Сталкер.

«Слово — это оружие. Запах духов, разноцветное кружево. Знаю, что сила в звенящей монете и справедливости нет. Верю, что на этой планете каждый барыга и он же — клиент.»

В голове отчетливо слышится звон цепей, а ногти рисуют на ладони новые полосы. Медленно, как жеванная резинка или пустой презерватив, тянется время. Я стараюсь скрыть явное волнение, но выходит слабо, почти неестественно. Я, облаченный в белую шкурку ягненка, трясусь как добыча и вновь забываю о своей хваленой гордости, которой с радостью разбрасывался еще вчера. Перебираю тысячи вариаций и останавливаюсь на том, что могу просто сбежать. Такой момент уже был на моей памяти, но, увы, он не дал нужного результата. К сожалению, Итачи так ничего и не понял…

***

Стояла середина жаркого лета. Июль. Я точно запомнил, так как до моего дня рождения оставались считанные дни. Праздники я ненавидел, поэтому старался всячески избегать брата даже в его нормальном обличии. Он готовил для меня что-то особенное. Из года в год все изощрённее, протяжнее и труднее. В прошлом году: он целовал меня всю ночь, облизывал с макушки до пят вымазав клубничным кремом. А в позапрошлом… Думать о своих предыдущих днях рождения не было никакого желания, как и то, каким же специфическим подарочком на этот раз Итачи меня вознаградит. Каникулы были еще хуже чем выходные, если раньше Итачи заботило, что я могу не высыпаться, выглядеть уставшим, то на время каникул этот страх напрочь отсутствовал. С утра в доме практически никто не находился, и я мог за целый день выспаться вдоволь, компенсируя ночное бодрствование под чужой тяжестью. Я старался говорить меньше, отвлекаясь специально на телевизор, словно не замечая присутствия брата рядом, избегая его пытливой заинтересованности в моей персоне. Он говорит, а я делаю вид, что слушаю, отвечаю только когда голос становится чуть громче, призывая вникнуть в диалог, в котором я не хочу принимать участие. Итачи спрашивает: какой подарок я хочу получить на день рождения? Но я молчу, проглатываю свое желание и равнодушно пожимаю плечами, потому что нет смысла сотрясать кислород. Я не могу осмелиться сказать в слух то, о чем действительно мечтал. Смысла выпрашивать безделушки не было; наверняка, брат уже спланировал все заранее, расписал поминутно «что» «как» и «в каких позах» он будет со мной забавляться всю ночь напролет. В назначенную дату — весь дом пестрил яркими красками, множеством гелиевых шаров и поздравительных вывесок на стенах. Живая музыка, куча пригласительных в красных конвертах и целое изобилие алкоголя, который мне нельзя было пробовать по закону федеральному и по закону подлости. Родители были слишком увлечены празднованием и болтовней с гостями. Весь дом был переполнен разнообразием незнакомых лиц и голосов. От кучи коллег и партнеров отца, до маминых подруг с кислым смехом в вульгарных платьях. Казалось, это и не мой праздник совсем, а очередная хорошая дата чтобы выгодней смотреться со стороны и поддерживать статус. Я честно, не был против, потому что отмечать особо не хотел. Задул для приличия свечи на большом торте с лиловыми лентами крема по краям. Под свет бенгальских огней, попробовав кусочек для приличия. Я ненавижу сладкое, а никому, кажется, и дела до этого не было. Все должно быть по традиции, даже дурацкий торт, что разлетелся по открытым ртам и под пьяные тосты. Время переходило за полночь и кажется, никто не собирался расходится, набирая с каждой минутой новые обороты развлечений и плясок. Итачи же мельком поглядывал на меня, оставаясь в стороне по распоряжению отца, который не очень хотел посвящать дорогих гостей в выбор профессии старшего сына. Я сжимался каждый раз, когда черные глаза осторожно проходились по моей фигуре в классическом костюме. Я знал, что брату нравится как я выгляжу, но еще больше ему нравилось то, что было под одеждой. Время неспешно близилось к заветному часу. Я дергался, кусал губы, старался быть в центре внимания. Нервно поглядывал на часы, предвещая, что брат просто подойдет и предложит покинуть «вечеринку» чтобы уединиться. Каждый день рождения словно играл на мне тем страхом, оставить свою девственность с первыми лучами солнца. Должно быть, поэтому я так усиленно старался не соприкасаться с Итачи глазами и держаться в стороне. Это было бы еще хуже, чем слушать как каждый незнакомец подходит и выпаливает ненужные наставления, запутанным от алкоголя голосом. Я не выдержал, вышел во двор через гаражную, черную дверь и совсем незаметно покинул участок. Брел в неизвестном направлении, но с известной целью. Горло сдавливал черный галстук, а кислород стал слишком противен своей чистотой. Тишина района успокаивала, вела по плечам долгожданным спокойствием, а пачка сигарет так ловко спрятанная в кармане, дарила долгожданную улыбку на лице. За лето я курил не часто, потому что не мог найти нормального предлога выйти из дома. Редко удавалось незаметно прошмыгнуть не привлекая внимания. Но сейчас, мне словно было все равно. Родители были слишком заняты гостями, а Итачи, надеюсь, поймет причину моего внезапного ухода и не предпримет мер по моему возвращению. Для этого я держу айфон в кармане, прихватив на случай, если меня начнут искать. Местом уединения я выбрал излюбленную пристань. Как в тот самый первый раз, в тот особенный день. Завернув за угол я прошелся вдоль бетонных плит, пиная носом классических туфлей маленькую гальку. Холодный ветер от воды заползал под легкий пиджак, морозил кожу и тормошил волосы загоняя прядки в приоткрытый рот. Признаться, было не лучшей идеей идти к воде в такой поздний час. Никакого ожидаемого спокойствия, только сигарета, что будет быстрее догорать от ветра и мои стучащие друг о дружку зубы. В дали, у самой оградки «вход воспрещён» я заприметил старое, оставленное авто, что стояло железной коробкой без колес и капота. Ржавая развалюха была отличным местом остаться