Игра в смерть

Вэи удалось справиться со сложным замком за целую минуту, а не полторы, как обычно. «Буду считать это хорошим знаком», — она вошла в квартиру, где её встретила лишь тишина. На мгновение ей показалось, что Сасори успел куда-то уйти, однако его ботинки стояли на месте. — «У него столько пар, что и не определить… Равно как и несколько осенних пальто на выбор. Зато зонт один — черный. И он на месте». Свою курточку она повесила на напольную вешалку. Пальто заняло гордое место во встроенному шкафу. Обнаженные руки тут же вобрали в себя тепло — в нем плавился аромат пачули и кедра. Она вдохнула поглубже эту свежесть с налётом старины, когда двери кабинета маэстро распахнулись, и он собственной персоной вышел встречать свою блудную ученицу. Сегодня многострадальный учитель выбрал куда менее официальный наряд — бежевый пуловер с белой полосой вокруг шеи и песочного цвета брюки. И всё же сдержанная элегантность была его натурой, а не простым облачением. — Как я и говорила, мы с ото-то успели и в бутик, и в салон, — под вопрошающей тяжестью взгляда хотелось сознаться во всех преступных мыслях. Но Вэи была родом из страны, в которой слишком хорошо умели хранить секреты. — Я уже второй раз ощущаю себя прекрасной Отикубо. Из старых нарядов перелезаю в роскошные новые. Вэи сделала шажок, соизмеримый с попыткой перепрыгнуть с места пропасть. Шелест платья заглушал мысли. Но свои слова она расслышала наверняка: — Как тебе? И его ответ тоже: — Восхитительно… Она убедилась в этом, не разрезая связующий их зрительный контакт. Сасори если и хотел пошевелиться, то не мог. Постаравшись сделать шаг навстречу, он лишь слегка дёрнулся, словно сквозь его тело пустили разряд тока. Вэи ощущала скольжение его восторга по обнаженным рукам, которые она из-за неловкости поспешила спрятать за спину. Линии ключиц обострились — точно появились новые грани на хрустале сложной фигуры. Лиф платья похож на два лепестка розы, слившихся воедино. Он начинался оттенком летнего итальянского ламбруско, плавно перетекающего в бордовую густоту американского зинфандель. Оно выливалось в светлую игристость вновь уже у подола. Точно едва-едва раскрывшийся бутон, он не был пышен, но уже и не скрывал красоту. Оно не предусматривало никаких украшений — только легкий шарф — смесь обоих тонов — скрывал напряженную шею от нескромного взора. Он стекал левому плечу плавной струей, придавая долю скромности в общем-то достаточно смелому образу. Дом мод умел воссоздать тонкую рань между провокацией и почтением сдержанности. А волосы, которые Вэи по большей части приходилось держать в клетке разнообразных заколок, черным потоком ниспадали до самых колен. У висков сверкали яркой белизной бриллиантовые звезды. Украшение им принес один из ассистентов Гаары. В записке он указал, помимо того, что белое пальто от Prada, данные драгоценности — подарок его сестре и ничего страшного не случится, если Вэи один раз «выгуляет» произведение от Tiffany & Co. Едва ли курносый молодой человек смог запомнить ту витиеватую благодарность, которую Вэи просила передать его начальству… Её оттененные тушью густые ресницы дрогнули, когда бледно-розовые губы прошептали: — Мы решили в бутике сразу попросить зашнуровать платье. Конечно же после косметических манипуляций, — она тронула дрожащей рукой драгоценные заколки. Всепроникающий холод кольнул пальцы. — Я боялась, что, криворукая, обязательно уроню его или еще что-то случится, пока буду везти. К тому же у меня уже пальто было. И неудобно это ведь, сам видишь, какой громоздкий у него подол… Да и одна я не справилась бы со шнуровкой. И, я боялась, что тебе, хоть и известно многое, но явно не как завязывать бантики на корсетах у дам… Болтовня — это сбивчивое объяснение взволнованной души оживило Сасори. Вывело его из некоего транса. Мотидзуки показалось, что его взгляд приобрел большую осознанность, покинувшую большие глаза, впервые узревшие её такой… Сасори и поверить не мог в то, что видел перед собою её, а не бестелесный дух, иллюзию из грёз, навеянных стихами. Она впервые предстала перед ним такой по-настоящему роковой, соблазнительной. Подросшей. Он шарил взглядом по её силуэту, но не находил тех черт вездесущей робости. Зажатость не сдавливала её плечи, отныне выпрямленные внутренней уверенностью в себе. Не той, которой светил, как депутатским мандатом, Дейдара, а иной, более стабильной, перманентной. Взрослой. Однако её сладкозвучный голос заглушал другой — насмешливый, скрипучий. Он перемалывал очаровательные звуки в труху, оседающую комом в горле. «Наивный мой мальчик, твоя «ученица» уже стала взрослой барышней», — Чиё-баасама заходилась в дьявольском хохоте. Акасуна упустил мгновение — оно выскользнуло из его рук и ужалило, пустив в кровь смертельный яд ярости, гнева. «На неё будут пялиться, точно на дешевую юдзё. К ней постараются прикоснуться, её пожелают увлечь за собой в сети порока… На этом мероприятии не будет этого склизкого гада, Ёсиока Араки… Однако ему подобных паршивцев, гадюк, охочих до незащищенной невинности, клубится будет целое гнездо», — пальцы стремились сжаться в кулаки. Но он успел скрестить руки; успел за долю мгновения хлыстом сдержанности отбить у души практически бесконтрольное желание сбросить с тумбы старый телефон, кричать до хрипа, что в таком виде она никуда отсюда не выйдет. Не без него. Однако Вэи была слишком близко к выходу, и упорхнуть в мгновение опасности не представляло бы для неё большого труда. Вероятно, её мог бы остановить только замок, и он сам, припечатав её к стене руками, признанием в безумии, которое сжирало, сжигало его изнутри уже три года. Хотелось вскричать вслед за Клодом Фролло: «О девушка, сжалься надо мной!» Только Сасори не посмел произнести роковых слов и на фатальные действия не решился. Лишь отпустил остроту, которая должна была поразить язву прекрасного момента и низвергнуть его в пропасть безобразия. Пусть лучше так, чем скованная вынужденностью невозможность объять её и сокрушить в своих руках, дрожащих от непреодолимой жажды касаться её наготы. — Гениальные манипуляции. Уверен, тяжесть решения делили поровну. — Командная работа крайне