Ангел Преисподней

В Тросте вспыхнула эпидемия гриппа. Меры карантина и реакция местных властей, учитывая ограниченные ресурсы и скудные медицинские знания, доступные на тот момент, были весьма примитивны. В первую очередь, заражённых жителей изолировали в специально отведённых помещениях и заброшенных лагерях, чтобы предотвратить распространение вируса. Больных размещали в старых казармах или складах. Ограничивали передвижение. Власти ввели строгие запреты на перемещение между районами Троста и особенно на выезд за пределы города. Никто не хотел, чтобы вирус проник дальше за стены или в другие населённые районы по стене Роза. Внутренние патрули военной полиции следили за соблюдением правил – Дэни видела их, присланных отщепенцев из столицы, что вышагивали по улицам и косились на местных с нескрываемым отвращением. Ими пренебрегли в Митрасе, они это знали, но вопиющее самомнение продолжало быть ключевой составляющей их честолюбивых личностей. Они самозабвенно считали себя выше других, не желая принимать во внимание, что их направили умирать в город, наполненный инфекцией, что говорило об одном – они значат чуть ли не меньше, чем местные жители. Также полицейские следили за массовыми собраниями – вернее сказать, за тем, чтобы никто их не организовывал. Все сборища, подразумевающие большое скопление людей — будь то военные тренировки, рынки, публичные мероприятия или религиозные службы — были временно приостановлены, чтобы предотвратить опасность заражения. Власти рекомендовали жителям Троста избегать тесных контактов, как минимум не приближаться к больным, носить повязки (аналогичные грубым тканевым маскам) и чаще мыть руки (насколько позволяла ситуация). Использование дезинфектантов на основе спирта было рекомендовано, и за короткое время стало частью ежедневной рутины. Сообщение теперь шло через военных и медиков. В армии по напутствованию Эрвина Смита были выделены специальные отряды для борьбы с болезнью. Военные медики распространяли среди жителей листовки с инструкциями, как избежать заражения, и помогали организовывать доставку продовольствия и воды в заражённые районы. Закрылись границы, начал действовать жесткий контроль поставок. Город был закрыт для внешних торговцев, а все поставки продовольствия и лекарств из других частей стен тщательно проверялись. Местные религиозные деятели как могли призывали население к молитвам и «помогали» поддерживать моральный дух людей, объясняя эпидемию как испытание и божественное наказание одновременно. Дэни пару раз видела такое на улицах – площади теперь тщательно охранялись для предотвращения скопления народа, но вот переулки патрулировали не так часто. Один или два хмыря в подрясниках собирали вокруг себя человек двадцать из цивильных и вещали им шепотом, проповедуя свои духовные ценности. «Разврат и пьянство – вот вам, получите наказание богов!». Полицейские разгоняли их и бросали проповедников в подземные темницы, но они не прекращали орать. Дэни быстро утомлялась от их крикливости. Учитывая общий настрой на выживание, местные врачи пытались экспериментировать с народными средствами и ограниченными лекарственными запасами, надеясь найти эффективное лечение. Ханджи подбивала их на деятельность до тех пор, пока сама не слегла в лихорадке. — Кажется, я удачно приняла твою эстафету, — грустно усмехнулась она, когда Дэни рано утром принесла ей сладкий чай, услышав из спальни надсадные хрипы. — Сама-то как себя чувствуешь? — Сносно, — ответила Дэни, присаживаясь на край постели. — Слабость присутствует, но в остальном я практически здорова. Она шмыгнула носом. Надо бы промыть, но соль сейчас в дефиците из-за изоляции, так что стоит поберечь её для худших ситуаций. — Вы голодны? — спросила Дэни у Ханджи. — Нет, — фыркнула та, допивая чай до дна и откидываясь на подушки. — Есть – последнее, чем бы я сейчас хотела занятся. — Вам нужно лечь спать, так легче переносить высокую температуру, — сказала Дэни. — Знаю, детка, прекрасно знаю, — покачала головой Ханджи, снимая очки и кладя их на прикроватную тумбу. — Но ты просто не представляешь, как много в этой голове мыслей! Она запустила пальцы в свои спутанные каштановые волосы и нервно взлохматила их. — Я должна искать лекарство, проектировать новые, более эффективные и облегченные варианты устройства УПМ, а вместо интересных открытий вынуждена гнить в постели, — Ханджи скривилась так, словно сейчас заплачет. Дэни вздохнула. Душа исследовательницы рвалась прочь из тела, что воспаленной пульсацией краснело в пространстве холодной комнаты. Дэни видела это и сочувствовала Ханджи, но позволить ей измываться над собой в больном состоянии не могла. — Я разожгу огонь в камине и проверю капитана, — сказала она, забирая пустую чашку с прикроватной тумбы. — Если он тоже заболел, передай ему, что он болван, — попросила Ханджи. Спорить с больными дело неблагородное. — Как скажете. — Так и передай, — настаивала Ханджи, приподнимаясь на локтях. — Самый настоящий болван! Дэни прикрыла дверь в комнату, чтобы предотвратить шастанье подлых сквозняков и нехотя направилась