Горизонт Событий

      Он видел тени, что метались из стороны в сторону на фоне непроглядной, непробиваемой мглы. Слышал отдалённые крики или это лишь звон в ушах? Беспорядочное гудение электрических проводов в трансформаторной будке, жужжание роя пчёл. Свет, бьющий по закрытым векам, всё нарастающий, но холодный, не стремящийся испепелить… пока что…       Свет прорезал темноту, заставлял тени в ужасе разбегаться, но Тьма всё равно обступала — неподвижная и молчаливая. Огромное пространство, которое не объять и не пробить ни одному лучу. Мальбонте чудилось, что он летит… падает в чёрную дыру, подхваченный гравитацией. Горизонт Событий давно пройден, относительная безопасность эргосферы давно позади — недосягаемая иллюзия. А впереди лишь бездна и абсолютная неизвестность.       Он не чувствовал ничего, как будто любые эмоции из него выжгли. Ни гнева, ни тем более страха, ни сожаления, ни боли физической или душевной. Хотя умом понимал, что в груди кровоточила рваная рана, оплакивая потерянное…       Что он потерял? Душу? Или только её часть? Разве это важно теперь? Если душа — цена покоя, почему бы не заплатить? Безмятежность, граничащая с апатией… даже ненависть затаилась, притихла или вовсе потухла, как свеча на ветру.       «Нет ничего хуже равнодушия…» — донёсся забытый голос из глубин подсознания.       Слова, клеймом нацарапанные и выжженные на внутренней стороне черепа: «Лучше боль, лучше злость — что угодно, лишь бы не пустота. В пустоте нет жизни… Пустота — равно смерть. Борись. Борись, не сдавайся. Живи. Живи любой ценой».       Мальбонте уже был мёртв однажды, но даже деля часть сознания с Вики, он не ощущал себя настолько… потерянным, забытым, лишённым смысла, слившимся с чем-то огромным, непостижимым… с самой вечностью.       Тьма распахнула ледяные объятия, приняла его, подчинила и забрала.       Короткая залётная мысль, что он проиграл и повержен, мелькнула в угасающем разуме и распалась на атомы… на поломанные пиксели прежде, чем раствориться в пространстве, но Мальбонте вдруг ухватился за неё, напряг волю, зацепился, какой-то частичкой себя не желая мириться, противясь всевластному Року.       — Теперь ты понял… — шёпот Царицы лился безмятежным потоком, умиротворял, погружал в сон.       Тело обступала вязкая, желейная субстанция, покачивающая и успокаивающая, сбивающая бдительность перед тем, как поглотить. Монрейн словно бы стремилась утешить в своей сдержанной отстранённой манере.       — Ты мог бы прислушаться ко мне, но не пожелал… Саншайр – не тот, кем кажется, уж я-то знаю… Захотел убедиться лично? Понравилось?       Мальбонте хотел бы поморщиться, но не вышло: лицо онемело, и мимика не слушалась. А шёпот то нарастал и приближался, то отдалялся, становясь совсем тихим.       — Но не бойся, ты всё ещё жив. Твоё сердце бьётся…       В подтверждение он ощутил резь в груди, словно главную мышцу организма сдавили ледяные склизкие щупальца.       «Сейчас… она заберёт меня», — подумал Мальбонте, но не собирался умолять.       Он был готов встретить конец гордо. Гордость — всё, что у него осталось. Всё, что не смогли отнять.       Но теневые пальцы Монрейн вдруг ослабили хватку, отступили и теперь лишь гладили его лицо лёгкими касаниями ночного зимнего ветра.       — Я не могу тебя освободить… Хотя хотела бы этого. Саншайр того и добивается, надеется, что попытаюсь забрать твою силу и попадусь в ловушку. Я могла бы убить тебя, находясь далеко, но тогда Смерть перехватит твою энергию, оставив меня ни с чем, — ветер стал холоднее, неся с собой запахи трескучего мороза и давно осевшего пепла. — Но я могу помочь тебе выбраться самому, если…       — Если я стану служить тебе? — Мальбонте напряг все разбитые мысли, лишь бы те оформились в слова хотя бы в его голове.       Ответом послужило молчание. Затяжное и фатальное, доводящее нервы до предела. Но Нефилиму было уже всё равно.       Тишину оборвал хриплый, гортанный и глубокий женский смех.       — Служить? — переспросила Монрейн с нотками веселья в голосе. — В этом у тебя нет выбора… больше нет. Теперь, когда ты — всецело мой.       Тени скользнули по его скуле, очертили контур подбородка. Он почувствовал прикосновение, хоть и отдалённо, слабо. Но ледяное дыхание совсем рядом уловил чётко. Напрягся. Если бы мог сжать кулаки, сделал бы это.       — Я лишь даю тебе выбор: бороться дальше или выйти из игры сейчас. Готов ли ты принять последнюю милость или жить любой ценой?       