пришёл, увидел, проиграл

Эймонд Таргариен ни разу в своей бесславной жизни не посещал балов. Он никогда и никому не признался бы в этом даже под страхом пыток, но где-то в потаённых глубинах его ледяного сердца скрывалась маленькая, почти не приметная за суровым внешним видом принца мечта: Эймонд страстно хотел, чтобы однажды бал устроили в его честь. В Королевской Гавани балы вовсе не были редкостью: пышные приёмы организовали по любому мало-мальски значимому поводу. Принц много читал об этом в исторических книгах, коих в избытке было в замковой библиотеке, но, попытавшись вспомнить хоть один, на котором присутствовал сам, исступленно прикусил изнутри нижнюю губу. Он слышал, что указом отца было организовано торжество по случаю рождения первого сына. Он знал, какой радостью и пиром было встречено рождение сестры — первой и, как окажется позже, единственной дочери от новой супруги; будущей жены Эйгона и будущей королевы в мечтах матери. Эймонд — другое. Рождение второго сына всегда было в королевских семьях чем-то самим собою разумеющимся: героическую королеву-роженицу целовали в лоб и благодарили за мучения, трудяга-король со своей свитой поднимал чарку борского золотого, принимая поздравления с таким видом, будто бы это он почти сутки корчился в невыносимой боли схваток, а со всех концов в столицу летели вороны с поздравлениями Их Величествам и новорождённому Его Высочеству. На этом, пожалуй, всё. Ни пиров, ни балов, ни турниров — да и зачем? Иногда Эймонд думал о том, что однажды в его честь обязательно устроят праздник. Сознание его рисовало самые смелые грёзы: огромный (непременно тронный!) зал с высокими потолками и цветными витражами, сквозь которые мягкими лучами заглядывает посмотреть на гостей закатное солнце, лёгкий сквозняк щекочет тонкий тюль на окнах и музыканты, одетые в зелёные с золотом бархатные наряды, наигрывают весёлые мелодии. Принц почти наяву видел, как в лимонного цвета платье кружится под музыку его сестра, как от тёплой улыбки разбегаются морщинки в уголках глаз его строгой матери. Этот бал стал бы не просто праздником — новой вехой в его жизни, днём, когда его имя наконец будет грохотать по всему необъятному миру. Он плясал бы с сестрой под одобрительные взгляды гостей, его непривычно лёгкие сапоги скользили бы по полу, и каждый новый шаг становился бы шагом к внутреннему освобождению. Да, более всего в этих мыслях пленил его не сам этот чёртов праздник. Эймонд мечтал о том, что в устроенный в его честь вечер он, окруженный всеми этими малознакомыми лицами и обласканный признанием, вдруг ощутит, что сердце его наконец успокоилось. Однажды он вернётся домой с великой победой, или совершит великий подвиг, или… боги, да хоть просто женится на какой-нибудь знатной особе! — и вот тогда-то за него поднимут кубки, восславят в веках его имя, напекут пирогов с говядиной и организуют такой пир, какой и не снился древним правителям. Вот тогда-то он почти наверняка будет счастлив… Но вот сегодня все взгляды направлены на него: высокая стройная фигура, облачённая в кожаный колет с серебряными застёжками и тёмные, плотно обхватывающие длинные ноги, штаны, явно выбивающаяся из привычного для местных вида, не могла не привлечь внимания. Тонкие серебряные реки волос, прямыми потоками ниспадающие по плечам, ещё более создавали вокруг Эймонда ореол загадочности и объекта придворных сплетен: до сего дня меридианская знать видела такое чудо только у собственного правителя. Проходя победным маршем от дверей до середины зала, а затем и скрываясь в тенях колонн, принц Таргариен улавливал едва слышный шепоток и перехватывал липкие любопытные взгляды, неприлично ощупывающие его. Губы тронула невольная ухмылка. О пекло! Как же трудно признаться даже самому себе, что этот интерес иноземцев всё же довольно приятен! И всё же он продолжал чувствовать себя неуютно. Видят боги, для балов он создан не был. Или всему виной были окружающие его… люди? Жители Меридиана — удивительные