в спальню капитана. В последний месяц он снизил количество унизительных фраз до минимума, и Дэни даже порой казалось, что он искренне вовлечен в процесс её тренировок, но время от времени она могла услышать мимолетно брошенные слова, которые напоминали ей, что он на самом деле о ней думает. Сейчас, в состоянии предельной слабости после собственной перенесенной кое-как болезни, ей совсем не хотелось видеть его. И ухаживать за ним тоже. Хотя, веди он себя по отношению к ней иначе, это не составило бы никакого труда. — Вы болван, — устало объявила Дэни, толкая дверь в спальню Леви. Она старалась не задерживаться взглядом на его лице, но вовремя поняла, что пялится на тело, скрытое складками одеяла, и уставилась в стену. Встряхнув пару раз ртутный градусник, чтобы сбить прежний результат, оставленный температурой тела Ханджи, Дэни протянула его капитану. — Интересно, кто же тебя надоумил на такие поразительные остроты с утра пораньше, — огрызнулся Леви. Дэни глубоко вздохнула. Что ж, поделом ей. Она явно выбрала не самый верный путь для начала разговора, — не стоило с порога называть капитана болваном. Болезнь действовала на него худшим образом – вместо того, чтобы покориться судьбе и просто ждать, пока его вылечат, он раздражался и злился, а следовательно становился всё более ворчливым. — Думаю, вы прекрасно знаете кто, — промолвила Дэни, отодвигая от письменного стола стул и присаживаясь на него. — Так и будешь тут сидеть? — недовольно поинтересовался Леви. — Хотите, чтобы я вам сплясала? — Дэни не хотела говорить это, но слова опять сорвались с губ сами собой, и она тотчас пожалела о сказанном. — Вот уж нет, — Леви кинул на неё отвращенный взгляд, затем скосил его вниз, на градусник, наполовину торчащий из левой подмышки. — Танцуешь ты просто безнадёжно плохо. — Как вы догадались? — криво усмехнулась Дэни, потирая руками сонные глаза. Леви был прав – все учителя, дающие ей частные уроки танца поголовно и беспрестанно твердили, что Дэни не хватает грации и природной легкости. Что она не гибкая, и двигается, словно широкоплечее бревно на неуклюжих ножках. Ее ноги заматывали намертво в бинты с раннего детства, чтобы максимально сузить стопы, ведь ходить с широкими – не женственно. «Ты не крестьянка, не дочь фермера, ты должна быть утонченной, Дэниель. Мужчины любят изысканных женщин, а ты, если не будешь как следует работать над своим преображением, навсегда останешься дамой второго сорта» — говорил ей учитель танцев. Ох, и много же Дэни наслушалась от него оскорблений в адрес своего тела. «В кого ты такая квадратная? Не дайте боги, наберешь ещё вес, будешь ходячей прикроватной тумбой» — сказал ей всё тот же учитель танцев, когда после продолжительных болей внизу живота Дэни заметила, что начинает поправляться. «Взгляни на свою сестру. Её стан тонкий, словно берёза, она пластичная и обаятельная. Тебе стоит научиться быть похожей на нее». Тот же учитель танцев образовывал её старшую сестру Фиону. Выслушивая эти напутствия Дэни едва удерживалась от желания поведать напыщенному идиоту в каких местах Фиона по ночам демонстрирует свои феноменальные данные по части различных видов танцев. Лишь боязнь подставить сестру удерживала язык Дэни за зубами. Вечерами, стоя перед зеркалом в ванной, при мягком свете и умиротворенном шипении плавящегося воска, Дэни рассматривала свое обнаженное тело. Она правда поднабрала. Грудь только начала наливаться, была какой-то нелепой, неуместной, словно художник, не знающий пропорций пририсовал её к детскому телу, чтобы поиздеваться. Дэни думала, что природа жестоко над ней пошутила. В свои двенадцать она правда так считала, пропитываясь ядовитым мнением окружающих. «Почему я должна ненавидеть тело, в котором родилась?» – из раза в раз спрашивала себя Дэни, изо всех сил стараясь рассмотреть в себе хоть что-то красивое. Красота в её понимание прочно напрочно была связана с образом Фионы. Но она не была такой высокой, не обладала той же синевой глаз и блеском черных волос. Её талия не отличалась стройностью, плечи выделялись на фоне бедер, таких отвратительных, что Дэни хотелось плакать. Но всё это в прошлом. Сейчас Дэни подросла, сильно похудела, её короткая стрижка открыла изгиб длинной шеи и мягкий угол молодости, выступающие ключицы и крепкую грудь. В ежедневных тренировках Дэни делала акцент на плечи, укрепляя спину для лучшего маневрирования в пространстве. Её талия сузилась, под скоплениями мягкой плоти на грудях можно было пересчитать ребра. Бедра по прежнему оставались не широкими, но теперь стали гораздо более мускулистыми, как и длинные ноги с сильными рельефными мышцами. Но никакие тренировки, никакие разрывы связок в попытке добиться желаемой гибкости никак не приблизили Дэни к достижению той самой заветной грации. Несмотря на новые получаемые навыки, в танцах она была всё так же похожа на бревно. Побитое, изможденное бревно. — Это не так сложно, на самом деле, — произнес Леви, вырывая девушку из потока мыслей. Он достал градусник и прищурился, глядя на мелкие красные пометки. — Тридцать девять и