Мы встретились не знаю для чего

Зимой темнеет быстро, и не мудрено, что к девяти вечера по МСК в центре уже как будто давно заполночь. Бледные плевочки звёзд трудно разглядеть сквозь иссиня чёрные тучи, но их всё же видно. И Андрей, задрав голову, смотрит на них, и не может оторвать взгляда. Раньше даже в городе небо было испачкано кляксами созвездий и туманных галактик, временами даже показывался серобокий Сатурн, а сейчас – так, две-три поблёскивающие там-сям звёздочки, и те еле видные. Будто кто-то миллиарды лет назад рассыпал эти хитросплетения звёзд, планет, систем и вселенных, а недавно пришёл дворник из массажной считалки, подмёл всё, поставил стол, стул, и ма-а-а-аленькую печатную машинку, и.. – Ну и бредятина, – выдохнул Андрей и затянулся. Сигарета истлела до фильтра и жгла пальцы. Андрей не чувствовал – и далеко не потому, что задумался о чем-то. Он сидел на краю огромной высотки, в которой находилась и находится большая часть офисов ТНТ, болтая ногами и совсем ничего не боясь. Это странно, учитывая, что единственный страх, который он сумел пронести из раннего своего юношества во взрослую жизнь – это страх высоты. Но мир в последнее время стал настолько странным, что такие мелочи уже не удивляют. Нечасто, но на крышу всё-таки иногда выбирались «подышать» ребята с последних этажей, когда курилке были забиты и больше напоминали газовые камеры, пластиковые стены которых смердели смертельной смесью табака разной степени паршивости, пота и алкоголя, а в форточку курить было не в кайф или боязно (из-за датчиков). Но такое случалось очень редко, часто на карпоратах под влиянием горячительных напитков. И по смешному стечению судьбы сегодня в офисе StandUp как раз проходил карпорат. Ребята отмечали окончание десятого сезона и смену генерального продюсера, но Андрею нравилось думать, что празднуют день, когда в этом мире станет на одного «маленького» человека меньше. Он, признаться, увлёкся литературой после развода, полез в драматургию, и нашёл себя в таком незамысловатом термине, как «маленький человек» – невзрачный, неприятный, бедный, жизнь которого ничего не меняет и ни на что не влияет. Дверь, ведущая на крышу, хлопнула, и Андрей молниеносно обернулся. Просто ветер. Как он мог не заметить такой-то ветрище?.. хотя, если говорить по справедливости, то он многого не замечал. Потому что был или пьяный, или с похмелья, или в мыслях. А последний пункт делится ещё на два – мысли о «маленьком человеке» и мысли о том, как эти мысли заглушить. Мысли были прямым рупором всех загонов, страхов и обид Андрея на самого себя и на весь мир. В конце концов ему стало нечего курить, последний столбик пепла упал с горького фильтра и разлетелся по ветру. Андрей встал и уже даже спустил куртку с плеч, но вспомнил, глянул на экран мобильника. Рано. Он же перфекционист, ему нужно красивое время. Чтобы ровно в 21:21, когда все загадывают желание, полететь вверх тормашками. Это же так красиво, а главное, с присущим Андрею во все времена глупым (почти подростковым) романтическим гротеском. На поводу у той же романтики он написал в заметках огромный текст, в котором во всех красках описал, как, зачем, почему, и кто в этом точно не виноват. А потом протрезвел и на поводу у перфекционизма начал исправлять орфографические, пунктуационные и логические ошибки, тавтологии, переписывать предложения, и в итоге нахер всё удалил – как только понял, насколько бессмысленно его занятие. Сколько там ещё осталось ждать? Минуту? Когда он шёл сюда, то думал, что за минуту до смерти голова будет лопаться от мыслей. Что он вспомнит и маму, и всех бывших девушек и жену, всех ребят из камеди, друзей, подруг, Его, в конце концов. Думал, как будет думать, и мысленно просить