Игра в смерть

Перед тем как отправиться к Сасори домой, она уничтожила две сигареты на балконе, открытом ветрам и токийским огням. «Сакура сказала, что сегодня у него совсем нет настроения», — она рассекала тьму вечерних улиц медленным, неуверенным шагом человека, находящегося на грани решения между «пойти домой или куда глаза глядят». Растушёванные туманом и моросью оранжевые фонарные огни светотенью Рембранта ложились на окружающий мир. Он, этот неусыпный мегаполис, сузился до блочных двухэтажных домов, запутанных в проводах. Нависающие над узкой дорогой черные полосы мрачно раскачивались в такт непогоде. Она забиралась под серую с розовым мехом курточку предательским холодком страха, здравой мысли: «Нужно ли было идти в обход дворами, чтобы сэкономить злосчастные десять минут?» Вэи подняла тяжёлую дневной усталостью голову. Её взгляд соскользнул с каменной мощи многоэтажки с пасмурно-жёлтыми окнами на расплывающееся вдали синее стекло громад небоскрёбов. Она уже была закольцована в этом вытянутом, похожем на лепесток колокольчика, районе. Даже одинокие улочки между омытыми дождём металлическими заборами и домами производили скорее впечатление молчаливой меланхолии, чем впечатывающей за очередной поворот нервозности, которой буквально дышала Санья. «Дейдара согласился подыграть. Осталось лишь Сасори уговорить отпустить его с ночного дежурства… Хитрец. Вырывает приятную возможность, как только подобная предвидится… Ведь это хороший подход, разве нет? Мне рассказывали в университете, что американцы так и живут: в постоянной конкуренции и поиске шанса перепрыгнуть сразу через несколько ступеней, чтобы быстрее добраться до вершины Олимпа», — свои шаги рикошетили от чахоточно-желтых окон, разбивались тремором тихого «тук-тук» о напряжённый слух. Вэи покрепче сжала ладонями массивные лямки тяжёлого рюкзака. Она могла позволить себе плакать под дождём, который маскирует солёные капли в небесные. — «Разве это нехорошо? Почему я лью слёзы, когда нужно петь от счастья?» Вдали, между двумя пятиэтажками, показалась лестница. Зажатая между бурым кирпичом, побледневшим от десятилетий дождевых потоков, она будто бы тянулась в самую гущу пышного свинца облаков, в котором застывала и терялась. Путь в неизвестность. «Гаара справился, он смог сбросить гнёт тирана-отца… Даже я как будто внесла свою жалкую лепту в эту победу. Ото-то счастлив, а ещё готов к экзаменам. Я же ступаю в места, которые мне не снились; знакомлюсь с людьми, имена которых всего лишь две недели назад были для меня заголовками колонок ежедневных газет… Даже ощутила его объятия… Всё так хорошо!» — она всхлипнула воровато, словно хулиган, скрывающий обиду из-за проволочки за очередную двойку. Шорох шагов шелестит шёпотом щебня. С этим смешалась какая-то тяжесть. Некая саднящая душу холодность, касающаяся костей. — «Тогда почему сердце бьется в ритм строк Се Тяо?..» Казалось, её мыслям на литературном вэньяне подпевает гул сумрачной поры и звон тёмного дождя: Увы, я на чужбине жил!.. Года ушли. Как грустно мне! Закончить пир давно пришлось… Как дни удачи далеки, как долог путь! Катятся по лицу снежинки слез… Теснящий душу вздох застрял в гортани колючим комом. Вэи отчётливо различала за спиной шаги. Торопливые, планомерные. Она невольно, едва ли не инстинктивно, ускорилась, практически пускаясь в бег. Сердце застыло в груди. Ноздри закупорила сырость асфальта. В ушах гудит перезвон переплетающейся торопливости шагов и разбивающегося о мир дождя. «Нет, этот… он… точно идёт следом!» Лестница в небо маячила перед глазами кладбищенской вывеской. Не стоило долго рассчитывать, чтобы понять, что на высоких щербатых ступенях её обязательно нагонят. Писк. Треск. Шум. Ей будто бы размозжили черепную коробку и вынули мозг, заменив его старым разбитым радио. Кошмар, от которого её спас Сасори, преследовал её в узком тёмном переулке между двухэтажными блочными домами и каменными пятиэтажками. Перед серыми глазами мелькал размытый большой палец с биркой. «Я не попаду к этому грубияну на стол… Нет… Меня никто не посмеет больше оскорблять!» — Вэи стиснула зубы. Не замедлилась. Рано. — «Сбегу. Но сначала…» — взглянула под ноги и поняла, что преследующий укрывает её своей тенью. — «… нивелирую разницу в росте». Она совершает внезапный разворот. Чёрный мужской силуэт останавливается в шагах пяти от неё. Не поворачивает в другую сторону, не пытается обойти, а смотрит из раскаленного оранжевым электричеством вечернего тумана, а затем приближается. Вытягивает руки. Резко, едва не теряя равновесие. Миг — прозрачный зонт рассекает