (наверняка отрастил, чтобы нахватать побольше бараньих ножек) польстился на богатый ужин и обещание бесплатной еды в обмен на защиту. Сонного лохматика Меногиаса, чем-то напомнившего Сиире обезьяну, увлекли рассказы о другом мире и заверения, что специально для него я подготовлю сборник рассказов о моём мире. Последний же, Алатус, пока остаётся самым неприступным. Возможно, придётся применить силу собственной красоты, надеясь, что даже боги не обладают защитой против неё».       Щёки загорелись при мыслях, что где-то среди этих бесконечных описаний тряпок я наткнусь на откровенную сцену. Так, про между прочим как неважное замечание. Вполне было бы в стиле Ригель.       «Заставили читать какие-то дневники. Первый из тех, кто прибыл сюда, оказался тоскливым романтиком, зачем-то вырезавшим громадный кусок, а в конце распалившимся трагичным письмецом о некоем страшном грехе. Остроте моего ума нет предела, но даже мне не понять, в чём здесь кроется проблема. Сиире начал верещать про важность сего открытия, якобы это может быть чем-то значительном и всё в таком духе, на что я отдала ему дневник и велела разбираться во всём самостоятельно. Пускай хоть раз поработает вместо сна.       Дневник Второго я забросила сразу: бесконечные описания мачт и музыкальных инструментов оказались даже преснее любовных терзаний Арктура. Как забавно было узнать, что Второй был в прежней жизни бродячим музыкантом. Лира под боком и ветер в голове — что за глупости».       Пальцы так и застыли, не перевернув до конца страницу. Лира. Бродячий музыкант. Три коротких и простых слова прокатились по сознанию, точно молния. Нет. Этого просто быть не может. Никак.       «Как же не может, когда внешность Призванных — для всех загадка», — усмехнулся внутренний голос.       Смешанные чувства накинулись, терзая и разрывая на части. Глаза всё бегали по короткой строчке, будто в надежде, что вот сейчас появится объяснение. Но его все не было. Вспомнилась и фреска из Храма Бури с тем самым безымянным бардом, так похожим на Венти.       Ах, Венти, почему же ты соврал мне и здесь? Твои губы, что когда-то сияли улыбкой; глаза, лучившиеся нежностью; тёплые руки, сжимающие моё лицо; даже проклятая лира — всё это принадлежало моему предшественнику?       — Всё хорошо? — Голос Кэ Цин заставил поднять взгляд. — Ты как-то вдруг побледнела.       — Давно не ела, — я не сдержала дрожи в пальцах, не успев спрятать их от внимательного взгляда Кэ Цин. На мою удачу, она сочла это признаком голода. Я же, откинувшись на спинку кресла, просидела в тупом оцепенении до самого её возвращения.       — Да что с тобой? — Мои ладони сжали руки Кэ Цин. — На тебе лица нет!       — Устала, — глухо отозвалась я.       Еда отвлекла. Ненадолго. Так, кинула минуты, как гроши бедняку, чтобы притупить болезненную пустоту. Я готова была сорваться и возмолить Кэ Цин принести все запасы вина, какие та только бы нашла, чтобы стереть все воспоминания. И почти сорвалась, пускай и понимала, что та не согласится. Фигурка парившей в вышине Паймон привела в чувство. Маленькая ручка поднялась, маша нам, и я, собрав все силы, улыбнулась, подняв и свою в ответ.       Работа и время не терпели отлагательств, настаивая вернуться к дневнику. Сумятица в мыслях мешала сосредоточиться, вынуждая по десятку раз перечитывать одно и то же предложение. Пока чудом, наконец, я не погрузилась в мир Ригель вновь.       «Третьего и Четвёртого читать желанием не горю. И почему одни мужчины? Неужто я первая женщина здесь? Как же понять тогда, что красивая леди, встретившая меня после смерти, была богиней? Наверное, мужчины просто нужны были здесь для тяжёлой и грязной работы: корабли, например; постройка зданий, или чем там занимался Арктур. Моё же предназначение — привнести в этот затхлый мирок красоту! Ах, как прекрасен будет Ли Юэ, когда я займусь им всерьёз! Но сперва нужно завербовать того пресного юнца.       Он оказался не так прост, как я думала. Молчалив, несколько скрытен, от попыток дотронуться до него невзначай смущённо увиливает. Ловлю его взгляды на себе, когда будто бы отворачиваюсь, но ничего больше. Пытаюсь болтать обо всём, даже притворяюсь глупенькой и слабой, прося поведать об ужасных чудищах, что скрываются в потаённых уголках Тейвата, и с досадой слушаю его не блещущие многословностью ответы. Ну ничего, возьмём измором.       Всё изменилось сегодня. После той церемонии (её описание займёт слишком много времени, и к чему оно? Отмечу лишь своё новое имя — Ригель. Очень мне к лицу, так изыскано звучит) мне дали кулон. С его помощью всякая магия, которую я и так почти не чувствую, станет мне не страшна. Больше прельстил блеск этой безделушки и изящность каплевидной формы, нежели свойства, из-за чего я решила носить его всюду. И как знак избранности, конечно же.       