Отче

      Гарри был мёртв.       Точнее, умерла одна его часть, та, что отвечала за надежду и веру в исправление Тома.       Он словно прозрел.       Не иначе случилось чудо Господня.       Гарри ещё никогда не был так собран.       Даже после битвы в девяносто восьмом сердце не имело такой колючей ледяной корки, как сейчас.       Он впервые знал, что делать.       Впервые понял, как не дать Волдеморту ликовать от его потерь.       — Это очень грязно, Том, — сказал он холодно, стараясь заглушить бушевавшую сумятицу внутри. — Ты всегда убивал красиво, в отличие от той же Беллатрисы, а сейчас… Я разочарован. Кстати, если ты хотел как-то задеть меня этой нелепой смертью, — язык Гарри явно существовал отдельно, — то зря старался. Смерть моего напарника — штука неприятная и шокирующая, конечно, но она задела меня не больше, чем смерть какой-нибудь нашей соседки. Да, жаль, но плакать не буду. И зря ты сюда притащил свой «трофей», — Гарри отпихнул рукой коробку, внутренне замирая. — Убери мусор за собой.       — Могу чучело сделать и насадить на кол, будет как голова эльфа в доме Блэков, — произнёс Волдеморт, жадно считывая эмоции Гарри с лица.       Лишь бы он не воспользовался легилименцией, тогда весь план насмарку.       Но Волдеморт не спешил лезть в голову, очевидно, в нём проснулся исследовательский интерес узнать Гарри путём догадок и распознавания мимики.       — Делай что хочешь, — пожал плечами Гарри, развернувшись, чтобы демонстративно уйти, но замешкался на пороге. — Скажи, а в чём вообще был смысл этой смерти? Из выдуманной мести?       — Не только, — Волдеморт, ухмыляясь, поглаживал кончиком пальца край коробки. Гарри передёрнуло, но он держался. — Ты уверен, что хочешь знать истинную цель? — короткий взгляд, как бросок кобры.       — Да, — всё похолодело.       Гарри уже знал ответ.       — Что ж, расскажу. Ведь я тебе доверяю, — вкрадчиво прошипел Волдеморт. — Я снова бессмертен. Увы, но я не нашёл способа лучше, чем крестраж. Просто в этот раз буду осторожен. Я усвоил урок, что не стоит разрывать душу на много частей. Думаю, хватит одного.       — Нет, Том, нет, — Гарри схватился за голову в отчаянии. Последняя надежда, что он ошибается в своих предположениях, рухнула. Безысходность заливала по уши и сбивала мощным потоком с ног, хотелось отмотать время назад и всё исправить. Может, где-то получится достать Маховик? Всего-то чуть-чуть нужно!       Бред, полный бред. Даже, если у Гарри получится найти Маховик, что само по себе маловероятно, Тома не исправить. Не это, так другое.       Но, может, хотя бы он спасёт одну невинную жизнь? Как раньше, когда спас Клювокрыла?       А вдруг всё станет, наоборот, хуже?       Гарри не знал, что делать. Как же тяжело было сейчас смотреть в холодные алые глаза Волдеморта и видеть в них только свою погибель.       Том практически не изменился внешне. Он по-прежнему был потрясающе красив, но красота стала безжизненной и отравленной смертью. Острые черты лица заострились ещё больше, лицо напоминало восковую маску, румянец со щёк исчез, а вот глаза полностью окрасились алым.       — Да, Гарри, — ухмыльнулся Волдеморт. — Теперь я бессмертен.       — И… где твой крестраж?..       Волдеморт рассмеялся.       — Ты, конечно, мне очень близок, но всё ещё не перестал быть тем, кто уничтожил все мои крестражи. Тем, кто убил меня. Я не скажу тебе, но, поверь, предмет для этого я выбирал с особой тщательностью.       Гарри промолчал. Внутри всё умерло. Насовсем.       — Не унывай, милый, — Том протянул руку и дотронулся до щеки Гарри, на что тот дёрнулся. — У меня есть идея, как спасти Кей. И это просто гениально. Впрочем, как и всё, что я делаю, — самодовольно произнёс он.       — Да? — встрепенулся Гарри.       — Именно, — кивнул Том. — Нужно сделать Кей твоим крестражем. Ты станешь бессмертен, а осколок твоей души стабилизирует её магию. Просто, но гениально.       — Разве я не умру, когда умрёт Кей?       — Нет! — воскликнул Волдеморт. — Только ты сможешь уничтожить свой крестраж. Потому что больше никто не узнает. Вы оба будете бессмертны! Мы все будем жить вечно.       — Нет, Том, — мотнул головой Гарри. — Мы найдём другой способ, как уберечь Кей. Но делать свой крестраж я не намерен.       — Глупец! — глаза Волдеморта сверкнули. — Сам не знаешь, от чего отказываешься! Только подумай: ты и я растворимся в вечности. Над нами не будет властно время, мы сможем путешествовать, изучать магические искусства, постигать таинства плотской любви и вообще жить в своё удовольствие. Можем завоевать этот мир! Все будут у наших ног, ты только представь!       — Остановись, Том! Разве ты забыл, к чему привела тебя гордыня? Жажда власти? Ты без памяти прекрасно жил все эти шесть лет! Я влюбился именно в такого Тома… Уверенного, заносчивого, но не одержимого! А сейчас ты просто всё разрушил, создав новый крестраж, возвращая всё на круги своя! Ты проходил уже этот путь, и он оказался неверным!       — Замолчи! — рявкнул Волдеморт. — Я всё продумал! Если ты откажешься создавать крестраж, тогда я сделаю крестражи из вас с Кей. Будете сосудами для моей души. Три крестража тоже ничего. Я спрячу вас ото всех и никому не позволю убить. Тебе не обмануть меня, Гарри Поттер. Мальчик, который выжил, — покривлялся он, резким движением вынимая палочку и прицеливаясь в Гарри. — Круцио!       Адская боль внезапного сильнейшего Непростительного скрутила Гарри, выламывая суставы и выгибая позвоночник. Из носа рванула кровь, заливая губы.       — Ненавижу тебя! — ярость слов хлестала изо рта Волдеморта, находя своё отражение в Круциатусе. — Ненавижу! Вся моя жизнь связана с тобой! Я родился под проклятой звездой, и имя ей Гарри Поттер! Проклят тобой навечно!       Гарри задыхался, невыносимо сдавило рёбра, не позволяя сделать вдох, стон непроизвольно вырвался из горла, а в глазах стало темнеть.       Он не знал, сколько прошло времени и когда он отключился, но очнулся с чувством, будто его прокрутили в фарш.       Они сидели на полу. Волдеморт держал его в объятиях, зажав в одной руке палочку. Лицо было измазано кровью, волосы спутались, застывшая кровавая корка склеила чёрные кудри, а сухие губы что-то неразборчиво шептали.       Гарри не открывал глаза, подглядывая немного из-под ресниц, боль в теле постепенно стихала от баюкающе-покачивающих движений Волдеморта.       — Прости, прости, — безумно шелестели губы. — Прости меня, мой мальчик, я снова чуть не убил тебя. Мне следовало бы сделать это, но я не могу. Не могу, чёрт бы побрал тебя!.. Ненавижу всей душой, ненавижу так сильно, что не отличаю ненависть от другого странного щемящего чувства. Вы, глупцы, зовёте это древней магией, даром свыше. Любовью! Но разве от любви может быть так больно? Какой же это дар, если мне плохо! Как можно ненавидеть и любить одновременно? Нет, это не любовь, это болезнь. Страшная, мучительная, неизлечимая.       Бубнёж всё более напоминал исповедь, а Гарри вновь стал отключаться, или входить в транс, или ещё в какое-то дерьмо, поэтому он резко распахнул веки, тут же встречаясь с алыми глазами, в которых, неожиданно, стояли слёзы.       Жалости? Сострадания? Ярости? Бессильной злобы?       Гарри не знал.       Мир сузился до одной только точки в огромной Вселенной — он и Том на холодном полу гостиной. Рваная душа и растерзанное в клочья сердце — вот символ их больной любви. Теперь остаётся только оплакивать все потери, потому что ничего не вернуть назад. Гарри хотел бы стать ветром и раствориться в ночном воздухе — не думая, не чувствуя, не плача.       