влажный черно-оранжевый воздух. Врезается ровно поперек живота, извлекая из преследователя болезненный вой. Вэи нанесла второй удар, но уже между ног. Однако мужчина увернулся в последний момент. Бросился на неё. Его слова слились в болезненный стон, когда острый женский кулак столкнулся с перегородкой носа. В следующее мгновение он ударился боком о стену — те же самые руки толкнули его с нешуточной силой к дому красного кирпича. Воздух рассёк взмах оружия из круглосуточного магазина. Соприкосновения с плечом хватает, чтобы преследователь согнулся в три погибели и возопил: — Капитулирую, Вэи-сан! Всё! — Араки-сан, вы вообще разум потерли! — После ваших ударов — да, у меня сотрясение мозга. — И поделом! Ёлки зеленые! Вы совсем сдурели или как?! Ну как, скажите мне на милость, можно, блять, так людей пугать?! Вэи пришпорила неистовый поток отборных японских и русских ругательств, — в ином случае её поклонник мог пополнить лексикон хлёсткими описаниями его деятельности, оставленными многомудрыми якудза. Пришлось использовать зонт в качестве трости: отлив адреналина утянул за собой в глубины бессознательного мощный запал, уже обрушившийся на финансиста градом ударов. Его сгорбленный, жалко скрюченный силуэт напоминал тень голодной собаки в осаждённом городе. Чёрные пряди волос по-боевому ниспадали со лба, прилипая к мокрым от дождя и слёз щекам. — Я всего лишь хотел… кха-хах, поговорить с вами, Мулан в красных доспехах, а вы меня… ох, чуть к отцу и матери не отправили. — Вы тоже едва не устроили моё знакомство с предками… — Вэи пробурчала более миролюбиво: внезапное признание Ёсиока Араки выбило уже из неё желание отпекать достойного проволочки за космических масштабов глупость. — Как вы… себя чувствуете? — Как ваш последний царь после встречи с коммунистами! — ладонь в жиже оранжевого света отливает меловой белизной, по которой заструилась алая лента. — Не преувеличивайте, прошу, вы ещё в состоянии стоять на ногах. Мотидзуки повесила зонтик за крючкообразную ручку у предплечья. Её шаги плескались в тёмных зеркалах луж, крошащихся под подошвами полуботинок. Взгляд привлёк тусклый жёлтый блеск. — О, ками, ваши очки! — Разбились? — Нет, слава небесам! Всего лишь маленькая трещина на правом стекле! Араки-кун зарокотал издевательским смехом. Блики играли призраками ночи на бордовой стене за его спиной. Нахмурившись, — внезапная ситуация начала разжигать в ней похороненное в чернилах и сигаретном дыме раздражение, — Вэи протянула ему очки. Он не сразу принял дар — свободной рукой водил по губам, пока второй опирался о кирпичную кладку. — Сразу видно, что живёте припеваючи, ибо обделены плохим зрением. Трещина, многоуважаемая ненавистница капитализма, это — смерть. Очкам. — Аналогична ситуация с черепом, — Мотидзуки, отдав предмет первой необходимости нуждающемуся, сняла с плеч рюкзак и принялась копаться в необъятных глубинах своей «походной аптечки». — М-м-м, мне воспринимать это как угрозу? — зажимая кровоточащий нос ладонью, Араки-кун впитывал взглядом подвижные тени изменяющегося в хватке эмоций лица. В ответ ему в руку всунули пачку салфеток, а в голову — слова: — Предупреждение. Пока что. — Чёрт возьми, с вами шутки плохи! — Ну так не шутите. — У вас сегодня поразительно плохое настроение, — косой блик соскользнул темными искрами по черному циферблату «Audemars Piguet Royal Oak», выглянувшему из-под манжета пальто, когда Араки-кун приложил бумажные салфетки к носу. — На вас совсем не похоже, Вэи-сан. Она выдохнула желание послать нахала состязаться в остроумии с чертями. Вместо этого, приставив зонт к стене, поднялась на цыпочки и тоном уставшего генерала отдала приказ: — Руку на минуту уберите, я посмотрю. — Вы — медик? — Из семьи хирургов. К тому же, у нас в школах была медицинская подготовка, — Вэи кивком дала «вольно». — Нужно приложить что-то холодное, удар слишком сильный, чтобы можно было так просто остановить. Служебная «Моторола» у меня с собой: я могу вызвать такси и вас доставят в больницу. Либо пойдемте, — мой друг живёт тут недалеко, — я возьму у него лёд. Заодно умойтесь, чтобы не выглядеть, как жертва ограбления бандой сукэбан. Она произнесла следующий вопрос на выдохе, убедившись, что член Специального Комитета действительно вполне твёрдо держится на своих двоих. — Вам в общем что-то болит? Живот? Голова? Тошнит? — Только если от общей ситуации и своего дурацкого положения. Он поправил коричневую шляпу за полы с небрежением, граничащим со щепетильной неопрятностью денди. Настойчиво-мягкое предложение Вэи посидеть на ступеньках отклонить