Again & Again

Город, оглушающий своими огнями и шумом, встретил Америку привычной серой рутиной, как только она вышла из машины. Перед ней возвышался хрустальный небоскреб, на верхнем этаже которого находилось место, которое она могла бы назвать своим домом. Однако не хотелось. Сегодня был тяжелый день. Очередной день, когда все тянется как резина: бесконечные переговоры, натянутые улыбки и усталые, ничего не значащие обещания. Вся эта дипломатическая мишура превращала её в бездушную машину на публике, говорящую одно и то же, но дома… Дома было совсем другое дело. Там не нужно было притворяться. И всё же, где-то в глубине души она ощущала глухую пустоту, болезненный вакуум, вытянувший из неё остатки давно забытых эмоций. Любовь, ненависть, искренний смех — всё это теперь казалось чужим, чем-то из сказок. «Другие думают обо мне хорошо, этого пока достаточно.» Неспеша, американка дошла от машины до двери квартиры. На лице — ни намёка на эмоции, лишь привычно замёрзший взгляд, смотрящий куда-то вдаль. Наконец, знакомая дверь, открывающая единственное место, где она могла сбросить с себя маску, как тугую, душащую кожаную перчатку. Набрав пин-код, характерного щелчка не последовало. Дверь, уже была открыта. Щель в пару сантиметров на пару секунд ввела её в ступор. Что делать? Убегать и кричать: «Воруют, убивают»? Девушка решила великодушно забить. Если воры и были, то уже успели вынести всё что нужно, а в ближайшей возможной смерти минусов она не видела. А так, скорее всего, сама и забыла дверь закрыть. Она вошла внутрь, оставив за спиной холодный городской воздух, и оказалась в своей маленькой крепости. Темная комната встретила её полной тишиной, сопровождающейся слабым гудением электроприборов. Не раздеваясь, она тяжело рухнула на кровать. Глаза лениво вцепились в белый потолок, а затем закрылись. Каблуки, до боли въевшиеся в ноги, уже казались частью тела. Лёгким движением откидывая с себя эту ношу, она наблюдала, как один из туфель улетает в сторону шкафа, а второй останавливается у ножки кровати. Разлетевшиеся по разные стороны обувь прекрасно вписывались в общую атмосферу квартиры. Грязь и хаос, царившие здесь, уже давно впитались в стены. Она перестала замечать разбросанные повсюду вещи, сразу после новоселья. Чистый вид убранства не мог всплыть даже в глубинах её памяти и казался чем-то абсурдным. Квартира была небольшой, однокомнатной, но даже это её не спасло. На кухонной стойке возвышалась гора грязной посуды, покрытой засохшими остатками еды. Рядом стояли два бокала с недопитым вином, за ним — пара бутылок, одна из которых давно опустела, а вторая была забыта на половине. Открытый пакет чипсов валялся рядом с раскаленным ноутбуком, на котором всё ещё горел экран с открытым документом — каким-то незавершённым отчётом. Бюрократия никогда не была для неё важна и раздражала, но, увы, к плохому тоже быстро привыкаешь. Здесь валялись смятые листы бумаги, там — порванная пара колготок, застрявший между ножками стола. В углу комнаты возвышалась гора одежды, смешанная из грязного и того, что условно ещё можно надеть, если замыть пару пятен. Ближе к двери стояли несколько коробок, об которые американка спотыкалась ни один раз. Каждый день обещала разобрать, но так и не нашла на это времени. Америка специально выбирала однокомнатную квартиру, чтобы её было проще убирать. Так она сама себя убеждала. Но за два года, что она жила здесь, уборка так и осталась мифом. Время от времени в её голове мелькала мысль нанять клининг, чтобы избавиться от всей этой грязи разом. Но… Не было возможности этого сделать. У неё была одна привычка, маленькая, но слишком уж