Так вот стоило мне вновь наведаться к этому грустному юнцу, он расцвёл на моих глазах. Взгляд прояснился, лицо уже не отпугивало болезненной бледностью, на устах даже появилась лёгкая улыбка. Вынуждена признать, что он недурен собой. Внешне походит на совсем ещё глупого мальчишку, хоть и утверждает, что старше тысячи лет. Но несмотря на это, есть в нём нечто притягательное, чего ещё не встречалось мне в других. Он нехотя расстался со мной. Я ощущала его взгляд, когда уходила. Мужчина, что смотрит вслед, — хороший признак. На сей раз он общался охотнее. Соизволил даже отобедать вместе. В уединённом местечке, так как опасался по каким-то своим печальным причинам тревожить людей. Сделаю замечание себе, что впредь следует быть осторожнее. Поймала себя на странном чувстве спокойствия рядом с ним. Это не к добру».        С десяток страниц Ригель вновь посвятила нарядам, сплотившим её с Бонанас и Индариас ещё крепче. Путанность мыслей и лёгкое раздражение от навязчивых попыток предшественницы утянуть в очередной бестолковый монолог вынудили пробежать по ним вскользь. Впрочем, и этого вполне хватило, чтобы заметить скрупулёзное выстраивание доверительных отношений с Якса. Ригель явно проникалась к ним искренними чувствами, почти перестав использовать в их адрес уничижительные прозвища по типу «сонная обезьянка» или «четырёхрукий болван». Теперь каждый Якса, за исключением Алатуса, упоминался сугубо по имени и с большой буквы.       «Решила дать юнцу другое имя. Сяо. Начала по наставлениями Лунь-Пуня учить язык и узнала, что это означает «маленький» и «почитающий родителей» и называла его так. Ему то ли понравилось, то ли нет, непонятно, но то, как он вечно упоминает КК и при любом удобном случае носится за ним, идеально описывает это имя.       </footnote>Бонанас и Индариас хотят устроить праздник. Босациус как всегда станет моим другом по кружке, а Меногиас предложит рассказать что-нибудь о Земле. Их удивляет моё равнодушие к магии, мол, мне бы беспокоиться об их мощных аурах. Я же только демонстрирую кулон и напрочь отказываюсь от какого-то там глаза. Плевала я на него. Предложили бы лучше новый способ уплаты налогов, а не устраивали пустой трёп.       Дела идут на удивление хорошо. Последняя неделя принесла две крупные сделки со Снежной. Тамошний Архонт (так тут зовут богов) настаивает на открытии банка под их руководством у нас. Сиире это смущает, якобы так они могут вмешаться в экономику. Меня же больше интересует сумма, которую предложат за такую дерзость. Если ею я окуплю безбедную жизнь на ближайшие лет сто, то без раздумий дам согласие. Пускай потомки разбираются с последствиями самостоятельно.       </footnote>Сяо стал куда покладистее, теперь и сам изъявляет желание прогуляться. Такие перемены в нём забавляют Бонанас и Индариас. Те перешёптываются всякий раз, стоит им застать нас вместе. Я же искренне не понимаю, что их так веселит. Пришлось объяснять, мол, мои попытки наладить дружбу никоем образом не связаны с чувствами. Я голова, а они — грубая сила. Вслух, само собой, подобного я не сказала, но, думаю, мы поняли друг друга.       Меногиас объяснил пресность Сяо. Нет, грубо звучит. Подавленность? Тоску? И то, и это, и многое другое. Мне стало отчасти жаль его. Не терплю мрачных мыслей и переживаний, они портят лицо, но поделать с собой ничего не могу. И писать про судьбу Сяо желания совсем нет. Пусть прошлое останется прошлым. Годы насилия и страданий по вине погибших Архонтов оставили в его разуме глубокую рану. Кулон же, как оказалось, избавляет его от мучений».       — Кэ Цин, — обратилась я к той. — Что происходит с мёртвыми Архонтами? Ригель пишет про их влияние на разум.       — Адепты и Якса изначально и были созданы как чистильщики, помнишь? Ты сама так назвала их. Несмотря на смерть, тела Архонтов продолжали испускать скопившиеся печаль и гнев.       — Да, это я помню, но неужели они так сильно вредят рассудку?       — Гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить. Из Якса в итоге остался всего один Сяо или же Алатус. Остальные не справились с безумием.       Я поблагодарила её и вернулась к дневнику.       «Я не писала ничего сюда почти месяц. И… и сейчас не знаю, с чего начать. Юнец, то есть Сяо. Причина моей внезапной рассеянности, кажется, в нём. Неприятно признавать это. От вездесущего взгляда Сиире не ускользнула перемена в моём настроении. Сказал, что я вдруг стала чаще улыбаться без причины. А я понимаю, что это от воспоминаний встреч с ним. Его голос — мягкий и… Нет, нет, нельзя даже помыслить о таком. Я совсем растеряла прыть и хватку, упустила важные сделки и плюнула на налоги. Сердце тянется к тем прогулкам с ним у старого дерева, а не как прежде — к деньгам.       Бонанас и Меногиас как-то переменились. Может, мне кажется? Сиире тоже заметил это, однако ничего дельного не сказал. Проспал весь вечер, бросив меня разбираться с кипой бумаг в одиночестве.       Дела не идут: противоречивые мысли — о Сяо, Меногиас и Бонанас — мешают сосредоточиться. Индариас всё чаще приходит одна. Уверяет, что Бонанас просто требуется отдых, я же вижу тревогу в её взгляде. Она ей совсем не идёт. Прежняя Индариас, уверенная и сильная, нравилась мне больше.       