не удалось. Его снабдили водой и укрытием от дождя — Мотидзуки держала над головой Араки-куна грозный зонтик-дубину на манер водителя Тобирамы-сама. — Я хотел было окликнуть вас у выхода из офиса, но ваши дружки-охранники своими взглядами преданных доберманов дали мне понять, что если я вас потревожу, то опаздывать и получать нагоняй от начальства буду из-за того, что меня начнут вечно задерживать на пропускной. «Мулан в красном» лишь мысленно поблагодарила Дзюнпея-сана и Фуджита-сана за такую дружескую предусмотрительность. Адреналин и злость теперь тлели в душе пеплом стыда за содеянное. «Могла бы и ранить его ещё больше, если бы у него пальто и пиджак не были на плотной подкладке. Это не сильно смягчило удар, в любом случае», — образ лощённого финансиста, моющего дорогим костюмом ступени в узком переулке определенно надолго ей запомнится. Уже несколько прохожих проскользнули мимо тенями тотального безразличия. Показного. — «Он всё равно дурак. Как вообще можно до подобной глупости додуматься? Уму непостижимо». — … Затем вы бежите в метро, как моя знакомая на распродажу ширпотрепа «Uniqlo»! Я едва поспеваю за вами, спускаюсь в метро, протискиваюсь в вагон и, страдая в духоте, вываливаюсь следом на станции Токио, а вы уже семените семимильными шажками к выходу. Араки-кун поднял голову, и Вэи отчётливо разглядела шипящую золотыми искрами трещину на стекле. — Тут я, приношу свои искренние извинения, поддался зову любопытства. Всё же, не поймите меня неправильно, — шумный глоток воды рассёк мембрану поздней тишины, — я болею не предрассудками, а здравым смыслом. Поэтому я логично заключил, что едва ли вы с текущим уровнем доходов смогли отхватить квартирку в центре Токио. — Значит, вы хотели выведать, к кому я иду? — Вэи начала подумывать о том, что разбитые очки — кара ками за высокомерие этого темноглазого молодого щегла, пытающегося обжечь её взором, который был не больше, чем зародышем пламени на головке спички в сравнении с полыхающим ледяным адом покоряющего взгляда Тобирамы-сама. — Прошу прощения, но с каких пор моя личная жизнь стала достоянием общественности? — С тех самых, когда вы поступили на работать в отдел по связям с этой клоакой, — многомудрое изречение двадцатишестилетнего юноши подверглось критике тяжёлого вздоха. Одного это не погасило его запал. И, отказавшись от транспортировании на такси до ближайшего приёмного отделения больницы, он по дороге к апартаментам известного хирурга снизошёл до ответа на вопросы той, которая намеревалась привести в относительный порядок его подбитое лицо: — Проклятье, завтра буду светить на весь отдел «фонарем», в который вы превратили половину моей физиономии! Между прочим, немаловажный актив для финансиста. — Надеюсь, ваша репутация ценится на бирже не меньше, ибо вы своим поступком способствовали снижению котировок, — Вэи вела японского Отелло под руку по залитому светом фонарей и окон двору элитной многоэтажки. Консьержка-страж одарила неизвестного, будто только что вышедшего из бандитских разборок, подозрительным взглядом, но внутрь пропустила. Мотидзуки ощущала, как спину прожигает безмолвное осуждение. «Она думает, что я в квартиру дяди всяких парней тащу», — тонкий пальчик уперся в кнопку вызова лифта. — «Да к тому же хулигана… в дорогом пальто от бренда «не для холопов шили». Ситуация достойная пьесы кёгэн». Неожиданный визитер соблаговолил выслушать её наставления касательно того, если её «друг» уже будет дома. Внезапно, Араки-кун оставил своё мнение касательно прихожей с антикварной мебелью и арочными проходами на десерт, ибо потчевать боевитую коллегу основным блюдом — претензиями — он продолжал, даже когда та пошла искать в холодильнике лёд или на худой конец кусок ледяного мяса девятилетней давности. — Я рисковал, но рисковал во имя гордости, которую вы попрали своим отказом! — глухое возмущение донеслось из ванной, в которой не так давно Вэи принимала душ перед её первой встречей с Гаарой. Чудилось, что в Лету канули месяца, а не считанные дни. Она протянула принявшему заметно более цивильный вид финансисту пакетик льда, заботливо обернутого в чистое вафельное полотенце. Бледная кожа начала наливаться фиолетовым, как созревающая слива. — Мне он дался отнюдь нелегко, — её голос заглушило шипение Араки-куна, приложившего компресс к пострадавшему активу. — Я не желала приносить вам огорчение, но и ложью кормить не собиралась. Идите, прилягте в гостиной. После такой взбучки только это и поможет восстановить силы. — Премного благодарю, — скрип паркета заглушал свойственные Ёсиока саркастичность и