Сталкер.

Мы договорились встретиться с Наруто ближе к семи часам вечера. Он, без задней мысли согласился, однако, я предполагал, что он завалит меня наводящими вопросами. Наруто непривычно молчал, ежился. В его глазах можно было прочесть сомнения и озадаченность моим поведением. Но он так и не произнес ничего в слух, мялся, но вежливо поинтересовался: "надо ли подбросить меня до дома?". Меня завлекала мысль проехаться на его красном ауди, но я отказался. Нужно было успокоить нервы, срочно, почувствовать нотку бархатного дыма. Идти пешком в старых, местами потертых черными линиями кроссах, обегая каждую лужу, оказалось той еще задачкой. До дома было далеко, час ходу. Мелочи в кармане едва хватало на пачку сигарет, поэтому троллейбус благополучно помахал мне ручкой. По пути, ныряя под каждый козырёк ближайших пятиэтажек, я забежал в незнакомый мне магазин без громких вывесок. Будучи уверенным, что мне точно продадут запрещенку и документы не потребуют. Нужно срочно, почувствовать нотку бархатного дыма, гадкую но успокаивающую смоль во рту. Избавить себя от мыслей, что усердно не хотели покидать мою голову. Чертовы наушники разрядились еще к середине учебного дня, а я, как последний рассеянный идиот, забыл зарядку дома. Сегодня все идет вон плохо. С самого утра. Но разве может быть еще хуже? — Паспорт. — Отозвалась продавщица, сорока с лишним лет с выкрашенными в грязно-фиолетовый цвет волосами. Тонкими губами и мерзким прищуром, что мелом обводит по мне контур. Я пожимаю плечами, сую руки в карманы, делая вид, что ищу документы. — Дома забыл. — Фыркаю я под нос. — Мне восемнадцать! Пытаюсь зачем-то блеснуть щенячьими глазками, покорив сердце старухи томной улыбочкой, чтобы та мгновенно растаяла и сжалилась надо мной, продав сраную пачку сигарет. Она обхаживает меня глазами, опускает тонкие брови к переносице. — Без документов не продам. Руки трясутся, и я думаю какую же тактику для большего убеждения выбрать: а-ля «я никому не скажу», или «ну продайте, пожалуйста!» Сил давить на жалость нет, как и спорить с ее опытным взглядом, который завидев меня на пороге магазинчика сразу выявил, что я малолетка. До любимого синего ларька топать сорок минут, а если обходить то час с лишним. Я не хочу ругаться, но все, что произошло за день и все, что я черт возьми хочу, так это долбанную сигаретку и избежать каких-либо разговоров. Колокольчик на двери мерзко позвякивает, открывается дверь позади меня. — Так, послушайте… — Ну надо же! Какая встреча! — Звонко произносится голос за моей спиной и чужие руки трогают меня за плечи. Да твою мать… Что там — «хуже уже быть не может?» — Хатаке Саске! Очевидно может… Еще один длинноволосый мудак, который так и норовит приблизится ко мне вплотную. Сказать то, что я не ожидал увидеть своего психиатра в таком месте, это ничего ни сказать. Я то думал, что Орочимару, чей ценник за сеанс выше среднего, избегает подобных мест, отдавая предпочтения огромным супермаркетам. И как его занесло на подобную улочку, где из высоких произведений разве что - граффити на стенах полу разрушенных домов. Я неохотно оборачиваюсь, натягивая широкую улыбку, делая вид, что искренне рад нашей встрече. — Что покупаем? Я разглядываю своего психиатра сверху до низа, пытаясь как можно дальше отдалиться от его жадных рук, которые он так и жаждет распустить. Орочимару явно выделяется из контингента подобных улиц. Его одежда как минимум стоит как месячная зарплата той же самой продавщицы, что так неохотно не желает продавать мне сигареты. Она обхаживает Орочимару глазами и скривив в неодобрении губы, спрашивает: — Этому мальчику есть восемнадцать? Его желтые глаза хватают меня за шкирку, гипнотизируют и острым прищуром, он предлагает мне сделку. Мое время - в обмен на пачку сигарет, что так завороженно смотрит на меня, поблескивая прозрачной защитной этикеткой. Не нужно быть гением, чтобы знать, что у змея на меня планы. Видимо, он соскучился. По мне, или по тем деньгам, что давал ему Какаши. Я соглашаюсь с его условиями, коротко, совсем незаметно киваю и Орочимару, широко улыбаясь, обнажая