Это наш город!

Год спустя...

Паша

— Паш, помой бутылочку, пожалуйста! — жена суёт ему в руки детскую бутылку и снова переключается на малышку. — Конечно... Струя ледяной воды обжигает руки, но Паша терпеливо намывает бутылочку дочери. С горячей водой здесь бывают перебои, однако сейчас это не вызывает столько эмоций, сколько было год назад. Привыкли. Закончив с бутылочкой, Семёнов решает домыть и остальную посуду, которой скопилась целая гора. Таня хорошая хозяйка, но последние полгода всё её время занимает Ульянка – их дочь, которая родилась уже здесь, на острове. Сама того не зная, на остров Татьяна приехала будучи уже на третьем месяце беременности. В Петербурге её организм не соизволил подать сигнал об изменениях. А, может быть, это она, увлечённая погонями и расследованием, не обратила внимания на его знаки. В любом случае, им сказочно повезло. Повезло, что несмотря на все стрессы, травмы и ранения, девочка родилась. И родилась здоровой! — Пашка, ты такой молодец! — Жена неслышно подошла сзади и обвила руками его голый торс, уткнулась губами в спину. — Я тебя так люблю... Его особенный запах заряжает энергией и силой. Хотелось обнять и стоять так вечность. С ним. С таким родным и... таким живым. Однажды она его чуть не потеряла. Год назад, когда на её глазах его безжалостно расстреляли. Не его. Но, при воспоминании, до сих пор бросает в пот. Она не злится за то что не предупредил, за пережитый ужас и боль. Так было нужно. В его смерть должны были поверить. Иначе, убили бы по-настоящему. — И я тебя люблю. Очень. Не разрывая её объятий, Паша разворачивается и крепко прижимает жену к груди. С ней он счастлив. Ради неё всё это. Инсценировка, побег из Питера, мирная жизнь на этом осточертевшем острове. Ради Тани, а теперь ещё и ради дочери. Сам бы он ни за что не уехал. Сдох бы в этой чёртовой войне, но не сбежал. Жизнь учит расставлять приоритеты. Выбирать. Раньше бы он без колебаний выбрал работу. Сейчас выбирает Таню. И если бы он сделал другой выбор – никогда бы не увидел дочь. Ульянку. Малышку с такими же светлыми волосиками как у Тани. Свидетельство их большой любви и всеобъемлющего счастья. Ради своих девочек он согласен жить на этом острове вечность. Лишь бы с ними всё было хорошо. — Тебе здесь не нравится? Татьяна словно мысли читает. — На кухне? Очень нравится! Уютно, пахнет вкусно, еда в холодильнике. Татьяна улыбается и несильно припечатывает ему кулаком по рёбрам. — Вот, едой здесь даже не пахнет. Потому что кто-то так и не съездил за продуктами! – без упрёка, просто констатация. — Разрешите исправится, мой генерал? – продолжает дурачиться муж. Но такого опытного опера как Таня так легко не провести. Не ведётся, смотрит упрямо. Будто в душу заглядывает. — Ты не ответил, Паш. — Да всё мне нравится! — поспешно отвечает Павел. — С чего ты взяла вообще? — Я же вижу. Ты в последнее время молчаливый стал, задумчивый. Словно мыслями не здесь. — Может, и не здесь... Паша в который раз поражается, как тонко Таня его чувствует. Он ещё сам не сформулировал проблему, а она уже всё поняла. — Паш, мне ты можешь рассказать. Обо всём! Я пойму. Самому бы понять... Семёнов отстраняется и отходит к окну. За окном лес. Сочная зелень качается от порывов ветра. Солнце бьёт в глаза. Запах хвои пронизывает. Красиво, ярко, свежо. Тихо. Слышно только ветер и птиц. Ничего не происходит. И не произойдёт. Так будет всегда: тихо, красиво, но бессмысленно. Это не его мир, не его жизнь. Его осталась там – в бандитском Петербурге, где вечно стреляют и догоняют. Среди вороха своих и чужих тайн, горы неразгаданных загадок, среди людей, которым нужна помощь. Его помощь, потому что другие пришли в полицию не работать, а зарабатывать. А здесь его