важна для достижения эффективного результата! — Вэи уловила иронию, Сасори видел и не сомневался, в конце концов, она в этом отношении была куда умнее его подручных кретинов. Она пыталась сгладить углы его грубости, и он позволил ей это сделать. Практически. — Поэтому ты не отходишь от своего начальника даже на выходных? — он скрестил руки на груди, ещё кипящей в расплавленном масле ярости. — Мы с Тамарой ходим парой, как говорят у нас, — она тихо рассмеялась. И, о проклятая, подошла к нему ближе! Словно намеренно напрочь сметала едва выстроенные им барьеры и тут же топтала их ножкой в изящных туфлях на высоких каблуках. Сасори ощутил, как удавка нестерпимого, уже совершенно неконтролируемого желания, стянула его горло першением, сухостью. «Мне… нужно… сука… сейчас… вспомнить… заветы стоиков… пока не стало слишком поздно», — он нервно провел языком по внутренней стороне щек, описал нижнюю линию зубов, сквозь которые выдохнул злость. — «Она совершенна невинна… Этот мерзавец не мог её тронуть… Он просто не смел». Его самоконтроль угас, когда он услышал тот самый аромат «Mademoiselle Chanel» рядом с правой щекой. — Ты держишь на меня обиду? — Вэи остановилась рядом с ним. Лёгкая, беззаботная, как виделось ему, напряженному, точно готовая вот-вот лопнуть струна. «Скорее едва сдерживаю себя», — Сасори повернул голову, чтобы пытать, истязать себя её видом — близким и далеким, недоступным. Его улыбка сорвалась в ухмылку с оттенком грубости, надменной холодности. — На тебя? Отнюдь. Твоя губительная доброта — это ведь то, что я в тебе ценю… — он заменил паршивое словечко «люблю» на менее точный, но не создающий проблем синоним. Протянув руку, обхватил её запястье. Зубы стиснуты и выдох застрял во рту. Она смотрит на него с искренним, сердечным беспокойством — он может разглядеть, распробовать каждую эмоцию. Каблук поднял её на один уровень с ним. — … Я всего лишь совсем немного раздражен тем, что сорвались мои планы на наш, — Сасори надавил интонацией так, что Вэи вздрогнула, точно слуга, получивший удары палками. — …свободный день. — Я правда не желала, чтобы всё так получилось… — она приподняла руку, запястье которой сдавливала его ладонь, и укрыла пленившие её пальцы своими. Вэи смотрела на него с неприкрытым волнением, но оно уже было подавлено собранностью, твердостью. — Помнишь, как писал Сиромэ в «Кокинвакасю»?... Когда бы хоть жизнь Была нашим желаньям подвластна, Разве теперь Стала бы так печалиться Расставаясь с тобой? … Мы ведь не навеки расстаемся, как великая красавица Чжаоцзюнь с родиной, когда её отдали замуж за гуннского шаньюя Хуханье. — Я бы так просто «заставляющую гусей падать» не отдал варварам, — Сасори говорил отсылкой к прошлому, проводя грозную иллюзию с настоящим. «Я не отдам тебя ни этому малолетнему подонку, ни Тобираме, никому». Он потащил «свою красавицу» в её комнату, а она, не ропща, шла следом. «Он стал будто бы несколько… иным… Никогда он не был таким резким, яростным, безудержным. Я же вижу, что он едва сдерживает это извержение в себе… Но, ками, что стало тому причиной? Мой переезд? Он разочаровался во мне?» — Вэи остановилась там, где он её отпустил, рядом с китайской ширмой. Запястье ныло от несправедливо учиненной обиды. — Где ты их дела? — обидчик обернулся и к ней и задал вопрос непреклонным голосом, не переносящим даже намека на сопротивление. Она ощущала себя то ли неловко, то ли гадко. Не помнила, когда их отношения дали столь глубокую трещину, и не знала, как её преодолеть. — Что? — Вэи заставила себя прошептать самый тяжелый вопрос. — Браслеты. Те, которые я тебе подарил на выпускной, — Сасори повернулся к ней всем корпусом и сделал шаг вперёд. Она ощутила давление в области грудной клетки. Словно, внезапно, вдруг кто-то выжег весь кислород. — Авторство этого подарка ты приписала олуху Дейдаре. Очаровательно, Van Cleef — слишком роскошно, а Tiffany уже стал масс-маркетом. — Тут другая ситуация… — она выдавила из сжатого горла эти звуки. Над нею довлел не страх, а раздражение, искрящееся разрядами адреналина по венам. — Меня на гала-балу никто не знает. Они могут думать, что хотят… Но вот этот «Клифф» увидели мои коллеги… Могла ли я им сказать, что ты меня одарил немыслимым эксклюзивом? У меня была пара секунд на раздумья, пока девочки не начали подозревать, что я пытаюсь нечто скрыть. Вэи скрестила руки на груди. Она не позволит обиде, ревущей, рвущей все здравые домыслы: «он просто устал», «он желает побыть со мной», «он заботится обо мне» — растерзать их своим зловонным рычанием: «он заходит слишком далеко в своих желаниях!» — Ещё в тот день, когда мы собирались на заброшку…. — ками, думала она, это было в какой-то другой, нормальной жизни. — Они уже начали расспрашивать к какому другу, чей род деятельности я назвать не решаюсь, я намылилась, не проработав положенный сверхурочный час. Думаешь, они бы не сопоставили один плюс один? И не пришли бы к заключению, что я кручю шуры-муры с кем-то очень важным? — Не крути на известном месте нормальный японский язык, — Сасори подступил к ней, а Вэи не отступила. Они проникали взглядами в души друг друга. Оба дышали так тяжело, что воздух, казалось, был только и наполнен их вдохами. — Где ты подхватила эту заразу? Я уже который раз слышу от тебя жаргон и едва ли не откровенный арго. — Не забывай, кто мои соседи. — Не забывай, кто твои соседи сейчас. — Это трудно стереть из памяти, — Вэи обогнула его с безразличием корабля, который ловкий кормчий провел через смертоносные рифы. Она медленно подошла к гардеробу. Со скрипом открыла тумбочку. С шорохом достала из-под одежд бархатную коробочку. Сасори едва ли не выхватил её из женских рук. Миг — и её запястье обхватили тонкие пальцы. Паук захватил жертву и забавлялся тем, как беспомощно они свисает с его лапок. — Тогда… позволь, я надену на тебя их сейчас. Раз в этом гадюшнике точно никому не станет интересно, почему помощница Тобирамы выглядит не хуже жен девелоперов. Вэи ответила кивком, и её сковали платиновыми кандалами. Они посылали белые отблески в черноту её отчаянья. — Смогут попробовать себя в качестве Холмса или Ватсона. «А когда-то и мы так