Великий Древний

      На Джейса Мура было больно смотреть. Он столько лет провел в тени, прячась от мира в храме Ильматера, в надежде, что полуночный хищник не явится по его душу, что застыл от безысходного ужаса, когда хищник все-таки пришел. Прежде, Джейс никогда не видел его в живую, только жадно поглощал окружающие его персону слухи, и был поражен их встрече, даже не сразу осознав, кого видит перед собой. Он так и завис с тряпкой в руке, которой последний час старательно натирал алтарь, когда статный господин в накидке из чернобурки, вальяжно подошел к нему. Играя маленьким ножичком в руке, усыпанным мелкими опалами на рукояти, он демонстративно широко улыбнулся, показав застывшему Муру клыки, и откинув полы своего мехового плаща, опустился на каменную скамью напротив.       — Джейс Мур, верно? — Сказал он, не переставая улыбаться. Но от это улыбки по коже бежали мурашки. — Сын Виллиама Мура?       — Верно. — Сглотнул Джейс, отложив тряпку, и боязливо опершись на алтарь. Господин, при всей своей завораживающей красоте и внешней дружелюбности, казался Муру еще более опасным, чем говорил его отец. И дело было не в маленьком ножечке для писем, который, скользя по его пальцам, прятался в узкой ладони. И даже не в клыках, которые он, не прячась выставлял. Что-то недоброе, оценивающее было в его взгляде, он будто приглядывался к попавшей в силки дичи, и от этого становилось не на шутку не по себе.       — Что же, дорогуша. — Фыркнул он, притязательно оглядев собеседника. — Тебе наверняка известно, кто я такой. Поэтому обойдемся без лишних представлений, и перейдем к делу. — Джейс неуверенно кивнул, клыкастый господин, стянул с головы капюшон, и пригладив волосы, продолжил: — Твой отец определенно что-то натворил, от того ты и сидишь здесь затворником. И, насколько мне известно, грешок, что так тяготил его душу, напрямую связан со мной. Так и что же, не поведаешь мне об источнике своего страха? Пока я прошу по-хорошему. — Плотоядно оскалился хищник. Мур, поняв, что сбежать не получится, нервно закивал.       — Господин… — Джейс дергано втянул воздух, и заметив среди колонн еще одного гостя, сполз по алтарю на пол. В храм Ильматера пожаловал лорд Хэллсторм — покровитель белокурого вампира, и, хотя Мур видел лишь его рогатый силуэт, стоявший поодаль, и лорд Хэллсторм будто бы не намеревался вмешиваться, было понятно одно — теперь за несчастного послушника не заступятся и жрецы храма. Семья маркиза Ланческого рьяно поддерживала служителей Бога на дыбе, и, если бы тот пожелал вздернуть Джейса над алтарем, ему никто не стал был препятствовать. — Господин! — Взвизгнул Мур умоляюще. — Клянусь, я совершенно к этому не причастен! Когда это случилось, я еще даже не родился, и все, чем грешен, так это общей кровью с тем, кто предал вас! Но пощадите память моего отца! Он мучался до конца дней, ожидая, когда вы явитесь на его порог, чтобы сотворить с ним то… — осекся Джейс, но заметив загоревшееся в глазах вампира алое пламя, продолжил: — что сотворили… что сделали…       — Со мной. — Добавил хищник, не переставая улыбаться. Мур вздрогнул. — Что он вытворил? Это он продал меня Зарру? — Вампир вздернул подбородок, и улыбка на его точеном лице исчезла, сменившись на гневный оскал. Джейс замотал головой, и опустив глаза, ответил задрожавшим голосом:       — Я знаю немногое. Только то, что когда-то мой отец был главой совета законотворцев. И что он не ладил с вами. И как-то раз решил вас проучить, натравив на вас каких-то отщепенцев. А потом узнал, что вас убили, и очень раскаивался. Он не желал вашей смерти, он лишь припугнуть вас хотел!       — Ему удалось. — Хмыкнул хищник, скривив губы. — И что же, это все? Из-за этого он так трясся, и собственную семейку до смерти запугал? А что там о моем внезапном появлении на пороге? Что такого я должен был с ним сделать?       — А это… — замялся Джейс, чувствуя, как заболело его старое сердце. — Помилуйте, господин, мне едва ли известны подробности! Я помню лишь, как отец, надравшись причитал, что воздаяние его настигнет. Еще говорил, что стал свидетелем того, как ломается ваша судьба. Ему, вроде как, намеренно это показали. А потом… он вынужден был прикрывать лорда Зарра и его… слуг. Он показал ему что-то такое… я не знаю! Клянусь Ильматером, не знаю!       — Ох, не ной. — Закатил глаза вампир. — Я все равно не стану тебе мстить, какой в этом толк? — Он откинулся на скамью, и подбросил ножичек в воздух, тут же его поймав. — Твой отец был законченным идиотом, если додумался сунуться в замок Зарра, да еще и что-то там углядеть. Будь он жив, я непременно задал ему пару очень неприятных вопросов. А с тебя что взять? — Усмехнулся он с раздражением. — Наверняка твой папаша не распространялся, кто еще из этих напыщенных кусков дерьма были с этим выродком в сговоре. Да и сдохли они все давно, эти немые свидетели слома моей судьбы. Мне разве что на могилу остается плюнуть.       — Ваша правда, господин! Спасибо вам! Спасибо! — Запричитал Джейс, вытирая слезы. Он столько лет ждал, когда тот несчастный молодой судья, которого предал его отец, явится к нему и утащит в замок, где с полуживыми существами творят бесчестие, что теперь не мог поверить, что никакого воздаяния за грехи родителя не будет. — У меня дневник его есть. — Вдруг сказал он. Вампир заинтересованно хмыкнул. — Я сам, клянусь Ильматером, не читал его. Но быть может записи отца вам как-то помогут? Хоть так за его поступок расплачусь!       — Дневник, говоришь? — Пожевал губы вампир. — Что же… за неимением живого виновного, могут сойти и записи. Тащи давай.       Мур вскочил на ноги. Белокурый господин в накидке из чернобурки, отвел взгляд и отрешенно уставился в окно. Странно, но в этот момент, Джейсу показалось что жестокий хищник, чьим именем отец стращал его с рождения — плачет. Ну или, во всяком случае, безвольно глотает слезы, делая вид, что очень заинтересован изображением Бога на дыбе на витражных стеклах. Но разглядывать его Мур не решился, и попятившись к выходу к кельям, что есть сил припустил к скрытому в нише тайнику, где хранил записи отца.       Вампир сидел без движения, лишь иногда поглаживая гладкое ребро своего декоративного ножа, и казалось, на исчезновение Джейса, не обратил никакого внимания. Лик Ильматера, взиравшего на него с витража, потемнел, скрываясь в тени наплывших на город туч. Снова собирался снег, но опустившийся ледяным пологом полумрак, погасивший солнце за кусками цветных стекол, не был дурным знаком от разгневанного Бога. Напротив — храм отца страданий, впитав в себя осколки боли забредшего сюда гостя, ответил ему холодным покоем, приняв его жертву купели слез.