Она умолкла в колючем, дрожащем ожидании, пространство вокруг вновь завибрировало, выдавая нетерпение и предвкушении хозяйки. Монрейн знала, что он ответит, она хорошо изучила его… Веки Мальбонте шевельнулись в непоколебимой решимости. О том, чтобы сдаться и умереть, он и не думал всерьёз.       «Никогда не сдаваться… никому не позволять себя сломить… даже если против весь мир… вся вселенная» — жизненное кредо, основа внутреннего стержня. Он веками взращивал в себе стальную непробиваемую волю.       — Ты… уже мой… — шепнула Монрейн ему в губы, нависая над ним неразличимым во мраке силуэтом.       Её дыхание щекотало подбородок и рефлекторно дёрнувшейся кадык. Мальбонте приоткрыл рот и ответил резким выбросом мысли, полным вызова, решимости и уверенности.       — Да… твой.       Он не видел, но знал, что она улыбнулась. А потом ощутил, как её упругие и холодные губы с привкусом зимней стужи коснулись его рта. Это не был поцелуй страсти — такой же ледяной и безжизненный, как всё вокруг. Но Мальбонте поддался, попробовал пошевелить губами, позволил влажному языку Царицы раскрыть их, проникнуть внутрь. А вместе с тем… почувствовал несметную божественную силу, способную сокрушить целые миры. Она хлынула в него волной, неконтролируемым стихийным потоком, мгновенно заполняя собой, питая органы и мышцы. Её было так много, что его затрясло, он горел изнутри, но терпел, впитывая, принимая, хватаясь за единственный шанс.       Её голос, полный власти и спокойствия, вновь зазвучал в его мозгу, в крови, во всех нервных окончаниях:       — Под замком есть грот, о котором знаю лишь я. Расскажу, как его найти. Иди по тоннелю вперёд и убей всех, кто попробует тебя остановить. В этом мире у меня не осталось союзников.       Он едва осознавал происходящее. Тело, наделённое первозданной мощью, двигалось механически. Свет померк и погас под напором тьмы. Мальбонте шёл по пустым лабиринтам коридоров, точно зная, куда направляется. Сметал с пути всех, кто пытался его задержать — слабые светлые создания, безликие слуги, пьёны… Не оставлял свидетелей. Готов был поклясться, что встань перед ним сам Властелин, и тот бы поплатился за долгие часы мучений.       Но Мальбонте не собирался искать мести прямо сейчас, хоть его самонадеянность всегда граничила с безумием.       «Ты такой отчаянно смелый…» — усмешка Царицы выдавала восхищение интонацией. Мальбонте не ответил, старался даже не думать, прекрасно понимая, что она слышит и чувствует каждую его мысль.       Он добровольно стал игрушкой в её цепких всесильных руках, марионеткой, что может лишь грезить о порванных нитях, связывающих конечности с пальцами кукловода. И за это презирал самого себя. Но был по-прежнему жив и относительно свободен.       Вход в грот располагался в неприметной выемке на нижних ярусах башни Света и Тьмы. Витая лестница из крошащегося камня шурупом ввинчивалась в основание горы. За пределами тоннеля Мальбонте слышал плеск океана, скрип ржавых петель и старых механизмов лифта Смерти.       Неясные, пугающие звуки, отголоски прошедших времён. Видел и то, чего не могло быть: Шепфамалума с его горящими огнём злыми глазами, лишёнными сочувствия… Анабель, смиренно и влюблённо смотрящую на него… Шепфа… собственную темницу… Целый калейдоскоп, в котором легко затеряться.       Он двигался вперёд сквозь мрак, шаг за шагом и временами казалось, что идёт в кромешной невесомой пустоте. Ничего не чувствовал, ни о чём не думал.       Лишь задал единственный вопрос:       — Здесь ты так долго скрывалась?       И ответ последовал незамедлительно:       — Нет. Это ты узнаешь позже.       — Куда я иду?       Но ответа не последовало, а темнота кругом сгустилась настолько, что он перестал отличать явь от беспробудного сна.       Мальбонте открыл глаза резко с утробным рыком раненого чудовища — опасного и беспощадного. Страшный, рокочущий звук опалил лёгкие и горло, вылетел вихрем изо рта и отразился эхом от заросших сталактитами каменных сводов… пещеры? Память подвела. Мальбонте не знал, где находится, и не помнил, как здесь оказался. Пахло сыростью, землей и затхлостью. Где-то неподалёку грохотал водопад.       Его одежда была разодрана и сожжена, как и плоть под ней. Но раны быстро затягивались в отличии от ожогов, оставленных чистым светом Властелина на груди, у самого сердца. Мальбонте опустил голову и увидел, как чёрные паутины вен расползаются по коже, преображая его облик. А внутри лишь привычная злость, обросшая стальными шипами, торчащими из ледяной корки. И больше ничего.       