шутили, в первый день, когда я сюда приехала», — она поднесла к глазам плачущий бриллиантами металл. Жажда никотина не давала продыха — ей хотелось отпустить всю горечь дымом в дождливый воздух. — Безуспешно? Пожалуй, — Сасори застыл у выхода лишь на миг. Отрезал. — Буду в кабинете. Вэи только слегка повернула голову, чтобы проводить его взглядом. Скрип половиц вторил надлому в их обоюдном спокойствии — этом мосту, который они перекинули через бурлящий поток рутины своих дней. Она закрыла глаза от реальности, сердце от осадившей его скорби по утерянной нежности. — Что наш мир? Не плавучий ли, зыбкий Мост сновидений? Суждено по нему проходящим Печалиться и страдать… Она пропела старинную песню неизвестного автора, пока плыла кровавой тенью по темному коридору. Склонившись над черным рюкзаком, достала из его недр пачку «Sobranie» и зажигалку. Уже через пару минут Вэи стояла на застекленном балконе. Сасори был счастливым обладателем достаточно просторного «лишнего» пространства, защищенного специальным закаленным стеклом. В углу стоял лишь крохотный белый диван, однако, никакими принадлежностями для сушки белья, домашней утварью или запчастями от велосипеда прямоугольное пространство загромождено не было. У Акасуны имелась возможность выносить быт за пределы жилья. Курить на балконах запрещено законом. Однако, в прозрачной клетке, Вэи могла позволить себе подобное удовольствие. Её было практически невидно за белой пленочкой запотевшего стекла, и дым застревал в четырех стенах, а не разлетался по стольким же направлениям. После сеанса релаксации она просто планировала поставить на проветривание. «Он сам так часто делал. Я подсмотрела его способ, только и всего», — Вэи зажала между губами сигарету. Пальцами она покручивала жестянку из-под сладких бобов, которой было суждено стать временной пепельницей. Никотиновое опьянение затуманило разум долгожданным, желанным покоем. Запрокинув голову, Вэи отвела руку с сигаретой в сторону и выдохнула горечь дыма, страхов, раздражения, волнения в белый потолок. Линии её силуэта тлели в серости неба, по которому, за преградой небоскребов и старинных зданий, стремились вдаль облака. Тяжелые серые клочья бежали из города. Их вела в путь золотая полоса далекого солнца. Мотидзуки хотелось бы пуститься следом за ними, как тому монаху-даосу из её сна… Затяжка и фантазии — безумная наркотическая смесь, в которую она нырнула с головой. Забытье пахло неплохим табаком с ноткой чернослива. Вэи видела в кружащемся, вьющемся в воздухе, по стеклу узорам ту картину на крыше. Её безудержные объятия, его неподвижное безразличие. «Даже в мире грёз он не заинтересован во мне… И не нужно… Никому… Я уверена, мне следует пережить эту любовную лихорадку, как обычную, которой болеет тело, а не душа», — холод покалывал на обнажённых плечах, на ключицах, в груди. — «Сколько проблем героиням романов создавали запретные чувства. Вспомнить хотя бы «Повесть о Гэднзи»…» Ей не удалось. Бережное прикосновение к талии выбило из головы всю мечтательность, а последующие объятия, легшие на плечи и вовсе вызвали приступ кашля. «Encre Noire A L'Extreme Lalique» забрался в нос жженой древесиной, разбавленной карамельной сладостью. Тепло коснулось дыханием прохладной кожи уха: — Я должен был быть более сдержан… прости. — Ничего… со всеми бывает. Последние полмесяца изрядно изнурили нас обоих. Сердце глушило все остальные сигналы организма. Маэстро стоял к ней слишком близко для их обычного времяпрепровождения, не уроков игры на пианино. «Отчего-то именно сейчас я вспомнила «Сентиментальный Вальс» Чайковского? Возможно, на подобную тональность мыслей меня настраивает предвечерний пейзаж, хороший табак, едва различимая легкость надежды на всё лучше…» — Вэи поднесла сигарету к приоткрытым губам, когда раздался голос Сасори: — Зачем же ты убиваешь себя, моя нежная ученица? — Чтобы не даровать другим такого удовольствия, — она выдохнула дым вместе с последующим признанием. — Я не имею ввиду твоё объяснимое разочарование… так, в целом, жизнь. — Тебе кто-то чинит обиды? — голос, звучащий обманчиво спокойно, оседал мягкой дрожью на плечах. Ладони, сберегшие не одну сотню жизней, бережно приминали нежную кожу. «В прошлый раз обнял, когда случайно больно сделал… Теперь так же поступает. Тогда, просто, я была более одета, и стыдливость оттого не просыпалась — угрозы не было», — Вэи не ощущала её и сейчас, не осмеливалась даже на толику мгновения приписывать порыв области влияния отличных от дружеских чувств. — Только я сама. Просто много работы. Просто жду письмо от родителей. И волнуюсь за то, как Наруто экзамены сдаст, — она начала стряхивать пепел в жестяную банку из-под бобов. — Ещё боюсь, как бы я не была той, кто чинит тебе обиды своим невниманием… Оно ненамеренно так получается… Ты ведь понимаешь, То… Едва различимое «ш-ш-ш» грифом о неразглашении запечатало язык. — Я осознаю, что тебе необходимо выслужиться перед начальством. Мой эгоизм, в данном случае, более, чем неуместен — опасен, — Сасори опалял размеренным дыханием, более четкими, удобоваримыми аргументами щеку. Их лица соприкасались робко, едва ощутимо, будто даже преступно, словно руки Юнии и Береника из трагедии Расина. — И всё же я человек, и, увы, как бы прискорбно это не было, припадками ревностного собственничества я страдаю не меньше, чем другие. — Когда освободимся по-настоящему, можем съездить в Киото, например. Хотя бы на два денька, — Вэи вдохнула полной грудью прореженный дымом, французским парфюмом и мечтой воздух. — В другой жизни? — Сасори был настроен куда более скептически. — А… хоть бы и так, — она рассмеялась и потушила сигарету на жестяном поле, которое укрывали цветы пепла.