наедине с собой. Кое-как открыв двери незапертого ведра без обозначительных знаков и марки, я лег на задние, скрипучее сидение. Плевать на въедающие в спину пружины, тесноту неудобства и вероятно, живность в старой обивке. Плевать на все. Намного лучше, чем чувствовать жадный, голодный натиск рук и стонать в подушку как последняя блядина, требуя не останавливаться. Положив руку под голову я чиркнул зажигалкой, прикурив сигарету, что прилипла к губам, отрываясь болезненной корочкой. Когда ты курильщик к такой противной боли привыкаешь со временем. Губы становятся чувствительней и пухлее, а может дело в постоянных поцелуях. Сигаретный дым дарил успокоение, долгожданная тишина приятно цепляла крепкими объятиями. В глубине темно-синего неба, в проеме дрявой крыши подмигивали звезды и спутники. Если бы меня спросили что такое — умиротворение и спокойствие момента, я бы назвал ту самую звездную ночь моего дня рождения. Время от времени мобильник в кармане противно пищит, но я даже не думаю прочитать оповещения, заранее догадываясь от кого они приходят. Не смотрю на время и меняю сигареты с оглушительной скоростью. Стараюсь не соприкасаться с мыслями и тихо жалею, что не спер бутылку шампанского с фуршета. Было бы интереснее уйти в алкогольный запал. Словно сама атмосфера подталкивает первый раз попробовать, обзавестись новой тайной. Если бы я знал, то обязательно припрятал бутылочку под пиджаком. Но, я право не думал, что проведу вылазку дольше чем на час, но, по закону подлости все вышло совершенно наоборот. Ветер тихо напевал колыбельные, а глаза медленно закрывались. Последняя докуренная до фильтра сигарета летит в маленькую щелочку окна, а я, перевернувшись на бок, обхватив себя двумя руками, утыкаюсь носом в шершавую обивку. Я проснулся когда железо старой развалины нагрело полуденное солнце, а мои уведомления показывали сорок смс и пятьдесят пропущенных звонков. Все они принадлежали брату, и ни одного от мамы или отца. Впрочем, не удивительно, что родители не заметили моего ухода, что несомненно играло мне на руку. Не хотелось получать нагоняй или домашний арест на такие сомнительные прогулки по ночам. Не страшно, я бы соврал, что был у друзей. Перед родителям я бы смог выкрутиться, да вот только Итачи знает, что никаких друзей у меня нет. Брат встречает меня сидя на ступеньках лестницы, как только я захожу в дом. Смотрит с недоверием, с уставшим видом по которому с легкостью можно определить, что он не спал. Это и можно понять и по костюму, в котором он находился весь вчерашний вечер. Наши глаза встречаются и я понимаю, что разговора не избежать. Но, карты мне в руки и все козыри в глянцевом веере. Сейчас утро, а это значит, что граф Дракула внутри Итачи — спит крепко. Он ничего мне не сделает. Я думаю проскочить, но видимо просто так улизнуть не получится. Итачи мягко но уверенно берет меня за рукав пиджака, когда я ровняюсь с ним на лестнице. — Где ты был всю ночь? Я волновался! — Голос звучит встревоженно, а рука мягко тянет на себя в надежде на объяснения. Немного удивляет смотреть на Итачи по новому, сверху вниз, словно я на данный момент главный в положении. Я не хочу вдаваться в подробности проведенной ночи, как и делиться сокровенным. Хочется спать, а спину ломит по неудобной позы в которой я прибывал всю ночь. Я впадаю в странное раздражение, дернувшись как от прокаженного. — Твоя какая забота? — Грубо рявкнул я в ответ, смотря в потрясенные, расширенные глазницы. Я застал его врасплох своим несвойственным поведением. Я никогда не огрызался, не поднимал голос, исключая громких стонов по ночам. Внутри что-то щёлкнуло, как старая пружинка в механизме наручных часов. Щекотало органы и потрясывало, разгоняя сердце, окатив лоб холодным потом. — Я твой брат! — Все, что Итачи смог вымолвить тогда растерявшись. Не знаю, боялся ли он, что нас могут услышать, или просто не смог подобрать более подходящее выражение. Ярлык четко сидел на тонком галстуке, что с первого рассмотрения больше напоминает петлю. — М-м, и давно? Это было дерзко, в самое яблочко, что медленно гнило в траве под палящим солнцем. Я взял повисшую между нами горькую паузу на себя, скинув руку, поднимаясь по лестнице. Я знал, что данная выходка не обернется ничем хорошим, но какое же приятное чувство я испытал впервые дав отпор. Мне казалось я подарил ему весомый повод задуматься, ну хоть на капельку. Но, это дурацкая попытка оказалась бессмысленной, лишь показав меня как гормонального подростка. Той же ночью я сполна поплатился за всю смелость несколько раз. Он целовал меня долго, неистово, даже после того как я задыхался от оргазмических спазмов, Итачи не мог мной насытиться сполна. Водил руками по талии, размазывая по впалому животу мою собственную сперму. Что-то громко шептал в ничтожных перерывах на кислород. Я не отвечал, впрочем, я всегда был безвольной куклой, которой он крутил и дергал, переворачивая поудобнее. В мозгу плавно отлетала та уверенность под гнетом властных рук, что растирали на мне мой же собственный позор, словно доказывая свое превосходство. Одной ночи без моего тела было достаточно, чтобы слететь с катушек и сжимать меня до хруста костей. Изголодаться до крайности, целовать каждый сантиметр нежной кожи, дразнить кончиком языка твердые соски, лизать внутреннюю часть бедер и не отвлекаться от поалевших, цвета гнилой вишни губ. Кровать под диким напором скрипела, а петли и матрас давно пришли в непригодность. Невероятная духота только разогревала запах влажного пота от трения тел. Итачи говорил в перерывах, обдавая мои красные щеки горячим дыханием. Водил кончиком носа по впалому лицу и твердил, что мое рождение — это подарок посланный с небес. — Ты все, что у меня есть! — Итачи отстраняется лишь на секунду, вновь срывая страстный поцелуй. — Я люблю тебя! Никогда так больше не говори! После этого я больше не проворачивал подобных ночных путешествий.