один. — Ого, — встрепенулась Дэни. — У Ханджи тридцать восемь и два. — Передай четырехглазой, что я и тут преуспел, — отмахнулся Леви. — И кыш отсюда. Я хочу тишины. — Вы получите тишину после того, как выполните всё необходимое для приближения вас к выздоровлению, — упрямо мотнула головой Дэни. — Вы измывались надо мной, теперь моя очередь. Я принесу вам молока с медом. — Не смей, я не буду пить это извращение, — брезгливо поморщился Леви. — Принеси чай. — Принесу сладкий, — предупредила Дэни. — Добавлю мед. — Я может и с температурой, но сил вышвырнуть тебя на улицу, Риверс, у меня хватит. Ничего кроме нормального чая я пить не буду, ты меня услышала? Дэни кивнула, ей пришлось идти на уступки. Она была не в том положении, чтобы диктовать свои правила, поэтому избрала смиренный путь следования уже установленным. Ханджи, к счастью, была в разы более сговорчивой пациенткой, что значительно облегчало Дэни работу. Утром она заваривала по стебельку высохшего горного моха на половину литровой банки и разносила в постели больным. Ханджи, морщась от невообразимой горькоты, заедала лечебное снадобье ложкой меда, Леви выпивал весь стакан за раз и только шумно выдыхал. Отвратный вкус этого лекарства от кашля откровенно ему не нравился. Днем Дэни металась в работе по дому, а вечерами возвращалась к постелям болящих и разрывалась от чисто физической невозможности быть в двух местах одновременно. И Ханджи, и Леви переносили болезнь в тяжелой форме. Дэни не могла судить точно, но ей думалось, что инфекция отыгрывалась на них куда больше, чем на ней. Возможно, это было правдой. Дэни не могла утверждать – она лишь делала то, что делали для неё они, и старалась урвать пару часиков блаженного сна. На плечи Дэни легли не только заботы о старших наставниках, но и хозяйственные дела. Стирка и уборка – утомительные занятия, но не сравнятся с готовкой еды, когда её нужно приготовить из несуществующих продуктов. Рынки закрылись, поставки из-за стен тоже прекратились. Город оказался в голодном ополчении. Спасали только сделанные заранее солдатские запасы. Дэни повезло, что Ханджи и Леви были не последними людьми в армии, благодаря их званию продуктов она получала в два раза больше положенного, чему не могла не радоваться. Консервы и сухари, которые не съедали сразу, Дэни предусмотрительно откладывала на черный день. О молочных продуктах, свежем мясе и овощах пришлось позабыть до конца карантина, запертые в изоляции люди довольствовались долгохранящимися продуктами. Когда окно в гостинной начало расшатываться на ветру, Дэни пришлось впервые в жизни взять в руки молоток и забить два гвоздя в раму. В казарме она получала наряды на заготовку дров, с топором работать умела, но на данный момент этот навык ничего не стоил. В Тросте не было деревьев, все топили углем, а его приходилось выторговывать лично у начальства, потому что мизерных порций, выдаваемых на улицах – не хватало чтобы как следует протапливать каменные дома. Казармы опустели. Дэни выглядывала из окна и с грустью смотрела на плывущие по небу свинцовые тучи – такие же серые, тяжелые, – и как ветер гонял по улице пустой пакет из пекарни через два квартала. Мрачная погода не добавляла настроения, звуки кашля из двух спален одновременно нагоняли на неприятные мысли. Дэни решила отвлечься и приготовить бульон на ужин. Она пробовала взять книгу и освоить пару тем, но знания не шли. Руки опускались. С такой серьёзной скоростью распространения вируса всякий экзамен терял смысл, и даже если не в её сознании, то в понятии большинства так точно. — Да ты прямо исправная домохозяйка, — похвалила её Ханджи, неровным шагом выходя из своей спальни. — Вы в уборную? — встрепенулась Дэни, оставляя половник на полотенце. — Да, все в порядке, — Ханджи устало приподняла руку, давая понять, что дергаться не стоит. — У меня хватит сил дойти до толчка, не волнуйся. Смятая пижама висела на ней темными складками, распущенные волосы опускались ниже плеч, а надетые кое-как очки вряд ли придавали четкий фокус плохому зрению. Ханджи, покряхтывая, словно старуха, пошарпала тапками в сторону уборной. Дэни повернулась к бульону. — Пока не забыла, — промолвила Ханджи, возвращаясь в постель. — Моблит начал кашлять за два дня до меня, боюсь, он с большой вероятностью мог угодить в лазарет. Наведайся к нему, будь добра, или хотя бы сделай справки о его состоянии. — Сделаю, вы отдыхайте, сами не в лучшем состоянии. Дэни проводила Ханджи до постели, взбила подушку, прежде чем та легла, заботливо укрыла ее. — Вам принести чего-нибудь попить? — Чаю горячего, да с медом бы, — мечтательно улыбнулась Ханджи, откладывая очки. — Могу положить вам мед сейчас, но ещё немного и он закончится совсем, — предупредила Дэни. — Клади, плевать, что будет завтра. Может нас всех сожрут титаны, а я так и не выпила то, что хотела. Вот разочарование-то будет. Через пять минут Дэни вернулась с полной чашкой сладкого чая. Надев на себя пальто Ханджи, которое было для неё чересчур большим и подол его болтался где-то внизу, Дэни вышла на улицу. Право слово, пальто капитана подошло