ряд белоснежных зубов, оборачивается: — О, конечно. — Театрально произносит он, на что я лишь закатываю глаза. — Позвольте, я оплачу. А я и не настаиваю, может еще удастся и до троллейбуса успеть. Орочимару достает плотный кошелек, вытягивает приличную купюру, избегая зеленые доллары и протягивает продавщице. Этой сделки достаточно, чтобы схватить пачку сигарет со стола и дать деру. Видимо, пафосный мудак, знал о моих намерениях поскорее сбежать, поэтому резко хватает меня за капюшон куртки, останавливая. Ну не может же быть так, что даже каждая мелочь идет совершенно не в мою пользу. Такого просто не бывает! Должно быть, кто-то наслал на меня гребаное проклятье. Орочимару вежливо прощается и выводит меня из магазина под руку. Это действо излишне, потому что больше я не намерен сбегать. Но он не отпускает, сжимает пальцами локоть и ведет за собой словно мальчишку. Припаркованная машина сразу же бросается в глаза. Еще б! Орочимару не стал бы размениваться на поддержанную, или дешевую хонду как Какаши. Он ведет меня к BMW X5 и галантно открывает двери. Я даже не успеваю среагировать, как и понять, что идея сидеть в замкнутом пространстве с этим паршивцем меня совершенно не привлекает. Однако я сажусь за переднее сидение кожаного салона, дорогой тачки. Орочимару не спешит, заводит машину, но мы просто стоим на месте. Бегают дворники, стирая с лобового стекла тяжелые дорожки капель. Приоткрывает окна и достает с внутреннего кармана пачку тонких, длинных, я бы даже сказал дамских, сигарет. Вытягивает зажигалку Zippo со змеей, в глазах которой блестит красный камень. Вполне в его амплуа, только вот я не знал, что он курит. Я повторяю за ним, быстро распаковываю новенькую пачку и беру в рот долгожданную сигарету. — Как обстоят дела? — Спрашивает он, щелкая зажигалкой, поднося к кончику огонь. По телу проходит приятная благодать, когда я затягиваюсь за день впервые. Когда долго не куришь, вкус никотина схож с твоей первой выкуренной сигаретой. Должно быть, со всем так, когда ты чем-то долго не занимаешься. Но я не хочу об этом думать, делая глубокую затяжку — наслаждаясь приятным головокружением. Я не хочу отвечать на его вопрос, сказанный с явным любопытством. Орочимару, кажется ищет потверждение своих предположений, насчет моего состояния. Не зря же он всучил Какаши таблетки. — Нормально. — Выдавливаю я поверхностно. Мне действительно неприятен весь этот разговор, как и сидеть рядом с ним в его комфортной тачке. Мы сейчас не в кабинете, ни на сеансе, поэтому я могу не говорить правды. Можно подумать, я и раньше это делал. Я поворачиваюсь к психологу, что разглядывает меня сверху до низу, хитро прищуривается и выпускает сладкий дым через нос. — Симптомы проявляются? — Он решает действовать грубо, надавливая на больное. Видимо пафосная мишура из ничего и разговоров о погоде, его не привлекает тоже. Я не знаю как ответить, потому что не уверен, что все, что я испытываю — это весенние обострение. — Голова болит… — Шепчу я. Голова и вправду раскалывается, но я спихиваю все на недосып. В висках пульсирует, а давление прижимает ультразвуком. То, что сегодня произошло в коридоре, тоже один из непонятных мне факторов. Но, никогда не предугадаешь, что не так в твоем организме, а уж тем более, когда дело касается ментального здоровья. Может болеть поясница, а при обследовании окажется, что почкам хана. — Что-нибудь еще? — Мычит Орочимару, выпуская дымные колечки, словно таким образом привлекая мое внимание своими фокусами. — Усталость, раздражительность, потеря аппетита, нарушение сна? И все как по учебнику. Мне становится мерзко, потому что человек, который никогда не испытывал подобного состояния, никогда не поймет другого. То же касается со всеми видами, что затрагивают ощущения: будь то наркотики, или секс. То, что происходит со мной нечто иное. Не знакомое мне ранее. Это не обострение, потому что оно чувствуется по другому. Как щелчок пальца во время прогулки, когда ты вдыхаешь полной грудью свежий воздух цветущей весны; или ощущаешь под подошвой ботинка, старые, гниющие листья в водяной