Сталкер.

На голых, худых деревьях покачиваются черные, сухие ветви. Под ногами едва слышен шорох желтых листьев, что тихо перешептываются между собой. Вдоль обочины как величественные солдаты, возвышаются массивные фонарные столбы с приглушенным треском электрических, мигающих ламп. Теплый ветер совсем осторожно задевает волосы, заползает под шиворот. Каменная, изъеденная выемками тропинка, ведет в направлении к пустой бетонной коробке без крыши. Знакомый, далекий голос мелодично приглашает внутрь. С черных глазниц окон кто-то с любопытством разглядывает меня из пустоты. В голове ни единой мысли и я, окутанный чарующим шепотом, иду на гипнотический зов. Размеренными, медленными шагами преодолеваю небольшие, покосившиеся ступени и переступаю за арку без дверей и петель. Оглядываю мрачное помещение с кладбищенским холодом, что ласкает босые ноги. Не видно пола, перед глазами лишь голые, серые стены с портретами без лиц в позолоченных рамах. Зеркала без отражений и черную, на вид на неустойчивую лестницу, расположенную в самом сердце коридора. Приятный слуху голос что-то неразборчиво шепчет, смеется глубоко с придыханием и манит следовать за собой. Любопытство побеждает и я, без собственной воли, осторожно поднимаюсь наверх. С каждый медленным шагом отчетливо слышу хруст битого стекла под ступнями и специфический запах, что усиливается все сильней. Ярко выражается на последней, почерневшей от времени дощечке. Мне хочется прикрыть нос от смрада, что проникает внутрь и вызывает хриплый приступ кашля. По предплечьям россыпью кружат волнующие мурашки, а пальцы ног окоченели от холода. На втором этаже еще тише, так что не слышно собственного голоса в голове. Бетонированные стены заметно темнее, по обугленным обоям не висит картин. На полу длинная дорожка бордового паласа с черными, изъеденными паразитами дырками. В конце коридора большая, красная дверь. Чарующего голоса больше не слышно, как и собственных мыслей. Едкий, гнилой запах аммиака и стухшего мяса, кружит голову, проникает под кожу и вгрызается внутрь, сращиваясь со мной в едино. Подташнивает, горло стягивает до противных водянистых слюней. Ступни морозит с каждым приближающимся шагом. Острые, почти незаметные колючки колют нёбо и образуют мелкие язвочки на кончике языка, шершавят стенки внутренних щек. Рука тянется к позолоченной ручке с металлическим узором и останавливается. — Открой! — Кричит с надрывом яростный голос под оглушительные хлопки в дверь. Стены вокруг меня загораются, этаж вспыхивает как спичка, а я в самом эпицентре яркого пламени. — Сейчас! — Я пытаюсь дотронуться до ручки, что накалена до предела. — Я сейчас! Голоса внутри становятся громче, эхом отражаются в подсознании, идентично колотят по вискам пульсацией, что отскакивает от красной двери. Огонь быстро подступает, обжигает тонкую кожу. Звуки за запертой дверью усиливаются, превращаясь в один сплошной рев гортанной боли. Безумные крики кружат голову. Я хватаюсь за накаленную до предела ручку, кожа на ладони прилипает, щиплет и пузыриться. Я толкаю на себя, кривлюсь от боли, сжимаю зубы, но красная дверь никак не поддается. Раз, два, три. Секунда, и все по ту сторону затихает, резко останавливается, словно кто-то поставил кадр на паузу. Прислушиваюсь и отчетливо слышу томный, ироничный, накаляющийся до безумия смех за спиной. Оборачиваюсь и застываю на месте от сжатого ужаса. Зрачки расширяются, наколенная ручка прилипла к ладони, врезалась в кожу и плавит мышцы. Я не могу пошевелиться, смотрю на родного человека, что в рассвете пламени лишь коварно улыбается, обнажая полосу зубов. Большие глаза наполнены стеклянным, кровавым блеском, а с губ слетает тот самый глянцевый шепот. — Слишком поздно… Я вскрикнул, нарушая тишину комнаты. Резко присаживаясь на кровать, хватаясь за опаленную ладонь. Перед глазами все расплывается, голова трещит, а сердце истошно отбивает трель. Постель влажная от пота, мятая футболка сырая и прилипла к впалой груди. Убираю липкие, вымазанные в слюне пряди с лица и с ужасом замираю. Прислушиваюсь и медленно поднимаю голову, цепляясь расфокусированным взглядом в черный силуэт, что стоит в углу комнаты у шифоньера. Сердце замирает на долю секунды. В тесной комнате так тихо, что можно разобрать чужое сбившееся дыхание и острый скрип старой половицы. Сердечный мотор набирает обороты, зубы стучат, а глаза прищуром стараются разглядеть немую, застывшую фигуру в абсолютной темноте. Это не скомканные вещи брошенные на стул и ни предмет мебели. Это человек… Это… Я чувствую как конечности мелко дрожат, дыхание замирает, а гулкий страх усиливается с каждой секундой моего бездействия. Я не вижу, но чувствую как он смотрит на меня, разглядывает и улыбается по-звериному в кромешной темноте. Я могу прощупать каждую эмоцию, услышать как разгоняется кровь, как мышцы напрягаются. Черный человек, чужой, но с такой знакомой аурой: багровой как венозная кровь, устрашающей как дуло револьвера у виска смертника, как неподъемная тяжесть, что придавливает тебя к земле, сладкая как яблоко в карамели с наточенным лезвием внутри. Я вскакиваю с кровати так быстро, что проходит несколько секунд как я забегаю в комнату Какаши и