Он огляделся в недоумении, заскользил цепким взглядом по стенам и сводам грота, но сразу понял, что не один. Тело отреагировало на чужое присутствие молниеносно, механически, повинуясь инстинктам хищника. Сорвавшись с места, он накинулся на девчонку, что всё это время безмолвно сидела на скалистом выступе и наблюдала за ним.       Прижал её к стене, беспощадной хваткой вцепившись в тонкое горло, поднял так, что её ноги не касались земли, а безвольно трепыхались в воздухе, но Латри не испугалась. Только оскалилась, а в огромных глазах сверкнуло удивление с примесью чего-то неосязаемого и мрачного. Разочарование пополам с восхищением.       — Вы не в духе, господин? — прокашляла она, но из гортани вырывались лающие звуки, очень похожие на смех. Ни один мускул на лице Мальбонте не дрогнул, он лишь крепче стиснул её шею.       — Как ты сюда попала? — потребовал ответа он. — Говори.       Она замялась, подбирая слова, и он надавил так, что пискнула. Чуть ослабил нажим, но не отпустил совсем.       — Говори, — приказ, обещающий кару за ослушание, но она не стушевалась.       — Я нашла Вас без сознания неподалеку отсюда, доставила в безопасное место, а Вы благодарите меня болью? — упрекнула Латри с озорными искорками в глубине зрачков, в которых Мальбонте видел собственное отражение: каменное непроницаемое и ничего не выражающее лицо и глазницы, залитые тьмой, лишенные белков.       Он, наверное, должен быть благодарен, но не испытывал подобных чувств. Зато чётко ощущал кислоту подвоха.       — Кому ты служишь?       Девчонка надула губы, прислонившись затылком к шершавому камню и протянула с иррациональной издёвкой.       — Вам, господин… кому же ещё?       — Конечно… — мрачно хмыкнул он.              Желание причинить боль росло и крепко внутри него — бесконтрольная, разрастающаяся ярость. Мальбонте никому не позволял делать из себя дурака.       — Не смей мне лгать, — прорычал он и, держа её за шею одной рукой, пальцами второй пробил Латри грудь, нащупав в потоке хлынувшей чёрной крови трепетно бьющееся сердце, которое сжал в ладони, норовя раздавить. Улыбку смыло с её лица, глаза округлились и едва не выпали из глазниц, губы изобразили кривоватую букву «О».       Мальбонте выждал паузу, равнодушно наблюдая за её изумлением и мучениями. И холодно повторил:       — Кому ты служишь?       Она нагло обхватила руками его шею то ли обнимая, то ли пытаясь оттолкнуть, но не сопротивлялась, даже не дёргалась, терпела боль, словно вовсе не чувствовала.       — Вам, мой господин. Ах!       Мальбонте толкнулся к ней торсом, ударив спиной о стену. С малиновых губ потекла тонкая густая струйка чёрной жижи, окрасившей зубы, но Латри продолжала улыбаться, закатывая глаза то ли от боли, то ли от наслаждения. Безумная и бесстрашная.       — Я знаю, что ты надела мне на палец кольцо Царицы. Не смей отрицать, — он сжал руку крепче, демонстрируя твёрдость намерений. — И за это я убью тебя.

      ***

      Голод то и дело напряжённо смотрел на небо, затянутое плотными серыми тучами, за пеленой которых на юге вспыхивали алые огни, издалека напоминающие молнии. И звук неотступно следовал за светом. Громыхало так, что поверхность озера шла рябью, а земля под ногами вздрагивала.       Дворец Любви, деревья и кусты, увядшие и распустившиеся дикие розы, тропинки в саду и мраморные расколотые статуи — всё замерло в ожидании чего-то страшного. Конца.       — Он идёт, да? — устало спросила я, на что Всадник растерянно посмотрел мне в глаза, удивившись моему спокойствию.       Но мне и вправду было плевать на Войну и всё происходящее. Я замучилась бояться и спать с открытыми глазами, размышляя при этом, каким ужасным страданиям белобрысый скот меня подвергнет прежде, чем убить. У бессилия тоже есть пределы, за которыми наступает эмоциональное выгорание, вакуум, усыпляющий любые эмоции. Они, конечно, накроют с головой позже, когда опасность минует, утопят в себе, выльются слезами и истериками при одном жирном «но»: если это «потом» вообще наступит.       — Да, купол вот-вот падёт, — не стал увиливать Голод, даже сигарету выбросил, так и не закурив.       Он мялся, словно хотел что-то добавить, но не мог подобрать слов. Кусал губы, глаза метались по окружающему пространству, будто прощаясь с каждой мелочью.       — Её магия слишком слаба… Война сможет войти во Дворец.       На это я лишь усмехнулась, одним выражением лица задав риторический вопрос: — Да ла-а-а-адно?       — Я мог бы спрятать тебя, но не представляю, где, — признался Всадник, смачно выругавшись и пнув стоящий неподалеку пустой каменный горшок.       — И не надо, мне осточертело прятаться и ждать, — закатила я глаза, но вдруг взяла его за руку, шагнула и вцепилась в пальцы в странном порыве.       — Можно только попросить тебя ответить мне честно: Есть ли у Мальбонте шансы? Жив он? Что с ним?       Он — единственное, что меня до сих пор волновало. Вызывало трепет в груди, сжимало сердце тоской. Я думала о нём каждое мгновение, которое бодрствовала, а особенно перед сном. Закрывала глаза и ясно представляла его облик: хмурое лицо, большие и пронзительные чёрные глаза, тёмные волосы, изогнутые в ухмылке губы… Представляла, как целую его, как сильные мужские руки прижимают меня к себе… вспоминала, как приятно чувствовать тепло его кожи, гореть под ним и стонать от удовольствия. Я многое бы отдала, лишь бы снова увидеть моего бывшего врага… лишь бы хоть раз поговорить с ним, дотронуться до него, забыть рядом с ним обо всём… Лишь раз… Слёзы назло обожгли веки, и я стремительно отвернулась от Голода, раздражённо смахнув их со щёк.       Гром вновь обрушился на Дворец, и в воду озера с полуразрушенных шпилей посыпались мелкие камушки. За спиной я услышала вздох Всадника, а затем его тихий, вкрадчивый голос.       — Хорошо. Я покажу тебе его.       Я встрепенулась, не зная, как реагировать. Обрадованная и взволнованная одновременно. Не дожидаясь ответа, Голод протянул мне руку, и я, не раздумывая, схватила её. Зацепилась за призрачную возможность. Он повёл меня сперва в основное здание Дворца, а потом по лестницам, коридорам и галереям куда-то в заброшенную часть.       Переставляя ноги в нервном возбуждении, я жаждала поскорее увидеть любимое лицо… но и боялась. Впервые за долгое время… страх ледяной водой разливался под кожей, заставляя сердце стучать быстрее, а конечности — трястись.       «А если… увижу его мёртвым?», — невыносимая мысль лишь предала решимости, я резко выдохнула.       «Тогда точно буду знать, что борьба окончена, освобожусь от бремени и терзаний сомнений».       Голод привёл меня в скрытый от посторонних глаз внутренний дворик, в середине которого располагалось выложенный розовым мрамором колодец в виде плоской чаши с прозрачной чистой водой.       — Любовь создала его и приходила сюда, когда скучала по кому-то, — пояснил Всадник, пока я осторожно подходила к чаше, не понимая, что делать дальше.       — Любовь кого-то любила? — внезапно пришедший на ум вопрос казался тавтологией, но Голод лишь пожал плечами.       — Не знаю. Она была добра ко всем, часто привязывалась, но вместе с тем казалась одинокой. Как и все мы.       Я невольно в очередной раз посочувствовала этой женщине, способной нести в мир самое прекрасное и светлое чувство на свете, но не способной самой испытать его. Её сила стала проклятьем, погубила её. В чем-то мы были даже похожи.       Голод приблизился, сел на край чаши, жестом пальцев подозвал меня к себе. Я вцепилась в края колодца руками, с жадностью и волнением вглядываясь в собственное отражение на идеально неподвижной глади воды. Надеялась разглядеть черты Мальбонте, но ничего не происходило.       — Готова? — спросил Всадник, и я нервно кивнула. Тогда он провёл ладонью над водой, и она пошла рябью, преображаясь в образы.       Я чётко увидела Мальбонте — грязного, потрепанного и злого. Его безжалостные глаза заволокло тьмой, ею же налились вены на коже. В лице не было ни намёка на милосердие.       «Он жив! О, Шепфа! Он в порядке».       Но болезненная радость облегчения тут же сменилась недоумением и тревогой, стоило мне присмотреться.       Он прижимал к стене какой-то пещеры окровавленную Латри. Что-то рычал ей в лицо.       — О, черт, — выдохнула я, закрыв руками рот. — Нет, нет, Мальбонте, не убивай её.       Кричать бесполезно, он меня не слышал. Я не могла ничем помочь, на миг зажмурилась, а когда открыла глаза и нашла в себе смелость снова посмотреть, приметила другую деталь:       Ноги Латри обхватывали его талию, она буквально висела на нём, и лицо её выражало… нет, не мучения и боль, а…       Мальбонте прижимал её к стене, толкаясь бёдрами, вбивая её в камень ритмичными однообразными и мощными движениями.       Острая стрела словно бы пробила сердце, я резко вдохнула, а выдохнуть свободно уже не могла. Горло как будто сдавили кольчужной перчаткой.       — Что…       Надежда на то, что показалось, рассыпалась осколками у ног, стоило Латри опустить подбородок и поймать губы Мальбонте в диком, зверином поцелуе. Они целовались так долго и самозабвенно, пожирали друг друга, будто боролись. Пальцы Тёмной зарылись в чёрные волосы Нефилима, она жадно притягивала его к себе, ёрзала, насаживаясь на его член, и что-то шептала на ухо.       