насмешливость. — И заранее выражаю сочувствие вашему ухажеру, Вэи-сан. Вы ему за проступки можете провести пластическую операцию без наркоза. — Не военную, и на снисхождении к моему советскому прошлому спасибо, — она не находила нужным уводить диалог в спор, когда суть так и норовила выскользнуть в небытие, оставив её без долгожданной золотой рыбки, исполняющей желания. У неё оно было только одно — узнать правду о намерениях неумолимого Отелло японского происхождения. Вместо споров, поправила декоративную подушечку, расшитую весенними мотивами, и спросила: — И как вы желали реанимировать свою попранную гордость слежкой за мной, могу ли я узнать? Араки-кун не сдержал блаженный вздох, когда опустился на кушетку XVII века. Плавный изгиб ручек, шелковые нити обивки погрузили её на миг в тот сон, от которого она пробудилась на груди учителя, маэстро, мафиози. Внезапный колкий страх ворвался в застывшую грудь поздним раскаянием: «А не будет ли он против того, что я привела в дом чужого человека?» Глупость. Она объяснит ему суть инцидента. Её маэстро — человек не самых честных правил — однако, он поймет, что она не могла поступить иначе в ситуации, которую обрушила градом ударов на коллегу, пусть и заслужившего трёпку за содеянное. «Словесной было бы достаточно на всё время сотрудничества», — Вэи стояла у изголовья воплощённого в дереве и драгоценных тканях прошлого. В его объятиях покоился финансист с побитым носом и разбитыми очками. — Для вас всегда пожалуйста. Насчет слежки… я лишь хотел узнать, на кого вы меня променяли, не более того. И, могу сказать как служащий экономической сферы, что выбор вы сделали удачный. — Я ведь вам уже говорила, это апартаменты моего друга. Я временно живу у него, пока обслуживаю Комитет своими переводами. — И ложью, и переводами вы умеете обслуживать прекрасно, — произнёс Араки-кун, и Вэи тут же мысленно отметила, насколько точно наотмашь брошенные слова попали в цель. Но, словно неутомимый воин, готовый стерпеть любую боль, но не унижение, она и взаимным упрёком не обмолвилась с тем, кому пришлось буквально вбивать отказ в голову. Вместо этого пошла ставить воду закипать на плиту — нужно приготовить ужин до того, как вернётся Сасори. На этот вопрос во время дневного телефонного разговора Сакура неоднозначно проворчала: «Хрен его знает, Вэи. Он отчитывается только перед богами и налоговой». Араки-кун не желал оставаться в роскоши апартаментов неизвестного «друга» дольше положенного на минимальное восстановление времени. Вэи, надевшая поверх офисного наряда передник, пошла провожать коллегу. Замок поддался манипуляциям не с первого раза. Насмешливость полоснула по уху гортанной хрипотцой. Помянув «многоумных производителей» добрым русским «твою мать», она наконец-то распахнула тяжёлую дверь в затуманенную вечерним сумраком площадку. Лампа с датчиком отреагировала на движения — растушёванный, мягкий белый свет вымел с узкого пространства перед квартирой всю тьму, загоняя её на лестничный пролёт. Монотонное гудение сонным комаром погружало в одинокое уныние пустоту, позднюю тишину многоквартирного дома. Сквозь продолговатые окна сочился блеклой кровью лунный свет. Прощание и пожелание удачно добраться застыло на губах невысказанностью со вкусом горького никотина и недавно съеденного шоколада. Трещина на очках приблизилась до такой степени, что можно рассмотреть каждый крохотный кристаллик крошки, не прикладывая особых усилий. Её лицо опалило пронзительное мятное дыхание. — Вэи-сан, не думайте, что все люди слепы одинаково, — Араки-кун застыл, склонившись над ней, словно демон из старинных легенд. — Влюбленные, не видящие многого, становятся крайне зрячими, когда дело касается их женщины. — Я… вас вообще перестала понимать, — тихое признание отрикошетило от стен умирающим звуком, растоптанным её шагом назад, его — вперёд. — А я вас не переставал, — мята развеялась о нос вздохом утомлённого бесполезными объяснениями учителя. — В конце концов, Тобирама-сама — это просто божественный вариант, в наше то неспокойное время. Вэи ощутила, как её сердце замерло, дрогнуло, раскололось. Ссыпалось осколками невыраженного ужаса в пятки. Каждое переложение — шаг акробата босиком по разбитому стеклу. Неосторожный поворот головы, вздох — правда выльется наружу. — Я… кажется… слишком сильно приложила вас головой, Араки-сан. — Ну-ну, это произошло только сегодня, в другие дни мой котелок ещё вполне варил, и, поверьте, я, хоть и ношу очки, но не слеп настолько, чтобы не заметить особое отношение Его Светлости к вам, — каждое слово сопровождалось легким