неприемлемая, чтобы позволить кому-то малознакомому войти в её дом. Осуждения она не боялась, но головой понимала, что рисковать своей репутацией не стоит. Раньше она корила себя, за то, в каком состоянии находится ее дом. За квартирку в таком районе придётся отдать кругленькую сумму. И несмотря на это, даже у такой капиталистки с зависимость от покупки новых вещей ушла на второй план. Она нашла себе развлечения получше. Стоило ей только вспомнить о нем, как лицо дрогнуло, а уголки губ слегка приподнялись в слабой, почти невидимой улыбке. С усилием поднявшись с кровати, Америка почувствовала, как её босые ноги неприятно прилипают к полу. Липкий налёт, следы от случайно разлитого напитка или чего-то другого заставили её поморщиться. Она вспомнила, как в последний раз сюда заходил брат и мрачно сказал: «Уборка точно не помешает». Тогда это её позабавило. Мысли и усталость растворились, как только её пальцы нащупали в полке рабочего стола скрученный ещё вчера косяк. Он ждал её, как верный спутник, которому не нужны ни разговоры, ни объяснения. Девушка, закурив, сделала глубокую затяжку, чувствуя, как горячий дым обволакивает лёгкие. Накопленное за день, расползалось по телу вязкой рекой, заменяя пустоту спокойствием и эйфорией. Все проблемы, которые ещё час назад казались чем-то значимым, начали исчезать одна за другой, таять в дыму, клубившемся в воздухе. Голова закружилась, мир вокруг становится ярче, как будто бы теряя свои острые углы. Вот так намного лучше. Она рухнула в рабочее кресло, позволяя своему телу буквально растечься по нему. Спина расслабилась, пальцы, до этого судорожно сжимавшие косяк, стали небрежно удерживать его, так и угрожая выскользнуть. Голову приятно покалывало, будто по ней пробежал лёгкий электрический разряд. Глубокий вдох, затем выдох, ещё один. Она подумала, как смешно это выглядело со стороны, и не сдержала смешка: Америка, великая Америка, самая могущественная страна в мире, сидит в одиночестве в грязной квартире и думает только об одном. Косяк. Настолько мелочно, по-плохому человечно, но это единственная вещь, которая делает её существование более-менее сносным. Она фыркнула. И вправду жалкое зрелище. «Америка», — мысленно прошептала она себе, издеваясь. Ещё одна затяжка. Когда-то всё было иначе. Она была сильной, решительной, её уважали и боялись. Но сейчас? Единственная, кто испытывал к ней настоящий страх, была она сама. Этот страх жил глубоко внутри, укрытый пеленой рутинных обязанностей и дипломатических улыбок. И каждый вечер он выползал наружу, заставляя её задаваться вопросами, на которые она не могла ответить. В такие моменты единственной её отдушиной становился этот маленький кусочек бумаги, набитый травкой потяжелее. Марихуана пошла. Наконец-то. Американка закрыла глаза, наслаждаясь ощущением, как тяжесть уходит из груди. Сердце, которое весь день тревожно сжималось от непонятной пустоты, теперь билось медленно и ровно. Это было не про напиться и забыться. Нет. Это было про то, чтобы наконец-то почувствовать себя счастливой, наполненной, свободной от всего, что её раздирало. Она растворялась в этом чувстве, искренне улыбаясь. Американка уставилась на свою правую руку, бессознательно подняв её над головой и крутя косяк между пальцев. Потерянный взгляд задержался на тонкой линии шрама, пересекающей кожу у основания пальцев. Этот след был почти невидимым для чужого глаза, затерянным на фоне её бледной кожи, но для неё он всегда был особенным. Одним из многих, украшающих её тело, но единственным, который её сейчас волновал. Едва подумав, Америка утонула в прошлом. Время перестало существовать, а комната растворилась в дымке.

