пришёл, увидел, проиграл

Над розовым садом стоял серебряный туман. Словно умелый сообщник ночи в страшном преступлении, он охотно скрывал под собой всё, что могло хоть намёком выдать чужие тайны. Тихо сплетничали, шелестя листьями, розовые кусты: они тоже знали какой-то секрет. Перемигивались меж собой звёзды в ясном небе, и осуждающе поглядывала сверху луна. Все, все знали о том, что происходило сейчас в королевском саду. Мягкие тени от высоких кустов ползли по покрытым мелким камушком дорожкам, по-змеиному извиваясь и норовя подальше увести случайного путника. Дождя эти места не видели ни разу, но воздух пах свежестью и влажной землёй — так, как бывает только летней ночью. И пускай снаружи совсем не лето: здесь, под волшебным куполом, навсегда застыл в нетронутой красоте зелёный июнь. Ни звука. Ничто не нарушало благоговейного молчания, повисшей над розарием в эту ночь. Наверное, в этой тишине можно было бы услышать, о чём шепчется со стыдливо поникшими бутонами роз шаловливый ветер. «Только бы лорд Седрик не узнал», — наверняка хихикали они. Ему казалось, что даже глухие удары его сердца ухают в груди слишком громко. Он смущённо пытался спрятать своё лицо в вороте камзола, но чужие губы снова и снова находили его, и он, повинуясь их воле, послушно следовал за ними. Сбивалось дыхание. Хотелось сбежать. Хотелось остаться. Хотелось остановить это странное, больное, неправильное действо, которое наверняка осудят и здесь, и там, далеко, дома… Хотелось, чтобы его руки никогда не отпускали это тело, чтобы пальцы вечность тонули в этих пепельных волосах. Спиной он явственно ощущал жёсткую кору старого дуба, сухую, осыпающуюся мелкими хлопьями ему в волосы, к которой он прижимался всё сильнее, спасаясь от напора случайного любовника… Вдали хлопнула дверь. Эймонд встрепенулся, выпуская из объятий чужое тело, которое в секунду рассеялось в серебре ночного тумана. Мир возвращался постепенно: первым пришёл чей-то глухой, словно проникающий сквозь плотную подушку, голос, затем пропал куда-то розовый сад, обнажая голую чёрную пустоту, за ним исчезли ароматы роз, влажной земли и этот странный, покалывающий ноздри запах мороза, что всюду преследовал его на Меридиане. И только ощущение чьих-то губ на шее, объявшего его плотного кольца рук, дубовой коры в волосах никуда не пропадало, а всё более и более усиливалось с тем, как принц возвращался в реальность. Это был сон. По-видимому, он снова задремал, и дурное видение, от которого потряхивало даже после пробуждения, снова постучалось в его разум. Эймонд злился. Сон преследовал его всю сегодняшнюю ночь и догнал даже утром. Ему хотелось прогнать непрошенного гостя в туманную дымку забытья, но картинки снова и снова сплывали в его памяти. И как теперь смотреть принцу Фобосу в глаза? Чьё-то сбивчивое дыхание обретало черты незнакомого голоса, превращалось из невнятных звуков в отдельные слова, складывалось в членораздельную речь: — Принц Фобос ожидает вас, милорд. Эймонд натянул на лицо маску самого деланного равнодушия, медленно выдохнул, окончательно сбрасывая с себя оковы липкого сна, и нетвёрдой походкой двинулся на аудиенцию. В тронном зале королевского замка Меридиана ничего не напоминало о том, что ещё несколько часов назад здесь был пышный ужин. Принц Фобос, царственно глядящий на вошедшего с высоты трона, выглядел удивительно свежо для столь раннего утра. Лицо его не отражало на себе ни капли усталости после долгой ночи. Подле ног его стоял, спрятав кисти рук в широкие рукава, лорд Седрик — такой же холёный, отдохнувший, цветущий, но с заметным отпечатком ненависти в светлых глазах. — Эймонд! — воскликнул, всплеснув руками, принц Фобос. — Как славно, что вы здесь! Мы с Седриком как раз обсуждали возможность проведения приёма в вашу честь. Скажем, через три дня? Или завтра? Как вы на это смотрите, друг