Игра в смерть

Треск и голос — бодрый, густой и сладкий, как расплавленный шоколад, но в то же время с характерной хриплой ноткой курильщика. — Алло, пидорасина сутулая, ты почему за столько лет не позвонил? Налоговая последнюю заначку раньше меня забрала, и платить за телефон нечем было? Вэи показалось, что она ещё не вернулась в мир серой реальности после того безумного сна с полуночным звонком от начальника и бальзамирующим древним ужасом взглядом Сасори. Солнечное утро и женский голос, излагающий угрозу в духе Наруто или Саске, — не в стиле близких знакомцев её маэстро, — проникли под кожу сдирающим все шаблоны и представления жаром. — Я… прошу прощения… — Вэи постаралась прозвучать как можно спокойнее, хотя её пальцы уже запутались в проводе. — Вы к кому звоните? Шоколад голоса незнакомки литься перестал. Но наступившая тишина поражала зловещим преддверием ожидания какого-то всплеска. Тихо, словно затаившиеся комары, гудели лампочки в железных бутонах старинных бра. — Так… живая особь женского пола, и у этого старого паршивца? — гулкое покашливание и риторический вопрос были обращены явно не к стоящей на грани ступора и желания пробить лбом стену Вэи. — Могу ли я узнать… какого именно? Быть может, вы ошиблись номером… — Тогда кто-то сегодня ошибется с направлением путешествия… — этот безусловно приятный, — Вэи ни на мгновение не подвергала сомнению своё смешанное первое впечатление, — тембр разливался в сладко-пряном воздухе словно густой, медленно текущий табачный дым, разливающийся расплавленным шоколадом, когда «поразительная женщина» вновь ускоряла темп. — … Акасуна Сасори ещё не пропил квартиру на улице…? — Да нет… меня не оповещал о таком… обстоятельстве… Произнесла Мотидзуки, окончательно запутав пальцы и мысли в чёрном проводе, сквозь который мёртвый антикварный мрак оживляла шутливая, хлёсткая игривость, подстегивавшая эту неподвижную лошадь. Воистину, в голове Вэи воспоминания и мысли понеслись галопом: «А мне Сасори вообще ничего не рассказывал о таких оригинальных знакомых. Давняя подруга? Или?!» Она покраснела крайне не вовремя. Дама рассмеялась с какой-то понимающей, воркующе-насмешливой хрипотцой. — Ну и гандон он дырявый, раз мне не рассказал о том, что успел жениться! Хотя… — Вэи слова не дали. — … нет, он сэкономил мне подарок на свадьбу! Однако! Погодите-ка, я бы всё равно подарила бы ему дешевую копилку-лягушку из Китая и бутылку водки, а сама бы похавала на свадьбе! — возразить Вэи тоже не позволили. — Во падла жадная! Хорошо, я спрошу с него с процентами! «Я сейчас рехнусь…» — серые глаза с беспомощной мольбой взирали на закрытую дверь учительской спальни. — Этот питон тебя там не сильно по ночам душит? Хотя, погодите-ка, у него там, скорее, угорь… угорек. Ну, да ты сама видела, чего уж… — Я НЕ ЕГО ЖЕНА! — Мотидзуки воскликнула с отчаянием, рушащим преграды вежливого тона, который уже норовил треснуть по швам, словно та приклеенная к стулу юбка. — Ой, да не надо так орать! — незнакомка обдала её густотой табачного голоса сквозь обрамленную позолоченной полосой трубку. — Я итак от старости скоро оглохну. Тогда кто ты? Домработница? — Нет… подруга… — обескураженная, выбитая из седла размышлений, Вэи позабыла об их легенде о «дальней родственнице из глубинки». Слово не воробей — несчастной ученице Акасуны пришлось лично убедиться в этом, когда она осознала оплошность, награждённую раскатистым смехом и порцией оскорблений. Не в её адрес, но всё же их с Сасори двери находятся не так уж далеко… — АХ-ХА-АХ-ХА! Лошара попущенный! Ой, не могу! А лучше бы гандоном был, хоть и дырявым… Впрочем, ему никакой не светит. На руку можно и перчатку натянуть!.. «О чем она вообще говорит? Гандон? Я забыла, что там имели ввиду якудза, когда друг друга так назвали перед мордобоем?..» — Вэи обессиленно уперлась ладонью в шершавое дерево кофейного столика. Волосы соскользнули по гладкому рожку и заструились вниз, в полутьму, в которой серые глаза видели множество пересекающихся царапин. — … Ладно-ладно, зовут то тебя как? — Я… а вам зачем, позвольте узнать? — Кредит оформить на тебя хочу, поэтому можешь сказать номер банковского счета, — незнакомка отшвырнула попытку Вэи защитить свои границы без особого труда, точно пнула. Но элегантно. — Ой, ну я бы с таким… другом тоже не сильно бы разбазаривала такое добро, как имя. «Она имеет какое-то отношение… к мафии?» — внезапная догадка вылилась в аккуратный вопрос. Он запершил в горле горечью виски, который обычно поглощают герои американских боевиков перед сложными миссиями. Вэи ощущала себя помещенной в самый напряженный момент. Неверное слово — пуля. В лоб. — Но почему же? Акасуна Сасори — крайне достойный и уважаемый человек. — Ага, старый брюзга, жмот, который должен мне двести кусков, — так ему и передай, — и ещё холостой, как патрон. Не знаю, как тебе, Шери Ами , но мне стыдно было бы нормальным чувакам на глаза показываться, если бы они думали, что такая псиная сутулая гуляет рядом со мной. Словно ожидая напора возражений, Поразительная Женщина тут же смела его щелчком мягкого кнута своего поразительного голоса. — Ладно, дело твоё. Скажешь этому, что ему звонила старая знакомая. Я тоже называть имя не буду, раз ты такая недоверчивая. Очко за око… в общем, чао! Подинамь его ещё, пожалуйста! За гудками послышался стук уверенных шагов и отзывающийся стоном скрип половиц. — Что за дрянь добивалась моего внимания и отняла так много твоего времени? Сасори вышел внезапно не из спальни, а коридора, ведущего во вторую часть квартиры. Оправляя бардовый жилет, он выжидающе смотрел на Вэи. Та так и не сменила позы, застыв в полусогнутом состоянии над старинным телефоном, из которого вились тяжелые, долгие гудки. Бледные пальцы обхватили кровавую полосу галстука. Задушили большим и указательным. Тускло блеснул платина зажима. — Я не знаю, если честно… Она не назвала своего имени. Представилась «старой знакомой», заявила, что ты ей должен двести тысяч в какой-то валюте и наговорила много различных гадостей. Вэи внимательно следила за мимикой Акасуны. Мышцы лица искажались, мускулы напрягались, и выражение тотального безразличия, словно в калейдоскопе, сначала собралось в узор узнавания, затем усталости и после бесповоротного принятия реальности. — Моти… вот же крыса старая, ещё барахтает лапками. «Выглядит так, будто он не то, чтобы сильно недоволен… но и душа от радости не ликует», — Вэи опустила трубку на рычажки, похожие на оленьи рога, с такой осторожностью, будто из тонких кабелей вновь донесется и растает густым тембром прокуренный сладкий голос. — «Они говорят так, словно одна из Тайра, другой из — Минамото. Однако, при этом, я ощущаю, что яд ненависти, той, которой сочился голос Тобирамы-сама и Изуны-сама не умерщвляет их отношения, низводя до вражеских». — Это твоя подруга? — Учились вместе, — отрезал Сасори с беспрекословностью, не подразумевающей сопротивления. Он рассек широкими шагами пространство и, не спрашивая, не интересуясь, снял с вешалки её пальто и не оставил Вэи выбора, кроме как повернуться, позволяя себя облачить. — Я её уже лет пятнадцать не видел. Может, больше. Тебе нужно новое осеннее пальто. — Это тебе нужно своей бывшей одногруппнице долг большой отдать. Я своё ещё доношу в этом сезоне, — пробурчала Мотидзуки. «Думает, может так неприкрыто тему поменять! Да ещё вновь на ту, что касается моего многострадального гардероба», — она полупоклоном выразила признательность за помощь. Спустя пару мгновений скрипнул старый комод, и из тёмных, пропахнувшихся нафталином и пылью недр, выскользнула бледно-голубая полоска. Словно этот погожий день, что был отвоёван у сумрачных, злобно грохочущих туч. — Для этого сезона твоё, с позволения сказать, пальто слишком тонкое, — лицо Сасори исказилось в выражении плохо прикрытого отвращения. Он направился за пиджаком в кабинет. Однако его голос остался невидимым присутствием вместе с Вэи, замершей у порога. — Холода уже обеспечили больницу благо, не моё отделение, новыми поступлениями. Не