Ангел Преисподней

Жан Кирштейн всегда считал себя нормальным человеком. Не глупым, но и не гением, не слабаком, но и не сильнейшим. В самой полной и известной степени «нормальным» человеком. У него с детства были вполне понятные желания и запросы. Он не отличался кротостью и покорным характером, но и забиякой не был. Мог постоять за себя и за тех, кто был ему дорог. Однажды в четыре года защитил от старших ребят брошенного в подворотне щенка овчарки. Госпожа Кирштейн была неприятно удивлена, когда выйдя из бакалейной лавки, обнаружила своего сына испачканого в грязи, с синяками и ссадинами, которые, впрочем, не мешали ему давить довольную лыбу. Спасённый малыш на его руках благодарно скулил и облизывал Жану лицо. Ему казалось, что он до сих пор отчётливо помнил ужас, что отразился на лице его матушки, когда та увидела какое животное смеет облизывать её ненаглядное чадо. Ещё долгое время после Жан грустил, что мама не позволила ему оставить щенка, сославшись, что от собаки будет много забот. Она напрочь игнорировала все слёзные мольбы Жана, и сейчас он понимал, что правильно делала. В детстве он не мог самостоятельно позаботиться о себе, не говоря уже о другом ребенке. Пусть и не человеческого вида. Отправившись в младшую школу Жан обнаружил, что отличается от других детей – у них были отцы, а с ним всегда возилась одна только мама. Вернувшись домой в первый же день он задал ей самый волнующий и неудобный вопрос в своей жизни. «Где мой папа?». Её рука с половником замерла на полдороги, так не налив в тарелку грибной суп. Она обернулась, всколыхнув два слоя юбок и взглянула на Жана таким взглядом, который он смог истолковать лишь по прошествии многих лет. В нём крылся страх. Луиза Кирштейн не могла признаться, как сильно она боялась услышать от сына этот вопрос. За обедом, вернув своё самообладание, она рассказала Жану, что его отец был офицером военной полиции – хорошим, уважаемым человеком, – и что уехав в столицу расследовать сложное дело погиб в ходе перестрелки с местными бандитами. «Мы не были женаты, не успели обвенчаться» – объяснила Луиза, когда Жан спросил отчего же она тогда не носит на безымянном пальце кольцо, как другие женщины с мужьями. Она обещала однажды свозить Жана в Митрас, на могилу к отцу, и в ту ночь он долго не мог уснуть. Был взволнован до предела, лежа под одеялом он нервно посмеивался, предвкушая свой социальный триумф. Теперь ему будет чем похвастаться перед одноклассниками. Его отец – настоящий офицер! И не какого-то задрыпанного разведкорпуса, а военной полиции! Сыновей офицеров всегда уважают. Посмотрит он на физиономию Джереми Уэйма из соседнего дома, его-то отец работает на водокачке и убирает навоз за грузовыми лошадьми, что вращают огромное водяное колесо. У остальных от зависти просто челюсти по отпадают. Но долгожданного триумфа не последовало. Когда тот самый злосчастный Джереми спросил у Жана как звали его отца, тот сконфуженно замолк, потому что попросту не знал. Мама не сказала, а он так увлекся новостью, что даже не подумал спросить её сам. Увидев замешательство Жана, Джереми, ко всеобщему удивлению не стал насмехаться и подкалывать тоже не стал. Вместо этого скорчил искренне сочувствующую мину и сказал то, что Жан запомнил до конца своих дней. — Нет у тебя отца, дурак. Твоя мама просто не хотела тебя расстраивать, поэтому и соврала. Я слышал от взрослых, что одинокие женщины часто говорят так своим детям, чтобы те не чувствовали себя плохо из-за того, что их матерей когда-то бросили мужчины. Первое, что Жан почувствовал – отрицание. — Ты лжешь! — воскликнул он, но сердце больно колькнула правдивость слов Джереми. Его мама, – его чудесная милая мама, что готовила самую вкусную в мире еду и умела дуть на открытую рану таким образом, что боль мгновенно исчезала, – не могла врать ему про отца. Кто мог солгать, так это Джереми. И он солгал. Точно солгал. Отец Жана офицер, уважаемый человек, и когда он подрастет, то поедет увидеть его могилу. Но чем больше Жан прокручивал в голове эту легенду, тем неправдоподобнее она ему казалось. От боли и обиды хотелось рыдать. — Если кто и лжет, то только твоя мама, — возразила ему Эми Дейн. Красивая малютка Эми, Жан был влюблен в неё вплоть до выпускного четвёртого класса, но в тот момент ему захотелось её убить. Её и Джереми, лишь бы они замолчали и перестали говорить эти ужасные вещи. Жан боялся их слов, потому что начинал им верить против своей воли. Как оказалась, смирится с отсутствием отца не составило Жану огромного труда. Сначала было неприятно в каждой перепалке на перемене выслушивать о «безотцовщине», но Жан обнаружил удивительный способ сбросить полученный негатив. Если наглый собеседник начинал переходить на личности, Жан пускал в ход кулаки. Однажды, ему было лет девять, от силы десять, парень из параллели в ходе перебрасывания оскорблениями посмел высказать ужасную шутку про его маму. Жан напал на придурка, несмотря на то, что тот значительно превосходил его в габаритах. Избил, а потом излил на него поток такой словесной желчи, что сам себе поразился. Плачущий мальчик потом ещё полчаса размазывал по лицу сопли, лепетал что-то не разборчивое, хотя по его тону было ясно, что он сожалеет. Но Жану словесного раскаяния недостаточно. Он пожаловался заведующей школы, заставил обратить должное внимание на воспитание некультурного однокурсника. Задействовать его родителей хотя бы сейчас, если они до этого не уделяли время воспитанию своего сына. Разумеется, в силу своего возраста Жан не мог знать к чему приведет его желание отомстить обидчику матери, но делал всё сознательно. Обдумывая до мелочей. Жан был нормальным человеком, поэтому как все нормальные люди планировал перебраться подальше внутрь стен, чтобы вступить в военную полицию и жить свою безбедную привилегированную жизнь. Он хотел перевезти туда маму, она ведь давно мечтала о своем собственном цветочном саду. Женщине, что подарила ему жизнь, Жан был готов подарить весь мир. Всё, к чему он стремился было отчасти из-за неё, ведь они с мамой – одна команда. С тех пор, как Жан смирился с тем, что отец его подонок каких поискать, он стал неосознанно перенимать на себя роль «мужчины» в семье. Долгое время мама не позволяла. «Ты ещё ребенок, Жанчик, так будь ребёнком, и позволь мне решать свои взрослые проблемы самостоятельно». Но Жан решил помочь ей другим способом – поступил в кадеты. Скромное жалованье, что получал на обучении – почти полностью отправлял матери, оставляя считанные гроши на собственные нужды. Вошёл в десятку лучших. В этом, восемьсот пятидесятом, году должен был давать присягу военной полиции, так как имел на это все права, но вместо комфортной жизни внутри стен получил поле боя. Настоящее. Первое, такое кровавое. Когда пять лет назад титаны проломили стену Мария, Жан не мог уснуть трое суток. Сидел на кровати, плача и трясясь от первобытного страха. Иллюзия безопасности длилась одиннадцать лет его жизни, и он проклинал всех существующих богов за то, что они не могли придержать свою непостижимо жестокую волю до момента его переезда в столицу. Славно было бы, если бы боги вообще не имели воли. Или всё происходящее дело рук человеческих? Кто бы не стоял за новым несчастьем, что обрушилось на голову человечества, Жан их ненавидел. Как эти мерзавцы вообще посмели отравлять ему жизнь? План был идеальным, продуманным до мелочей, вроде распределения первого солдатского жалования и осмотра пригодных для покупки дома земель. Этот план должен был привести Жана к новой жизни. Плача, он сжимал в руках одеяло. Сердце стучало в груди, как бешеное, виски пульсировали, их переодически пронзала такая боль, словно в череп вгоняли гвозди. Ржавые. Жан взвывал от головной боли и судорожно дышал. Воздуха в комнате резко стало не хватать. Он, сметая всё на своём пути, пробрался к окну, оперся на подоконник и толкнул застекленную раму. В Тросте большинство окон открывалось именно наружу, а не во внутрь. Он посмотрел на тихую улицу, на безмятежные огни в доме напротив. Джереми не спит. Наверное тоже взолнован из-за титанов. От одной мысли об этих существах, что теперь стали на сто километров ближе, подбираясь к самым стенам Троста, Жана мутило. Он пытался вдохнуть полной грудью, но вместо этого его вырвало и блевотина, вязкая, с ошмётками непереваренного бифштекса, плюхнулась на мостовую. Завтра ему станет стыдно, но сейчас его совсем не волновало какой из разносчиков газет следующим утром вляпается ботинком в смесь ужина с желудочным соком. Такому дураку даже не скажут, что это к деньгам. Не существует ведь поговорки, которую говорят людям, что наступили на чужую рыготню? Жан поднял глаза к звёздами, на него дунул прохладный ветер и жизнь словно стала ощущаться легче, как свежий воздух, что потоками влился в комнату, изгоняя из неё ночные кошмары. Жан, совсем ещё мальчишка с звонким голосом, худощавым телосложением и ершистыми волосами, смотрел на небо и думал, что если в жестоком мире и есть что-то прекрасное, то оно явно находится не на земле. Иногда, конечно, добрые боги спускают свою благодать на кухню к его матушке, но это лишь в виде исключения. Жан имел все основания считать, что позврослел. Не сказать, что этот процесс изменил его в лучшую сторону, но произошедшую метаморфозу невозможно было игнорировать. Что неприятно удивило его самого, так это осознание, что в какой-то момент он начал чувствовать ужасное раздражения от любой попытки матери проявить к нему заботу. Раньше Жан с удовольствием воспринимал все её ласки, но с возрастом, с тем, как менялось, или вернее будет сказать, ломалось его мышление под натиском давящей окружающей обстановки, все эти нежности со стороны матери казались неуместными. Слишком детскими, слишком несерьезными, слишком постыдными. Жан продолжал отправлять маме деньги, но письма сократились до пары строк. Привет, я в порядке, все по старому. Тогда как мама писала ему практически каждый день, в подробностях расписывая о самых рутинных и скучных событиях в жизни, где вдруг не стало любимого сыночка. Жану было стыдно за отсутствие желания дочитывать письма матери до конца. Её забота душила, как прочная удавка. И всё, что Жану хотелось – поскорее сбросить её, освободиться. Но из уважения, или из любви, он заставлял себя читать всё до последнего слова, забивая голову одними и теми же сплетнями, похождениями знакомых людей, что на таком расстоянии, да и ещё и в письмах стали превращаться в литературных героев. После окончания обязательной процедуры прочтения, Жан с облегчением откладывал листы, запечатывая их в разорванный конверт и бросая в ящик. Периодически он сжигал все её письма. Когда