бы ей лучше, как минимум потому что он не был таким высоким, но этот человек быстрее дал бы ей деньги на покупку собственной одежды, чем одолжил свою. Ханджи в этом смысле была непревередлива. Военный госпиталь Дэни нашла без проблем, бывала пациенткой там и дорогу знала наизусть. Над белой марлевой повязкой виднелись её серые глаза, да ещё пара черных прядок выбилась из-под шапки. На вахте Дэни показала дежурным удостоверение личности и назвала имя человека, к которому хотела наведаться. В какой-то момент ей начало казаться, что её не пустят, но потом всё разрешилось – перед ней открыли дверь в ад. Палаты переполнены, больные лежали на узких койках, а те, кому не хватило места, были наспех устроены прямо на полу, на одеялах или простынях. Каждая свободная поверхность занята – столы, подоконники, даже коридоры. Везде лежали люди. Воздух густой и тяжелый от смрадной смеси пота, спирта и резкого аромата трав, которые местные доктора использовали для смягчения симптомов пневмонии. Звуки в госпитале были тяжелыми и не прекращающимися: кашель больных, хрипы тех, кто с трудом дышал, приглушенные крики страдающих от боли, шелест шагов медиков, спешащих от одного пациента к другому. Перемешивались разговоры – тихие просьбы о помощи и взволнованные голоса врачей, отдающих приказы. Усталые доктора и медсестры говорили между собой вполголоса, но их напряжение и измотанность легко угадывалась в тоне. Свет был приглушен, а окна закрыты плотными шторами, чтобы защитить пациентов от уличного холода, который только усугублял их состояние. Атмосфера пропитана была беспокойством и отчаянием – никто не знал, сколько ещё продлится эта кошмарная эпидемия и удастся ли справиться с нехваткой лекарств и персонала. Дэни осторожно ступала и вечно смотрела себе под ноги, боясь наступить на чью-то конечность. Невольно вспомнился кошмар на грани выздоровления, когда она стояла на горе человеческих останков. Дэни внутренне передёрнуло. — Вы не знаете, где Моблит Бернер? Вы не видели Моблита Бернера? — спрашивала она у всех подряд, в попытках отыскать нужного человека. Какая-то пробегающая мимо медсестра рвано указала Дэни в сторону правого крыла, и та направилась туда, заглядывая в каждую палату. Она нашла Моблита в самой дальней палате, на койке у стены. — О, Лунатик, привет! — солнечно улыбнулся он, и тотчас зашелся кашлем. Дэни обернулась на голос и поспешила к Моблиту. — Как вы тут? — на её лице возникло неподдельное сочувствие. — Не так плохо, как остальные. Видишь ли, мне досталась отдельная кровать, — слабо улыбнулся Моблит. Гладкие русые волосы блестели, были сальными и взмокли от пота. О нормальных банных условиях полно было мечтать, Моблит прав, ему повезло, что он занял нормальное спальное место, тогда как большинство ютилось на старых одеялах бок о бок с крысами. — Как вы себя чувствуете на данный момент? — спросила Дэни, снова поворачиваясь к больному парню. — Температура спала, но это ненадолго, к вечеру опять поднимется. Еда здесь отвратная, экономят на всём, кажется даже вместо воды в овсянку вливают помои. Я бы сейчас душу продал за стакан молока и кусок свежего хлеба, — ответил Моблит. — Молоко сейчас в дефиците, но я принесла вам кое-что, — Дэни осторожно вытащила из сумки обмотанную в полотенце банку с мясным бульоном. — Ханджи попросила справиться о вашем здоровье, но я правильно решила, когда подумала, что кормят вас тут не очень. В относительно хорошие времена похлебка здесь была ужасной, что говорить про такие черные дни, как сейчас. — Ты просто ангел, — в потухших глазах Моблита вспыхнула радостная искра. — И Ханджи тоже. — Давайте я вас накормлю, все равно медсестрам не до этого, — предложила Дэни. — Буду премного благодарен. Они быстро очистили ближайший поднос от кучи грязных платков и банок с настойками, Дэни протёрла его своим чистым платком и разложила на нём принесенные продукты. Бульон и хлеб, не богато, но для ослабшего организма больше и не надо. У Моблита не хватало сил даже взять в руки ложку. Дэни помогла ему сесть, поставила подушку между его спиной и железным изголовьем армейской кровати, и стала кормить. — Ещё теплый, — блаженно улыбнулся Моблит после первой ложки. — Я старалась идти быстрее, — Дэни ответила ему улыбкой. На них никто не обращал внимания, все люди в палате были слишком заняты своей болью. Кто-то молился, какая-то женщина вцепилась в руку медсестры и плакала, приговаривая: «Я не хочу умирать». Позднее Дэни узнала, что у неё был сепсис. Она умерла от инфекции через неделю. Дэни сидела на постели Моблита, поджав ноги и стараясь не мешать движению меж коек. Она ломала хлеб на ломтики и подавала больному, чтобы ему не приходилось много жевать. Хлеб, размоченный бульоном после недели больничной диеты для Моблита был вкуснее всех деликатесов вместе взятых. Но когда они закончили ужинать, случилось непредвиденное. Дэни сидела спиной ко входу, поэтому не увидела того, кто возник на пороге, загорождая тусклый свет из коридора своей величественной фигурой. Но Моблит входящего заметил сразу – его глаза расширились, он