Замести бы следы, чтобы никто не нашёл по запаху духов и ладана и по засохшим лилиям в охапке там, где почти год назад горели свечи, истекая восковой неизбежностью, легкомыслием и сладострастием. Но кому искать? Кому ворошить эту болотную тьму над мостиком из костей, беспокоить почти что умершие чувства, сверяться с картой шрамов на сердце Гарри, выпытывая, где клад. Но клада нет, то всё иллюзии, выверенная мистификация, чтобы приятно было верить. Просто так, ни для чего.       — Почему ты не дал мне отпор? — спросил Волдеморт. — Почему никак не защитился? Почему даже ни слова проклятия не прозвучало в мой адрес? Ты мог умереть. Почему, Гарри?       — Мне не привыкать умирать, Том, — ответил Гарри, чувствуя, как болезненно ноют мышцы и суставы. — Хотел понять, насколько далеко ты зайдёшь.       Том резко тряхнул за плечи, крепко впиваясь пальцами, отчего Гарри снова застонал.       — Защищай же себя, ну же, давай! Кричи, проси перестать. Обретай голос, а через него — своё умение отстоять себя, — горячо заговорил он. — Скажи мне, что так с тобой нельзя, что тебе отныне нельзя делать больно. Назови меня тварью, расправляя лёгкие. Борись. Борись, — солёные капли упали на сухие губы Гарри, обжигая. — Борись, не сдавайся. Мне так легче тебя ненавидеть. Мне так легче оправдать себя.       Речь Тома была лишена логического смысла, походя больше на бред сумасшедшего. Да он и был сумасшедшим, Гарри уверился в этом.       — Я больше не понимаю, что чувствую к тебе, — признался он. — Ты потерял моё доверие, Том. Ты больше не тот человек, который целовал меня у Фонтана, с кем мы сделали наши кривые венецианские фужеры и кто показал мне своё заветное место.       — Нет, я всё тот же, Гарри, — горячо убеждал Том. — Ты даже не представляешь, насколько ты ошибаешься, — по лицу было заметно, что он хочет что-то сказать, но сдерживается. — Просто сейчас я тоже запутался: ненавижу и люблю одновременно. Отвратительно. А ещё я не знаю, кого ненавижу больше — тебя или себя. Я, к сожалению, нуждаюсь в твоей любви. И… твоей заботе, — Том нервно пожевал губу. — Мне не нужен человек, отговаривающий меня. Мне нужен тот, кто поможет закопать труп. Мне нужен человек, который в момент моей слабости будет сильным, и силу эту направит не на моё разрушение, а на то, что заставило меня усомниться в своей силе.       Гарри устало прикрыл глаза.       — Ты стираешь меня из моей же жизни, — ответил он. — Чем бы ты ни прикрывался, это по сути такое же убийство, как и физическое, просто у нас нет законов о смерти личности. Я так устал, Том. Так устал. Всё к чёрту. Ты неисправим, и я не знаю, что с тобой делать… Пойду закопаю труп, что ли. Точнее, — горло сдавило горечью, — часть трупа. — Ты совершил преступление. Снова. По тебе плачет Азкабан. Итальянская тюрьма слишком комфортна, только Азкабан.       Гарри поднялся, кряхтя. Одежда была запачкана кровью, ногти на пальцах обломаны. Он даже не помнил толком, как царапал руками пол и самого себя.       На негнущихся ногах подошёл к столу и взял подарочную коробку.       Ему следовало бы бежать от Тома, не оглядываясь. Забрать с собой Кей и бежать.       Но Гарри не мог.       Он чувствовал свою вину за случившееся. Ему надо было прикончить Волдеморта сразу, как только увидел. Пока тот ничего не помнил даже о собственной волшебной силе. Авада Кедавра. Один взмах палочкой, и мир вновь спасен. А ещё было бы спасено сердце Гарри. Никакой дурацкой любви. Никаких сожалений. Никаких воспоминаний, режущих острее лезвия ножа.       И никакого тягостного бессилия и сожаления, что Том оказался иллюзией, вспышкой сверхновой, фата-морганой. Эфемерным образом, что Гарри выдумал сам.       И теперь бежать было бы трусостью и подлостью.       Смерть Пауля и Круциатус стали последней каплей.       Он оставил Тома сидящим на полу, бормочущим какую-то чушь — то ли молитвы, то ли проклятия, — и отправился в направлении известного ему погоста.