прослойке дождя. Ведь мой недуг кроется в человеке, а не в состоянии. Как симптом у жертвы, когда она кожей ощущает опасность. Но я не могу рассказать своему психологу об Итачи, хотя и уверен, что он поверхностно знает об этом, или догадался за все время моих двухлетних пребываний у него на кушетке. Я чувствую себя забитым в угол. С одной стороны, мне хочется рассказать каждому, в котором я увидел хоть чуточку нежности. А с другой, закрыться ото всех и молчать, спрятав лицо за слоем отросших волос. Гадкое ощущение двойственности, почти такое же как раньше. Мое молчание затягивается и я сам себя подставляю, показывая, что "не нормально" на самом деле. Орочимару это видит, чувствует своим профессиональным взглядом, дымит в приоткрытое окно и жестко хмыкает. Мерзко так, с издевкой, словно подловил меня. — Таблетки пьешь? — Серьезно произносит он с нажимом в голосе. Выбрасывает сигарету, сделав последнюю затяжку. — Учти, это серьезно. Твоя болезнь может прогрессировать… — Я, блять, не болен! — Неожиданно, даже для себя, кричу я, поворачиваясь к нему словно безумец, каким он меня видит. Каким видит меня и Какаши. Каким, возможно, увидел меня сегодня и Наруто. Это ебаная не правда! Со мной все отлично! Это с моим окружением хрен знает, что происходит! Все было хорошо, до того как еще один длинноволосый мудак не заявился ко мне в класс и не стал прикидывается учителем, пожирая меня взглядом каждый раз, когда я отворачиваюсь. Черт возьми! Мне не кажется! И все пазлы идеально складываются в общую картинку. Я не спятил! Это Итачи хочет, чтобы я думал так! Потому что так легко обмануть того, кому собственный мозг рисует нелепицу. И он ведь знает... Итачи все обо мне знает... И пользуется этим в своих целях. Как и раньше. Но я не собираюсь так легко сдаваться. Я почти у цели. Я достану доказательства, даже если головы полетят с плеч. Я узнал где он живет, осталось лишь следовать плану. Я не собираюсь говорить никому, унижая свое достоинство. Мне просто нужно немного гребаного времени! Я избавлюсь от Итачи раз и навсегда и моя жизнь вновь обретет покой и равновесие. — Я только волнуюсь за твое состояние, не более. И я не называл тебя больным. Опять термины, снова этот невидимый халат на его плечах, что прикрывает черное пальто под низом которого, виднеется темно-фиолетовая атласная рубашка. Орочимару протяжно выдыхает, сочувствующе улыбается краешком губ. Неловкость между нами усиливается, и я не понимаю, от чего продолжаю сидеть в его тачке. Небо успокаивается, а дождь почти прошел. Можно спокойно дойти пешком, но Орочимару, видимо прочитав мои мысли переключает передачу, отчего машина двигается. — Я отвезу тебя домой. Я впервые благодарен, что он не полез ко мне со слизкими расспросами, впрочем, он вообще ничего не говорил за всю поездку. Я смолил как ненормальный, не выпуская сигареты из рук, слушая как тихо играет песня группы Qween на музыкальной панели. Возможно, Орочимару таким образом хотел добиться нужного настроя, чтобы я сам заговорил с ним первый. Но этого не произошло. Он подвозит меня к дому, и я даже не попрощавшись, пулей вылетаю с его бэхи и забегаю домой, закрыв дверь на два оборота замка. С кухни приятно пахнет свежей выпечкой, слышится голос диктора со старого телевизора. Я прохожу и встречаюсь лицом с Какаши, что в приподнятом настроении мельтешит по кухне в розовом фартуке в цветочек, что остался еще от прежней хозяйки квартиры. Я думаю, что он старался приготовить мясные пирожки специально для меня. Сделать мне приятное. Какаши редко можно застать за приготовлением чего-то долгого и муторного. В основном, в его меню входят только легкие и быстрые в приготовлении блюда. Живот урчит от приятного запаха, но я совершенно не хочу есть. Как и совершенно не хочу говорить о том, что я наконец встретился с Орочимару, хоть и не в таком ключе как Какаши бы хотел. Если ты умалчиваешь, это ведь не считается ложью. Ведь так? Ржавая игла стоит поперек горла и я, даже не поздоровавшись, опускаю тяжелую голову и ухожу к свою комнату. Меня встречает укоризненная надпись, сделанная черным