хватало ещё и тебе оказаться в их числе. — Сомневаюсь, что моя страховка покроет даже треть лечения в Университетской больнице, — Вэи ответила без задней мысли, потаённого злобного желания распалить в маэстро его несдержанность, что всё более уверенно и решительно отодвигала в арьергард его неизменную холодность. — Меня уже четыре года ни одна зараза одолеть не в состоянии, как враги Сун Цзяна их «Речных заводей». А, даже если найдется такая болячка, то я как-нибудь с ней совладаю. Она не заметила, как Сасори настиг её. Он вдруг оказался перед ней, уже в одном из привычных глазу пиджаков оттенка выдержанного красного «Бордо». Лишь огонь карих глаз захватывал, погружал в полыхающий ад неведомого ей кошмара, разделившего его душу на круги. Каждый предназначен особого рода экзекуции. Вэи инстинктивно, как испуганная лисица, отпрянула к двери. Озлобленный, Акасуна настолько разорвал между ними дистанцию, что не осталось места даже для вздоха, который не коснулся бы острого лацкана пиджака. Чахоточный свет выплёвывал на них жидкие жёлтые лучи. — Ты меня ненавидишь? — вопрос застрял в ушах звоном его надломленного, как разбитая скрипка, голоса. Руки хирурга скрылись в карманах, чтобы не вскрыть перед её глазами гнойник волнения. Однако от него исходили миазмы такого отчаяния, что не ощутить это кожей Вэи, беспомощно стиснувшая свой шарф, не могла. — Если да, то я требую назвать причину. Если нет, то, скажи тогда на милость, какого чёрта ты вечно упрямишься? Это принципиальная позиция или результат детской непосредственности, когда несмышленыш говорит «нет» на разумное «да»? Сердце перебралось из грудного отдела в гортань, и уже там началась обезумевшая от дикости эмоций вакханалия, в которой безудержно дрожали, кружились, танцевали на грани срыва чувства. «Почему каждый считает своим долгом поучать меня и воспринимать как ребенка только потому, что когда он заканчивал университет, я под столом пешком ходила?» — уязвленная гордость болезненным визгом оглушала логические суждения. Набрасывалась на рациональное, точно бешеная моська, которая, получив пинок ещё кое-как сохраняющей достоинства собранности, злобно потявкивая, обливаясь слюнями, затаилась улучшать самый неподходящий момент для второго выхода. Вэи сжала шарф с котиками так, будто от этого зависела её жизнь. — Я не упрямлюсь… а выражаю своё мнение касательно вопроса, — приглушённый голос переливался, точно мелодия арфы, что, прозвучав, расплывалась в воздухе, как круги на воде. — Весьма важного… для меня. Я ещё не Рокфеллер, и вряд ли когда-то уподоблюсь таким людям, и просто так с порога решить, что сегодня я хочу купить пальто, а завтра — сапоги на меху у меня не выходит… — Мотидзуки сжалась ещё больше, лишь бы не касаться телом полыхающего гневом маэстро. — Денег просто-напросто нет. — Думаешь, я прошу тебя саму это покупать? — Я не могу вести себя, как фаворитка какого-нибудь Людовика, которой захотелось прикупить модную шляпку. — Упаси хороший вкус меня сравнивать тебя с кем-то из этих пошлячек, — Сасори выпалил практически оскорбленно. Странная судорога исказила его лицо, — он будто бы желал дать выход той грозе, неумолимой бури, грохочущей в его душе, рыдающей дождем и проклинающей мир молниями. — Скорее с несчастной принцессой де Ламбаль. Вэи в ужасе. — И я не хочу для тебя конца, подобного её, даже в метафорическом смысле. И я не требую от тебя безропотно принимать подарки всяких безмозглых дуралеев, но брать лишь то, что даю тебе лично я, из глубокой, искренней… — его предложение замерло на полуслове, его лицо — в миллиметрах от её. Она вдруг отчётливо, до безумия ясно узрела его возраст, складывающийся практически незаметными морщинами у глаз, носа, на лбу. Мотидзуки казалось, что стоит его коснуться губами, чтобы ощутить, как пылает от горячки чувств кожа. — … привязанности. Мне не нужно ничего взамен, кроме осознания, что ты в безопасности, что ты не заболеешь и не попадаешь в лапы какому-нибудь недоучке с лишней хромосомой, но без лишней, да такой нужной мысли. Не все врачи обладают блестящим умом. И умом вообще. Вэи боялась за него. В эту секунду ей чудилось, будто её учитель расколется под давлением немыслимых волнений, если не облегчить его ношу. И она подала ему руку помощи. Обняла сначала одной за плечо, затем другой. Каждое мгновение близости она ощущала, как её тело словно погружается в раскалённое озеро, в глубине которого что-то бешено, неистово бьется. Сердце. Его? Её? Звук зацепился за звук, как звенья цепи, с тихим клацаньем. Хотя, скорее всего, это были её каблуки, затронувшие паркет. Вэи поддалась сильно вперёд, до безумия болезненно доверяясь нервным в неистовстве рукам, цепляющимся за её дешёвое серое пальто, как за последнюю надежду на спасение. Она притянула к себе Сасори. А он упал на неё, точно подкошенный болезнью, высосавшей последние силы из ослабевшего тела. — Не нужно загадывать на будущее… — Планирование не есть паранойя или мнительность, — он упёрся лбом в её плечо, ощутимо подрагивающее, опустившееся от бессильного напряжения. — Если оно доходит до твоего состояния сейчас, тогда планирование уже пересекло безопасную черту, — Вэи говорила так, словно видела его впервые, и касалась с хрупкой осмотрительностью подушечками пальцев острых кончиков яркого пламени его волос. Прижавшись щекой к его голове, она застывшим взглядом смотрела на антикварную вешалку с неясной историей приобретения, прошлым, о котором она не знала ничего. Равно как и о своём будущем. Оно раскачивалось над настоящим, как её слабые надежды на безоблачно-голубое, точно обвивающий шею шарф, грядущее. Только пока что оно обжигает, впивается в лицо горячим мятным дыханием. Холод прикосновения. Пальцев маэстро к щеке, двери к затылку. — Оно ещё вполне находится в границах разумного. Но ты всеми силами стараешься устроить ему депортацию. — Я всего лишь пытаюсь меньше зависеть от окружающих и больше от себя, чтобы ощущать себя самостоятельной боевой единицей, а не вечным запасником. — Видимо, милитаризм течёт в вашей крови вместе с потрясающим упрямством. — Всего лишь убежденностью в той своей правоте, которая не мешает никому жить. — Вэи… Тихий вздох. Сумка зашуршала кожаным дном по податливому вельвету пуфа. Замерло обещание Застыла на выходе она: — Бог с тобой… как будет время, покупай мне пальто… Замок грохочет, когда умелая рука хозяина квартиры запускает сложный механизм. Вэи вырывается из его власти на залитую светом лестничную клетку. Все двери закрыты, а по ступенькам вместо людей спускаются тени и солнечные лучи. Позавчера по ним сошёл Ёсиока Араки. После этого она не видела его ни в кафе, ни в коридорах, и даже возле её двери вездесущий финансист прекратил нести свой бессменный пост. Хотелось верить, что это последствия исцеления её нравоучениями, а не что-то серьёзное. — … за счёт новогоднего подарка. Проклятья Сасори заглушили закрывающиеся створки лифта. «Нет, не выйдет у них «исправить» меня по своему разумению… У тёти не получилось, а пыталась она так же, как наше правительство реабилитировать экономику дефицита», — Вэи стояла, навалившись на холодное железо. Она ощущала, как затемненная лазурь кабинки мягко погружается в шахту, всё ниже и ниже, всё неумолимо ближе к земле. Дрожащая от волнения, страха, непонимания рука поправляла лямку тяжёлой черной сумки. — «С Сасори что-то происходит. То, что выше моего понимания. Мне бы так не помешал добрый совет знающего человека… Су Шу не хочу тревожить, ворошить её прошлое своим запутанным настоящим. У Гаары сейчас и без меня голова не отдыхает. Братику Наруто самому бы разобраться со своим сердцем пристало… Остаётся лишь…» Подумать, как найти между вечером с Дейдарой и девочками, ужином с послом и переговорами с господином Ивановым, время заехать в книжный магазин господина Фудзита. Тем более, что сегодня она увидит его сына Мэзэру — секретаря ужасного Мадары-сама. Головной офис «Konoha Corporation» уже мелькал вдали разжиженным на верхних стеклах, последним ярким светом осени.