***

Я не знаю толком, почему вдруг вспомнил момент из прошлого. Может, потому что скоро мой день рождения, а за эти два года, меня не оставляет мысль, что оно будет похоже на предыдущие? А может, потому, что я избегаю мыслей об Итачи, и сам же возвращаю себя в воспоминания о нем? Не говорю ни с кем за весь школьный день, заперевшись в собственной голове. Не реагирую на требовательные вопросы Сакуры, ни сталкиваюсь с синими глазами Наруто. Бывший друг посматривает на меня косо, с пагубным прищуром. Его дружочки тоже не остаются в стороне, поглядывают, демонстративно перебирают пальцами в карманах, словно намекая мне об острой кухонной игрушке, или массивном кастете сделанного из проводов. Я не трушу, не прячусь под юбку опекуна, но и не иду на открытый конфликт. Не отвечаю на слишком задерживающиеся на моей персоне взгляды. Мне не страшно выглядеть с разбитым лицом в школьном альбоме. Эта липовая банда лишь кулаками помахает, да пару ругательств выпустит разгружая свой тестостерон. Мне сейчас не до их собачеств и громких угроз. Эта шайка меня не волнует. Но все же я избегаю курилки весь школьный день, догадываясь заранее, что в любой момент мое место уединения превратится в поле битвы. Давай-те не сегодня. Когда угодно, во сколько угодно, но не когда мои мысли забиты морозной чехардой противоречий, яркими вспышками вопросов и чертовым братом, что как назло сталкивается со мной почти весь школьный день. Словно голодный до человеческой плоти ворон, подлавливает у каждой стены и обводит белым мелом по фигуре, задевая взглядом самый интимные места. По черному взгляду не ясно о чем он думает. Просто смотрит без единой эмоции, горделиво приподняв подбородок провожая равнодушными глазами. Я стою на распутье, прохожу мимо кабинета литературы, мельком заглядывая в крошечную щелочку проема между уроками. Хочу объясниться, может попросить прощения за свои дерзкие выходки и рассказать все. Признаться, что подсматривал за химиком и дать Какаши повод запереть меня дома за то, что я так по-идиотски умудрился спалиться. Он должен понять, он — взрослый. А все мои издевки — юношеский максимализм. Я ведь не серьезно, просто шучу с самыми светлыми помыслами. Да я может и рад бы был однажды застать эту парочку греющихся в обнимочку! Но застаю их лишь все перемены вместе, что-то сильно обсуждающих. Фыркаю под нос от раздражительности, наблюдая за дешевыми авантюрами Харуно и ее приоткрытые в кокетстве губы измазанные блеском. Одноклассница неугомонно старается зацепить внимание Какаши, что итак полностью приковано к ее стройным ногам в белых капронах и туфлях на шпильке. Они говорят о литературе, а я лишь слышу сквозь тишину кабинета, как в их головах доносятся адские стоны и страстные шлепки. Сил выносить эту дурацкую показуху больше нет, как и караулить время когда же они закончат ворковать с друг другом. Напряжение нарастает и чертовски хочется курить. Держу сигарету и зажигалку в нагрудном кармане, будучи готовым покурить в соло в любой момент свободной уборной. Осталось еще несколько уроков, прежде чем вновь вступать на круг ада к этому самодовольному мудаку, что будет веревки из меня вить и готовить из них подвесную петлю. Теперь все стало серьезней, если раньше все можно было списать на забаву и хождение вокруг да около, то теперь начинается настоящая финишная прямая. Я почти уверен, о чем будет говорить Итачи, нацеленный получить все и сразу. Мы уже итак заигрались, что готовы поверить в собственную сказку, что пахнет духами, красными яблоками и черным мазутом. Все эти дурацкие мысли преследуют меня весь день, тревожат рассудок и заставляют ногу под партой нервно отбивать чечетку. Невероятно жарко, душно и неуютно в собственном теле. В черепушке сидит только один объект, одно ожидание кружит голову в дьявольском вальсе. Невольно чувствую себя наркоманом, снова подумывая выйти в уборную и заесть все свои проблемы волшебной таблеткой. Да только вот, ловить приходы и галлюцинации совершенно не хочется. Может, меня и вправду расслабляют ее чудодейственные свойства, но только ставить на кон приколы психики и какие иллюстрации на этот раз от нее ожидать — нет никакого желания. Я откладываю свое выздоровление на вечер. Приду домой и тогда решу, как поступить, но а пока, ничего не остаётся кроме как идти в кабинет химии после последнего урока. Нет, конечно, мог бы отказаться, послать все по одному знакомому маршруту и попытаться соскочить. Но, Итачи ведь не отстанет от меня просто так. Я могу прятаться сколько угодно, да только вот, как показывает практика — бесполезно. Брат меня и на том свете достанет. Гиблое дело пытаться игнорировать проблему, как и стараться успокоиться счетом до десяти когда я стою у кабинета и буравлю белую дверь. Выравниваю дыхание и мимолетно оглядываюсь по сторонам. Если что-то пойдет не так я просто закричу, наверняка меня кто-нибудь да услышит. Ничего плохого не случится. Ну пособачимся еще разок, не убудет. Пошлю его еще один раз, или второй, ничего, в моем арсенале целый запас маршрутов. Я фыркаю под нос, крепко промаргиваясь пару раз, почти сплевывая густую, застойную слюну на пол. Захожу в кабинет и приподнимаю подбородок, делая самую показательную моську, наполненную надменностью и слащавым пафосом. Под каждую ситуацию нужно менять лицо, путать оппонента эмоциями и стараться казаться выше чем ты есть. Проверено по старым учебникам психологии и задействовано на опыте. В кабинете химии духотища, отдаленно пахнет хлоркой и мелом, а окна закрыты. На доске все еще не стерты примеры и домашние задания. Господин учитель листает ленту на чертовом айфоне не сразу замечая моего присутствия. Я стараюсь придать себе уверенности, но признаться, трясет меня не хило, а сухая гортань прочищается быстрой слюной от скомканного напряжения. — Здороваться не учили? Итачи поворачивает голову и выключает смартфон, перевернув экраном вниз. С тонких губ доносится обреченный вздох усталости. Пальцы аккуратно поправляют очки на переносице. — Здрасьте. Сажусь на столешницу первой парты облокачиваясь руками назад, демонстративно положив ногу на ногу. Это не для привлечения внимания, скорее привычная мне поза. Однако сошло именно так, Итачи коротко проходится по вытянутым ногам и убирает глаза в сторону. — Я хотел поговорить с тобой, — коротко протягивает химик, поворачиваясь ко мне всем корпусом. Теребит пальцы меж собой от явного волнения. У меня все внутри сжимается от предвкушения. Я целый день провел над вопросом — что же такого он может мне поведать и зачем позвал. Прошу заметить, сам! Если бы я был жертвой, которого вот вот прижмут к стенке и потребуют объяснений, я бы уже это почувствовал, а так, скорее Итачи выглядит взволнованей меня. — Я закрою глаза на все, что ты сказал мне вчера. Я разрешаю тебе сдать экзамен, но ты должен сдать. И не просто сдать, а решить все на высший балл. Я не