Код судьбы

      В XXII веке человечество сделало научный прорыв, который должен был навсегда изменить общество. Технология расшифровки ДНК "Код судьбы" позволила определять врождённые предрасположенности каждого человека на основе генетического анализа. Учёные уверяли, что это откроет путь к максимально справедливому распределению ресурсов: каждому будет предоставлен доступ к той жизни, для которой он создан.       Но вместо мира равных возможностей общество раскололось на два мира. Тест ДНК стал обязательным для каждого новорождённого. Люди с успешным кодом получали все привилегии — лучшие образования, перспективные профессии, доступ к передовым технологиям и жизнь в элитных "городах света", которые сияют роскошью и безопасностью.       А те, чьи результаты теста признаны "неудачными", отправлялись в трущобы — гетто, расположенные за пределами городов. Там царят голод, болезни и насилие. Эти места стали символом безнадёжности, ведь шансы покинуть их равны нулю. Даже проявления таланта, трудолюбия или решительности не могут изменить положение тех, чья ДНК определила их как "бесполезных".       Технология, обещавшая справедливость, превратилась в инструмент подавления. Элита укрепила свои позиции, используя тесты для оправдания неравенства. Любое несогласие подавляется, а протесты встречают жестокие меры. Люди из трущоб воспринимаются как генетический "брак", их жизнь стала дешёвой ценой для поддержания порядка в блестящих городах.       В мире, где судьба определяется набором генетических символов, вопрос свободы и равенства был стёрт с повестки дня. Но остаётся ли место для случайности, человечности и борьбы за право выбирать свой путь?