***

Такси остановилось возле шлагбаума — дальше, на парковку компании, машину бы не пропустили без заблаговременных договоренностей. Вэи они были и не нужны — пешком до ступеней идти недалеко. «Тут чисто, только лужи обходить нужно, а, в остальном, нет размокшей земли, которая могла бы оставить следы на подоле», — она сжимала в руках вчерашний ридикюль. — «Просто неимоверно повезло, что ни у кого не было времени тут же вернуть вещи. Гаара их на четыре три дня арендовал. Он всё просчитал…» — взгляд с мольбой устремлен к небу. — «Ками, молю, пусть он вернется цел и невредим». С бордовых облаков на нос упало несколько капель дождя. «Надеюсь, это знак согласия», — подумала она, раскрывая прозрачный зонт. Вэи намеревалась добраться до фойе и позвонить начальнику оттуда. Однако нужда в этом отпала тут же, стоило ей лишь увидеть мощный «Роллс Ройс», занявший обозримую площадку у входа. «Интересно, из какой ветви семьи эта модель?» -она ощущала практически болезненную потребность забить голову любым количеством шелухи обрывочных размышлений, только бы она погребла под собой и потушила тлеющий восторг к личности мужчины, такого же величественного, как и черная машина. Белые фары насквозь прорезали рубиновый сумрак. Вэи остановилась возле неё в нерешительности. Тобирамы-сама не было ни в салоне, ни рядом. «Стоит мне идти внутрь здания или остаться ждать здесь? Я ведь прибыла на десять минут раньше или около того… Намочить платье тоже не хочется», — ей потребовалось несколько секунд для того, чтобы обдумать ситуацию и ещё несколько для того, чтобы слегка наклониться у бокового стекла. Стучать по нему Мотидзуки опасалась вместе со всеми жабами души, которые были несогласны заменять оное у этой «Волги» английского происхождения. Она надеялась привлечь внимание водителя жестикуляцией, но именно в этот момент надобность в ухищрениях отпала. Тобирама-сама вышел из офиса. Длинное чёрное пальто казалось прилаженным к телу: полы едва шевелились, когда он спускался по лестнице. Совсем как спешащий на очередное задание Джеймс Бонд. «Будто вышел из моего сна», — пальцы бесконтрольно ухватились за единственную соломинку, связывающую её с реальностью. Это была взаимная поддержка: Вэи удерживала зонтик от угрозы быть унесенным разбушевавшимся ветром, а он, скрежещущий натужно натянутыми спицами, не удерживал её от полёта в забытье фантасмагорических воспоминаний о сне. — Зачем вы намеревались напугать моего водителя, Вэи-сан? — лестное приветствие Тобирамы-сама окунуло её головой в лужу реальности. Вэи пришлось приложить неимоверные усилия воли, чтобы успокоить растерянность и рвущуюся на свободу остроту: «После Вас его только новые налоги напугают». Она благоразумно обогнула «Роллс Ройс» со стороны капота — всё это время за ней непрерывно наблюдали откровенно насмешливые, неприкрыто оценивающие красные глаза. — Чтобы узнать, сколько мне предстоит Вас ждать, — Вэи остановилась на почтительном расстоянии от Сенджу. Водитель уже выскочил из теплого салона, чтобы открыть перед господином и его спутницей дверцы. — Значит, своим появлением я его спас от вас, — отчеканил он с намёком на злобное подобие улыбки. «Меня бы кто-нибудь спас от Вашего остроумия! Интересно, он над всеми так издевается или я, по своему обыкновению, получила карт-бланш на сарказм 24/7 без выходных и отпуска?» — она аккуратно опустилась на край бежевого сиденья. Сначала оставила внутри сумочку, мешающую ей поудобнее приподнять юбку. В это время её начальник складывал свой зонт-трость с рукоятью моренного дуба. — Несомненно, он будет Вам за это и в следующей жизни благодарен, — Вэи понизила голос на несколько тонов, чтобы знакомый по пятничным событиям водитель не слышал, как его уже заблаговременно приговорили на реинкарнацию. — Хоть кто-то, — в кратком ответе содержалась убийственное количество сарказма. Когда его помощница-переводчица устроилась рядом, он положил на её колени белый лист из ежедневника, испещренный иероглифами слишком безупречными, чтобы ими можно было не восхититься. Тем более они поразили Вэи, ценящую одно из четырех великих искусств. — Я тоже буду вам благодарен и, даже в этой жизни, если вы потрудитесь сейчас ознакомиться со всеми именами и фамилиями. Это люди, которые интересуют меня. Чем — объясню на месте. Для сначала прочтите, — Тобирама-сама откинулся на спинку кожаного сиденья с благородной усталостью. — После я кратко расскажу о каждом — внешность, характер. Всё, что вам может пригодиться и после. Вэи решила, что глупо нарываться на новую порцию насмешек развернутым ответом. Удачной заменой ему послужил короткий кивок и немедленное погружение в чтение. Ничто не мешало процессу: Тобирама-сама отличался разговорчивостью агента спецслужб; его водитель делал всё, чтобы не существовать перед лицом начальства; «Роллс Ройс» ехал так, что лишь по сменяющимся видам домов, остановок и транспорта можно было догадываться о том, что машина уже пришла в движение. А сама злополучная переводчица старалась оттенить покалывающее волнение близости с героем её снов холодным ужасом перед ехидным лицом провала. Пока роскошный «Роллс Ройс» вальяжно пересекал улицы центральных районов города, Вэи частично запомнила подноготную каждого гостя, достаточно важного, чтобы быть одаренным вниманием одного из самых влиятельных дельцов Японии. Русская эмигрантка запоминала «ключи» — те основные крупицы информации, которые складывали зыбкую картину личности ведущих девелоперов страны, их жен и высокопоставленных лиц различных рангов, но уже из политической сферы. — К американскому чрезвычайному послу вас с вашим то советским прошлым, конечно, страшно подпускать. Но… — ледяная усмешка легла холодным потом на позвоночнике. Он обхватывал обеими руками свой зонт. Вэи, чтобы минимизировать моральный ущерб, шутки ради сравнила его с злодеем британцем из боевиков. Оказался слишком похож. Стало ещё страшнее. — … я ещё подумаю над этим. Ситуация выйдет, конечно, под стать пьесам Аристофана. — Вы… любите древнегреческий театр? — Вэи, смотревшая на закат, истекающий кровью в грязи туч, решилась украдкой бросить стыдливый взгляд на лицо начальника. — А вы любите шпионить? — он немедленно обнаружил её любопытство и вернул его по адресу. — Позвольте узнать, что натолкнуло Вас на такую мысль? — в горле запершило, и Вэи, в порыве неловкости, прижала сумочку к животу. — Ваш осторожный взгляд. Вороватый, я бы сказал, — свой он направил на массив надвигающихся серо-черных небоскребов. Ладонь оправил и без того идеально ровный лацкан: его помощница на вечер поняла, что они прибыли к месту назначения. — Вам