Отче

      Больничный запах бил наотмашь уже с порога. Вдох-выдох, тошнота и осязание боли кожей. Больницы, госпитали, клиники, как ни назови, эти места — обитель страдания, и Гарри тоже страдал, приходя сюда к кому-либо. А приходя к Джинни, страдал вдвойне, втройне — бесконечно.       Он слишком давно не был здесь, малодушно признавая, что не особо и хотел. Да, за Джинни переживал, конечно, звонил ежедневно, но видеть её лицо и чувствовать свою вину было невыносимо тяжело.       И за это тоже чувствовал вину.       Тяжело вздохнув, взяв себя в руки, Гарри прошёл в сторону нужной палаты. Не доходя до неё, он заприметил Джинни, сидящую на скамье в коридоре, где всегда находились посетители. В мужчине рядом с ней Гарри узнал Гуццоло — очевидно, тот снова пришёл к племяннику.       На лице Джинни красовались наклеенные повязки, но с головы уже бинты сняли; рыжие волосы, немного спутанные, спускались на плечи, обрамляя бледный осунувшийся лик. Гарри заметил, насколько она похудела, но глаза не были такими потухшими, как в их прошлую встречу, Джинни с интересом слушала Гуццоло, и иногда тень лёгкой улыбки затрагивала губы.       Гарри огляделся вокруг: никаких детей и подростков поблизости не наблюдалось. Шеф, видимо, уже успел навестить родственника, потому что разговаривал с Джинни, никуда не торопясь.       Привалившись плечом к стене, Гарри остался наблюдателем, чтобы не прерывать их разговор. Ему было отрадно за Джинни, что хоть кто-то смог отвлечь её от дум и подарил немного улыбки.       Впрочем, Гуццоло тоже выглядел непривычно — суровое выражение лица сменилось мягким, участливым, строгая складка на лбу разгладилась, а голос из грубого и командного превратился в тихий и приятный. Гарри не знал, что начальник может быть таким, вернее, не представлял.       Он прислушался к разговору.       — Вы очень сильная женщина. Маленькая сильная женщина, — говорил Гуццоло. — Я не представляю, как вы пережили всё это, мужчинам вообще не дано узнать даже малой части того, что знакомо женщинам. Восхищён вами и вашей выдержкой, мои ребята-авроры в десять раз хуже справляются с трудностями.       Гарри моргнул, увидев, как ладонь Джинни бережно оказалась в тяжёлой ручище Гуццоло. На щеках жены появился лёгкий румянец, освеживший измученное лицо.       — Спасибо, что вы сказали это, — проговорила она. — Мне было необходимо.       — Правду говорить несложно.       — Вашего племянника выписали несколько дней назад, — чуть помолчав, произнесла Джинни. — Я видела его с вещами на выходе.       — Я пришёл к вам, — почти перебил Гуццоло.       — Цветы были от вас? — тихо спросила Джинни.       Гуццоло немного помолчал.       — Да, — признался он.       Джинни отвернулась к окну, и Гарри увидел заблестевшие слёзы.       — Простите за мою навязчивость. Хотелось немного поднять вам настроение.       — Вы ни при чём, — сдавленно проговорила она. — Мне приятно. Спасибо.       Гуццоло коснулся губами кисти Джинни и поднялся со скамьи.       — Мне пора. Отдыхайте, Джиневра. Вы обязательно поправитесь.       Гарри укрылся за колонной, и только когда начальник ушёл, показался Джинни.       — Привет.       — Привет, Гарри. Зайдём в палату? Хочу прилечь.       Нежный букет цветов, стоящий в вазе на столике, сразу бросился в глаза. Гарри вмиг осознал, что даже не подумал принести Джинни цветов. А когда, собственно, он вообще думал?       Ни одной мысли не проскочило, что цветы или фрукты порадуют жену, Гарри благополучно решил, что клиника достаточно обеспечивает больных фруктами, ну а про цветы не догадался.       Джинни тоже это поняла.       — Ты никогда не думал обо мне, да?       — Думал.       — Неа, — покачала головой Джинни. — Тебе никогда не было интересно, что со мной происходит, что я чувствую, чем живу. Ты даже не знаешь, чем я увлекаюсь.       — Я знаю!.. — порывисто воскликнул Гарри, но тут же осекся.       — Не знаешь. Я не говорила, а ты не спрашивал, — горько сказала она. — Я была слепа. Ты никогда не любил меня по-настоящему.       — Я любил…       — Как сестру, подругу, но не как женщину. Гарри, — Джинни повернулась к нему, в глазах блестели слёзы, а голос срывался, — неужели для тебя ничего не значило то, что мы пережили вместе? Война, в первую очередь, но и потом сколько было совместных приятных моментов. Мы вместе отдыхали у океана, качались в гамаках, встречали рассветы, рыбачили, ловили наперегонки снитч под звёздным небом… получается, это ничего не значило для тебя?       — Значило, конечно, — горячо возразил Гарри, но Джинни снова перебила, повышая голос.       — Но почему тогда ты мне изменил?! Я допускаю мысль, что ты мог разлюбить меня, и даже неважно, с кем ты изменил: мужчина или женщина. Почему ты не сказал? Чем я заслужила твой обман?       — Ты не заслужила, — тихо ответил Гарри. — Это я последний подонок.       Джинни эти слова не успокоили, а наоборот, разозлили.       — Думаешь, признал свою вину и этим поставил точку?! — вскричала она. — От этого стало менее больно?!       — Ну а что мне ещё сделать! — Гарри тоже не сдержался. — Убиться об стену? Посыпать голову пеплом? Я знаю, что причинил тебе боль, и очень сожалею об этом, но что я могу сейчас изменить? Хотел бы я отмотать время назад, но увы, Маховиков нет. Что мне сделать, чтобы загладить свою вину?!       — Да ничего! — она зарыдала. — Столько лет вместе, и всё напрасно! Ты не любил меня, но обманывал! Украл моё время, моё здоровье, ты настоящий подлец, Гарри!       Гарри резко прижал её к себе, не давая усилиться истерике, Джинни вырывалась из его рук, без разбора молотила кулаками, он еле успевал уворачиваться.       — Ненавижу тебя, ненавижу!       Слёзы заливали лицо, повязки сморщились, а рыдания превратились в вой раненого зверя.       Это была отвратительная сцена, но Гарри понимал, что Джинни требовалась разрядка, она устала хранить всё в себе и притворяться, что всё хорошо. Он пожалел, что сорвался.       Гарри всегда поступал неправильно. Сегодняшний день не стал исключением.       — Уходи, — проговорила Джинни, немного стихнув. — Не хочу тебя видеть. Мне противно. Мне больно. А как представлю, что ты там с кем-то… — она снова подавилась слезами.       Гарри отпустил её.       — Прости, Джин, прости.       Он отступил назад, пятясь к двери, бросил ещё один взгляд на букет и перешагнул порог.