Все вечера перед сном занимают образы его прекрасного лица в свете звёзд и луны. Мы всё чаще остаёмся наедине, всё чаще молчим, не решаясь сказать вслух то, что терзает. Я давно поняла, что мои чувства взаимны, и всё же хочу дать ему время на то, чтобы раскрыться первым. Мне кажется это верным, правильным. Настойчивость и излишняя напористость не для него.       Сиире закатил скандал. Устроил мне выволочку с самого утра, похоже, нарочно встав пораньше по такому случаю. Гневался из-за моего равнодушия и отменённых сделок. На счету и без того предостаточно золота, к чему мне ещё? Им не расплатиться за любовь и покой. И всё же Сиире прав, мне стоит взяться за дела, как бы ни противилось сердце.        Он признался мне этим вечером. Описал все те чувства, что поселились и во мне. Благодарил за минуты тишины от кошмаров прошлого. Я сказала, что буду всегда рядом в час нужды, чтобы защитить его. Сердце впервые так сладостно билось. Крона гигантского дерева нежно шелестела листьями; ветер ласкал тёмные пряди. Я бы вечно глядела на его улыбку и горевшие нежностью глаза. Он явно неопытен, что придаёт ему особого шарма. Не верю, что могу даже помыслить о таком, но попроси он сбежать с ним, я, не раздумывая, ответила бы согласием. Попроси отказаться от денег — скажу «Да». Но он не говорит ничего подобного, только просит заботиться о самой себе. Не называет красавицей вслух — молчаливо восхищается, не отводя глаз. Не кричит о любви — крепко сжимает руку, помогая перейти реку. Ах, как сжалось в груди сердце! Сегодняшняя ночь станет бессонной, если я немедля не приведу себя в чувства.       Сиире всё докучает наставлениями и просьбами вернуться к делам. А я… а я лишь чувствую, как губы расплываются в улыбке, и прошу его позаботиться обо всём самостоятельно.        Индариас (вновь без Бонанас) заглядывала сегодня. Интересовалась, почему же я так редко стала проводить с ней вечера и где пропадаю всё свободное время. Солгала о недуге, что вызвал слабость и жар, приняла пожелания поправляться и вновь погрузилась в мечты о нём. Есть ли что-то запретное в нашей любви? Моя молодость не вечна, в отличие от его. Он охладеет, стоит первым морщинкам разрушить мою красоту, непременно охладеет! Ах, что же наделало моё беспечное сердце!        Бонанас и Меногиас ведут себя совсем странно. Стали отрешёнными, мрачными. Бонанас совсем не приходит за вещами. Меногиас не просит рассказов. Сяо молчит, не говорит о причинах столь резких перемен. Только заверяет, что всё образумится. КК давно не навещал. Пропал. Индариас и Босациус тоже. Куда все вдруг подевались?       Индариас сообщила об этом с утра. Тело Босациуса, растерзанное демонами, нашли неподалёку от стен города. Его застали врасплох, в то время как все остальные были на праздновании моего Дня рождения. Сяо вновь молчит. Бонанас и Меногиас по-прежнему не объявились. Сиире просит сохранять самообладание. Я же утешаюсь письмом и надеждами».       Каждая последующая запись становилась всё короче, скуднее, отрешённее. Я холодела, вчитываясь в разрозненные и уже не пестревшие обилием деталей предложения об ужине или новом платье. Ригель словно пыталась успокоить себя, забыться в том, что некогда приносило счастье, но лишь глубже погружалась на дно отчаяния.       «Индариас пришла ночью. Меногиас и Бонанас мертвы. Впали в безумие, убив друг друга. Так она сказала. Я спросила, почему же она не остановила их. Индариас разозлилась, рявкнула, что я ничего не понимаю, и хлопнула дверью. Сяо исчез. КК тоже. Один лишь Сиире остался со мной. Нам хватит денег, чтобы прожить в достатке до конца дней, поэтому я отошла от дел. Грудь колет, а из глаз льются, не переставая, слёзы.        Я получила то, чем все так восхищаются. Некий амулет или что это, меня не волнует. Отдала Сиире, сказала, что не нуждаюсь в нём. Жду Сяо. Давно не появлялся. Индариас тоже.       КК пришёл этим вечером. Был мрачен и зол. Говорил о контрактах. Я почти не слушала. Индариас мертва. Убита Сяо. Сяо до сих пор нет.        КК обвинил меня в корысти. Те контракты, что мы заключили ещё пять лет назад. Я уже и забыла, что использовала незнание местных себе в угоду. Снежная проверила все пункты, нашла сокрытые в тексте уловки, отказалась от выплаты процентов и узаконила собственный банк в Ли Юэ. На таких условиях, по словам КК, им удалось прийти к мирному урегулированию вопроса.        Не выходила из дома уже два месяца. Не помню, когда ела. Сиире спит почти всё время. Глаз отчего-то светится. Начали неметь руки. Внутри пустеет, но не от голода. Сяо не приходит. Никто не приходит».       Последняя запись заставила замереть, вчитываясь раз за разом в неё снова и снова.       «Кожа стала сереть. Пальцы с трудом держат ручку. Ноги отказываются ходить. Странно, но тревоги нет. Нет ничего. Я словно обращаюсь в камень. Хочется лежать, не вставать. Сиире спит уже неделю. Глаз сияет всё ярче с каждым днём».       Тошнота и ужас подкатили к горлу плотным липким комом. Я нашла всё, что искала. Нет, больше. Значительно больше.       — Что-то не так? — Кэ Цин посмотрела на меня. Когда наши взгляды встретились, та встревожилась не на шутку, прося объясниться.       — Что случилось с Ригель? — вместо ответа спросила я. Нужно было услышать официальную версию, прежде чем обнажить правду.       — Трагичная смерть от рук подосланных убийц. Их личности установить так и не удалось. Кто-то думает, что это была Снежная, с которой у Ригель не заладились отношения; кто-то, что желающий подмять всю экономику Ли Юэ под себя. Сиире спал в этот момент и не слышал попыток Ригель спастись.       — А где был Сяо?       — Кажется, на одном из заданий Моракса. Он ведь остался последним из Якса, что обязало патрулировать и свою территорию, и территорию погибших. С тех пор ничего не поменялось.       Всё встало на свои места. Быстро, как нужный ключ, что с лёгкостью входит в замок. Тошнота не пропала — усилилась от присоединившихся к ней отвращения и злости. Огонь в груди запылал, разлился по телу. Я же с трудом, куда большим, чем прежде, сдержала его. Ладони горели, желая сжаться вокруг шеи Архонта.       — Где тело Ригель? — выдавила я.       — Погребено под «Ваншу», у самых корней. Таким, по словам Моракса, было её последнее желание. Как и построить на том месте постоялый двор.       С моих губ сорвалось грязное ругательство. Ноги подняли, закружив в хаотичном блуждании. Нужно было срочно взять себя под контроль. Немедля. Позади застучали каблучки Кэ Цин, эхо разнесло её встревоженные оклики, когда руки толкнули массивные двери. Стены быстро сменились необъятным небом. Я едва успела отбежать подальше, когда ладони загорелись, осыпая пепел на редкий снег. Горечь и безысходность вырывались тёмным дымом с каждым рваным выдохом.       Суть Призванных, наконец, предстала передо мной во всей своей «красе». Уродливой, сочившейся вязкой ложью сквозь сотни зияющих дыр. Всегда должен быть тот, кто добровольно или по принуждению отыграет роль спасителя, обменяв краткий миг славы на вечное забвение. Смиренно, как и положено приготовленному на заклание агнцу.       Собственный путь к жертвенному алтарю ещё скрывал густой туман. Сомнения же, что ноги давно ступили на него, развеялись. Вот, к чему вёл Венти. И вот, для чего Чжун Ли так ловко подсунул зеркальце.       Кулак превратился в ладонь. Печаль сдавила крепкими тисками сердце. Руки Кэ Цин сжали мои. Её обеспокоенный взгляд блуждал по лицу. Голос спрашивал, не принести ли зелий. Паймон напротив молчаливо жалась ко мне. Слабость подкосила ноги, вынуждая осесть наземь.       Истина не принесла облегчения, но сделала куда больше — согнала пелену с глаз окончательно.

***

      Багровые глаза Рагнвиндра то и дело возвращались ко мне, глядя с настороженностью и даже некоторой тревогой. Его вопросы не заходили дальше моих коротких и односложных ответов.       — В итоге как поступишь? — Он, наконец, перешёл к делу. — Сил противостоять Фатуи у тебя не хватит. Цисин, как я вижу, происходящее пока что вполне удовлетворяет. В городе нет ни волнений, ни шума протестов.       — Было. И то, и то. Богатеи умеют затыкать рты тем, кто им невыгоден, — отозвалась я.       Голова гудела, начиная подводить и язык, и тело. Мысли терялись, слова забывались. Солнце успело описать дугу по небосводу и уже посматривало в сторону горизонта. Я же с лёгкой досадой осознала, что делать в Ли Юэ мне больше нечего. Рагнвиндр и многие другие, что прямо или косвенно подводили к этому, давно предрекали подобный исход. Никто не встанет против Фатуи. Не потому, что не готовы защитить меня или себя. В этом попросту не было никакой нужды. Польза от Снежной вынуждала закрывать глаза на многое, в том числе и их довольно резкие методы. Как оказалось, я и сама пришла к схожему мнению. Давно — оно едва ли всколыхнуло во мне гнев или обиду. Борьба с ветряными мельницами, как показывала история литературного героя, имя котрого давно позабылось, не приводит ни к чему.       И так ли плохи Фатуи, как настойчиво требовала считать собственная категоричность? От подобных сомнений она тут же взорвалась протестом, кидаясь в меня яркими, будто вчерашними, образами безжизненных глаз Уила или почерневшей ручонки Анны. Чувство предательства самой себя искривило губы в усмешке, что не ускользнуло от глаз Дилюка.       — Когда я говорил, что ты изменилась, то ещё не понял, насколько. Полный ответ вряд ли услышу, так хоть намекни — в чём причина?       Слова не желали складываться в полноценные предложения, только плавали и тонули в вязкой туманной жиже. Да и что было говорить? Вываливать всё человеку, который не избавит ни от тяжести уготованного, ни от тьмы позади? Обременять же тайнами ещё кого-то — означало только временное облегчение. Дилюку хватало и собственного прошлого.       — Кажется, я выбрала неверный путь, но сойти с него уже поздно. Слишком много было поставлено на кон.       — Тебе стоит размяться. Глаз при тебе? — Заметив мою растерянность, Дилюк добавил: — движение разгоняет кровь, а кровь питает голову. Я приметил одно уединённое место неподалёку. Там и продолжим разговор.       