сдерживаюсь, посмеиваюсь через зубы с глухой иронией. Он что серьезно? И все? Никаких тебе — «какого хрена ты палил за мной?» А Может, Итачи и вовсе ничего не заметил, а я накрутил себя за сутки? — Не-а. — Коротко пожимаю плечами для драматичности, полностью ложусь на парту, сложив руки за головой, сгибая одну ногу в коленке. Пусть пялится, пусть хоть что-то мелькнет в голове и отразиться на брюках. — Не хочу. Мне даже не нужно смотреть в его сторону, чтобы прочувствовать тяжелое негодование захватывающее стены кабинета. — То есть как? — Внезапно, через тишину восклицает стальной возглас. Мне вновь хочется паясничать и дразнить эту сердитую физиономию. Я бы пожал плечами, да только поза не позволяет. На этой узкой парте не развернуться, но Итачи больше заботят идиотские экзамены, нежели порча школьного имущества. Мне то пополам, но злить его одно удовольствие. Учитель медленно подходит и наклонившись, нависает сверху, грозно глядя мне в глаза. Я кожей чувствую, как одно неловкое движение, колкое словцо и его разорвет от ярости. Я стараюсь выглядеть раскрепощенней, глухо посмеиваюсь, кусаю в откровенном соблазне нижнюю губу. Я в полном восторге, наблюдаю как набухает и пульсирует тяжелая вена на шее, как маленькие прядки выбиваются из хвоста и падают на узкое лицо. Собственное дыхание замирает и тут же восстанавливает обычный ритм. Я почти подумал, что химик предложит альтернативный вариант — секс в обмен на хорошую сдачу экзаменов. Но, он просто игнорирует мои попытки, или старательно делает вид, что незаинтересован как теперь звучит мой голос, когда я кончаю. — Ты бегал за мной с этими экзаменами, выпытывал, ругался, а теперь просто отказываешься? Я морщу нос, ухмыляюсь самой коварной, садистической улыбочкой. Смотрю в ответ с напором и задерживаюсь на слегка приоткрытых губах. Схавал ответочку? Теперь глотай! Сдался ему этот экзамен, а мне и подавно… Я уже признался Какаши, что ничего не собираюсь сдавать кроме основных, на этом и остановимся. — Типо того. Итачи убирает назад упавшие волосы, продолжает смотреть на меня находясь на довольно близком расстоянии. Со стороны наши разговоры выглядят более чем двусмысленно, как прелюдия в дешевой кассетной порнухе. И где же твое хваленное опасение за собственную репутацию? Должно быть, испарилось с моим поцелуем. — Отец порол тебя в детстве? — Внезапно выдает химик, и от этого пренебрежительного, острого как бритва тона, все внутри сжимается, а шипучие мурашки ползут по рукам. — Нет. — Зря, лишним бы не было. — Тонкие брови медленно приподнимаются, а линии стресса кажутся еще глубже чем обычно. Итачи хрипло, невесомо смеётся, прикрывает глаза и отходит. — Что с тебя взять, ни убавить ни прибавить. Химик вытирает доску мокрой тряпкой, монотонно продолжая. — Взбалмошный мальчишка с раздутым самомнением. Характер у тебя отвратительный, ведешь себя погано, дерзишь и не считаешься с интересами других. Все твои оценки ничто иное как попытка понравится окружающим. — Итачи злостно фыркает, кидая тряпку в ведро. В сжатом воздухе скапливается напряжение, а меня самого изрядно потряхивает. — Ты сдавать ничего не собираешься, как и поступать в дальнейшем, значит, учеба тебя мало интересует на самом деле. Вешаешься на всех подряд и между нами, ничего из себя не представляешь. Итачи заканчивает свой монолог, останавливается, с удовольствием ожидая от меня дальнейшей реакции. Мышцы на руках крепнут, дыхание перехватывает, а зубы сводит от злости. Я вскакиваю, сажусь на парту и стараюсь держать себя в узде, чтобы не наброситься и не вырвать к чертям его длинные волосы. Ни разбить лицо о гребаную доску. Ублюдок… Какой же он гадкий ублюдок! Я не сопливая девочка, не полезу в оправдания, ни собираюсь выкрикивать ответные, более грубые высказывания с матерный контекстом. Итачи говорит это специально чтобы задеть, унизить и продемонстрировать свое превосходство. Но я умнее чем кажется и мой опыт реакции отскакивает от зубов. — А вы, Итачи-сан, очень любите заниматься самовнушением. Мне не нужно распинаться, чтобы кольнуть ржавой иглой в самое сердце. Он может прикидываться сколько угодно, настаивать на своем, грубить мне, но я ведь знаю, что он от меня без ума. Вижу, как стремительно робеет, а глаза двигаются в поисках быстрого ответа. — Я люблю только химию. — Идиотский предмет! — Фыркаю я, демонстративно спрыгивая с парты. Нахер все! Разговор у нас не клеиться и мы, то и дело собачимся попусту. Подкаты мои не работают, а его мерзкие слова только сильнее бьют по самолюбию. Он же просто издевается надо мной, выставляет поехавшим и провоцирует на конфликт! Я больше не собираюсь сидеть и слушать шквал унижения, которым он бросается. Пусть дальше тешится и придумывает более изощренные ходы, мне тут ловить нечего как и на его дурацкой химии. Неделя осталась, похожу только на итоговые контрольные и смотреть в его сторону даже не буду. Я собираюсь было выходить как химик жестко пресекает, хватает меня за предплечье, дернув на себя. — Эй! Отвали! — Я стараюсь расцепить крепкую хватку, но ублюдок держит меня сильно, волоча за собой в лабораторный кабинет. Не говорит ни слова, и не реагирует на мои глупые попытки освободится. Открывает двери лабораторного кабинета ключом и практически заталкивает меня внутрь. Пячусь назад, широко раскрытыми глазами слежу как химик, протяжно вздыхает, включает тусклый свет и разворачивается. — Открой дверь! — Закричал я высоким голосом. — Или я… — Да угомонись ты, мешаешь думать! — Перебивает он и проводит указательным пальцем по железным стеллажам с приклеенными бумажными этикетками. Моментально отвлекается, что-то нашептывая под нос перебирая ячейки с веществами. — Так… Я рассматриваю узкий, наполненный специфическим запахом кислот кабинет. Обшарпанные, шершавые стены в зеленую краску как в курилке, по обе стороны расположены массивные железные полки с рядами колб наполненных кислотами. Потолок с одной единственной подвесной тусклой лампочкой, трухлявый стол в который я упираюсь поясницей. Все мысли плетутся в одну ровную косичку и сводятся к тому, что мудак решил поиграть в «Джефри Дамера». Он надевает синие, скрипучие перчатки, хлопнув резинкой по запястью, привлекая мое внимание. Совсем тихо смеется с придыханием, и я чувствую как от этого глухого смеха все внутри сжимается от страха. Он что, решил облить мое лицо серной кислотой? Расправится таким образом, не оставив после себя никаких улик. Я впиваюсь в точеную панику, сердце тарабанит по грудине, а перед глазами плывут тысячи вариаций дальнейшего. Так мало моментов к которым я лишь прикасаюсь, без возможности остановить и ухватиться. Лицо стремительно бледнеет, а ноги предательски подкашиваются. Я слышу собственное, сдавленное до невозможности дыхание и стараюсь совладать с настоящей истерикой внутри. Все как в старых ужастиках, что мы любили смотреть с Какаши по ночам, заедая