существа. Создания. Твари. Эймонд задумчиво пожевал губами, будто бы пробуя последнее слово на вкус, и удовлетворенно кивнул самому себе. Да, пожалуй, именно так. Он с детства имел дело с Вхагар — восхитительным размером драконом, приводящим в ужас всех, кому не посчастливилось встретиться с ней лицом к лицу. Но как бы устрашающе не выглядело древнее дитя Валирии, принц Эймонд готов клясться на Семиконечной звезде: те, кого ему пришлось лицезреть на этой земле, выглядели куда как страшнее — обретшие плоть ночные кошмары. Один из меридианских дворян оглянулся на принца Таргариена, повинуясь чьему-то указанию: могучий, покрытый густой серой шерстью мужчина, чьё лицо было будто бы слеплено из звериных и человеческих останков. Эймонд сумел рассмотреть тускло мелькнувшие в свете свечей зубы в его пасти — выстроенные в три ряда острейшие кинжалы. Недалеко от него сверлила собравшихся злобным взглядом бледная женщина. И хотя лицо её было скрыто вуалью, сквозь тонкое кружево чёрными угольками сверкали большие глаза на худом, обтянутом кожей черепе. — Отвернись. Сглазит, — вполголоса посоветовал кто-то, и Эймонд с перекосившимся от ужаса ртом обнаружил за своей спиной высокого худого мужчину с пустыми глазницами. Две бездны на его лице не отражали ни света, ни чувств, а тонкие, заострённые, точно иглы, пальцы, с металлическим дребезгом едва касались пола. Принц забыл, как дышать, и впервые пожалел о том, что гордость Валирии — фамильный меч — остался в ножнах в его покоях. Он подумал о том, что даже его лишённый движения сапфир в глазнице обладает большей жизнью, чем этот жуткий тип. Хотелось покинуть это место, как можно скорее, но тут в середину зала выбежал уже знакомый Таргариену мужчина. — Его королевское высочество, хранитель государства, великий герцог Замбалы, правитель Меридиана принц Фобос! — громко объявил лорд Седрик и отошёл, освобождая господину путь и попутно принимая позу глубокого поклона. Примеру его поспешили последовать все присутствующие, но Эймонд лишь плотнее придвинулся к колонне, скрываясь за её тенью. Принц Фобос величественно прошёл в зал, даже не замечая почтенно склонившихся вокруг него подданных. Эймонд невольно вжал голову в плечи: тронный зал, только что казавшийся таким просторным, теперь сжался, и вся его монументальная архитектура стала служить лишь фоном для единственного создания — Его королевского высочества. В лёгком повороте головы, в мимолётном движении пальцев, в уверенной походке было столько достоинства, что не оставалось сомнений: этот мужчина — наследник двух величайших королевских фамилий. Фобос опустился на трон и жестом приказал первому из гостей перейти к церемонии приветствия монарха: теперь каждый поочередно глубоко кланялся принцу у подножья. Лорд Седрик занял привычное место по правую руку от господина. «Как же ему чертовски идёт трон», — не смог удержаться от мысли Эймонд. На челе принца Фобоса играл кроваво-красными переливами уже знакомый Эймонду рубиновый венец, обрамлённый чёрным золотом, столь роскошно смотревшийся на пепельных волосах. Правитель Меридиана держался прямо, будто на плечах его покоился целый мир, сухо кивал каждому, кто бурно приветствовал Его высочество в столь прекрасный вечер, но глаза его беспокойно скользили по тронному залу, будто бы в поисках чего-то очень важного. И Эймонд знал, чего именно. Когда очередь выстроившихся на поклон почти иссякла, Таргариен вышел из своего укрытия. Тонкие длинные пальцы слегка сжали подлокотники трона, когда взгляд серых глаз выхватил из толпы сребровласого гостя. Эймонд коротко поклонился перед властителем Меридиана, и Фобос одобрительно улыбнулся ему уголком рта. Последний гость поприветствовал хозяина, а значит — да будет бал. Принц Фобос элегантно поднялся со своего места и спустился к гостям. Эймонд не сразу понял, что правитель Меридиана направляется к нему. На лицах присутствующих он ловил изумление и догадался: кажется, принц редко удостаивает своим визитом танцевальную площадку. Фобос