***

      Рон и Гермиона должны были прибыть ближе к вечеру. Гарри остался дожидаться их во дворе больницы. Разговор с Джинни лёг камнем на сердце, но то было ожидаемо. На самом деле, он сильнее волновался за предстоящее объяснение с друзьями. Тянуть больше было некуда: или сегодня он попытается что-то объяснить, или Джинни расскажет всё сама, что не являлось наилучшим вариантом.       Он лелеял совсем крохотную надежду на то, что останется цел после своего признания.       Единственное, что радовало — безумие Джинни отступило в результате лечения. Правда, её душевное состояние всё равно оставляло желать лучшего, но это было понятно и, наверное, поправимо.       — Привет, Гарри, — духи Гермионы лёгким шлейфом окутали его, когда та присела рядом. Рон тоже опустился на скамью во дворе.       — Почему ты здесь, а не в палате? — спросил Рон после обмена приветствиями.       — Джинни отдыхала… — замялся Гарри, а потом резко выпалил. — Нужно поговорить с вами.       От волнения он совершенно забылся и взъерошил привычным жестом волосы. Взгляд Гермионы остановился на лбу, и ее глаза стали медленно, но верно расширяться от изумления.       — Ты изучил новые маскирующие чары? — осторожно спросила она. — Где твой шрам?       — Позже, — выдохнул он. — Об этом позже.       — Мы тоже хотели поделиться новостями, — перебила Гермиона, всё ещё кидая настороженный взгляд на лоб. — Я не писала тебе, но меня позвали в Хогвартс преподавать Трансфигурацию.       — А МакГонагалл?       — Она ушла. Сложила с себя полномочия директора и учителя. Сейчас её заменяет Флитвик, но это временно.       — Но почему?       — Там какая-то странная ситуация, — развела руками Гермиона. — Якобы у директора был нервный срыв, и она сама написала заявление по собственному. По Хогвартсу ходят глупые слухи, будто это случилось после аудиенции со студентами. Теми, что просто сдают экзамены — из других школ, к примеру. Чтобы получить дипломы Хогвартса. Я проверила данные: действительно МакГонагалл принимала у себя несколько человек, но скорее всего, это просто совпадение. Чем студенты могли её так напугать?       — Хм… — задумался Гарри.       — Герм, погоди ты, — перебил Рон. — Гарри о чём-то хотел поговорить своём. Да?       — Да, — кивнул Гарри. — Это очень и очень важно… Я должен был сообщить вам раньше.       — О чём? — Рон напрягся. — Что-то случилось с Джинни? Ей хуже?       — Нет, она относительно стабильна, — Гарри нервно дёргал заусенец на пальце. Гермиона остановила его руки. — Это касается наших с ней отношений.       — Спокойно, Гарри. Выдохни. Рассказывай, мы тебя слушаем и готовы всегда помочь.       — Я изменил Джинни.       Ну, вот и всё. Гарри сказал то, что должен был сказать миллион лет назад. Он признался в предательстве своим самым близким друзьям, и повисшее молчание было крайне плохим знаком.       — Я не понял, пока Джинни страдала в больнице, ты ей изменил? — лицо Рона покрылось красными пятнами, а ноздри яростно затрепетали.       — Нет-нет, — спохватился Гарри. — То есть, не так всё. Я изменил ей до всего произошедшего… Я ублюдок.       — Что?! — взревел Рон. — Ты обманул Джинни? Как ты мог? На кого ты променял мою сестру?!       — Гарри!.. — Гермиона тоже сверкала глазами. — Объясни подробнее!       — Я гей, — припечатал Гарри. — Мне нравятся мужчины. Я изменил ей с мужчиной.       Челюсти Рона и Гермионы отвисли, они молча хлопали глазами, пока наконец Рон первым не отмер.       — Ну ты и урод, — тяжёлый кулак друга вдавил его нос в голову.       — Рон! — Гермиона вцепилась в мужа. — Гарри, это просто отвратительно! Нет, не то, что ты гей, а то, что изменил. Джинни в курсе была?       — Нед, — прогнусавил Гарри, вытирая кровь. Нос стремительно распухал и горел огнём. — Здаю, что отврадидельно. Мне нед прощения. И удар эдод я заслужил.       — И на чей хуй ты запал?! — агрессировал Рон. — Да так, что предал женщину, которая всегда была рядом! Вы столько пережили вместе, Джинни так тебя любит!       — Я знаю, Рон! — Гарри тоже вскричал, отплёвываясь от сгустков крови. — Я совершил ошибку и поплатился за это.       — Гарри, я не понимаю, как так… — у Гермионы на глазах показались слёзы, и это было настолько диким, что Гарри прикусил язык.       — Кто это, блядь? — рычал Рон, красный от гнева. — Покажи мне этого мерзавца, и я…       — Рон, Рон, я не буду никого показывать, — пытался перекричать его Гарри.       Они долго пререкались, Рон орал, Гермиона кусала губы, пыталась оттащить мужа от Гарри, чтобы больше не допустить рукоприкладства, и это безобразие продолжалось до тех пор, пока их не выгнали с территории больницы.       — Ты мне больше не друг, — выплюнул Рон напоследок. — Иди на хуй отсюда. Впрочем, ты это любишь теперь. К Джинни даже не смей приближаться, после выздоровления мы заберём её в Англию.       Он почти вытолкал Гарри на проезжую часть дороги, а сам, утянув за собой Гермиону, вернулся в госпиталь. Гермиона бросила укоризненный взгляд и отвернулась.       Гарри провожал взглядом их удаляющиеся фигуры и чувствовал себя разбитой чашкой. Или, скорее, черепком от чашки, который никуда не может приклеиться, потому что покоцанный и с отбитой глазурью. Жизнь и раньше не казалась прекрасной, но сейчас будто одна часть сердца сгнила навечно.       Друзья… самые дорогие люди… Теперь они исчезли, оставив Гарри одного.       Одиночество — вот что ожидало его. Мог ли Том заменить друзей? Гарри сильно сомневался в этом, но вспоминая почти-признание Тома, становилось чуточку легче.       Рон и Гермиона не обернулись уходя. Гарри остался за забором клиники, но будто за преградой, отделяющей прошлое от будущего.       Он вернулся к Тому.

***

      Жить в доме Тома стало привычным. Гарри не желал возвращаться к себе, Том предложил расторгнуть договор аренды, но он пока не мог решиться на этот шаг.       Он разрешил Паулю пожить у него, пока возвращает свою квартиру. Денег с него не взял, хоть тот и предлагал, Тому тоже ничего не сказал. Впрочем, он и не обязан отчитываться.       Пауль сообщил, что квартиру скоро вернёт и благополучно съедет, однако бесцеремонно притащил свою новую девушку в особняк Поттеров. Гарри только усмехнулся на это — хоть у кого-то на личном фронте без перемен.       Ангиция обвила шею Гарри, пока Том чем-то был занят в кабинете.       Она ласково шипела, общаясь с Гарри, но секретов хозяина не выдавала, несмотря на данное когда-то обещание. Преданность змей Тёмному Лорду всегда поражала. Кстати, Гарри перестал испытывать панические атаки при виде питонов и кобр, как это было полгода назад. И прикосновения змеи были даже приятны.       — О, милый, тебе к лицу моя змея, — усмехнулся Том, зайдя в комнату и обнаружив их с Ангицией. — Мне не надоедает слушать, как ты разговариваешь на парселтанге. Непередаваемое ощущение, что только мы с тобой можем на нём говорить, не перестаёт до сих пор накрывать восторгом.       Гарри снял с плеч Ангицию и выпустил на пол. Та заползла к Тому на колени, усевшемуся в кресло напротив.       — Я обдумал, Гарри, наш с тобой разговор по поводу любви.       — Влюблённости, — машинально поправил Гарри.       Том изогнул бровь.       — Не вижу особой разницы, — он погладил змею по длинному телу. — Так вот. Наверное, ты прав. У меня есть к тебе чувства, но что это меняет? Да ничего. Мы и так спим с тобой, теперь живём вместе. Разве что я не позволю делить тебя с кем-то, но ты ведь умный мальчик?       Гарри фыркнул, не отвечая на глупости.       Том отправил Ангицию восвояси и подошёл к нему.       — Тебя все бросили, Гарри. Жену ты бросил сам. Но я с тобой, помни об этом.       Прохладные пальцы скользнули под футболку и, пробежавшись по бокам, легли на спину. Губы Тома оказались близко к его, и Гарри сам потянулся, чтобы поцеловать их.       Всё плохое улетучивалось в никуда, когда они делили дыхание на двоих, когда бархатный язык вылизывал его рот, не оставляя без внимания и миллиметра. Гарри даже в страшном сне не снилось, что он будет целовать Тома Реддла и получать от этого удовольствие. Снилось ли что-то такое Волдеморту?       Гарри чуть было не хохотнул прямо в поцелуй. Хорошо, что Том ничего не помнит, и хотелось бы верить, что и не вспомнит.       От мыслей отвлекло ставшее шумным дыхание Тома и более настойчивые ласки, однозначно намекающие на продолжение.       — Твои штаны мешают, — выдохнул Том, щёлкая застёжкой ремня на джинсах Гарри. — О, чёрт, — разочарованно застонал он, услышав звонок мобильника.       Том оторвался от Гарри и ответил.       Он разговаривал несколько минут, и после разговора на его лице не осталось и следа похоти. Оно светилось восторгом и самодовольством.       — Мне нужно срочно уехать в Ватикан. Папа собирает экстренное собрание. Епископы должны быть обязательно.       — А можно с тобой? — внезапно спросил Гарри. — Я возьму отгул.       Том нахмурился и подозрительно взглянул на Гарри.       — Не советую тебе пытаться что-то там вынюхивать. Вызовешь подозрения, бросишь тень на нас обоих.       — Я не буду ничего вынюхивать, — пообещал он. — Хочу развеяться.       — Ладно. Поехали.