приторным, карамельным попкорном. Я смотрю на Итачи, что выступает в роли маньяка садиста, нерасторопно подбирая нужные составы оксидов. А знаешь… Похуй! Валяй! Плевать! Но можно мне хотя бы на последок сигаретку выкурить, да подумать о всех грехах, что я успел наворотить за жизнь. Прокрутить в мыслях выженную до дыр пленку, попутно вспоминая, какие моменты я не высказал тогда в кабинете психиатра. Мышцы бьет током, а под кожей начинает неприятно покалывать и зудеть. Голос застревает в горле, а твердый ком не позволяет мне и пикнуть. Я мечусь в пожирающем страхе и сжимаюсь всем телом в стол, стараясь приготовить себя к самому худшему. Я мог бы написать Какаши смску, да только вот мой мобильник остался в рюкзаке, а со мной лишь одна сигарета и зажигалка в нагрудном кармане. Как иронично. Я думал о них весь день, жаждал когда они исполнять свое прямое предназначение, что ж… Если не сейчас, то видимо уже никогда. Я принимаю все как должное и смеюсь внутри себя от того, что даже не стараюсь позвать на помощь или закричать. Достаю сигарету с кармана и закуриваю, сев на скрипучий стол. — Хочешь чтобы мы на воздух взлетели? — Итачи оборачивается, достав маленькие колбочки с янтарным содержимым. Я лишь безразлично пожимаю плечами, делая глубокую затяжку, выдыхая дым над головой. — Не все ли равно? Итачи крутит головой, сбрасывая свою маску пренебрежительности. Поглядывает меня с долей нескрываемого интереса и делает выводы у себя в голове, поджимая в неодобрении губы. Я никогда прежде не курил перед ним, не вел себя так вызывающе. Не даром у мудака свербит все вдоль и поперек от моих выходок. Он же, наверняка представлял, что после разлуки в два года я ему на шею кинусь и ширинку расстегну. Как бы не так. Он огрызается на зло, не думая так на самом деле. Задеть меня хочет, потому что его влажные мечты и ожидания, пошли по одному месту. Я мог бы кинуться в уныние, звать его по ночам, начать пить или колоться, но я стал сильнее. Закалился, запечатал травму гвоздями и обрел за два года то, что он так и не сумел мне дать за всю жизнь. Поэтому и злится, высматривает меня и ревнует, что несмотря на все пережитое, у меня есть крепкое положение. Затяжная пауза и звон хрустальной палочки о стекло колбы только раздражают, как и тихое мычание химика, что сосредоточен на смешивании реактивов, не обращая на меня никакого внимания. Решил оставить самое сладкое на десерт? Мне отсюда не видно, что и в каких пропорциях он смешивает. Но судя по разнообразию кислот и моих знаний — это точно не обычный раствор, что сотрет мое личико. Должно быть, решил травануть меня как Злая Королева чернявую падчерицу, напрямую, без красного яблока и принцев с поцелуем. Нет никаких мыслей в голове, только тихое и почти безразличное принятие происходящего. Что-то я быстро сдался, думая о том, что наступил тот самый конец. Он ведь убить меня хотел, наверняка заявился именно поэтому и жизнь после проделанной работы в усладу пойдет, и мысли назойливые мешать по ночам перестанут. Мой брат — безумный психопат, и это не скроет ни одна выглаженная рубашка и черные очки. Где же напыщенная гордость и дьявольский смех типичного злодея Дисней, что рвет и мечет выдавая в подробностях свой коварный план? — Чтобы стать полноценной личностью нужна цель, увлечение и полное погружение в процесс. — Говорит Итачи спокойно, сосредоточенно и тихо. — В противном случае, вся твоя жизнь — это бессмысленный поток. — Зачем ты все это говоришь? — Я чувствую как голос садиться, обдает неуверенностью, а кончики тонких пальцев холодеют сжимая сигарету. Глаза уставлены в одну невидимую точку перед собой, а влага медленно накапливается в уголках. Краду очередную затяжку и тру глаза, чтобы соврать самому себе, что не плачу, не трясусь от страха, наблюдая как жидкость меняет цвет в колбе с каждой секундой. Он же ведь момент попусту растягивает своим красноречием, а я, кажется, уже свыкся с мыслью, что мне пиздец. — Чтобы дать наставление на светлое будущее. — Итачи внезапно останавливается, протяжно выдыхает, прикрывает глаза, ставит почти полную колбу на железную столешницу, снимая одну перчатку. Мне хочется рассмеяться, открыто так заржать перед самой смертью, откровенно и в самое лицо, что внезапно становится серьезным. Итачи подходит совсем близко, а мое сердце, что разгорячённо пылает и стучит в горле, сжимается грубым спазмом. Я проглатываю неуверенность и глушу ее дымом последней сигареты. Наблюдаю, как брат медленно, словно с одолжением берет сигарету с моих пальцев и хитро заглядывая в глаза, делает увесистую затяжку. Выдыхает дым через щелочку между губами и хрипло усмехается. Признаться, я поражён такой наглости и одновременно с этим внутри просыпается интерес. Он курит как профессионал, держа уверенно сигарету меж пальцев. — Итачи… — Я стараюсь придать голосу более грозный окрас. Продемонстрировать, что несмотря на дёрганость и зажатость, я - не боюсь его. — В отличие от тебя, меня ждет прекрасное будущее! — Не сомневаюсь. — Саркастично выдает он и сделав последнюю затяжку, тушит сигарету в железной, пустой банке. Голая рука тянется к груди и достается из кармана красную зажигалку. — Одолжишь? Я не успеваю ничего толком ответить, как мудак быстро хватает меня за запястье и тянет на себя, приказывая встать и поравняться с ним. Ладони осторожно, почти нежно проходят по плечам, спускаются ниже по ткани белой рубашки. Все внутри сводит от загнанного ужаса и тремора. Я не понимаю как реагировать, а легкая улыбка дает мне сухое напутствие. — Это не больно. — Голос переходит на вкрадчивый шепот. — Доверься мне. Итачи трогает мои вспотевшие ладони, заставляет цепкие мурашки скользить по спине, а сердце биться быстрее. Я не успеваю ничего возразить или вскрикнуть; все происходит в долю секунды. Учитель льет холодную жидкость из колбы мне на руки, быстро растирая рукой в перчатке. Я дергаюсь от внезапного ужаса, ожидая встречную боль и жжение от химического воздействия. Пытаюсь убрать руки но брат ловко сжимает мои запястья, дергая на себя голой рукой. Я жмурюсь, вскрикивая через плотно сжатые зубы. Резкий, противный запах аммиака ударяет в нос. Глушит все чувства, закрывает органы и концентрация от собственного тела слабо отходит на второй план. Ощущения проглатываются, а боли и вовсе нет. Итачи выключает единственный свет в узком помещении, подходит совсем близко. Тишина сплетается с быстрым биением сердца, перебивается с чужим рванным дыханием. — Знаешь почему я люблю химию? Зажигалка чиркает перед самым носом, а мои ладони моментально вспыхивают ярким пламенем. Дергаюсь машинально, но не чувствую никакой боли, лишь балансированный танец огня, что медленно кружится синей юбкой по всей поверхности холодных ладоней. Красуется и вальяжно тянется вдоль пальцев, соскальзывает с кожи и сыплется на пол бенгальскими огнями. В черных глазах чарующе играет пламя, отскакивает