их накапливалось слишком много, и они переставали влазить в ящик. Хорошее оправдание, ибо на самом деле ему хотелось сжечь каждое письмо, даже не открывая его. Сейчас, в этот момент, прижимаясь спиной к стене такого хлипкого под натиском чудовищ здания, Жан сожалел о своем поведении. Хотел увидеть маму, хотя бы на мгновение, чтобы она подержала его за руку, когда он будет умирать, раздавленный или сожранный заживо. Много ли стоит храбрость человека, если в момент смерти его мысли всегда возвращаются к лику матери? Жан думал, что немного. Он был нормальным человеком. И конечно, он боялся умереть. Мозг отчаянно вбрасывал в сознание Жана обрывки воспоминаний сегодняшнего дня. Трост, утопающий в пепельном свете пасмурного дня, будто бы застыл под давлением вселенского ужаса. Вдалеке, очевидно в селении сразу за стеной Роза, раздавался ритмичный колокольный звон. Воздух, пропитанный пылью разрушенных домов, смешивался с запахом крови и пота — резким, металлическим и почти удушающим. Жан стоял на крыше одного из уцелевших зданий, крепко сжимая окровавленную рукоять клинка. Его сердце бешено колотилось, а в висках пульсировала мысль: «Я не хочу умирать. Не здесь. Не так». Внизу улицы кишели титаны — огромные, безликие, — воплощение вселенского хаоса. Они двигались медленно, хищники, играющие со своей добычей. Один из них — особенно высокий, с отсутствующей кожей, открывающей обнаженные мышцы, — шагал прямо в сторону группы новобранцев. Его глаза, пустые и безразличные, врезались в сознание Жана, заставляя его почувствовать себя меньше песчинки. Вдруг раздался душераздирающий крик, и Жан увидел, как одного из солдат схватили. Шум треска костей и хруст плоти эхом разнесся по улице, заполняя не только его слух, но и всё естество. Страх проникал в каждую клетку тела, парализуя движение. Но Жан не мог позволить себе стоять на месте. Он бросил взгляд на своих товарищей. Конни что-то кричал, его лицо было искажено отчаянием. Саша, стиснув зубы, пыталась встать в позу, и взять клинки, но руки дрожали. Где-то рядом вспыхнул снаряд газа, и чья-то фигура рухнула вниз, не успев зацепиться за здание. Жан сделал глубокий вдох — горло сдавило вкусом горечи и гари. «Если остановлюсь, то стану следующим». Он скомандовал им всем двигаться к башне, когда запасы газа подошли к концу. Взял на себя смелость. Идиот. Он рванул вперед, активировав УПМ, и воздух прорезали тросы, вонзившись в ближайшую стену. Ветер хлестал лицо, и на мгновение ад под ногами исчез. Но когда Жан вновь оказался над улицей, в глаза ударила сцена невообразимого ужаса: титан в несколько укусов разделывал тело их инструктора. Отчаянные крики жертв переплетались с животным рыком чудовищ, заполняя каждую секунду, заставляя желать глухоты. Его руки дрожали, а сердце сжималось от ужаса. Жан не мог перестать думать, что может стать следующим. Он чувствовал, как холодный пот стекает по спине, одежда липнет к телу, а оттуда доносится резкий запах — смесь страха, крови и масла для смазки УПМ. Его разум разрывался между отчаянной надеждой и реальностью, которая медленно, но верно сминала каждого из них. Внезапно рядом с ним пролетела Микаса, быстро, словно вихрь. Вернулась, присоединившись к ним из арьергардной группы, в которую была распределена командующими. Её лицо оставалось бесстрастным, даже когда она врезалась в шею титана, высекая фонтан пара и крови. Жан не мог понять, что удерживает её на плаву — сила или ярость. Его собственные ноги казались ватными, но он знал: выбора нет. Это была не битва за Трост. Это была битва за их выживание, за последний вдох в этом аду. И если Микаса демонстрировала силу, то ему нужно было проявить решимость. Чудом они добрались до штаба. Хотя, нет, неправильная формулировка. Жан видел, сколько кадетов не смогло долететь до башни. Ценой своих жизней они выиграли время для товарищей, подталкивая их к спасительной черте. Жан не мог понять, в какой момент стал рассуждать настолько цинично. Разум перестал нормально функционировать примерно в тот момент, когда тело пятнадцатиметровой громадины рухнуло посреди проспекта и среди клуб пара появилось тело Эрена Йегера. Что чёртов смертник забыл в затылке титана? Жан последовал сразу за Микасой, когда та бросилась с крыши вниз, приземляясь на тело разлагающегося гиганта. Он видел, как плавно покачнулось стройное тело Эрена, высвобождаясь из красных титаньих мышц. Видел, как два часа спустя приоткрылись его бирюзовые глаза, а голос, хриплый, и шепчущий: «Убью... Всех уничтожу...» оборвался на полуслове, стоило ему увидеть искаженные страхом лица товарищей. Если бы Жана спросили, как он оказался внутри стен, он бы ни за что не вспомнил. Это событие полностью выпало из памяти, столько потрясений случилось за день. Но он отлично помнил, как вновь оказался в зоне смертельной опасности. Помнил речь коменданта Пиксиса. Лысый старик с густыми седыми усами вещал с высоты стены таким громким голосом, что отпадала всякая необходимость в каких-либо усилителях звука. И вещи он говорил очень страшные. Жану хотелось убежать, забиться в угол, чтобы больше никто не смел указывать ему идти на смерть. Он не хотел. Не видел смысла. Не собирался рисковать самым ценным, что у него было, ради горстки безумцев из верхушки военного командования, что слепо следуют своим безумным идеям. Это не его судьба. Он хотел мирной тихой жизни, с красивой женой, и, возможно, очаровательным ребёнком, что будет расти в абсолютной любви и понимании со стороны родителей. Каждый раз при мыслях о будущей жене, воображение Жана неизменно рисовала образ высокой черноволосой Микасы Аккерман. Сейчас она не обращает на него внимание, но через каких-то десять лет он станет уважаемым джентельменом, офицером военной полиции. Быть может, тогда она одумается и примет предложение, которое он пока что сделал ей только в своих мечтах. Не целый век же ей гонятся за этим смертником? Жан грезил прекрасной квартирой в девять комнат, что выходила бы окнами на главную площадь столицы. Представлял, как будет работать в дорого обставленном кабинете, а свободные часы проводить за живописью, размышляя, вспоминая... Оглушительный грохот чуть не заставил Жана заорать благим матом, но он вовремя зажал рот рукой и зажмурился. Звук вернул его в реальность, на землю, на улицы родного города, в котором он с большой вероятностью сегодня будет похоронен заживо. Как же так получилось, что он прячется за чьей-то столешницей, вместо того, чтобы быть на поле боя? Очень просто. Жан не успел понять, что произошло. Всё случилось быстро. УПМ сломался — один резкий щелчок, и сила, что двигала его тело по воздуху, исчезла. Жан почувствовал, как теряет контроль, и всё вокруг стало страшно далёким. Без всякого предупреждения свыше он рухнул вниз. Сначала появилась боль — пронзила его, словно молния, и всё тело обмякло. Он падал, не успевая осознавать, что происходит. Земля встретила его жёстко, брусчатка не щадила мышечные ткани, неумолимо расправлялась с костями. Удар был такой силы, что его сознание на мгновение помутилось. Тело не реагировало больше минуты. Время превратилось в тягучую карамель, вроде той, что делала мама, когда он в детстве умолял приготовить ему леденцы. Ничего не осталось. Лишь жгучая боль в груди и спине. Жан не мог понять, что именно сломано — его тело или рассудок. Может быть всё вместе? Боль не давала мыслям собраться, не было ни силы, ни дыхания. Легкие защемило болезненной судорогой. Жан ощутил, как его сознание затягивает туман, и земля под ним стала слишком холодной. Всё, что он слышал было его дыханием, тяжёлым и прерывистым, биение сердца, и свист нарушенного кровеносного давления в ушах. Пытаясь прийти в себя, он предпринял жалкую попытку двинуться. Но вместо того, чтобы встать, тело снова обрушилось, и Жан, обессиленный, сдирая кожу на локтях, отполз в тень ближайшего здания. На каждое новое желание сделать лишнее движение рукой или ногой тело откликалось очередным укусом боли. Его ладони скользили по грязной, холодной мостовой, оставляя следы крови. Каждый вдох, сделанный с трудом, саднил, будто порез, рассекающий внутреннюю плоть. Он не мог остановиться, потому что не мог скрыться от всепоглощающего чувства страха. Жан добрался до угла здания, припал к стене, и тут, зажмурив глаза, замер. Боль, сковавшая всё его тело, не отпускала, но ещё сильнее сжигал ужас. Осознание того, что он здесь, один, не успеет сделать ничего, чтобы отсрочить свою смерть даже на пять жалких минут. Без УПМ ему не на что надеяться. Страх, что титаны бродят где-то рядом, что смерть, может быть, уже неотвратима, сводил с ума. Адреналин бурлил в его венах, тело дрожало от напряжения. Мозг не мог справиться с этим кошмаром, заставляющим сердце Жана биться быстрее и быстрее. С каждой секундой, с каждым вдохом он ощущал, как безысходность удавом сдавливает его ещё сильнее. Его пальцы, покрытые кровью, сжимались в кулаки, но даже этот жест был болезненным. Он попытался отогнать мысли о громадных людоедах, о смерти, о том, что его жизнь висит на волоске и запросто может закончиться здесь, среди этих руин. Это мой дом. Руины. Это. Мой. Дом. Он сел, зажмурив глаза, пытаясь не думать, не чувствовать. Но не мог. И в этот момент, между сильными ударами сердца и адским страхом, Жан понял, что тишина, плотным одеялом накрывшая Трост, внушала ему мысли о конце. Жан отыскал поблизости дверь, которую хозяева, убегая в спешке, забыли запереть. Ввалился в чей-то дом с грацией, которую мог переплюнуть разве что только мешок с картошкой, и, сгибаясь от боли, побрел вглубь комнат. Правило четырёх стен. Правило четырёх стен. «Если вы оказались на открытой местности с титаном без оружия и УПМ, вам долго не прожить. Но если горите желанием оттянуть неизбежное, постарайтесь отыскать хорошее место для укрытия. Дерево, дом, нора. Что угодно, главное, чтобы там было темно. Забейтесь внутрь и поработайте с дыханием, успокойте своё сердцебиение, сведите его до минимальной активности. Вы должны залечь на дно до тех пор, пока опасность не минует». Жан был послушным учеником, когда тема урока касалась жизни и смерти. Он нашёл укромный коридор и упал на пол, думая, что никакая постель не могла быть удобнее деревянных половиц, здесь, сейчас, в этом доме. Жан лежал долго, ждал, пока боль отпустит конечности. После сёл, оперевшись на стену и стараясь контролировать сбитое дыхание. По улице шагал десятиметровый титан, Жан увидел его массивную тень на улице, когда выглянул из своего убежища и взглянув в окно через всю гостиную. Титан двигался медленно, не спеша, но каждый шаг, каждое его движения били ударами молота по земле. Сначала Жан заметил лишь