маркером на стене. Я перечитываю ее несколько раз, прежде чем подбежать к кровати, прыгнуть и попытаться оторвать кусок обоев. Ногти царапают поверхность, а лист старых обоев намертво приклеен к стене. Ничего не выходит, и я просто зря трачу свои силы. Нужно просто закрасить гребаную надпись, как и разобраться с окном. Много времени найти нужные предметы не составило труда. Наш балкон — это место где можно отыскать любую мелочь, даже Святой Грааль, если хорошо покопаться. Но меня интересует не это. Какаши открывает дверь примерно через три грубых и громких удара молотком. Признаться, у меня нет навыков в данном деле, но выходит более чем нормально, если не считать пять изогнутых гвоздей. — Ты что делаешь? — Спрашивает он повседневно, без гнева, без особого любопытства и ужаса. Вытирает руки персиковым полотенцем и смотрит скорее с ухмылкой на то, как я на корячках, сидя на шатком подоконнике, пытаюсь не грохнутся, держа сигарету зубами и забивая молотком очередной гвоздь. Кажется, его вопрос не должен иметь ответа, ведь Какаши видит все своими глазами. Как что? Создаю безопасное пространство. Какаши тяжело, напряженно вздыхает и проходит в комнату. Я нарушил очередное правило — не курить в доме, но он похоже пренебрегает им тоже. Берет сигарету с пачки со стола, садится на край кровати и закуривает. Рамы плотно прибиты к друг другу, стекла дрожат с последним ударом молотка. Я бросаю его на пол и спрыгиваю с подоконника, что едва не рухнул от давления. Приоткрываю маленькую форточку и выпускаю горький дым. Любуюсь проделанной, кривой, но надежной работой. — Теперь ему точно меня не достать. — Говорю я с гордостью, стряхивая остатки сухой отвалившийся с рамы, белой краски с кровати. Позже протру полы и все начисто уберу. Какаши рассматривает надпись на стене и неодобрительно качает головой, сутулится и закрывает глаза. Затягивается и процеживает сквозь зубы: — Я запишу тебя к Орочимару. — Поправляет он упавшие на глаза волосы. — Ты меня очень сильно волнуешь… — А, не нужно! — Отмахиваюсь я. Сигарета в моей руке доходит огоньком до фильтра и я выбрасываю ее в форточку с последней струйкой дыма изо рта. В этом действительно нет необходимости. Я решаю рассказать все Какаши, дабы успокоить его. — Я видел его сегодня, он подвез меня до дома. Какаши выпрямляется, серые глаза распахиваются, рот приоткрывается и тут же смыкается обратно. — И, почему ты не сказал мне? Я не знаю как ответить. Потому что не хотел беспокоить его? К тому же, в нашем разговоре с психиатром не было никаких существенным тем, ну кроме того, что он лишь хотел узнать о моем состоянии и только. Он узнал. Все. Разве нужны еще причины посещать его белоснежный, вылизанный до блеска кабинет, когда в рюкзаке у меня имеется все, что мне нужно? Какаши досадно усмехается, прижимает руки к себе и я всей кожей чувствую как подвел его в очередной раз. Мне становится стыдно за свое поведение, потому что я хотел как лучше, а получилось как всегда. — Когда мы стали такими чужими друг другу? — Медленно протягивает Какаши, курит и почти не смотрит в мою сторону, погружаясь в собственные мысли. Мне становится еще хуже и я решаю хоть как-то исправить его состояние, сев рядом. Ничего не говорю, потому что не знаю, что сказать. Знаю, да только Какаши и слышать ничего не желает. — Ты помнишь, как мы впервые встретились? Я не хочу лезть в прошлое, проигрывать моменты событий, которые старался забыть. Два года у меня не было ни единой мысли в голове о прожитом. Я жил лишь будущем и смотрел вперед. Но сейчас, с началом апреля я чувствую как прошлое само тянется ко мне, жмется и ведет в углы темноты. Пожирает, и шепчет самые отвратительные мерзости мне на ухо. Улыбается, вкушает всю мою неосторожность и продолжает, вопреки всем моим просьбам остановится. Я помню… Конечно помню. Мы встретились совершенно случайно, когда все школьные коридоры были забиты разговорами лишь одной темой, которую можно без конца обсуждать. И казалось, не было ни единого человека кто не был осведомлен в нашумевших событиях, что потрясли город. Какаши был учителем