Великий Древний

      Джахейра откровенно скучала.       Шум двора и разнаряженная знать, воркующая в одном углу и тут же растаскивающая сплетни по всем остальным уголкам Дворца Четырех, раздражала Верховную Арфистку до зубного скрежета, и легкое вино, что пенилось в ее стакане и щекотало язык пузырьками, совершенно никак не потворствовало улучшению ее настроения. Неудобное платье, в которое Джахейра залезла ради каких-то пары часов на празднике, путалось длинным подолом в ногах, и что хуже всего — лишало ее любой возможности ни то, что пронести с собой скимитары, тут и ножичек для фруктов негде было спрятать. Наряд, однако, сидел на ней хорошо, и подходящие к ней то и дело дворяне, рассыпались комплементами, расхваливая ее непревзойденный вкус. Джахейра, фальшиво улыбаясь, благодарила приторно восхищенных представителей высшего сословия, и откровенно смеясь про себя, представляла их удивленные рожи, если бы они узнали, что это платье пролежало в ее сундуке лет сто, а до этого и вовсе принадлежало какой-то злодейке, которую Верховная Арфистка прикончила в одном из своих походов.       Мероприятие обещало был масштабным, и к великому неудовольствию Джахейры, должно было растянуться как минимум до утра. После кровопролитной войны, практически уничтожившей город, Врата Балдура все же удалось восстановить, потратив на это два года, и теперь, день полноценного «возрождения» Порочной Жемчужины Побережья Мечей стал официальным праздником, отмечать который старались со всем присущим местным обитателям размахом. И все бы ничего, и это могло быть даже весело, но в этом году, инициативой эрцгерцога Рейвенгарда, герои, сыгравшие главную роль в побоище с абсолютистами, были приглашены на прием во Дворец Четырех, и от этого приглашения было очень сложно отказаться. Джахейра, во всяком случае, пыталась, но ничего не вышло. Сбежать накануне из города, да в те же Лунные Башни, ей не позволил лично заявившийся на порог старший Рейвенгард, по какой-то, только ему ведомой причине, уверенный в том, что бал с почти безалкогольным сладким вином и толпа притворно восторгающейся знати, будет куда более достойным времяпровождением для Великих Героев, чем возможность попросту надраться в таверне в хорошей компании. Джахейра его уверенности не разделяла, но обижать старавшегося для всех балдурцев эрцгерцога не стала. Достав из пыльного сундука на удивление хорошо сохранившееся золотистое платье, украшенное вышивкой из зеленых листочков, арфистка нарядилась, и потащилась в дворец в назначенный час. Скрывшись от зорких глаз шавок из «балдурского вестника», она вошла в освещенные магическими лампами залы, и умыкнув у юркавших туда-сюда слуг целый поднос с игристым, спряталась от назойливого внимания в ложе над головой играющего оркестра. До представления всех собравшихся геральдом и начала официальной части оставалось около часа, и морщившаяся от шипучей сладости во рту Джахейра, возвышаясь над быстро заполняющейся народом залой, высматривала в толпе одного конкретного союзника по приключениям, и демонстрации миру пренебрежения к подобным мероприятиям. Наконец узрев его недовольную физиономию, она поднялась с обитого бархатом стула, и всучив полупустой кубок первому попавшемуся служке, помахала рукой безучастному тифлингу, даже не старавшемуся делать вид, что он рад здесь находиться. «Вороненок», «малыш», он же — Маркус Хэллсторм, заметил ее, и улыбнувшись «мамуле Джахейре», практически направился в ее сторону, но вдруг спохватившись, огляделся, будто кого-то выискивая. Найдя пропажу, он развел руками, и виновато посмотрев на арфистку, покачал головой. Джахейра хмыкнула, и перевесившись через балюстраду, проследила за его взглядом. Там, почти у самого входа, толпились дворяне, что-то восторженно обсуждая, но их голоса тонули в задорных трелях оркестровой музыки, и она ни черта не могла расслышать. Приглядевшись внимательнее, арфистка наконец рассмотрела того, кто собрал на себе все внимание, полностью оттянув его от рогатого заклинателя. Рассмотрела и громко усмехнулась. Вампиренок наконец дорвался до славы.