прячусь в нагретой постели, закрывшись одеялом по макушку. Мне не приснилось! Он там… В моей комнате. Стоит. И ждет… Я опять забыл закрыть окно! — Ты чего? — Приподнимается опекун и включает рыжий торшер рядом с кроватью. Меня всего истошно колотит, так, что слов не подобрать. Какаши срывает с меня одеяло по пояс, впуская ночную прохладу от открытого окна, заставляя оголенные участки кожи мурашится. Смотрит с беспокойством как меня всего трясет и мутит. Я не знаю, что ответить. Слов подходящих не подобрать, а голос внутри упорно твердит не срываться, ни разбрасываться эмоциями и красноречием. Какаши все равно мне не поверит, назовет лжецом или просто посмеется, записав на очередной прием к кинестетику. Но я ведь не выдумал, пойти да проверь, убедись! Да вот только за такое короткое время, ублюдок наверняка уже покинул мою комнату, не оставив следов взлома. Я тоже, блять, хорош, так опрометчиво поступить! Сбежал как побитый, испуганный щенок! Надо было свет включить, задержать падаль и закричать, что есть сил. Вот тебе и доказательства на руки! Какаши сразу бы забрал все свои слова назад, а Итачи уже сидел в кутузке. Да на кой черт я опять делаю поспешные действия? Ну что за блядство… Все внутри плавно затихает, тревога отступает и оставляет только сырой осадочек как прогоркший кофе на дне чашки. — Ничего. Сон плохой. — Буркнул я в полголоса, натягивая одеяло назад. Ну, хоть Какаши один ночует и отвез еще вечером Сакуру домой, а то бы втроем ютились занимая позицию шведской семьи. Но нет, без меня, пожалуйста. Я бы тут с краю, медленно засыпал, стараясь не подслушивать постанывания Харуно, когда пальцы опекуна ловко шуровали у нее в трусиках. Вчерашний уже вечер наполненный оглушительными событиями и я, легко отхожу от кошмара и нахождения Итачи в своей комнате. Этот маньячила не первый раз заглядывает ко мне по ночам. Стоило бы уже и привыкнуть за столько то лет. Я не должен удивляться, он просто решил обоюдно отыграться. Значит, все же видел... Какаши устало, протяжно выдыхает, выключает обратно свет и переваливается на бок к краю кровати. Принимает все, поняв, что я не собираюсь уходить, как и оправдывать свое странное поведение. Не впервой. Ему не интересно слушать о снах, или попросту жалко времени, которое он хочет потратить на остаток своих. Громкие часы на стене противно тикают, и я могу предположить по темени за окном, что сейчас примерно три часа ночи или около того. — Спокойной ночи. — Отзываюсь я в гулкую тишину комнаты, что отдает запахом пыли с книг на полках. Сердце восстановило спокойные удары, однако внутри меня всего дергает, толкает и изламывает. Мысли быстро сменяются, а внезапная тревожность отступает как и желание спать. Пересыхает во рту и шершавый комок изнывает где-то внизу живота. Требовательно лезет и что-то неразборчиво шепчет, хихикая в наполненную чужим запахом хлопковую наволочку. Губы смыкаются и размыкаются со слюнявым звуком. Поворачиваюсь под скрип пружин и совсем тихо шепчу перехваченным, на звук почти чужим голосом. — Можно тебя обнять? Не естественно и дико слышать подобное от меня. Но я чувствую себя таким беззащитным в эту минуту, что хочу банального человеческого тепла, которое буду всячески отрицать днем. Только сейчас, всего минутку, под маслянистый природный запах тела. Яблочный аромат кондиционера от простыней, спутанный с кедровым шампунем на наволочках. Сейчас, когда темнота может полностью спрятать мое выражение, закусанную в трепетной надежде нижнюю губу. — Спи. Грубо, с сердитой ноткой рявкает Какаши. Слишком быстро, так что едва разберешь. Но я понимаю, поэтому отодвигаюсь и перекачиваюсь на бок. Я все же спросил разрешения, а не стал сжимать его в наглую. Нет никакой обиды от отказа, только горьковатое принятие. Значит все еще злится за мои вечерние подколки. Да я же просто подразниваю, да, может весьма жестоко, но он же не маленький чтобы воспринимать все в штыки и дуть губы. От меня хрен дождешься объятий, считай такой шанс выпал. Сакуре он бы не отказал… Не могу понять — что опекун петляет вокруг да около, мог бы признаться в открытую, видно же, что она и сама не прочь ноги для него раздвинуть. Особенно заметно по вчерашнему вечеру. Я смотрю в черное пятно потолка, и не могу ни вспоминать о вчерашнем вечере. Я бежал, что есть сил, пренебрегая колющей болью в боку и отдышкой, что так или иначе увязалась за мной с момента как я начал курить. Зрение не четкое, а дорога до дома казалась настолько далекой, что каждый переулок был отличным вариантом скрыться и переждать. Но я не мог. Не останавливался и не просил незнакомых мне людей о помощи. Не оборачивался чтобы проверить — едет ли этот мудак за мной, или я уже давно бегу от невидимого объекта. Правда в том, что мне могло почудиться, померещиться или я просто принял другого человека за своего потенциального врага. Но нет. Это, сука, был именно Итачи. Эти его чертовы очки, что невероятно мозолят глаза и добавляют вместо эстетической связующей, лишь желание вдолбить стекла ему в веки, так сильно, что мудак никогда не сможет больше видеть и любое движения глазных яблок отдавалось парализующей болью во всем организме. Не суть. И волосы его эти волосы