его силуэт, разворачивающийся на фоне разрушенного города. Но, когда титан приблизился, всё вокруг оказалось заполнено его грохотом. Жан застыл. Сердце ушло в пятки, и воздух, казавшийся до этого таким тяжёлым и вонючим, вдруг стал невыносимо густым. Дыхание, сведённое на минимум, прекратилось вовсе. Когда титан замер напротив окна, Жан почувствовал, что его внутренности сжались от страха. Кожа титана была серой, местами растерзанной, она отваливалась струпьями, а под ней виднелись гладкие мышцы. Каждый его шаг был глухим, вибрирующим звуком, что содрогал основание дома. Жан услышал, как трещат камни мостовой, когда титан ступил в очередной раз. «Он не должен учуять меня... Он не должен понять, что я прячусь внутри». Адреналин убивал Жана, но тело не слушалось, не могло реагировать. Даже его мысли потеряли чёткость, всё слилось в один поток страха и отчаяния. Жан, еле шевелясь, ощутил, как его тело теряет последние силы, а разум, наполненный паникой, едва успевал следить за происходящим. Всё вокруг стало для него будто туманным кошмаром, и он едва осознавал, что делает. Сил хватало лишь на одно: отползти, прячась от чудовища, которое могло его раздавить одним шагом, если бы знало о маленьком хрупком укрытии, что преданно хранило иллюзию безопасности. Жан больше не мог смотреть на движение титана по улице. Пальцы скользили по шершавым половицам, он подтягивал своё тело к безопасному углу. Стены дрожали от грохота, фундамент под домом всё ещё продолжал вибрировать от шагов титана, а Жан снова упал на пол, не в силах продолжать свою борьбу. Внутри коридора было темно, но Жан не мог сосредоточиться на деталях — его глаза терялись в этой полутьме, а внимание мысленно было приковано к тому, что происходило снаружи. «Нужно совладать с дрожью». Жан прижался к стене, поджал колени к груди, руки вокруг обвил вокруг них. Это был единственный способ хоть немного контролировать себя. Нервное возбуждение после перенесённой опасности рвалось наружу, и Жан сдерживал истерический хрип, чтобы не выдать себя. Он ощущал, как холод пробегает по спине, как мышцы затекают от напряжения. В животе узлом скрутилась боль. Внутри дома было тихо. Слишком тихо. Жан пытался поймать хоть какие-то звуки, чтобы убедиться, что титан прошёл и не стоит рядом. Он слышал лишь свои тяжёлые, прерывистые вдохи и стук сердца, который отдавался в ушах. Запах старой древесины, пыли и сырости смешивался с едким ароматом крови, что всё ещё стояла в носу. Он снова зажмурил глаза, пытаясь отключиться от этого ужаса, который рвал его изнутри. Но его тело не могло успокоиться. Каждый звук снаружи заставлял его вздрагивать. Он чувствовал, адреналин ещё теплится в крови, вызывая дрожь, заставляя его мускулы напрягаться, готовые к бегству, но Жан знал: ему нет смысла убегать. Он не сможет скрыться даже от самого слабого титана. Он не сможет выжить. Без УПМ в сложившихся условиях – он труп. Жан сидел, зажмурив глаза, сжимая зубы, чтобы не кричать. Оставалось только одно: затаиться в этом доме, надеясь, что его не заметят. Тот ужас, что царил за стенами, постепенно топил его сознание в кроваво-алом мареве из воплей, хруста ломающихся костей и тревожного звона колоколов. Жан прекрасно понимал, что это может быть его концом, смирился с смертью. Но искренне не мог представить, как продолжит жить, зная, что титаны никула не исчезли. Он просто не сможет, не выдержит, сломается. Каждая секунда в укрытии тянулась как вечность, и все его мысли крутились вокруг одного — он не должен издавать ни единого звука. Внезапно Жан услышал их. Сначала слабые, едва уловимые звуки — где-то на улице, за стенами этого дома. Это был не обычный шум, не шаги титана, а нечто другое, что заставило его кровь застыть. Он приоткрыл глаза и вслушался. Раздался страшный, глухой крик, затянувшийся и искажённый, полный безысходности и боли. Крик, от которого волосы на затылке встали дыбом. Человек. Это был человеческий крик. Он услышал, как кто-то из последних сил пытался бороться, кричал, звуком отчаяния прося помощи… и внезапно наступила тишина. Тишина, которая поглотила всё, как пелена. Через мгновение последовал ужасный, воистину нечеловеческий звук. Это был звук смерти. Звук титана, который разрывает плоть и кости. Жан закрыл глаза, зажимая уши, но звук продолжал преследовать его. Хруст и рваный шум разрываемого тела не могли не доноситься до него. Это было похоже на то, как мясо кролика в дикой природе поддавались зубам дикого животного. Сначала тяжёлые, отрывающиеся куски, затем — жевание, и, наконец, глотание, ибо смерть в уродливом гиперболизированном обличье поглощала всё вокруг. Жан знал, что происходило. Это был конец для того человека, для тысяч таких же несчастных, как он. Секунды тянулись как вечность, живот свёртывается от страха, а сердце сжимается, с каждым моментом теряя жизненную силу. Он сидел в тёмном углу дома, его сознание уходило в сторону отчаяния. Его тело было как в ловушке, каждый шорох снаружи мог означать ещё одну смертельную опасность. Но этот звук… этот звук был для него ужасным напоминанием, что титаны не жалуют слабых. Взгляд, который он ещё мог бы отправить в этот мир не видел никаких вариантов спасения. Он просто знал: если титаны дойдут до него, это будет именно так — как тот последний крик. Слышать его, прячась в укрытии, было даже хуже, чем встретиться с жестоким зрелищем расправы воочию. Напоминало о собственной трусости, ничтожности. Стыда не было, Жана просто медленно подтачивало угнетающее чувство собственной беспомощности. Голова сделалась ватной от пережитого ужаса. Жан пытался не думать о том, что произошло с тем человеком, последний крик которого эхом отзывался в его голове. Но, несмотря на усилия, мысли всё равно возвращались к тому, что он только что услышал. Жан знал, что не может оставаться в укрытии слишком долго. Жан вынырнул из своих мыслей, его взгляд упал на улицу через трещины в дверях. Из-за угла, на развороченной мостовой, он увидел невообразимое: нижняя половина тела убитого человека валялась нетронутая. Сильный, тяжёлый запах крови наполнил воздух. Казалось, до этого Жан не замечал его, а стоило ему заприметить алую лужу под убитым, как густой аромат крови вновь заполонил ноздри. Печальная картина предстала взору: измученные останки, почти неузнаваемые, истекали кровью, образуя вокруг беспорядочный след из алой смеси раздавленных костей. Язык присох к нёбу, а слюна в раз исчезла из ротовой полости. Но хуже всего было то, что взгляд Жана неминуемо упал на нечто другое — на УПМ, что было приковано ремнями к бедрам покойника. Металлическая часть было всё ещё целой, не повреждённой, покрытой незначительными вмятинами и пятнами крови. Его глаза на мгновение зацепились за это спасение. Это было не просто оружие. Это был шанс. В груди затеплилась надежда, по венам прошёл ободряющий разряд. Жан жаждал обрести свободу, и одновременно боялся. Это УПМ могло бы спасти его — оно могло бы дать ему шанс выжить, вернуться в бой, снова почувствовать контроль над своей жизнью. Но для этого нужно было добраться до него, а расстояние до оружия вмещало в себя все сто процентов смертельного риска. Титан шагал всё ближе, его тяжёлые, глухие шаги казались всё более громкими, почти оглушающими. Жан стиснул зубы, в его голове пронеслись мысленные сигналы тревоги. Назад. У тебя не получится. Жан качнул головой, прогоняя эти мысли прочь. Он знал, что если не воспользуется этой возможностью, другой может просто не быть. Ему нужно было решаться. «Сейчас или никогда». Пальцы вернулись к поясу, отстёгивая неисправное УПМ. Жан бросил его там, где сидел, и почувствовав физическое облегчение, подполз к выходу из коридора. Жан зажал рот, чтобы не выдать ни единого звука. В его ушах гудел страх, но он не мог позволить себе стоять даже минуту. Титан продолжал шагать, его гулкие шаги приближались с каждым мгновением, заставляя землю содрогаться под ним. Сердце бешено колотилось в груди, будто пытаясь вырваться наружу, но внимание Жана было приковано к цели — к оружию. Он сделал первый шаг. Вышел из укрытия, пересёк гостинную, толкнул дверь. Не хотел смотреть в сторону приближающейся угрозы. В его голове не было ни одной другой мысли, кроме как успеть добежать до УПМ. Жан знал, что должен добраться до оружия, и чем быстрее он это сделает — тем больше выиграет шансов на выживание. Титан шагал всё ближе, но Жан бежал, не останавливаясь, каждый рывок вперёд был рваным, беспорядочным. Он пробирался через обломки чьих-то домов, стен и крыш, которыми теперь были усеяны улицы, и вот — оружие оказалось перед ним. УПМ лежало прямо на мостовой. Это было чудо. Это было его спасение. Жан не собирался обращать внимание на тело с порванными внутренностями, что шло дополнительным комплектом к устройству, что способно спасти ему жизнь. Жан ступил в лужу человеческой крови. Его пальцы, дрожащие от страха и напряжения, приблизились к поясу. Он не мог медлить, не мог позволить себе ошибок. Ему пришлось толкнуть труп, чтобы вытянуть кожаный ремень. Он сделал это быстро, без замедлений, подавляя рвотные позывы от такого количества крови. Наконец у него удалось подцепить УПМ к собственной форме, закрепить поясной ремень фиксирующими. Всё его тело было охвачено одной единственной и теперь вполне реальной целью — выжить. Кровь застыла в венах, когда он услышал очередной шаг титана. Но теперь оружие было у него. Жан быстро поднял клинки, почувствовав, как адреналин разрывает его, заставляя двигаться, как никогда раньше. Он был готов. Готов к тому, что предстояло пережить, несмотря на то, что его боевые мечи против титана такого класса выглядели не опаснее зубочисток. — Эй, балда! — Это Конни. — Чего ты стоишь там, как вкопанный, забирайся скорей на крышу! Жан вскинул глаза туда, откуда звучал голос Конни. Солнечные лучи ударили ему в лицо, и он невольно прищурился, ощутив реальную боль от яркого света, проникающего в глаза. Этот бритоголовый идиот был прав, ему нужно убраться с улицы. Но не успел Жан ступить и шага, как титан, до этого спокойно шагающий в его сторону, вдруг помчался на него галопом. В ту же секунду, повинуясь какому-то странному инстинкту, с противоположной улицы, что врезалась в эту под углом в девяносто градусов, к Жану устремились ещё два титана. Он оказался в заточении, страх так сильно сковал его существо, что Жан перестал дышать. Он начал машинально пятится назад, понимая, что тридцать его шагов титан преодолевает в мгновение ока. Если не сожрут, то раздавят. Тело Жана не двигалось, как бы не хотел он сейчас использовать остатки газа в баллонах и рвануть куда подальше. Он застыл, мысленно смиряясь со своей смертью.