протянул Таргариену открытую ладонь: — Вы позволите? — Разве хозяин бала не должен пригласить на первый танец самую прекрасную розу двора? — насмешливо произнёс Эймонд. Он всё ещё не понимал, как должен реагировать на выходки эксцентричного монарха. — Оглянитесь, мой дорогой друг, — подхватывая его под руку, шепнул Фобос. — Так уж выходит, что самая прекрасная роза — вы. Знать застенчиво потупила глаза: к причудам своего принца они давным-давно привыкли. Открыть бал танцем с мужчиной — ей-богу, это меньшая из шалостей, что иногда позволял себе самопровозглашенный наследник престола. Эймонд поймал разочарованные лица нескольких румяных девиц и, к своей вящей радости, плохо скрываемое недовольство на благородной морде лорда Седрика. — Соглашаюсь лишь из желания насолить вашему карманному дуралею, — он подбородком указал на лорда-советника. — Но не думайте, что я простил вам вчерашнюю выходку. — Считаете себя достойным прощать или карать принца крови? — Фобос лукаво улыбнулся. — Всемилостивые боги, Эймонд, вы неисправимый наглец. — Я принц крови, ваша милость. А вы нанесли мне… Фобос пропустил свои пальцы между его и резким рывком развернул Эймонда лицом к себе, прерывая мысль. Одна ладонь легла принцу между лопаток, давая опору и аккуратно направляя в движениях. Зал, разбившийся тем временем на разномастные пары, замер, ожидая первых аккордов музыки. Эймонд тоже оказался не в силах пошевелиться, с тревогой прислушиваясь к шороху невидимого оркестра. Громко застонали лютни, зазвенели и потонули в грохоте десятков ног колокольчики. Музыка сладко обняла танцующих, и Фобос, с улыбкой изучая недоуменное лицо Эймонда, повёл его в ритме незнакомого танца, вертя послушное тело, как куклу на ниточках. — Видите барышню в синем платье? — шепнул правитель Меридиана, прижимаясь к виску принца Таргариена и подбородком толкая его в сторону не приглашённой никем из танцоров девице. — Глядите, как смотрит на вас. Знаете, почему она одна? Её семейство никого к ней не подпускает, прочит её мне в жёны, но… ах, какая досада! А та, что рядом с ней, успели заметить? Тоже мечтает стать королевской невестой. А вон тот бородатый мужчина заваливает меня письмами с просьбой отписать ему кусок соседской земли. Фобос едва заметно усмехнулся, продолжая кружить Эймонда по залу, как в картинной галерее указывая ему на разодетых гостей. Принц Таргариен уже и не пытался выхватывать ничего из того, что ему говорили: шум бала, пёстрые наряды, бархатный шёпот на ухо и сильная ладонь чуть повыше поясницы, холод которой ощущался даже сквозь плотные кожаные одежды — всё слилось в единый вихрь, в котором логика и смысл уступали место чувству полного растворения. Он не пригубил крепкого меридианского вина, но всё равно ощущал себя жутко хмельным. — Знаете, что расстраивает меня больше всего? — продолжал принц. — Все они здесь лишь потому, что им что-то от меня нужно. — Я разделил бы ваше негодование, если не был бы одним из них. Их тела двигались в едином ритме, подрагивая, будто две струны на лире, что подхватила сейчас мелодию. Фобос лёгким касанием руки направил Эймонда в сторону, спасая от какой-то неуклюжей пары, и юный принц ответил уверенным поворотом, увлекая его за собой. Эймонд Таргариен никогда раньше не танцевал, если, конечно, не назвать танцем то, что творил он, взяв в руки меч. Вот и сейчас он принял ту же тактику, что и в фехтовании: шаги плавные, почти невесомые, он скользит по каменному полу в руках принца Меридиана, как перышко, подхваченное ветром. Фобос вёл его с уверенностью мастера: каждый шаг выверен до миллиметра, каждое движение полно силы и грации, и оттого тронный зал казался Эймонду вихрем красок и звуков, которыми так умело управлял его хозяин. — Вы, вероятно, всё ещё ждёте от меня ответа? — шепнул на ухо принц Фобос, проскальзывая спиной мимо левого плеча Эймонда. Таргариен хмыкнул: — Как славно, что вы решили вспомнить об этом именно сейчас, милорд. Сменилась музыка: заиграло что-то более