***

      Следующим утром они отправились в Ватикан. Остановившись в гостинице, где обычно жили священнослужители, приезжающие из других городов, Том строго-настрого велел Гарри не высовываться из номера, пока не пройдёт аудиенция у Папы.       Но Гарри не был бы Гарри, если б послушался. Он, конечно, сделал вид, что согласен, а сам тем временем накинул на себя мантию-невидимку и отправился вслед за Томом.       В первый день он не выяснил ничего интересного. Том заперся с Папой в кабинете последнего, и Гарри не смог туда проникнуть. Тогда он осмотрел всё вокруг, но снова ничего не обнаружил. Он даже стащил немного ладана, но уверенности, что этот ладан с наркотиками, не было.       Гарри поспешил в номер, пока Том не опередил его.       Тот вернулся крайне радостным, светясь от счастья и перевозбуждения.       — Ты чего такой довольный? — спросил Гарри.       — Папа назначил меня новым кардиналом вместо Ринальди! — выпалил Том ещё до того, как Гарри закончил спрашивать.       — Ух… — протянул Гарри. — Круто.       — Круто? И это всё? — фыркнул Том. — А как же горячие поздравления? Где слова о том, что я лучший и самый достойный? Где: «О Боже, Том, я настолько восхищен, что прямо сейчас отсосу тебе?»       — Что? — сморщился Гарри. — Поздравляю, конечно, но я как-то не настроен на минет сейчас.       — Даже обидно, — притворно опечалился Том.       — Ты как ребёнок, ей-богу, — Гарри улыбался. — Поздравляю, ты молодец. Правда, всё это немного странно.       — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Том.       — Да ничего, — решил уйти от разговора Гарри, уже пожалев о словах.       — Снова ты меня подозреваешь? Я же обещал тебе помогать в расследовании. Будучи кардиналом я могу помогать больше. Это же такая власть, Гарри, — его глаза засияли, а красный ободок стал ярче. — И я буду ближе к Папе, узнаю его приближённых, замешанных в преступлениях.       Гарри только смотрел с сожалением. Словно что-то упускал. Разговоры о власти абсолютно не нравились ему, но как он мог остановить Тома?       — А как же вернуться в волшебный мир? — ухватился он за старую идею. — Ты же хотел написать куда-то. В какую-то школу.       — Я был в твоём Хогвартсе, — ошарашил Том. — Странная директриса у вас. Старая выжившая из ума тётка.       — МакГонагалл? — обомлел Гарри.       — Наверное. Мне показалось, что у неё случился апоплексический удар. Вероятно, она уже так стара, что вряд ли может управлять школой. В общем, я ничего толком не узнал. Подам документы в Дурмстранг, как и хотел ранее. Ну а пока… Пока что меня устраивает и место кардинала.       Гарри застыл на месте. Слова Гермионы всплыли в голове.       Том был в Хогвартсе. Том встречался с МакГонагалл.       И в этот самый момент Гарри понял, что устал. Устал бояться последствий, устал бояться за окружающих, устал просто-напросто от всего.       Он больше не хотел ничего делать и предпринимать. Не желал расспрашивать Тома о чем-либо. Пусть хоть весь мир сгорит к чертям собачьим, он будет просто жить. До тех пор, пока это возможно.       — Завтра церемония. Я принесу обеты, — важно сообщил Том. — Ты можешь прогуляться.       — Ага, — послушно кивнул Гарри, и Том подозрительно прищурился.       — А чем ты сегодня занимался?       — Валялся в номере и смотрел телек, — как можно беспечнее ответил Гарри.       Том поверил или сделал вид, что поверил.