выпрямился в положении сидя и размашистым жестом отдал честь, бухнув кулаком в грудь. — Командующий Смит! — громко объявил он. Дэни резко обернулась. До этого она ещё ни разу не встречалась с Эрвином Смитом за все полгода своей жизни в Тросте. От Ханджи ей было известно – это он подписал документы о опекунстве, отстранив её от кадетского училища, но не преградив поступления в лавы разведки. Теперь ей выпала возможность познакомиться с тем, чье имя в армии превозносили так же сильно, как и поносили. Эрвин Смит, человек долга и лидер, который прекрасно понимал важность морального духа, и несмотря на риск заражения приходил проведать своих разведчиков. Он не брезговал хаосом в госпитале, не страшился инфекции. На его лице, в самих чертах вырисовывалась спокойная решимость, выдающая человека умного, образованного. Его присутствие сразу ощущалось, хотя если он пришёл тихо, не желая тревожить пациентов. Он прошёл по палатам, разговаривая с каждым своим солдатом, пусть коротко, но показывая, что он неравнодушен к их состоянию. В разговоре с больными разведчиками Эрвин был сдержан, но его слова были пропитаны силой и уверенностью. Начал он с того, что признал их подвиги и напомнил, что их усилия не были напрасны, что каждый бой — это шаг к будущему. Он говорил о том, как важно сохранять веру в общее дело, даже в самые трудные моменты. Его слова были простыми, но точными: — Вы показали невероятную стойкость на поле боя. Сейчас ваша битва — это выздоровление. Мы все нуждаемся в вас, а вы нужны себе. Отдыхайте и набирайтесь сил. Мы продолжим бороться благодаря вашему вкладу, — сказал Эрвин. Дэни осмотрела больных на койках, желая удостовериться в однозначности реакции, но не увидела её. В глазах более молодых солдат была смесь восхищения и благодарность, разведчики постарше приняли слова командующего без особого энтузиазма. Моблит, казалось, сохранял нейтралитет. Он не мог не согласиться с тем, что порой Эрвин действует безрассудно, подвергая всех смертельной опасности, но понимал также и то, что в сложившихся обстоятельствах нельзя поступать иначе. На Эрвине лежала неподъемная тяжесть долга, которую он взвалил на свои плечи, будучи тринадцатым по счету командиром разведки. Дэни осматривалась по сторонам и упустила из внимания тот момент, когда ледяные глаза Эрвина остановились на ней. Она в палате словно инородный объект, в огромном мешковатом пальто, с приспущенной на подбородок маской и копной рыже-черных волос из под шапки. Её было трудно не заметить. — Дэниель Риверс, — произнес ровный голос Эрвина. Дэни испуганно вздрогнула. Всегда вздрагивала, когда кто-то произносил её полное имя. Бросила быстрый взгляд на Моблита, он быстро ей улыбнулся и кивнул, мол, ступай, командующий зовёт. Дэни неловко встала, сделала шаг, но запуталась в полах длинного пальто, и чуть не грохнулась поперек туловища больного с затяжной пневмонией. Случись это, был бы скандал. Но ей удалось сохранить равновесие, и она сделала ещё несколько шагов навстречу командиру. — Это я, — отозвалась Дэни, понимая бессмысленность своих слов. — Идите за мной, — приказал Эрвин, и вышёл. Два солдата с масками на пол-лица последовали за ним. Кивнув Моблиту в знак прощания, Дэни поспешила за ними. Покинув гнетущую атмосферу госпиталя, посетители оказались на улице. Сырой, холодный вечер бил в лицо порывами ветра с дождем, а где-то в вышине сверкали молнии и грохотали громовые раскаты. Дэни получше завернулась в пальто. — Узнал вас по пальто Ханджи. Я подвезу вас до казармы, — сказал Эрвин, открывая дверь кареты. — Нет, — запротестовала Дэни. — Извините, я лишь хотела сказать, что вам не стоит беспокоиться обо мне. Я в силах дойти сама. Эрвин остановился в полуоборота, Дэни на короткое мгновение удалось запечатлеть в памяти его благородный профиль. Он стоял непоколебимо, словно скала, о которую бьются прибрежные волны в надежде подточить берег и захватить побольше суши. — Вы ребенок, мисс Дэниель. Вам не стоит ходить одной по улицам, можете нарваться на разбойников или пьяниц. «А могу на военную полицию. Неизвестно ещё от кого мне будет хуже». — К тому же, мне по пути, — продолжал Эрвин. — Прошу вас. Дэни не нуждалась в повторном предложении. Подобрав полы пальто она ловко заскочила внутрь обитой бархатом кареты и с былой элегантностью опустилась на сидение. В каретах отца она любила разваливаться на весь диван, но под пристальным взором командующего ей было страшно даже вдохнуть воздух не под тем углом. Поэтому, как полагается молодой воспитанной девушке, Дэни расправила складки пальто на коленях, выпрямила спину и попробовала придать своему взгляду уверенности, которой на самом деле не испытывала. — Я внушаю вам страх, мисс? — полюбопытствовал Эрвин, следя на малейшим движением на её лице. — Все взрослые мужчины внушают мне страх, — ответила Дэни, и почувствовала себя немного лучше, когда поняла, что сможет выговорить еще несколько предложений без заикания. — Смею заметить, это неспроста, — кивнул Эрвин. — За стеной Сина распространены ранние браки, верно? Среди аристократов это вполне реальная