длинные до поясницы. Черные пряди, которые я в далеком детстве любил трогать, расчесывать, гладить и путаться, вкушая сочный запах апельсина с кислинкой зеленого яблока. Так же, как и пахли мои собственные. Ублюдок не стал оправдываться или пытаться лгать. Самым нежным голосом он признался, что аромат моих волос кружит голову и, что теперь баночки с шампунем у нас будут одинаковые. Наверно, с этого момента, как Итачи сказал мне, что обожает мой запах и пошла его ненормальная любовь. Я даже не хочу вдаваться в подробности, сколько на тот момент мне было лет от роду. Мерзость… Все это больше не пугает, а только приобретает новый оттенок неизбежного. Он не оставит меня просто так. Достанет из-под земли и будет притворяться столько, сколько нужно. Итачи плевать на собственную жизнь, все, что его волнует это — я, и ничего больше. Но этого мало. Он, видимо, решил играть по крупному и запутался настолько, что не успокоиться, пока не лишит меня жизни, как и шутил ранее. А после совершенного акта, использует мое безжизненное тело в сласть и будет наслаждаться безвольной куклой, пока мои конечности не начнут гнить и покрываться пролежнями. А может, он и вовсе поместит мое тело в бархатный гроб наполненный эпоксидной смолой, мумифицировав таким образом, что мое лицо навечно сохранит юность. Больной ублюдок… Я не хочу ничего из этого! Я ведь просто хочу жить дальше. Забыть обо всем и шагать в светлое будущее, которое меня поджидает с распростертыми объятьями из-за угла. Вот оно, почти в моих руках, один шаг и я на вершине вселенной. Но, ведь Итачи не позволит мне такой вольности, обрести счастье — значит полностью отказаться от кровного брата. А это, совсем не входит в его планы… Единственный, кто еще может мне помочь это — Какаши. Да, возможно, придется снова стелиться перед ним, доказывать, но все, я не лишен дара убеждения. Опекуну есть, что мне рассказать, быть может и он на этот раз выслушает меня должным образом и не станет гнать свою линию. Я захожу в квартиру и меня встречают посторонние голоса на манеру приглушенных тонов и противного, писклячего хихиканья. Не нужно быть гением, чтобы догадаться кому они принадлежат. Даже не разуваюсь, с кислой миной иду по направлению гостиной (или зала или общей комнаты) и облокачиваюсь на дверной косяк. Теперь ясно — почему Какаши не ждал меня после уроков. Спутницу свою подвозил. Сакура сидит ко мне спиной, но поворачивается на звук и улыбается. Актриса из нее никудышная, а наигранная улыбка только портит смазливое лицо своей фальшью. Короткие шорты открывают гладкие бедра, что кажутся еще больше, когда она сидит и демонстративно поворачивает к опекуну ножки. Оу, я словно в порнофильме оказался на второстепенной роли нежданного гостя. Какаши смотрит на меня с неодобрением и тонким намеком в выражении, мол: «съеби, мешаешь!» Я даже забыл, что хотел сказать изначально когда пришел. Это их парочка на меня так влияет, а юношеские гормоны велят продолжать свои подколки. Так, что удержаться просто невозможно. О, я помешал романтическому уединению? — Че делаете? Я не идиот и прекрасно вижу, что они не сексом занимались, судя по многочисленным бумагам на столике, ручкам, книгам и тестам. А ведь было бы намного забавнее, зайди я в аккурат в тот момент, когда Какаши с натуженным лицом натягивал резинку на член, удобно расположившись между ног своей избранницы. Не думаю, что они стали бы делать это на неудобном диване, скорее расположились бы в его комнате закрывшись на все замки, коих нет. — Решаем подготовительные к ЕГЭ. — Отвечает Какаши и, пока Харуно глазеет на меня, быстро кивает головой, мол, свали отсюда. Ага, щас, мечтай. — Я решила сдавать литературу и твой папа мне помогает. Слово «папа» вызывает во мне ряд горьких мурашек, дребезжащих по гортани, но я проглатываю свое недовольство как и не вступаю в явную перепалку, не бьюсь в оправданиях. Пусть думает, что Какаши является моим «папой» до того момента, как он сам не захочет ей все рассказать, если осмелиться признаться, что не заводил чадо в шестнадцать. А может это его козырь, эдакий туз и фора: посмотри и ты можешь родить в свои семнадцать, я же справляюсь, я крутой отец! Умно. Но это не моя игра, не мне надумывать и воображать ходы к наступлению на ее непорочность и целку. — Разве, чтобы поступить в медицинский нужна литература? А я не унимаюсь, веду иронично и улыбаюсь как дурак, улавливая шаткое смущение во взгляде. Я все вижу, знаю и от меня ничего не утаить. Даже аура маленькой комнатушки буквально кричит о том, что эти двое неровно дышат к друг-другу и экзамен, а точнее его подготовка, все лишь жалкий предлог чтобы побыть наедине. — Решила, что не будет лишним набрать больше баллов для поступления. Сакура говорит слаженно и четко, как по заготовленному тексту. Она — умная девочка, может прикинуть все быстро и просчитать в голове. Лицо Какаши кривится от печали, но старается не показывать, что в сердечке кольнула эта скорая разлука с объектом симпатии. Скоро, они совсем не смогут видеться, а может и не увидятся больше никогда. Смс-ки и звонки не считаются, ведь это — не одно и тоже. — Есть хочешь? — Спрашивает Какаши, дабы убежать от гнетущего накала, с