Factory Settings

Глава 46

Стол Азирафеля кажется абсолютно неподходящим местом для размещения такой вещи, как Книга Жизни. И всё же этот стол смотрится более уместно, чем любой из постаментов на Небесах. Книга Жизни бурлит совокупностью динамичных, но в то же время неизменных частей, таких, что при первом взгляде кажутся очень подробными, но, если присмотреться к деталям, обнаруживают свою невозможность. Просто приподнять обложку — всё равно что открыть циферблаты мириадов небесных часов, где шестерёнки вращаются в поразительном и непостижимом замысле. Азирафель совершенно уверен, что эта книга, как и большинство других, содержит относительно пустую первую страницу. На ней ничего не написано, она лишь раскрывает некоторые особенности самой книги, о которых он не осмеливается даже догадываться. В окружении книжного магазина Книга Жизни выглядит не менее божественно, но присущие Земле суета и хаос кажутся для нее более органичной средой, чем отстраненная аскетичность Небес. Он не уверен, что в этом есть какой-то смысл, но решает, что это добрый знак. За неимением опыта обращения с личными записями Бога, Азирафель прибегает к стандартной практике работы с очень древними и потенциально опасными книгами. Он тщательно моет руки, надевает виниловые перчатки и бинокулярные очки, которые были изготовлены на заказ шестьдесят лет назад и с тех пор регулярно совершенствуемые разумным количеством мелких чудес, и для начала сосредотачивается на ключе перевода. Затем он снимает очки, потому что они были ужасной идеей, и использует для более тщательного ознакомления с аннотацией свои истинные органы чувств. Азирафель свободно владеет всеми языками мира, кроме французского. В список входят и все мертвые языки, а также первый язык ангелов и региональные диалекты демонов. Но знать — не тоже самое, что выучить, и именно поэтому он разучился французскому, хотя в то время только предполагал, что осознание этой разницы лишь улучшит его представление о человечестве, и ничего более. Нет ничего удивительного в том, что язык Бога сложен. Немного более удивительно, что он дается ему легче, чем французский, но об этом необязательно кому-нибудь знать. Хотя, возможно, когда-нибудь он всё же расскажет Кроули, просто чтобы тот мог от души поглумиться на этот счет. Чувство времени продолжает исчезать, пока расшифровка Божьего ключа перевода не достигает того этапа, на котором Азирафель может приступить к начальному осмыслению первого фрагмента книги, выбраного им для перевода. Он собирался начать с имени Рафаеля, вернее, с содержания имени Рафаеля, но быстро понимает, что это слишком сложно. Поэтому он начинает с первой строки: «Я есмь Бог, Творец и Разрушитель, Начало и Конец, и во мне пребывает всё, и во всём буду пребывать я». Он понимает этот язык так, как понимает большинство языков, то есть интуитивно. Но это означает, что перевод больше основан на передаче чувств; есть много такого, что можно только ощутить, и каждое слово связано с чем-то большим на протяжении всей книги. Бог. Это единственное слово, которое не связано ни с чем, несмотря на линии, связывающие его со всем. Бог всегда дискретен. Его отвлекают несколько раз. В какой-то момент Азирафель замечает, что Мюриель принесла ему кружку с какао, которое остается остывать. После приходит Кроули, и Азирафель выходит из состояния отстраненной сосредоточенности, когда на его плечо ложится рука. — Глаза светятся, ангел, — говорит ему Кроули. — Да? Кивок. Что ж. Это не совсем обычно для него, но, опять же, ничего из этого не является обычным. — Я чувствую себя хорошо, — говорит он, потому что так и есть. — И я думаю, что делаю успехи. — Ясно. Что ж, я собираюсь пойти и воспрепятствовать воле Сатаны. — О, будь осторожен! Может быть, мне стоит пойти с тобой? — спрашивает ангел, хотя мысль о том, чтобы сейчас оторваться от книги, почти невыносима. — Я сам управлюсь. Вернусь к обеду, — говорит Кроули. Обед? Ведь время уже давно за… если только не наступил следующий день? Азирафель понимает, что в ловушке, но, с другой стороны, разве могло быть иначе? Он кивает в знак согласия и отпускает Кроули, полагаясь на то, что тот будет держаться в рамках своих возможностей. В конце концов, он препятствовал воле Сатаны на протяжении многих тысячелетий. Так же как Азирафель, вопреки всему, препятствовал воле Бога. А сейчас перед ним лежит подобие Её дневника, и он изучает его в поисках способа продолжать препятствовать. Но от его внимания не ускользнуло, что нет ни малейшего шанса, что это была случайность. Несмотря ни на что, это внушает ему надежду. В глубине души он просто не может поверить, что выхода не существует. Что единственная цель творения — служить некоей масштабной шкалой, отмеряющей добро и зло, воздающей по заслугам и карающей. В этом должно быть что-то большее. Даже если Бог уготовила Конец, он отказывается верить, что Она не допустила возможности чего-то иного. — Хорошо, Господь, — бормочет он, глядя на