он сегодня, несомненно, пригодится. Но, касательно бесед со мной: я предпочитаю, чтобы на меня либо смотрели прямо, либо не смотрели вообще. «Точно неразумную отчитывает», — её тихий горестный вздох остался протяжным звуком в сознании, тяжестью вины за свою неуклюжесть на сердце. Вэи кивнула — так не хотелось говорить, позорить себя ещё больше. — Раз уяснили, — его голос проник под кожу практически осязаемым снисхождением, — значит, говорите прямо — хотели что-то спросить? — Да… — она прокашлялась: необходимо обрести контроль над своим спокойствием и душой. Иначе расточат унижениями. — Где я смогу оставить сумочку? Мне будет неудобно носить её повсюду с собой. — Здесь, в машине. Ещё вопросы? — Больше нет. Оставшуюся часть пути Вэи решила посвятить перечитыванию «шпоры». Понукать себя было бессмысленно, а терять время на разглядывание пейзажей было не лучшей затеей перед мероприятием, к которому следовало бы подготовиться. И всё же она невольно видела, как темные стеклянные колоссы бизнес-центров медленно, но верно оставались позади «Роллс Ройса», держащего курс, вероятно, к подземной парковке. За всё это время начальник успел написать кому-то сообщения, поговорить по телефону на таком английском, что он звучал для Мотидзуки совершенно инопланетно. Однако её вниманием не удостоил, чему она была, по сути, только рада. — Ждите в машине. — Будет исполнено, Тобирама-сама, — водитель поклонился, держа зонт господина открытым. О черную фуражку, из-под которой не выбивалось и пряди заглаженных волос, непрестанно разбивались капли. Вэи шла под собственным прозрачным. Она, стараясь, как и завещал Сенджу, не разглядывать его без причины, и всё же улавливала сбоку от себя движение двух фигур в черном. И задавалась вопросом: «Как воспринимает нижестоящих человек, за которого даже зонт держат?» — Благодарю, Нобуко-сан, — она протянула водителю свой прозрачный после краткого дозволения на то от начальства. Танака Нобуко ответил ей дежурным: «К вашим услугам, Вэи-сан» и тем отрешенно-безразличным выражением без единой эмоции лица, по которому она его и запомнила. «Под стать Тобираме-сама. Любопытно, так намеренно или случайно вышло?» — пальцы начали холодеть от волнения. Новоиспеченная ассистентка провела ладонью по белому меху воротника — легче не стало ни на йоту. Ощутила лишь под перчатками, как топорщатся длинные волоски на безумном, кружащим опалые листья ветру. Их внутрь мрачного стеклянного гиганта не впускали автоматические двери, а Сенджу и Мотидзуки преградили путь на посту охраны. Пока Тобирама-сама демонстрировал людям в идеально выглаженных костюмах приглашения, Вэи без устали разглядывала фойе. Черные стены окаймляли белые каменные плиты. Искусно расписанный узор имитировал натуральные разветвляющиеся прожилы. И всё же в этих перекрещивающихся линиях чувствовалась строгая идея, а не необъяснимая прихоть природы. Дизайнерская задумка господствовала в выборе мебели классической, но с налетом модерна; в размещении, на первый взгляд, хаотичном высоких черных ваз, тянущихся ввысь, словно заостренные черные пики далеких гор. Из их недр наружу изящно выглядывали ветви сакуры, расцветшие розовыми кристаллами. Прозрачные же застывшим снегом нависали многоярусными люстрами над лаунж-зоной — чернильно-голубыми диванами с золотистыми и белыми подушкам, столами вишневого дерева. Вэи вдыхала оставленные гостями ароматы утонченной роскоши, сладкого наслаждения жизнью, густой строгости достоинства. «Сложно поверить, что я могу ощущать на себе давление этого богатства… немыслимого, невообразимого», — её взгляд запутался в тонких тканях одежд дам и безупречно повязанных бабочках и галстуков мужчин. Чувство собственного ничтожества возобладало над ней укоренившимся страхом перед самоуважением. — «Даже в дорогом платье и пальто я остаюсь чуждой этому миру». Она дрогнула, услышав своё имя в тисках голоса Тобирамы-сама. «И всё же, несмотря на моё положение обслуги, я впитаю каждый миг своего пребывания здесь! Когда еще такой шанс выпадет? А, после, все расскажу родителям и Су Шу!» — она завершила свою мысль аккурат в тот момент, когда он закончил разбираться с дотошными блюстителями порядка и безопасности высокопоставленных персон: — Мотидзуки Вэи — моя помощница. Вот письмо из администрации — её личность утвердили сегодня утром, — Сенджу Тобирама возвышался над мужчиной с аккуратно причёсанным ёжиком волос, словно утёс над камушком. Однако последний не выказывал никакого страха или смущения — лишь непроницаемую, безупречную, протокольную вежливость. -Покорнейше прошу Вас, Тобирама-сама, Вэи-сан, пройти, — последняя впервые за четыре года в стране Восходящего Солнца ощутила укол неловкости, когда ей кланялись. Было в этой выглаженной любезности и учтивости нечто такое, что несомненно возвышалось над привычным ей этикетом. — Осмелюсь пожелать вам спокойно провести вечер. Тобирама прошел первым, а ответил единственным: по краткому, но многозначительному взгляду она поняла, что в данной пьесе её роль — без слов. — Уверен, за исполнением последнего вы проследите с надлежащим усердием. «И хорошо, мне же легче — работы меньше, если Выхухоль будет говорить больше», — подумала она, провожая взглядом невысокого, но статного господина с сединой в висках и бриллиантовой брошью в лацкане кремового пиджака. Поводов для «радости» безмолвия стало больше, когда к ним с почтительной торопливостью приблизилась девушка. От одного её вида Вэи стало неловко за себя. Незнакомка мало того, что отличалась ростом, так ещё и золотая блузка с белой юбкой смотрелись на ней, как любое кимоно на Мурасаки — прекрасной жене принца Гэндзи. Чеканный шаг на высоких шпильках выдавал в хостес прошлое, либо настоящее модели. Глянцево-черные волосы ударяли по лопаткам, а её самообладание по самолюбию Вэи. «Оно и без того погружено на самое дно дзигоку. Какая прекрасная девушка… и выдержка просто изумительна!» — она остановилась вслед за директором. — Позвольте мне покорнейше показать Вам гардероб, господин, госпожа, — хостес низко поклонилась. Названную госпожу охватила неловкость от чрезмерной вежливости и страха покраснеть. — Будьте столь