***

Смятение и концентрация были компасами Микасы. Каждая мысль, словно натянутая до предела струна, звенела об одном: защити его, не дай упасть, не позволь сломаться на полпути. Эрен — последний шанс, единственная надежда. Его дьявольские глаза сверкали зеленым в тени глубоко посаженных глазниц. Медленно шагающий силуэт титана был в глазах Микасы одновременно и чудовищем, и святыней. Сердце содрогалась при взгляде на его свирепое лицо, но если бы кто-то чужой посмел обнажить клинок с целью ранить, Микаса, не задумываясь, изрубила бы мерзавца на куски. Его усилие — её долг. Каждый размах обоюдоострых клинков, каждый прыжок, сопровождающийся звуком уходящего в плоть лезвия — всё это было частью её тихого, но отчаянного гимна выживания. Мир не щадит проигравших, поэтому Микаса ставила на кон все, намереваясь выиграть. Когда следующий титан, уродливый, безмозглый, слишком быстро двинулся к Эрену, Микаса только закончила расправляться с другим чудищем, представляющим опасность. Её дыхание сбилось. Успеет ли? Но удар, сразивший титана наповал, быстрый, решительный, принадлежал не ей. Он пришёл оттуда, откуда она меньше всего ожидала — с небес. Человек, чей силуэт был острым, как блеск его клинков, поднялся над телом павшего титана и взглянул на Микасу. Капитан Леви Аккерман. Его движение было почти неуловимо — отточенный прыжок, мгновенный удар, идеальная точка атаки. Титан рухнул, как сломанный механизм. За капитаном последовала другая фигура, тонкая, но уверенная. Девушка, следовавшая за капитаном, словно его тень. Взмах её клинков означал смерть ещё одного титана. — Ну и что за чертовщина здесь происходит? — бросил Леви, даже не глядя на Микасу, пока стирал кровь с клинков быстрым, почти машинальным движением. Микаса стянула шарф к подбородку, чтобы восстановить дыхание. — Наш товарищ, — она указала рукой, в которой был зажат меч, на исполинскую фигуру шагающего с валуном на плечах титана, — был призван комендантом Пиксисом, дабы заделать прорыв во внешней стене! Моя задача защищать его от нападения титанов помельче. Аккерман и его подручная переглянулись. Микаса подумала, что всё сказанное ею они воспримут с серьёзностью зрителей, что наблюдают юмористическую пантомиму, но на их лицах не отразилось практически ничего. — Что ж, этот прорыв — ваша проблема. Наша — убрать остатки титанов. Риверс, за мной, — приказ прозвучал безапелляционно и не требовал подтверждения. Риверс поспешила за капитаном вглубь города. Микаса глянула вслед им обоим — капитану и его тени, на мгновение ощутив странное, почти забытое чувство: не одиночество, но понимание, что они — иные. И что, возможно, ей таки придется стать одной из них. Но всё это — потом. Сейчас есть только Эрен. Титан, валун, и испаряющаяся кровь, капающая с её клинков, как последний отсчёт времени в песочных часах. Не прошло и минуты с появления капитана и его тени, как на помощь Микасе пришли другие разведчики, расчищая путь для Эрена.

***

Дэниель Риверс стояла, сохраняя ровное дыхание. Клинки спрятала в тяжёлые ножны. Взгляд был прикован к огромной фигуре титана Эрена. Его шаги казались медленными, словно каждая нога была отлита из свинца, но он двигался, несмотря ни на что, придавленный весом гигантского каменного осколка. Когда валун наконец грохнулся на место, закрыв собой зияющую брешь в стене, Риверс почувствовала странную смесь облегчения и пустоты. Она не могла сказать, что именно её потрясло больше: сам подвиг человека-титана или то, что он выглядел почти... человеческим в своей решительности. «Он смог», — мелькнула мысль, и вместе с ней голову накрыла тень сомнений. Удивительно это или пугающе? Леви по левую сторону от неё точно также не отводил глаз от человека, скрытого в теле титана. — Надо же, чего только не случается в этом мире. Его лицо как обычно было лишено всяких деструктивно влияющих на психику эмоций. Но в суженной черноте зрачков застыла напряжённость, едва заметное оледенение, как следствие тех мыслей, которые он тщательно скрывал внутри от себя. Для него произошедшее не более чем работа. Цель достигнута. Титан, наклонив массивное тело, не бездумно бросил валун, а положил с той нежностью, с которой мать ложит в колыбельку своё новорожденное дитя. Благодаря чуду, бесовщине, мутациям, на руках человечества оказался такой жирный козырь. Леви ещё не до конца осознавал, как такое возможно, но понимал, что очень скоро ему понадобится ужиться с этой мыслью довольно тесно. Да и главное было то, что стараниями человека-титана прорыв был закрыт. — Ты удивлена? — спросил Леви будничным тоном, бросив короткий взгляд на Риверс. Она перевела дух, глядя на дымящийся пар от тела Эрена, что стремительно начинало разлагаться. — Скорее впечатлена, — ответила Риверс. Голос звучал тише, чем ей того хотелось бы. Леви кивнул, не сводя глаз с титана, как хищник, что не забывает о возможной угрозе, даже если та мертвым грузом лежит на земле. — Впечатление — опасная штука. Не позволяй ему обмануть себя. Его слова звучали жестоко, как всегда, но были правдой. Для него вся жизнь была уроком. Для Дэниель — укором с его стороны, который она всегда замечала. И всё же, в этот момент, на фоне дыма и пепла, их взгляды пересеклись. Оба понимали: валун упал на нужное место, но война за жизнь только начиналась.