***

      Все происходящее казалось Астариону хорошей театральной постановкой, в которой ему была отведена главная роль. Прикованные к его персоне взгляды, перешептывания и вздохи, приводили его в дикий восторг, и он наслаждался каждой минутой этой далеко не детской сказки, позволяя себе полноценно прожить распирающие его душу эмоции. Уже на подходе ко дворцу его окружили всевидящие ищейки из балдурского еженедельника, и, если бы не ворчавший под руку тифлинг, он бы даже позволил себе немного им попозировать. Несколько набросков они все же сделать умудрились, и Астарион терялся в догадках, что они там про него понапишут, но примерное содержание новостных колонок себе представлял. Витающее всюду восхищение, внимание и сонмы комплиментов, изрекаемые из уст тех, кого он прозвал «массовкой», отражали общее впечатление о его появлении на приеме, и именно такого эффекта он и рассчитывал добиться. Но «актеры», игравшие на вторых планах, мало его волновали. В роскошных залах Дворца Четырех, он встретил куда более важных действующих лиц, и разрешив себе наслаждаться предстоявшим спектаклем, лучезарно улыбался приветствующим их несомненно яркую пару дворянам.       Первым, кто привлек его внимание был грузный барон Хайкасл — владелец самого большого аукционного дома Врат Балдура, и член большого совета города. Барон, краснея ни то от преследовавшей его отдышки, ни то от затаенного гнева, искоса глядел на эльфа, в роскошных одеяниях, в особенности интересуясь брошью на украшенном бантом воротничке его блузы. Гигантский кроваво-красный рубин, восхитительно подчеркивающий карминовые радужки глаз белокурого красавца, подозрительно походил по описанию на тот, что загадочно исчез с корабля по пути из Мирабара, лишив владельца главного аукциона внушительной суммы золотом. Астарион его горящий злобой взгляд замечал, но бесстыдно игнорировал. Куда больше пыхтящего от негодования барона Хайкасла, его волновало внимание двух куда более нетривиальных персонажей, скромно стоящих в углу у витражных окон, и будто бы безразлично потягивающих вино из высоких кубков. Этих двух Астарион знал лично. Он часто наблюдал их в последние годы на закрытых приемах в замке Зарров, и прекрасно понимал, что они знали о всех делах Казадора, и вероятнее всего, пользуясь весом при дворе, помогали ему скрываться от воздаяния. Теперь Казадор был мертв, а его отродье, надев лучшие одежды из всех, что можно было отыскать на Побережье Мечей, сверкал оскалом и королевским рубином, имея такую защиту, о которую эти двое определенно сломали бы зубы. Дразнящий их колким взглядом эльф, прекрасно понимал, что побледневшие пособники его мучителя грезят о его внезапной кончине, но сам идти на конфликт не собирался. Личности это были определенно ублюдские, но на их счастье, развлекаться в те далекие деньки они предпочитали с Леоном, а потому некоторый шанс на их выживание оставался. Во всяком случае, пока они сами к нему не полезут.       Некоторую настороженность вызывало и то, что еще одной примечательной персоной на предстоящем балу был поседевший и осунувшийся посол Мирны, украдкой следящий за Маркусом. В том, что он здесь исключительно из-за него, Астарион не сомневался, и чувствуя напряжение исходящее от тянущего ухмылку тифлинга, был даже доволен этим раскладом. Напряжение вообще ощущалось, и эльф совершенно не питал иллюзий на счет фальшивых улыбок и потоков лести. Для всех присутствующих здесь аристократов, он был не более чем выскочкой. Причем выскочкой, негласно бросившей им вызов.       — Выпей. — Сказал ему Маркус перед выходом из дома, и протянул ему свежий отвар, отдающий крепкой горечью.       — Что это такое? — Скривился Астарион, но чашу принял.       — Противоядие.       — Ха. Думаешь меня попытаются отравить? Ну может, в теории, на меня бы и посмели покуситься, но разве кто-то в здравом уме будет воевать с тобой?       — Вряд ли. Я уверен в своем влиянии, но все же выпей. Не хочу, чтобы ты пострадал из-за моих амбиций.       Да, его здесь откровенно недолюбливали.       Возможно, если бы он, как тот же колдун из Врат Балдура, или Верховная Арфистка, натянул бы на себя маску исключительно героя-спасителя, к нему относились бы иначе. Но он решил отыграть эту роль по-другому. Как тот, кто не имея титула, глядел на других свысока. Как тот, кто посмел одеться в самые дорогие ткани, и продемонстрировать всему двору красоту на самой грани откровенности. Как тот, кто явился в этот храм лицемерия с огромным драгоценным камнем на шее, и совершенно не стесняясь, хвастливо выставлял свое великолепие на всеобщее обозрение. И он знал, что в иной ситуации, знатные персоны подобного вызова ему бы не простили. Когда-то, в прошлой жизни, он рассматривал их дела с точки зрения закона, и мог представить, насколько жестокой могла быть месть за подобное надругательство над их гнилой моралью. Но совершенно ничего не боялся. Самый страшный монстр из всех, кто находился среди разномастной толпы дворян, этой ночью, стоя перед ним на коленях, целовал его бедра, и клялся ему в вечной любви.       Его выходка и стала кульминацией первого акта этой воображаемой постановки. Маркус, не выдержав скользящих по силуэту его эльфа взглядов, тихих перешептываний, и скрывающихся за напускной дружелюбностью тайных желаний поработить, сломать, поставить на колени это прекрасное создание, что ворвалось на их праздник, в их мир, настолько нагло и настолько безрассудно, что Верхний Город будет обсуждать это событие еще с полгода, решил напомнить всем, что рядом со снизошедшим к ним с небес звездным всполохом с рубиновыми глазами, всегда бродит рогатая тень. Повернувшись спиной к наблюдавшей за происходящим Джахейре, он вернулся к купающемуся во внимании Астариону, и взяв его за руку, уложил его тонкие пальцы, украшенные сияющими колечками, на сгиб своего локтя.       Казалось бы, в этом жесте не было ничего не обычного, но только не для официального приема, где и наклон головы мог быть воспринят как знак внимания. Этот жест был как хлесткий удар, обращенный к заигравшемуся в дворцовый этикет обществу. Отрезвляющий и напоминавший, кто тут хозяин положения, и с кем аристократия, исходящая подслащенным игристыми напитками ядом, в случае неповиновения, напрямую столкнется. И выглядело это крайне убедительно.

***

      — Маркиз Ланческий лорд Маркус Хэллсторм и его спутник… — осекся геральд, заметив на себе испытывающий, но не угрожающий взгляд бледного дьявола. Маркус беззлобно улыбнулся. — Лорд Астарион Анкунин.       Эльф, склонив голову перед приветствовавшим гостей эрцгерцогом Рейвенгардом, спрятал рвущийся наружу смешок. Спектакль становился абсурдным. Настолько, что растерявшийся геральд повысил Астариона до лорда. Эрцгерцог, прикрыв глаза и кивнув, указал героям на их стол, который они делили непосредственно с самим Улдером Рейвенгардом. Там уже восседала Джахейра, скучающе теребящая ажурную салфетку в руках. Начало пиршества изрядно затягивалось, а голод уже вовсю давал о себе знать, подгоняемый доносящимися из глубин дворца ароматами изысканных блюд, и нервы арфистки понемногу сдавали.       — Чудное платьице, мамуль. — Услышала она гадский голос тифлинга за спиной. За ним скрип ножек отодвигающегося стула, и вот Джахейра уже наблюдала рядом с собой счастливого вампира, которому Маркус галантно помог сесть за стол, злобно зыркнув на подскочившего служку.       — Приветики. — Растянул губы Астарион. — Чудный вечер, правда?       — Ага. Восхитительный. — Усмехнулась арфистка, встретившаяся с насмешливым взглядом усевшегося меж ними Маркуса. — Что, вороненок, — бесцеремонно опершись локтем о стол, произнесла она, — впечатлен тем, что великая Джахейра натянула на себя платье? Лично я, больше поражена тем, что оно не развалилось за все эти годы. Удивительное качество.       — Признаться… — закусил губу Маркус, настраиваясь на их привычную саркастическую баталию, — я скорее впечатлен тем, что во времена твоей молодости уже умели вышивать. Это уже иголки изобрели, получается?       — Сука. — Без агрессии констатировала арфистка. Тифлинг беззвучно рассмеялся.       Речь Улдера Рейвенгарда, восхваляющая храбрых героев, живых — коих присутствующие в трапезной зале могли наблюдать воочию, и мертвых, в упоминание о которых для приличия выдержали короткое молчание, продлилась еще полчаса. Джахейра, перекидываясь с Маркусом колкими фразочками, выжидала, когда же наконец им что-нибудь подадут, и не оставляла надежды, что это произойдет как можно скорее. Астарион, чувствуя его ладонь у себя на бедре, игриво поглаживал его мизинец.       — Ну, что нового? Не считая его сиятельства на солнце. — Спросила арфистка, воспользовавшись паузой в долгом монологе эрцгерцога. Маркус, поймав щекотавшего его эльфа за руку, взялся играть с кольцом на его среднем пальце.       — Кошку завели еще. — Ответил он, нарисовав на ладони Астариона линию когтем. С Джахейрой они пересекались часто, и особого ничего интересного он ей рассказать не мог. Разве что о Бетси. О Бетси при последней встрече он упомянуть забыл.       — Спасибо не ребенка. — Хмыкнула Джахейра. Тифлинг закатил глаза. — А на родине-то, что у тебя творится? — Выдала она неожиданно. — Поговаривают, детишки герцога власть делить планируют. А ты что делать собираешься?       — Ничего. — Сухо бросил Маркус. — И все эти слухи меня веселят. Рассказать по старой дружбе почему?       — Валяй.       — Если те, кто чешет языками рассчитывают, что Мирна развалится, а Хэллстормы сами себя сожрут, то я их огорчу. Лет так через двести после ее основания, один дурак, взошедший на престол, решил вдруг, что разбавлять нашу кровь дело гиблое, и надо, стало быть, братьям на сестрах жениться. И длилось это благолепие лет двадцать, и казалось бы, вот-вот и наша семейка вымрет от кровосмешения. Но не вымерла, как видишь. — Заключил он, заметив, что Джахейра очень внимательно его слушает. — Появился герой — Эмиль-бастард. Вырезал всех Хэллстормов к чертям, обвинив в развращении добрых нравов и навязывании не верных паттернов, приведших этот край к моде на инцест. И сел на трон. Но видишь, какое дело, мамуль. — Хлопнул он ресницами и натянул ухмылочку. — Эмиль-бастард сам оказался Хэллстормом. Но так, как он ублюдок нагулянный, не дитя инцеста, и кровь в нем текла здоровая, семейство мое прекрасно восстановилось. Там и другие бастрады из тени вылезли. Вот и вышло — от больных избавились. Мирна цветет и пахнет. Хэллстормы у власти. Будто ничего и не произошло.       — Интересно, конечно. — Хмыкнула арфистка с сомнением. — А что до слухов о твоем отце?       — Отец и правда болен. — Безразлично ответил Маркус. — Но я точно знаю — избранного герцога никто не посмеет свергнуть. Конечно, если он умрет по естественным причинам, может произойти некоторая локальная борьба за власть. Настолько локальная, что в ней будут участвовать не более тридцати человек, если я ничего не путаю, и если за то время, что я не общался с братом, мое семейство не успело еще больше расплодиться. Так что не верь слухам, мамуля Джахейра. Те, что их таскают, ни черта не понимают во внутреннем механизме управления этим краем. — Подытожил он. Арфистка, кивнув, без слов согласилась с его доводами.