***

      «… это было немыслимо. Тех, что лорд Зарр звал претендентами на бессмертие, окружили того, кого им следовало сделать послушной марионеткой. Они еще не удостоились его дара вечной жизни и служили ему просто так. Но служили рьяно. Я взглянул на их жертву и обмер. Я узнал его, этого несчастного мальчишку, которого проклятые гурцы забили до смерти. По моей вине, но осознание моей причастности к гибели безвинного не столь потрясло меня, как-то, что я увидел дальше. Его тело белело в темноте, он был нагим, но все что врезалось мне в память — его сведенные ноги, вымазанные густой кровью. Невообразимо представить, но это был определенно он. Все это предстало передо мной ожившим кошмаром, ведь я был на его похоронах неделю назад, и готов поклясться, что видел его измученный лик в гробу, в окружении белых лилий. Слышал, как плачет его мать, и как проклинает судьбу отец. Видел тяжелое каменное надгробие с его именем на высоком эльфийском.       Разве такое возможно?       Может ли восстать из мертвых плоть, сохранив при этом живую душу? Разве он не должен был стать безмолвным кадавром, подобно тем, что ходят за нерадивыми некромантами? Но он был жив. Быть может, он прибывал в какой-то иной форме жизни, но определенно чувствовал боль. И боялся. Когда его палачи натянули цепи и приступили к своему грязному делу, я в этом убедился. Мертвые так кричать не могут.»       Астарион захлопнул сухие страницы, и швырнув дневник на столик, залез на кресло с ногами. Уже светало, и рыжее пламя гудящего камина тонуло в блеске предрассветных сумерек, уступая освещение комнаты его первым лучам. Маркус спал, и очень громко дышал во сне. Раскрывшись, и откинув одело, он медленно набирал воздух широкой грудью, и рвано выдыхал, хмуря брови, и будто пытаясь вырвать тело из оков мучительной дремы. Ему что-то снилось, и сжавшийся в комок эльф примерно понимал что. Пугающие своей силой видения неизвестного, невообразимого смертным разумом, снова мучали его, и Астарион, мысленно отгородившись от собственных кошмаров, с силой оторвал себя от мягкой обивки кресла, и стараясь унять дрожь в коленях, забрался на разогретую постель.       Маркус вздрогнул от его прикосновения и проснулся. Приглядевшись удостоверившись что это его любимый вампир, он снова закрыл глаза, позволив Астариону прижаться ближе. Эльф, потянувшись рукой к его лбу, осторожно убрал прилипшие к нему черные пряди назад, и приподнявшись, мягко поцеловал его в висок. Скользнув ниже, он так же невесомо коснулся губами его скулы, и выдохнув сквозь зубы, зарылся носом ему в шею.       Там, на алебастровой коже, отдающей жаром и невероятно притягательным запахом металла, различалась вереница одинаковых шрамов, и Астарион не справился с искушением в который раз попробовать их на вкус. Пройдясь по выцветшим меткам кончиком языка, и получив в ответ сонное мычание, он лег отказывающемуся пробуждаться Маркусу на грудь, и найдя пальцами еще один шрамик чуть ниже ямочки на шее, аккуратно обвел его коготками. Тифлинг отреагировал на это попыткой сгрести его в объятья, но он не позволил ему вжать себя в простыни, и увернувшись, снова подлез ему под руку, настырно поцеловав уже в губы. Ему очень хотелось, чтобы Маркус проснулся и сознательно обнял его сейчас. Уверил его, что теперь все хорошо, и то, что застыло выцветшими чернилами на страницах чужого дневника, навсегда осталось в прошлом. Головой он и сам это понимал, но израненная душа понимать отказывалась. Как и отказывалась принимать, что в момент его падения, на него глазели те, над кем он насмехался при смертной жизни.       — Любовь… — пробурчал тифлинг ему в губы, и наконец распахнул осоловелые глаза. Астарион поцеловал его крепче, и все-таки получил желаемое. Тяжелая горячая ладонь легла ему меж лопаток, придавив эльфа к вздымающейся бледной груди, и от разлившейся по телу волны тепла, он наконец ощутил так необходимый ему покой. Маркус ответил ему на поцелуй, и разомкнув губы, позволил облизать их, и шутливо прикусить кончик языка, спросонок не понимая, что на него нашло, но чувствуя, что все делает правильно. — Ты чего так рано? — Зевнул он, прижавшись щекой ко лбу притихшего эльфа. Астарион, не спавший с середины ночи, пригревшись в его нежных руках, устало вздохнул, и прикрыл налитые свинцом веки.       — Тебе снилось что-то. — Соврал он, не желая рассказывать, что его так растревожило. Маркус не знал про дневник, и ему хотелось, чтобы все так и оставалось.       — Снилось… — ответил тифлинг эхом, и зевнув еще раз, потянулся рукой к одеялу, которое отпихнул во сне, когда жар от камина стал невыносимым. Нашарив его пальцами, он подтянул одеяло ближе, и укрыв их обоих, снова откинулся на подушки. — Надо навестить Дали. — Сказал он на грани сна и реальности. Эльф кивнул, и вцепившись в него руками так, будто он сбежит, если расслабить хватку, прислушался к тяжелому стуку его сердца.       — Сходи. Я побуду дома. — Прошептал он, на самом деле не желая никуда его отпускать.       «Только не оставляй меня надолго» — хотелось добавить ему, но самолюбие не позволило. До некоторый вещей лорд Хэллсторм должен был догадаться сам.