1821 год

1821 год… Образы всплыли перед её глазами: величественный зал, украшенный в лучших традициях имперской эпохи. Высокие потолки, сверкающие хрустальные люстры, стены, расписанные тонкой позолотой, и музыка — лёгкие переливы скрипок, которые заполняли пространство. Америка, или, вернее, ее чуть более молодая версия, была там, стояла, чувствуя, как слишком туго затянутый корсет раздражающе сдавливает талию. Слава Богу, это уже забытое ощущение в нынешнем мире. Перед ней стояла она. Российская империя. Высокая, величественная женщина, с осанкой, которой можно было бы позавидовать. И американка завидовала. Старалась брать каждую мелочь от союзницы, выслушивала каждый пьяный совет о том, как быть державой, чье мнение хоть что-то значит, что тогда казалось чем-то далеким. Пышное платье русской из тяжёлого бархата переливалось под светом люстр. Бордовый цвет был грязным пятном, среди светлых платьев других дам на балу, однако РИ была из тех женщин, которой нравилось любое внимание к её персоне. Лицо было слегка покрасневшим — вино успело разогреть кровь, делая её движения немного расслабленными, а голос чуть более тёплым, чем обычно. Америка ощущала, как каждый вдох отдаётся тяжестью в груди. Она не могла пошевелиться, хотя чувствовала каждый мускул своего тела. Это было всего лишь воспоминание, но оно казалось реальнее, чем настоящее, в котором вынуждена существовать сейчас. РИ, протянула руку, и её голос, слегка заплетающийся от выпитого, был полон непривычного задора. — Мадам, позвольте пригласить вас на танец, — проговорила она, покачнувшись на каблуках, но сохраняя величественный вид. Америка помнила, как улыбнулась в ответ, позволяя себе короткую ухмылку. Это был определенно момент слабости. Протянув руку, она позволила себе принять приглашение. РИ слегка сжала её пальцы и, сделав шаг назад, потянула американку за собой вглубь зала. Музыка в тот момент как раз сменилась на что-то более ритмичное. Вино приятно кружило голову, а шум зала, казалось, растворился в этом моменте. Всё вокруг стало размытым — только музыка, смех и серые глаза напротив, в которых читался игривый блеск. Сначала движения были осторожными. Русская положила одну руку на талию подруги, притягивая её ближе, вторая же крепко удерживала её ладонь. Они кружились в танце, платья шуршали, касаясь друг друга по полированному паркету. Американка сначала пыталась держать дистанцию, но РИ ловко сокращала её с каждым новым поворотом. Она вела твёрдо, несмотря на лёгкое опьянение. — Вы танцуете лучше, чем я ожидала, — сказала Америка, чуть приподняв голову, чтобы поймать взгляд партнёрши. — Это дело практики, — послышался ответ в очередном плавном повороте. — Хотя, кажется, вы тоже не отстаёте.  Она захихикала, её смех прозвучал тихо, но искренне. РИ воспользовалась этим моментом, чтобы сделать резкое движение, разворачивая её чуть сильнее, чем нужно. Америка слегка споткнулась, но руки уверенно подхватили её. Оглядевшись, она осознала: из зала они ушли, что каким-то образом осталось для неё незамеченным. Обстановка сменилась небольшой комнатой, залитой мягким светом от нескольких свечей. Там не было шума, только тихий шорох их шагов и звуки далёкой музыки, доносящейся из основного зала. РИ, разорвав прикосновение, развернулась, запирая за ними дверь. Вскоре сделала шаг вперёд, не отрывая глаз, снова втянула партнёршу в танец. Танец продолжился, но теперь он пошёл совсем не в то русло. Растворившись в танце, их движения становились всё менее формальными. Алкоголь подогревал решительность, и авантюрная натура обеих вырывалась наружу. Этот натиск чувствовался каждой клеточкой тела. Шаг, ещё шаг, и между ними почти не оставалось места. Империя провела ладонью вниз по её плечу, едва касаясь кожи, но оставляя за собой ледяной след мурашек. Она остановила взгляд на лице, которое сейчас пылало смущением. Америка сжалась, когда пальцы девушки мягко переместились выше, к её шее, задержавшись на мгновение, чтобы изучить каждый изгиб. Их нелепые попытки в вальс стремительно сошли на нет. Даже просто прикосновения нагло выходили за рамки дозволенного. Она должна была остановить её, сказать что-то, но слова застряли в горле комом. Позволила себе нервно выдохнуть, пытаясь успокоить быстро стучащее сердце. Американка не решилась посмотреть ей в