***

      Астариону хотелось танцевать и попросту тонуть в звуках музыки, и он никак не мог дождаться этого момента, нетерпеливо побалтывая содержимое серебряного кубка в руке. Там, вздымаясь алой пеной, плескалось далеко не красное вино, и он, отдав эрцгерцогу должное, иногда прикладывался губами к серебру со стойким запахом железа, и стреляя глазами в сторону беседовавшего с арфисткой Маркуса, делал маленькие глотки.       Тифлинг, дорвавшись до сочной дичи с томленными овощами, продолжал дружескую перебранку с Джахейрой, и, кажется, трапезную покидать не спешил. Будучи крайне плотоядным, он мог второй раз продать душу за хороший кусок вырезки, однако, вместе с насыщением у него изрядно поднималось настроение. Покончив с последним ребрышком, он, улыбаясь теперь уже искренне, вытер губы белоснежной салфеткой, и не прекращая обмениваться с арфисткой любезностями, сложил из нее что-то отдаленно напоминавшее бумажную птицу. Астарион, насмешливо глянув на него, ткнул тифлинга в лодыжку носком расшитой черным жемчугом туфли, и поймав на себе его внимание, взглядом указал на бальную залу.       Там наконец громче заиграл оркестр. Разрумянившаяся от легкого вина и непринужденного смеха стайка дворян, получив позволение от хозяина приема, понемногу потянулась к залитой сиянием тысячи магических свечей исполинской зале. Маркус, решив, что больше не может позволить себе мучать ерзавшего на месте Астариона ожиданием, в два глотка поглотил лимонную воду со льдом, поданную в пузатом хрустальном бокале, и подав ему руку, наконец пригласил его танцевать.       Бал открывался «Вальсом семи ветров». Маркус знатоком музыки никогда не был, но был очень хорошо знаком с тактом и ритмом, и вспоминая уроки Леммистреля, вел в танце очень уверенно. К тому же, произведение это, написанное для большого симфонического оркестра, могло тронуть душу даже не сведущего в тонком искусстве трактирщика, и улавливающий рождающиеся в волнующем сплетении звуков образы тифлинг, к собственному удивлению, непритворно ими наслаждался. Духовые инструменты, перекликаясь со струнными проигрышами, представлялись ему в виде сильного южного ветра, жаркого и пахнущего растущими в долинах родной Мирны полевыми цветами. Он, подобно тому, как Маркус ловил в танце изящные ладони эльфа, подхватывал северный бриз, холодный, как белый мрамор, и безжалостный, но укротимый горячими потоками, и вел его за собой, впуская в его душу звуки скрипок, и сплетаясь с ним неистовым вихрем, разбивал покой уснувших под штилем кораблей. Иные ветра, как ласковые нотки волн, прокатываясь по клавишам рояля, не могли заглушить бушующей стихии, и отступая в сторону, подобно тому, как кружащееся в вальсе дворянство, отступало перед увлеченной друг другом и чарующей музыкой парой, угасали в тишине.       Глаза Астариона сияли, и он, забыв про дворцовый этикет, крепче сжимал руку на темном бархате одеяния, не сводящего с него взгляда возлюбленного, и совершенно не удерживая регламентированной дистанции, с каждым кругом по скрипящему дубовому паркету, подбирался к нему все ближе и ближе. Казалось, еще немного и их тела соприкоснутся, выбив искру, и вызвав волну возгласов, удивленной такой бесстыдной откровенностью аристократии. Полы его роскошной накидки взлетали от плавных движений, и он, кружась с Маркусом в центре залы, чувствовал, как тот желает подхватить его на руки, прижаться губами к его губам, и сказать все, что безмолвно горело в его смоляных омутах, но не хочет портить ему праздник. А потому, сгорающий от любви миринский дворянин, затихая вместе с последними нотами, удаляющегося по струнам виолончели южного ветра, позволил себе лишь трепетно поцеловать его мраморные пальцы, и поклоном поблагодарив его за танец, тут же пригласить на следующий.       Дальше был полонез — единственное, что северяне решились взять у юга. Горячие ритмы танго воспринимались северной знатью как нечто пошлое, допустимое только в тавернах и публичных домах, и полонез, был своего рода компромиссом, позволяющим молодым дворянам чуть больше вольности, чем прочие, задокументированные до миллиметра танцы. Маркуса воодушевление ожившей аристократии забавляло. Выстроившись в две сияющие улыбками линии, разгоряченные быстрым вальсом, укутанные в шелка и парчу, в основном совсем юные создания, в такт веселой музыке, направились в сторону своей пары. Астарион не сдерживая счастливого оскала, стараясь не опережать свою линию, в шесть прыгучих шажочков, сошелся со своим тифлингом. Подцепив пальцами накидку, он присел в глубоком реверансе, и подав ему руку, оказался с ним в начале разноцветной, задорной вереницы. Маркус, глядя на свое спутника, сжал его ладонь, и в повороте, когда ведущая пара делала изящный круг, умудрился на долю секунды прикоснуться к его талии, бросая вкусу северян своеобразный вызов. Эльф уронил смешок, вспомнив, как жарко они танцевали в старом амбаре на окраине миринских пастбищ, и разойдясь с ним вплотную, коснулся спиной его руки.       