легкостью переводя разговор. — На плите суп стоит. Еще горячий. — Не, не хочу. — Тогда иди и не мешай. — Какаши прочищает горло. — На чем мы остановились… Я дергаю затекшим плечом и провожу ладонью по макушке. Как-то даже обидно, что он прогоняет меня. Признаться, даже желание вновь высказаться пропало, как и рассказать о том, что чертов химик следил за мной всю дорогу. Сакура принимает прежнюю позу, поворачиваясь корпусом к Какаши, дав понять, что она тоже не собирается вести со мной диалоги. Прелестно. Спелись птички. Что ж, ладно… Перед тем как покинуть комнату я ловлю взгляд Какаши и не могу ни подыграть легкой дерзостью с перечной остринкой. Расставляю два пальца перед губами и играю языком, тонко намекнув: чем он может ее отблагодарить за хорошую учебу. Лицо опекуна вытягивается, щеки розовеют, а глаза заполняются блестящим стеклом настоящего ужаса от моей выходки. О, не надо только строить из себя невинность, наверняка сотню раз думал перед сном о том, как Сакура стонет во время куннилингуса. Не играй в святого, умоляю. Я удаляюсь с тихим смехом настоящего, коварного злодея, подражая господину мудаку и собственному брату в одном ключе. Брежу в свою комнату и сажусь за ноутбук. Настроение делать домашку нет никакого, как и готовиться к чертовой химии, учебник по которой прилично улетел в стену и с грохотом упал на пол раскрывшись. Я вроде как дал понять, что не собираюсь сдавать химию, тем более после того как этот псевдо-учитель следил за мной аки сталкер. Хм, а ведь, однажды, Наруто сказал про меня тоже самое, обозвав идентичным словцом... Что ж, паскуда, давай проверим, что на тебя есть в интернете: возьмем имя, которое Итачи нагло присвоил себе. Проведя около полутора часа за компом, я так ничего и не нашел: ни одного упоминания, странички в соц-сетях, анкетки на сайтах знакомств. Ничего. Пусто. Да и не удивительно в общем. Наруто говорил же, что такого имени не существует, а я как идиот, ознакомленный с этой информацией все еще стараюсь что-нибудь найти, хоть крошечное упоминание. Я мог бы попросить Какаши дать мне номер этого мудака, что наверняка записан в его книге контактов, и проверить досканально. Пробить по номеру или гарантировать хакерам аванс. — Блять! Что за бред?! — Я подскакиваю с места и тянусь к полной пачке сигарет на столе, подцепив зажигалку. Какаши никогда не даст мне номер Итачи, да и выходить в гостиную где сидит эта любовная парочка — нет никакого желания. Начнется: ой, а зачем? Нет не получишь! Ну и другие отмазки… Проходили, да и знаю я его как облупленного. Хрена лысого мне за пазуху, а не номер! С раздражением отдёргиваю в сторону прозрачную штору на хлипких подвесных кольцах и открываю новенькую, глянцевую раму. Зажимаю губами фильтр сигареты и поджигаю кончик, выпуская дым в открытое окно. Когда на улице такая жара самое отвратительное — это курить дома. Дым никуда не уходит, а въедается в простыни, подушки, остаётся витать облаком под потолком. Если обои белые, то со временем, если злоупотреблять с курением, они пожелтеют и покроются пятнами, не говоря о том, что запах навсегда останется жить в помещении. Несмотря на это, погода действительно просто замечательная. Солнце ярко светит, птицы поют, все как в стихах давно усопших поэтов. На небе ни облачка да и сама атмосфера весны так и зовет проветрить свои косточки и голову. Если бы не обстоятельства, я бы Наруто позвал мячик покидать, или сходить на речку. Да только вот — этого больше не будет. Особенно после его гадкого, унизительного словца, что все еще сидит отпечатком у самого сердца. Такое точно не забывается. Дело то даже не в Наруто. Что с идиота взять… Всему виной Итачи, что словно воскрес и вылез из пресподнии. Я знал, что этого не избежать. Что рано или поздно, как он и обещал, мы снова встретимся. В глубине души, я надеялся, что мягкие стены станут тюрьмой для брата — навечно, ну или на крайняк, лет двадцать пройдет. Усталый вздох слетает с губ сопровождаясь примесью сигаретного дыма. Я просто не был готов… Нужно что-то предпринять и быстро, пока не стало слишком поздно. Выкидываю докуренную сигарету в окно, сплевывая с отвращением. Итачи подобрался ко мне слишком близко, не говоря уже о том, что начал в открытую следить за мной. У меня нет ничего на него, и даже в то, что мудак меня целовал — никто не поверит. Впрочем. Одна информация у меня все же имеется… Я же знаю где он живет. Почему бы просто не отплатить «Итачи-сану» той же монеткой? Любишь подглядывать? Что ж, в эту игру могут играть и двое. Я не разрушаю уютную идиллию двух влюбленных своими хождениями; не говоря уже о том, что не хочу врать и выкручиваться когда Какаши обязательно спросит меня — куда я собрался. Вариант с Наруто сразу отпадает, так как опекун напрямую завидел нашу с Узумаки потасовку в школе. А друзей, кроме этой блондинистой головы, увы, у меня больше нет. Ну еще Сакура наверно, да и она на данный момент греет задницу на неудобном диване болтая с опекуном. Значит, придется выкручиваться по-другому. Старым, знакомым методом я выбираю окно вместо двери и выпрыгиваю без постороннего шума. Навигатор не понадобиться, потому что маршрут до дома господина химика мне уже известен.