любезны. Он никак не реагировал на почтительность, для него, Вэи понимала, подобная была привычной составляющей нахождения в социуме. «Мне интересно узнать, как к нему относятся в различных кругах. Он ведь не «просто» операционный директор огромной кондитерской фабрики и её многочисленных «дочек», но самый настоящий мультмиллиардный миллиардер! Любопытно, как много наших знают об этом факте его биографии…» — по ходу размышлений о многогранности жизни начальника, Мотидзуки не забывала разглядывать каждую вазу, причудливое бра, картину в тяжелой раме. Она приметила, что здесь в большинстве своем преобладали произведения кистей «западных» мастеров. «Знать бы ещё каких… Сасори бы в миг мне прочел лекцию о каждом полотне», — стоило ей подумать о маэстро, и запястье сдавила, обожгла боль немилосердной хватки. Утихшая обида, очерченная растерянностью и сигаретным дымом, обняла талию тлеющим воспоминанием о его руках. Которые вдруг сжали, стиснули в горячечной попытке сокрушить… «Живот скручивает… волнение накаляется», — Вэи постаралась нормализовать дыхание, пока ее пальцы, промахиваясь, дрожа, выколупливали пуговицы из петель. — «Недавняя ссора, переживание за Гаару, волнение перед вечером, непрекращающиеся думы о непришедшем письме… Всё это смешалось в душе, как ингредиенты в фасолевом супе… хороший подавали в университетской столовой. Надо будет попытаться здесь приготовить, кстати, уверена, мальчики оценят, да и Сасори вряд ли привередлив излишне будет». Вэи уже успела на миг позабыть и о прекрасной хостес, и о начальнике. О чем последний, явно недовольный полным невниманием ассистентки к его персоне, напомнил деликатным покашливанием: — Вы уже в Нарнии? — раздалась усмешка со спины. Впрочем, веселости в ней было столько же, сколько надежд у Мотидзуки не опозориться хотя бы в ближайшие полчаса. — Э-э-э… где? — она замерла с полами полуспущенного пальто. Белоснежная мягкость оглаживала обнажённые плечи. Их тронула дрожь от смены температур, от вперенного в неё взгляда. Помрачневшего, потускневшего… Вэи ощущала, что он стоял позади. Это было осязаемо парфюмом, ощущением властного, контролирующего присутствия. — Не со мной, наверняка, — проговорил Тобирама-сама голосом, о который, казалось, можно было порезаться. Настолько острой была бесстрастность, настолько низкой интонация… Факт — как приставленный нож к горлу — холодит, грозит незамедилтельной расправой. — Рекомендую сию секунду отказаться от дрянной затеи. Вы мне нужны здесь, а не где-то там, в ваших мечтах. Гардеробщик внезапно помог ей снять пальто с таким видом, будто он сам находился в этой неизвестной Вэи «Нарнии». Белый мех скользил по коже, раскрывая, обнажая её с каждым мучительным миллиметром для него, Тобирамы, который извёлся от этого непозволительно, недопустимо соблазнительного вида его переводчицы. Когда она только перевела его мысли, ощущения не в то русло? — Я находилась в непрестанном повторении информации, которой Вы меня снабдили. Прошу прощения, если таким образом я пошла против Вашей воли. — Я сделаю вид, что поверил Вашей выхолощенной любезности. «Лучше бы сделал вид, что джентльмен хотя бы на десять минут!» — Вэи хотелось швырнуть ему в лицо эту обиду, раздражение, как перчатку. — «Он не обращался ко мне, вообще вел себя так, будто меня не существует! Самолично запретил на него без причины смотреть! И что же я по его высоковажному мнению должна была делать?!» Платье зашелестело багряным подолом по золотистому мрамору. Волосы лишь едва огладили спину, когда Вэи повернулась к своему сопернику-дуэлянту. Её погребла под собой сокрушенная под ударами язвительности гордость, и, выбираясь из-под обломков, она не обращала внимания на окружающих, тех, которые смотрели на неё, точно на ожившую Мона Лизу. — Покорнейше за это благодарю, Тобирама-сама, — прошептала она с завидным спокойствием и вежливой улыбкой. «Следую завету древних: «Вспылил — дело погубил». Мне не нужно портить отношения с ним, не в моих это интересах», — мысли оборвал, точно промасленную бумагу кинжал, его взгляда. Он смотрел на неё так, будто желал убить… Прямо здесь, сейчас, немедленно. Он жаждал взять её грубо, без жалости и сожаления. «Эта проклятая девчонка… она…» — Тобирама стиснул челюсти от безудержной досады, возрастающей с каждым взглядом на неё до пожара ярости. Она лишила его покоя позавчера. Из-за неё вчера он приблизился ко дну токийской жизни. Благодаря ей он трахал какую-то непонятную красотку из клуба. Просто потому-что у той тоже были длинные черные волосы и светлые глаза… Лёгкость освобождения была вновь скована цепями принуждения сдерживать одержимость. Гордость вонзала в него муки осознания, к кому стремились его так некстати оттаявшие желания. Напрасно… Весь вчерашний вечер — фарс. Бесполезная трата времени, бензина и денег. Он бы не пожалел последних ни на миг, если бы за суммы ему было позволено коснуться обнажённых бледных плеч. Сдавить их податливую нежность пальцами, подминать, разглаживать… А затем ухватить за кончик рубинового шарфика. Схватить, затянуть так туго, чтобы она мучилась от нехватки воздуха совсем как он сейчас… Притянуть к себе на миг её растерянное лицо. Смазать помаду пошлым поцелуем. Поставить на колени, сначала держа за газовый поводок, а после за эти умопомрачительные чёрные волосы. Пусть бы этим язычком, помогающим высвобождать искрометные вежливо-язвительные ответы, поработала иначе, продуктивнее и приятнее. Для него. Однако всё это — пустые мечтания. От этого становилось особенно тошно. Ему, привыкшему склонять перед собой куда более могущественных, чем какая-то русская эмигрантка. «Мотидзуки умеет выбирать себе правильных покровителей», — подумал он, продолжая с удовольствием наседать на неё невыносимым взглядом, крушить её самообладание жестокой ухмылкой. И топтать её спокойствие лакированной туфлей, когда он, подойдя к ней вплотную, обронил, прикоснувшись кончиками пальцев к платиновым браслетам. — Ради вас стараюсь, — ответил он на её прошлое восклицание, которое она и сама позабыла. Участившееся дыхание, помноженное на неприкрытую растерянность во взгляде — материальная беспомощность, которой он