***

— Всё поняли? — Тобирама-сама лишь едва поднял голову, отрываясь от чтения утренней газеты. — Разумеется, всё ведь просто… стоять ждать Вас и Ваших указаний. По офису не бродить, людям работать не мешать, — Вэи с каким-то нервным безразличием уткнулась носом туфель в коврик «Роллс-Ройса». Чёрные банты застыли над белой кожей обуви и безупречным, лишённым и намёка на нечистоту, пепельно-фиолетовым ворсом. «Как же там у Гаары дела? Наруто вчера, при Саске, и словом не обмолвился… Надеюсь, моя скромная выпечка смогла поднять ему настроение и боевой дух», — мысли запутывались в лесу фонарей, мимо которых проносился серебристый «британец», вырывались из бледно-серых зарослей, но лишь для того, чтобы оказаться сожранными уроборосом, что представляла из себя одна из самых загруженных дорог Токайдо. В салоне застыло стеклянное, пустое ничего, — лишь шелест перелистываемых листов иногда привносил сюда нечто. Живое. Отрешённое от душевных волнений. Вэи видела, что Тобирама-сама скорее пробегает взглядом по строкам, чем вдумчиво погружает его в скопления иероглифов, запечатлевших последние события на мировой арене. «Какая печаль тревожит его душу?» — не успела она задаться вопросом, как тот, к кому он был обращен, как будто буднично произнес: — На вашего командующего Объединенной Группировки Войск Романова покушение совершили. — А… да? — Машину подорвали. А ваши в ответ сделали тоже самое с чеченскими сёлами. — Омерзительно… — Политика, политики и всякого рода дрянь в принципе не самые приятные вещи и личности. Впрочем, как и все иные люди, — Тобирама-сама с хрустом и шелестом положил серую газету на пепельное пальто. Безупречный крой и острые лацканы подчеркивали монументальную императивность фигуры. — Вскоре вы в этом убедитесь, мы почти прибыли. — Я бы всё же осмелилась поспорить, но не буду… — Вэи уже сегодня утром в метро ознакомилась с последними «достижениями» страны. Рассуждать о войне в Чечне ей не хотелось. Как и любом ином безжалостном, бесчеловечном, но неизбежном кровопролитии. Поёрзав на сиденье, она поддалась вперед и зову любопытства, когда голова водителя темным пятном легла на фон голубых панорамных окон. — И почему же? Испытываете недостаток в аргументах? — один из влиятельнейших японских дельцов покровительственно усмехнулся. Заскрипела кожа, когда пальцы в черных перчатках сжали чёрный дипломат. — Скорее во времени. Мы ведь почти прибыли… Её любопытство, выраженное взглядом украдкой, было встречено насмешливым, холодным прищуром. Но эта искра человечности погасла, стоило на неё попасть обесцвеченному солнцу шумной улицы. Вэи заметила. Задумалась. Хотя последнее было сделать крайне сложно, когда вокруг живёт бурной деятельностью толпа. Телефоны, дипломаты, сумочки, тубусы с чертежами в руках — чего только не насмотришься в Маруноути, деловом и политическом центре столицы. Возле входа в офис также не было хоть сколько-то спокойней. Рядом с раздвижными стеклянными дверями стояли мужчины в костюмах с мобильниками, девушки в дорогих пальто со стаканчиками кофе с той самой зеленой русалкой «Старбукса». Вэи казалось, будто она по ошибке забрела в ресторан при «Интуристе», а не чебуречную «Дружба». Она со вздохом отпустила размышления о своей пролетарской привлекательности, решив сосредоточиться на чём-то ином, кроме рассматривания широких плеч начальника. «Ой, настоящая пальма! Или искусственная? Китайцы такие делают, что африканцы не отличат… что уже о русских говорить», — Вэи с восторгом взирала на дерево в массивной кадке камня, увитого полосами черных жил. Объект её любопытства стоял за чёрными турникетами. Стекло сверкало лезвием бликов, слепя; и минуты не прошло, а десятеро человек уже успели выйти из офиса — зашло ещё больше. Однако не мелькнуло и двадцати секунд, а охранники в чёрных костюмах и галстуках поспешно выбежали из-за белоснежной стойки и частыми поклонами отрапортовали, насколько они почтительно рады видеть Сенджу Тобираму. «И не устаёт он от такого неиссякаемого выражения уважения ото всех?» — Вэи робкой маленькой тенью скользнула за высоким начальством мимо коварной прозрачной границы. — «Я бы уже боялась на глаза кому-то показываться… отвлекать, вынуждать воздавать почести без числа и меры». Впрочем, её любопытство также не ведало этих величин. Серые глаза разглядывали интерьер с восхищением ребёнка, увидевшего сорокопятиметровое колесо обозрения в Парке культуры и отдыха имени Горького. Черные металлические полосы расчерчивали потолок от стеклянного входа до лифтов, которых Вэи насчитала семь штук. Инсталляцию обрамлял кофейный камень, сияющий точечным блеском ламп-спот. Обозримое пространство дышало холодным светом, льющимся из огромных окон. Воздух — перенасыщен селективными ароматами «Tom Ford», «Givenchy», «Chanel» и целого ряда неизвестных советской эмигрантке домов. Стук каблуков искрит в пустом, собранном, по-деловому чёрно-белом пространстве. Даже узкие листья настоящей-искусственной пальмы как будто шевелятся согласно некоей установке, а не по велению ветра. Мотидзуки, засмотревшись, не сразу заметила, но мгновенно ощутила на своих запястьях грубые пальцы. Секунда — её немилосердно, но весьма элегантно втолкнули в лифт. — Быть может, вы всё-таки желаете стать дизайнером интерьеров? — Тобирама-сама сверкнул сапфирами платиновых запонок, когда поднял руку, чтобы поправить берлинскую лазурь галстука. Его вторая ладонь стягивала в удушающей-интимном захвате её запястье. Вэи высвобождаться и высвобождать его гнев отнюдь не желала. — Иначе, чёрт возьми, откуда такая страсть к глазению на стены и потолки? — Созерцанию… — Ну и что же такого вы с глуповатым видом потерянного туриста «созерцаете» в скучном офисе? От непристойной близости Сенджу её освободил, а от своих язвительных придирок не соизволил отдохнуть. «Живший в царстве Ци, Мэнчан-цзюнь, когда томился в темнице, конечно, был намного несчастнее меня… Но, ками, надеюсь, советники князя Чжаосян-вана не глумились над ними хотя бы! Каково это, бесправным, бессловесным узником сидеть за решеткой, не могучи в ответ и слова равного по силе оскорблению молвить!» — Вэи, в бессилии сжимая лямки сумки, разглядывала в безупречных чёрных зеркалах надменного аристократа. Он выглядел на отливающим золотом стекле, словно на портрете. Она же ощущала себя наброском, нанесенный художником по необдуманной прихоти. Её сотрут. Забудут, как звали. — «Может, оно и к лучшему. С Ивановым доразберемся. Останется ещё парочка. Это где-то неделя-полторы, и я вернусь на свой круг ада». — Если решили устроить мне молчаливый бойкот, дайте хоть знать, чтобы ваш подвиг остался незабытым, — Тобирама-сама мазнул по ней таким взглядом, от холодной надменности которого хотелось поплотнее закутаться в пиджак на непозволительно тонкой для подобного сотрудничества подкладке. «Обойдусь без памятника за Ваш счёт», — хотелось буркнуть в ответ, но здравомыслие опередило чувства, поэтому Вэи произнесла вежливость тихо. Улыбка коснулась её губ, как лепесток сакуры поверхности озерца, потревожив на миг спокойное выражение рябью взволнованности. — Всенепременно, когда соберусь этот самый подвиг совершить. Я просто задумалась… о том, как ответить, чтобы не вызвать Ваше недовольство. — О, поверьте, вам и говорить для этого не нужно, — Тобирама-сама жестом пригласил её выйти в свет серого этажа. — Тем более со словами нужно осторожной быть. Если даже моё безмолвное действие вызывает раздражение… — Вэи, уже не отвлекаясь на детальное разглядывание интерьера, посеменила на тонких ходулях-каблучках вслед за широкой поступью. Платиновый отлив стен размывали постоянные поклоны служащих, похожих на пингвинов разной масти. Настолько стирали разницу идентичные костюмы с минимальными, не заметными