быстрое, динамичное, что вплело в себя звуки лютни и флейты. — Мы живем в удивительное время, друг мой. Век королей, век каменных замков, век мечей и крови… Видите ли, я склоняюсь к тому, что монарха способны возвести на престол три вещи: насилие, удача и личная доблесть. И если фортуна не улыбается, время браться за оружие либо… Либо повести за собой народ, что, впрочем, часто идёт рука об руку. — Так что же, по вашему мнению, должно возвести на Железный трон?.. — О, это интересный вопрос, — перебил Фобос. — Предлагаю вам ответить на него самому. Поток танцующих гостей выхлестнул Эймонда из рук принца и выкинул его в компанию рыжей девицы со скучающим выражением лица. Они совершили несколько неловких разворотов, и вот уже белокурый гость бала несётся в объятия чешуйчатого мужчины. Ещё несколько плавных движений, и неведомая сила закрутила Эймонда в новый виток, очередной партнёр озарил его путь, а предыдущий растаял, растворился в воздухе. А когда пары вновь сошлись в первоначальную композицию, оказалось, что ответ на философский вопрос был принцу Фобосу совершенно ни к чему. — Будущее пахнет смертью, Эймонд. От него разит гнилью и кровью, как от постели тяжелобольного, — как ни в чём не бывало продолжил рассуждать он, и эти слова принца прозвучали совершенно неуместно в этих дорогих интерьерах наполненного светом тронного зала. — Давайте начистоту: я возглавил свою страну в тяжелый момент, и все эти годы я бьюсь за её благополучие, отражая нападки тех, кто называет себя борцами за справедливость. И будь на моём месте кто-то вроде вашего брата — слабый, безвольный, бесхарактерный — Меридиан давно бы пал. Понимаете, о чём я? Принц Таргариен промолчал. Он начинал понимать. — Каким бы ни был исход событий с той минуты, как веки вашего отца закроются навсегда, вашу страну постигнет незавидная участь. Что ж, вы и сами это знаете, коль прибыли сюда. Ваша просьба… Не буду скрывать, она меня удивила. Я навёл справки, и… Я не считаю вашего брата достойным наследником. Эймонд посильнее прикусил изнутри обе щеки. Теперь он точно понимал. Идиот… Какой же он идиот! — Считаете разумным поддержать мою сестру? — изо всех сил сохраняя лицо, спросил он, ясно, впрочем, осознавая, чтó услышит сейчас. Поддержать Рейниру — что ж, это было бы тяжелым выбором. Тем не менее, этот шаг оказался бы вполне в духе принца Фобоса, не лишённого злой иронии. Из-под плотно сжатых челюстей вдруг начал просачиваться металлический привкус. — Женщина? — Фобос расхохотался, но смех его потонул в грохоте оркестра. — Мой милый Эймонд, вы почти нанесли мне непоправимое оскорбление. Нет, дорогой, я сторонник идеи того, что если приходится выбирать из двух зол, необходимо создать третье. Вашему королевству нужен другой правитель. Если бы рука принца Фобоса, что обхватывала его талию, Эймонд точно бы споткнулся. Боль и ярость ослепили его. Ну конечно. И как же он мог так ошибиться? — И у меня есть кандидатура. — Не сомневаюсь, — прошипел Таргариен. «Его мать имела больше прав на Железный трон, чем все, кто хоть на секунду упоминался на Великом совете, — со жгучим стыдом размышлял он. — Так почему же ты, идиот, вдруг решил, что коль ей престол был не нужен, её сын будет готов отказаться от такого лакомого кусочка? Он — не его мать. Он, поглоти его седьмое пекло, — не его мать!». Фобос меж тем продолжал: — Словом, Эймонд, я готов поддержать вас в борьбе за Железный трон. Музыка стихла, но пары не расходились. — Вы имеете в виду вступить в войну… на моих условиях? — В войну? — смех принца Фобоса был похож на шелест упавшей на землю осенней листвы. — Что вы, нет. Война — это грязно, дорого и грустно. А я брезглив, жаден и, надо признать, не люблю грустить. — В таком случае я не… Принц Фобос выпустил его ладони, медленно проведя по тыльной стороне подушечками больших пальцев. — Давайте прогуляемся, Эймонд. Вам нужно подышать свежим воздухом. *** Принц Эймонд никогда не был там, куда привёл его Фобос, но готов был поклясться, что знает здесь