глаза. — Россия… — её голос от нервозности был заметно хриплым. — Это… как-то не по-христиански, незаконно. «Господи, что я несу? Ладно, главное не молчать». Виновная хмыкнула, сверля взглядом, и с лёгкой улыбкой наклонилась ближе. Её горячее дыхание обожгло шею, когда она тихо ответила: — Законы... — её губы изогнулись в улыбке, и она наклонилась, что заставило вздрогнуть, убирая рукой выбившуюся из причёски Америки светлую прядь волос. — Не для меня законы пишут, дорогая. Зачем они мне? Её пальцы продолжали свой путь вдоль шеи, останавливаясь у линии подбородка. Американка почувствовала, как её сердце заколотилось почти до боли. Она знала, что должна сделать шаг назад, но её тело, вопреки разуму, не двигалось. Российская империя чуть сильнее притянув вторую за талию, силой лишила её пространства для манёвра. — Это неправильно. — повторила Америка, словно мантру, но её голос звучал всё тише, и сама она уже не так свято верила в это. Славянка, усмехнувшись, провела пальцем вниз, останавливаясь у самого края декольте, и наклонилась, чтобы тихо прошептать: — Но тебе ведь нравится, да? Молчание. Этого было достаточно. Лёгкая усмешка расползлась по её губам, и, приподняв подбородок американки, она позволила пальцам ненадолго задержаться, прежде чем провести ими по мягким, чуть приоткрытым губам напротив. Не теряя ни секунды, она нежно, но уверенно поцеловала её в губы. Американка сначала осталась неподвижной, но вскоре её тело поддалось этому чувству. На мгновение она позволила себе раствориться в этом ощущении. Она сдалась, её руки медленно поднялись, чтобы коснуться плеч спутницы, но она не могла решить — оттолкнуть её или притянуть ближе. Россия, почувствовав ответ, углубила поцелуй, больной хваткой притягивая лицо подруги ближе. — Ты ведь этого хочешь. Зачем притворяться? — прошептала она в губы. Америка, отпустив глаза, поправила платье, пытаясь вернуть себе хоть какое-то подобие достоинства. Несмотря на свои сопротивления, она обнаружила, что в этот раз сама хочет большего. Запах вина и женщины дурманил, мешая ясно мыслить и принуждая втягиваться в новый поцелуй. Она обвила руками шею РИ, запустив пальцы в волосы. Расстёгивание корсета заняло бы слишком много времени, поэтому достав нож, из потайного кармана, русская разрезала ткань от декольте до живота на платье, задевая лезвием белоснежную кожу спутницы. Америка судорожно задышала, что вызвало насмешку . – Это всего лишь царапина, – проводя большим пальцем по ране, прошептала она. – Кара за удовольствие, которое мы скоро разделим. Девушка с порывом стянула платье американки, обнажив округлости бёдер. Сброшенная одежда упала к ногам, оставив её в одной кружевной сорочке, которая прилипала к влажной коже. Руки скользили с благоговением повторяя контуры её тела. Она обхватила мягкие груди, дразня большими пальцами упругие соски, пока они не затвердели под тонкой тканью. – Ты так красива... Прекрасней любой картины, – прошептала русская хриплым от желания голосом. – Я мечтала прикасаться к тебе вот так, иметь права на каждый дюйм твоей кожи. Америка почувствовала требовательную руку на внутренней стороне своего бедра, настойчиво раздвигающую ноги шире. Отставив мнимые сопротивления, она прижалась к стене, глубоко набирая воздуха в лёгкие. – Позволь мне узнать, соответствует ли реальность моим фантазиям. – промурчала РИ, и затягивая подругу в омут страстного поцелуя. Пальцы скользнули по влажным складкам американки, обводя набухшие половые губы. Приглушенные стоны и легкая дрожь в бедрах только подстегивали Империю, побуждая ее исследовать дальше. – Такая хорошенькая, – ее прикосновения становились все настойчивее. – Я и не подозревала, что под чопорной и правильной внешностью ты скрываешь нечто подобное. РИ погрузила два пальца в горячую плоть Америки, наслаждаясь тем, как плотно сжимаются её стенки. Она медленно двигала ими, смакуя шёлк возбуждения, покрывающий её пальцы. Из уст американки вырвался мягкий стон, она оперлась ладонями об стены и тихо мычала от удовольствия. Воодушевлённая отзывчивостью, Россия ускорила движения пальцев, погружая их глубже и скручивая, чтобы попасть в то особое место внутри. Её большой палец обводил клитор медленными кругами, разжигая пламя её желания всё сильнее и сильнее. Страх быть услышанной громким стуком отзывался