спешащему, отличиями. — А, касательно интерьеров, я просто… никогда не была в столь потрясающих местах. Мрамор, стекло, свет — повсюду оригинальные дизайнерские решения. Я постараюсь, конечно, более не отвлекаться… — Едва ли у Вас что-то выйдет, Вэи-сан. Ваша мятежная русская душа не поддается дрессировке, сколько бы я не отчитывал вас за постоянный эскапизм. Однако ни в бугрящемся насмешливостью тоне, ни неподвижно собранном лице не отражалось ледяного недовольства подобным поведением. Тобирама-сама и вовсе смотрел не на неё, как заметила Мотидзуки, а на широкие чёрные двери, окаймленные металлическими полосами. Она поняла, что это и есть пункт назначения. — В общем, это важно, не сейчас. Вот, держите пальто. Отнесёте его в мой кабинет, он находится на последнем этаже, вторая дверь справа от лифта, — крепкие руки играючи вложили в её хрупкие тяжелое на вид и в действительности нелегкое пальто. Обоняние девушки сразу разрезал до слёз острый аромат. — Секретарь, Микото Хомура, тут же возьмёт его у Вас и повесит, куда нужно. Вы только доставите. После возвращайтесь сюда и можете рассматривать интерьер до отвращения, потому что меня не будет по меньшей мере полтора часа. Оправив лацканы серого в тонкую белую полоску пиджака, он произнёс как будто мягче, осторожнее, нежнее, чем обычно: — Можете перемещаться по этажу, но недалеко. Как только я выйду, я желаю увидеть вас здесь. Возможно, мне понадобятся какие-то документы, за которыми я пошлю Вас. Микото-сан и прочие клерки заняты, я не хочу гонять их. А для вас, считайте, сегодня уготован внеурочный выходной в первую половину дня. «И правда… никаких словарей, летающих бумажек, слов из разряда забыл-то-что-вспоминл, а еще головной боли и мерзких скоб, крошащих ногти и сдирающих кожу, точно мясник!» — такие мысли не покидали Вэи, когда она возвращалась на «наблюдательный пункт» с журналом «Forbes» под мышкой. Микото Хомура сухо принял у неё пальто «господина Тобирамы» и таким же безжизненным, рабочим тоном отметил, что «Вэи-сан можете взять один из тех журналов, которые лежат на столике в лаунж-зоне». Оставившая сумку с книгой в шкафу приемной, Мотидзуки только с радостью согласилась развеять тоску ожидания самым действенным методом. Чтением. Бродить по этажу она пока что не решалась. Слишком велика опасность, что начальник с мгновения на мгновение может выйти из-за чёрных дверей. Очередную проволочку хотелось отсрочить хотя бы до обеда. Подперев собой не нуждающуюся в дополнительных креплениях стену, Вэи принялась вникать в понятия, закатанные в глянец страниц. И всё даже в таком виде её пугали туманные и запутанные рассуждения о выгоде замены Бреттон-Вудских договоренностей на Ямайскую валютную систему, благодаря которой стало возможно создание и развитие розничного FOREX. «Вот как они определяли стоимость валюты в золотом эквиваленте? Кто решал, сколько условный франк будет стоить, а сколько вездесущий доллар? На основании чего? Моя голова не понимать таких величин, она не проникать в суть подобных материй!» — и оттого, чтобы не подвергать экзекуции остатки и без того истреблённых начальником нервов, Вэи перелистнула страницы до вполне удобоваримой статьи о спонсировании Учихой Изуной выставки работ молодых японских художников, работающих в древней китайской технике «хакубё» или «пайхуа». Рисование чёрной тушью без закрашивания. Среди застывшей на полотнах современной японско действительности, пейзажей, подражаний древним мастерам, замер на фотографии и он, тот, кто обещал ей скорую встречу. Вэи невольно содрогнулась в холоде бело-платинового пространства его вотчины.

«Приятно было познакомиться с вами, Вэи-сан. Уже начинаю с нетерпением ждать нашей следующей встречи. Будьте так любезны не откладывать её, Тобирама-сан. Берите госпожу с собой почаще».

Сведённые в тонкую линию снисходительно-покровительственной улыбки губы на странице «Forbes» будто вырывали каждое слово из глубин её воспоминаний и произносили на манерный, излишне рафинированный лад. Такой же искусственный, как обманчивая бархатистость взгляда чёрных глаз, смотрящих прямо в объектив. «Нет, мне срочно нужен кофе, чтобы причесать мысли!» — скользящий хлопок завершил представление настойчивых фантазий, неугасающего предчувствия. Вэи вспомнила тот сон. Лис, переправляясь, промочил хвост. Сожаление.

Сильная черта на втором [месте].

Затормози колеса.

Стойкость — к счастью.

Женская фигура в колеснице останавливается у разрушенного моста. «Вэй цзи — Ещё не конец. Моя 64 гексаграмма. Я видела графическое её графическое воплощение. Человек должен сохранить себя в хаосе… не на кого положиться. Можно пожалеть, если не выработал достаточного количества сил», — холод стекал по спине так ощутимо, как если бы это была вода великой реки, сквозь которую стремился переправиться бегущий от пожара молодой лис. Журнал в руках дрожал. Вэи прижала его к груди, когда на неё нацелился взгляд проходящей мимо женщины. Фигура крепкая, как вырывающийся из морской глубины утёс, а волосы тёмные с мрачным отливом штормовых волн. «Заметила?» — мысль застыла на замершем выдохе. Глаза с золотистым отливом застыли на Вэи. Ей казалось, что её вжали в стену грабители, требующие в обмен на жизнь кошелёк. Стук тонких чёрных каблуков продолжил грозовое шествие надвигающейся бури за чёрной дверью. Мотидзуки едва удержала себя от желания сползти вниз по стене. «Срочно… немедленно американо, латте с амаретто… неважно… Всё это безумие нужно немедленно сложить в абстракционистскую картину происходящего», — она едва ли не бросилась к кофемату в конце коридора. Сжатый между двумя пальмоподобными гигантами в мраморных горшках, он манил её, точно оазис усталого бедуина. В ушах звенело от напряжения мысли. Перед глазами яркими огнями переливалась радуга неона, выделяющая позиции с напитками. Вэи присмотрела «латте на клубничном молоке с сиропом белого шоколада». Она достала из кармашка пиджака припрятанную там «на всякий пожарный» мелочь, которую тут же сунула в узкую пасть чёрной машины. «Неужели предсказание? Предупреждение? Моя ведь жизнь сейчас подобна хаосу, раздробленному миру, в котором всё непрочно, недолговечно, ненадёжно. Не на кого, не на что положиться, как писал Юлиан Константинович Щуцкий… О, ками, но я совсем забыла, какой была третья черта! О чем говорилось в комментариях к ней!» — Вэи не могла прийти к заключению так же, как и купить желаемую панацею. Высокотехнологичный «коноховский» кофемат с отвращением выплёвывал монеты обратно в девичьи ладони. И как бы она не силилась разобраться с внезапным откровением и подачей монет, всё заканчивалось неудачей. Хотелось обругать всех и вся, себя в том числе. Её тихому: «Проклятая железяка», — вторил голос грубый, как грохот колёс внедорожника по просёлочной дороге: — Попробуйте эту. — Ой, да что вы, не стоит!.. — Вэи повернула голову и едва самым нелепым образом не потеряла равновесие. — Ох, ёлки зеленые! Над ней нависла тень настоящего гиганта, в представлении полутораметровой девушки, ощущавшей себя подле него, как обычный вояка рядом с Ахиллом. Тяжёлая чёрная тень расползалась очертанием человека на белой каменной плите. Во всём его облике не смешалось больше цветов — мрачный классический костюм с расстегнутым пиджаком, тёмная водолазка выглядывает из-под белой рубашки. Небрежные складки придают грозному офисному работнику вполне бунтарский вид. Серебряная пряжка на ремне отливает холодом благородного металла в смеси искусственного и солнечного света. Эти беспощадные лучи, точно кисть художника, не ведающего преувеличений и приукрашиваний, очертили складки мёртвой кожи. Когда-то обожжённая, раскалённая, как лава, она застыла. От покраснения осталась лишь выжженная базальтовая чернота. Вэи тут же вспомнила