***

      Церковь Святого Иоанна снаружи была такой же, как и прежде, но и в то же время всё изменилось с тех пор, как Гарри впервые поднялся по её ступеням. Отца Томаса, обычного итальянского священника, больше не существовало. Он даже почти не появлялся здесь, проводя всё свободное время в Ватикане. В окнах виднелись пустые скамьи, но и днём редкие прихожане приходили на проповеди. С продвижением по карьерной лестнице, Том всё меньше уделял внимания общению с обычными людьми, и они стали меньше посещать церковь, не желая слушать проповеди других священников. Отец Томас с его невероятной харизмой и даром убеждения (привет легилименции) привлекал внимание к своей личности, а не к сути молитв, чем и пользовался, интерпретируя содержание Библии под свои цели.       Гарри прошёл вдоль стен церкви прямиком на кладбище. В темноте ночи перед ним на узкой тропинке зашевелилась какая-то чёрная тень. Он резко вскинул палочку, приготовясь защищаться.       — Кто здесь? — крикнул он.       — Ну, вот и свершилось, — раздалось глухое шамканье. — Антихрист пришёл на землю. Да разразится земная твердь, прольётся кипящая магма и поглотит геенна огненная грешников и тех, кто пошёл против Господа, — Гарри разглядел в темной фигуре нищего деда, которого встречал раньше на ступеньках церкви. — Поменяются местами Сын и предатель. Вечер станет утром, а дождь — первым снегом февраля. Отравлен будет поцелуй смертельным ядом, да ляжет костьми наиболее слабый. Ни один не сможет жить спокойно, пока жив другой.       — О чём вы? — волосы встали дыбом от жуткого деда, но, очевидно, юродивый был пророком, а Гарри очень хотел узнать будущее. — Можете объяснить, что вы имеете в виду?       — Иди в дом усопшего и найдешь ответы, — дед закашлялся и поспешно заковылял прочь.       — Постойте! Кого вы имеете в виду? — прокричал Гарри вслед, но тщетно. Юродивый словно растворился в предутренней мгле.       Гарри вздохнул, трансфигурировал случайную ветку в лопату и начал рыть землю в свободном месте, стараясь отбросить мысли.       Когда комья влажной почвы стали тяжелее, а запах сырости проник в каждый обонятельный рецептор, Гарри поднял голову, втягивая носом свежий воздух. Из распахнутой форточки открытого окошка церкви на самом верхнем этаже тянуло чем-то сладким. Он набрал побольше воздуха в лёгкие, принюхиваясь. Удушающий тошнотворный запах лилий заменил запах земли, и это оказалось хуже. Гарри замутило, сердце тревожно застучало, а глаза застлала пелена слёз.       Только сейчас он смог дать себе волю горю и оплакать потерю человека, ставшего за последний год ему единственным другом.       Слёзы заливали лицо, остужая щёки и губы. Соль пропитывала кожу, разъедая, щипая и вызывая новый поток влаги. Всхлипывания превратились в скулёж, затем в вой, а когда все внутренние запоры окончательно сломались, Гарри зарыдал в голос. Он валялся в грязи, не в силах закончить начатое дело.       Тьма постепенно сменялась рассветом, запах лилий раскрывался ещё ярче, а петух прокричал трижды.       «Откуда здесь петух?» — подумал глупо Гарри.       Нелепый факт остановил рыдания, и он смог оторвать своё тело с земляной насыпи и, наконец, открыть ставшую влажной коробку.       Помутневшие глаза с жёлто-бурыми пятнами на роговице смотрели сквозь Гарри, словно за спиной стояла сама Смерть. Её дыхание на погосте было зловонным с привкусом сладких лилий и ладана. Смерть облизала напарника Гарри основательно: задубевшая кожа и мышцы, приоткрытая челюсть и фиолетовые пятна на шее — ничтожная оболочка того, о ком скорбел.       Смерть пахла настоящим. Неприкрытым и жутким. Тем, что случится с каждым из нас. И базовые ноты её аромата одинаковы для всех, но сердечные ноты — уникальны. Для Гарри — это лилии. Немного ладана, немного Dior’a и капля закопчённой патоки.       