После смены пар, он что-то напутал, и потерял Маркуса из вида. Покружившись с миленьким, как ему показалось, голубоглазым мальчишкой с цветочным гербом на одеждах, и перехватив руку высокой худощавой эльфийки, он все-таки нашел его, и не смог сдержать смеха.       Маркус танцевал с юной леди, одетой в розовое атласное платье, и краснеющей так, что ее пунцовая мордашка почти сливалась с ее алой шелковой накидкой. Казалось, что пальцы тифлинга, прожигают ее ладошку через перчатку, и она вот-вот одернет руку, но девица держалась стойко, одним лишь взглядом умоляя Маркуса не сжечь ее в пепел. Решив, что прекрасную деву надо спасать, Астарион, красиво подведя эльфийку к следующей паре, двигаясь в ритм с кружащимися по зале созданиями, подобрался к возлюбленному, и позволив маленькой леди сбежать, нырнул ему под руку. Маркус, встретив его хитрой улыбкой и перехватив его за талию, под пораженный вздох наблюдавшей за ними публики, позволил ему прогнуться в спине, придержав его гибкое тело на весу, и снова нежно сжав его пальцы, вернулся в рамки приличия.       После была мазурка, где ведущую роль он уступил эльфу. Астариону, с его легкостью движений, выдавать сложные элементы на обозрение всего двора было куда проще, чем Маркусу с его габаритами. Он вообще этот танец не любил, считая, что ему прямо-таки чего-то не хватает, но любоваться пируэтами его ловкого партнера ему это совсем не помешало. Астарионом и другие залюбовались, и тифлинг, проходя меж рядов той знати, для которых танцы уже считались чем-то сильно не по возрасту или не по статусу, слышал обрывки фраз, и светился от распиравшей его гордости. Да, этот восхитительно двигающийся, походящий на дикую кошку красавец с хищными глазами был с ним, он сам его выбрал, и почти дал себя приручить. Но обольщаться не стоило. Острые клыки, которые Маркус периодически чувствовал на своей шее, врезающиеся в кожу коготки и свойственное высшему хищнику собственничество были способны остудить любой пыл, но он все же не сдавался. Эта дикая часть его натуры, волновала сердце тифлинга не меньше, чем его ласковые прикосновения, и чарующий голос, говорящий ему о любви, а потому он готов был мириться и с опасностью, и с его разрывной, на грани исступления ревностью, но служить лишь ему одному. И дело здесь было далеко не в возможностях его прекрасного тела. Что бы там другие на этот счет не думали.       Последним танцем первого акта снова стал вальс, но на этот раз медленный, завораживающий протяжными нотами и легкой меланхоличной музыкой, забирающейся, казалось, под кожу. Он напоминал звездное небо над спящей долиной, шум колышущейся на слабом ветру травы, и еле слышную серенаду вдалеке, тонущую в красоте волшебной лунной ночи. Назывался он «Элегией возлюбленных», и будто заколдовывал своим звучанием, пробуждая желание прижаться к сердцу родного существа, собрать всю нежность с его губ, и потеряться в его объятьях до рассвета. Звук нарастал, прокрадываясь в глубины души, и тот, кто смог познать любовь, слышал в нем зов схожего создания, тоскующего по теплу самых мягких рук, и чувствовал невозможное желание сейчас же крепче обхватить ту самую ладонь, с которой ассоциировалось это тепло, прижать ее к щеке и забыть о всех бедах.       Астарион смотрел ему в глаза. Его взгляд иногда опускался с приоткрытым губам, умевшим так сладко произносить его имя, что ему хотелось в этот же момент податься им навстречу. Он слышал пульс, темной жилкой стучащий на белой сильной шее, ощущал трепет от мягко, но уверенно ведущих его ладоней, и понимал, что сгорает заживо посреди освещенной залы, по которой, как в музыкальной шкатулке, скользили притихшие пары.       Маркус глядел на него из-под густых ресниц и улыбался. Он выглядел умиротворенным, совершенно счастливым, и улавливая каждое движение, каждый неровный вдох эльфа, вел их обоих к пылавшей одержимой любовью пропасти. Оттуда уже не выбраться, но никто из них этого и не хотел. Пламя это не опаляло крылья. Оно позволяло их расправить, и паря на горячих воздушных потоках, вознестись над собой и над застывшим под ногами, опостылевшим миром, навсегда распрощавшись с тем, что когда-то разрывало души на осколки.