лица контуженных, раненных, изуродованных войной стариков. Научившего её захватам соседа с практически неподвижным лицом, лишённого глаза и трех пальцев левой руки, но не воли к жизни… — Простите, не хотел напугать, — сказал незнакомец без особого сожаления и грусти, собираясь отойти от колышущихся подле кофемата пальм. «Вот же тетеря безголовая! Человеку с таким горем только подобную реакцию карикатурной рыночной торговки и нужно демонстрировать!» — Вэи бы ударила себя по лицу, если бы этот жест не поставил её в куда более неудобное положение, чем то, которое лизало ей щёки огненным стыдом сейчас. — Нет-нет, что вы, господин! Я просто не ожидалась увидеть здесь кого-то! Тем более, такого высокого! С моей перспективы вы кажитесь просто огромным! Мужчина оценил её измученное стыдом выражение лица с интересом, граничащим с неверием. Вэи оправила пиджак, сжала в ладони десять раз треклятую мелочь. Вечно подобная портит даже самые заурядные мгновения жизни, как покупка кофе, например! — Мне сложно представить, — его басистая усмешка смела прочь её ряды самобичевания и стыда. — Зато я могу вообразить, как задрала вас эта проклятая коробка. Он поравнялся с Вэи, которая в ту же секунду убедилась в правдивости собственной наспех придуманной отговорки. Этот клерк был настолько высок в сравнении с ней, что, не задрав голову, она могла лишь наслаждаться перспективой разглядывать солнечное сплетение собеседника. Впрочем, не оценить бугристый рельеф мышц под чёрной водолазкой она не могла… — До желания пересесть с кофе на воду! — Вэи хихикнула, отвернувшись к кофемату. «И в глаза смотреть боязно, а на тело, словно у Давида Микеланджело, — стыдно», — она пересеклась взглядом со своим двойником на стекле вендинг-автомата с напитками. Бледный овал лица, густая лоснящаяся чернота волос, собранная в прическу с небольшим белым бантом. Всё бы хорошо, если бы не напряженные складочки, собравшиеся волнами у бровей. Широкая улыбка как будто была последним штрихом на этом невольном подражании маске молодой девушки театра Но. — Эта рухлядь недостойна таких жертв, госпожа, — мужчина хмыкнул, закидывая в кофемат монеты. Затем воздух сотряс звук удара твердой как камень ладони о металл. — Её просто надо на помойку выкинуть и дело с концом. Руки у некоторых не доходят, вот в чём проблема. — Быть может, всё же у некоторых теплится надежда продлить существование этого аппарата, — протянула Вэи, будто впервые разглядывая, как из специального отверстия подается картонный стаканчик. Тонкая коричневая струйка кофе подсластила воздух ароматом клубники и шоколада. — Он ведь ещё вполне пригоден для дела. Немного подкрутить, и можно будет получать кофе, а не выбивать его! — Получать мы привыкли, но не кофе, — жесткая линия губ исказилась мягкой усмешкой, когда его глаза встретились с её любопытствующим, с хитринкой взглядом. — Но, госпожа, обещаю, что поговорю, с кем надо, чтобы эту развалину привели в порядок. — Главное при этом, в итоге, получить кофе, а не нагоняй… — пробурчала Вэи, едва сдерживая смех. Однако незнакомец брать под уздцы резвую весёлость отнюдь не собирался. Смех исказил его лицо, сделав ещё более неприглядным, откровенно страшным. Чёрная с красным кожа сжималась и расслабялась, как мех играющей бешенную мелодию гармони. Вэи не отворачивалась. Когда взгляд привык, ужас отступил. — Чёрт возьми, метко подмечено! — «коноховец» взял уже готовый напиток и протянул его Вэи. Она невольно поразилась, насколько игрушечным, точно из набора этих прекрасных американских «Барби», казался в его руке большой, на четыреста миллилитров, стаканчик. — Держите свой честно отбитый кофе. — А вы держите мелочь в обмен на съеденную кофематом! Мужчина мягко вложил в её руку стаканчик, твёрдо отклонив её предложение забрать мелочь. — Да вы что, госпожа! Разве дело ли это мужчине брать у девушки плату за кофе?! — Но вы ведь не приглашали меня на встречу, где подобный этикет был бы вполне уместен. — Уже пригласил, — незнакомец усмехнулся её мимолётной растерянности не с нахальством, но непробиваемой уверенностью каменного утёса, которому никакие порывы, в том числе возмущения, не страшны. Он нажал на нужную кнопку и в такой же стаканчик-близнец кофемат начал подавать доппио. — Вы из какого отдела сюда забрались то? — Из отдела помощи начальству. Я не работаю в «Конохе»… — Вэи словила колышущимся в стаканчике кофе игру жёлтых солнечных бликов. Рассыпаясь на блестящую пыль, они покрывали бежевые волны, точно посыпка таящее на июльском солнце японское мороженое. — Вот я то и думаю, почему мне ваше лицо незнакомо, — незнакомец не отводил от неё взгляда и пил свой доппио, без особого интереса к игре света на поверхности жидкости, но не чёрных волосах. — Неужели вы…? — усомниться в том, что мужчине известны все работники одного из самых огромных офисов Японии, Мотидзуки не позволила та самая женщина с грозовыми волосами и тяжёлым взглядом. Этот вес незримого давления внимания обрушился на неё застывшим янтарём радужки. Полосы бровей расслабленны, но кажется, что пройдет ещё миг, и они опустятся в угрюмом выражении. Какой-то немой угрозе недовольства. Высокая фигура в бледно-виноградной юбке-карандаш и чёрной рубашке застыла у сереющего прохода вдаль, в слепяще-белую, ослепительно стеклянную глубь коридора. — Мотидзуки Вэи? Тобирама-сама требует, чтобы Вы принесли из его кабинета бизнес-справки девелоперских компаний из Гуанчжоу за текущий год. Внезапность появления этой «грозной» женщины вбила в тело гвозди напряжения, приковавшие её к камню рядом с «коноховцем» в чёрной водолазке и белой рубашке. Вэи расслышала тихий, как стук колёс поезда, утробный грохот шёпота: — Конан… Самообладание безжалостно выкорчевало удивление. Бояться нечего, если выполнить задание начальника сиюсекундно. — Господин, я прошу прощения, но мне придётся убежать…- Вэи повернула голову, и её поспешные объяснения сняли с языка резким, снисходительно-командным тоном старшего к курсанту. — Чёрт возьми! К чему извинения? Приказ начальства — закон. За нарушение от ответственности даже смерть не избавит, — он протянул ей огромную ладонь, обугленную чернотой выступающих из-под манжет волос. — Я тут ещё стоять буду, так что давайте ваш кофе посторожу, чтобы не пришлось его наспех глотать. Итак напотелись, пока выбивали его из этой гадины. — Вообще, по-правде, потели вы, я просто за этим наблюдала с видом прекрасной дамы, смотрящей, как рыцарь побеждает врага ради неё на турнире! — Вэи не без удовольствия не только решила проблему «мёртвого груза» со вкусом клубники и молочного шоколада, но и разбавила горечь одиночества сладостью приятной беседы. Приправленная безобидными подтруниваниями, она скорее раззадоривала душу, чем жгла её, как остроты Тобирамы-сама… Однако даже не воспоминание о ледяном пренебрежении опаляли сердце страхом. Этот преследующий её злой дух с янтарными глазами не переставала выдалбливать в голове дыру взглядом, заполняя её сточным смрадом нелепых предположений, безумных теорий о причине столь пристального внимания этой «Конан» к её скромной персоне. Та казалась и вовсе незначительной перед огромными двустворчатыми дверями нефтянно-чёрного массива. Лак сиял, точно заледеневшие чернила. Их стянули жёсткой серебряной лентой. Блеск лоснящегося солнца заискрился в глазах Мотидзуки, когда Конан открыла перед ней двери в этот мир, где за овальным столом из цельного куска падука решалась судьба другого, внешнего, тянущегося бегущими строками новостей и непрестанно меняющимися котировками на биржах. Вэи обуял неподдельный страх. Он собрался под левой грудью — сметённая смятенным разумом кучка легковоспламеняющихся слабостей. Которая, ожидаемо, взорвалась фейерверком, разрывая в клочья из дыхания, увещеваний