объёмный и такой большой мир сузился до этого маленького домика, где живёт он и его семья – Таня и Ульянка. Ещё в его новом мире есть Фома. Без него не было бы ни этого острова, ни этого мира. Была бы смерть либо тюрьма. Но Фома последние месяцы не похож на себя: мрачный, необщительный, отстранённый. Словно... тоже где-то не здесь. Ему тоже становилось здесь тесно. Как в заточении. — Тань, да неважно всё это... — пытается отмахнуться Семёнов. Прислоняется бёдрами к подоконнику. Улыбается. Но взгляд остаётся серьёзным. В его синих расплескалась тоска и горечь. Таня не выдерживает, отворачивается, принимаясь за бытовые дела. Набирает воду в чайник, достаёт продукты из холодильника. Нож, доска, сковорода. Но, когда молчание затягивается, останавливается, откладывая всё, и снова возвращается к разговору тихим признанием: — Важно, Паш. Мне важно. И глаза у неё в этот момент такие... родные. Всё понимающие и принимающие его таким, какой есть. Безусловно. Без упрёков. С любовью. Паша сдаётся. Подыскивает определения своим чувствам. Это непросто. — Даже не знаю, как сказать. Что сказать? Вроде нормально всё, но будто что-то не то. Не нравится мне эта тишина. Похоже на затишье перед бурей. — Да брось, Паш! Какая буря? Мы уже год здесь. Если бы что-то могло случиться – давно бы уже случилось. — Может, ты и права. Может, я просто параноик. Может, у меня уже крыша съехала на фоне всего что с нами было! Но я чувствую, что что-то произойдёт. А может быть уже происходит... — Ты не параноик, просто мы слишком долго были в опасности. И теперь от этого страха так просто не избавиться. – Это не страх, Тань. Я не боюсь. Это предчувствие. Очень плохое предчувствие. Скоро что-то случится. — Кухня снова тонет в тишине. Каждый думает о своём. Закипевший чайник щёлкает выключателем и Паша решается рассказать о том, что тревожит больше прочего: — Саня в Питер вернулся. Зачем? Чего ему в Лондоне не сидится? — На Родину тянет? — предположила жена. — Тебя разве нет? — Меня тоже тянет. — Нехотя признаёт муж. — Но это опасно. Он взрослый парень, должен уже понимать. — Нам тоже опасно. Но тебя же это не остановит? — Я вообще-то здесь ещё. С вами. И никуда не рыпаюсь. — Здесь ключевое слово "ещё", Паш. Рано или поздно ты не выдержишь. Или я не выдержу. Это нормально, Паш, мы так устроены. Не можем жить как все. Бездействие нас убьёт. Вспомни, как мы познакомились: ты задерживал преступника, я – изображала киллера. Это наша жизнь. Мы такие, какие есть. Это уже не изменить. — Возможно... Что-то подобное Семёнов уже слышал от Лёхи несколько лет назад. Фома тогда только вернулся в Питер, отдав за свободу все свои деньги и бизнес, и глубокомысленно задвигал ему что-то на вечные темы. Они рассуждали о смысле жизни, о правильном и неправильном, о смелости, которая нужна чтобы быть собой. Лёха тогда первым понял одну важную вещь: нельзя стать счастливым, проживая чужую жизнь, какой бы правильной и красивой она не была. Чтобы получать удовольствие – нужно быть на своём месте. Быть собой, что бы это ни значило. "— Мы те, кем мы стали. Мы такие, как мы есть!".... Сейчас Пашу сдерживали обстоятельства. В Питере их возвращение вызовет новый виток проблем и, возможно, запустит новую мясорубку. Были бы они вдвоём – это бы их не остановило. Но подвергать риску Ульянку никто не собирался. Она ещё слишком маленькая и необходимость её постоянно оберегать урежет их возможности в два раза, если не больше. Они просто не вывезут новую войну. Или старую? Чёрт его поймёт уже... Но, несмотря на убеждения жены и собственные аргументы, тревога не отступала. Что-то должно случиться. Что-то, что заставит их наплевать на опасность и вернуться. Паша это чувствовал. А ошибался он крайне редко.