***

      Под мантией скрываться было неудобно, но Гарри терпеливо стоял за широкой колонной в церемониальном зале, глядя на разноцветные одежды священнослужителей.       Папа Римский, облачённый в белое, возвышался на роскошном золотом стуле, — Гарри назвал бы его троном, — и снисходительно взирал на присутствующих.       Епископы и кардиналы сидели по обе стороны от красной ковровой дорожки, ведущей к Папе.       Именно по ней лёгкой поступью сейчас шёл Том, голова чуть склонилась в почтительном жесте, но никакой покорности в его облике не ощущалось.       Когда он приблизился к «трону», то опустился на колени, прикоснулся сначала губами к перстню на руке Папы, а затем к подолу белой сутаны.       — Я, Антоний III, отныне подтверждаю, что возвёл архиепископа Томаса в сан кардинала. Прими же от меня зонт и перстень.       К Тому подошли священники в обычных чёрных одеждах, сняли с него лиловую накидку и развязали пояс. Том развёл руки в стороны, и на плечи легла алая струящаяся ткань, голову украсила округлая шапочка такого же цвета, оттеняя чёрные смоляные кудри.       Напевы молитв прозвучали откуда-то из глубины зала.       Один из священников подал алый зонт, Том взял его одной рукой, а другую протянул Папе.       Антоний III надел на безымянный палец квадратный золотой перстень и осенил крестным знамением.       — Я, бывший архиепископ Томас, ныне кардинал Святой Римской Церкви, обещаю и клянусь быть верным отныне и навсегда, пока я жив, Христу и его Евангелию, будучи постоянно послушным Святой Римской Апостольской Церкви, Блаженному Петру в лице Верховного понтифика Антония III и его канонически избранных преемников; поддерживать общение с Католической Церковью всегда, словом и делом; никому не разглашать то, что доверено мне по секрету, и не разглашать то, что может принести вред или вред здоровью и бесчестить Святую Церковь; выполнять с большим усердием и верностью те задачи, к которым я привязан своим служением Церкви, в соответствии с нормами закона. Да поможет мне Всемогущий Бог, — произнёс Том низким глубоким голосом, разливающимся по залу.       — Ваше высокопреосвященство, вы выразили преданность новой должности, принеся этот обет. Служите достойно, и да поможет вам Бог, — в свою очередь произнёс Папа.       Том поднял высоко голову, больше не опуская взор в пол, перстень на пальце блеснул так же ярко, отражая из окон блики солнца, как и улыбка, озарившая лицо.       Кружилась голова, то ли от духоты, то ли от улыбки Тома.       — Завершите ваше облачение и приготовьтесь к Мессе.       Том степенно прошествовал мимо коллегии кардиналов и епископов, скрываясь в глубине резиденции, Папа покинул свой трон в сопровождении нескольких кардиналов, остальные тоже стали потихоньку расходиться.       Гарри вжался в колонну, чтобы его никто нечаянно не задел.       Монахини, что прибыли после, начали преображать зал, зажигать свечи и читать молитвы. Запахло ладаном и миррой, лилиями и свечным воском — привычно и так сладко, что потянуло в паху. От воспоминаний.       Плавные тягучие ритмы молитвы вводили в легкий транс, и Гарри расслабился. Всё-таки есть в церквях и храмах своё очарование, то, что заставляет приходить сюда вновь и вновь.       Гарри так отвлёкся, что не заметил, как зал наполнился людьми, а новоиспечённый кардинал занял место на троне.       Церемония была уже знакомой, Гарри присутствовал на чем-то похожем, только тогда она называлась Литургией и проводил её епископ.       