тёти и химических орхидей парфюма. Только вспышка была вызвана не искрой, а диким огнём. Так, и лишь так могла она описать первую безмолвную встречу с Мадарой-сама. Она догадалась, что перед ней никто иной, как дядя Саске. Вся ужасающая жестокость рассказов собралась в тёмно-синий костюм на теле головокружительно мощном, до одури пугающим из-за той силы, что сталью ударов могла опускаться на любого из домашних, осмелившегося оспорить авторитет главы семьи. Презрение в дрожащем голосе ото-то выродилось в самую жестокую ухмылку, которую Вэи когда-либо доводилось видеть за свои двадцать лет. Даже за стенами КГБ подобный, неприкрытый, цинизм не мозолил глаза до слёз. Слёз за мученические страдания людей, вынужденных делить с таким человеком один кров, один стол. На работе, дома. Учиха Мадара посмотрел на неё с осязаемым, проникновенным презрением. Поднятая в воздух рука с зажатой между толстыми пальцами зубочисткой-Parker будто выводила слепящим золотом в пустоте на фоне небоскрёбов: «Убожество». Вэи поспешила найти своего начальника. Но её избегающий прямого соприкосновения с сидящими взгляд перехватил брат этого «Оды Нобунага», каковым Мадару успела окрестить Вэи. Учиха Изуна воплощал вниманием саму снисходительную любезность: она должна быть благодарной ему за то, что он одаривать её несколькими секундами драгоценного времени. Его титулованный всем словарем японского мата, галантный кавалер с гала-бала мог бы потратить его на галстук, цепочку или крохотную брошь у острия лацкана. Несомненно, Изуна не раз за всё время переговоров поправлял эти изделия какого-нибудь известного ювелирного дома. Вэи только лишний раз простила очередную грубость Тобираме-сама. Его спасительный жест, избавивший помощницу от необходимости танцевать с надменным фатом, заслуживал столь бесхитростной благодарности. С подобной, но высушенной официозом он обратился к ней. — Подайте документы, Вэи-сан. Он занимал место через кресло от загорелого мужчины с улыбкой более широкой, чем северная граница России. У правого бока Хаширамы с гордостью императрицы Теодоры восседала женщина с огненными волосами. Её кипенно-белая блузка и длинный пиджак казались морской пенкой, окаймляющей изумруд волны, разливающейся тканью свободных брюк. Лишь эти тёмные, измученные бессонницей и похмельем глаза, подбадривали молодую низкую девушку, которую, неумолимой волей Тобирамы, занесло в кабинет «высоких» людей за тридцать пять. Белый бант, казавшийся Мотидзуки таким изысканным, теперь чудился чистейшим ребячеством в застывшем черно-бело-сером мире, подернутым золотой и платиновой пылью роскоши. Тобирама-сама принял папки, не глядя. — Свободны. Вэи поклонилась, также избегая встречи с безжалостной реальностью. Только плечи она всё же держала гордо, решив сбросить груз страха, как только чудовищное нахальство и вышколенное аристократизмом и презрением высокомерие останется клубиться тьмой за застывшим чёрным лаком двери. Остальная публика смазалась для неё в одну мрачную палитру официального заседания. Лица казались бледными вытянутыми овалами, как на работах мастеров живописи до эпохи Возрождения. Светотень сосредоточилась для Вэи на дверной ручке. Схватиться за неё и прочь из этого простора, устеленного чёрным в золотую вязь ковром. Её ждёт приятный собеседник и стаканчик сладкого лекарства от сплина. Однако за её спиной остались не безжизненные, плоские изображения, но люди, чьё самомнение было не менее объёмным, чем эскизы Да Винчи. — Команда из Гонконга куда более гибкая, Тобирама-сан, не забывайте, что город находится во владении Британии, а не грёбанных коммуняг, — раздражение, злость Мадары можно было впитывать, словно обжигающий, только сваренный эспрессо. Замешанная язвительностью гордость убивала горечью любую отличную волю. — Господин Танг — респектабельный партнер, который, к тому же готов взять на свои счета большую часть расходов. — Команда из Гуанчжоу, в отличие от господина Танга, не была, пусть и мельком, но замечена в коррупционном скандале, — Тобирама-сама рассекал голосом спёртый воздух, обрушиваясь на слушателей стальной волей. — Нашим политикам на данный момент и без посильной помощи из-за границы хватит инфоповодов на ближайшие лет пять. Вы для порядка задумайтесь, что наши партнёры-«коммуняги» скажут, когда мы привлечём к такому огромному девелоперскому проекту пробританскую, идеологически неверную компартии территорию… «А ведь бывший мерзавец Су Шу тоже из Гонконга…» — воспоминание выстрелило в голову, как только раздался хлопок двери. — «И фамилия ведь вроде бы его… Танг? Тонг? О, не может быть, чтобы всё так совпало!» После расстрела презрением и теориями заговора, Вэи захотелось вдохнуть свежего воздуха, покурить, и убить здоровье остывшим латте. Её желанию воспрепятствовала фигура невысокого мужчины в прямоугольных очках. Это был Мэзэру-сан, сын господина Фудзита. Секретарь Мадары казался пушистым кроликом рядом с тигром начальником, и безобидным дроздом рядом с грозной, как сокол, Конан. Его тощую фигуру книжника делал внушительнее сшитый на заказ костюм цвета хорошего молотого табака. Он гармонировал с радужкой глаз, обращённых на Токио, застывший в кристальном воздухе последнего погожего дня. Конан, скрестив руки на груди, смотрела на вакуум света, в который поместили переливающиеся жидким сиянием небоскрёбы. Она застыла у раскидистой пальмы, а Мэзэру навалился на белую стену. За его спиной висело полотно, а на нём застыли всплески чёрной краски. О значении многотысячного шедевра догадывался лишь художник, не желающий делиться знанием с миром. — Пробовали дозвониться? — Конан-сан, не обижайте, разумеется я первым делом так и поступил, — сын господина Фудзита устало вернул выбившийся чёрный волос в строй прядей, идеально заглаженных на правый пробор. — Но вы же знаете этих америкосов и их непоследовательность… — Поэтому я рада, что Обито-сама никак не взаимодействует с послом… — голова Конан мгновенно дёрнулась и повернулась в сторону Вэи. «Точно высокочувствительный радар какой-то!» — подумала Мотидзуки, решившаяся приблизиться с почтительной скромностью к секретарям первых лиц предпринимательского флагмана Японии. — «Поразительный слух и культурное непонимание… С этим точно нужно что-то делать и как-то работать! Разве можно жить и сотрудничать в мире, где все предвзяты друг к другу лишь из-за национальности? Былых барьеров в виде отсутствия информации, надежных источников уже становится меньше. Можно постараться хотя бы сформировать кого-то из будущих поколений, а те уже далее начнут передавать понимание по наследству, с прочими знаниями, например, как пользоваться компьютером или мобильным телефоном…» — Вэи-чан? Какой приятный, хоть и, откровенно говоря, неожиданный сюрприз встретить тебя у себя на работе, — Мэзэру обрадовался, двинулся так вяло, словно она оторвала его от важной работы. «Типичный «господин ученый» Мэзэру», — Вэи с улыбкой вновь, пусть уже и про себя, назвала сына бывшего работодателя тем прозвищем, которым она, в свою бытность помощницей в книжном магазине, нарекла его ввиду любви интеллектуала к нравоучениям и философической неспешности. Они раскланялись. Как и подобает по этикету, уровень почтительности Вэи превосходил тот, который оказывал ей старший по возрасту и занимаемому социальному статусу. — Я тоже не ожидала когда-нибудь побывать на твоей работе, Мэзэру-кун, но мой начальник решил сделать сказку реальностью, — Вэи, сложив руки на поясе, едва сдерживала смех из-за мимики Фудзита-младшего. Его брови слегка приподнялись в тонком изумлении, а указательный палец с идеальным маникюром лег на гладкий острый подбородок. — А у кого ты ныне лямку службы тянешь? — Сенджу Тобирамы, — произнесла она с гордостью, как бы говоря: «Отныне