Меня замутило.       Я порывисто отшатнулась, коротко всхлипнула. Зажмурилась так крепко, что хотелось пальцами вдавить глаза в череп, лишь бы стереть назойливые образы, которые будто отпечатались на внутренней стороне век.       Как это вообще возможно? После всего, что было между нами?       Почему так больно? Как будто сердце из груди выдрали, оставив сквозную дыру, в которой завывает ветер. Мне никогда не изменяли. А если и да, то было плевать. Я никого ни разу не ревновала, считала подобное ниже своего достоинства, всегда выбирала в первую очередь себя… но сейчас… Сейчас… осознала.       — Похоже, у него ты не одна, — равнодушно заключил Голод, а мне стало ещё и стыдно, что Всадник стал свидетелем сокрушительного падения моих иллюзий. И моей слабости.       — Пусть так… — сухо ответила я, продолжая жмуриться, будто от этого слёзы не потекут по щекам тонкими солёными ручейками, будто их возможно удержать…       Дура, что я напридумывала? Искренне захотелось отвесить хлесткую пощёчину самой себе. Держалась за него, возомнила, что важна ему, а в результате влюбилась, как сопливая девчонка, решив, что, занявшись с ним сексом, навеки привяжу к себе? Собственный разум гаденько посмеивался, но я безуспешно пыталась взять себя в руки.       «Вот, почему он не приходил… он попросту бросил меня на произвол судьбы…» — ужасная, оскорбительная и залетная мысль пробудила остатки гордости, заставила собраться, но разбитую фарфоровую вазу склеить тяжело… Но пусть хоть так… хоть в заплатках и сколах, но в очертаниях целости.       — Ты больше не любишь его? — вопрос Голода, полный научного интереса, рассмешил своей абсурдностью. Да так, что я откинула голову на спину и разразилась громким и горьким хохотом.       — Как будто это так работает… Мне больно, ужасно больно, но чувства так просто не умирают, если уж они есть.       — То есть… — задумчиво протянул Всадник, пристально наблюдая за мной. — Ты продолжишь любить его, даже зная, что это не взаимно? Или взаимно лишь наполовину?       Выбор… Мальбонте всегда давал мне выбор… Но это ведь должно быть обоюдно, правда? Чёрт… я даже не знала, имею ли право ревновать его… Теперь всё казалось ложью и выгодой…       — Это его выбор, — резко ответила я, будучи совершенно не в настроении объяснять этому кудрявому «высшему существу» простейшую психологию «низших». — Чувства могут быть и безответны, чаще всего такими они и являются, хотя у нас в мире любят сочинять сказки про великую, взаимную любовь, но по факту все они — херня. Я по-прежнему беспокоюсь за него и рада, что он хотя бы жив.       — Ты права… — Голод покачал головой, как-то довольно улыбаясь. — Смысл любви не во взаимности, а в готовности жертвовать собой во имя другого, даже если эта идея безнадёжна. Сестра всегда говорила, что в чувстве, наполняющим её силу, не может быть эгоизма или корысти… Любовь и сама была самоотверженна.       Он говорил и говорил, но у меня слишком гудела голова, чтобы слушать философские изречения, а тем более воспринимать их. Это не утешало, резь в груди никуда не уходила, хоть я и ощутила странное покалывание под кожей, будто во мне росло что-то большое и светлое, разбуженное этой ужасной душевной мукой и призванное залечить рану…       Но углубиться в анализ собственных чувств мне не удалось: небо над нами задрожало, разливаясь красными кляксами. Прямо над дворцом хлопнули исполинские крылья кровавого дракона, закрывшие собой потоки света. И ужас неотвратимого тотчас вытеснил все прочие эмоции.       — Он здесь…

***

      Голод, незаметно опустивший палец в воду чаши, дарующей видения о возлюбленных, вынул руку и спрятал в карман. Несколько капель упали ему на плащ. Он получил ответ на мучавший вопрос, собирался признаться, предупредить, что то была лишь иллюзия, созданная им, а не реальное видение, но не успел.       Война прибыл слишком резко, застав их врасплох.       Вики поняла это, но её реакция удивила: слишком подавленная, разбитая, уничтоженная его жестокой, но познавательной шуткой, она мгновенно воспряла, выпрямилась, и с лихорадочной решимостью в покрасневших от слёз глазах — прекрасных, как два горных озера — рванула прямо дракону в пасть, навстречу гибели.       Голод в который раз восхитился её отвагой, ведь именно такой и была его сестра. Любимая сестра, потерю которой он до сих пор заглушал выпивкой, наркотиками и беспорядочными связями — всем тем, что Любовь называла «гнилой природой».       