в голове адреналиновой волной, поэтому стоны больше походили на болезненные хрипы. – Прошу, милая, не стесняйся, – уговаривала РИ, её горячее дыхание обжигало. – Не сдерживай эти прекрасные звуки. Я хочу слышать каждый стон, каждое хныканье. – РИ осыпала поцелуями шею, ощущая соль её кожи и сладость духов. Каждое такое необдуманное признание эхом отдавалось затуманенной голове американки. Глаза Империи замерцали в свете свечей, в их глубине вспыхивали озорные огоньки. С нарочитой медлительностью она вынула свои влажные пальцы из ноющего лона и поднесла их к губам. Она демонстративно облизнула их, наслаждаясь эссенцией и бесстыдно постанывая от удовольствия. – Послушай, милая, я придумала кое-что поинтереснее. – веселый голос не предвещал ничего хорошего. РИ потянулась к ножу, к несчастью, который не был спрятан далеко. Резкий, уверенный надрез вдоль костяшек пальцев — и тёмно-красные капли начали стекать по руке Америки, впитываясь в манжету сорочки. Она вздрогнула, всхлипнув от неожиданной боли. Это было остро, как ожог, но не настолько сильно, чтобы заставить её закричать. Она только сжала зубы, пытаясь понять, что же творит девушка – Ты что делаешь? – тон американки не скрывал обиды. А та, будто в трансе, смотрела на рану с таким вниманием, уверенна в том, что, только что создала произведение искусства. Не давая много времени прийти в себя, с кривой улыбкой, она потянулась к стоявшему неподалёку подсвечнику. Пламя свечи дрожало, отражаясь в её глазах, полных странного, почти болезненного наслаждения. Она подняла свечу выше, наблюдая за игрой света, словно это был последний штрих её странного ритуала. — Посмотри, как красиво... — явно не в себе, то ли от алкоголя, то ли уже из-за психопатии, пробормотала она, рассматривая огонь. Затем, не говоря больше ни слова, русская осторожно наклонила свечу, позволяя горячему воску капнуть на открытую рану. Америка вскрикнула, не успев подавить звук. Горячий воск обжёг её кожу, смешиваясь с кровью, и это ощущение было резким, болезненным. Но РИ только рассмеялась, не отводя взгляда. Она точно наслаждалась каждым моментом. — Теперь ты действительно запомнишь меня, — добавила она, медленно убирая свечу. Её голос звучал низко, почти шёпотом, но в нём была такая уверенность, которая на больших промежуток времени заставила молчать. Америка могла лишь сжаться, как зашуганный зверёк, вжавшись в стену, чувствуя, как боль в руке пульсирует, а разум разрывается между страхом и унижением. – Почему ты это терпишь? — со смехом и заплетающимся языком старалась проговорить русская. — Так охотно подчиняешься моим желаниям. Это ведь... жалко. Свободная рука РИ нырнула под юбку по боку иностранки, слегка царапая ногтями её рёбра и бедро. Она прижала окровавленную кисть американки к своим губам, зализывая следы крови и капли воска. Для неё всё это имело глубокий смысл, когда для другой — становилось невыносимо. Холодок ужаса и отвращения, словно волна, пробежал по её телу, пробуждая её из состояния ступора. Когда русская задула свечку и поднесла ее ниже, Америка поняла, что нет. Терпеть дальше нечто подобное не хочет, даже если секунду до этого, ей это могло показаться приятным. Её сердце колотилось, тягучий страх перетекал в гнев. Гнев на неё, но больше всего — на себя, за то, что позволила этому зайти так далеко. — Хватит. — её голос прозвучал громко, резким контрастом к мягким, приглушённым звукам вокруг. Она резко вырвала руку, чувствуя боль в ране, но это лишь подстегнуло её. С силой, неожиданной даже для самой себя, она оттолкнула Российскую Империю от себя. Та, ели удерживаясь на ногах, пошатнулась, и отступила на шаг; её лицо в миг изменилось. Выражение удовольствия исчезло, сменившись безразличием. Очевидно, что ей не понравится, сам факт, что ей посмели сопротивляться. — Ты разве сама не видишь, что делаешь?! — выпалила Америка, её голос дрожал от смеси злости и страха. — Это… это нездоровая вещь! Болезнь! — Болезнь? — её голос звучал низко, шипяще. Она дерганно пригладила рукой распущенные волосы, пытаясь успокоиться, но в глазах читалось бешенство. — Ты ли, Америка, ещё извивающаяся подо мной минуту назад, будешь говорить мне, что нормально, а что нет? В этот момент РИ, прищурившись, посмотрела на подругу как на грязь, как будто её нахождение рядом вдруг стало