пировал с жестоким восторгом. Тобирама свысока смотрел на дрожащие ресницы и небольшую грудь, кажущуюся объемнее за счет корсета. Она вздымалась в такт глубокому вдоху, тихому выдоху. Ему хватит одной ладони, чтобы прикрыть обе. Непозволительная реальность. — Решили вновь надеть их? — указательный палец заставил кольца колыхаться. Это пение металла и драгоценностей слышали лишь он и она. — Мудрый выбор. Эксклюзивный Van Cleef придаст вам более высокий статус в глазах публики. Вэи не знала, что она могла, должна была ответить на подобное заявление. Все слова скисли во рту, стали казаться отвратительными, недостаточно свежими в сравнении с теми впечатлениями, в которых умирали остатки её самообладания. — Tiffany укрепит его, — он склонился над ней — слишком высокий, слишком сильный, чтобы оставить её равнодушной. Вэи отчётливо ощутила поцелуй горячего дыхания на виске. «Молю… прекратите пытку! Остановитесь издеваться надо мной!» — хотелось вскричать, но не хватало ни статуса, ни сил, ни смелости. Поэтому она просто закрыла глаза, чтобы не смотреть на его новый костюм, потрясающий её чувство прекрасного ультрамариновым цветом и ручной вышивкой драконов оттенка орхидей и облаков. Чёрная рубашка, галстук с золотым зажимом и платиновый оттенок волос — он казался ей мучительно-прекрасным фантомом президентов других стран, какими она представляла их в своих фантазиях. — Только не забывайте обманывать их первое впечатление реальностью. Я не желаю, чтобы вас приняли за мою родственницу, — она щекой ощущала вишнево-смолистый шлейф с табаком на его шее, а душой тяжесть немилостивой реальности, закованной в его слова. — И, если вас пригласят на танец — либо почтительно соглашайтесь, либо почтительно отказывайте. На своё усмотрение. Главное… — удавка императивного тона сузилась на шее. Вэи приоткрыла губы, чтобы вдохнуть. Тобирама закрыл глаза, чтобы не сорваться. — Не наглейте. Вы здесь на работе, Вэи-сан. Он отошёл и, как ни в чем не бывало, посмотрел в её серые глаза. Золотистый свет ламп придавал им до безумия изысканный платиновый блеск. — Вопросы? — Никак нет, Тобирама-сама. Она смотрела на него, как на небожителя, решившего облачиться в земные одежды. «Зато честен. Он сразу указал мне моё место. Ведь, если я оплошаю, позор ляжет больше на него, чем на меня, ибо в глазах местных я слишком незначительна», — так размышляла она, но уже в прозрачном лифте, который поднимал их на тридцать пятый этаж. Здесь перед её глазами предстала немыслимая роскошь. Всё виденное ранее казалось бледной тенью в сравнении с этим залом, который Мотидзуки смело сравнила с хрустальной шкатулкой драгоценностей. Огромные панорамные окна придавали помещению вид прозрачной необъятности — город словно был частью общей декорации, а не просто картинкой за стеклом. Сквозь них внутрь проникал свет сотен окон, фонарей, иллюминаций мегаполиса. Однако это всё таяло в блеске яркости хрустальных ламп, которые нависали над белым с золотыми разводами мрамором словно колокольчики над весенним снегом. Тяжесть тысяч капель удерживала многоярусная конструкция, спускающаяся на золотом стебле с потолка. У Вэи захватило дух от восторга, когда она жадно всматривалась в бирюзу нарисованных небес. «Здесь даже есть фреска! Они буквально претворили бальные залы прошлого в зданиях будущего!» — она боялась выдохнуть от восторга, разрушить карточный домик первого, самого хрупкого впечатления. — «Мне мама и папа не поверят, когда им расскажу! Даже тётя поразится, несомненно!» Прозрачные стены обрамляли высокие вазы. Их будто бы выточили из некоего сказочного радужного камня — белый цвет внезапно прерывался лиловым, бирюзовым с налетом золотистого блеска. Неживые цветы глициний из крохотных камешков стекали фиолетовыми гроздьями по покатым граням. «Страшно и вообразить, сколько сил и средств ушло на один такой букет», — подумала Вэи, ища взглядом хотя бы один, похожий на настоящий. Она обнаружила целый ряд тяжелых мраморных чаш, которые стояли в середине каждого круглого столика. Из кратеров горделиво выглядывали нежно-розовые пионы, напоминая ей об их более скромных собратьях, которые сейчас украшали окно её комнату в апартаментах Сасори. «Уверена, Су Шу будет в восторге после того, как я ей расскажу… и Сакура тоже. Следует её, кстати, навестить, быть может, в понедельник или вторник, если никаких непредвиденных трудностей не возникнет. Иначе будет, как в той песне: «К горе Встреч — Осака, //Надежду в сердце лелея, //Пришел, но, увы…» Грустно», — Вэи медленно шла следом за Тобирамой-сама, который чеканил пространство своей обычной, уверенной походкой. Оставалось лишь позавидовать и забыть обо всём случившемся. — «Он не спрашивал, откуда взяла всю эту роскошь. И хорошо. Его фантазии — его проблемы. Мои же… окружают меня сейчас». Она бросилась вспоминать университетские лекции, рекомендации авторов многочисленных, прочитанных ею учебников. Скупого, но четкого, как фоторобот, описания начальника хватило для того, чтобы различать между собой владельцев девелоперских компаний, крупных акционеров и директоров, а также политиков и иностранных дипломатов. Раньше Вэи если и видела кого-то из них, то мельком, на обожке «The Tokyo Times», «Businessweek», «Ёмиури Симбун», «Асахи симбун». Порой, когда удавалось краем глаза посмотреть старенький телевизорчик, то она замечала политиков за трибунами, дипломатов за круглыми столами. И пусть её тётя готовила к работе в Министерстве иностранных дел СССР, то есть, к непрестанному контакту с лицами таких рангов, она всё же была слишком молода и скромна, чтобы представить себя среди «дяденек в хороших костюмах и галстуках». Однако вот они перед ней во плоти. И Вэи даже не могла дать себе отчёт в том, что она испытывает больше — удивление, восторг или страх. И времени на составление такового себе ей не было выделено. Тобирама-сама снизошел до того, чтобы вновь тихо и кратко дать ей все необходимые инструкции. Пребывали последние гости, и премьер-министр начал свою речь с благодарности всем, кто откликнулся на приглашение его жены. Он отметил важность вклада каждой компании в экономику страны, выразил надежду, что впредь