Он больше не чувствовал её магии, её присутствия, аромата духов, витающего в стенах и садах. Последняя крупица исчезла, растворилась совсем недавно, будто нечто ценное и ещё хранящее в себе её суть, было похищено.       Знал, что Дворец беззащитен перед яростью Войны, и дрожащие стены, крошащиеся камни крыш и шпилей — тому подтверждение. Красный дракон брата выдохнул столб огня прямо в башню, где находились покои Любви. Третий разберёт здесь всё по крупицам, оставив после себя пепелище, он так давно грезил об этом…       Голод мог бы свистнуть, позвать Вулканика или прыгнуть в портал, сбежать, будто его здесь и не было. Он не в первый раз попадал в заварушки, которые сам и устраивал, и было слишком лень разбираться с последствиями. Всегда лучше прожигать свою вечность в кутежах, чем нести ответственность. А он… побаивался кардинальных перемен. Но эта слабая девчонка… Вики, даже не подозревающая, насколько может быть сильна, перевесила чашу весов его выбора в свою пользу. Нет, не привлекла, не стала особенной. Он видел сотни, тысячи, миллионы женщин, но именно Вики подарила надежду на возможное возрождение убитой сестры.       В ней засела частичка Любви, Голод в этом не сомневался, убеждался всё сильнее, проводя рядом с ней время. И теперь окончательно убедился.       Свет — не только приобретенная сила, а тьмой невозможно запачкать изначально чистое, храброе и искреннее сердце, способное по-настоящему любить.       В ней огромный потенциал, и Голод должен любой ценой его раскрыть.       Дворец полыхал, затянутый чёрным дымом. В огне гибли птицы, падая с неба, гибли восхитительные вечные розы, их нежные лепестки скукоживались и чернели, а шипы были бессильны защитить. Сыпались камни на дорожки, падали колонны галерей.       Война куражился, расправляясь с ненавистным местом, его было не остановить.       Голод поймал Вики внутри, кашляющую и закрывающую рот и нос от едкого дыма, что стремительно заполнял первый ярус.       — Оставь меня, отпусти! — взмолилась она, остервенело вырываясь из его рук.       — Я тебе помогу, — сам от себя не ожидая, заверил Голод, но она всё равно оттолкнула его.       — Да, лучше встретиться с ним лицом к лицу, чем бегать вечно и сходить с ума от страха.       На это Всадник скептически закатил глаза. Боль и отчаяние сделали её смелой до безумия.       — Не будь дурой. Ты же видела его наложниц, осознаёшь, что он не позволит тебе легко умереть, не уничтожив сперва любые намёки на волю к сопротивлению? От тебя ничего не останется, только тело — кусок мяса, который он будет трахать, пока не наскучит.       — Ты что, волнуешься за меня? Или пытаешься напугать? — Вики снова его толкнула и бросилась к выходу, и в тот же миг тяжёлые лапы дракона ударились о пыльную землю.       Голод неспешно вышел следом, заметив, что Война нетвёрдо стоит на ногах, пошатывается из стороны в сторону, яростно озирается, хватается за голову. Но Третий всё равно шёл вперёд, несмотря на одолевающие его видения, ослабляющие и противоречащие самой его природе. В нём слишком много ненависти, а та хоть и родственна любви, но всё же противовес.       Все миры построены на дуализме.       Вики пригнулась, взглянула на портал, но слишком поздно — тот разрушен, придавлен огромным пластом каменной кладки.

***

      Война ощущал себя живым лишь в жерле хаоса, среди криков, воплей и крови. Его истинное предназначение, то, для чего был рождён. Проклятый Дворец сопротивлялся, но не так, как прежде. Магия ослабла, хоть и кружила голову слабыми противно розоватыми флюидами.       Ему мерещились нежные голоса, перекрываемые треском огня и грохотом падающих стен. Мерещились образы, тонущие в бордовом тумане сознания, в котором выделялось лишь яркое чёрное пятно — неприкасаемое, заметное. Клеймо Царицы, которое не стереть с сердца, не вытравить, не выжечь. Разве что вырвать само сердце.       Всадник медленно шагал по пылающему саду, отмахиваясь от дыма, хотя его пошатывало. Голоса становились громче, как и фантомные фигуры яснее. Ему мерещилось, что Любовь и Монрейн идут к нему под руку, с ласковым смехом спрашивают, здоров ли он.       — Твои глаза безумны, братец.       Безумны… Безумны…       Отвечало нарастающее эхо.       — Тебе не место здесь.       Здесь… здесь… не место.       — Ты не создан для любви, твои чувства — ложь и эгоизм.       — Ты её не достоин… ты ничтожество.       Ничтожество… ничтожество…       — Рррррр, — яростно завопил взбешённый Всадник, принявшись махать мечом в разные стороны, лишь бы избавиться от проклятых видений.       — Хватит, сука! Достаточно ты меня измучила! Пришло время платить по счетам! Я не остановлюсь, пока даже дух твой не изведу! — орал он, упорно продвигаясь ко входу в основное здание. Он намеревался найти девчонку, что пряталась там, ведь малышка Вики принадлежала ему.       — Я знаю, что ты тут, сладкая. Иди к папочке.       Нервное, продиктованное паникой движение совсем близко. Девичий силуэт, не имеющий отношения к призракам. Удача.       Война метнулся молниеносно, и беглянка вскрикнула, стоило ему ловко поймать её за волосы и подтащить к себе.       — Вот ты и попалась.       Она дралась, царапалась, кусалась, ругала его самыми отборными выражениями. Из неё сочился кислый страх и горько-сладкая ненависть. Война подтащил её ближе, чтобы разглядеть сквозь пурпурную пелену видений и сразу же вздрогнул, отпустил и жёстко отпихнул ногой.       — Блять!       Вместо желанной добычи он словно бы прижал к себе рыжеволосую сестру — окровавленную, со шрамом вдоль шеи и печальными осуждающими глазами.       — Ты не можешь быть жива! — проорал он, видя, как девушка отчаянно уползает от него по дорожке.       Настиг её, снова пнул, от чего та заскулила, свернувшись в калачик. Грубо схватил за предплечье, подтянул к себе и, высунув язык, лизнул мочку её уха.       — Ты мертва, дрянь! Ты никогда не возродишься!       Война вдруг понял, что сам не верит в это. Крепче сжал меч, намереваясь пронзить им девчонку, кем бы та ни была. Но вдруг за пеленой наваждения услышал знакомый голос:       — Ты всегда недооценивал Любовь, брат. А она меж тем всегда властвовала над тобой.       Война прищурился, силясь разглядеть что-то в мороке. Оскалил зубы, заметив у осыпающегося входа размытый силуэт Голода.       — Что ты здесь забыл? Мне не до игр.       — Вот именно. Ты заигрался, — ответил силуэт с упреком. — Отпусти девушку и иди вон отсюда.       Девка, чьи волосы он сжимал у корней, снова затрепыхалась. Всадник почувствовал азарт.       — А то что? Смерти нажалуешься? Или возьмёшь с него пример и сразу Властелину, а? Да брось, ты ничего мне не сделаешь. И мы оба знаем, что эта шлюшка — не твоя сестра, — он снова притянул к себе Вики, которую теперь чётко мог разглядеть, и облизнул её щёку, от чего та сморщилась и вся сжалась от отвращения.       Голод сделал несколько неспешных шагов к ним, словно прогуливался по площади. Девка глядела на братца с надеждой и мольбой, очень любопытно.       — Или ты сам хочешь эту самку? — хохотнул Война. — Что ж, я поделюсь. Игрушками ведь нужно делиться?       Голод приблизился ещё, почти вплотную, задумчиво провёл ладонью по плечу Вики, и та вся затрепетала от ужаса, зажатая между двумя Всадниками. Война схватил её за край платья и рванул вниз, обнажая спину, и предвкушая скорое развлечение. Эта пташка так легко не отделается. Голод медленно гладил её предплечье, скользя по запястью к ладони. Словно извиняясь или решаясь на что-то переплёл свои пальцы с её – безвольными и дрожащими.       – Решил сегодня побыть нежным? – оскалился Война.       Но внезапно почувствовал мощный удар в грудь, и резкую боль, кислотой разливающуюся по телу. В замедленной съемке недоумения опустил голову, и увидел светящийся странным сиянием нож, зажатый в руке девчонки, которую направлял Голод.       Война успел только кровожадно ухмыльнуться, заявить, что это пустяковая для него рана, но тут всеобъемлюще познал на себе силу своего брата.       Слабости… Они есть у всех. Похоть, жажда крови и насилия, но самое болезненное — чувства к Монрейн. Они словно текли из раны вместе с кровью, просачивались внутрь, отравляли и поедали.       Любовь и голод, страсть и нежность, привязанность и верность — всё это убивало его, ослабляло, делало уязвимым.       Война упал на колени, дезориентированный, выронивший свой меч.       — Невозможно! Без сил Любви это невозможно! — взревел он, но рёв перекрыл звон в ушах и плотная кровавая пелена, опустившаяся на глаза.       В небе хлопали крылья, две тени — красная и чёрная — боролись над озером.       «Дракон… Мой дракон…»       Но зверь, застигнутый врасплох Вулкаником, не мог унести хозяина отсюда прочь.       — Тебя давно пора поставить на место, — удовлетворённый результатом заявил Голод, прижав к себе трясущуюся и недоумевающую Вики, вырвав ту из хватки Войны. И как бы Третий ни тянулся, ни пытался сопротивляться, яд в его крови был сильнее.       Он уже не мог ответить. Пронзённый слабостью повалился в грязь, захваченный в плен собственных грёз. Катался, съедаемый болью и ядом, впал в неистовство и агонию… Только и мог орать:       — Монрейн! Прости меня, Монрейн! Прости, прости, прости!