***

Дэниель Риверс двигалась по развалинам города, в котором прожила последние четыре года своей жизни. Лучшие четыре года в своей жизни. В этом городе она если и не нашла себя полностью, то обрела хотя бы какую-то часть ключевых знаний, формирующих её личность. Здесь были люди, с которыми она связала свою жизнь не только профессиональными узами, и смотреть на разрушение Троста было физически больно. Теперь она хотя бы отчасти понимала чувства жителей Сигансины. По скудным сведениям, что получил командующий как раз в разгар пятьдесят шестой экспедиции за стены, стало известно, что Колоссальный и Бронированый титан вновь появились, словно из ниоткуда. Среди бела дня. Об этом доложил отряд кадетов, что чистили пушки на вершине внешней стены, солдаты гарнизона. Об этом свидетельствовали трупы людей, придавленных стенами собственных домов. Тела несчастных растягивали голодные уличные псы, Дэни видела их наполненные трупным мясом животы, но старалась не задерживать внимание. Приказ был чётким: зачистить сектор. Титаны шатались между руинами, их диспропорциональные силуэты отбрасывали длинные тени в вечернем свете дня, который сделался слишком долгим. Каждое движение Риверс было тщательно выверено, каждое убийство — холодно и эффективно, как часть заранее отрепетированного танца. Она распоряжалась своим временем рационально, старания на тренировках преобразовывались в сочетания силы и разума на поле боя. Риверс слышала, что о ней говорили товарищи. «Обладай эта девчонка силой Аккерманов, ей бы не было равных». Дэни с грустью осознавала, что ей никогда не стать незаменимой, и равные её силе найдутся всегда. «Выше своей головы не прыгнешь» — всегда говорил ей отец. Дэни злилась на него в детстве, и сейчас тоже злилась, но уже не на отца, а на собственную слабость. — Если хочешь совершенствоваться в своих навыках, прекрати гонятся за Леви, — посоветовала ей однажды Ханджи. — Есть она древняя легенда про парня, что сконструировал себе восковые крылья, поскольку до усрачки хотел летать. Но он слишком воодушевился, стоило ему взлететь. Аномальная близость к солнцу расплавила его крылья и он рухнул вниз, разбившись на смерть. — Он бы не смог подлететь так близко к солнцу, никто не может, — буркнула Дэни. — Суть не в том, — неумолимо сказала Ханджи. — А в том, что я не хочу, чтобы ты обожглась. Грубо говоря, Ханджи перефразировала слова, сказанные её отцом лет так десять назад. Но Дэни к ним прислушалась. Она нашла себе учителя среди простых смертных, и на протяжении последних двух лет тренировалась в компании Майка Захариаса. Леви отнёсся к этому спокойно, но Дэни уже научилась различать самые микроскопические изменения его настроения, поэтому знала, что он недоволен. А когда этот человек вообще бывает доволен? Тренироваться с Майком Дэни, неожиданно, понравилось. Она быстро привыкла к его немногословности, ей нравилось, что он ставил перед ней определенные задачи, но не требовал невыполнимого. Относился с должным уважением, что порождало взаимное уважение к его персоне со стороны Дэни. Майк обучил её многим техникам, которые сам почерпнул из документальной книги, что называлась «Стили Боя». На удивление Дэни половина листов в ней оставалось пустыми. — Каждый из разведчиков, если он чего-то добился на военном поприще может записать свои личные наблюдения и секреты тактики прямо сюда, — объяснил Майк. Большее количество исписанных страниц, содержащих уйму полезной информации были подписаны неизвестным автором. Вернее, когда-то он был известен, и даже весьма, но его имя теперь было вырезано с педантичной точностью, скрывая личность воистину гениального разведчика. С Майком Дэни научилась большинству тех приемов, которые боялась практиковать с капитаном Леви, ибо несмотря на свой невысокий рост он был очень опасным противником. Первое время Майк пугал её, Дэни понятия не имела, как выходить победительницей из боя с таким большим мужчиной. Все в нём было для неё неудобным, и если с ролью ассистентки Дэни справлялась неплохо, то когда дело доходило до активного участия в выполнении приема, она просто терялась. Её пальцы не сходились в обхвате его запястий, у неё не хватало проворности, силы, ума... Дэни начинала паниковать. Но Майк знал, что нужно сделать, чтобы по итогу всё вышло правильно. И он щедро делился этими знаниями с Дэни, иногда направляя её словами, иногда действиями подсказывая, куда лучше ступить, как занести руку и под каким углом атаковать. После каждой тренировки Дэни смотрела на него с немой благодарностью. Их совместное времяпрепровождение не оставляло практически никаких болезненных следов на её теле, но она извлекала из него максимум пользы. До кадетского училища Дэни никогда не видела, чтобы мужчины оголяли свой торс выше закатанных до локтей рукавов. Но за целый год, проведённый в обществе потных, рыгающих и издающих разные непристойные звуки парней она в принципе забыла о том, как краснеть при виде полуголых представителей противоположного пола. Однажды, когда на тренировке было жарко и инструктор позволил кадетам снять лишнюю одежду, она позволила себе покраснеть, глядя на своего партнера по бою, и её ещё полгода дразнили гомиком. А Дэни, к своему ужасу, даже не могла понять, что означает это слово, произнесенное в унисон нарочито мерзкими голосами. Поэтому Дэни не смутило, когда Майк стянул безрукавку и продолжил заниматься с гантелями так. Глядя на его широкую спину, где под загорелой кожей буграми переливались мышцы, Дэни подумала, что капитан Леви такого бы никогда себе не позволил. Во всяком случае, при ней. Он, как и светская часть мужчин, с которой она была знакома большую часть своей жизни, предпочитал соблюдать приличия и не смущать дам. От одной мысли, что капитан может когда-то снять при ней рубашку её бросало в лихорадочный пот. В зале часто было жарко, а даже если и не было, то становилось в последствии. Дэни легко расставалась с прилипающей к спине майкой, оставалась в топе и продолжала работать над своим телом. Без лишних тряпок это было делать в разы приятнее. Дэни было сложно набирать мышечную массу из-за строения тела, но под кураторством Майка она увидела результаты усердных тренировок уже спустя три месяца. Руки перестали выглядеть как бесполезные плети, на них тонкими линиями вырисовывались мускулы. На плоском животе приступил заметный мышечный рельеф, ровная спина даже визуально стала выглядеть крепче. Дэни приходила в восторг, крутясь перед зеркалом, и рассматривая себя со всех сторон, но тушевалась, стоило кому-то из домашних застать её за этим занятием. И все-таки, она осталась довольна. В благодарность за бескорыстную помощь Дэни провела целое исследование, чтобы узнать, когда у Майка день рождения, вычислила все продукты, на которые у того могла проявится аллергическая реакция и испекла ему торт. Не без помощи капитана Леви, конечно, но нужно было отдать конечному результату должное. Торт понравился всем немногочисленным гостям, которые собрались у Майка отметить этот знаменательный день. Ведь не всем удаётся дожить до годовщины собственного рождения, а отпраздновать дату с тортом вообще настоящая роскошь. На очередном витке маршрута Дэни улышала крик. Не истерический вопль, каким обычно сопровождались гибель или ужас, а сдержанный, полный ярости. Её взгляд быстро нашёл источник: кадет с бритой головой стоял на крыше, глядя куда-то вниз и махая руками с зажатыми в них клинками. Приблизившись, Дэни увидела, кому предназначались эти крики. Второй парень стоял на узкой улочке, окружённый обломками, а прямо на него на всех парах мчался титан. Огромный, с массивными руками и лицом, перекошенным гротескной улыбкой. Парень даже не пытался оказать сопротивление, страх парализовал его. Титан потянулся к нему, его пальцы сжались, готовые раздавить добычу, словно хрупкую игрушку. Риверс не раздумывала. Взмах — и тросы её снаряжения устремились к ближайшему зданию. Она резко поднялась в воздух, затем, используя инерцию, рванула вниз, направляя клинки точно в шею титана. Её удары были быстрыми, точными. Первый рассёк плоть, второй, парралельный, добил чудовище. Титан рухнул, второй, что ринулся с противоположной улицы, споткнулся о тело мёртвого собрата и влетел в здание, разгромив его, но Дэни не позволил им раздавить испуганного кадета. Ловким движением она ухватила незнакомца за поясной ремень снаряжения, рывком подняв его в воздух. Руки напряглись от усилия, но она удержала парня, направив тросы вверх, чтобы приземлиться на крышу ближайшего дома. Там, в безопасной зоне, Риверс бережно опустила спасенного на глиняную черепицу. Внезапно в голове вспыхнуло воспоминание. Все крыши в Тросте похожи друг на друга, но эта напомнила ей о ночи, когда она подобрала из водостока Чертовку. Парень рухнул на колени, хватая ртом воздух, глаза его всё ещё были расширены, а лицо сохраняло мертвенно-бледный оттенок. Светло-каштановые волосы короткими прядями прилипли к взмокшему лбу, руки дрожали от пережитого потрясения. Дэни быстро осмотрелась, чтобы убедиться, что поблизости больше нет угроз. — Жив? — коротко спросила она, убирая один из клинков в ножны. — Да… Я… Да, — выдавил парень, хотя его голос дрожал, словно листья на ветру. Дэни присела рядом, пытаясь разглядеть его лицо. «Точно кадет», — решила она. На эмблеме его формы виднелись два скрещенных клинка, да и по виду он был очень юн. Слишком зелёный для такого ада. «И кто вас таких сюда засунул, если Эрвин был с нами? Неужели действительно комендант Пиксис? Что ж, у меня наблюдается серьезная проблема. Я слишком сильно недооцениваю незнакомых мне людей». — Ты бы умер там, если бы я не пришла, — ровно произнесла Дэни, глядя в пустые карие глаза кадета. — Я… Я знаю. Спасибо, — пробормотал он, но опустил взгляд, будто стыдился того, что она его спасла. Возможно, так и было. Но у него хватило ума её поблагодарить, это радовало. Риверс усмехнулась, хотя в её усмешке было больше горечи, чем радости. — В следующий раз не стой столбом, если хочешь выжить. Страх — дело привычное, но он не должен тебя останавливать. Парень поднял глаза. В его взгляде промелькнула смесь благодарности и смущения. Но Дэни больше не тратила время на мотивирующие речи. Она подозвала рукой того кадета, что вопил, и помогла поднятся спасённому парню. Даже не рядовые, не новобранцы. Кадеты. Боги, куда вы, черт возьми, смотрите? — Как вас зовут? — спросила она, выстроив их в ряд из двух человек. — Конни Спрингер, — четко ответил парень с бритой головой. Скосился на эмблему разведкорпуса на предплечье Дэни, и показательно отдал сердце. — Жан Кирштейн, — голос спасенного парня звучал далеко не так воодушевленно, но Дэни и не думала его винить. — Хорошо. Трост передан разведке, мы расправимся с титанами эффективнее детей, вроде вас, — Дэни говорила с достоинством, и это добавляло ей возраста. Парни удивились бы, узнав, что ей всего восемнадцать. — Для кадетов организованы коридоры у внутренних ворот. Я провожу вас, по дороге буду останавливаться, зачищать сектор. Не вступайте в драку, вы не в том состоянии. Поберегите газ. Всё поняли? — Да, — в один голос ответили кадеты. — Тогда выдвигаемся. За мной.

