Отступники / High Fidelity

Он охотится за тем, кем она стала — во имя того, кем она была.

      1 мая 2002 года       Азкабан, Северное море, Великобритания       Тяжелые шаги отбивают такт в тишине коридора — темного, пропитанного насквозь сырым, липнущим к стенам воздухом. Гарри смотрит, как две мрачные тени скользят вверх по высоким каменным сводам, чувствуя приближение привычной смеси отчаяния и тревоги: она преследует его с тех пор, как он впервые вышел с допроса в этой чертовой комнате.       Один год.       Прошел целый год с того дня, когда он в последний раз видел ее.       Поттер не осмеливается называть ее имя. Даже в мыслях не может сложить в слово несколько букв — только крепче сжимает палочку и отсчитывает шаги.       Холод ползет по запястью — фантомный след, что она оставила. Гарри кажется, что он чувствует женскую руку в своей руке, почти настоящую.       Хмурый охранник останавливается у барьера, где другой надзиратель выдает ему черный шар с номером шесть-восемь-три. Он лениво поглядывает на часы, выжидая обратный отсчет механизма, и спустя минуту протягивает Гарри портключ.       Поттер смотрит на него секунду-другую, пытаясь набраться решительности — он проделывал этот путь сотню раз за последние двенадцать месяцев, но все еще не может совладать с тревогой. Если нервные клетки когда-то и были предусмотрены в системе его организма, то, должно быть, давно сгорели дотла, став окровавленным пепелищем.       Гарри вытягивает руку вперед и касается портключа. Стоит ему почувствовать холод черного шара на коже, как все вокруг необратимо съедается в блеклые полосы. Доля мгновения — и он, немного пошатываясь, оказывается перед дверью с номером шестьсот восемьдесят три.       В такие моменты он почти ненавидит магию. Тело нихрена не выдерживает этих жестких скачков — здоровье в последнее время просто ни к черту. Гарри стирает капли пота со лба и опрокидывает в рот бутылек восстанавливающего зелья.       Ему нужны силы для предстоящего разговора.       — Палочку, сэр, — звучит робкий голос охранника. Поттер знает его — работал с этим аврором на заданиях несколько раз и, кажется, даже спас ему как-то шкуру.       — Что?       — Вашу палочку, сэр, — уже смелее повторяет тот. — Мне придется ее изъять. Временно.       — На каких основаниях? — Гарри с подозрением выгибает бровь, инстинктивно сильнее сжимая оружие.       Охранник тяжело сглатывает. Моргает два раза кряду и, немного придя в себя, распрямляет плечи.       — Распоряжение Министерства, сэр. Таковы правила для… посетителей.       Поттер дергает губы в нервной усмешке. Разумеется, Кингсли отправил им уведомление.       — Правила вообще не предусматривают посетителей на уровне С, — цедит он. — Тем не менее, как мы знаем, к этому заключенному их допускают.       Уровень С — верхняя часть тюрьмы, отведенная для особо опасных преступников. Почти все заключенные здесь — Пожиратели Смерти или их последователи. Дементоров тут почти в три раза больше, чем волшебников — и они, благодаря реформе Кингсли, существуют здесь на правах узников, а не надзирателей.       Неудивительно, что у него все еще периодически темнеет в глазах. Гарри шарит в карманах в поиске шершавой обертки из «Сладкого королевства» и закидывает леденец под язык.       Когда Волдеморт был убит и Темное Правительство пало, во главе руин былого режима встал Кингсли. Он не сразу принял свое назначение — считал, что перед тем, как стать новым Министром Магии, нужно сначала отстроить Министерство, которое планируешь возглавлять. Он начал с малого: восстанавливал объекты первой необходимости, собирал временный послевоенный парламент, формировал антикризисные отделы, пересматривал сомнительные законы.       Только спустя четыре месяца после падения Волдеморта были проведены министерские выборы. Шеклболт выиграл их с перевесом в восемьдесят шесть процентов.       Главные активы Ордена считали это пустой тратой времени — в конце концов, они были и оставались людьми действия. Солдатами, что за долгие годы войны забыли о ценности юрисдикции и здоровых структурах общества. У них была цель — уничтожить Темную сторону. У них также был лидер. И они за ним следовали: через боль, через страх, через потери. Им не нужны были выборы, чтобы идти за ним дальше.       Кингсли считал иначе.       Он был против самоуправства. Против поспешных решений и радикального захвата власти. Он собирался сделать все правильно. Говорил, что если Орден хочет повлечь настоящие изменения, то должен действовать по-другому.       Гарри очень поддерживал его в этом стремлении… пока не осознал, что именно имел в виду Кингсли, когда говорил, что будет решать вопросы иначе.       Он имел в виду честно. Он имел в виду по закону.       Гарри никогда не признает, но порой он ненавидел Кингсли за это. Он провел так много времени в бегах нарушая эти чертовы правила, что когда они действительно начали иметь хоть какой-то смысл, он все еще отрицал их. Все еще не мог заставить себя им подчиняться. Разумеется, большинство волшебников назвали бы это звездной болезнью. Старая история: герой слетел с катушек. Ведь кто следит за смотрителями?       Но для Гарри это все еще был он сам против всего мира. Так что когда Шеклболт взялся лично модерировать допросы Малфоя, запрещая ему переходить любую черту, Поттер чувствовал себя охренительно преданным. Он знал, что Кингсли был прав; знал, что превышал все возможные полномочия. Но речь шла о ней — и Гарри просто не мог по-другому.       Охранник демонстративно прочищает горло и раскрывает обернутую в перчатку ладонь. Гарри недовольно ведет челюстью, но отдает палочку. Тот помещает ее в сейф слева от камеры и запечатывает его заклинаниями, после чего принимается звенеть большой связкой ключей.       Скрежет железа неприятно царапает тишину. Характерный щелчок — и дверь камеры открывается.       — Помните, в случае нападения или другой нежелательной ситуации, вы можете воспользоваться персональным портключем, который находится справа от входа, — напоминает охранник.       Гарри кивает и делает шаг вперед. Дверь за ним с грохотом закрывается.