***

В ушах негромко играет музыка, а мои шаги медленные и размеренные. Липкие лучи полосуют белоснежную открытую кожу рук. Жарко, душновато. Но, приятно настолько, что я не помню когда последний раз носил футболку не прикрываясь верхней одеждой. Погода мая словно мое собственное внутреннее состояние, зеркалит климатом и измывается. Но, на удивление я подхватываю теплоту и сливаюсь с ней без задней мысли. Орочимару однажды говорил, что я должен четко следить за своим настроением и давать ему определение. Чувствовать, и если есть возможность — контролировать и проговаривать внутри. Уловки трусливого манипулятора — не более. Любой человек знает, что он чувствует. Это, блять, база. Вроде той, что поглядывает на меня своими огромными столбами полосатых колон и валом дыма, что отдаленно похож на сигаретные небеса. Я прекрасно знаю, что чувствую, какое у меня настроение. На данный момент — я спокоен, но лишь оттого, что мои тревожные мысли нагло перебивает музыка в наушниках. Так проще, я делаю так когда совсем становиться туго. Мне не страшно. Просто эта слежка выбила меня из привычного устоя. Я то думал, что Итачи поломается какое-то время аки благородная девица, и не выдержав гнета напряжения в разуме и в собственных штанах. Повалит меня над партой или прижав к школьной доске, сделает то, что его больной разум рисует уже долгое время. И это мы проходили… Все должно было быть как раньше: он сдерживается, не позволяет касаться, играет и в конце концов ломается. Делов-то! Но нет! В его голове видимо заготовлено что похуже, извращеннее и гаже. Месть штука прыткая и уводит ловко за собой, даже тогда, когда ты противишься. Если бы патлатый психиатр сейчас меня слышал, то вставил бы что-то вроде — мы мстим порой неосознанно. Всему виной внутренний, накапливаемый терпкими капельками вина — гнев, что плещется на краю бокала. Гнев не материя, а тоже одно из чувств. Пожалуй, самое сильное. Сильнее чем любовь, которую с легкостью можно перекрыть яростью. А вот в обратном порядке, увы, не работает. Я не останавливаюсь, снимаю наушники и достаю из заднего кармана пачку сигарет. Закуриваю, поднимаю голову и выдыхаю в небо. Меня встречает тишина леса, длинные шпалы и чистый кислород, что бьет в легкие и отдает слабым головокружением. Приятная прохлада мурашит кожу, а дорога становится все короче. Я стараюсь держать равновесие, прыгая с одной рельсы на другую. Соскальзываю подошвой и едва не улетаю к чертям в кювет с шиповником и малиновыми кустами. Я не ребенок, просто настроение такое, хочется как раньше — дурачиться, сбросить с себя лучину серьезности хоть на маленькое расстояние, пока меня никто не видит. Почему бы и нет? Люди танцуют в комнатах под «Анну Асти», чем я хуже? Ну кроме момента, что я никогда бы не стал танцевать в комнате на первом этаже на потеху соседей, что волей не волей да подглядывают из окон напротив. Такова человеческая натура — любить грязное белье и считать кости скелетов в шкафу. Да и под "Асти" я б не стал танцевать... Лес заканчивается, выводя дорогой на пустырь с отросшей по колено травой и россыпью желтых как солнце ромашек. Чувствуется запах недалекой речки, а в дали проглядываются яркие крыши одноэтажных домиков. Я полагаю, они уже наполнены жильцами и потенциальными свидетелями. Ищу глазами нужный дом, что я отчетливо запомнил в прошлую мою и Наруто вылазку. Стараюсь не идти напрямую, а обойти, не привлекая ненужного внимания. Подбираюсь ближе с задней стороны и присаживаюсь у сетчатого забора. Фортуна благоволит мне: сетка не слишком тяжелая, поэтому, чтобы ни возиться и не перелазить, я просто приподнимаю ее там, где она почти не закреплена и легко поддается. Бинго! Руки у химика явно не из того места растут, судя по тому как он хреново поставил забор, и как небрежно разбросаны вещи на задней части участка. Всякий, ненужный хлам привлекает внимание, вроде: пустых ящиков для цветов, строительной утвари, поваленных досок и синей прорезиненной бочки в углу. Я вздрагиваю, приоткрыв рот, внезапно вспомнив шутку учителя. Он же, блять, не серьезно? Бочка плотно закрыта крышкой и я усердно подавляю любопытство заглянуть что внутри. Там ничего нет, а подобный элемент есть у всех дачников! Наверно… Я просто надеюсь, что это не мой персональный гроб, что однажды исполнит свое предназначение и будет погребен в глубокой яме лесополосы, из которого слышится только гул проезжающих поездов. Бред. Все это моя бурная фантазия, которая не имеет ничего реального за собой. Ведь так? Итачи невероятно зол на меня за то, что я сделал. Но не станет же он меня убивать? Я допустил ошибку, что стоила ему свободы, но