наклоном вперед. — Он не чтит присутствием своим каждого — к нам, в финансовый, он за всё время лично не заглянул ни разу. Здесь же, только день рабочий начался, Тобирама-сама лично, а не через Сайто-сан, передает вам задание. И сопровождаете его на переговоры в его автомобиле, и возвращаетесь позже всех — внезапно — вместе. И коллекционный «Van Cleef & Arpels» обвивает ваше запястье на презентации, и брендовые вещи украшают вашу очаровательную персону при встрече делегации, и на гала-бал к премьер-министру сопровождаете его вы, а не один из «коноховских» подпевал. О, одним ками известно, чем вы заслужили такое невиданное расположение! Напористостью и ухмылкой он вдавил её в дверь, заставив забыть, как дышать. — Я аплодирую вам стоя, моя дорогая! Смягчить такого сухаря за две недели? Черт возьми! Неудивительно, что такой нежной души человек, как я попал под ваши чары, обворожительная сирена с Волги. Тишина обрушилась на Вэи неожиданным откровением. Безумием, которое Араки-кун насильно вливал ей в рот, как средневековый палач осуждённому воду. Она захлёбывалась в этом яде пустой надежды сладостного открытия молча, не позволяя даже мускулу на лице внезапным сокращением передать её истинное удовольствие. Принц Гэндзи обратил величественный взор на госпожу Акаси… -Моксвы-реки… — она оградила себя от дальнейших посягательств выставленной вперёд рукою, очерчивающей невидимую 38-ю параллель. — Я не пыталась заманить вас в сети своего коварства, Араки-сан, в этом можете быть уверены, как в том, что трава — зеленая, Мурасаки Сикибу — одна из величайших писательниц Японии…. Он не прекратил давить на её обоняние подтаявшим грейпфрутом, чётко считывающимся с воротника рубашки. Белизна вырывалась из-под тёмно-коричневых тяжёлых лацканов кашемирового пальто, а бордовая полоса галстука стекала с груди напоминанием о недавно пущенной крови. Её голос сошёлся в схватке с его до абсурда нелепыми, до боли сладостными предположениями. — … а Тобирама-сама — ответственный руководитель, который заботится о том, чтобы всё прошло гладко! — восклицание — не громче хлопка крыльев иволги. Молчание о сути сделок сохранилось печатью на соглашении о неразглашении корпоративной тайны. — Он беспокоится, предполагая, что мною могут владеть патриотические чувства к соотечественникам. Он вникает во все тонкости процессов, а не бездумно раздаёт приказания, как дурак-дайме из пьес кёгэн. Он трудится на благо фирмы, как и я, и между моими обновками и каким-то несуществующим расположением господина Сенджу нет ровным счётом никакой связи. Вэи оттолкнула нахала от своей личной границы. Уперла ладони в грудь, за которой бешено, как у галопирующей лошади, билось сердце. Ногти наследили складками на крахмальной белизне сорочки. — Оттого, будьте столь любезны принять мой вежливый отказ и переадресовать свои замечания и предложения непосредственно начальству. Даже во время следующего заседания Специального Комитета. Лицо Араки-куна внезапно оказалась перед её собственным в необычайной близости, грозящей кинематографическим поцелуем. Однако ничего не произошло. Тот сделал два шага назад, она оправила передник за лямки, оставив упрёки перекатываться на языке жгучей лексикой эмоций, которые воспылали крошащей тело хваткой вновь. И кожа, и здравый горели пылали так же ярко, как Киото в глубокой древности. — Ладно-ладно, пошёл я, пока вы не решили спустить меня с лестницы за правдорубство! — Араки-кун скрылся в проеме тут же открывшегося лифта. Видимо, после них им никто не пользовался. — Увидимся завтра, русская принцесса! Он шутливо поклонился, придерживая шляпу за поля, и, более не смущая душу Вэи насмешливостью, скрылся в тёмной пасти кабины. Послышался утробный гул. Но озадаченная повернула голову в сторону лестничного пролёта. Ей почудилось, будто некая фигура отделилась от тьмы на миг. Присмотревшись, она обнаружила, что лишь белая лужица лунной крови разливается на чёрном камне между перилами и окнами. — Показалось… — прошептала Мотидзуки в суеверной надежде на то, что звук её голоса отгонит неупокоенных призраков ночи. Её сердце билось в неясной для разума тревоге. Вновь безуспешно провозившись с замком несколько минут, она кое-как и вроде бы закрыла дверь. — Жаль, что окна во внутренний двор выводят лишь из комнаты госпожи Чиё. Надеюсь, что этот засранец хорошо доберется до дома. Хоть бы такси вызвал… всё же я его лихо огрела… Она поспешила к своим кастрюлям. И, пока варились ингредиенты для ужина с рыбой и овощами, Вэи думала, как наиболее изящно ответить согласием на предложение Джона Смита.