***

      Единственный источник света в камере — маленькое окно, защищенное тысячей заклинаний. Лунный свет льется из него, подобно надежде, проводя четкую линию по силуэту волшебника, сидящего за столом.       — Не спится, Поттер?       Гарри не видит, но чувствует: Малфой ухмыляется, когда выпускает густое облако дыма, звеня металлическими браслетами на запястьях.       — Никак не удается выбросить тебя из головы, — с неожиданным спокойствием в голосе отвечает он.       Что-то ломается в напряжении между ними, но Гарри не сразу удается распознать, почему. Только когда он отталкивается спиной от стены и обессиленно опускается на место напротив Малфоя, он понимает: это усталость. Безвыходная и обреченная.       Они перепробовали все.       Сыворотку правды. Пытки. Угрозы.       В ходе первичных допросов им не удалось выведать ни-че-го. Малфой лишь затягивал процесс следствия: сводил их с ума своим безразличием, говорил сухими фактами, не выдавал ни одного лишнего слова о ней. Все знали, что он удерживает информацию — горы свидетельских показаний указывали на то, что он находился с ней в постоянном контакте.       Но никто не мог выбить из него правду.       Малфой никогда не врал. Только увиливал и воздерживался от ответов — даже под ударными дозировками зелья; даже, когда они допрашивали его сутками напролет. Гарри пробовал пытать его — хотел залезть ему в голову, выпотрошить его наизнанку.       Но Драко был искусным легилиментом. И он не поддавался даже самым жестким допросам.       Когда они, наконец, поняли, что у него выработана толерантность, было уже слишком поздно: они поили его зельем так долго, что собственноручно помогли повысить ему резистентность. В день, когда Малфой признал, что принимал сыворотку в малых дозах на протяжении нескольких лет, Гарри впервые по-настоящему слетел с крючка.       Он просто набросился на него — даже не потянулся за палочкой. Пытался размозжить Малфою череп о металлический стол. Пытался задушить его.       Пытался убить его.       Рон остановил его прежде, чем Гарри удалось это сделать. С тех пор Кингсли лично присутствовал на каждом допросе.       Поэтому, сидя напротив Драко — человека, которого он истязал несколько месяцев кряду — сейчас, Гарри неожиданно понимает, как сильно устал.       От пыток. От поражений. От чувства вины.       От собственного отражения в зеркале.       Малфой смотрит на него с отблеском искр от сигареты в потухших глазах:       — Что, слышишь мои стоны всякий раз, когда прикладываешься головой к подушке?       — Иногда, — признается Поттер.       От лжи он устал тоже.       Драко беззвучно усмехается и откидывается на спинку стула.       — Так в чем план? — спрашивает, доставая из пачки еще одну сигарету; в воздухе мелькает запах спелой вишни. — Ты пришел сюда, чтобы что? Освежить воспоминания?       Теперь, когда между ними ничего, кроме голой правды, Гарри чувствует себя намного уверенней.       — Я не собираюсь пытать тебя, Малфой, — он приподнимает очки, чтобы потереть переносицу.       — Не знал, что в вашем меню есть другие позиции.       Вообще-то, он собирался.       Вчера, когда оформлял пропуск на посещение в Министерстве. И даже сегодня утром.       Гарри думал, что за пару месяцев без сыворотки толерантность Малфоя к зелью ослабнет, и он, наконец, сможет выпытать из него правду. Сможет понять, что случилось с ней — и со всеми ними.       Он не ожидал, что придет на встречу с покойником.       По крайней мере, таким Малфой казался — уже не совсем живым, еще не совсем мертвым.       Должно быть, так выглядят смертники. Люди, знающие, что их ничего не ждет.       И что-то в этой картине заставляет Гарри сложить оружие. Он не хочет пыток, не хочет угроз. Он настолько на грани, что хочет просто поговорить с Малфоем. Просто попросить его рассказать правду. В конце концов, они оба любили ее — в этом у Гарри не осталось сомнений, как бы он ни хотел отрицать.       — Я устал воевать с тобой.       — Я никогда не воевал с тобой, Поттер.       Драко не врет. Это всегда был бой Гарри с собственной тенью. С последствиями поступков, которые он сам совершил. Но он не собирается окунаться в это темное озеро, поэтому просто тянется за пачкой сигарет и закуривает вслед за Малфоем.       — Я пришел поговорить.       Щелчки зажигалки натягивают тонкую нить диалога.       — Тебе не хватило сотни наших других… разговоров?       — Подумал, что время и обстоятельства развяжут тебе язык, — пожимает плечами Гарри. — Я пришел не как следователь. Я пришел как ее друг. Я… Я просто хочу поговорить с кем-то, кто тоже знал ее. Мне нечего больше терять. Тебе — тоже.       — Не думаю, что ее кто-либо по-настоящему знал.       — Свидетельства указывают на другое, — нехотя цедит Гарри.       — Ревнуешь, Поттер?       На мгновение — всего на мгновение — ему кажется, что он потеряет контроль. Эти… колкости, эти намеки… Они слишком сильно напоминают о времени, когда Малфой злорадно выплевывал всю свою ненависть к нему на допросах. Когда он скалил рот в едкой ухмылке и бил его двусмысленностями ниже пояса.       Гарри тяжело вздыхает и прикрывает глаза.       — Поздновато для этого, не находишь?       — Ты никогда не отличался быстрой сообразительностью.       Дым стоит между ними, словно завеса. Блеклая грань между правдой и вымыслом. Что есть черное, что есть белое? Гарри не знает — слишком давно сбился с пути.       — Послушай, — нервно теребит пальцы, пытаясь мысленно построить порядок вопросов. — Давай начнем все с начала. Просто расскажи мне о том, как все случилось. Помоги мне понять, как она оказалась… на другой стороне.       Драко выгибает бровь и еле заметно ведет голову в сторону — так, словно пытается расслышать что-то в давящей тишине.       — Я уже говорил, что не участвовал в ее похищении.       — Но ведь я спросил не об этом, — многозначительно говорит Гарри.       — А о чем именно ты спросил? — интересуется Малфой, заставляя его тяжело вздохнуть и сцепить руки в замок.       — Я хочу, чтобы ты рассказал о том дне, когда она впервые переступила порог твоего дома. И о том, что случилось после. Что она делала, как себя чувствовала. Я просто… — Гарри сглатывает ком в горле. — Я просто пытаюсь собрать все, что знаю о ней. У меня есть воспоминания ребят из Отряда о тех нескольких месяцах в Хогвартсе до ее исчезновения. И у меня есть воспоминания тех, кто видел ее… после, — образ волшебницы в темной мантии всплывает в его голове, и он живо отметает его к черту. — Но этого все еще ничтожно мало, и в контексте общей истории в них нет никакого смысла. Я… Мне нужно это, Малфой, — отчаянно говорит он, оставив в стороне всякую гордость. — Прошу.       Драко какое-то время молчит, не отрывая взгляда от точки в другом конце комнаты. И только спустя несколько долгих мгновений задумчиво произносит:       — Знаешь, в чем между нами разница, Поттер?       Гарри не утруждает себя ответом, позволяя ему продолжить.       — Ты был готов пожертвовать ею, чтобы уйти спасать свой гребанный мир. Я же был готов выжечь его дотла, чтобы с ней остаться, — с опасным огнем в глазах говорит Малфой. — Вот почему ты пришел ко мне за ответами. Потому что я был рядом. А ты — нет.       Гарри хочет убить его. Снова.       Но он учится на своих ошибках, поэтому лишь платит Малфою той же монетой:       — И посмотри, куда это нас привело.       Драко выглядит так, будто его оглушили. Просто замирает на своем месте с пугающим, бездушным холодом в стеклянных глазах. Словно пытается понять, не совершил ли ошибку. Словно внезапно осознает, что все произошедшее — возможно, и его вина тоже.       Они молчат какое-то время, прежде чем Поттер пытается снова:       — Слушай, мне плевать на твои преступления. Мне даже плевать, вербовал ли ты ее сам или нет. Твое дело настолько крепкое, что в моем отделе буквально выделили деньги на новый шкаф под твои документы. Что бы ты ни сказал сейчас… для суда уже не имеет значения. Я говорил, что пришел не как следователь. Так что этот разговор останется между нами.       И это, кажется, что-то меняет для Малфоя.       — Ты не станешь документировать разговор?       — Нет.       — И не станешь вносить файлы в дело?       — Я даже не смог бы пронести ничего для ведения протокола, — говорит Гарри, указывая пальцем на бейдж с большими буквами ПОСЕТИТЕЛЬ, на месте которого раньше значилось ГЛАВНЫЙ АВРОР. — Так что можешь не переживать об ужесточении срока.       — Думаю, — губы Малфоя отчего-то тянутся вверх, — к концу нашего разговора, переживать о жестокости моего срока уже будешь ты, Поттер.       — Значит, согласен?       — Да, — с ухмылкой отвечает он. — Но тебе совсем не понравится то, что я расскажу.