мой? Принц Таргариен остановился аккурат посередине зала. Его лицо на мгновение дрогнуло, но он быстро взял себя в руки. Он думал, что после картин, что шли ему сегодня всю ночь, он не сможет смотреть на Фобоса без странной дрожи в кончиках пальцев и щекотки в желудке, но гнев настолько захлестнул его разум, что вытеснил все другие эмоции. — Какой, в седьмое пекло, приём? — прошипел он, опасно приближаясь. Лорд Седрик прищурил глаза, готовясь броситься на защиту властелина. — Мне не нужен никакой приём, я хочу получить ваш ответ и вернуться домой, где я куда как нужнее, чем здесь. Я не готов плясать на ваших банкетах, пока за многие лиги отсюда гниёт заживо мой отец. — Вам не нравится на Меридиане? — Фобос делано приложил к груди ладонь с разведёнными пальцами. — Я оскорблён, Эймонд. Седрик ухмыльнулся. — Мне не нравится, когда меня держат за идиота, — прошипел принц Таргариен. — У вас было время, Фобос. Достаточно времени для того, чтобы решить, что сказать: «да» или «нет». — Одна ночь? Помилуйте, друг мой, ночью есть дела поважнее. Я, например, сплю, а чем занимаетесь вы? Лукавый взгляд принца Меридиана выстрелом прошёл сквозь сердце Эймонда. «Это его рук дело, — уверился Таргариен. — Этот сукин сын всё знает и насмехается надо мной». — Я не намерен проводить в этих стенах ни одной лишней минуты, — ледяным тоном проговорил он. — Жду вашего решения сегодня вечером. Затем я улетаю. Вместо прощания он выплюнул несколько ругательств на высоком валирийском: принц-дракон вспомнил добрым словом Рейниру Таргариен со всеми её ублюдками, Сейру Таргариен, известную на Меридиане под именем королевы Вейры, да и вообще всех Таргариенов до седьмого колена, благодаря которым он стоял сейчас напротив принца Фобоса, от Эйгона Завоевателя до Эйгона, который однажды наверняка войдёт в историю под именем вроде «Эйгон Слабохарактерный» или «Эйгон Идиот»… И судя по выражениям лиц собеседников, к счастью своему, он остался непонятым. Грохот сапогов отразился эхом по пустому залу. Хлопнула дверь. Минуты спустя послышался зычный приказ отпереть ворота. — Мальчишка излишне дерзок, мой принц, — отметил лорд Седрик, развернувшись наконец к Фобосу лицом и с неудовольствием отмечая играющую на его губах улыбку. — Даже для вашего… родственника. Кто он? — Сын племянника моей матери. Мой… — Фобос закрыл глаза и представил запутанную генеалогию своего рода. — …тоже племянник? Седрик гневно, по-змеиному раздул ноздри: — Хороша родня, что вспомнила о вашем существовании лишь, когда потребовалась помощь. — Что ты можешь знать о семейных узах, Седрик? — хохотнул принц. Лорд-советник смиренно опустил голову. Крыть ему было нечем. — Не знаю, что он хочет, но вы вправе отказать ему, мой принц. Фобос покачал головой. — Я имею своё мнение на этот счёт. Вот что, Седрик… Сделай лучшее из того, что ты умеешь — найди мне всё, что удастся, на Эймонда Таргариена. У меня есть несколько мыслей о его просьбе, но… Но сначала я хотел бы убедиться, что не ошибся. — Я всё исполню, мой принц, однако… Стоит ли его персона такого усердия? — промурлыкал Седрик, опускаясь перед троном на одно колено. — Он ведь почти и не родня вам, так… Принц задумчиво побарабанил кончиками пальцев по подлокотнику. — Нет. По меркам Меридиана — возможно, но кровь моей матери, кровь дракона — не вода. Принц Фобос никогда не испытывал особого пиетета к роду матери. Откровенно говоря, он вообще не верил её россказням о том, что она-де — дочь великого короля, что летал на драконе. Королева-мать редко говорила с сыном, а если и рассказывала ему что-то о своём прошлом, то только под градусом: вино разгоняло её кровь и заставляло проливаться речи. Наполнив кубок, Вейра садилась у зеркала, подзывала к себе сына и подолгу расчёсывала его шёлковые пепельные пряди, напевая что-то на странном языке и изредка погружаясь