***

Она не давала согласия, а тот недоразвитый сукин сын всё равно полез к ней. Жалкий тщеславный ублюдок. Как он вообще смеет порочными руками касаться столь прекрасного создания?! Сасори невидимым демоном сбежал вниз по лестнице. Как подгадал с приходом. Стоило только выйти из лифта, как до слуха тут же донеслось её нежное восклицание, перебитое незнакомым, мужским голосом. Он тут же понял, что нужно делать. Сбежав на пролёт, укрылся за углом, где стояла кадка с одинокой пальмой-ховеей, раскинувшей свои листья, похожие на сплюснутых волосатых пауков. Среди них он устроил внезапный наблюдательный пункт. Выглядывая со скрытностью змеи, он получше разглядел этого ублюдка — Ёсиока Араки. Того, кто низменностью побуждений и прозаичностью характера измазывал, точно калом, ту красоту души Мотидзуки Вэи, которую Сасори со скрупулезностью ювелира оттачивал на протяжении лет. Каждое брошенное этой неразумной очкастой тварью слово — личное оскорбление. Вкус крови жёг язык неутолимой жаждой мести. «Он смог настолько спутать её мысли, что моя нежная ученица пригласила этого порочного червя ко мне домой? Нет… нет!» — предположения, догадки, теории гудели гулом машин в мокром ночном воздухе. — «Вэи была не рада этому мелочному подонку! Он обвинял её в том, чего сам не понимал… Пытаясь приблизиться к ней, он, словно вероломный Вертумн, обманул мою доверчивую Помону!» — зубы скрипнули вместе с телефоном в стянутой чёрной кожей руке. — «О, ками, если вы есть, пусть она будет невинна чиста! Хоть бы он не купил её доверие слащавым обликом и парочкой канапе из Гиндзы, пусть!» Довольно безмолвно сносить обиды этого втройне жалкого отпрыска шлюхи. Настойчивым демоном Сасори следовал за Араки. Тот, засунув руки в карманы, побрёл к метро через лестницу, протиснутую между двумя домами бордового кирпича. Расплескивая лужи, он двигался неспешно и, даже как-то тупо, будто превозмогал некую боль. Не проводя тщательный осмотр, Сасори мог с уверенностью сказать, что тот мучается животом и лёгкой тошнотой. «Как нельзя кстати его сломил недуг», — мысль растворилась во вскипающем вареве адреналина, смешавшегося с кровью. Сасори ускорил шаг. Тихий, практически бесшумный. Финансист и шеей не повёл. Вокруг — пустота боковой улицы в час, когда все офисные работники укрылись от вездесущего ока начальства в своих каморках. Он замедлился. — Господин, не будете столь любезны подсказать, какой час? Ожидаемо, Араки повернулся. Свист. Он со стоном навалился на стену. Удар Акасуны пришёлся аккурат в солнечное сплетение, вызвав в глазах за побитыми стеклами затмение. — Какого… блять… мужик! — слова вылетали изо рта, словно пар из продырявленной трубы. Дрожащая рука сжала пальто в несостоявшейся попытке содрать, выкорчевать эту стреляющую боль из груди. — Узнаешь… позже. Шёпот Сасори дымился угрозой в тесной темноте проулка. Его обратили в тотальную черноту высокие тени. Акасуна растворился в их компании лишь после того, как нанёс второй удар — уже по носу. Судя по налившейся фиолетовой синевой гематоме, кто-то сегодня опередил его в желании сделать сучёнышу пластическую операцию. «А что, если…?..» — догадка, словно вонь урины в облюбованном обрыганными наркоманами переулке, заставила задержать дыхание. В брезгливом ужасе. — «Она бы не привела его ко мне… если бы они подрались. Нет… я уже теряю рассудок в пучине ненависти». Мрачные карие глаза со зловещим триумфом Чингисхана наблюдал за падением очередного врага. В прямом смысле. Под градом удара его людей — как приятно иметь в подчинении головорезов по всему мегаполису Пояса Тайхэйё — Ёсиока Араки свалился на размытый дождём городской сор. — Грузите в багажник, — отдав скупое распоряжение, Сасори гадливо отряхнул руки, будто бы они недавно коснулись недостойного мусора. Впрочем, как он подумал, разве, по сути, это было не так?.. Опытные якудза справились с поставленной задачей за считанные мгновения. Они знали адрес «доставки». Драгоценное время на лишние разговоры не тратили. Пыльные оранжевые лучи фонарей укрывали тончайшей паутинкой