чем-то недостойным. В комнате повисла тишина, напряжение между ними было таким густым, что его можно было ощутить физически. Она, выпрямившись, посмотрела на американку так, будто перед ней было не равное государство, а что-то грязное и жалкое, от чего хочется быстрее избавиться. — Я позову служанку, чтобы тебе затянули корсет, — холодно и чётко проговорила она, её голос звучал как удар хлыста. Ни намёка на ушедшую мягкость или заигрывание. Не дожидаясь ответа, она резко развернулась, шлейф чуть взметнулся в движении, и быстрыми шагами покинула комнату. Дверь с глухим звуком закрылась за её спиной, оставляя Эмму одну в тусклом свете свечей. Молчание, казалось, давило на неё, сильнее чем она могла подумать. Сначала пришёл отрезвляющий стыд, пробирающий до мозга костей. Острый, пронизывающий, он заставил её пройтись глазами по комнате, словно сама обстановка осуждала её. Россиянка так открылась ей, так доверилась, а она… Она просто всё разрушила. Но чем дольше Америка сидела на месте, тем больше этот стыд сменялся другим чувством — отвращением. К самой себе. Она натянула платье в кровавых пятнах обратно, теперь прижимая его к телу, чтобы не дать ему сползти. «Почему я вообще ввязалась в это? Это же просто жуткая грязь.» — её мысли стали хаотичными, а чувство мерзости всё сильнее сжимало её грудь. Обернула руки вокруг себя, чувствуя, как слезы скатываются по щекам. Платье, хоть и прикрывало её, теперь казалось неудобным и откровенным, что скромный покрой никогда не предусматривал. Она ждала, что кто-то придёт, что служанка войдёт, чтобы помочь ей привести себя в порядок. Но минуты шли, превращаясь в десятки минут. Тиканье часов на стене было единственным звуком в комнате. С каждой секундой одиночество становилось всё более ощутимым. Девушка беспомощно глядела на дверь, но она оставалась закрытой. Полчаса прошло, затем ещё немного, но никто так и не пришёл. Тепло свечей начало угасать.

Никто за ней не придёт.

Призрачная эйфория слишком быстро разбилась стёклами внутрь, опустошая ещё сильнее, чем было до этого.

Вдохнув тяжело и прерывисто, девушка, проморгавшись, вернулась в реальность. Это что только что было? Перед её глазами больше не было старинной комнаты с мягким светом свечей и золотыми узорами на стенах. Вместо этого — её грязная, захламлённая квартира, озарённая неоновыми вспышками билбордов за окном. Никакого платья, затянутого корсета — только удобные, растянутые брюки и рубашка, давно потерявшая свой первоначальный цвет. Её взгляд упал на руку: держит в пальцах передавленный косяк. Табак и марихуана осыпались из порванной бумаги прямо на её живот. Лёгкий запах дыма витал в воздухе, но теперь он смешивался с горечью осознания утраченного косячка. Она нахмурилась, немного озадаченная. «Чёрт, когда я успела его раздавить?» Тихо выругавшись, она откинула остатки в сторону. Они упали на ковёр, присоединившись к остаткам другой, уже не первой «сессии». Но вместо облегчения, которое раньше дарил дым, теперь внутри разрасталась какая-то необъяснимая паранойя. Она не могла понять, что её беспокоит. Это чувство заползло под кожу, затаившись в каждом уголке её сознания. Сердце стало биться чуть быстрее, пальцы непроизвольно подрагивали. Она провела руками по лицу, пытаясь стряхнуть этот липкий страх. Но вместо того чтобы отступить, он только крепче впился в неё. Пальцы начали нервно постукивать по краю стола. Американка глубоко вздохнула, её плечи вздрогнули, будто от внезапного холода, хотя в комнате было душно. «Нужно что-то посильнее...» — эта мысль возникла спонтанно, но с каждой секундой становилась всё более желанной. Глаза скользнули к тумбочке, старой, чуть облезлой, но всё ещё верной своей цели. Она помедлила, хотя понимала, что в любом случае это сделает. С ленивой обречённостью, она протянула руку к выдвижному ящику. Скрипящий звук резанул по ушам, и перед ней под несколькими слоями документов открылась пыльная правда — маленький зип-пакет и просроченная кредитная карта, которые она не трогала уже несколько месяцев. Америка смотрела на это с холодным, почти безразличным выражением лица, но внутри всё тряслось. Отголоски паранойи и эта чёртова пустота, которая не хотела отпускать. Всё смешалось в одно, заставляя её дрожать изнутри. Она знала, что это не выход. Знала и всё равно протянула руку.