и я работаю на невероятно важного господина». — Ох, ну, это многое объясняет… — Мэзэру поправил очки за дужку. Блик сверкнул, отразившись на чёрных камнях браслета Конан. Именно в это мгновение она подняла руку, чтобы завести прядь каре за ухо. Вэи с удивлением отметила, что на коже, выбеленной затворническим офисным режимом, зияли несколько проколов вдоль косточки. -… рад, что ты ушла от того кретина, который занимался не работой, а оскорблениями подчиненных, — кивок в сторону Конан ввёл её в беседу как активное лицо, а не мрачную, немую тень на фоне зелёных листьев фикуса и голубого стекла небоскрёба. — Прошу, Вэи-чан, познакомься с Хаюми Конан, моей коллегой, которая служит у Учиха Обито. — Очень рада знакомству, Конан-сан! — поклон Вэи был встречен аналогичным, медленным, как струящаяся вода. Таковым был и этот голос, глубокий, втекающий в мозг убедительной интонацией. — Мне тоже приятно узнать вас лично, Вэи-сан. Надеюсь, «Коноха» произвела на Вас благоприятное впечатление. — Исключительно! Много пространства, света и профессионалов собрались в одном месте. Сложно вообразить что-то более воодушевляющее для работы, — Мотидзуки ощущала каждой клеточкой своего тела неясную недосказанность, таящуюся в бесхитростных словах, остром взгляде и том повышенном внимании к её персоне, каковым её наградила Конан при мимолётной встрече. Таковой оказалась и эта непредвиденная с сыном господина Фудзита. — Ну, девушки, пожалуй, я буду вынужден оставить вас далее обсуждать преимущества пребывания в нашем офисе, –Мэзэру приподнял манжет, за который зацепилась запонка в форме крохотной цапли из белого золота. Светлый металл циферблата горел ярким солнцем на толстом кожаном ремешке, по оттенку напоминающем выжженную траву. Вэи удалось любопытным глазом выцепить выведенную черной латиницей надпись «Vacheron Constantin. Geneve». — Мне нужно срочно позвонить, пока наши партнёры не ушли на очередной лэнч, — так явно и тонко поддел американских дипломатов Мэзэру, за что получил одобрительное приподнятие уголков губ Конан. Мотидзуки ощущала себя случайным свидетелем переглядок разведчиков: понимаешь, что перед тобой разворачивается коммуникация, но проникнуть в её смысл не можешь. –Вэи-чан, ты давно гостила у моего почтенного отца? — Несколько дней назад, — Вэи крепче сплела узел напряжённых пальцев. — Он очень скучает по тебе, Мэзэру-кун. И кручинится из-за того, что ты давно не приезжал. Но! — разбив ожидаемый поток оправданий незамедлительным восклицанием, Вэи продолжила с одобряющей улыбкой несколько «приукрашивать» ворчание пожилого владельца книжного магазина. — Господин Фудзита понимает, что твои обязанности задерживают тебя в офисе. — Ты как всегда слишком дипломатична, в отличие от моего отца. Я прекрасно представляю, что он мог сказать. Но, в любом случае, когда мы разгребем текущие вопросы с тендером, я уверен, что смогу навестить его и, тем самым, избавлю тебя от необходимости выслушивать его недовольство моей сыновней непочтительностью. Кривым смешком он напомнил Вэи о конфликте отцов и детей, традиций прошлого и нового времени. «Теперь молодые люди строят жизнь по своему усмотрению, а не следуют советам старших беспрекословно и почитают их волю превыше своей. Но здесь ведь всё осложняется тем, что господин Фудзита не переносит на дух Мадару, считая его «разбойником, каких ещё поискать за стокаменными стенами нужно! » и «самым безнравственным японцем из ныне живущих, после моего соседа и его американского трещащего радио». А его сын прилежно подает этому самому «разбойнику» отчёты…» — Вэи, подождала, пока неловкость диалога скроется за черными дверями вместе с худощавой спиной Мэзэру. Лишь после она вознамерилась вернуться к оставленному собеседнику. Конан лишь опередила её с прощанием. — Мне тоже нужно возвращаться к работе, Вэи-сан. Настоятельно прошу вас… — цокоту тонких каблуков вторит размеренное покачивание геометрически неровного, но педантично опрятного каре. — … не гуляйте одна. Потеряться очень легко. — Я приму ваши слова к сведению… — дежурная улыбка Вэи треснула внутри дурным предчувствием сна со вкусом слякоти и гари, чей смысл скрывался в туманной тьме предсказания «64-й» гексаграммы. — Надеюсь... — Конан села за стол в лаунж-зоне и углубилась в набор текста на тяжелом сером переносном компьютере. «Ноутбук — так ведь он называется?» — Вэи с удовольствием закрыла двери в этот светлый куб приёмной. Она, будто рыбка, выпрыгнувшая из аквариума, то ли не могла надышаться свободой, то ли задыхалась от отравляющего жабры кислорода. Её взгляд устремлён в непроглядный белый цвет стены. — «Но как обозвать это предупреждение? Она ведь просто не хочет бегать за мной, если вдруг Тобираме-сама понадобится что-то принести…» Большей ложью было бы яростное отрицание нежных чувств к чёрствому начальнику. Вэи вздохнула с тяжестью потерявшегося во тьме путника. Как раз в этот момент мужчина в черной водолазке и белой рубашке настиг её. — Подозреваю, вам здорово поимело мозг начальство? — И начальство, и жизнь в целом. — Вроде бы она у всех разная, но действует по одному сценарию, — обезображенное лицо исказилось в кислой, но самой искренней улыбке за сегодняшний день. Медвежья лапа в образе человеческой руки протянула ей свежий, не тот, остывший, кофе. — Пойдемте, на курилке постоим. Я не буду дымить, если что. — А я вот намеревалась, — Вэи с тихим смехом и светлой благодарностью во взгляде приняла тёплый картон. Тонкие волоски на месте выжженной брови двинулись, точно доселе дремавшая гусеница, согнулись в плотную гармошку и расслабились в полном удивлении. — Да ну? Вы и курить?! — Неужели мой бант своим белым невинным видом отнимает у меня право насладиться сигареткой-другой? — пальцы демонстративно коснулись искусственного атласа, сияющего на солнце, точно горстка снега, застывшая на чёрной земле. — Ну… да вообще. И ещё ваш начальник. Но я скажу Конан, чтобы она маякнула, если у вашего босса правое полужопие зачешется и ему потребуется срочно принести какую-нибудь хрень. Вэи в задумчивости покосилась на широкую спину, загородившую вход в приемную. «Он ведь не тот самый Учиха Обито? О котором Наруто…» — ударить себя по лицу Мотидзуки решила позднее, когда допьет кофе, купленный одним из основных управленцев корпорации. — Вот вы удивляетесь тому, что я управляю компанией, а я никак вдуплить не могу, как такая хрупкая девушка курит «Malboro Red» и не морщится! — Обито, уже заглушивший кашель удивления парой затяжек, уперся скрещенными руками в серебряную полукруглую змею перил. Ярко-голубое небо и стекло, расплавленное по полотну солнцем, растекались вдоль его фигуры, словно встречая в ней могучее препятствие, о которое остаётся лишь разбиться. Силуэт Вэи застыл на фоне пламенеющей в порыве последнего дыхания листвы парка. Она, согнув в локте правую руку, уперлась её локтем в левую, обвившую талию в уберегающем жесте. На душе, сначала возмущенной до смущения и неловкости высоким постом нового знакомого, сейчас воцарился долгий мир. Словно угасла эра Сэнгоку, из пепла которой восстал период Эдо. «Он кажется таким… простым? Прямолинейным, по-солдатски, как мой сосед», — с губ сорвался смех и серый дымок. Он унёсся в высь и слился с нерастворимыми даже солнцем и лазурью тучами. — Просто физическая хрупкость — это не показатель неопытности в таком нелегком деле, как курение. Вот если бы Вы попробовали «Беломорканал»… — Доводилось мне как-то… Был у меня из советов знакомый тут, корреспондент из СССРовской газеты «Правда», которую для наших коммуняг здесь печатали. Так он мне как-то стрельнул эту ядерную бомбу в папиросной бумаге, — Обито усмехнулся воспоминаниям, смотря на Вэи, которая не сводила с него любопытного взгляда. –Дрянь какая-то, честно. Я