в воспоминания. Она откровенно путалась в показаниях, плела какие-то немыслимые истории о дальних землях, откуда сбежала от тирании родителей, о земле предков — проклятом месте, где все люди носили такие же волосы, как у Фобоса, и обуздали древнюю магию драконьего пламени. Принц не верил ни единому слову — в книгах Меридиана об этом ничего не писали, но кружева этих странных рассказов всё равно оплели его разум. А затем на Меридиан прилетел сребровласый всадник на огнедышащей твари… — Я и не замечал раньше, как вы похожи на Её Величество, мой принц, — прошептал лорд Седрик. Фобос усмехнулся, оценив осторожность, с которой советник произнёс эти слова. Быть похожим на мать — Фобос и не знал, можно ли считать это комплиментом. Это и вправду была удивительная женщина: статная, красивая, мудрая и сдержанная. Он не солгал, когда упоминал о ней в разговоре с Эймондом — народ действительно любил свою королеву-чужестранку, что сменила веру, имя и даже окрасила в жгуче-рыжий свои пепельные волосы; лишь бы только не отличаться от тех, кем ей предстояло править. Вейра была добра ко всем: находила нужные слова для безутешных вдов, обхаживала калек, обнимала бедняков. Единственный, кто никогда не видел в её лиловых глазах тепла, — её сын. Она назвала его Фобос — «ужас» на древнем языке Меридиана. Няньки говорили, что это для его же блага: дескать, отпугивает злых духов. С годами он понял, что отпугивает лишь родную мать. Она никогда не видела в нём будущего короля. Фобос слышал, как за закрытыми дверьми она доказывала отцу, что его нельзя объявлять наследником: он слишком юн, слишком слаб, слишком, слишком, слишком… Теперь, по прошествии многих лет Фобос знал: она попросту его боялась. Вейра всегда видела в сыне своего отца. Для Фобоса его дед был загадочной персоной. Безусловно, он существовал: кто-то ведь произвёл его мать на свет, а поверить в то, что это сделали боги, было трудно. Она часто упоминала собственных родителей в проклятьях и гневно шипела на сына: «Ты — вылитый дед». А иногда она горько плакала, обращаясь к отцу в молитвах, просила простить распутную дочь и клялась Фобосу, что однажды с далёких земель прилетят на драконах сребровласые всадники и сравняют Меридиан с землёй за её грехи. Своими грехами она тоже охотно делилась, смакуя самые грязные подобности. Особенно любила королева пересказывать историю знакомства с венценосным супругом. Официальная историография Меридиана гласила, что король Зейден, взойдя на престол, первым своим решением повелел созвать в столицу благородных девиц на смотрины, а не найдя никого на родной земле, отправился в странствие, где встретил неземной красоты девушку, с которой они полюбили друг друга с первого взгляда. «Какая чушь», — злился принц всякий раз, когда взгляду его попадались эти строчки в летописях. Мать рассказывала ему совсем другие истории, раз за разом меняя концовку, а иногда и начало, и середину. Путаясь в подробностях собственной жизни, пьяно хихикая, она то говорила, что король спас её от разбойников, то рассказывала, не стесняясь грязных деталей, что он выкупил её из публичного дома, то переворачивала всё с ног на голову и сообщала, что она вообще-то владела публичным домом, но как девчонка влюбилась в молодого и прекрасного юношу, который по невероятной случайности оказался королём соседнего государства… Фобос кивал на это в детстве, кивал в отрочестве, но в юности, посмотрев новым взглядом на отношения родителей и на поведение матери перед народом Меридиана, внезапно осознал, что правда всё это время была где-то посередине. Она его никогда не любила: она любила власть. Он никогда её не любил: он любил, когда всё решали за него. Принц не понимал, зачем мать вообще это ему рассказывает. Временами ему казалось, будто бы все эти истории ей поведал кто-то другой, а она лишь подло