каждый закуток. Вот там, за высокой кованой решёткой, будет спрятана белая арка, цвет которой, впрочем, совсем не виден за пышным буйством опутавшего её блестяще-зелёного влажного плюща. А если по дорожке из мелкого камушка свернуть направо, то по обе руки тебя встретят два куста с редчайшими чёрными розами. Лунный свет играл на покрытых росою лепестках, рассыпая горсти сверкающих бриллиантов. Сотни ароматов бросились на принца Таргариена, сбивая с ног: он слышал в воздухе и влажную рыхлую землю, и медовость бордовых роз, и пряность — чайных, и свежесть — белых, но главным образом ощущал он тонкий аромат цветов, что только занесли с мороза, аромат, что преследовал его повсюду на Меридиане, тот, что принадлежал принцу Фобосу. Эймонд узнал это место: королевский розарий, который приходил к нему во снах и видениях, терзал, тревожил, но заставлял вздрагивать в сладкой истоме. — Думаю, нам с вами абсолютно необходимо обсудить одного несчастного мальчика, — начал Фобос, подводя своего гостя к раскидистому дубу, — который рос, не замечаемый отцом и презираемый матерью, всё внимание которой всегда было приковано лишь к единственной дочери. Мальчика, который всю жизнь тайно грезил о троне и который, безусловно, рискует стать лучшим правителем из всех, кого когда-либо видела страна… — У меня нет никакого желания говорить о вас, Фобос, — обессиленно перебил Таргариен. Принц Меридиана навесил на лицо одну из самых гаденьких своих улыбок и оглянулся через плечо: — Обо мне? Увольте, Эймонд, я хотел поговорить о вас. Ладони принца-дракона в секунду покрылись липким потом. Его трудно было заставить нервничать, но в этот миг вся жизнь калейдоскопом проскочила в его сознании. Он пытался сохранить спокойствие, хотя в голове замелькали воспоминания: детство, протекающее в одиночестве, борьба за любовь и внимание родителей, глупые, безрассудные поступки, лишь бы только его заметили… Что ж, не был ли одним из таких поступков визит на Меридиан? — Довольно прелюдий, Эймонд, — тихо сказал Фобос. Он тоже смертельно устал ходить вокруг да около. — Я хочу, чтобы престол вашего государства заняли вы, и желаю этому поспособствовать. Принц Таргариен почувствовал, как тело его словно пронзает насквозь ледяной меч. Холод заскользил по жилам, останавливая кровь, заполняя его изнутри, не оставляя места ни теплу, ни свету. Дыхание остановилось. Он смотрел Фобосу прямо в глаза и не находил ни слов, ни эмоций. Его разум метался между тайной жаждой власти и всеобъемлющей горечью возможного предательства. Слова принца Меридиана паутиной опутали его душу, заманивая в ловушку собственных амбиций. Эймонд не мог не осознавать, что этот путь вёл его в темноту, где тень брата, невидимая, но осязаемая, будет всегда рядом, как молчаливый судья. Занять трон, да ещё и таким грязным способом, — не просто стать правителем Семи королевств, но потерять невидимую, но такую прочную связь с тем, что он когда-то называл семьей. В груди его закипала боль, смешиваясь с гордостью и превращаясь в страшный яд. И самое жуткое — он уже ощущал, как в его душе растёт пустота, заполняемая не осязаемой ещё властью. — Вы сильны духом. Вы харизматичны, — продолжал, отвернувшись от него Фобос. — Кто, как не вы, должен стать следующим правителем? Впрочем, есть одно «но»: вы молоды. Эймонд ждал подвоха. Думал, что за сказанным последует «однако в моем лице вы найдете прекрасного регента», «но я готов отправить к вам в услужение лорда Седрика» — что угодно, только не эта треклятая звенящая тишина, заставляющая додумывать невероятные концовки. Но Фобос молчал. Ароматы ночи пьянили, ласково касались лица, не давали сосредоточиться и ухватить простую мысль: он может стать королём. — Я готов, Эймонд, — настойчиво проговорил Фобос. — Позвольте вам помочь. Голос его звучал из-за спины — бархатный полушёпот, в который хотелось укутаться поплотнее. Ночной воздух парадоксально обжигал ладони и щёки, отчего они, обычно бледные, как у трупа, приобрели лёгкую красноту. Или