сияющие страницы. — Полагаю, это то, что я получил за все свои просьбы дать мне что-то, с чем можно работать… Слово «вещи» в первом предложении становится его следующей отправной точкой, так как в нём он находит множество других понятий. В том числе базовые элементы вселенной, а затем вещества, которые приводят его к воде, и вот он уже подбирается к тому, что имеет отношение к текущим событиям. Или, по крайней мере, он на это надеется. Он не смеет что-либо менять. Если слухи о свойствах книги хотя бы отдаленно правдивы, то случайное удаление из мироздания всего существования воды… ну. Значительно ухудшит ситуацию. Азирафель отмечает, что у него слегка дрожат руки и болят глаза, поэтому решает, что ему стоит передохнуть. Оторвавшись от чтения, он обнаруживает рядом с собой кружку свежеприготовленного какао и Кроули, прислонившегося к ножке стола и изучающего карту. — Кроули? Как давно ты вернулся? — спрашивает ангел. — Не так давно. Просто заскочил перед тем, как мы перемахнем через Атлантический океан, — говорит он. — Какое, по твоему мнению, самое проклятое место в Соединенных Штатах? — О, даже не знаю, мой дорогой, вариантов множество. — Да, в этом плане немного сложновато остановиться на чем-то одном. — Ну, я полагаю, что усилия Ада базируются на погоде. Флорида? — рассуждает он. Кроули кивает. Затем он указывает на какао. — Тебе стоит это выпить. Ты слегка светишься. Азирафель слегка польщен, но вдруг понимает, что Кроули выражается не метафорически. От него исходит слабое свечение, освещающее его одежду и задерживающееся на кончиках пальцев. Ярче всего оно там, где он прикасался к книге, листая её страницы. Прочистив горло, он сосредотачивается на том, чтобы пригасить свет внутри себя, и берет в руки какао. Эффект заземления от выпитого почти мгновенный. Он закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Кроули не сводит с него пристального взгляда, но ангел не возражает. — Ну, как продвигается дело? Азирафель вздыхает. — Медленно, — признается он. — Но, думаю, я делаю успехи, хотя пока не понимаю, что с этим делать дальше. Кроули кивает, затем встает, чтобы тоже заглянуть в книгу. — Для меня это по-прежнему не имеет никакого смысла, — подтверждает он. — А я всё ещё не понимаю, почему это должно иметь смысл для меня, — отвечает Азирафель. Один раз начав, он обнаруживанет, что уже не в состоянии не хвататься за обыденную простоту своей теплой кружки. — Ты — книжный ангел, — говорит Кроули. — Ангел книг. Если бы я ставил на какого-нибудь ангела, который может понять любую книгу, то ставил бы на тебя. Тепло наполняет его по совершенно другой причине. Ему так не хватало этого, так не хватало Кроули, очень. Ему не стыдно за это, хоть тепло и сопровождается волной ужасного чувства вины. Вот уже дважды он стал виновником гибели Рафаеля. В первый раз, когда он спровоцировал все эти вопросы и возражения, которые привели к его падению, и теперь снова, когда он посодействовал возвращению Кроули только для того, чтобы тот даже не помнил о… Он отгоняет эту мысль. Сейчас у него нет времени с этим разбираться. — Я не ангел-писарь, — говорит он вместо этого. — Книга Жизни была доверена Ханиель, которая является таковым, а до этого — Азраилу. — Смерти? — скептически спрашивает Кроули, поднимая брови. — Небеса доверили Смерти вещь под названием Книга Жизни? — Азраил тогда ещё не был Смертью, — возражает Азирафель. — В любом случае, книгу ему доверила Бог, а не Небеса. — Да? Тогда почему Азраил её не прочитал? — спрашивает Кроули. Азирафель задумывается. — Ну… возможно, и прочитал, — рассуждает он. — В конце концов, никто до конца не понимает, как он превратился из… ну, ты понимаешь, а потом в… ну, ты понимаешь. Не то чтобы он пал. Официальная позиция Небес по этому поводу всегда была такова: это часть Великого Плана и никто не должен задавать вопросов. Они одновременно снова смотрят на книгу. Кроули заговаривает первым. — Тебе не обязательно продолжать читать, — говорит он. Азирафель думает о конце света, о разрушениях и страданиях, думает о Рафаеле и обо всех воспоминаниях, которые потерял Кроули. Он также осознает, что его мотивы не совсем бескорыстны. Но даже не будь этого, он не думает, что сможет сейчас остановиться. Он уже чувствует сильное желание вернуться к книге, копнуть глубже, понять те шепчущие части всего этого, кажущиеся такими манящими в своей недосягаемости. — Не волнуйся. Если покажется, что расшифровка оказывает пагубное влияние, я прекращу, — обещает он. Кроули кивает, но при этом не выглядит менее обеспокоенным. — Тебе лучше отправиться во Флориду, — напутствует Азирафель. Он продолжает прихлёбывать какао, откинувшись в кресле и стараясь совсем не светится до тех пор, пока Кроули не отправляется, довольно неохотно, в путь. Тогда он быстро отставляет кружку и возвращается к делу, внезапно испугавшись, что те крохи понимания, которые ему удалось приобрести, ускользнут из его рук, если он отвлечётся слишком надолго.