***

      — Я люблю тебя… — шептал ему эльф, на секунды разрывая поцелуй и снова сминая его губы. Перед заготовленными для горожан полуночными фейерверками, гостям праздника подали десерты, и теперь ласкавший Астариона язык был еще слаще чем прежде. — Люблю тебя… люблю… — уронил он с полустоном, и слизав с горящих губ Маркуса капельку малинового сиропа, поцеловал его глубже, крепко обняв за шею.       Тифлинг держал его под бедра навесу, прижимая к стене у арки, выходящей на маленький балкон. Все прочие гости собрались на большой лоджии, и на узкой лестнице, ведущей к этому неприметному уголку, кроме них никого не было. Эльф целовал его жадно и отчаянно, цеплялся за него коготками, царапая дорогую ткань его дублета, и на ней оставались хорошо различимые бороздки. Маркус отвечал ему с тем же напором, лишь иногда отрываясь, чтобы услышать, как сильно его сокровище его любит, и снова погружался языком в его горячий рот, сильнее вжимая его спиной в кирпичную кладку.       — Если бы ты мог понять, насколько это взаимно… — Шепнул он Астариону, жарко выдохнув носом. Эльф снова потянулся за поцелуем, но его возлюбленный не дался, и опустил голову ниже, коснувшись кончиком языка его шеи. У эльфа дернулся кадык, и Маркус, ощутив движение и обдав его кожу горячим дыханием, мазнул ее рядом заостренных клыков, ощутимых, как опасная бритва, приставленная к глотке, и колени потерявшего остатки самосознания эльфа крупно задрожали.       — Маркус… — застонал он жалобно, не обратив внимания на подкравшуюся к ним тень. Но тифлинг ее заметил.       — О-о-о! — Протянула Джахейра, поймав любовников в их укромном местечке. — Свято место пусто не бывает. Видимо не судьба мне побыть одной. — Хмыкнула она, покосившись на зашипевшего от досады Астариона. Эльф, почувствовав, как хватка Маркуса ослабла и ощутив землю под ногами, демонстративно прижал его к себе, и, вжавшись щекой в его грудь, вцепился острым взглядом в арфистку. — Ну ладно вам глазки мне строить! — Отмахнулась Джахейра, и выдержав убийственный взор вампира, отчего-то помрачнела, и тяжело вздохнула. — Я еще помню, что это. Мешаться не буду, вернусь к остальным, отыгрывать роль непревзойденной героини. Кто если не я? У кого-то храмы строятся, у кого-то студенты и лекции, кто-то в аду запропастился, а у кого-то любовь и телячьи нежности. Ну. — Пожала она плечами, и подняв руку к шее, будто рефлекторно прикоснулась к висящему на ней амулету — подарку ее давно почившего мужа. — Доброй ночи, мальчики.       Быстро развернувшись, так, что металлические украшения на кончиках ее кос стукнулись о ее лопатки, Джахейра поспешила оставить их наедине, наскоро спустившись с винтовой лестницы. Астарион, все еще державший тифлинга так, будто-то он убежит, открыл рот, чтобы что-то съязвить, но его прервал взрыв воздуха где-то над головой.       Стены вспыхнули цветными отблесками праздничного фейерверка, и Маркус дернулся от неожиданности, но тут же успокоился, напомнив себе, что они не на тракте, не в подземелье, и не в лагере врагов, а на балу в честь дня Возрождения, и это всего лишь разноцветные огоньки в небе, не имеющие никакого отношения к сокрушительным заклинаниям.       — Идем. — Улыбнулся он успевшему точно так же насторожиться Астариону, и взяв его за руку, увлек эльфа на балкон.