Два карих глаза глядели внимательно в мертвенно-чёрное небо, холодный неподвижный язык ловил в сети куски прохладного утра. Небо за чернилами тайны скрывало ответы, за ним содрогались последние скрепы, а на застывший воском лоб мертвеца стекали солёно-горьким прозрачные, как хрусталь, слёзы Гарри.       Как прожить решения, что не принимал? Как прожить боль, после которой лучше не станет?       Гарри хотел узнать будущее, понять предсказание, но будущего нет, он сам создаёт его каждый день. И только он сам знает, как далеко сможет зайти, борясь со своей любовью и, по совместительству, исчадием ада.       В тёмные времена нужно обращаться к свету, но что делать, если последняя звезда погасла?

***

      Земляную насыпь прибило внезапным дождём, равняя с другими могилами. Гарри старался стереть из памяти ощущение дубовой кожи в своих руках, взгляд мертвых глаз и невысказанные слова открытого рта. Если бы мог, он наложил бы на самого себя Обливиэйт, а ещё лучше — просто лёг рядом в могилу.       Но в могилу нельзя. На свободе Волдеморт. В опасности Кей, да и вообще все остальные люди.       Гарри верил, что новый Волдеморт более страшен, чем прежний. И его нужно остановить.       Солнце поднялось над горизонтом, и Гарри сам не заметил, как оказался возле двери квартиры Пауля. Дверь была не заперта, и он спокойно вошёл внутрь. В гостиной в глаза бросилось огромное бурое пятно крови на ковре, но больше ничто не указывало на то, что здесь произошло убийство.       Зачем юродивый сказал идти сюда? Он ведь правильно понял деда?       Почему Волдеморт неожиданно убил Пауля? Столько было возможностей ранее…или он просто совместил убийство неприятного ему парня с сотворением крестража?       Пауль давно копал под Тома, наверняка где-то имеются данные. Гарри принялся было обыскивать квартиру, но потом быстро сообразил, что так просто ничего не найдет. В голову пришла одна мысль, и Гарри взмахнул палочкой:       — Investigatio-Locatio! — заклинание, позволяющее обнаружить скрытое. Придумано было в британском Аврорате Главным Аврором Робардсом. Выявляло спрятанные путём такого же авторского заклинания вещи.       Эти заклинания в Италии знал только Гарри, и он же рассказал о них Паулю.       — Молодец, друг, — прошептал он, когда в одном из скрытых ящиков стола появилось свечение. — Знал, что смогу найти только я.       Выдвинув отделение, он увидел пухлую папку с документами. Гарри, взяв в руки, открыл её и хотел было погрузиться в изучение, как вдруг взгляд упал на фотографию в рамке, стоявшую на столе.       Фотография была аналогична той, что находилась на рабочем столе в офисе: с изображением смуглой красивой итальянки лет пятидесяти — матери Пауля.       К горлу подкатил комок из битого стекла, он колол, резал, царапал. В носу щипало, а щёки заныли в ожидании новых жгучих дорожек. Гарри часто задышал, стараясь прийти в себя — нужно закончить начатое и не расклеиться.       Наверное, было даже хорошо, что мать Пауля уже умерла, потому что хоронить своих детей — самое худшее, что может случиться. Подумалось о миссис Уизли, Андромеде Тонкс, женщине с соседней виллы и дочерью Франческой и, наконец, о нём и Джинни.       Когда Гарри собирал вещи, переезжая со своей виллы к Тому, то наткнулся на небольшой пакет с ползунками, маечками и крохотными носочками. Джинни купила эти вещи, готовясь стать матерью, но они не пригодились. Гарри просто их выбросил, не в силах отдать кому-либо, он даже не мог смотреть на них и долго держать в руках.       