***

      Далирия держала свою лавку в Нижнем Городе у рыбацкого причала, и была у местных обитателей на очень хорошем счету. Снабжая горожан качественными целебными составами, она очень скоро поправила свои дела, и теперь они с Латтаром могли позволить себе служку, работавшего в лавке днем, и покупку свежей крови у мясника, что очень сильно упрощало им жизнь. Зажиточные покупатели у Далирии тоже были, но жить на широкую ногу не входило в ее планы. Часть средств она отдавала Кине, не желая ссориться с главенствующей в Нижнем Городе гильдией воров, часть откладывала в сторонку, не позволяя себе лишних трат. И это было очень правильным решением, учитывая ее положение. Народ простит миловидной лекарше, принимающей пациентов ночью, некоторые ее странности, но не простит попыток возвыситься над прочими жителями района рыбаков и нищих китобоев. Далирия глупой не была, и прекрасно это понимала. Конечно, один влиятельный друг, делящий постель с ее истеричным братцем, у нее был, но надеяться на того, кого местные отбросы с придыханием звали «Вороном», она не могла. Он слишком сильно зависел от мнения Астариона, а у них с Далирией все еще были весьма натянутые отношения, так что, друг этот, был вариантом на случай, если все пойдет совсем плохо. Но пока, они с Латтаром и так недурно справлялись, и Маркуса по пустяками не дергали. Но видеть его в своем логове, тем не менее, были рады. И в особенности, вампиршу радовало, когда он приходил один.       В этот раз Маркус объявился после обеда. Его бесценное клыкастое сокровище, буквально вытолкнуло его из дома, сказав, что будет занят, и лучше бы ему не мешать. Тифлинга это немного смутило, но противиться он не стал. После их визита к Джейсу Муру, Астарион был какой-то притихший, но от попыток разговорить его агрессивно отмахивался. Маркус, решив не лезть ему в душу без приглашения, отступил, и вернулся к своим делам. Чертовы сны снова начали мучать его разум, и, хотя уже куда слабее, чем прежде, избавиться от их пагубного влияния ему очень хотелось. Поэтому он и направился к Далирии, не взирая на трескучий мороз и мелкую крошку, сыплющуюся с серых небес. Бодро прошагав через весь рыбацкий район, и распахнув двери лавки настежь, он поздоровался с мальчишкой у прилавка, имени которого никак не мог запомнить, и по-хозяйски проследовав вглубь некогда ветхого, но теперь вполне приличного строения, спустился в скрытый от посторонних глаз подвал.       Дали была на месте. Она как обычно, гремела какими-то склянками, и на явившегося на порог гостя обратила внимание не сразу. Латтар тоже был здесь. Он осторожно ссыпал горчичный порошок со стола в подставленный горшок, и увидев приветливо улыбающегося тифлинга, воодушевленно с ним поздоровался. Маркус театрально покланялся вампиру, и подставив щеку высунувшейся из кладовой Далирии, опустился на грубо сбитый стул, двинув его ближе к заваленному реагентами и сушеными травами столу. Оглядевшись по сторонам, он заметил в темноте еще одного вампира, затаившегося у стеллажа с жидкими составами, и узнав его, поприветствовал знакомца кивком головы. Вампир застенчиво улыбнулся, и поднявшись со сброшенных в кучу мешков с пахучими разноцветами, крадучись подошел к улыбающемуся ему нечестивцу. В свете одинокой свечи, горящей в углу над полкой с алхимическими приборами, мелькнуло его бледное лицо в обрамлении светлых волос, и Маркус, скоромно отведя взгляд, про себя подумал — «а мальчик-то, и вправду симпатичный».       — Себастиан, ты какими судьбами тут? — Спросил он отчего-то смутившегося вампира. Себастиан растерянно развел руками.       — А у нас сегодня день приемов! — Хохотнула Далирия, державшая в руках то, что она так настырно искала в закромах. — Или как там говорится? — Подмигнула она тифлингу, встряхнув бутыль из темного стекла в руках. Маркус, признав убойное пойло из Подземья, скривил губы.       — Дали… — вздохнул он, глянув на возникший перед ним глиняный стакан. — Я вообще-то за лекарством к тебе пришел! Не стыдно пациентов спаивать?       — Ничуть. — Хмыкнула вампирша, откупорив едкую помесь портвейна и настойки неизвестного происхождения. — У нас праздник, Маркус. От нас чудом отстали псы со Змеиной Скалы, а значит, переплачивать Кине за защиту от этих Тировских шавок не придется.       — Ага. — Фыркнул тифлинг. — Чудом. Чудо сидит перед вами. Можете не рассыпаться в благодарностях.       — Ну дела. — Выдал Латтар, и подвинув стул ногой, уселся рядом с Маркусом. — Лунным светом клянусь, ты прямо ангелом-хранителем для нас заделался!       — Я бы тебя расцеловала, — оскалилась Далирия, и наполнив стакан тифлинга шипящей выпивкой, поставила бутыль перед носом Латтара. — Но, судя по твоей расписной шее, прав на это не имею. Чужой ты, а мне с братишкой воевать не хочется. Мы, знаешь ли, собственники. Он мне ту невинную попытку с тобой, так сказать, подружиться и так все время припоминает. А ведь не было ничего. Ну что ты, голых эльфиек никогда не видел? И чего так истерить, спрашивается?       — Ну ладно вам. — Пресек дальнейшую попытку обсуждений его вампира Маркус. — Рассказывайте лучше, что у вас за время моего отсутствия нового произошло? Слышал я, кто-то тиамаск в город таскает, не ваша работа, часом? — Он с подозрением глянул на застывшего Себастиана. Тот помотал головой.       — Я веду дела только с тобой. — Ответил он, стараясь не сталкиваться с колдуном глазами. — Жду, когда твои изыскания дадут результат.       — Дадут. — Отмахнулся Маркус, с некоторой опаской потянувшись к своему стакану. — Но мои условия не изменились. Когда я создам противоядие от «черной крови», получат его только те, за кого я могу ручаться. Только те, кто точно на моей стороне. Ваш Леон обойдется. Дай этому придурку фору — он опять войну развяжет. Так что, не обижайтесь. Я и так для дроу целое представление устроил, чтобы конфликт погасить. Второй раз я в это не полезу.       — Да и черт с ним! Вот уж за Леона не обижусь. — Процедил Латтар, с трудом проглотив обжигающую жидкость. — Да и знаю, что нас ты не обделишь, мы же почти семья. — Подмигнул он Маркусу. Тифлинг расплылся в улыбке, окончательно смутив Себастиана, у которого на языке вертелся вопрос, задать который он не решался. Пока не решался. Но все шло к тому, что разговор этот все же случится.