дело было не только в этом? Кончиком уха он ощущал дыхание принца Меридиана, спиной ощущал близость его присутствия, и в другой миг он бы наверняка почувствовал что-то щекочущее в желудке, но сейчас… Он вдруг так явно представил себе, как стоит напротив трона, как шагает ему навстречу по дороге из расплавленных мечей. Он протянул к трону руку, но, по-видимому, сделал это слишком резко, и тот отверг его. Острые клинки полоснули по бледной ладони, и та откликнулась приступом боли. Брызнула кровь. Эймонд невольно ахнул… и вдруг понял, что трона нет. Кровавые капли покрывали бутоны девственно-белых королевских роз — гордость принца Фобоса, стебли которых были покрыты спрятанными от посторонних глаз колючими, почти стальными шипами. — Вы подонок, Фобос, — юный принц устало усмехнулся и присел на краешек мокрой от ночной влажности скамьи, безуспешно скрывая раненую ладонь. — Что же вы делаете? Принц Фобос опустился рядом. Он снова, как в их первую встречу, осторожно притянул к себе окровавленную руку. Эймонд старался не смотреть — сам не знал, почему. Просто внезапно ему стало очень тяжело. Затрепетал воздух, замерцали искорки, снова в секунду затянулись порезы и бесследно испарились мелкие капельки крови — во второй раз это уже не удивляло. Ладонь принца Таргариена продолжала покоиться в сложенных на коленях руках правителя Меридиана. — Ради кого вы бьётесь, Эймонд? — прошептал Фобос, наклоняясь так, чтобы поймать его взгляд. Он не ответил. Медленно выдохнул, выпуская изо рта маленькое облачко пара. В сущности, ради кого он бился? Он разомкнул губы, чтобы с них слетело бесцветное «Ради своей семьи», но произнёс совсем другое: — Ради себя. К чему питать иллюзии? Он знал, что если в грядущей войне (а она, поглоти её пекло, обязательно случится!) победит не фракция матери и деда, его дни будут сочтены. Змеёнышей нужно давить в яйцах, пока они не расплодились, не подняли головы, не задушили, пригретые на груди. И даже если эта сучка Рейнира решит поиграть в благородство, позволит сыновьям заклятой подруги остаться при дворе, рядом с ней есть тот, кто никогда и ни при каких обстоятельствах не даст им продыха. Деймон Таргариен знает, насколько опасен младший сын его брата. Кому, как не ему, вообще знать, насколько опасны младшие сыновья. Принц Фобос улыбался левым уголком рта. Он знал, на что нужно надавить, чтобы обнажить самый болезненный нерв. — Если я стану королём, — осипшим от тревоги голосом спросил Эймонд, — это будет означать, что… — Да, — спокойно пожал плечами Эсканор. — Да, все другие наследники будут мертвы. Юный принц закрыл глаз, пытаясь подавить дрожь, что пронизывала тело. Он видел перед собой образ брата, сестры, их несчастных детей. Видел мать, чьи руки так редко обвивали его в нежных объятиях, но всё же остались теплыми воспоминаниями из детства. При всей своей жестокости она вряд ли когда-либо простила бы ему этот шаг. В воображении вновь родилась яркая сцена: кровь, горькие крики, вспышки магии и рёв драконов, поливающих огнём расплавленные камни. Последний взгляд в мёртвые лиловые глаза. Печальная правда была так очевидна, что он почти физически ощущал её тяжесть: чтобы получить корону, ему придётся уничтожить то, что он… по-своему любил и берёг. Сердце сжалось от невыносимого страха, и чувство безысходности поглотило всё. Он видел, как теряет братьев и сестру, мать и племянников. Он ощущал, как металл короны холодит его виски. — Это породит войну, — не размыкая век, сообщил он. — Война… Эймонд, война в любом случае начнётся и в любом случае однажды закончится. Не важно, кто будет на противоположной стороне баррикад. Даже с вашей сестрой однажды вы пожмёте друг другу руки, переженитесь сами или пережените своих детей, а на полях битв, выжженных драконьим пламенем и залитых человеческой кровью, вырастет новая трава. И вы не вспомните о вражде. — Я не забуду, — твёрдо сказал Эймонд. — Потомки этой шлюхи с Драконьего камня никогда не сядут на Железный трон и никогда я не подам