Паймон подбежала ко мне, жуя на ходу булку. Госпожа Голдет мягко улыбнулась, прося обождать с деньгами и принять ещё одну в качестве бесплатного угощения.       — Мне хватает на безбедную жизнь, хоть гости в Ли Юэ предпочитают останавливаться в более людных местах, — уклончиво сказала она.       Взгляд прошёлся по широкому балкону. Безлюдному. Дайнслейф не спешил заканчивать с третьей книгой. Сяо не спешил объявляться вновь. Нам предстоял неприятный и наверняка короткий разговор с его последующим предупреждением держаться подальше. Мне же хотелось удостовериться, что он знает правду. Истинную, а не ту, которую навязал Чжун Ли.       — Съешь и повеселеешь, — заботливо ткнула меня Паймон, протягивая булку. Я улыбнулась — или попыталась это сделать — и откусила немного. Не полезло. Едва ли я проглотила и кусок, прежде чем вернуть Паймон, сославшись на боль в желудке. Та, естественно, не поверила. Её тяжёлый взгляд прошёлся по мне, сама же она не проронила ни слова — поняла, что я попросту не в состоянии для беседы; я же не знала, с чего начать. Безжалостно и прямо заявить, что рано или поздно мы вынуждены будем пожертвовать жизнями ради великой цели или по моей вине? Не жестоко ли для пускай и рассуждающего не по годам, но ещё ребёнка? В противовес первому вспомнилось одно старое правило — «Ложь до добра не доведёт. Даже та, что во благо».       И я отложила тяжёлый разговор на то самое «потом». Дала себе отсрочку, ничуть не облегчая груза на сердце.       Земля под ногами обрывалась песком, устало скрипевшим при каждом шаге. По левую руку раскинулось бескрайнее море, греясь в лучах заходящего солнца. Тихий плеск волн не предрасполагал к резким движениям, слегка умиротворяя. Свежий ветер принёс далёкие запахи. В них улавливалось нечто знакомое. Частичка Мондштадта или чего ещё — сказать было сложно. Тягучая ностальгия успела протянуть свинцовые ладони к сердцу, стоило только поддеть крышку сундука с воспоминаниями.       — Грусть отложишь до вечера, — своевременно посоветовал Рагнвиндр. — Показывай, чему научилась.       — Только сильно не завидуйте, не каждому выпадает честь стать обладателем такой мощи, — сыронизировала я и, к собственному удивлению, заметила намёк на улыбу на лице Рагнвиндра.       Сознание сосредоточилось на образе лука; руки поднялись, вспоминая ощущение натянутой тетивы. Наконечник стрелы указывал чётко на Рагнвиндра. Страха выстрелить не было — он всё равно успеет отбить.       — Любому другому я бы ответил «и всё?». Для тебя же это настоящий прогресс. Причём, немалый.       — Спасибо. — Внутри всё сжалось от восторга, стоило заслышать похвалу.       — Но это лишь малая часть. Ты продолжаешь заниматься? Тело должно быть не слабее разума. — Дилюк окинул меня скептическим взглядом. — Вижу, что нет.       — Но есть стала побольше, — в оправдание мне вставила Паймон.       — Уже неплохо. Налегай на мясо.       — Это всегда пожалуйста, — вновь встряла та. — Знаете, сколько она сожрала вчера за ужином? Я столько за всю свою жизнь не видела.       — Эй, я ещё здесь вообще-то! — раздражённо воскликнула я. Огонь отозвался мгновенной готовностью к действию, расходясь от макушки до пят тёплой волной.       — Ну так слушай правду тогда, чего кричать? — изогнув бровь, съязвила Паймон.       Ладони сжали горячее древко. Желание отбросить оружие подальше продавила злость. Не на Паймон или Дилюка. На себя.       Я подняла остриё вспыхнувшего меча, молчаливо говоря, что готова. Багровые глаза сверкнули одобрением; руки в перчатках воткнули массивный меч в землю, даря время для обдумывания манёвров. Битва — это не шахматы, слишком уж много нюансов и внезапностей. Боковой взгляд заприметил отбежавшую на безопасное расстояние Паймон. Когда же та развернулась, я бросилась вперёд. Первый выпад был отбит с лёгкостью. Тяжесть меча Рагнвиндра едва не выбила мой. Тарталья брал скоростью, вынуждая больше отступать и защищаться; с Дилюком же подобное не сработает. Он, впрочем, нападать не спешил: замер в ожидании. Оценивал издалека.       Вторая попытка также обернулась провалом. Ожидаемым. Когда же Рагнвиндр вдруг пришёл в движение, в груди заколол страх.       — Не смей убегать, — будто прочитал тот мои мысли. Руки задрожали, ноги всё сделали сами под властью инстинктов. Я отскочила, наблюдая, как широкий меч впивается в промёрзшую землю. Жадно и глубоко. — Никогда не поворачивайся к противнику спиной. Держи оружие твёрдо, а не болтай в руках. Ноги. Помни, что они должны стоять твёрдо. Если чувствуешь, что не справляешься, сперва дай отпор, потом уже думай о побеге.       Жесткий и сквозивший холодом, голос Дилюка всё же вселил толику уверенности.       Я кивнула, давая понять, что готова. На сей раз настал черёд Рагнвиндра прощупывать мою защиту. Его тёмная, несущаяся навстречу фигура на мгновение выбила из-под ног почву, отчего лезвие пронеслось совсем вплотную к левой руке. Он знал, как и куда бить; знал, куда я отпрыгну и куда нанесу удар. От осознания этого и того, с какой быстротой и лёгкостью тот разрубил бы меня на части, кровь растеряла адреналин. Она уже не кипела, заледенев в жилах от ужаса.       — Не стой столбом! — прикрикнул Рагнвиндр, тормоша меня.       Желание ослушаться всех советов и пуститься в бега росло с каждой минутой. С чего я вообще решила, что сойду ему за равного противника? Тарталья, и тот бы не встал с ним на один уровень. А ведь сейчас наши вялые обмены ударами едва ли можно было назвать боем.       Паймон что-то кричала; биение сердца в ушах мешало разобрать слов. Когда же сквозь него прорезалось «Давай! Ну чего же ты?», дрожь чуть унялась. Окажись на месте Рагнвиндра настоящий враг, мне бы уже не пришлось надеяться на мягкость и терпеливое ожидание при каждом моём неосторожном шаге.       Челюсти сжались; пальцы обхватили древко покрепче. Тяжёлый меч отбил атаку, в багровых глаза мелькнул азарт. Дилюк не похвалил вслух — усилившийся напор выразил его одобрение. Дыхание сбилось, рваными выдохами вырываясь из груди. Огонь вновь ожил, осторожно прощупывая внутренности. Я позволила себе поддаться ему и с удовольствием углядела пробежавшее на лице Рагнвиндра удивление.       Радость, однако, быстро поостыла. Тот без усилий отбил удар, начав наступать и вынуждая все чаще уворачиваться. Шумное дыхание и усилившаяся дрожь недвусмысленно намекали на скорый конец. Острый укол бессилия вынудил попробовать напасть вновь, но Дилюк едва ли напрягся, ставя меня на место.       — Я же говорил. Тело сперва должно окрепнуть, прежде чем дать рукам взяться за оружие, — сказал он, когда я была вынуждена в который раз отступить, чтобы отдышаться. Капли пота стекали по лицу, падая в неглубокий снег или растворяясь в черноте земли. — Однако похвалы ты всё же заслужила. Эти месяцы пошли тебе на пользу.       — Сп-пасиб-бо, — выдавила из себя я и осела наземь. Паймон подскочила ко мне, то пихая остатки булки, то обтирая снегом щёки. Её старания возымели эффект: жар начал постепенно спадать.       — Теперь можно и поговорить.       Дилюк уселся напротив, скрестив ноги и не сводя с меня внимательного взгляда. В сердце вгрызлась тоскливая зависть — тот даже не запыхался и ничуть не вспотел.       — Я не знаю, что мне делать, — наконец, пробормотала я, понимая, что молчанием лишь оттягиваю неизбежное. — Кажется, что всё, что бы я ни делала или ни пыталась сделать, делаю неправильно. Понимаю, что нужно взять себя в руки, но как, если в итоге из них всё валится? Даже я сама.       — Смирись. Заставь себя смириться с прошлым, прости тех, кто причинил тебе боль, но не забывай её остроты и беспощадности. Холодную голову не одурманить ни ядом, ни сладкими речами, как чистое сердце не подчинить ложью. Ты сама идёшь по наводке тех, кого ненавидишь, но продолжаешь утверждать, будто всё то во благо. Ответь на простой вопрос — кому? Тебе или тем, кто давно сожран сырой землёй?       — Мне, конечно, — легко согласилась я. — Всё это уже давно сидит во мне, спасает только…       — Мечты о мести? — договорил за меня Рагнвиндр. Его губы искривила усмешка, взгляд затуманился печалью. — Можешь считать как угодно, но итог останется прежним. Легче тебе не станет, разорви в клочья ты хоть всех Фатуи до единого.       Нечто, зазвучавшее в его голосе, заставило съёжиться. Внезапная уверенность, что когда-то и Рагнвиндра сжирало то, что пожирает сейчас меня, дала сил спросить.       — Вы… ты тоже мстил за… отца?       Багровые глаза смерили меня долгим взглядом. В них не было злости или удивления, скорее, безмолвное подтверждение моему вопросу.       — Не иди по тому пути, в котором сомневаешься. Этот путь тернист, грязен и предсказуем. Думать ты умеешь лучше, чем драться, так используй это.       — Я дала обещание, — нехотя призналась я. — Идти на попятную уже поздно.       — Поздно для кого? Тебя и твоих убеждений? Не тешь себя надеждами. Против любого из Предвестников тебе не выстоять и минуты.       — С тем рыжим продержалась дольше точно. — Паймон явно хотела защитить меня этими словами, на деле же вышло больше похоже на снисходительное замечание. — И вообще она стала посмелее. Далеко до идеала, конечно, но я довольна и этим. А что такого? — удивилась она в ответ на мои возмущения. — Правду же говорю.       — Проводнику твоему я поверю, — усмехнулся Рагнвиндр. — Тебе же напомню о том, как губительно недооценивание врага. Предвестники не за пустую молву считаются одними из сильнейших носителей Глаз как в Снежной, так во всём Тейвате. Не прельщайся их мнимой слабостью. Кто бы решился посягнуть на твою неприкосновенность. Если не хочешь верить на слово, то рискни вступить с Тартальей в прямой бой. Не те обмены лёгонькими толчками, что сейчас тебе кажутся таковым, а настоящий. Твоим глазам предстанет его истинная сила, цена же за это зрелище будет высока — жизнь.       — Хочешь сказать, что он просто игрался со мной? — Я раздосадовано закусила губу, понимая теперь, как беспечна была всё это время, как легко отворачивалась от громадного чудища, а то дышало в самую спину.       — Мягко сказано. Ты для него не больше, чем закуска. Не в его интересах пугать тебя. Наверняка ведь предлагал вступить в Фатуи, я прав?       — И не раз, — честно призналась я.       — Он не отстаёт от неё, — хмуро подметила Паймон. — С тех самых пор, как мы встретили его братца. Навязал его нам, приплачивая морой.       — Надо же, так ты умудрилась сделать Тарталью своим личным должником. — Непривычно было слышать пускай и совсем короткий, но смех Дилюка, и одобрительное «Не перестаёшь удивлять». — Снежную можно восхвалять за ум и организованность бесконечно, как ругать за жестокость и алчность. По итогу все эти разговоры не приведут ни к чему.       — А если… — Я осеклась, ощущая, как от накатившего страха холодеют кончики пальцев. — Что если принять приглашение Тартальи и попытаться разрушить их изнутри?       — Уверена, что тебя, что открыто ненавидит их, Фатуи примут, как свою? —Лицо Дилюка не исказила ненависть или презрение. Напротив — он посерьезнел, внимательно слушая меня. — Ответ ты и без меня прекрасно знаешь.       — Может, переманить самого Тарталью?       — А он подаёт признаки готового предать Снежную? — Выждав немного и поняв, что добавить мне нечего, Рагнвиндр продолжил. — Не пытайся искать союзника в том, в ком не уверена. Бывали претенденты убийства Призванных, но и те под большим вопросом.       — Ты о Ригель? — Сердце сжалось от воспоминаний последних строк в дневнике.       — Не только. Цефей, тот, что попал две тысячи лет назад в Мондштадт, пал жертвой Декарабиана. Его тела так и не нашли. Память об освобождении Мондштадта хранится веками. Но стоило ли оно того?       — Хочешь сказать, что его подвиг был необязателен? Разве не для этого я здесь?       — Я не разбираюсь в Призванных, знаю историю каждого лишь поверхностно, поэтому ответить тебе беспристрастно не могу. До тебя и вовсе не приходилось думать о них так часто, как сейчас. Изредка вспоминал, гадая, застану ли век еще одного. В моём понимании их жертва была долгом. Однако какого было им в последние мгновения? Мне бы не хотелось для тебе той же участи.       Щёки покрылись предательским румянцем. Глаза засаднило от накативших слёз. Простые и совсем не возвышенные слова Рагнвиндра задели за живое. В них не было ни обещаний, ни клятв верности или долгих убеждений в собственной исключительности. Лишь то, что было необходимо сейчас — поддержка, обыкновенная и человеческая.       Паймон, растерявшая всякий интерес к нашим скучным взрослым разговором, успела отбежать, но вдруг остановилась, подняв на меня взгляд. Её улыбка вторила собственной проскочившей вдруг в самое сердце радости. Я была благодарна Рагнвиндру, как не была благодарна никому прежде.       Лоб упёрся в сырую землю. Подавив рвущиеся наружу слёзы, я лишь тихо поблагодарила его, в ответ получив призрачную улыбку и просьбу не дурить и подняться.

***

      Третий день подошёл к концу. Время неумолимо отсчитывало остатки мирного существования. Совсем как гильотина над оголённой шеей. «Ожидание смерти хуже самой смерти», — вспомнилось вдруг. До жуткого прекрасная фраза, которая описывала всю жизнь целиком. Сперва кажущуюся вечной, растягивающей каждый день, а затем вдруг резко выталкивающей тебя в серость и холодность неминуемого взросления. Если земные технологии ещё как-то могли внести блёклые, но всё же краски, то скудность в выборе развлечений в Тейвате то и дело окунала в действительность, как бы я отчаянно тому не противилась.       Дневник спасал, поглощая участившиеся и удлинившиеся изливания моей души. В нём крылись все потаённые страхи, чаяния и надежды на пару с бессчётными портретами Венти. Сжечь их, как самый первый, не поднималась рука. Украдкой, когда, бывало, минует полночь, я разглядывала их, любуясь широкой улыбкой и живостью глаз. Теперь я понимала, как Арктуру удавалось так рисовать Далию. Сердце управляло его руками, как управляло моими, надеясь вырвать из бумаги живое воплощение тех, по кому страдали мы оба.       Рука бессильно опустилась на стол. Душа выдохнула от чуть облегчившегося груза. Ригель осталась в памяти страниц и моей собственной в качестве назидания на случай, если ещё когда-нибудь решусь довериться Богу. Любому, будь то хоть самый мелкий и незначительный. Несколько листов были посвящены Рагнвиндру. Поддавшись странному порыву, я даже набросала его портрет. Быть может, тот, кому не посчастливится оказаться здесь после меня, встретит его потомков? Сперва те наверняка покажутся ему грубыми, отстраненными, однако же стоит только узнать их поближе, как он неожиданно наткнётся на мягкость и доброту.       Мне нечего было посоветовать своему ещё пока несуществующему наследнику. Только описать собственную жизнь во всей её непригодности и двуличии. Кто-то бы назвал подобное обыкновенной выгодой, я же не смогла смириться с этим, прекрасно понимая, что обрекаю тем самым себя на вечные терзания и одиночество.       Взгляд обратился к свернувшейся в клубок Паймон. Нет. Одинокой я точно не буду. Не с ней.       В окно ударил камешек. Отскочил от стекла и исчез, заставив вздрогнуть. Второй не заставил себя долго ждать. Огонь вспыхнул от раздражения. Снова он. Снова бестолковые разговоры, заканчивающиеся, как правило, дракой. Грани Глаза впились в ладонь. Я выскочила в коридор, сбежала по лестнице и распахнула дверь.       