и приемлемая практика? Дэни была ещё слишком молодой, чтобы пережить страх перед замужеством, чтобы оставить его в прошлом и двигаться дальше. Дэни не раз думала перед сном, что было бы, если бы она согласилась выйти замуж за своего жениха. Что если бы переехала в его поместье и рожала своих детей, как Фиона, сидя в безопасности за тремя стенами, не зная голода, холода и бед? Мысль о том, что она прервала возможность зачатия ребенка тремя глотками ядовитого снадобья принесла ей только облегчение. Ни капли грусти, только злобное торжество. Формально она оборвала все петли, которые с ранних лет набрасывал на неё отец, но в глубине души, там, где оторванным куском мяса зияла алая борозда – таился страх. И с ним Дэни оставила попытки бороться. — Да, я была не первой девочкой, которую собирались выдать замуж в тринадцать, — ответила Дэни, собравшись с духом. — Только раньше, насколько я помню по рассказам няни, девочек такого возраста обручали с мальчиками, едва достигшими совершеннолетия и до своего взросления они просто жили вместе, изучая друг друга, но не прикасаясь лишний раз, при этом формально уже были мужем и женой. Но моя ситуация отличалась. Меня собирались отдать уже взрослому мужчине как раз после первой менструации. Сомневаюсь, что у него хватило бы терпения прождать хотя бы до моего пятнадцатилетия. Последние слова вырвались вместе с злобным шипением. Чтобы унять это гадкое чувство, Дэни уставилась в окно, смотрела, как мелькают желтые фонари, отражаясь в каждой капельке на стекле, как блестит мокрая брусчатка, и горят окна в домах. — Благодарю за исчерпывающий ответ, мисс Дэниель. Право, я считаю, что подобные процедуры – пережитки варварского прошлого, поэтому позволил майору скрывать вас под своим крылом вплоть до принесения присяги. Тогда ваша жизнь будет принадлежать королю, не отцу. Раз уж мы заговорили об этом, должен справиться о здоровье ваших опекунов, так как они по совместительству практически самые эффективные из всех моих подчиненных. — Боюсь, мне нечем вас порадовать. У майора наблюдается сильный кашель, ночами доходит до рвоты. У капитана сильный жар, граничащий с лихорадкой, — отрапортовала Дэни. — Нужны хорошие лекарства, а ресурсы на исходе, и я, простите за подробности, на стену лезу, не знаю, как им помочь. — Сколько вам лет? — спросил вдруг Эрвин. — Четырнадцать... сэр, — добавила Дэни после короткой паузы. — Как для четырнадцатилетней девочки, вы слишком много на себя берете, но ответственность закаляет, так что этот жизненный этап несомненно пойдет вам на пользу, — командующий подался вперед, соединяя кончики пальцев. — Вы одна из немногих, кто оправился после первой волны заражения. Сейчас мои товарищи и подчиненные переживают сильные симптомы новой болезни. Армейское командование с каждым днем лишается огромного количества солдат, и мое окружение эта напасть тоже не обошла стороной. Слушая Эрвина Смита, Дэни понимала, что он прекрасно осознает серьезность эпидемии, но это не мешает ему беспечно расхаживать по госпиталю, не удосужившись натянуть маску на свое лицо. Военная полиция предъявлять ему претензии не имела полномочий. — Из вашего досье я знаю, что вы умеете писать, читать, и по математике у вас хорошие результаты, — продолжал Эрвин. — Ваши знания пригодятся мне в заполнении документов и отчетов, и, поверьте, я бы очень хотел спросить у вас, что вы думаете на этот счет, но мы не в том положении. С завтрашнего дня вы приняты на работу моим секретарём. Отказов я не приму. Можете быть свободны, мисс Дэниель. Карета остановилась. Ошеломленная твёрдостью слов командующего Дэни начала представлять, почему его так яро ненавидят. Она невидящими глазами осмотрела темный внутренний салон, встала, словно завороженная и вышла. Оглянувшись в тот угол, где сидел Эрвин, Дэни сглотнула и сказала. — Называйте меня просто Риверс. Без приставки мисс и без произношения полного имени. Пожалуйста. — Как вам будет угодно, — учтиво кивнул Эрвин. Дверца захлопнулась и карета укатила, облив кожанные сапоги Дэни потоком холодной воды. В квартире было странное затишье. По привычке, привитой капитаном Леви, Дэни разбулась на входе в квартиру, поставила мокрые сапоги в ряд с другой обувью и с удовольствием всунула ноги в мягкие домашние тапочки. Мокрое пальто развесила на вешалке у камина, наклонилась к углям, разворошила их кочергой и подбросила ещё в топку, разгоняя благодатное тепло по гостинной. Хорошо было иметь дом, в котором можно хозяйничать самостоятельно. Пусть не идеально, зато своими руками. Дэни улыбнулась, потягиваясь и зевая. Больше всего ей хотелось спать. Она решила ещё рассказать Ханджи о визите к Моблиту, но заглянув к ней в комнату нашла крепко спящей. Температура ещё держалась, но не такая высокая, как у Леви. Его-то состояние и беспокоило её больше всего. Измерив рукой температуру, Дэни поняла, что о комфортном сне на диване можно забыть. Когда её прохладная ладонь прикоснулась к раскаленному лбу капитана, он вздрогнул во сне, его тонкие брови сошлись на переносице, а губы искривились. Температура поднялась