воспользовалась, украла чужую биографию, выдала себя за королевскую особу… С годами он понял, что Вейра была чудовищно одинока — настолько, что вынуждена оказалась делиться чувствами, терзавшими ею душу, с сыном, которому всё это знать было бы не обязательно. Он как вчера помнил день, когда на свет появилась его сестра. Королева всегда мечтала о дочери. Мать назвала её Элеон — «благословенная». Узнав об этом, Фобос горько усмехнулся. Вейре не было за это стыдно. Зейдану не было до этого дела. «Легко разрешилась от бремени, — шептались служанки. — И на сносях не мучалась, как с первым плодом». Фобос злился. «Первый плод» — это они о нём. Не «принц», не «первенец», не «наследник» — все в замке перенимали у королевы это нелепое пренебрежение к сыну. Ему низко кланялись, подавая блюда или встречая в длинных коридорах, расшаркивались на светских раутах, называли в лицо «Ваша милость» и «Ваше высочество», но стоило юноше скрыться из поля зрения собеседника, как в его адрес звучали совсем другие речи. Он смотрел на новорождённую — страшненькую, как все младенцы — и думал о том, что он, наверное, сможет однажды её полюбить. Но в ту минуту он не испытывал никакой любви к этому красному орущему комку с огромными лиловыми, как у матери, глазами. Он смотрел на мать, лежавшую в постели. Удивительное, ранее не знакомое ему чувство кольнуло в груди. Жалость? Нет, ненависть. Как она может? Она, всегда такая сильная, такая мужественная, со сталью в голосе и льдом в глазах, статная, величественная, сейчас лежала почти в беспамятстве, постанывая и хватаясь за залитые кровью одежды, слабая и беззащитная, обозлённая, точно раненый зверь. Он видел её такой всего дважды: в день родов и в день смерти. А потом… Потом сестру объявили наследницей. Правящая чета вышла на замковую анфиладу, демонстрируя народу младенца и объявляя о своём решении. В тот день на балконе их было трое. Фобос, скрытый за занавеской, задержал дыхание и прислушался к реакции толпы. Принц ждал, что народ взбунтуется, разгневается, но весть о новорожденной наследнице была встречена радостными криками. Никто не спросил, что с прошлым наследником. Никому не было дела до того, почему его нет рядом. Народ Меридиана, что долгие годы до этого рукоплескал юному принцу, не задавал вопросов. Сердце Фобоса обросло чёрной коркой. «Вы заслужили каждую беду, что падёт на вашу голову», — подумал он. Вскоре король и королева трагически погибли. Он не шёл за её гробом и ни разу не принёс к её могиле цветов, за что, несомненно, его ругали и проклинали горожане. Он не назвал её именем завоёванный город или отстроенный недавно тракт. Он намеренно забывал даты, связанные с ее жизнью, будто стараясь и вовсе стереть ее из своей памяти. Он держал в своих покоях её портрет. Он часто думал о том, что благодарен ей за то, кем стал. Думать о ней он мог часами, но почти никогда ни с кем о ней не говорил: наверное, не считал никого достаточно достойным того, чтобы произносить её имя. Никого, кроме Эймонда Таргариена. — Отец всегда говорил, что она любила только себя, вино и мужские члены, — хмыкнул принц Фобос, возвращаясь из воспоминаний. — Пожалуй, да, я похож на мать. *** Миновав ворота королевского замка, Эймонд будто бы попал в другой мир, и мир этот ему понравился ещё меньше того, что царил в чертогах принца Фобоса. Взгляду его открылась столица: нищая, безрадостная, будто вырванная из глухого прошлого — того, что Вестерос давно преодолел. Здесь тоже светило солнце, но размытые бесконечными дождями мостовые буквально кричали о том, что видят его едва ли не впервые. Лучи с трудом пробивались сквозь плотную завесу не то дыма, не то пыли, не то всего вместе — словом, дышалось тяжело. Дома вблизи замка смотрели на принца Таргариена пустыми глазницами: только вот сапфиров в них не было, лишь покрытые чёрной плесенью, разрушенные