***

Беженцев, что спасались из Троста, распределяли по амбарам. Кто мог уже давно уехал к родственникам на север или в другие районы на стене Роза, но кадетам деваться было некуда. Им постелили солому, на большее рассчитывать казалось наглостью. Жан лежал на сеновале, куда они с Конни забрались после того, как выблевали под лунным небом все остатки завтрака, и думал. Его сердце гремело в груди, как барабан, гулко и неумолимо, напоминая о том, как близко он сегодня был к смерти. Перед глазами вставала искажённая гримаса титана, его огромная рука, что почти схватила его, и… она. Её движения были слишком быстрыми, не поддающимися связному описанию, но этого хватило целиком, чтобы застрять у него в памяти. Она появилась откуда-то с небес, стремительно, словно порыв ветра. Её клинки сверкнули разом, словно бесшумная вспышка молнии, и титан рухнул прежде, чем он сам понял, что происходит. Жан снова взглянул в потолок и увидел там распадающееся на молекулы тело титана. В голове крутилась одна мысль: я бы погиб, если бы не она. Он вспомнил её лицо — суровое, напряжённое, с тонкими линиями вокруг губ, и наметившимися морщинами на лбу, которые говорили о привычке быстро принимать трудные решения. Она не выглядела напуганной, как он. Её движения были не просто уверенными — в них была холодная, почти невыносимая решимость, будто всё, что происходило, уже давным-давно проиграно ею в голове. Жану было недоступна функция этого ледяного спокойствия, а оттого девушка всё сильнее укрепляла в голове образ некоего идеала. Не красоты, но непоколебимой веры в свои силы. Он даже не знал её имени. Просто одна из разведчиков, из тех, кто кажется несломленным, хотя у каждого из них за плечами — бесчисленные потери. «Она вообще боится?» — подумал Жан, вспоминая, какими глазами та смотрела на него, когда он пытался выдавить из себя то жалкое «спасибо». В её глазах было что-то странное, что-то, что одновременно успокаивало и пугало. Это не было равнодушием, но и теплотой это назвать было нельзя. Скорее — стойкостью. Жан почувствовал, как что-то ёкнуло в груди. Не страх, нечто иное. Восхищение. Она не просто спасла его. Она сделала это с такой лёгкостью, будто спасать других — её долг, привычка, смысл. Когда она отвела их к воротам и приказала солдатам гарнизона вывести из города, Жан хотел задержаться, посмотреть в ту сторону, где она исчезла, взмыв вверх, словно птица, которая знала, что её полёт не имеет права прерывать ничто в целом мире. «Она даже не оглянулась», — подумал Жан, чувствуя лёгкую горечь. Но это только усиливало его восхищение. — Думаешь о своей спасительнице, Кирштейн? — лукаво улыбнулся Конни, продвинувшись к нему сквозь шуршание колючего сена. — Заткнись, придурок, — скривился Жан. Наградили же боги товарищем. Ни дня, ни ночи спокойной. Если бы Марко был рядом, он бы не задавал столько глупых вопросов, но его здесь не было, и Жан надеялся, что завтра они встретятся. Марко наверняка переселили в другой амбар. В этом, там, внизу штабелями лежали много самых разных людей, и бедных, и богатых, пока они валяются на горе сена и путём несмешных отшучиваний пытаются справиться с полученной травмой. — Хороша дамочка, — вёл дальше Конни. — А волосы какие? Никогда таких не видел. Жан припомнил, да, волосы. Медно-красные, гладкие и блестящие. Не очень длинные, она затягивала их в нижний хвост, а передние пряди выбивались и обрамляли лицо. Лицо... Жан, как не хотел, не мог вспомнить её лица. — А как она тебя за пояс ухватила, ну умора! — не затыкался Конни. — Моя мамка так шелудивого кота на двор выносила, когда он рыбу со стола таскал. Жану было глубоко плевать, каким образом благочестивая госпожа Спрингер расправлялась с бедным блохастым котом, а слушать эту историю, приправленную невыносимым провинциальным акцентом друга было настоящей пыткой. — Завались, — отчётливо промолвил Жан, запихивая в рот Конни пригоршни сена. Лишь тогда, на какие-то сорок секунд на сеновале наступила тишина.

***

Микаса ворочалась без сна. Утомленное тело требовало отдыха, но голова оставалась горячей. Её положили на пол, бросив вместо перины какие-то тряпки. С правого бока от неё храпела Саша. Пару раз девушка намеревалась забросить на неё ногу, но Микаса упрямо сталкивала её с себя. Позади Саши дремали в беспокойном сне Имир и Криста. Лучшие подруги, неразлучные везде, и в сражениях, и в постели. Криста спала на боку, её золотистые волосы рассыпались по тёмному мешку, что служил подушкой, а миниатюрной рукой она сжимала плечо Имир. Та сопела на спине, откинув голову и раскинувшись в позе распятого на кресте человека. Милейшая компания, и все спят в том, в чем сегодня вышли на обычное дежурство. Микаса потерла болящие глаза, села на постели. Уже несколько раз пыталась уснуть, но сон не шёл к ней. Мысленно она возвращалась к тем, кто не вернулся сегодня из первого поля боя. Мивы нигде не было видно, Томаса тоже. Марко пропал. Жан, Конни и Райнер с Бертольдом спят в другом месте, она видела их перед тем, как её саму на пару с Армином загнали в этот амбар. Она повернулась к Армину, неловко положила руку на его худое плечо. — Спишь? Он тотчас вздрогнул. — Нет. — Они забрали его, — голос Микаса надломился, она отвернулась, спрятав лицо в шарф. — Разведчики. Увезли Эрена. — Я знаю, — отозвался Армин. Повернулся к ней, Микаса услышала это по шороху тряпок, в которых они зарылись, сохраняя тепло. — С ними едет эта чокнутая в очках, я слышала, они собираются ставить над ним опыты. — Всё может быть. Армин умел поддержать подругу в трудную минуту. Микасе стало тошно от охватившего её бессилия. Она бы им всем руки отрубила, да полномочий у неё таких нет. Микаса вздохнула и улеглась в плохо пахнущий, но тёплый ворох материи. Эрен был единственным человеком, вокруг которого уже много лет крутилось её сознание. Все мысли, все стремления. «Защищай Эрена» — говорила Карла, и она выполняла этот приказ. Не первый. Первым был как раз таки тот, что отдал Эрен. И звучал он как «Борись! Защищайся! Не смей сдаваться!». До сих пор в голове Микаса гремел его голос, ещё не переживший пубертатный надлом, такой чистый и звонкий. В тот день она потеряла старую семью и обрела новую. В тот день она умерла и возродилась вновь. Он стал причиной её возрождения – Эрен Йегер, и расстаться с главной мотивацией жить дальше, просыпаться по утрам, продолжать существовать в этом мире, Микаса готова не была. И не будет готова даже через сотню лет, об этом можно было заявлять с уверенностью. Утонув в горьких мыслях, Микаса вдруг почувствовала руку Армина на своем плече. — Все будет хорошо. Вот увидишь. Он со всем справиться, — успокаивающим тоном произнёс он, слабо улыбаясь в темноте. — Я надеюсь, у него хватит на это собственных сил, — с губ Микасы сорвался всхлип. — Меня рядом не будет. — Ты слишком недооцениваешь его, — сказал Армин. Он и сам недооценивал своего друга вплоть до сегодняшнего дня, ой-как недооценивал. Но когда ваш лучший друг вспарывает изнутри чрево титана, и сам при этом обращается в пятнадцатиметровое чудище, сомневаться в его способностях становится действием прямо таки оскорбительным. После увиденного сегодня в Тросте, Армин не сомневался – Эрен Йегер способен выдержать всё.

***

Разведкорпус своим неполным составом направлялся прямиком в Гермину – южный район у стены Сина, где Эрен Йегер должен будет предстать перед королевским судом. Кое-кто преодолевал расстояние верхом на лошади, но остальным пришлось переместиться в телеги с крытым верхом. Леви трясся именно в такой. Хвала богам, плотная материя была на славу пропитана воском, и ночной дождь никак их не коснулся. Помимо него в телеги ехало ещё два пассажира: один бессознательный – скованный в цепи по рукам и ногам, с металлической уздечкой во рту, – валялся на полу телеги без чувств; и вторая слишком поглощённая своими бумагами, чтобы обращать внимание на что-то кроме них. Эрвин предлагал поставить к Эрену ещё и Майка, но Леви отказался с презрительным выражением лица. — Меня одного на этого чудного мальца с головой хватит, не за чем устраивать такой переполох на ровном месте. Если вздумает обратится в титана без разрешения, я его покалечу, и, уверяю, после моих клинков он не сможет восстановиться. Никто не стал с ним спорить, или, куда хуже, ставить под сомнения его слова. Но Риверс была направлена в сопровождение Йегера автоматически. Риверс повсюду следовала за капитаном. В разведке Дэни прозвали Хвостом, но все, включая её саму, прекрасно знали, что это самое безобидное из всех прозвищ, которыми её нарекали за годы службы в королевской армии. Что изменилось в Риверс? Леви давно это подметил. В светло-серых, точно не видящих глазах, навсегда поселилась чудовищная усталость, словно эти два бездонных колодца были местом её вечного сосредоточения. Он и раньше замечал это в её взгляде, но после первой вылазки впечатление утвердилось. Дэни выбрала правильный путь, и вступив на него лишилась покоя навсегда. Как и он сам когда-то много лет назад. В этом они были похожи. Это их объединяло. — Уснёшь ведь, — бросил он, глядя, как она при тусклом свете керосинки склонилась над стопками исписанных листов. — Я выпила двойную дозу утреннего лекарства, энергии должно хватить часов на девять, — возразила Риверс, не отрываясь от чтения. Леви сделал для себя вывод, что все, кто ступают на путь получения высшего образования сходят с ума. После исполнения приказа вместо того, чтобы направиться к выходу из Троста, Дэни рванула на их старую квартиру. Выгребла оттуда целый мешок с важными книгами и документами, аргументируя: «Академическая библиотека голову мне снесет, если я не верну книги» и «Война войной, а сдача курсовых работ по расписанию». И даже сам дьявол, явившийся прямиком из преисподней не смог бы убедить её в обратном. Риверс в войске не особо жаловали. Прямо говоря – не любили. По большей части из-за спонтанности её появления, и хоть в разведкорпусе карьерный рост был отнюдь не первоначальной целью, завистники нашлись. Премерзкие слухи расползлись со скоростью тараканов, выпущенных из ловушки. Леви отгонял их от Дэни, как мог. Не за чем ей такое слушать, всё равно по большей части это враки идиотов. Отношение разведчиков к Риверс слегка смягчилось после одной экспедиции, в которой она, оказавшись наедине с изолированной группой правого фланга, скорректировала действия командира и тем самым спасла всех от неминуемой гибели. Её стали уважать, но проникнуться к девушке какими-то иными чувствами не смогли. Да и не было в них смысла. — День был тяжёлым, ляг поспи, утром закончишь, — не унимался Леви. — Утром? — Дэни позволила себе добавить в тон долю скепсиса. — Тут за неделю не управишься. Она обвела пространным взором кипу бумаг и тяжело вздохнула. Голова гудела от перенапряжения, уставшие глаза закрывались сами собой. Таблетки не помогли. Сил едва хватило, чтобы собрать всё в одну стопку, и сложить в кожаную сумку. В следующее мгновение Дэни соскользнула с лавки и уснула прямо на дне телеги рядом с лежащим там Эреном. Цепи, стягивающие его конечности, мелодично позвякивали. Колеса телеги перебирали гравий на просёлочной дороге, по бокам слышалось фырканье лошадей и стук копыт. Снова начинался дождь, легкий и непродолжительный. Леви скрестил руки на груди, опуская голову. Взгляд зацепился за яркие волосы Риверс, а затем капитан тоже провалился в полудрёму, покачиваясь в такт движения телеги.