Вид Тартальи насторожил. Взгляд голубых горел безумием, как и прежде, но к нему примешалось и ещё что-то. Что-то совсем для Предвестника несвойственное. Бледность кожи в свете луны пугала неестественностью. В игравшихся с мелкими камнями пальцах, стоило вглядеться, угадывалась дрожь. Едва заметная и все же насторожившая.       — Доброго вечера, барышня. —Голос Предвестника, напротив, звучал твёрдо и так уверенно, что на мгновение я засомневалась, правильно ли угадала перемены в нём. Взгляд же, вновь пробежавший по дрожащим рукам, укрепил в изначальных подозрениях.       — Что с тобой? — настороженность спросила я, тихо закрывая за собой дверь.       — О чём ты? Я в полном порядке.       Его улыбка стала ещё шире, в глазах же по-прежнему горели незнакомые чувства.       — Только не говори, что пришёл уговаривать меня вступить в Фатуи. Ответ ты и так уже знаешь.       — Нет, что ты, с этой идеей покончено.       — Тогда что нужно? Решил придушить, раз уже не удалось склонить на свою сторону?       — Ах, вот какого ты обо мнения, оказывается! — Его мелодичный смех разнёсся с ветром, вынудив вновь вздрогнуть. — Как бы я мог посягнуть на жизнь самой Призванной?       — В таком случае я сдаюсь.       — Просто пришёл повидаться с другом. Нельзя?       — Когда это мы успели стать друзьями? — Я недоверчиво изогнула бровь, не до конца понимая, что происходит.       — Так мы, выходит, даже не друзья? — На лице Предвестника появилась вдруг такая искренняя печаль, что стало совсем не по себе. — А я надеялся хотя бы на это, раз уж мечты о тебе как о соратнике разрушены.       — С тобой точно всё хорошо? — Вопрос прозвучал глупо, как всегда звучал от тех, кто задавал его мне.       Тарталья не ответил, только развернулся к ограждению, облокотившись на него. Он вдруг стал таким жалким и потерянным, что невольно вызвал сочувствие. Неверное и обманчивое чувство по отношению к чудищу. Тогда отчего же именно его оно сжало сердце тугими тисками?       — Как Тевкр? Добрался? — Я осторожно подошла ближе, боясь, что вот сейчас, в это мгновение ледяные глаза вспыхнут до боли знакомым голодом и обратятся на меня. Однако они, тусклые и безжизненные, невидяще следили за бегом волн.       — Ещё пара дней плавания. Антон писал, что его постоянно укачивает. Но он сильный, справится.       — Это точно, братец у тебя — кремень. Повезло тебе с ним.       — Есть в кого, — усмехнулся тот. — Где ты пропадала весь день? Тебя видели возле дворца, затем у выхода из города. Что-то частенько ты стала убегать. Прячешь козырь в рукаве?       — Не в моих правилах откровенничать с врагами.       — Ранишь меня в самое сердце такими беспощадными словами. — Он вновь рассмеялся. Натужно и глухо, без капли веселья. — Скажи, а если я вдруг соглашусь перейти на твою сторону, что тогда? Что ты можешь предложить мне? — Вопрос вызвал шок и растерянность, наверняка отразившиеся на моём лице, отчего Тарталья внезапно оживился. — Снежная и Фатуи — это моя родина; люди, что взрастили меня; хлеба, что вскормили. Почему же я должен отречься от них ради твоих идеалов? Ну же, скажи?       — Тебе незачем, Аякс. Оставайся на своём месте. Ты идеально вписываешься в ряды Фатуи. — Я глядела на него, наконец, поняв терзающее его чувство. Отчаяние. Доведенное до крайней степени. — Моя сторона не даст тебе ничего. Я, как видишь, не могу похвастать ни силой, которую ты так страстно желаешь, ни деньгами, которых у тебя и без того в избытке. К тому же у меня уже есть те, кто придет на помощь.       Я ощутила, как уголки губ тянутся вверх при воспоминании о недавней встречи с Рагнвиндром. Это и называлось дружбой.       — Вот как. — Тарталья выпрямился. Его лицо растеряло всякую весёлость, что служила маской. Он вновь предстал в своём естестве — мрачном и пугающем. — В таком случае и мне больше нечего предложить тебе.       — В Фатуи такие проблемы с доверием? — бросила я вслед уже развернувшемуся Предвестнику.       — Доверие? Что за детский лепет? — Голубые глаза вспыхнули насмешкой, тонкие губы искривила однобокая улыбка. — Фатуи — не клуб по интересам. Мы в отличие ото всех прочих не ищем себе друзей, а прикладываем силы для собственного блага и развития.       — К чему же тогда был этот разговор? — Вопрос был задан, скорее, самой себе. На его ответ — хоть честной, хоть лживый — надеяться не приходилось. Однако последовавшая за ним реакция немало удивила.       — Проверял кое-что.       — И каковы итоги?       — Вскоре узнаешь.       Его силуэт поглотила тьма. Воздух ещё не успел прогреться, мне же, напротив, было так душно, как если ночь вдруг сменилась днём, а месяц — жарким июлем.       Холодная луна — единственное, что осталось от трёх сестёр — манила белоснежным ярким светом, очерчивая грани рваных облаков. Прекрасная ночь, послужившая отличным довершением третьего дня. Карандаш оставил финальный штрих на пейзаже с тремя лунными сёстрами, подписав его коротко «3».