временем и стихией стены, внутри которых не осталось ничего пригодного к использованию. На центральных улицах было шумно. Из-за углов вырывались истошные крики детей и громкий топот, перебиваемые голосами исхудавших женщин с иссохшими руками, предлагающих прохожим самые разные бесполезные товары: обрывки ткани, пучки травы, пуговицы из блестящих камушков. Их мужчины обнаружились в кузницах, мокрые от жара печей, с прилипшими к мощным телам фартукам. Все, как один, злые, хмурые, облачённые в грязные обноски. Эймонд оглядел свой дорожный плащ: даже потрёпанный всеми ветрами мира, он смотрелся на нём почти королевской мантией. Люди не обращали на принца ни малейшего внимания, варились в каком-то своём бульоне нищеты, боли и отчаяния. Принц поглубже запахнул одежду, скрывая темный камзол, и нырнул в узкий переулок. Он оставлял за собой отчетливые отпечатки сапог на влажной грязи, надеясь, что это единственный след, который ему суждено оставить на Меридиане. Мир вокруг угнетал. И всё же, вглядываясь из тьмы капюшона в лица этих грязных, несчастных людей, Эймонд видел, что хаос и нищета не поглотили их целиком, не убили искру жизни. Они всё ещё дышали, они работали, растили детей — странная, почти магическая, неумолимая жажда жизни, борьба за выживание, пускай даже и в таком мире… Что заставляет их каждое утром поднимать свои бренные тела с жестких соломенных постелей? Что движет ими в этом господстве тирании? У Эймонда был ответ: надежда. Все они верили, что однажды узурпатор падёт, на Меридиан вернётся его Свет, и уж тогда-то всё станет хорошо. «Или они попросту заливают тоску дешёвой выпивкой», — резюмировал принц, проходя мимо таверны и скривив в иронии рот. Таверна, куда он свернул, оказалась местом ещё более удручающим. Не просто забегаловка, нет, — приют для душ, потерянных в городском беспробудном мраке, почти маяк. Стены, чёрные от вековой копоти, хозяева подпёрли тремя деревянными балками, что выглядело не слишком-то безопасно, но, кажется, не смущало никого из присутствующих. Свет падал из открытых окон, а где-то под потолком сквозь дым дрожало пламя нескольких свечей, отчего всё вокруг отбрасывало длинные корявые тени, такие же нелепые и жалкие, как обитатели заведения. — Что будете заказывать? — едва Эймонд расположился за одним из многочисленных свободных столов, к нему неторопливо подошла дородная старуха в белом чепце. — Что можете предложить? Халдейка шумно хмыкнула. — Похлёбка. Репа. Пиво. — Несите похлёбку. Она отвернулась в сторону, выглядывая что-то в тусклом свете соседнего помещения. — Кончилась похлёбка. — Тогда пиво, — Эймонд протянул ей серебряную монетку. Глаза старухи округлились. Она заметно повеселела, воровато выхватила деньги из ладони принца и спрятала в область необъятного бюста. — Всё будет, милорд! — хихикнула она и с неприсущей дамам её возраста прытью понеслась на кухню. Эймонд прислушался к ощущениям. Воздух здесь был тяжелым: пахло горелым мясом, потом, разлитым пивом и сыростью. Посетителей было откровенно немного: три седобородых деда, сосавших пиво и раскладывающих кости, двое каких-то безликих юношей в углу, погружённых в полумрак и будто ставших частью интерьера, две девицы, разодетые в чересчур открытые платья и заливисто смеющиеся над шутками пьяного вдрызг мужика. Смех девиц, изредка сотрясавший тишину таверны, показался Эймонду слишком уж наигранным, и он не ошибся: в момент, когда пьяница полез целовать одну из барышень в шею, их взгляды встретились, и принц Таргариен увидел в её лице тень злой усталости. Старуха поставила на покосившийся стол деревянную кружку. Мгновение спустя Эймонд решил двинуть её ближе, но бесполезно — та уже прилипла к покрытой пятнами поверхности. Принц поморщился. Стало жаль потраченного впустую серебра. Грязно, неуютно, очевидно невкусно — что здесь ищут