до предела. На ходу переодеваясь в домашнее, Дэни метнулась в гостиную. Запрыгнув в широченные штаны и затянув их шнурком на поясе, Дэни влезла в плотный свитер и села на мягкий диван. Подушка и одеяло звали её, клонили в сон, но поддаваться этому рвению было нельзя. Дэни достала из под подушки пару вязаных носков, натянула их выше щиколоток и, снова обув тапки, зашагала на кухню. Благодаря наблюдениям за Ханджи, Дэни быстро научилась готовить компрессы. Чайную ложку уксуса стоит разбавить пятью столовыми ложками воды, обмочить ватно-марлевую повязку в этой жидкости и класть на голову больного. Дэни по себе знала, что холодный мокрый кусок материи на разгоряченном лице вещь неприятная, и уж точно не лечит, но на несколько минут от неё становится легче. Поставив на тумбу около кровати керосиновую лампу, Дэни прикрутила фитилек, чтобы яркий свет не тревожил больного и положила компресс ему на лоб. Его бледное лицо пылало жаром – на щеках был нездоровый румянец, глаза слезились, тонкие губы обкусаны. Болезнь сжигала его изнутри. «И даже в таком положении он не прекращает быть красивым» — подумала Дэни, и тотчас одернула себя за такие мысли. Яростнее отжала компресс, стерла подтеки с его лица и положила заново смоченным в уксусной воде.

***

Леви давно уже не видел снов. Когда он жил в Подземельях его часто преследовали грезы о мире наверху, о природе там, о просторах, которые можно пересекать свободно, словно птица, парящая в высоте голубого небосвода. Но по превратностям судьбы ему пришлось выйти на поверхность, и он обнаружил, что свободное перемещение преграждают пятидесятиметровые стены. Разумеется, живя под землей он был наслышан об особенностях жизни наверху, но окунувшись в это самостоятельно был неприятно удивлен. Но это всё в прошлом. Его глазам понадобились считанные дни, чтобы привыкнуть к яркому солнечному свету, а спустя год все чувства значительно притупились. Остался только долг. И, боги свидетели, свой долг он исполнял превосходно. Во всем, что не касалось человеческих жертв. Как бы не хотел Леви Аккерман контролировать и этот аспект путем долгих тренировок и нравоучений, практика показывала, что воля случая нередко оказывается сильнее воли человеческой. Тут Леви приходилось омывать руки. Но что это? Он сидит на скрипящей кровати во все той же темной комнате с глиняными стенами и тонким окошком под потолком, из которого льется призрачный подземный свет. По бокам, на белых простынях лежат устройства пространственного маневрирования, но вместо одежды, которую Леви привык носить во время жизни здесь, на нём форма разведкорпуса. — Красивый плащ, сына, — звучит откуда-то сбоку, и Леви поворачивает голову, послушно идя на поводу у кошмара. — Мама? — Правда, я думаю, что есть цвета, которые подходят тебе лучше зеленого, но в этой форме ты выглядишь совсем взрослым, — продолжает Кушель, кладя тонкую руку на его плечо. Леви не видел мать с тех пор, как некто натянул белую простыню на её осунувшееся лицо и тем самым поставил точку в земной жизни одной из наследниц рода Аккерманов. Но сейчас она сидела рядом с ним, будто живая, в их прежней комнате, где прошло его безрадостное детство. Леви всматривался в её лицо, стараясь запомнить каждую черту, чтобы высечь этот мимолетный образ сновидения в долгосрочной памяти, не упустив ни одной детали. Как волосы цвета вороного крыла сниспадают отдельными прядями на спину и грудь, едва прикрытую складками халата, как лукаво щурятся темные глаза и растягиваются в улыбке полные губы. В его детстве Кушель часто говорила, что внешностью Леви полностью пошёл в своих великих предков. Сейчас же, глядя в материнское лицо Леви видел свое отражение. Те же острые глаза, тот же прямой нос. Только губы другие, и, пожалуй изгиб бровей отличается. Здесь, наверное, решающую роль сыграл его безымянный отец. Леви ничуть не жалел, что ему не выпала честь знать этого джентельмена в лицо. Своей любовью мать возмещала отцовское отсутствие сполна. — Ты моё единственно важное достижение, — произносит Кушель, проводя рукой по его скуле. Леви поднимает на неё глаза прежде, чем её образ начинает блекнуть, кануть во мраке, снова оставляя его одного. Он успел увидеть, как чудесная улыбка озарила её уставшее лицо, и одинокая слеза скатилась по впавшей щеке. Вряд ли Кушель Аккерман можно было назвать образцово-показательной матерью, но одно Леви знал – эта женщина точно его любила. Потом из небытия возник другой образ, это была миниатюрная девушка с широко распахнутыми зелеными глазами и до ужаса активной мимикой. Яркий цвет её волос не могло заглушить даже скудное освещение Подземелья, а звонкий смех эхом разносился по пещере, отбиваясь от стен. Она смеялась порой так громко, словно хотела, чтобы её услышал весь город. Леви считал же, что ей напротив не стоит привлекать к себе много нежелательного внимания. Но она лишь смеялась ему в лицо и говорила: — Ну же, братишка, улыбнись! Не будь таким хмурым. От этих слов Леви хмурился ещё больше ей на зло. Напрасно. Нужно было не скупиться на ответные улыбки, но кто знал, что