от радужки и проваливается в глубокую воронку зрачка. Я всматриваюсь в тотальный ужас, что изнывающее дико постанывает и доноситься из подсознания. Пищит словно умирающая овечка, что смотрит на тебя огромными глазами и просит избавить от мук. В черепной сдавленной коробке негромко стучат барабаны, сопровождаясь язвительным и грязным голосом. Как во сне. Как в самой страшной галлюцинации. Мои руки горят, а дьявол ухищрено улыбается самой невинной улыбкой, ласково сжимая запястья. Касается большими пальцами пульсирующую жилку и крадет мою реакцию, получая от этого невероятное наслаждение. Я не могу даже дышать, завороженно всматриваюсь в бегущие иллюстрации, что услужливо, без одолжений показывает мне огонь. — Я горю этим. — Шепчет хрипловатый, наполненный влажным вожделением и трепетным садизмом, голос. В черных глазах отпечатывается пламя, играя смычком настоящей порочности. — А чем горишь ты, Саске? Будоражащее напоминание разгоняет кровь, отбрасывая в роковую ночь октября. Хрустальные глаза уставленные в медленное плетение огней пламени, наполняются неконтролируемыми слезами. Черная, залатанная временем дыра, отдает болезненной пульсацией вдоль раскрывшихся стенок. К этому невозможно привыкнуть - это невозможно забыть и он знает. Пользуется, унижая меня в самой отвратительной форме. Распятого тела оказалось не достаточно, а месть сладка как тот самый лиловый крем с праздничного торта. Это он во всем виноват! Это из-за него все случилось! Я прихожу в себя, но трясусь как плюшевая кукла, ненароком вспоминая нашу первую близость, что повторно шершавит на языке и отпечатывается на щеках. Я так усердно пытался бежать, гнать от себя все плохое, влиться в новое, почувствовать всей грудью и остатком сердца — важное. Но, он как крохотная гнильца застрявшая опухолью во всех внутренних органах. — Итачи… — Жалкий, пропитанный унизительной прослойкой голос, перебивается на громкие всхлипы с тяжелыми, свинцовыми слезами. — Итачи, прекрати! Сердце отбивает каждый удар наковальней, перед глазами все плывет и меркнет от хлопка, что моментально гасит огонь, оставляя после себя лишь запах керосина. — Видишь? Ничего нет. Итачи старается осторожно съехать с темы, получив то, ради чего он затеял дурацкий фокус. Я не могу совладать с собой, совершенно не слушаю успокаивающие слова, которыми он пытается меня опоить. Я сопротивляюсь, но проигрываю и предаю сам себя, всхлипываю особенно громко, крепко прижавшись к груди, обхватывая горелыми пальцами широкую спину. Все как в призрачном тумане, уносит в забвение, в приятный, естестественный запах смешанный со стойкостью выдержанного одеколона. Ноги подкашиваются на дрожащих коленях, мысли путаются и ведут в неизвестном направлении. Ощущаю себя пьяным и свихнувшимся одновременно. Сбиваюсь с установленного пути и делаю себе маленькое одолжение. Можно. Когда слепит глаза и трет губы — можно. Даже лгать не приходится, а скачки грубых слов в подсознании, терзают новыми домыслами. Это нужда, сраная необходимость. А он просто оказался рядом. Как и было раньше. Словно сама тьма дарит мне завидный грех и разрешение погасить одиночество, которое, как бы я не отрицал, дергает душу. Я сжимаю личного демона так крепко, что хочу срастись в одно целое, растворится в забвении и почувствовать мягкость перьевой подушки. Как раньше. Выдержанно, осторожно но крепко настолько, что воздух выбивает из легких и остаётся только постанывать с раскрытым и пересохшим от волнения ртом. Я млею, когда чужие руки мягко проходят по спине, едва задевают, кружат веером пальцев и скользят одной продольной линией к талии. Я готов взвыть от притоворечий, со страстной ноткой разрешаю себя касаться. Отрекаюсь от установок, меняя бога на дьявола. Поддаюсь вперед, как подбитый котенок, что требует ласки. Прижимаюсь к шее, веду кончиком носа вдыхая позабытый запах. Совсем трепетно касаюсь губами, отдав гудящей тишине влажный вздох. Прижимаюсь еще сильнее, поскуливаю от изнуряющей жажды, что всегда ходила бок о бок, шептала мерзкие гадости и смеялась над моим же положением. Отрицание — еще один пункт, чтобы не сойти с ума. Но сейчас, это настолько не важно, что я не понимаю сам себя. Свою личность, что эта сволочь так любит не во что ни ставить. Убеждает меня, что я ничего из себя не представляю, но тихо, через плотно сжатые губы судорожно дышит, когда я совсем осторожно прохожу кончиком языка по острой ключице. Распирает от желания, от позиции и чертового удовольствия вести. Итачи сам того не осознавая, теряется, позволяя мне самовольничать. Не может скрыть, что такой я интереснее, чем тот мальчишка, что бьется в оскорблениях и посылает куда подальше. Глаза закрыты, потому что так проще, даже когда темнота пожирает зрачки. Дрожащие руки опасливо ведут по бедрам, сжимают подушечками пальцев по черным джинсам. А мне хочется умереть от банальных, почти не серьезных прикосновений. Настолько, что у меня окончательно ломает рассудок и хриплое удовольствие проскальзывает с приоткрытых губ. Потребность вьет тугой узел между ног. Яркая вспышка перед глазами и я больше не отдаю себе отчет, готовый двигаться лишь на инстинктах. Забываюсь, жмусь сильнее, показывая насколько я возбужден и как далеко я могу зайти. Тихо постанываю чувствуя как руки сжимают мою задницу. Трусь промежностью о классические брюки и глушу собственные стоны в воротничок белой рубашки. Мне достаточно нескольких секунд, нескольких увесистых скольжений, чтобы увидеть яркие звезды перед закрытыми глазами. Мне нужно совсем немножко, и он знает. Знает как никто другой как удовлетворить меня, где мои слабые точки и эрогенные зоны. Нарочно обходит стороной, с особым садистическим удовольствием избегает сосков, что закрывают две пластинки телесного пластыря. Не трогает меня за член через брюки и не дает сухому трению между нами набрать обороты до головокружительного оргазма. Горячее дыхание опаляет щеки вымазанные грязным румянцем; не целует страстно в губы, не лижет скулы, смывая собственной слюной мою запятнанность похотью. Тяжело дышит в самую душу и трется об меня своим огромным достоинством. Ну же… К чему эти чертовы прелюдии на которых итак нет времени? Я беру инициативу в свои руки, неохотно отрываюсь и медленными шагами веду за собой, стараясь в темноте дойти до дурацкого стола не сбив по пути пару колб с химикатами. Какой абсурд. Еще десять минут назад я готов был поклясться, что мудак меня прикончит, а сейчас я готов раздвинуть для него ноги. Впрочем, не привыкать. — Итачи-сан, вы тут? Раздается за стенкой старческий голос директора. Итачи останавливается, резко зажимая рот ладонью, прижимая к себе спиной. У меня сердце колотиться, а скользких гнев разносится по венам. Да еб твою мать, ну сколько можно нас прерывать?! Словно сам господь противостоит нашему соитию. Раньше надо было думать, когда выбирал в чью голову заложить фундамент инцестных