***

      «… мое соучастие отрицать бессмысленно. Теперь я во власти лорда Зарра, и вынужден делать то, о чем он любезно меня просит. Боги. Ведь этот мальчик не единственный, кому суждено было пережить насильственные действия…       Канцелярит.       Неуместный в этой ситуации, но я не смею придать красок описанию этого злодеяния. И это не кончится, во всяком случае, не в мой век.       Моя попытка уйти от этого не менее насильственного союза оказалась бессмысленной. Вчера лорд Зарр передал мне кольцо с жемчужиной. То самое, которое во время заседаний покручивал на пальце мой несчастный судья. Это было предупреждением, и клянусь Богами, я не знаю, как стал бы объяснять наличие у меня украшения, что легло в гроб вместе с его владельцем, если бы кто-то заметил меня с ним в руках. Это было более чем красноречивое напоминание о наших договоренностях с господином Казадором, но на этом мой мучитель и соучастник не остановился. Он прислал мне послание вместе с этим кольцом, и больше мне не на что надеяться. «Рабам жемчуг не к лицу» — Гласило в послании. А ниже была приписка: «висельникам тоже. Но вам пока еще не о чем беспокоиться. Примите же мой скромный дар».       Прости меня, Астарион. Я раскаиваюсь, но ты знаешь, что раскаянье ничего не решает. Я должен существовать с этим дальше.»       Астарион уронил дневник на колени, и проглотив комок, плотнее закутался в толстый шерстяной плед, будто стараясь спрятаться в этом коконе от всего мира. В спальне все так же горел камин, было жарко, но его крупно трясло, и он громко стучал зубами, нарушая мертвую тишину укрытого мраком поместья. Время перевалило за полночь, стрелки на старых часах, неумолимо, как само течение жизни, со скрежетом двигались к центру циферблата, но Маркуса все не было. Белые стены, еще недавно дававшие ощущение защищенности, сдавливали грудную клетку, иллюзорно падая на нее как комья могильной земли, лишая возможности почувствовать хоть что-то, кроме холода и удушливого аромата погребальных лилий.       Астариону нечем было дышать, а перед глазами, сменяя друг друга, представали образы облезлой каменной кладки со вбитыми в нее цепями, скользкого от собственной крови пола, и чудовищ, со стертыми лицами, что рвали и рвали свою жертву в клочья, смеясь над просьбами сначала остановиться, а потом просто убить. Ему хотелось сбежать. Выпорхнуть, как душа из искалеченного тела, обратиться чем-то легким, невесомым, как крылья крохотного мотылька, и влететь в огонь, сгореть, чтобы согреться, и больше не чувствовать холодных оков на своих запястьях, и чужих грязных рук, впившихся в заледеневшую кожу.       Он вскинулся, и услышав в звенящей тишине, колючей лозой лезущей под череп, шум чьего-то присутствия, как обезумивший вскочил на ноги. Внизу кто-то ходил, гремел попадавшейся на пути мебелью, раздавал приказы слугам, и звал его по имени. И этот кто-то и был пламенем, способным разрушить цепи из льда и страха, опалить, но принести покой, выжечь всю скопившуюся боль огнем смоляных колодцев. И Астарион поспешил к нему навстречу, по пути стаскивая липнувшую к телу одежду, что душила его похуже стен и невыносимой пустоты, в которую он, обессилев погружался. Поспешил, чтобы сгореть. Сгореть, но наконец согреться.