чуть не сдох. — А я вот выжила… — Ну не ху… кхм, кхм, хухры-мухры вы барышня, Вэи-сан. Я уже не удивлен тому, что вы рядом со своим боссом не померли. — Мы в России к холодам приучены, равно как и к дряни какой-то, хотя я бы поспорила, вполне себе ничего так сигареты. После них даже на Тверской дышится легко и приятно, — Вэи, закуривая смех наблюдала, как меняется в лице Учиха Обито. Его экспрессия представляла из себя гремучую смесь из всех гротескных рож, которые корчили простые парижане Гюго, чтобы удостоиться звания «Папы шутов». Но обезображенное, обугленное, сложившаяся волнами ороговевшей кожи выражение дышало такой же легкой, морозной свежестью искренности, как и эта осень, напоминавшая Вэи о стихах Оно-но Комати. — Если все коммунисты такие, как вы, товарищ Вэи, я готов сменить государственную религию! — сказал Обито после нескольких особенно ярких прилагательных в сторону своего «тугодумия». — Молю, не думайте даже о таком! Иначе меня окончательно и бесповоротно заклеймят как подрывника капиталистического строя! — Вэи заглушила смех глотком латте. Сахаристая молочная клубника подсластила кисловатую горечь после курения. Этот многослойный бальзам удовольствий смазал раны, нанесённые издевательством начальника, презрением Учих и необъяснимым предупреждением сумрачной Хаюми Конан. — Ага, как самого лучшего и красивого подрывника, — неоднозначный комплимент подтвердила кривая, как будто наспех выведенная, полоса улыбки. Обито, облокотившись о перила, разглядывал её, пьющую кофе и держащую наполовину выкуренную сигарету над искрящейся пепельницей. — И смелого, к тому же. Вы, чёрт возьми эти идеологии, не испугались разговора со мной! Тут я скажу вам как на духу, не каждый таким похвастаться может. — Полагаю… — начала Вэи, не отворачиваясь. Как сложно это сделать, когда пугает не изувеченное лицо собеседника, а его жёсткий прямой взгляд, касающийся её черт бережно, неуловимо и, вместе с тем, ощутимо, как горячий воздух обогревателя. — Они, в отличие от меня, осведомлены о Вашем положении в компании. Знаете, разговаривать с людьми, о которых слышал лишь по радио и читал в газетах, так… жутко волнительно. — Ну, я не частое лицо на обложках таких модных журнальчиков для бизнесменов, как «Forbes» или «Businessweek». Рожа моя скорее подойдет для какого-нибудь сборника комиксов про зомби и прочую подобную хре… хренобесину, — Обито выпустил в сторону соседнего чёрного небоскрёба рваную струю дыма. — Рожа ведь не самое главное в жизни, хоть и не последнее, увы, — Вэи, не сдвинувшись с места, голосом сделала осторожный шаг навстречу израненной душе этой личности, обречённой на неисчерпаемое внимание толпы. Тон понизился. Зазвучал тихо, как перекатывающиеся пылинки пепла в жестяной чаше, приваренной к заграждению. — Как у нас на родине говорят: «встречают по одежке, но провожают по уму». — Нормально сказано, да только не уточнили на вашей родине, что из-за вида этой одёжки не всегда и встретить захотят. Плюнут в морду и дальше пойдут гад… — скривив тонкую полосу рта в сухой усмешке, он в который раз воздержался от желания разить крепким словцом направо и налево в присутствии хрупкой девушки. Точечные удары Учиха в расчет не брал. — … гадостями заниматься. Вэи утопила неуместный смешок в стаканчике кофе. Вымученная куртуазность в исполнении главы Департамента Информационной Безопасности скрипела неестественностью растягиваемых фраз Только остывшая сладость также обжигает горло, как сочувствие — сердце. Ей было жаль, что невозможно облечь в слова все те образы поддержки, которые могут в вербальной форме оказать на больного хандрой эффект лекарства, поданного в количестве яда. — Я не могу точно сказать, откуда пошла эта предвзятость к личности, когда внешние данные как будто должны соответствовать духовной сущности человека. И в древней Японии, и Китае, и Греции придерживались такой, по моему мнению, в корне неверной точки зрения. Даже у рожденного красивым есть шансы потерять прелесть, если, например, судьба распорядилась так, что ему пришлось испытать влияние болезни или несчастного случая… — Вэи оставила окурок в искрящемся жерле пепельницы. — Но не зря во втором томе «Речных заводей» говорилось: Ведь привычки людей не зависят ни от знатности, ни от дохода, Как и их красота не зависит от количества пышных одежд. — Полагаю, под одеждами можно понимать всё внешнее, доступное взору и, обычно, крайне обманчивому, как радужное великолепие экзотических ядовитых змей. Белый с оранжевым остаток «Malboro Red» опустился рядом с неприглядным куском папиросной бумаги, смешанной со сгоревшим табаком и ацетатным волокном фильтра. Мимолётное — не дольше выстрела — касание сухой кожи к нежным пальцам. Так Чудовище льнёт к Красавице в сказках. — Чёрт возьми, если бы все рассуждали также, как и вы, товарищ Вэи, — Обито оставил солнечный балкон с тем же видимым сожалением, каким он оставлял болезненно-ощутимое, но допустимое расстояние между ними. Взгляды офисных жителей падали на начищенные дерби руководства, сияющий серебром браслет часов, белизну стены сбоку. Ему, — Вэи это видела и понимала, — ещё мучительней и невыносимей хотелось приблизиться к той, чей взгляд смело покоился на изрытом катастрофой лице. Но вездесущий этикет расставлял всё по своим местам. Как и взгляд Тобирамы-сама, когда он показался из-за чёрных дверей как раз в тот момент, когда Вэи с поклоном принимала визитку Обито. — Мы ведь увидимся? Я не буду ждать, пока чудо придёт ко мне. — Всенепременно, если таково ваше желание. — Оно будет иным, если вы начнете разговаривать со мной в таком тоне, будто я ваш начальник. Вэи бы ответила весьма метко: «Если бы вы были им, то мы бы с вами за пределами офиса и кивками не обменялись», — однако появление обсуждаемого лица оставило фразу щекотать язык желанием напакостить гордому начальнику за недавний эпизод в лифте. — Думаю, не стоит разрушать зародившуюся душевность обезличенным официозом, — произнесла Мотидзуки, бережно держа визитку в руках. Её действия отзеркалил Обито. Только, в отличие от своей новой знакомой, при появлении Тобирамы он натянул не вымученную улыбку, а бесконечное безразличие. — Тобирама-сама… — Вижу, Вэи-сан, времени вы зря с господином Учихой не теряли, — Тобирама проткнул остриём взгляда каждого из названных господ. Тяжёлый аромат сладкого табака надавил на хрупкие девичьи плечи, как и двойное внимание управленцев «Конохи». — Обито-сама любезно побеседовал со мной. — Даже так. -Не поверите, Тобирама-сан, можно общаться даже так, — Обито кивнул сначала ему, но быстро, с небрежностью, отдающей дань уважения правилам. Её же удостоили настоящим, искренним прощанием. — До встречи, Вэи-сан. — До свидания, Обито-сама. Она смотрела вслед удаляющейся фигуры, не представляя, что этим кратким обменом любезностями и мимолётным сочувствием «напакостила» Тобираме больше, чем позволяло ей предположить незапятнанное чёрной ревностью воображение. — Если вы закончили собирать коллекцию из знакомых Учих, то будьте так любезны, принесите мне моё пальто и отнесите эти документы обратно в приёмную. Командный тон выбил из сознания остатки чудесного сна, искрящегося серебром в толще пепла и золотом в каменных джунглях. Вэи поспешила исполнить высокую волю. Стук чёрных каблуков в светлом пустом коридоре глухо вторил биению сердца. Она спрашивала себя: «Как же у меня вдруг стало получаться производить впечатление на столь важных господ, как Смит Джон и Учиха Обито, а вместе с тем, я остаюсь не меньшей простофилей, чем раньше?» Она не находила ответа. Лишь только, словно влюблённая героиня романа, прижимала к груди тяжёлое пальто, носящее его запах. Вэи и представить не могла, куда занесет ей прихоть начальника буквально через двадцать минут.