наклонностей. Может, мне не приходилось бы сейчас прижиматься спиной к груди и моргать глазами. Да и Данзо этот, старый козел, минуту подождать не мог, и ворваться в лабораторную в аккурат, когда я весь распрекрасный с раздвинутыми ногами лежу под ублюдком. Хотя, какова вероятность, что он наберет 911, а не захочет присоединиться? — Да. — Прежний, твердый голос возвращается на место. Итачи сохраняет стойкость, но его тело буквально кричит, что он невероятно испуган и боится свидетелей. Его мелко колотит, а ладонь на моих губах увлажняется. Я беру этот маленький срыв на себя, наклоняю голову, прижимаясь задницей к промежности, подразнивая легкими движениями от которых сносит крышу, а здравый смысл уплывает по молочной реке. — Я сейчас подойду. Мудак сжимает меня сильнее, не позволяя самовольничать и доводить до пика своими действиями, останавливает скорее для игривости, сжав за талию, чем сделал только хуже. Я не могу остановится, пока они отвлеченно болтают о педсовете, приподнимаюсь на носочках и трусь задницей о твердый стояк, что ведет траекторию именно так, как мне нравится. Пытаюсь снять с себя ненужную одежду, чтобы ускорить время, хватаюсь за пуговку джинсы, но брат резко пресекает, хлопнув рукой по ладони. Я все еще помню эту маленькую деталь в удовольствии раздевать меня самостоятельно. Мне хочется подыграть, но я уже слишком далеко зашел и останавливаться не собираюсь. Двигаюсь более настойчивей, увеличивая темп с каждой чертовой минутой, стараясь игнорировать мерзкий голос старика, который только сбивает концентрацию. Итачи сжимает меня сильнее, чтобы я успокоился и перестал так развратно двигаться. Но я не могу, не ощущаю себя и не слышу ничего вокруг. Приподнимаюсь на носочках, сжимаю бедра вместе и нахожу идеальный угол, когда головка члена елозит по размазанному пятнышку преякулята в нижнем белье. Трусь во всю длину членом, что плотно облегают джинсы. Теку как шлюха и изнываю от желания подчиниться. Вхожу во вкус, погружаясь в самую сердцевинку удовольствия, мастурбируя бедрами. Сильнее прижимаясь к мудаку, что лишь тихо постанывает мне на ухо, неразборчиво шепчет и звучно разжимает губы. Водоворот похоти затягивает, мои движения бьют бешенным ритмом, заставая кровь закипать, бить по вискам и разноситься по венам. Глаза закатываются, сильная рука сильнее сжимает лицо, и я чувствую как проваливаюсь сквозь скрипучие половицы. Все нарастает, электричество удовольствия бьет по мозгам, останавливается в точке пика и я, дернувшись, замерев, кричу в влажную от собственных слюней ладонь, кончая себе в трусы. Застывшая тишина лабораторного кабинета наполняется протяжным, сжатым дыханием через скомканные пальцы. Меня скручивает пополам от наслаждения и оглушительного оргазма, что взял под собственный контроль весь организм. Сердце истошно бьется, а я словно падаю в зеленую, только что скошенную траву под ярким небом. Так спокойно, ровно и гладко внутри, словно я дотронулся до границы между жизнью и тем, что идет после. Возвращаюсь в скудную реальность, когда главная дверь захлопывается с коридора, а химик медленно убирает руку с приоткрытого, слюнявого рта. Осознание происходящего бьет молотом по голове. Глаза расширяются, в белье противно мажет густая сперма. Меня трясет как от гребаных таблеток ублюдского психиатра. Таблеток, на которые я смог с лёгкостью списать свое необъяснимое поведение. Итачи отходит в сторону и у меня проскальзывает мысль, что пару минут до похода на педсовет, он посветит тому, что исполнит начатое нами ранее. Вопреки ожиданиям, химик не делает этого, открывает дверь и молча выходит. Я быстро, насколько это возможно, привожу себя в порядок в полной темноте. Проверяю промежность на наличие мокрых пятен и вытекшей спермы из белья. Чисто. Отряхиваюсь от невидимой пыли, или ощущения чужих рук на себе. Поправляю прилипшие от пота волосы со лба и выхожу. Итачи копается в своем дурацком айфоне, стараясь уйти в смс-ки чтобы отвлечь себя. Старая как мир песня, глушить свои мысли соц-сеткой. Руки, что несколько минут назад шуровали на моей заднице, мелко подрагивают. Скорее от волнения, чем от возбуждения. Судя по ровной складочке на брюках, стояк у него спал, как и желание присунуть мне. Он и бровью не ведет в мою сторону, и меня это почти выводит из себя. Как раньше блять! Когда он в недотрогу по утрам играл. Вновь ведет себя так, будто ничего не было! Нет, больше не проканает! — И все? — Я пыжусь от несправедливости. Итачи коротко шипит, уголки губ дергаются, он выключает экран айфона и кладет его в задний карман, поворачиваясь ко мне. Снова это выражение лица, дурацкая маска непонимания. — А ты что хотел? Я перебарываю себя, но не могу найти сил двинуться с места, но могу найти силы пойти на второй заход. Я — подросток, я и на третий могу, если время позволит. Я не строю кокетку, не играю в дурака. Мне все это настолько осточертело, что я решаю завязать наконец, с этим театром абсурда. — Ну-у… — Протягиваю я под тяжелый вдох. — Потрахаться. Итачи резко отворачивается когда наши глаза встречаются, поправляет очки на носу и в спешке собирает вещи в кожаную сумку через плечо. — Подружку себе заведи и трахайся. — Грубо, с высокомерным нажатием в голосе произносит он, — Вышел с моего кабинета, быстро! И меня это злит, настолько, что ограничители слетают с цепей, а зрачки багровеют. Осточертели эти дурацкие игры в «нечего не было» настолько, что если раньше я молчал обо всем, никогда не обсуждал, что между нами и как называются такие отношения. То сейчас, я просто не выдерживаю, словно копившееся за все годы желчь пузырится и вылазит на коже язвами. — Может у тебя раздвоение личности? Бывает так, к сожалению… — Я равнодушно пожимаю плечами. — В психологии есть такой термин, и ведь ты наверняка об этом знаешь… — Что ты несешь? — Кричит на меня ублюдок, демонстративно для запугивания бросает чью то тетрадь в стену. Пытается испугать, заставить заткнуться, но это действие только добавляет мне сил продолжить в той же манере. Ковырнуть рану посильнее, продемонстрировать свою стойкость. — Достаточно идиотских манипуляций! — Я срываюсь, голос рвет, горло саднит, а звонкое эхо отпрыгивает от стен. — Хватит прикидываться и делать из меня дурака! Мы оба прекрасно все понимаем! Я знаю кто ты такой! Я подхожу ближе, не пряча пронзающего взгляда. Черные глаза въедаются в испуганный вид, что выдает каждая клеточка. Тонкие губы приоткрываются, а химик, шокированный, стоит мертвой фигурой и не может ничего опровергнуть. Мне не нужно долго и красноречиво вдаваться в подробности, достаточно лишь липкого страха, что я улавливаю всеми фибрами души. Улыбаюсь неосознанно и беру рюкзак с парты, закидывая на плечо. — И лишь вопрос времени, когда об этом узнают все… — Открываю дверь и оборачиваюсь через плечо, только для того чтобы улыбнуться и громко прошептать. — До свидания, Итачи-сан.