им руки. — Подадите, конечно. И вы, и ваш трижды проклятый брат, и ваша мать — все вы будете улыбаться им в лицо, будто бы ничего не предшествовало этому. Если, конечно, война не унесёт и ваши жизни. Тогда, — принц развёл руками, — разумеется, улыбаться будет некому. Эймонд поднялся со скамьи и заметался по саду. Остановился у дуба, коснулся его затылком и медленно выдохнул. Шершавая кора больно цепляла волосы, но это внезапно позволило вернуться в реальность. — В чём ваша выгода? — отрывисто спросил он. Получилось жестче, чем он планировал, но вышло даже лучше. — Эймонд, я… — Бросьте, — перебил принц. — Я же знаю, что вы и пальцем не шевельнёте, если в том не будет вашего интереса. Так в чём же он? Фобос поднялся со скамьи и приблизился к Эймонду. Воздуха между ними словно стало неприлично мало, и Таргариен вынужден был разомкнуть губы, чтобы хватать его ртом, как выброшенная на берег рыба. — Я впервые в жизни хочу сделать что-то бескорыстно. Я знаю, как вам тяжело, Эймонд, — быть лучшим во всём и не находить в этом мире отклика. Я хочу, чтобы вы взяли своё. Я вижу, что вы этого достойны. Их взгляды вновь встретились. Эймонд видел в глазах Фобоса целый мир, который тот готов положить к его ногам. Фобос ловил во взгляде принца Таргариена невысказанный, почти первобытный страх. Они стояли так, не отрываясь, словно между ними не было ничего, кроме этого взгляда. И в этом молчаливом диалоге не было ни слов, ни звуков, только чистая энергия. И чем дольше они смотрели друг на друга, тем отчётливее становилась тень вопроса: а что будет дальше? — Я… Я подумаю, ладно? — вымолвил наконец Эймонд. — Прошу вас, дайте мне подумать. Он вдруг ощутил себя ребёнком. Откуда взялась эта дрожь в голосе? Откуда желание спрятать взгляд, накрыть голову руками и забиться в угол? Он прибыл сюда в ослепительной уверенности в том, что вернётся победителем, не имея на то достойных оснований, а покидает это тёмное, страшное место, мысленно примеряя корону, но почему-то чувствуя себя абсолютно проигравшим. Фобос беззаботно усмехнулся. — Вы угрожали мне отъездом, если я не ошибаюсь. — Ничего не изменилось. Я улечу этим утром, но до тех пор я обещаю дать вам ответ. Зайду в ваши покои перед тем, как пойду к Вхагар. — Неужели? — в голосе принца Меридиана играло насмешливое сомнение. — Хотите вломиться ко мне с первыми лучами солнца, лишая меня радости сна? — Но что… — Будет куда лучше, если вы будете радовать меня своим обществом до самого рассвета. Тьма ночи, розы, пышная крона дерева, скрывающая их силуэты — всё это Эймонд уже видел во сне, и во сне всё казалось куда более настоящим, чем сейчас, наяву. Он почти не вздрогнул, когда ледяные губы Фобоса коснулись его тёплой кожи, но дыхание его на долю секунды прервалось, точно он рывком нырнул в прорубь. Эймонд хватался за его плечи так, будто бы это было единственное, что могло спасти его от утопления в этом бушующем океане чувств. Он знал, что его поймали в момент полного душевного раздрая, когда он сам не ведал, что творит, но, кажется, был вполне не против. Принц Фобос всегда получал то, что хотел. Что ж, или почти всегда… Как бы там ни было, сейчас он хотел только одного, и этот «один» прямо сейчас сбивчиво дышал ему в шею. Всё сейчас было ему в новинку, а потому страстно распаляло. Ему нравилось быть частью тандема, где один истово любит, а другой зачем-то позволяет себя любить. Он глушил где-то в закоулках разума мысли о том, что испытывает жгучую потребность в чувствах. Руки Фобоса бесцеремонно исследовали юное тщедушное тело, желая добраться до серебряных застёжек на кожаном колете, но Эймонд ужом извивался от грубых ласк, не позволяя даже прикоснуться к своей груди. — Вы подонок, Фобос, — повторил было принц свою глубокую мысль, но правитель Меридиана сорвал слова с губ настойчивым поцелуем. Щёлкнула верхняя из трёх застёжка, открывая тонкую, нежную, почти девичью шею. Эймонд Таргариен ненавидел проигрывать. Но только что он, кажется, проиграл окончательно.