***

Рано утром делегация разведчиков прошла таможенный контроль на въезде в Гермину. Дэни проснулась когда кто-то неравнодушный (она подозревала капитана) пнул её носком сапога. «Не спать, это приказ». Спросонья она мало соображала, а выполнив все указания по переноске вещей и документов, увязалась следом за Петрой в отведённые для сна комнаты. Чувствовала себя хуже побитого уличного пса, когда разделась впервые за много дней экспедиции и погрузила плохо пахнущее тело в горячую ванну. Так бы и уснула там, если бы не стук сожительницы. Наспех обтеревшись полотенцем, Дэни укуталась в махровый халат и завалилась спать в чистую постель. Райское блаженство. Она уже начала забывать, каково это спать в человеческих условиях, а не среди запаха пота и конского навоза. Утром следующего дня, всласть отоспавшись, Дэни переоделась в уже выстиранную форму и спустилась на первый этаж в столовую. Военная полиция не была рада даже кратковременному сосуществованию под одной крышей с разведкорпусом, но испытание это выдержала достойно — не организовав ни одного вооружённого нападения. Полицейские, солдаты гарнизона и разведчики сидели за отдельными столами. Одни ели тушенную в сметане картофель, другие набивали животы ветчиной и поджаренным хлебом. Еда в Гермине была отменного качества, и Дэни почувствовала, что аппетит приходит к ней по мере поглощения пищи, поэтому заказала добавку, выпив в промежутке свои капсулы. Это не скрылось от внимания пристальных наблюдателей, но они предпочли строить догадки, не вступая в открытый диалог с Дэни. Проявлении подобного рода учтивости она была только рада. С Чертовкой Дэни пришлось попрощаться. Она нашла её, когда вернулась в старую квартиру в армейском квартале. Признаться сердце у неё защемило от одного вида покинутого жилища, слишком она привязалась к этой скромной обстановке, и окнам, выходящим на здание через улицу напротив. Здесь жили до её появления одни из самых лучших людей в мире, а теперь им, как и ей, придется искать себе новое пристанище. Возвращаясь к Чертовке, Дэни нашла её в излюбленном тайнике под диваном, куда та часто пряталась, чтобы избежать купания. Естественно, это её не спасало, а порой даже продлевало ненавистные водные процедуры. Титаны Чертовку не тронули, не помешали ей влезть в приоткрытую форточку окна на кухне и спрятаться подальше от хаотичного ужаса улиц. Родные стены внушали спокойствие, но когда Дэни наклонилась, протягивая к кошке руку – та не замедлила царапнуть её и отползти к стене с агрессивным шипением. С горем пополам Дэни удалось достать любимицу из под дивана. Собрав в мешок все свои учебные принадлежности, она подсадила Чертовку на плечо, как делала в её детстве, и отправилась к внутренним воротам, что вот-вот должны были закрыться. Кошка вцепилась в неё с такой силой, что Дэни почувствовала, как острые когти дырявят ткань куртки. Чертовка рычала и шипела при виде титанов, что выныривали то тут, то там, намереваясь ухватить Дэни на лету и дернуть вниз, разбивая о брусчатку мостовых. Более менее успокоилась кошка лишь тогда, когда, оказавшись в безопасности за стеной Роза, перешла в руки капитана Леви. Затем она была передана Ханджи, где проспала у той на коленях вплоть до остановке в Гермине. И тогда стало ясно следующее: люди без определённого места жительства никак не могут содержать домашнее животное. Было принято решение отдать Чертовку. Ханджи быстро предложила семью докторов, с которыми была знакома лично. — Они хорошие люди и смогут позаботиться о ней, — пообещала Ханджи, поглаживая Чертовку по макушке между навостренными ушами. — Тебе с людьми такого склада будет славно, намного лучше, чем с чудаками, вроде нас. Чертовка зыркнула на неё яростными зелёными глазами и уклонилась от дальнейших ласк. — Ишь, какая обидчивая, — фыркнула Ханджи. — Ну ничего, ты ещё сменишь своё мнение. Дом четы Харрингтонов, которая согласилась со всем радушием принять Чертовку на постоянное место жительства, стоял на чистой улице с широким тротуаром. Экипажи перемещались в обе стороны неспешно, кучеры и извозчики не гнали лошадей, позволяя им двигаться расслабленной рысцой. Во всём этом чувствовался дух столицы. В идеально ровных зелёных лужайках перед домами, в манерной вежливости прислуги и звоне серебряных столовых приборов. Дэни вздохнула, всё вокруг навевало воспоминания о детстве. Двери им открыла очень приятная пара, и Дэни сразу почувствовала, что их добродетель – не маска. У них был прекрасный дом, просторный, светлый. В этом доме хотелось жить. Ханджи весело поздоровалась с ними, пожав руку мужчине, и, о боги, женщине! Уильям и Джулия оба были докторами, но работали в разных сферах. Уильям был детским педиатром, а Джулия два года назад закончила Высшую Академию, отучившись шесть лет на хирурга. Дэни не могла описать своё восхищение глядя на эту изысканную образованную леди. Такой женщиной она когда-то хотела стать. И такой женщиной она никогда не станет. — Проходите, не стесняйтесь, — улыбнулась Джулия, приобнимая Дэни за плечи. — Китси очень ждала вас, она скоро подойдет. Дэни в душе не чаяла, кто такая Китси, но интуитивно понимала, что скорее всего это общий ребенок Джулии и Уильяма. Они выглядели молодыми, но достаточно зрелыми и состоятельными, чтобы позволить себе родить ребенка. А это, как всем известно, удовольствие не из дешевых. Через несколько минут в дверях показалась Китси — девочка лет десяти, с длинными каштановыми волосами, заплетёнными в аккуратную косу, и блестящими глазами цвета лесного ореха. Похожая одновременно на двух родителей, сочетая в себе лучшее от обоих. Китси улыбнулась так тепло и искренне, что Дэни на мгновение забыла обо всех своих тревогах. В руках девочка держала тарелку с пирожными — золотистые, только что из печи, они источали восхитительный аромат ванили и карамели. — Здравствуйте! Вы наши гости? Конечно, это вы и есть, я много слышала о вас хорошего, — весело протараторила Китси. Дэни удивилась. О ней редко говорили что-то хорошее. — Я Китси. А это для вас! Китси протянула гостьям тарелку, немного смутившись, но явно гордясь своим творением. — Ты сама их приготовила? — удивлённо спросила Ханджи, двумя пальцами подхватив одно из пирожных. — Да, — с лёгкой гордостью ответила Китси. — Папа научил меня печь. Это мои фирменные с ванильным кремом. Попробуйте! Дэни, с трудом сдерживая улыбку, взяла пирожное и осторожно откусила. Есть сладкое было непривычно, но пирожное оказалось божественно вкусным — нежное тесто таяло во рту, а крем оказался лёгким, с едва уловимым привкусом чего-то цитрусового. Дэни удивилась, так как апельсины и лимоны не росли за стенами в дикой природе, их выращивали дворяне в личных теплицах и плоды стараний их садовников редко выходили за пределы их домов. Где эта малютка раздобыла цедру? Ханджи этот вопрос не волновал, она уплетала пятое пирожное, не прекращая нахваливать кулинарный талант Китси. В гостинную подали чай. Чертовка, что обустроилась на коленях Дэни, чувствовала себя спокойнее, чем на улицах, где то и дело грохотали экипажи и кричали люди. Обычно нелюдимая и своенравная, она удивила Дэни: подошла прямо к Китси, ткнулась в её ладонь мягким носом и даже позволила себя погладить. Китси, что вернулась в своём легком платье, переодевшись и умывшись после утра на кухне, опустилась на колени и нежно провела рукой по спине кошки. — Она очень красивая, — сказала Китси, с любовью глядя на Чёртовку. — Как её зовут? — Чёртовка, — ответила Дэни, удивляясь, как легко Китси нашла общий язык с кошкой, которая обычно сторонилась даже своих, не говоря уже о чужаках. — Звучит как прозвище для очень дерзкой героини книги, — хихикнула Китси, продолжая гладить кошку. — Думаю, мы с ней подружимся. Наблюдая за сценой знакомства, Дэни поняла, что в душе растекается неожиданное тепло. Этот дом был таким светлым, таким добрым, что в нём хотелось задержаться подольше. Джулия с Уильямом, с их искренней заботой, Китси с её солнечной улыбкой, аромат пирожных и мягкий свет, заливающий просторные комнаты, — всё это словно обнимало её, защищало от бурь внешнего мира. На мгновение Дэни даже позволила себе поверить, что когда-нибудь её жизнь сможет обрести некую форму подобной идиллии, но тотчас перед глазами всплыли картины, виденные в Тросте. Смерть, ужас, титаны. Как ад сражений умещался в каких-то ста километрах от рая, что царил внутри стен этого дома? Ханджи познакомилась с Уильямом и Джулией в прошлом году. Она как раз проводила Дэни в академический городок, где та должна была задержатся до окончания сессии. Сама Ханджи на тот момент работала над сбором данных для исследования, связанного с редкими растениями, обладающими целебными свойствами. Испытывала она их главным образом на Дэни и они показали прекрасный результат, которым было не стыдно поделится с медицинским обществом. Одной из точек её обратного маршрута был небольшой научный симпозиум в столице, куда съезжались медики, учёные и биологи. Именно там, среди разговоров о последних медицинских открытиях и споров о будущем науки, их