***

      Маркус не понимал, как умудрился так напиться. В его планы подобное бесчинство не входило, но как это случалось обычно, произошло все как-то само. Домой он едва полз, опираясь на плечо взявшегося проводить его Себастиана, и был благодарен Богам за холодную погоду. Ледяной ветер, нагло забиравшийся под слои одежды, пробирал насквозь, но и без того горячее тело тифлинга, разогретое сильнее неведомой настойкой с легким привкусом портвейна, стойко переносило мороз, а в голове от трескучей свежести более-менее формировались мысли. Себастиану повезло меньше, и его грело только разошедшееся по жилам пойло. Оно же развязало ему язык, и он всю дорогу расспрашивал своего спутника об Астарионе, и даже невольно взгрустнул, когда услышал, что довольно скоро бледный дьявол поведет его под венец. Он все еще любил его, в чем Маркусу и признался. Тифлинга подобный поворот не удивил, и никак не расстроил. Он и сам любил его до безумия, и вообще не представлял, как можно его не любить, а потому, только понимающе потрепал расчувствовавшегося вампира по плечу, уверив его, что его судьба еще непременно ему встретится. Идеи ревностно отстаивать свое право на душу и тело возлюбленного у Маркуса не возникло. Все же он считал, что Астарион не вещь, которую можно взять или отдать кому-то, а потому выяснения отношений с Себастианом для него смысла не имели.       В дом он прокрался еще до полуночи. Астарион его не встретил, и тифлинг, кое-как добредя до дивана в большой гостиной, отключился на нем на ближайший час. Проснувшись все в той же тишине и полном одиночестве, Маркус, ощутив, что в голове немного прояснилось, заплетающимся языком приказал приготовить ему воду и мятный отвар, способный отрезвить и корабельного выпивоху. Лезть к эльфу в таком состоянии не хотелось, и он, несколько раз споткнувшись о ковер, с горем пополам дошел до гостевой купальни, где еще немного протрезвел и смог освежиться, приведя свое бренное тело в достойный вид. Поданный ему мятный чай с огромной дозой древесной щелочи, почти вернул Маркусу полный контроль над своим сознанием, и он, поморщившись от горьковатого привкуса отвара, поплелся по коридору к лестнице, стараясь не шататься и вписываться в повороты.       Проходя мимо гостиной, он зацепил краем глаза белоснежную фигуру, и признав в этой мраморной статуе возлюбленного, тут же сменил курс, направившись к нему. Он ожидал, что ему сейчас же прилетит за загул и откровенное пьянство, но вышло все совершенно по-другому. Астарион обвил его руками, ненадолго замер в его объятиях, и не дав ему начать оправдываться, за руку потянул к широкому дивану у остывающего камина.       Маркус ничего не понимал, да и не в состоянии был понять. Он чувствовал шелк его кожи, прикрытой лишь легкой тканью расстегнутой до живота рубашки, слышал его шепот, умолявший его согреть, и пьянел уже не от портвейна. Он сам не осознал, как придавил его, подмяв под себя, и подчиняясь его желанию получить свою порцию тепла, начал целовать его губы, сминая руками восхитительные изгибы его крепкого тела. Оно белело в темноте, и его гладкая, сладковатая на вкус кожа, расцветающая алыми пятнышками от нажима жадных пальцев, казалась сияющей от отражавшегося от нее лунного света. Он и сам казался каким-то призрачным, легким, по особому мягким, трепетно жмущимся к ласкавшему его любовнику, необычно тихим, будто чем-то напуганным, и ищущим просвет в поглощающей его тьме. Мотылек и есть. И Маркус, сквозь пелену так и не отпустившего его опьянения, млел от его трогательной нежности, и сам неосознанно старался быть с ним помягче сегодня.       Он целовал его долго, сгорая от желания и подстегивающего его возбуждения. Неторопливо ласкал его член рукой, улавливая его короткие вздохи, припухшими от бесконечных поцелуев губами. Разогревал его нутро мокрыми пальцами, пока его тело не стало податливым и расслабленным, готовым принять в себя изнывающую от вожделения плоть, и разделить с ним все грани этого похотливого удовольствия. Но двинувшись в нем, все равно услышал громкий всхлип, и почувствовав, как прекрасный мотылек задрожал под ним и сжался, попытался сфокусировать взгляд на его бледном лице, с мученически сведенными бровями, и мокрыми дорожками на щеках. Он плакал, но отстраниться от себя не дал. Умоляя продолжать и не оставлять его мерзнуть в одиночестве, он сам развел ноги, и подавшись навстречу, впустил любовника глубже. Будь Маркус хоть немного трезвее, он прекратил бы это и ночь закончилась бы иначе. Но достаточной сознательности оборвать их вымученную близость он в себе не нашел, и упав подавившемуся тихим стоном эльфу в плечо, плавно задвигал бедрами.