по литературе и наверно единственным, кто не смотрел на меня как остальные. Я сидел на полу коридора в углу. Я не пошел тогда на урок, пытаясь спрятаться ото всех. Потому что слышать все за день было просто невозможно. Какаши подал мне руку, и предложил отсидеться в кабинете, что на данный момент пустовал. Угостил меня шоколадным печеньем и лимонадом. Он не спрашивал ничего, не интересовался как другие. Мы просто непринужденно обсуждали отвлечённые темы вроде старых переводов к фильмам, или сюжеты книг. После нашего разговора на душе было так умиротворенно, спокойно, что в тот день я впервые крепко уснул за несколько измотанных бессонницей ночей. Мои мысли прерывают яркие языки пламени, что отражаются в глазах. И я, покачав головой, стараюсь оборвать нить воспоминаний. — Я уже знал, что произошло… Но увидев тебя впервые, я понял, что хочу быть твоим от… — Он прерывается. — Опекуном. Какаши облизывает пересохшие губы, затягивается, выпуская белую струйку дыма изо рта. Поворачивает голову и не моргая произносит: — Я знал твоего брата. Грудь сжимается, перед глазами все замирает и жжет. Как? Какаши тяжело вздыхает, встает и выкидывает сигарету в форточку. Я по одной его ауре понимаю, что эта тема ему так же неприятна как и мне, но я просто не могу не узнать - почему же тогда он в упор ничего не видит? Слова покидают меня, быстрый гнев сменяется пониманием. Это не легко, определенно не легко удерживать и говорить об этом. — В то время я только выпустился из колледжа и начал преподавать. Точнее, быть учителем на замену. Я вел у выпускного класса литературу и твой брат учился в нем. Какаши отходит в сторону и старается не смотреть от чего-то на меня. Избегает, словно никогда не хотел посвящать меня в это. Быть может, в нем гораздо больше тайн чем во мне, не зря он в свои тридцать с небольшим полностью седой как старик. Я не перебиваю, молча слушаю. Смотрю как Какаши выуживает еще одну сигарету и закуривает. — Он был отличным парнем. Хороший собеседник, талантливый и способный ученик. Мы обсуждали много литературы. Иногда он даже оставался после уроков, чтобы продолжить недосказанную на перемене беседу. — Какаши замолкает, угрюмо поднимает голову и я вижу тончайший блеск досады в его серых глазах. Он не называет ублюдка по имени, потому что оно табуировано в нашей квартире. — И поверь, меня это новость шокировала не меньше. Признаться, я даже не поверил сначала. Но потом увидел тебя… И новый кусочек пазла встает на свое место. Так вот значит как. Какаши просто было меня жаль. Ни как другим. Он искренне хотел помочь меня справится с этой ношей. Не быть одиноким в трудный момент. Я впервые хочу подойти и обнять его, сказать спасибо, но, не могу двинутся с места. Какаши бросает быстрый взгляд на стену, на черную надпись. — Он в прошлом… — Тон становится холодным и серьезным. — Но твоя одержимость им, меня пугает. И меня злит, выворачивает от недоверия. Он же сам сказал, что знает Итачи! Видит его каждый день! И все равно выставляет меня гребаным психом, которому от нечего делать приспичило заколотить окно. Я не хочу больше ничего говорить! Потому что - это бессмысленно. Я не стану говорить, что видел маркер в столе у Итачи. Не стану говорить и о том, что проник в кабинет директора и знаю где живет ублюдок. Какаши мне все равно не поверит. Но я найду доказательства, будь уверен! Я подскакиваю с кровати и толкаю Какаши в грудь, пытаясь выпроводить из своей комнаты. Видеть его не могу! А опекун все продолжает, кричит через закрытую дверь. — Ты же знаешь, что он не может быть здесь! Это просто невозможно! Я закрываю уши так сильно, что не слышу никаких посторонних звуков кроме шума собственной крови, что разгоняется по венам. Зажмуриваю глаза, и пытаюсь медленно сосчитать до десяти, успокаиваясь. Сердце бешено колотится. Комната пропитана запахом дешевых сигарет и духотой. Дышать не возможно, как и сосредоточится. Звуки за дверью затихают, и я предполагаю, что Какаши просто ушел в свою комнату. Я достаю телефон из заднего кармана и проверяю время. Строчу смс Наруто о том, что пора выдвигаться.