все эти люди? Дверь распахнулась, впуская в помещение глоток свежего воздуха и нового посетителя. От старых он не слишком-то отличался: такой же оборванный, беззубый, с печатью несчастья на лице. Одной ноги у вошедшего не было, и вместо неё культю ниже колена обнимал короткий деревянный протез, отчего мужчина заметно прихрамывал, косясь на правый бок. Три деда встретили гостя радостными воплями: — Джек! Проклятье, мы было решили, что ты сдох на каторге! — Не дождётесь, олухи, — расхохотался тот. — Эй, Жоана! Сделай мне как обычно! — Ты ещё не расплатился за прошлые три раза, — откликнулась старуха, демонстрируя какие-то зарубки на стене. — Сперва долг, потом пиво. — Откуда бы мне брать деньги, если коронованный дьявол отобрал у меня последнее? — возмутился Джек. Он порыскал глазами по соседним столам, обнаружил свободную кружку и залпом опрокинул её себе в рот, смакуя остатки. Все были в ужасе. Эймонд — от смелости этого мужчины подносить что-то в этом заведении к губам, местные — от грубых слов, что повисли сейчас в воздухе. Принц бросил взгляд на старуху, ожидая ее реакции: та побледнела и поспешила удалиться на кухню. — Этот ублюдок думал, что я подохну на каменоломне, — продолжал новоприбывший. — Как бы не так! Других девять месяцев каторги, может, и убивают, но я — не пальцем деланный! — А за что тебя? — подал голос один из дедов, и остальные возмущенно на него зашикали. — Не платил налог! — распалившийся Джек ударил кулаком по столу. — Будь проклят узурпатор Фобос, будьте прокляты его фискалы! У меня ничего нет — как мне платить эти вшивые налоги? Отсосать его королевский член? Он повышает их каждые полгода, откуда у нас деньги?! Он продолжал ругаться на фискальную политику короны, на принца Фобоса и путь его прихода к власти, на владельцев таверн, которые повышали цены и разоряли и без того бедных жителей королевства. Больше всего доставалось, разумеется, его высочеству. Каждое сказанное пришельцем в адрес Фобоса слово всё более и более вымывало из лиц посетителей таверны краску. Наконец старуха, вернувшаяся с кухни с веником в момент, когда имя принца оказалось срифмовано с совсем уж некрасивым словом, не выдержала и вытолкала посетителя с криками: — И чтобы больше не смел являться сюда со своими крамольными разговорчиками! И только тогда остальные смогли вздохнуть спокойно. Эймонд, не удовлетворённый хлебом, но достаточно насытившийся зрелищами, поднялся со своего места, едва не пролив на и без того смертельно грязный стол нетронутое пиво, и двинулся в сторону выхода. Внезапно что-то привлекло его внимание, и он оглянулся: стол в углу, где сидело два невзрачных парня, был пуст. Во дворе королевского замка, куда Эймонд вернулся почти затемно, было шумно. Несколько рыцарей, шушукаясь и переругиваясь на непонятном языке, копошились под навесом. То и дело слышался шум разрывающихся тряпок, неясный треск и глухие удары о землю. Проходя мимо, принц Таргариен даже не взглянул бы на них, но тут из тьмы подземелий поднялся лорд Седрик с факелом в руке. Свет пламени упал на рыцарей, осветив следы их деяния. Эймонд увидел бездыханное мужское тело. У трупа оказались выбиты передние зубы, а нога пониже колена отсутствовала. Рядом с ним валялся ненужным пятном сломанный деревянный протез. *** Знакомый уже звук тяжелых сапогов вновь донесся из коридора и переместился ближе к двери. Высокий голос потребовал стражу впустить его. Фобос улыбнулся. Он ждал и дождался. — Не сомневался, что найду вас здесь, — громко объявил Эймонд Таргариен, вновь появляясь в тронном зале. — Пришли извиниться за утренний перфоманс? — Фобос отсалютовал гостю винным кубком. Юный принц осклабился. — Знаете, чему меня учили? «Не объясняй, не извиняйся». Но я и впрямь был резок, так что… — он задумчиво пожевал губы. — Да, пожалуй, я должен как-то смягчить удар… Если