пути пересеклись. В тот день Ханджи почти опоздала на своё выступление — её задержал неожиданный дождь, и она вбежала в конференц-зал промокшая, с горящими глазами и сломанным зонтиком. Несмотря на небрежный внешний вид, её доклад произвёл впечатление: она говорила с таким энтузиазмом о потенциальных лекарственных свойствах недавно обнаруженного ею растения, что даже самые скептичные учёные заинтересованно слушали. Среди них были и Джулия с Уильямом, которые уже слышали о Ханджи, как об учёной, что открыла вакцину от проказы, поразившей районы на стене Роза за год до этого. После выступления, когда гости рассматривали стенды с образцами, Джулия подошла к Ханджи, чтобы задать несколько уточняющих вопросов. Разговор оказался живым и увлекательным — Ханджи сразу поняла, что перед ней собеседница с глубоким интеллектом и искренним интересом к теме. — Если бы у нас было это растение в клинике, — задумчиво сказала Джулия, — я уверена, его можно было бы использовать для ускорения заживления тканей после операций. Вы уже испробовали его в действии? Уильям присоединился к их беседе чуть позже, увлёкшись рассказами Ханджи о сложностях добычи образцов в горах и о том, как она однажды чуть не упала в пропасть, спасая гербарий. Её истории вызвали у него искренний смех — Ханджи умела рассказывать так, что даже опасности превращались в забавные приключения. В конце конференции Джулия предложила Ханджи зайти к ним в гости. — У нас как раз есть небольшая лаборатория, — сказала она. — Может, вместе посмотрим, что ещё можно узнать о вашем растении? И, конечно, поужинаем. Уильям готовит невероятный ризотто. Так началась их дружба. В доме Уильяма и Джулии Ханджи впервые ощутила себя не просто случайным гостем, а другом семьи, которому всегда рады. С тех пор они регулярно обменивались письмами, идеями и помогали друг другу: Ханджи приносила интересные образцы, а Джулия и Уильям помогали ей с анализами и практическими рекомендациями для медицинского применения её открытий. Во время одного из визитов к Харрингтонам, за ужином, Ханджи невзначай затронула тему, которая давно её беспокоила. Она едва заметно нахмурилась, отставив бокал вина на стол, и посмотрела на Джулию. — Вы знаете, — начала она, стараясь говорить спокойно, но её голос выдавал тщательно сдерживаемую тревогу, — я вам завидую. У вас здесь есть всё: стерильные кабинеты, лучшие инструменты, лаборатории. А мы в разведкорпусе всегда надеемся на удачу и крепкую волю наших солдат и докторов. Джулия оторвалась от своего блюда и внимательно посмотрела на неё. — Что ты имеешь в виду? Ханджи вздохнула и откинулась на спинку стула. — У нас почти ничего нет. Раненых иногда лечат в условиях, которые даже полевым госпиталем назвать нельзя. Бинты приходится стирать и использовать повторно, потому что новых просто не хватает. А лекарства? Если бы вы знали, как мы экономим каждую каплю антисептика. — Она грустно усмехнулась. — Почти каждую вылазку за стены наши бойцы теряют конечности, получают серьезнейшие ранения, а у нас нет самого примитивного обезболивающего. Только водка и молитвы к мертвым богам. Уильям покачал головой, его лицо стало серьёзным. — Это же недопустимо. Разведкорпус выполняет такую опасную работу, но вам не обеспечивают самого базового? — Ну, — Ханджи пожала плечами, — никто особо не торопится вкладываться в нас. Разведка — это всегда высокие и, подчеркиваю, добровольные риски, а потери воспринимаются как что-то неизбежное. Джулия долго молчала, обдумывая услышанное. Потом, опершись локтями на стол, она тихо произнесла: — А ты пробовала обращаться за помощью к гражданским специалистам? К тем, кто, может быть, готов помочь ресурсами? Ханджи грустно улыбнулась. — Многие просто не понимают, через что мы проходим. Они видят только статистику, а не людей за этими цифрами. А даже когда мы идем по улицам, возвращаясь с экспедиций, и все видят, в каком мы состоянии, не найдётся ни одного человека, который сказал бы нам банальное «спасибо». И, честно говоря, я устала просить. У нас и без того много других забот. Джулия и Уильям обменялись взглядами, и Уильям сказал: — Если у вас возникнут серьёзные проблемы, мы всегда готовы помочь. Не только советом, но и ресурсами. У нас есть кое-какие связи в медицинском сообществе, они могут пригодиться. Ханджи подняла на пару глаза, в которых на миг блеснула благодарность, но лишь на миг. Ханджи быстро скрыла её за своей обычной ироничной улыбкой. — Спасибо, это приятно слышать. Но говорю сразу: если однажды к вам под двери прибудет целый отряд грязных, раненых разведчиков, не говорите, что я вас не предупреждала. Они рассмеялись, но в этом смехе чувствовалось нечто большее — осознание того, насколько важно поддерживать друг друга в тяжёлые времена. За обедом в тот день атмосфера была особенно уютной. Китси подливала всем чай из красивого фарфорового чайника, а Чёртовка, свернувшись клубком на мягком ковре у камина, лишь изредка поднимала голову, чтобы лениво наблюдать за беседой. Новое положение дел её вполне устраивало. Джулия, узнав, что Дэни ещё учится в Академии и впереди у неё два года, только шире улыбнулась, а в её взгляде появилось что-то, напоминающее ностальгию. — Два года — это одновременно и много, и мало, — сказала она, пододвинув чашку чая ближе к себе. — Я помню, как сама считала дни до выпуска. А потом поняла, что хотела бы вернуться в те времена хотя бы на недельку. Дэни с любопытством посмотрела на неё. — Правда? Почему? — Потому что в Академии ты учишься в атмосфере полной безопасности. Тебе всегда подскажут, поправят, помогут. А в реальной жизни ты вдруг осознаёшь, что за тобой никого нет. — Джулия поставила чашку на блюдце, внимательно глядя на девушку. — Так что мой совет — не торопись. Постарайся выжать из этих двух лет всё, что можешь. Дэни задумалась. — Порой мне кажется, что я не понимаю ни слова из прочитанного, — призналась она. — Некоторые темы очень сложные, а приезжая на сдачу экзаменов в конце семестра я чувствую, что отстаю от других, потому что не учусь вместе с ними, не хожу на лекции и добываю знания сама. Джулия мягко рассмеялась. — Поверь, у всех есть было такое чувство. Даже у самых лучших студентов. Когда я училась, у нас была одна тема — сосудистая хирургия, — она покачала головой, вспоминая, — я тогда была уверена, что никогда в жизни не смогу понять её до конца. Каждый вечер сидела с учебниками, но всё казалось бессмысленным. — И что случилось? — спросила Дэни, не скрывая интереса. — Я продолжала стараться, — ответила Джулия, подбадривающе улыбаясь. — В один момент всё сложилось, как пазл. Не сразу, конечно, но с помощью коллег, преподавателей и практики я справилась. И ты справишься. Уильям, подхватив разговор, добавил: — А ещё помни, что идеальных врачей не существует. Но хорошие врачи продолжают учится всегда, даже после Академии, до конца своих дней. — Именно так, — подтвердила Джулия. — Не пытайся быть идеальной, просто учись понимать, что ты делаешь, и не бойся признавать, что чего-то не знаешь. Это не слабость, это сила. Дэни, слушая эти слова, почувствовала, как что-то внутри неё начинает смягчаться. Эти люди не только поддерживали её, но и внушали уверенность, которой ей порой так не хватало. Она взглянула на Джулию с благодарностью. — Спасибо, — сказала она, — я постараюсь. — Мы в тебе не сомневаемся, — добавила Джулия, улыбаясь так, как умеют только те люди, которые верят в других всем сердцем. — К тому же, не глядя на все тяготы жизни среди разведчиков ты избрала такой тернистый путь, паралельно обучаясь в самом почитаемом учебном заведении в королевстве. Это достойно уважения. Попрощавшись в Чёртовкой, Дэни дала обещание, что будет её навещать. Пожала ручку Китси, поблагодарила за прием и помощь Джулию и Уильяма. Ханджи задержалась на минуту, улаживая с глазу на глаз какие-то личные вопросы. Вышли они из этого прекрасного дома настолько умиротворенные, что заговорили только через двадцать минут пешей прогулки. — У тебя прекрасные друзья, — сообщила Дэни. — Знаю, — улыбнулась Ханджи, забрасывая руку ей на плечо.

***

Эрен проснулся с тяжёлой головой. В горле саднило, глаза слиплись от засохших выделений, на обкусанных губах кровоточили раны. Тело дрожало, холод темницы проникал под бесполезную ткань одеяла, которая совершенно не хранила тепло, что излучало его восстанавливающееся тело. Кошмарные сны или воспоминания о минутах, проведённых под толщей титановых мышц перестали преследовать его, и Эрен впадал в забытье, тревожное, мокрое и холодное, как объятия мертвецов. Из тишины выплывали лица Микасы и Армина, иногда появлялась мама. Она ничего не говорила. Мертвые не разговаривают с вами во снах, они молчат, и вы ощущаете их живое присутствие, которое не требует слов. Очнулся Эрен, когда громко заскрежетали ржавые двери его камеры и на пороге в потоке света проступило три силуэта. Один, приблизившись прямо к его лицу, от которого исходило зловоние, последовавшее за несоблюдением правил гигиены, усмехнулся и объявил. — Вставай, Эрен Йегер. Сегодня тебя будут судить.