света полуобнажённые ветви клёнов. Сасори, на мгновение привалившись плечом к стене противоположного дома красного кирпича, смотрел, как черный внедорожник «Isuzu Trooper» выезжает из шатра глухих к мученическим стонам огней спального района. Всё произошло так быстро, что едва ли бы кто-то обратил внимание на это движение. А, даже если и нашёлся бы не в меру внимательный гражданин, то он бы почёл за благо избежать участи неизвестного, ретировавшись. Убедившись, что нежелательные казусов на дороге не предвиделось, Сасори развернулся спиной к свинцовому кружеву облаков, блестящему позолотой электрического света. Он спустился по лестнице. Не выходить же на проезжу часть, привлекая к себе внимание камер? До больницы он доберётся иным путём.

***

Плесень теней заполняет пространство между плитками на стенах. Раздетый до нага Ёсиока Араки не может пошевелиться, хотя и очень-очень хочет. Его приковали ремнями к хирургическому столу, как какого-нибудь сумасшедшего, которого едва-едва удалось втиснуть в смирительную рубашку. Однако он видит всё, — неизвестные похитители оставили очки. Разбитый мир стёклами крошащейся под чьей-то рукой в латексной перчатке реальности крутится перед глазами калейдоскопом непередаваемого ничем ужаса. Животной боли страха. Неумолимого осознания конца. Незаслуженного. Мучительного конца… Молчание обжигало уши кипяченой водой. «Пипекурония бромид — бисчетвертичное аммониевое соединение стероидной структуры. Блокирует передачу сигнала от нервных окончаний к мышечным волокнам. Разбавил. Достаточно, чтобы обездвижеть, но мало, чтобы был хоть какой-то значительный седативный эффект .Он будет чувствовать всё, что происходит с ним. До последнего штриха», — он с безразличием наблюдал, как желтоватая жидкость постепенно переходит из шприца в напряженную синюю вену. Его окружало одиночество голубых стен. Для этой операции ему не были нужны помощники. Молчание впивалось в кожу остриём ожидания. Араки не мог выдавить изо рта и звука, даже если бы он и пожелал того. Ему всунули кляп, как яблоко свинье, которую намеревались зажарить в духовке. Усиливали впечатление серые железные ящики, похожие на выдвижные тумбы. Ему доводилось видеть такие в фильмах, когда сыщики спускались в… Молчание стекало кислым потом по лицу. Сасори и не думал нести приговорённого в стерильную операционную. Там сейчас кипела работа над восстановлением жизни какого-нибудь неудачливого удальца. Над железным столом нависали две монструозные лампы. В их слепящем свете он казался демоном, выбравшемся на свет. И вокруг него сгущался до удушливой тошноты больничный запах. Фенол. Молчание прокололо кожу острием ампутационного ножа. Сасори разрезал кожу, как некоторые торт: сначала под давлением лезвия мягко разрывается верхний слой, затем лезвие углубляется в менее податливую сердцевину — мышцы и надкостница, и даже фасцию голени. Её, словно понравившийся кусок ананаса или ореха, он отделяет от последних. Молчание душит когтистой ладонью смерти. Она, словно издеваясь, не наступала от болевого шока. Акасуна задержал её необходимым вливанием героиносодержащих препаратов. Неожиданно демонов стало больше. Рваные команды — руки в чёрных перчатках мелькают над опустевшим, остекленевшим взглядом. Его перемещают на металлическом столе, как манекен для студентов-медиков, демонстрируя операционные методы на неживом, не чувствующем куске пластика. Но он то живой, но он то всё ощущает! Пусть и притуплённо, словно бы из ледяного озера ада с голубыми стенами. Красные языки пламени — волосы «господина» — мелькали пред глазами, ослепляя интенсивной болью. Молчание гудит уже лишь в его ушах. В реальности топот ног заглушает звук распиливаемой кости. Помощник Сасори, Якуши Кабуто, тщательно переносит всю операцию в клетке иероглифов кандзи на белую бумагу. Доктор отражается мутным призраком зазеркалья на поверхности круглых очков, осиянных ярко-белым и мутно-жёлтым светом смерти. Тот, на кого он работает и для кого шпионит на Менеджера по фармакологическому надзору «Конохи» и, по