Он остановил взгляд на белых перчатках кардинала, расшитых красными и золотыми нитями и так узко обтягивающих руки, что внизу живота скрутило ещё больше. Гарри машинально опустил глаза и заметил красные остроносые туфли, выглядывающие из-под полы алой сутаны.       Интересно, а чулки предполагаются в кардинальском облачении?       Гарри облизал губы и переступил с ноги на ногу, поправляя брюки. Вот до чего докатился: теперь его возбуждает ряса, блядь.       Том — олицетворение греха и жестокой красоты, пробуждал всё самое низменное, что было в Гарри, но и одновременно возносил к небесам, заставляя восхищаться своим божественным обликом. Алый цвет был к лицу — лицу святого инквизитора, что мучил и пытал Гарри. С инквизитором бесполезно тягаться, стоит покориться, взять предложенную прохладную ладонь и сдаться на милость и снисхождение. Принять, что их уже двое — любящих друг друга странной безумной любовью.       Гори всё Адским пламенем, но Том — его, Гарри. А Гарри — его, Тома. Том тоже смирится с любовью.       Гарри дождётся.       — Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь, — неожиданно произнёс Том, завершая Мессу, или что он там проводил.       Гарри всё прослушал, любуясь Томом и предаваясь своим фантазиям. В джинсах стало тесно, что невозможно было спокойно стоять.       Он еле дождался, пока все разойдутся. Это было так медленно и нестерпимо долго.       Гарри внезапно подошёл к Тому сзади, пока тот убирал молитвенник, и резко подтолкнул к одной из колонн — они показались очень удобными, чтобы скрыться от посторонних глаз и затеряться в столь огромном зале.       — Что такое? Гарри?.. — брови Тома удивлённо взлетели вверх, когда Гарри сбросил с себя мантию. — Что ты здесь делаешь?       — Пришёл тебя поздравить, как ты и хотел, — Гарри не мог оторвать взора от ярких губ на бледном лице и чёрно-алых глаз. Красная сутана струилась водопадом, и Гарри никогда раньше не видел такой нежнейшей, слегка шелестящей ткани.       У Тома всегда были сутаны из дорогого материала, даже обычная чёрная отличалась от сутан других священников, но эта…       О Боже мой…       О. Боже. Мой.       Алый цвет выбил из разума недавнее чувство отвращения к сексу. Красный, красный, красный, кроваво-красный был повсюду и затмевал что-либо другое.       Цвет крови, цвет страсти. Цвет любви. Любви же?       — Так поздравляй, — произнёс Том.       — Ваше высокопреосвященство, позвольте, — хитро улыбаясь, опустился на колени, беря в дрожащие руки полы сутаны. Нетерпение, смешанное со странным желанием прикоснуться кожей к ткани обуяло Гарри, и он поцеловал край подола. — М-м-м, чудесно, — пробормотал он, как кот потираясь лицом о приятную на ощупь ткань.       Гарри слегка выпрямился и посмотрел на Тома. Тот не сводил глаз с него и прерывисто дышал.       — Расстегни, — Гарри чуть дёрнул края сутаны.       Том молча провёл рукой по пуговицам, и полы сутаны разошлись.       Да! Да! Да!       Сердце бешено забилось.       На Томе были алые чулки с белыми завязками, и выглядели они гораздо красивее лиловых, Гарри и представить не мог, насколько его возбуждает красный цвет.       Он обвёл пальцем вырез бархатной туфли, погладил ладонью голень, затянутую в чулок, и поднялся выше по бедру.       Взгляд Тома неотрывно следил за ним, и Гарри нравилось ощущать его на себе.       Ничего более не могло остановить его. Всегда есть точка невозврата, и Гарри прошёл её давно. Теперь он собирался взять от судьбы всё, что она ему даёт.