желаете, в знак примирения могу прокатить вас на моём драконе. — Если это не эвфемизм, то я, пожалуй, откажусь, — отозвался Фобос. Эймонд почти научился пропускать мимо ушей эти его интонации и не реагировать на этот странный, неуместный флирт, да и ночные видения уже покинули сознание — очевидно, во время прогулки их вынес на волю тёплый ветер. Но сейчас, оказавшись в этом холодном, почти интимном полумраке один на один, он чувствовал, что снова теряет себя. — Вы в самом деле провели на троне целый день? — поинтересовался Таргариен, поспешив сменить тему, покуда щеки его не залила краска. — Охраняете, чтоб не украли сторонники принцессы? — Грею, чтобы сестра не отморозила придатки, когда вернётся, — парировал властитель Меридиана. — Благородно, — оценил Эймонд. — Я был в городе. Скверное зрелище, должен признать. Фобос пожал плечами: — Иногда приходится жертвовать малым ради большего. — Вы проводите встречи с горожанами? — С кем, простите? — усмехнулся правитель Меридиана. — Считаете, у меня нет более важных дел? — И всё же… — Эймонд, во время одной из таких встреч заговорщики совершили убийство моих родителей, — перебил его Фобос. Тот вскинул бровь. — Мои соболезнования, — произнёс он таким тоном, в котором не было ни печали, ни сочувствия. — И тем не менее, вы совершили ошибку, милорд. Вам следовало бы опереться на горожан, и тогда никто из них и не взглянул бы в сторону вашей сестры. Им не нужен был бы иной правитель, живи они сыто. — Позвольте, Эймонд, вы будете давать мне советы, когда займете Железный трон, — нервно отрезал Эсканор. — Ах, подождите секунду!.. Таргариен вспыхнул. — Как славно, что вы вспомнили о троне Семи королевств, — сквозь зубы проговорил он. — Что до моей просьбы, ваша милость? — Мы с моим лордом-советником обсудили возможность званого ужина завтра… — Вы не слышите меня, Фобос? — Эймонд рванулся к трону, но принц Меридиана даже не шелохнулся. — Послушайте меня, ваша милость. Вам не нужно искать оправдания, придумывать причины, чтобы сказать мне «нет». Я был в городе, я видел, как обстоят дела в вашей стране. Я не идиот, милорд, я вижу, что вам не до меня и не до бед моей семьи. Так дайте же мне вернуться на родину, и мы забудем об этом инциденте. Я уеду, и мы продолжим игнорировать существование друг друга, как это десятилетиями делали наши предки. Скажите мне «нет», Фобос. Дайте мне уйти. Фобос слушал крик его души молча, не меняя выражения на царственном лике. Но когда принц Таргариен наконец смолк, он поднялся, подошёл ближе и медленно выдохнул: — Вы не поняли, Эймонд? Я не хочу, чтобы вы уходили. — Простите? Юный принц подумал, что ему послышалось. Он точно ослышался, ему привиделось, он придумал это под впечатлением от того нелепого сна — что угодно, кроме того, что Фобос действительно произнёс эти слова. Но он сказал, расписался в собственной слабости пред ним, Эймондом. Фобос хотел поставить его на колени, но опустился на колени сам. — Я не хочу, чтобы вы уходили. Он был близко, слишком близко — такого не позволяют себе ни друзья, ни даже родственники. Эймонд чувствовал на своей щеке холодное дыхание, мог рассмотреть трещинки на тонких губах, протянуть руку и погладить его пепельные волосы. Запах роз пьянил, сводил с ума. Принц Таргариен переводил взгляд с губ на серые глаза Фобоса, пока наконец не застыл в нервном ожидании. В памяти вновь заплясали картинки из нелепого сна. Ну же… Принц Меридиана стал ещё ближе и почти касался его, Эймонда, губ. Тишина стала почти звенящей. Оба они медлили. Эсканору нравилась эта игра. Острым кончиком носа он коснулся ямочки над верхней губой племянника и задержался доли секунды, пока Эймонд не стал склонять голову вправо, прикрыв веки. Фобос ловко извернулся и, слегка прикусывая мочку его уха, промурлыкал еле слышно: — Я не разделяю предпочтения вашего рода, Таргариен.