совместительству лучшего производителя «дури» в Японии и за её ближайшими пределами, Орочимару. Немое благоговение застыло, словно маслянистая нефтяная плёнка на поверхности океана, в тёмных глазах Кабуто. Доктор циркулярно рассекает надкостницу малоберцовой кости пациенту без наркоза, в сознании, пережившему сильнейший стресс, но тот не погибает! Ни одно наркосодержащее обезболивающее не могло бы дать подобного эффекта! Жадно смотря, как музыкальные пальцы в чёрных перчатках перепиливают пилой Джильи большеберцовую кость, словно засохшую ветвь сакуры, портящую впечатление от общей красоты дерева. Впрочем, всю несравненную, омытую кровью и изливающую миазмы человеческого мяса, картину Кабуто поглощает, как ценитель искусства, узревший шедевр, перевернувший его жизнь. Препарат — безупречен. С его помощью можно будет поддерживать жизнь даже тех бандитских рож, которые должны были бы окочуриться от пожирающей организм агонии. Доктор нашёл огнетушитель, способный погасить пламя преисподней. Боль. Молчание затянулось заунывным песнопением служителей традиционных храмов. Араки постепенно растекался сумасшествием и кровью на железном, трупном столе. Сасори методично, беспристрастно, неумолимо изыскивал на неподвижном теле реакцию на тот порог боли, который не мог разрушить даже его новейший препарат. Якуши и команда, словно послушники подле бондзы, смиренно записывали всякое слово мудреца, принимая оное за — великое. «Что бы ты сказала на это?» Мысль последовала вслед за выстрелом в плечо. Помещение взорвалось громом умирающего эхо. Реакция есть, но подопытный жив, несмотря на тяжесть ранения. Продолжаем, всё же химические соединения — не вечный двигатель… Сасори наблюдал беспристрастно за мучительным угасанием этой жизни. Все прошедшие заменительные для «Ёсиока Араки» утонули в бездне криков, надрывных, завывающих, как буря в открытом зимнем поле, воплях того, кто посмел затронуть честь той, ради которой Акасуна, не моргнув глазом, развязал бы войну. Если на кону будет стоять она, Сасори принесёт на алтарь жестоких богов столько кровавых жертв, что любой Зевс-Юпитер уже бы давно утонул в крови, словно разорённый германцами Рим. — Мне было также больно смотреть на те жалкие дары, которыми ты осыпал ту, чьей тени не достоин касаться твой мерзкий взгляд… — шёпот Акасуны отрикошетил от голубых стен морга и застыл последней молитвой священника над умирающем на трясущихся губах, покрытых пеной, слюной и кровью. Он отослал всех. Секционная опустела. Молчание свергла агония. Сасори, сцепив пальцы в замок, опустил на них подбородок. Равнодушный взгляд скользил лицу — гротескной маске, расплавленной в пожаре яростно сокращающихся мышц. Нервная система Ёсиока Араки искрилась неисправным электрическим щитком. Он будто бы пытался поглотить весь воздух в мире, всякую частицу мембраны мироздания, всё, что оборвёт это страдание. Незаслуженное. Зверское. Животное. — АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! Вопль перекрыл свистящий безумием голос Сасори. Он заливал обжигающий фенол в глаза, потерявшие белизну белков. Давно лопнули капилляры. — Огонь не очистит, но умертвит тебя, поганая ты тварь!!! — Акасуна склонился над человеком, которого он превратил с безжалостностью мясника в шевелящиеся, передвигающиеся кости, мышцы, сухожилия, изрубленные конечности. Взрыв вопля. В обреченную глотку полился антисептик. — Ну что же, жалкий подражатель Овидия и Проперция, расскажешь занимательную историю начальничишке… — усмешка соскользнула хриплым выдохом с тонких губ, опаливших красную линию рта, отныне похожего на раскроенное брюхо рыбы. — Посмотрим, что скажет Тобирама, когда рядом с домом его брата обнаружат члена Специального Комитета… Война между Учихами и Сенджу? Пожалуйста. Сасори круто развернулся и выбросил перчатки в мусорницу. — Этого запаковать. Адрес доставки… «Зажравшиеся патриции полагают, что лишь они правят миром и вершат судьбы по праву рождения? Слепые глупцы! Как хорошо их люди и они будут смотреться на моём секционном столе… уже скоро…»