ведь можно было просто все забыть и жить дальше, с учетом того, что сейчас у брата есть работа, машина и дом, с виду не такой уж и плохой. Даже обставлен внутри красиво и со вкусом. Могу предположить, что жилище съемное, ведь у Итачи присутствовала всегда только мрачно-цветовая гамма, как в одежде так и в душе. Я заглядываю осторожно в самый край. Но этого не достаточно чтобы полностью разглядеть пространство. Нахожу пустую, деревянную коробку и как можно тише ставлю ее у шершавой стены, встав ногами. Теперь мне открывается весь доступ. Господин мудак стоит у кухонной тумбы, поправляет волосы и удрученно вздыхает. Окна на распашку, поэтому я могу слышать все в чем его упрекает пышногрудая спутница. — Что с тобой происходит? — Вопит она, до жути приторным голосом. — Ты такой странный последнее время! Молчишь, почти не пишешь и ни звонишь! Говоришь, что у тебя срочные дела на работе, но при этом я застаю тебя дома! Итачи смыкает губы и глубоко дышит через нос, опустив голову. — Я освободился раньше. Я хотел позвонить… — Чушь собачья! — Ругается она, приподнимая лицо. Карие глаза блестят, а руки скрещены на талии. Я невольно рассматриваю девушку полностью. А у нее довольно красивая внешность: длинные, каштановые волосы, стройные ноги, высокий рост и большая грудь хорошо подчеркнутая летним, фиолетовым платьем с глубоким декольте. Оу, Итачи-сан так хорошо держится роли, что завёл себе подружку? Неплохо. Да не абы какую, а самый настоящий бриллиант с королевской короны урвал. Но, что касаемо голоса, тут девчуле явно не повезло. Я бы и десяти минут это царапанье по стеклу ногтями слушать не стал. Но приходится. — Мы перестали проводить вечера вместе! У тебя на все есть дурацкие оправдания! Такое ощущение, что ты не хочешь больше быть со мной! Я чувствую себя не нужной! Да… — Брюнетка не выдерживает, голос ломается, заикается и она срывается на плач. — Да мы даже сексом не занимаемся! — Работа выматывает меня, я говорил… — У меня тоже есть работа и посерьезней твоей! — Девушка демонстративно стучит каблуком, привлекая рассеянное внимание Итачи, что по одной закрытой позе дает понять, что в разговоре он не заинтересован. А ее злит, выворачивает так, что девушка не скрывая эмоций отчаянно плачет, пытаясь как-то обратить на себя внимание. — С тех пор как ты устроился в школу, ты стал другим! Такое чувство, что химия тебе дороже меня! Если так пойдет дальше то… — Дай мне время! — Резко перебивает ее Итачи. — Месяц, два… Я вздрагиваю. Два месяца это ровно тот срок, который требуется Итачи, да вот только не для сохранения своих отношений, а чтобы разобраться со мной. Чертов прохвост. У него наверняка в заметочках прописаны все действия и ходы; не удивительно, с таким багажом прочитанных детективов за спиной. Я чувствую себя унизительно, в наглую подсушивая драму голубков, прочем, дальше они не продолжают как в прошлый раз; сексом их бурный разговор не заканчивается. Незнакомка что-то тихо шепчет через поток слез и ждет реакции, которой не последовало. Итачи просто сказал, что ей лучше уйти. Так она и поступила. Итачи же сделал вид, будто ничего не случилось, или ему действительно все равно. На его лице пропитанная безмятежность, глаза закрывают очки, а черная футболка липнет к широкой спине. Он ничего не делает, разминает руки сложив за голову, хрустит позвонками и принимается рыться у себя в кожаной сумке, что стоит у холодильника. Н-да, эмпатии у него и грамма не позаимствуешь, судя по тому, что он принимает и дома свой учительский облик. Садится за кухонный стол и кладет кипу тетрадей рядом, начиная проверять. Видимо, химия и вправду, как упрекнула его мадам, дороже чем ее междуножное пирожное. Или Итачи просто создает видимость. Кулак подпирает щеку и он равнодушно чиркает красной шариковой ручкой в абсолютной тишине кухни. А я смотрю, наблюдаю как поехавший извращенец, словно мне его пресной рожи и в школе не достает. Бесит. Бесит даже когда ничего не делает. От одного вида выворачивает и сжимает горло. Я кривлюсь неосознанно, пальцы подрагивают, яркое солнце прилично печет спину, а организм уже начинает требовать заветного никотина. Да только вот, закурив я сейчас, то выдам себя с потрохами. Подожду, еще немного, чего угодно. Итачи не может прикидываться вечно. Химик берет очередную тетрадь и задерживает свой взгляд на главной странице. Смотрит на инициалы и щурит глаза, улыбаясь совсем незаметно. Мне отсюда не разглядеть, но слишком велика моя любознательность. Я встаю на носочки, и хлипкая дощечка слишком громко скрипнула под ногами, привлекая внимание Итачи, что резко поднял голову к окну. Клянусь всеми богами, что