у всех прощения. Только часть из этого оказалась правдой. Сначала возник расплывчатый образ мамы, повис в пространстве рядом с фразой «ещё свидимся», которую она произнесла за день то того, как стать овощем. Права же была, сучка. Потом короткой агональной вспышкой посетил Ваня, в завывающем северном ветре всего на секунду послышался голос, несущий нежную тарабарщину. И на этом всё. Ему в один момент стало просто никак. Вот говорят же люди в состоянии аффекта «чтобы тебе было пусто» – Андрей это и ощутил. Когда в башке тишина, и вроде нужно что-то сказать, но не хочется, и на ум ничего не приходит. Он даже почти забыл, как дышать, но дверь снова хлопнула за спиной. «Ветер» – еле как сложилась хромая мысль, а сразу за ней – «21:21». И он шагнул. Закрыл глаза, ощутил потоки воздуха в волосах и в ушах, уже представил, как красиво разбивается его голова об асфальт. И почувствовал.. Как чья-то рука хватает его за шкирку и затаскивает обратно на крышу. Ёбаный позор. Наверное это кто-то из StandUp-а всё-таки решил не изменять традициям. Чебатков? Если он ещё курит. Может Пашка Дедищев.. э.. кто там ещё остался. Новых комиков оттуда Андрей почти не знал лично, поимённо уж точно не помнил. Он перебирал фамилии и плясал вокруг одной, той самой, которую хотел забыть ещё полгода назад, и сейчас не хотел даже допускать, чтобы её обладатель оказался тем, кто помешал ему спрыгнуть. Андрей открыл глаза, и понял, что слишком долго думал. Он лежит на спине, под ним его спаситель, над ним тёмное небо с собирающимся снежным дождём. Не хочется вставать и смотреть в глаза тому, кто только что увидел это недоразумение и не дал ему случиться. – Дрюш, Блять. Ну нет, не он, это не может быть он. – Ты издеваешься? Скажи мне честно, пожалуйста. Ладно, это он. Андрей уже успел про себя удивиться, поплакать и смириться, что это именно Абрамов вышел покурить. Единственный, блять, некурящий комик на всём этаже, всего лишь вышел, сука, покурить. Окей. Андрей поднялся, сел. Всё ещё спиной к Абрамова, чтобы не видеть его лица, но уже не прямо на нём – и на том спасибо. Расстояние позволяло заметить, что от Вани пахнет женскими духами и алкоголем. – Не знал, что ты пьёшь. – Андрей решил пойти в атаку, но после первого же хода сел в лужу: забавно слышать комментарии о выпивке от алкоголика. – Как тебя увидел – тут же протрезвел. – Он помолчал, а потом снова заговорил. Из-за холодного спокойствия, совсем не под стать ситуации, голос его казался искусственным. – Ещё раз спрошу: ты издеваешься? – Над кем? После ещё одной паузы, вдвое больше предыдущей, Абрамов издал короткий набожный вздох и неприлично долгий матерный выдох. Андрей знал, что всегда за этим следует. Ваня театрально закатит глаза, так, что ещё немного и они сделают полный оборот вокруг своей оси, сделает ещё один вдох в духе «господь милостивый дай же мне сил» и ещё один выдох вроде «ёб твою мать сукаблять нахуй». И только потом заговорит в полный голос, членораздельной вменяемой речью. – И над собой и надо мной. Мы же это уже столько раз проходили, и к психоаналитику ты ходил, и… – Ты говоришь так, будто мы ещё вместе. А, точно. Абрамом замолк, и Андрею показалось, что он откусил себе язык. Он надеялся на это. Потому что было невыносимо сначала принять тот факт, что его бросили, жить с этим полгода, а потом слышать эти упрёки псевдо заботы. Как же он ненавидел Абрамова, всем тем живым, что ещё в нём осталось. И любил. И его так швыряло от любви до ненависти, что голова начинала идти кругом. – То, что мы не вместе, не отменяет того факта, что я о тебе беспокоюсь, придурок. Андрей обернулся. Ровно так же молниеносно, как когда дверь хлопнула в первый раз. Улыбка искреннего восторга растянула его рот, он снял