У магглов есть примета, что детские вещи заранее покупать нельзя. Большинство людей никогда не думают о плохом: что ребенок может родиться мёртвым, инвалидом или не родиться вовсе, да и в общем-то правильно делают, иначе жизнь превратится в сущий кошмар, состоящий из тревоги и комка нервов. Но мудрые люди придумывают приметы, не объясняя подоплеки, не просто так. Есть примета, и всё тут. Не возникает тревожности, и в случае печального исхода не рвётся сердце от случайно найденных неношеных ползунков, которые ты любовно раскладывал на одеяле, представляя в них своих сына или дочь.       Лучше бы Джинни верила в приметы и никогда не покупала чёртовы ползунки и ёбаные жёлтые носочки с вывернутым наружу швом.       Эти жёлтые носочки преследовали Гарри, даже глядя на фотографию чужой матери, которой повезло не узнать о смерти сына. Жёлтые носочки, жёлтые пятна на роговице трупа, жёлтая луна на кладбище — теперь у смерти, кроме запаха, появился и цвет.       Гарри сморгнул слезу, проглотил колючий комок, резко опустил фотографию стеклом вниз и принялся, наконец, изучать документы, что собрал Пауль.       Его напарник производил впечатление балбеса, но водилась за ним одна черта — сосредоточенность на чём-то одном, если это было крайне интересно для него.       Пауль дотошно собирал компромат на отца Томаса и сотрудников их отдела Аврората, в том числе, и на Гуццоло.       Страница за страницей перед Гарри открывались факты, о которых он подозревал, но не хотел верить.       Римская католическая церковь представляла из себя огромную паутину, в центре которой сидел огромный и жадный паук-тенетник. Этого жадного жирного паука мечтал свергнуть молодой энергичный мелкий каракурт, умело и ловко убирая со своего пути других пауков. Последней жертвой отца Томаса был Ринальди. Теперь оставалась главная цель — Папа.       Церковь активно взаимодействовала с итальянской мафией, а все преступления покрывал Аврорат во главе с Гуццоло. Подпольные лаборатории по производству наркотических зелий, левые фирмы-однодневки по продаже квартир, ювелирные мастерские, сбывающие и перерабатывающие золотой лом и бриллианты, агентства колдоюристов и нотариусов — всем этим владела Церковь.       Очень ловко Гуццоло водил собственных подчинённых за нос — концы ниточек имелись в руках каждого аврора, активно расследовались дела по поимке наркоторговцев, но всё было обставлено так, что самого главного преступника найти невозможно.       Гуццоло недооценивал Гарри и его напарника, доверив им слишком много фактов, и если бы Гарри не увлёкся Томом и не стал глух и слеп, то они давно бы вышли на своего начальника.       Гарри догадался, что Пауль заподозрил Тома по странному поведению, а когда у того стала ехать крыша от ревности, то Том допустил множество мелких проколов.       Пауль собрал концы паутины и в документах представил всю преступную структуру Церкви и Аврората, но и поплатился за это.       Очевидно, Том решил попросту убрать свидетеля, а его перформанс с отрезанной головой был лишь маленькой местью человеку, с которым целовался по нелепому стечению обстоятельств Гарри. Наверное, и идея с крестражем пришла спонтанно. До этого дня Том не убивал собственноручно, стараясь не мараться преступлениями. Но в случае с Паулем всё пошло не так.       Теперь же Пауль мёртв, Том бессмертен, а Гарри…       Гарри — единственный, у кого в руках есть все доказательства преступлений Церкви, Гуццоло и ряда других людей и организаций.       Гарри — единственный, кто может остановить это и положить конец бесчинствам.       — Поттер?! — громкий знакомый голос неожиданно раздался за спиной.       Гарри резко обернулся и оцепенел.       В квартире Пауля находился Гуццоло, держа в руке маггловский пистолет и целясь им в Гарри.