наши глаза на секунду встретились. Сердце забилось так сильно, что пульсация достигла кончиков пальцев. Я дал деру так быстро, что казалось прошло несколько секунд, прежде чем я вновь оказался на ромашковом поле, побежав в направление лесной чащи. Твою же мать! Он точно меня видел! Теперь мне точно пиздец... Я думаю об этом всю дорогу до дома. Какаши смотрит на меня раскрытыми от шока глазами, встречая в холле. Я пытаюсь не выблевать собственное сердце и отодрать прилипшую от пота футболку от тела. Я бежал, что есть силы, словно от себя и своих мыслей. Или попросту боялся, что Итачи нагонит меня на своей тачке и потребует объяснений, на которые у меня нет внятного ответа. Ну, спрашивается, и на кой хуй я вообще опять к нему поперся? Семейные сцены смотреть или на то, как этот мудак тетрадки проверяет? Дыхалка ни к черту, а лицо все покраснело от перенасыщения кислородом и физической активности. Я роняю голову, кладу руки на коленки и стараюсь отдышаться. За окном плывут розовые сумерки, точно такого же цвета как волосы моей подруги, что старалась быть как можно незаметнее, натягивая свои огромные каблуки в сторонке. — Я все поняла, вы так хорошо объясняете! — Улыбается Сакура чрезмерно вычурно. — До свидания, Какаши-сан! Сакура подтягивает лямку сумки на левом плече и машет рукой. Я делаю шаг в сторону, пропуская. — Пока, Саске. — Сухо кивает она мне, когда я провожаю ее с немым подозрением и нахмуренными бровями. — Увидимся в школе! Как интересно. Ушла именно в тот момент, когда я появился на пороге. Даже дверью почти хлопнула, то ли от раздражения, что я помешал, то ли от переизбытка силы. Какаши складывает руки на груди и с неодобрением качает головой, разглядывая меня от макушки до пят. — Где опять шатался? — Бегал. — Почему я не слышал как ты ушел? — Он морщит нос от явного крепкого запаха пота, что исходит от меня, а мне играет на руку. Я что, в форму привести себя не могу? Ну, по крайней мере буду придерживаться этой легенды. — Да я тихо, — Я приправляю свою речь коварной улыбочкой. — Чтоб вам не мешать. Какаши лишь закатывает глаза на мои подколки. — Сигареты есть? Я не отвечаю, киваю головой и прохожу в гостиную. Сажусь на диван дотягиваясь до кружки с недопитым кофе, что послужит пепельницей. Достаю мятую но целёхонькую пачку сигарет и протягиваю опекуну, что сел в кресло поодаль от меня и моего резкого запаха. Мягкая сигарета уверенно держится меж горячих пальцев, медленно валит серая струйка дыма и перетекает в легкие. Если подумать, за день я невероятно вымотался, сейчас бы ванну холодную принять, чтобы смыть всю сегодняшнюю беготню. Да только вот — экономия у нас, рассчитывать я могу только на быстрый душ и то, с перебоями на контрастный. Быстрым взглядом оглядываю комнату на предметы улик или вещей, что могут как-то кричать о том, что они тут веселились. Гандоны конечно, не оставили, но вот помятость не скрыть. К чему играть в Шерлока, если можно спросить напрямую? — Засадил ей? Сигарета в руках опекуна едва не падает на старый палас. Пепельные брови прыгают на лоб, а глаза расширяются от услышанного, от прямого вопроса, что бьет точным в голову. — Саске, — Какаши протирает лицо ладонью, сжимая губы. — Хватит чушь пороть, она моя ученица! Мне надоели твои дурацкие шуточки, завязывай. Опекун продолжает свою тираду, от которой хочется разве что смеяться. Выглядит неправдоподобно и настолько твердо, что складывается ощущение, что посыл адресован не мне, а чтобы самого себя убедить. — Сакура платит мне за репетиторство. — Какаши протяжно выдыхает. — И будет ходить к нам каждый день после уроков. — М-м, — пошло протягиваю я, играя бровями, приправляя гримасу коварной полу улыбочкой. — Такой шанс, такой шанс! Ну-у, успеешь еще… Какаши весь взбешенный подскакивает с кресла. — Какой еще шанс?! — Гневно бросает он. — Ты лучше скажи: нахрена ты химию сдавать решил? Мало тебе приключений? С Наруто подрался сегодня! Что за дела? Конец четверти, Саске! Ты головой думаешь вообще? Ах, ты хитрый лис, тему перевел. Умно. Теперь еще меня и виноватым сделал, хотя разговор изначально был о его романтическо-постельный похождениях. Теперь еще и отдуваться придется и вновь идти в оправдания, что я собственно делать не собираюсь. Надоело. Сигарета меж пальцев догорает до фильтра и я тушу ее в недопитом кофе. — Расслабься. — Я решаю просто уйти, не продолжая разговор. — Не собираюсь я ничего сдавать. Это так — шутка. — Я стараюсь быть максимально убедительным, смеясь в лицо для достоверности, разводя руками в стороны. — А драка с Наруто, обычная дружеская потасовка. Ничего серьезного. Тебе не о чем переживать…