      ***

      Мальбонте готов был сделать решающий рывок, глядя девчонке прямо в глаза. Резким движением погасить в ней жизнь и остановить сердце, пульсирующее в его ладони. Власть над её хрупким телом пьянила, пробуждала в нём беспощадного хищника, одержимого ненавистью, желанием разрушить, причинить боль, не более того.       Она не стала дожидаться, низко и громко рассмеялась ему в лицо и попросту растворилась, став неосязаемой чёрной дымкой.       Он зарычал от злости, ударив кулаком шершавую стену пещеры, содрав костяшки пальцев, чего даже не заметил. Но девчонка мгновенно материализовалась за его спиной, и Мальбонте снова накинулся на неё, прижал к земле, придавив всем весом, зафиксировал её руки над головой, коленями обездвижил ноги. Латри металась под ним, словно уж на сковородке, заливаясь искренним хохотом.       Её забавляла перспектива скорой смерти?       — Спятившая дрянь, — злобно выплюнул Мальбонте, нависнув над ней, с ненавистью рассматривая кукольное лицо хитрой предательницы.       Желание раздавить ей голову голыми руками становилось всё сильнее, неконтролируемее, отдавалось покалыванием нетерпения в пальцах.       — Отвечай на вопрос и умрёшь быстро.       Но вдруг она в упор взглянула на него, и круглые глаза, непропорционально расположенные на лице, изменили цвет, стали угольно-чёрными. И что-то заставило его усомниться… замешкаться… Что-то его остановило.       Сила вскипела в венах, прорываясь на свободу, тянулась к… своему источнику.       Он отшатнулся, как ошпаренный, но полностью не отпустил. А Латри осталась лежать, лишь сладко потянулась и растянула губы в приторной и наглой улыбке.       — А если я скажу, что служу Царице?       — Ложь, — поморщился он. — У неё нет союзников в этом мире.       — Верно… — довольно хмыкнула она, медленно облизнув разбитые, окровавленные губы, и он невольно проследил за этим жестом, оставаясь хладнокровным до отвращения и собранным, напряжённым до предела, готовым к рывку.       Она не двигалась, ожидая, что он предпримет дальше, тяжело дышала… казалась такой… хрупкой, незначительной, что этот диссонанс между явью и ощущениями сводил с ума.       Вот она, перед ним. Женщина, которую все так долго искали. Та, кто наводила ужас своей жестокостью и изворотливостью. Вот она, из плоти и крови, но не похожа на собственный портрет… А, быть может, и то лишь увековеченная маска, что одна из миллиона?       Как такое возможно? Она ведь всегда была на виду, где-то рядом, лавировала между своими врагами, подслушивала их разговоры, но при этом оставила всех в дураках, включая самого Мальбонте.       — Ты ведь была наложницей Войны… — вспомнил он, стиснув зубы и с подозрением прищурившись.       Женщина, прижатая им к земле, закатила глаза.       — Единственной, кого он ни разу не тронул, о чём теперь жалеет. Но даже не подозревает, насколько тем самым себя обезопасил. Один неверный шаг, и мне бы пришлось вывести его из игры слишком рано.       Мальбонте усмехнулся, не скрывая подобия уважения. Монрейн — ядовитая змея, притаившаяся в корзине с фруктами.       — Если хочешь, чтобы тебя не нашли, спрячься у всех на виду? — он процитировал кого-то из философов родного мира, чьего имени не запомнил, но фраза как нельзя лучше подходила ситуации.       «Латри» выгнула бровь, глядя ему в глаза, охотно кивнула и снова рассмеялась, в этот раз зловеще.       — И тебе хочется знать как, верно? Тёмные материи не пропускают свет. Потому остаются невидимыми, особенно под чужим обличьем. Но я сразу поняла, что мне не скрыться ни в одном из миров, потому что Саншайр станет уничтожать их, а заодно и стирать пространство между ними. И круг всё равно рано или поздно бы замкнулся здесь — на оси всего живого.       Она не позволила ему переварить информацию, резко вскинула руки. Мгновение, и уже Мальбонте оказался опрокинутым на лопатки, а она села на него, оседлала, прижалась небольшой упругой грудью к его торсу, наклонилась так, что фиолетовые пряди коротких, слипшихся от крови волос упали на лоб и скулы.       В ней таилась несметная сила, всепоглощающая, страшная и разрушительная бездна.       Он не мог дать отпор, лишь брезгливо дёрнулся, стоило Царице провести указательным пальцем по его подбородку.       — Освободила меня, чтобы убить? — совершенно безразлично спросил Мальбонте, но его кадык невольно вздрогнул.       — Нет, лишь забрать своё, — пожала она плечами. — Остальное целиком зависит от тебя, — прошептала, разглядывая его, водя кончиком носа по щекам, впитывая запах кожи, забирая обратно сочащуюся через поры энергию. Если возьмёт слишком много, выпьет его без остатка.       — Я уже дал своё слово, но могу повторить, — напомнил он, и она остановилась, отстранилась, хищно облизываясь. Скучающе оглядела мрачную зловонную пещеру.       — Слова — это ветер, Нефилим, а ветер — переменчив.       Что-то в сгущающейся мгле свода привлекло её внимание, заставило насторожиться, нервно прикусить внутреннюю сторону нижней губы, размять ловкие пальцы.       — Зря ты не выбросил кольцо, Мальбонте. Навлёк на меня беду. Саншайр не глуп. Даже после твоего побега он способен выследить, рассчитать примерный маршрут… Поэтому… надо действовать быстро. Игры кончились.