очки, швырнул их в сторону и посмотрел на Абрамова расфокусированным взглядом. Безумным и очень-очень радостным от чего-то. Из эмоции в эмоцию его швыряло так же быстро, как и от любви до ненависти. Поэтому то он сейчас и смеялся. Хохотал во всё горло, а его надрывный смех эхом разлетелся по крыше, отскакивая от бетонной поверхности, достигая края и срываясь вниз. – Я сказал что-то смешное? Если глядеть на ситуацию глазами Абрамова, выглядела она: а) странно; б) страшно; в) раздражающе. Странно потому, что Андрей сначала хотел с жизнью распрощаться, а теперь ржёт так, что ещё немного и распрощаются уже его связки с ним. Страшно ровно по той же причине. А раздражающе потому, что он тут сидит, распинается, пытается вразумить этого конченого, а он – тупиздень тряпошный – гогочет, как бы не надорвался со смеху. – Если бы ты обо мне беспокоился, – тихо, серьёзно – то не ушёл бы так по-сучьи. Я понимаю, что люди рано или поздно остывают друг к другу, но ты мог бы напрямую мне это сказать. А вместо этого – что? Молча ушёл, заблокировал везде, начал делать вид, что меня не существует. И ладно бы мы ещё никогда больше не встретились, я бы не возражал. Но ты, блять, сделал это, зная, что я каждый ёбаный день буду видеть тебя в офисе, потому что наша курилка находится на вашем этаже. Ему не нужно было надрывно кричать и ругаться чтобы заставить Абрамова затихнуть, съёжиться и перестать спорить. Кровь холодела и мурашки липли к спине уже от того, как спокойно и вкрадчиво Андрей доносил то, что, казалось бы, лежало на поверхности. Глаза сквозили молчаливой болью, которая явно копилась там не один, и даже не два дня. Такого его хотелось только обнять и пожалеть, укрыть от страха и холода. – Да не остыл я… – неуверенно выдохнул Ваня. Андрей переменился в лице, будто перезагрузился. Проморгался. – А? Погоди, то есть.. но зачем тогда это всё? – Да еблан я, блин, вот зачем. Мне стало стыдно перед Элей, а потом перед тобой. И вообще я понял, что это неправильно – ну, пытаться усидеть на двух стульях. Вот я и решил, что лучше оборву с тобой все контакты, вернусь к нормальной жизни, и ты просто забудешь. – А. Забуду. – Забудешь. Как я пытался забыть тебя. Но не вышло, у меня из-за этого-то с Элей и не сложилось в итоге. Я полностью привык к тебе вот даже на каком-то физическом уровне. Я не мог спать с ней в обнимку, потому что запах казался каким-то слишком сладким что-ли и ну.. чуждым. Андрей поскрёб в затылке и криво улыбнулся. Улыбка не отразилась на его глазах, но Абрамов не сомневался в её искренности. Просто она была не из таких, которая трогает глаза весельем. Улыбка скорее отчаянная, с терпкой иронией. – Нихера ты, конечно, Тургенев. – Чего? – Ну, слово такое типа.. «чуждым».. да, в прочем, забей. Мне всегда нравилось, когда ты выкидывал что-то такое, ну, литературное. Прикольно. Рука автоматически потянулась к пачке фиолетового Мальборо, и так же автоматически отбросила её в сторону, как только он заметил, как Ваня неприязненно повёл плечом. – Прости, я помню, что ты не любишь запах сигарет. С неба полетели крупные хлопья снега. Андрею показалось, что это звёзды - бледные плевочки - отклеились и посыпались с неба, как блёстки с дешёвой упаковочной бумаги. Они сидели друг напротив друга, молча, обдумывая минувший разговор – первый за последние полгода. Смотрели куда угодно, но только не прямо. Андреев взгляд ковырял шершавый влажный бетон, Ванин уже две минуты как проделал дыру в неоновой вывеске на фасаде соседнего здания. – Блин, – буркнул Андрей – люблю снег. Ты любишь снег? Глазами цвета гречишного мёда он уставился на Абрамова, склонив голову набок. – Люблю. – Кивнул Ваня. Если бы Андрей спросил, любит ли он сигареты, он бы тоже кивнул.