***

      В темных небесах рассыпались золотистые искры, освещая притихший от восхищения дворец, и сменяясь на расцветающие над головой красные, зеленые, серебристые вспышки, таяли в оседающей на землю дымке. Эльф, обхватив себя руками, прижался спиной к горячей груди Маркуса, и передернув плечами от ползучего холода, поднял глаза к мерцающему всеми цветами небу. Его короткая накидка, прикрывающая прозрачную рубашку совершенно его не грела, и он тихонько дрожал, ища спасения в горячих объятьях своего жаркого дьявольского отродья. Начало осени во Вратах Балдура никогда не баловало теплом, но руки Маркуса, обвившие его сзади, замечательно восполняли этот недостаток.       — Неужели… — начал он неуверенно, и извернувшись в согревающих его стылое тело тисках, повернулся к тифлингу лицом. — Неужели теперь всегда так будет?       — Как?       — Спокойно. — Пожал плечами Астарион. — Я имею ввиду, нам никуда больше не надо бежать, что-то искать и… наверно мы могли бы и правда просто жить. И это удивительно.       — Удивительно. — Согласился Маркус, и коснувшись губами его лба, замер.       — И я тут на днях подумал. — Продолжил эльф, потеревшись о плечо Маркуса щекой. — Раз мы планируем просто жить, радоваться, как-то развлекаться, спокойно спать, целоваться, когда захочется, заниматься сексом в своей постели, то может мне вернуться к некоторым давним делам? К очень давним делам, я хотел сказать…       — Хочешь в совет магистратов? — Опередил его мысли тифлинг. Астарион, вздохнув, поднял на него глаза.       — Ну… совет это пока громко сказано. В судейство я не вернусь, это точно. Однако, думаю принимать какое-то участие в делах законников вполне себе могу. — Мягко улыбнулся он. Маркус, забрался ладонями под его накидку. — Начну хотя бы с диссертации о праве… — он замялся. Звучало как-то нелепо.       — Начни. — Прикрыл глаза тифлинг, огладив его сильные плечи сквозь невесомую блузу. — У тебя выйдет. Там и совет тебе двери откроет. Ум у тебя светлый. В этих всех буквах закона ты разбираешься. Если нравится, то почему бы нет?       — Думаешь? — Астарион попытался найти в его голосе лесть или откровенную ложь, но Маркус был совершенно серьезен. — Тогда, я полагаю, что должен попробовать. Мне осточертело… — «клеймо подстилки» — метнулось в мыслях. Эльф прикусил губу. — Я попытаюсь. — Добавил он уже утвердительно, и поднявшись на носках, обхватил лицо тифлинга ладонями. — Только Маркус, — начал он вкрадчиво. — Прошу тебя, не нужно мне помогать. Я знаю, что ты по щелчку пальцев можешь устроить меня не только в совете магистратов, но и в городском совете при желании. Но я должен сам. Это важно для меня, и я надеюсь, ты ко мне прислушаешься.       — Любовь. — Вздохнул тифлинг, и накрыл его ладонь рукой. — Я никогда не стал бы оскорблять тебя этим. Ты достаточно умен, искусен во всем, за что возьмешься, и моя помощь тебе совершенно не пригодится. Если ты сам меня не попросишь, я не стану в это лезть. Обещаю. — Улыбнулся Маркус искренне, и от этой улыбки, у Астариона замерло сердце. — И я вообще в законах ничего не смыслю, чтобы к тебе соваться.       — Зато смыслишь в том, как их нарушать. — Усмехнулся эльф, и приподнявшись еще немного, сладко поцеловал его в губы.