***

Так и закончился наш разговор. Какаши поверил и не стал задавать дополнительных вопросов, дабы я вновь не начал свои прямые подколки насчет его чувств к Харуно. Ловко и правильно. Что он так переживает? Словно я могу кому-то растрепать о его ненормальной любви. Какаши мерно посапывает почти у края кровати, а мне не до сна. Мысли упрямо лезут в голову. А что если Итачи заявился ко мне ночью, не просто так? Не поглазеть же он пришел. Трогать не стал, как и убивать. Хотя мог бы сделать это. Камер на периметре дома не наблюдается, потому что жильцы решили не тратить свои кровные на такую ненужную ерунду. Дебоширы и пьянчуги под окнами у нас — редкое явление. Ворвался, горло перерезал и никто не узнал бы. Значит, дело в другом… А что если… Я срываю одеяло и бегу в комнату. Включаю свет и оглядываюсь по сторонам. Черный человек исчез, не оставив после себя и напоминания. Окно нараспашку и ночная прохлада бьет по телу рябью. Кидаюсь к тумбочке с покосившийся дверцей, падаю на коленки. Не отодвигаю, чтобы лишний раз не мозолить глаза. Завожу ладонь на заднюю часть у стены и проверяю наличие двумя пальцами, цепляясь за тонкую полосу скотча. На месте. Тяжелый вздох успокоения громко разносится по комнате. Напрасное волнение только сердце заставило стучать сильнее. Мне не о чем переживать, все хорошо. Но убедиться стоило. Желание курить вернулось и я не смею отказать. Стрелки на настенных часах показывает половину четвертого и у меня еще есть время для сна. Но после сигаретки, обязательно. К Какаши я уже не вернусь, да и гость в его постели я нежданный, пусть проспится, может и настроение станет лучше. А то, он действительно в последнее время слишком напряженный. В Сакуре дело или во мне, или в экзаменах — понятия не имею. Да и знать по правде не хочу. У каждого свои переживания в голове и каждый в них копается по своему. Для кого-то завалить тест уже трагедия, а для кого-то и смерть невинной шуткой покажется. Я тянусь за сигаретами на компьютерном столе. Выключаю большой свет и сажусь на кровать, поджимая ноги под себя, высунув голову в открытое окно. Подоконник ходит ходуном и вот-вот развалится. Все в этом доме держится на соплях, даже моя воля и зависимость, которая поперек горла уже стоит и заставляет харкаться гноем. Небо такое синее, чистое, с россыпью ярких звезд и цветных спутников. Белая луна крупным камнем без огранки, поглядывает на бодрствующих в такое время людей. С девятиэтажки напротив не горят окна, а сверчки в траве напевают знакомый с детства мотивчик. Тугая тоска вьётся у уха, и быстро проноситься с каждой уверенной затяжкой, что дарит лишь умиротворенный покой в душе и в легких. В такие моменты не хочется думать ни о чем, наслаждаться тишиной и забвением, пребывая словно вне собственного тела и разума. Глаза слипаются, а плечи подрагивают от ночной прохлады. С губ слетает серый дым и растворяется в воздухе. Я бросаю недокуренную сигарету в окно и закрываю ставни, дабы избежать незваных гостей. Ложусь на кровать и смотрю несколько непродолжительных минут на надпись, что так и не стер. Не решился или специально оставил. Как только все закончиться я обязательно избавлюсь от нее. Может сегодня, а может и завтра. В любом случае: время еще есть. Немного, но достаточно, чтобы изменить все.

***

По дороге в школу мы не разговариваем с Какаши. Опекун даже не ставит свою любимую «Boney-M» ограничиваясь одним радио и прогнозом погоды, что неутешительно предупреждает о том, что всю неделю вновь пройдут дожди. По лицу Какаши заметно, что он не выспался, это видно и по тому как он смолит всю дорогу сигареты. Ругается под нос, когда мы стоим в пробке и слегка опаздываем. Кошмары за эту ночь мне больше не снились, но я сталкиваюсь с ним в коридоре. Черные глаза за оправой смотрят не отрываясь, руки скрещены на груди и чуть сжимают белую рубашку без галстука. По его выражению невозможно что-либо прочесть, но по одной позе ясно, что ублюдок явно не в духе. Опекун скрывается за углом, не одарив меня повседневным наставлением. Итачи, видимо, специально поджидал, когда я вновь буду без прикрытия, чтобы подойти ближе, возвыситься надо мной, заставляя неосознанно сжаться от бьющей ауры настоящего смерча, что остро проходится по каждой артерии. Потаенный, сухой страх ползет под кожей, а глаза стараются избежать прямого контакта. Так боязно, что я не контролирую собственное тело, когда брат стоит так близко, почти касаясь руками. Итачи наклоняется к уху чтобы произнести: — Жду тебя после уроков. Надо кое-что обсудить. И просто уходит, так, что я не могу пошевелится как и полностью осознать всю серьезность данного предложения.