***

Я добираюсь до дома без происшествий, без идиотских слежек со стороны. Захожу в подъезд, что пропитан запахом старости, кошачьей мочи и плесенью на торчащих трубах. Пожелтевший потолок с черными кляксами прилипших спичек юных вандалов, обшарпанной краской на стенах с матерными надписями и названиями рок групп. Мерзость, к которой я так и не смог привыкнуть, привычно игнорируя локацию, стараясь не цепляться взглядом за новенькую дрянь оставленную местным контингентом. Захожу в квартиру и снимаю кроссы, подперев носками пятку. С гостиной слышаться голоса, что принадлежат опекуну и его избраннице. Увольте, сегодня я не настроен глумиться и ковырять изъезженные до дыр шуточки и подколки. Заглядываю мельком, чтобы убедиться, что они решают тесты, а не используют диван в другом назначении. Порядок. Какаши даже не смотрит на меня, впиваясь жадными глазами в свою юную спутницу. Это играет на руку, впервые хочу отдать Сакуре должное, что забирает все внимание себе. Проскальзываю мимо них на кухню, ворую пару сигарет с оставленной на подоконнике пачки и направляюсь в ванну. Закрываюсь на щеколду и раздеваюсь полностью, небрежно бросая одежду мимо ящика с бельем, а грязные от собственной спермы трусы в раковину. Потом простирну с хозяйственным мылом, а может и вовсе выкину, чтоб глаза не мозолили. Привычно держу сигарету меж губ и закуриваю, выдыхая в потолок. Врубаю воду до полного напора, заполняя чугунную ванну до самых краев. К черту Какаши и его размахивание счетами у меня перед лицом! К черту экономию! Делаю продолжительную затяжку, вдыхая полной грудью серый дым, нехотя поглядывая на себя в зеркало. Провожу рукой по макушке, разлохмачиваясь. Волосы успели отрасти за три месяца. Надо бы взять ножницы и привычно постричь самому, укоротив пряди на сантиметр или два, но сейчас с такой отросшей челкой, что норовит залезть в глаза — даже лучше. Словно я могу спрятать за своей волосней, стыдливые глаза. Сдираю пластыри с сосков и разглядываю малиновые бусины. Осторожно прохожусь кончиком пальцев и резко убираю, ощущая внутреннюю судорогу, что сладко проходится по каждому нерву. Наверно, мои соски так и останутся чувствительным местом, и мне придется всю жизнь клеить на них дурацкие пластыри. Я сильно исхудал по прошествию месяца, одежда стала велика, появилось новое отверстие в ремне, которое я сам проткнул шилом. Ребра торчат стягивая кожу, живот впал, оголяя тазовые кости. Руки кажутся длинными и тонкими. Я стараюсь прикинуть когда нормально ел последний раз, а не наполнял свой рацион только сигаретами и кофе. Не суть, я не модель и особо не гоняюсь за стандартами красоты. Так даже лучше, меньше поводов переживать, что кому-то могу понравится. Но ведь любят не только за внешность, ведь так? Да плевать… Я ложусь в ванну, расплескав верхнюю часть воды на пол. Потом вытру, чтоб точно не получить нагоняй от Какаши, что только и делает, что упрекает меня в хреновой уборке. А что? Я полы мыть не нанимался, тусуюсь в основном в своей комнате, уроки учу и курю. Сижу, не мешаю о своем размышляю. Думаю о чем угодно, лежа в переполненной ванной, под гул старых труб и маленькой но раздражающей протечке. Ловлю частицы светлых воспоминаний и игнорирую сегодняшний день. Мне настолько стыдно, что я не могу убежать. Цепляюсь и кривлюсь от мысли, что я вновь позволил мудаку прикоснуться к себе. Тошно, что я дрочил о его член и кончил. Настолько противно и гадко, что я погружаюсь в воду с головой, ударяясь макушкой о чугун, утянув с собой в воду недокуренную сигарету. Итачи ничего не ответил, а я поставил его в самую незащищенную позицию. Даже не продумав свои действия до конца, выпалив все импульсивно. И что ждет меня завтра один хрен знает. Какую тактику и дешевую поставку ожидать от него на этот раз? Я думаю об этом по пути в школу. Не готовлюсь к первому уроку, наплевав на сраную химию. Пусть гасит меня и оставляет после уроков, плевать, я все равно не приду. Я думаю и трясусь перед самым кабинетом, не могу полностью совладать с внутренний волнением. Вхожу позже всех, сажусь на последнюю парту, пытаясь скрываться за широкой спиной одноклассника. Вместо гребаного химика, заходит классный руководитель и по совместительству мой опекун, оповещая класс, что химии сегодня не будет. Фартуна дарит мне маленький шанс и долгожданное облегчение. Так прошла среда. А в четверг я узнал, что химик уволился.