произойдет потом. И вот, Леви снова едет верхом на лошади тем проклятым дождливым днем, почва под копытами скакуна расползается скользкой слизью, а дождь плотной стеной закрывает обзор. Леви тщетно всматривается в горизонт. Где-то поблизости должны быть титаны, хотя бы один, да затерялся. Но тут его лошадь с громким ржанием встает на дыбы, отказываясь идти дальше. Леви натянул поводья, останавливая норовливое животное и бросая взгляд вниз, на причину внезапной остановки. Выпученные глазные яблоки мертвой пустотой таращились на него в ответ. Леви понял, что не может сделать вдох. Легкие словно иссохли, и липкой, бескровной массой прилипли к позвоночнику. Леви поймал себя на том, что застыл, словно идиот, с открытым ртом и не может отвести взгляд от увиденного зрелища кровавой расправы. Оторванная голова Изабель лежала в двух шагах от её тела, эти два шага измерялись растянутыми сухожилиями и литрами вытекшей крови, что смешалась с дождевой грязью на земле. Леви моргнул, видение не исчезло. Наоборот, приобрело более четкие очертания, но уже другого лица. С земли на него смотрела не Изабель, а Дэни Риверс. Серые глаза раскрыты, словно приняли в себя саму смерть. Рыжие волосы разметались вокруг, запачкались грязью и кровью. Дождь прибивал их к земле, а Леви всё смотрел и смотрел, не в силах даже пошевельнутся. Вдруг ему показалось, что губы её складываются в отдельные слова. Шум ливня не позволил ему разобрать их, но он с детства научился читать по губам. «Вы проиграете, капитан». Он услышал её голос, что произнес это прямо в его голове. От этого голоса он проснулся и словно ошпаренный вырвался из омута кошмара. В комнате было темно, керосинка практически догорела. Леви знал, что тление углей в камине если и осталось, то сведено к ничтожному минимуму, так как единственная, кто мог поддерживать тепло сейчас спала на стуле у его постели. Мокрый компресс белой крыской свернувшись лежал на подушке рядом с его головой. Чашка остывшего чая стояла на тумбочке рядом с керосинкой. Квартира погрузилась в тишину. Мерное сопение Риверс наталкивало Леви на мысль, что сны ей снятся (при условии, что снятся) намного более умиротворенные, чем тот, что сегодня удалось увидеть ему. Взгляд Леви зацепился за красно-рыжие корни её волос. Он ненавидел сравнивать её с Изабель и все равно сравнивал. Девушки были разными от слова совсем. Дэни улыбалась очень редко, была сосредоточена на образовании и улучшении навыков военного дела, что разнило её с беззаботной Изабель. Из схожести в характерах Леви мог отметить только ослиную упрямость, но их волосы... Леви невольно угадывал Изабель в чертах Риверс, и это иногда заставляло его чувствовать сострадание по отношению к подопечной. Не сказать, что это было плохо, но однозначно было не в его стиле. На коленях Риверс лежал учебник. Приподнявшись на локтях, Леви прочел название. «Основы философской теоретики». Неудивительно, что она уснула в такой неудобной позе. От подобного чтива уснул бы даже титан. После сна Леви немного оживился. Потянувшись к тумбе, взял оттуда ртутный термометр и засунул подмышку, отметив про себя, что неплохо было бы принять душ. Красная пометка дошла до тридцати семи градусов и остановилась. Экстремально высокая температура оставила Леви, надолго или нет, он понятия не имел, но в данный момент чувствовал себя в сто крат лучше по сравнению со своим состоянием до сна. Риверс спала крепко, но стоило ему опустить босые стопы на холодные половицы, как её рыжие ресницы дрогнули, подобно крыльям спугнутого махаона, глаза приоткрылись и взгляд устремился на него. — Проснулись? — охнула она, выравниваясь и роняя книгу на пол. — Проснулся, — подтвердил Леви. Он плавно наклонился, протянул руку, поднял книгу. Бережно, чтобы не помять страницы, закрыл её и отдал Риверс. «Жаль, нельзя принудить её вечно краситься в чёрный» — подумал Леви, когда понял, что снова смотрит на волосы Риверс. — Когда командующий Смит приходит на своё рабочее место? — вдруг спросила Риверс. — С чего такие вопросы? — полюбопытствовал Леви, разминая ленивыми движениями не гибкую после сна спину. — Вчера вечером я встретила его в госпитале, — ответила Риверс, и встретившись с вопросительным взглядом Леви, объяснила: — Ханджи послала меня проведать Моблита. Я отнесла ему бульон и немного хлеба, чтобы подкормить, задержалась, а потом туда вошел командующий. Узнал меня, подозвал к себе, потом подвез до казармы. — О чем спрашивал? — насторожился Леви. — О ранних браках среди аристократии, а потом разговор свернул на тему эпидемии, он сообщил, что ему не хватает рук, чтобы справляться с бумажной работой, и мои знания придутся кстати, — вздохнула Риверс. — Он взял меня на работу. Леви то ли фыркнул, то ли рассмеялся. — Ты ещё не успела принести свою присягу, а он тебя уже эксплуатирует. Узнаю Эрвина, — сказал он, а потом взглянул на Риверс, чуть ли не впервые без предвзятости и чувства неприязни. — Если хочешь прийти туда раньше него, то придётся выйти до рассвета. Из проверенных источников нам известно, что Эрвин Смит ночует прямо на рабочем месте.