***

      Утром Маркус осознал, что натворил, и ему было чертовски неловко за свою несдержанность. Проснувшись на том же диване, в обнимку с трофейной рубашкой, он медленно сел, и вспомнив о всех событиях прошлой ночи, невольно передернул плечами. Образ нежного мотылька, иступлено ласкавшего его пышущее жаром тело, мгновенно возник перед глазами, и Маркус, высказав самому себе за неумение соображать головой, а не тем, что между ног, в подобных случаях, отправился искать Астариона.       Долго искать его не пришлось. Эльф восседал в будуаре, развалившись на кресле у повернутого к стене ростового зеркала, и задумчиво перебирал купленный в Глубоководье жемчуг. У его ног лежала рукопись в легком переплете, походившая на чей-то потрепанный дневник с вырванными страницами, которые, судя по всему, догорали в серебряной тарелке из-под фруктов, забытой у настольного подсвечника. Маркус, застыв в дверях, сначала покосился на дымящую горстку пепла, потом на истерзанную грубыми поцелуями шею Астариона, и поджал губы. Как бы он ни старался нежничать с этим восхитительным существом, запорхнувшим в его объятья прошлой ночью, вышло все же не очень хорошо. И за это ему тоже было немного стыдно.       — Любовь, мы можем поговорить? — Привлек он внимание эльфа, одарив его самым виноватым взглядом на какой был способен. Астарион, не отвлекаясь от распутывания длинной нити жемчуга, тяжелыми гроздями свисающего с его колен до пола, отрешенно пожал плечами.       — О чем, моя радость? — Спросил он без обиды, и наконец поднял глаза на Маркуса. — Если ты о вчерашнем твоем похождении, то и не о чем говорить. Ну перепил, с кем не бывает.       — Я не об этом. — Тяжело вздохнул тифлинг, и оторвавшись от дверного косяка, на который опирался, подобрался к увлеченному Астариону ближе. — Я помню смутно, но… ты что плакал вчера? Когда мы…       — Любовью занимались? — Улыбнулся эльф, вложив в голос все свое очарование. — Ну что ты, мой прекрасный, тебе показалось! Случается, что слезы сами по себе текут. Когда очень хорошо, или когда в первый раз чувствуется, что ты добрался… до нужного места. — Он перекинул нить с нанизанным на нее жемчугом через спутанный узел, и погладив крупные перламутровые горошины пальцами, улыбнулся теплее. — Вчера мне хотелось, чтобы меня пригрели, ты меня и пригрел. Разве что-то может быть лучше? Ну и чего мне, по-твоему, плакать тогда?       — Ну ладно. — Согласился Маркус нехотя, но приметив легкую припухлость его покрасневших век, задумчиво закусил губу. — Я буду внизу, хорошо? Приходи к завтраку, если хочешь.       Астарион замотал головой, и вцепившись в жемчужную нить пальцами, вздрогнул, что от взволнованного тифлинга не укрылось, но пытать его он не стал.       — Прости, золотко. — Больше не пересекаясь с ним взглядом ответил эльф. — Я не голоден.       Маркус повел бровью, но промолчал. Прикрыв за собой дверь будуара, он еще недолго постоял в коридоре, прислушиваясь к тишине, но так ничего и не услышал. Однако, он понял, что происходило с Астарионом в последние дни, и знал, что раз уж это началось, ничего уже не поделаешь. Теперь оставалось только ждать. Очень скоро его эльфа сорвет, но на их счастье, план на этот случай уже имелся. Все же происходило это не впервые, и всякий раз буря безумства и упорного самоистязания стихала одинаково успешно. Нужно было только помочь ему пережить рожденный в глубинах измученной души ураган, выступив и карателем, и героем в сияющих доспехах. И если к роли героя Маркус относился с определенным трепетом, то карателем быть не хотел. Но знал, что все равно ему не откажет.