***

      Грязные, тесные переулки трущоб были пропитаны запахом гниющих отбросов, горящего пластика и непрекращающейся сырости. Узкие просветы между ветхими строениями пропускали редкие лучи искусственного света: настоящего солнца здесь никто не видел уже много лет. Звуки кашля, крики торговли, шарканье ног, попытки выжить — всё сливалось в единый мучительный шум, который не знал тишины.       Леви, невысокий и худощавый, срезал путь по знакомому дворику: там когда-то сушили бельё, а теперь лишь ржавые трубы да остатки тряпья напоминали о былом быте. Он шёл твёрдой, уверенной походкой, не обращая внимания на отталкивающие взгляды прохожих. В трущобах каждый привык думать только о себе, но Леви давно научился не бояться чужих глаз — их страх и недоверие были привычной декорацией.       В карманах звякали последние монеты — остатки того, что он заработал в недавнем бою. Совсем скоро эти гроши превратятся в лекарства для матери или хотя бы в кусок хлеба, если ему повезёт найти медика, готового обменять пилюли на еду. Леви понимал, что запасы подходят к концу, а состояние Кушель ухудшается. Он не мог себе позволить расслабиться.       Мальчишки-попрошайки тянули руки, выпрашивая мелочь, но Леви и сам был на грани. Он знал этих детей: они росли в таком же аду, что и он сам когда-то. Разница лишь в том, что он стал сильнее, нашёл способ зарабатывать — пусть и жестокими боями, — а они ещё не знали, куда себя деть. Он небрежно отвернулся, пытаясь не думать о том, как порочна система, в которой человеческая судьба определяется тестом ДНК. Те, у кого тест "правильный", живут в роскоши и изобилии, а здесь, в этой чёрной дыре, никого не интересуют ни способности, ни талант.       Шаги Леви привели его к крытой площадке, служившей своеобразным рынком. Между облезлыми стенами натянуты хлипкие тенты. За продавцами из трущоб почти не было разницы между пищей и отбросами, а лекарства можно было достать только по знакомству. Тяжёлые взгляды людей, стоявших у импровизированных прилавков, не отталкивали Леви — он был здесь не новичок. Но цены выросли, а денег стало меньше. Придётся снова драться и рисковать жизнью.       Он вспомнил о ночном турнире, куда его звали. Опасное мероприятие, где ставки высоки, а победитель получает всё — или ничего. Принять участие означало риск быть искалеченным или убитым, но альтернативы почти не было: Кушель нужен уход, а без лекарств и еды она не продержится. Леви сжал зубы. Он уже привык: в этом мире жалость — роскошь, которой ему не стоит себе позволять. Здесь побеждает тот, кто готов идти до конца.       Леви поднял взгляд наверх, где далеко в высоте над трущобами возвышались купола элитных городов. Там люди жили в чистоте и свете, не зная, что значит умирать в грязи и голоде. Они верили в тест ДНК как в священную правду. А здесь, внизу, каждый знал: никакие природные задатки не могли преодолеть преград, воздвигнутых искусственно. Но пока Леви не имел сил изменить порядок. Он мог лишь выживать. И он собирался сделать всё, чтобы выжить — ради матери, ради тех немногих, кто ему дорог, и, может быть, ради будущего, которого он пока не мог себе представить.       Звук дальнего выстрела, стук железных стержней, ссора за соседним прилавком — трущобы продолжали жить своей уродливой жизнью, не спрашивая ни у кого разрешения. Леви вздохнул и двинулся дальше. Сегодня ему предстоит многое, а время не ждёт.       Леви шагнул к торговцу, который занимался лекарствами — по сути, разбавленными антибиотиками и какими-то травами, — стоявшему в глубине импровизированного рынка. Тот был стар и морщинист, лицо его иссушено бесконечными годами выживания. Глаза лекаря бегали, оценивая Леви и пытаясь угадать, сколько тот готов отдать. Между ними не было слов — лишь короткие взгляды. Леви достал из кармана монеты и сжал их в кулаке, показывая, что платить будет сразу. Мужчина, неохотно кряхтя, достал с задней полки два маленьких пакетика с порошком. Этот порошок помогал сбить жар и снять острые боли, хотя не мог подарить полноценного исцеления.       — Две золотые, — сипло проговорил лекарь. Он знал Леви и понимал, что спорить с ним себе дороже, но цены в этих краях — понятие относительное.       Леви медленно разжал кулак, отсчитывая монеты, и положил их на стол. Мужчина быстро сгрёб их в карман, тут же оглянувшись по сторонам, будто опасаясь грабителей. Но в трущобах все и так были грабителями поневоле. Получив порошок, Леви кивнул в знак благодарности — или скорее признательности за сделку без лишнего шума — и, аккуратно спрятав лекарства под куртку, зашагал прочь.       Он пересёк несколько узких коридоров, повернул за угол, минуя металлические лестницы и обрушившиеся балки, пока не оказался у крохотной комнаты, которую они с матерью называли домом. Это было бывшее складское помещение, теперь разделённое на несколько жилых клетушек. Их «квартира» представляла собой полузакрытый уголок с жалкой занавеской вместо двери. Внутри помещались два лежака из ветхих матрасов и металлическая плошка для огня.       — Леви, это ты? — послышался слабый голос Кушель.       — Да, принёс лекарства, — он ступил внутрь, стараясь не разбудить лишний раз болезненные воспоминания о её истощённом теле. В полумраке виднелось лицо матери — бледное, с тёмными кругами под глазами, но она попыталась улыбнуться.       Кушель сидела на корточках у небольшой жестяной миски, в которой что-то едва заметно кипело. Запах был резкий, удушающий, но в трущобах так пахли почти все блюда. Она умудрилась поймать крысу — настоящий успех по местным меркам. Разумеется, она тщательно обрезала и промыла мясо, насколько позволяли ресурсы, и теперь варила его с сушёными травами, более-менее скрывающими привкус падали.       — Ты вовремя, суп уже почти готов. Надеюсь, он придаст тебе сил, — сказала Кушель, протягивая ложку к сыну. Её голос звучал тихо, словно боится сойти на крик и рассыпаться на осколки. Ей стоило огромных усилий готовить в таком состоянии, но она упорно делала это, пытаясь сохранить остатки домашнего уюта.       — Я принёс лекарства, — повторил Леви, опускаясь на корточки и доставая пакетики. Он разорвал один из них и подсыпал порошок в кружку с тёплой водой, затем протянул матери.       — Спасибо, сынок, — сказала она, приняв горькую смесь. Лекарство помогало слабо, но всё же облегчало боль.       Леви смотрел, как она осторожно помешивает бурый бульон, на поверхности которого плавали крошечные кусочки крысиных потрохов. Аппетита у него почти не было, но он понимал, что нужно есть, чтобы не упасть на очередном бое. Кушель насадила небольшой кусочек мяса на кончик ложки и подвинула к его губам. В этом жесте была печальная забота, напоминание о тех днях, когда у них был хоть какой-то порядок: пусть даже бедный, но менее безнадёжный, чем сейчас.       Леви осторожно принял еду. Вкус был омерзительным, но он не сморщился, не показал отвращения. Напротив, он старался быть спокойным — мать старалась для него, и это значило больше, чем качество блюда. Она смотрела на него своими усталыми глазами, пытаясь прочесть в нём надежду на то, что однажды эта жизнь изменится.       — Тебе сегодня нужно ещё куда-то идти? — спросила она, между глотками горькой воды. Её дыхание было тяжёлым.       — Да, возможно, будет ещё один бой, — нехотя ответил Леви. Он не хотел её волновать, но и лгать не было смысла.       — Береги себя, сынок, — прошептала Кушель. — Я знаю, всё это трудно, но… я верю, что когда-нибудь ты найдёшь способ жить иначе.       Леви не ответил. Слова о «жить иначе» звучали пустым эхом. Но он старался не показывать скептицизма, зная, что вера матери — едва ли не единственная искра света в их темноте.       Он доел свой кусочек крысятины и отпил немного бульона. Каждый глоток казался ему вызовом, но он выдержал. Затем молча сел рядом, чтобы посидеть с ней немного. Вдалеке раздавался шум трущоб — кто-то ругался, кто-то плакал, а кто-то уже готовился к ночной работе, к криминалу или очередной азартной игре. Рутинная какофония их существования.       Но в этом маленьком углу, под слабым светом лампы, мать и сын делили скромную еду, пытаясь сохранить человеческое лицо и остатки любви в мире, где человеческой жизни не придавалось значения.