бизнес и правительство будут идти рука об руку в единое светлое будущее Японии. Разумеется, почтения удостоились все представители дипломатических миссий и посольств. Это было не слишком долгое, но изящное вступление, которое продолжила жена премьер-министра. Именно она напомнила, что одной из целей данного мероприятия является не только благотворительность, но и розыгрыш тендера на строительство элитного жилья в центре Осаки. Вэи заметила, как при упоминании грандиозного проекта, изменились лица бизнесменов. Они ожесточились, если не ужесточились: вежливые улыбок вышли кривыми, а взгляды косыми. Она вдруг ощутила себя зверьком, стесненным между враждующими прайдами. «Субсидии от правительства и кредит под низкий процент, и это в тот момент, когда рынок строительства страдает едва ли не больше других отраслей — немудрено, что каждый жаждет ухватиться зубами за эту невиданную возможность получить прибыль с гарантиями от Касумигасеки», — она украдкой взглянула, презрев запрет, на Тобираму-сама. Бесстрастное выражение будто намертво приклеилось к его аристократичному лицу. Немыслимые прибыли заботили его не больше, чем окружающие. Но Вэи верила не только своим глазам, но и его. А, именно, они отражали суть его мыслей, пусть и едва-едва, словно легчайший оттенок. Он происходил от мрака жесткой сосредоточенности и того тихого бешенства, с которым он смотрел на неё в гардеробе. «Не верю, чтобы он не знал, что объявят тендер… Но «Конохе» ли бояться конкурентов? Либо же… здесь имеют место быть те самые «подковерные интриги», в которые Сасори умолял меня не лезть», — Мотидзуки вернула всё внимание на блистательную пару — премьер-министра и его супругу — ощущала, что она уже две недели назад ослушалась мудрого совета и заглянула под ковер. Пока что лишь глазком. — Вэи-сан… — Тобирама-сама был вынужден наклонить корпус, чтобы его низкий голос, пробудивший только уснувших мотыльков в животе, коснулся лишь её слуха. И как было не заприметить, насколько сильно натянулся пиджак на широких плечах, как засверкали мрачным золотом драконы на бортах пиджака. — Передайте мою визитку и моё почтение господину и госпоже… Это были первые лица из верениц многих других. Вэи, вспоминая многострадальные переговоры и часы в миграционном офисе, с уверенностью бывалого бойца направилась исполнять приказ. Страх она скрыла за почтительно опущенными ресницами и дружелюбной улыбкой. «Давай, Варя, покажи-ка Выхухолю, кто тут специалист по установлению связей с общественностью!» — подбадривала она себя всякий раз, когда оказывалась лицом к лицу с новым бизнесменом или политиком. Опасения Тобирамы-сама касательно заблуждений гостей в отношении её связи с ним оказались верны — многие изначально принимали её за родственницу именитого бизнесмена. И лишь стоило Вэи со смущенной улыбкой развеять иллюзию: «Я ассистентка Тобирамы-сама», как подчеркнутое радушие тут же сменялось обезличенной, слегка надменной вежливостью. Её явно ставили на пару ступенек выше, чем официантов. Они сновали между беседующими под «Рассвет колеблющегося отражения» признанного японского композитора Такэмицу Тору. Пока плакали скрипки, лилось шампанское, и тек разговор. Русская эмигрантка ощущала себя на этой пышной гравюре крохотным, малозаметным, но по-своему важным элементом. Она потеряла счёт времени и в тот момент, когда начальник бросил ей краткое: — Идите отдохните. Выпейте шампанского или вина. Немного. Вэи первые несколько мгновений не поняла, почему он не назвал фамилии тех, кому нужно подать напитки. — Я сказал что-то на английском? — Тобирама-сама слегка приподнял бровь, ненавязчиво кивнул в ответ на чье-то приветствие. Варя даже не приметила этого человека. Только голову опустила, ощущая себя, если не последней дурой, то, наверняка, удостоенной одного из призовых мест с конца. — Нет-нет, прошу прощения, Тобирама-сама… Я просто подумала, что Вы попросите меня подать вино или шампанское кому-то от Вашего имени. — По-вашему я настолько деспотичен, что позволю вам отнять работу у официантов? — она ощутила на себе его взгляд, но прочесть не успела — стоило ей поднять голову, как он уже отвернулся. — Вам точно нужно взять перекур… Без сигарет, — его голос ощетинился какой-то покровительственной злостью. — Узнаю, почувствую, что стрельнули у кого-то и поспешили на балкон, оттуда же и вылетите прямиком в машину и домой. Понятно? — А… да… вполне… — так ответила она, радуясь, что хотя бы куцей фразой смогла сопроводить весьма очаровательное напутствие. Подняв голову, она наблюдала за тем, как его обступают мужчины в костюмах черных, серых, кремовых и иных расцветок. «Я думала, что он, как и Сасори, нелюдим… Ошибалась. Хотя, они оба работают с людьми: просто у Сасори они молчат, а у Тобирамы-сама разговаривают», — Вэи неспешно зашуршала платьем вдоль высоких ваз с искусственными глициниями. Городская панорама застыла золотыми бликами на лиловых бусинах драгоценных подделок. Остановившись, она залюбовалась ими. Вопросы перспектив развития, тревоги по поводу ещё большей деградации рынка недвижимости не колыхали ни её душу, ни цветы потоками воздуха от вечерних платьев, широких шагов. — «Я у него в машине выясню, почему он прицепился ко мне — ну точно клещ — со своим предубеждением касательно того, что «хорошие девочки не курят»! Эти стереотипы разъедают душу тех, на кого они направлены, и ложатся тенями на границы познания тех, кто принимает их за единственную возможную истину». Но и ей самой было трудно поверить в то, что всё, происходящее с ней, — это не какой-то чудесный сон, ожившая сказка о бедной девушке, попавшей на бал. Месяц назад идея о подобном казалась бы фантастичной, год — безумной, а пять лет — немыслимой. «Гражданка СССР в окружении японцев, американцев, китайцев, корейцев и представителей многих других стран, о которых я знала лишь из учебника географии. У меня, даже если бы не произошло распада, была чисто теоретическая возможность когда-нибудь очутиться на подобном мероприятии… Однако, явно не в столь юном возрасте. И отнюдь не в условиях полной свободы действий, слов и передвижений», — Вэи осторожно потянулась к драгоценным лепесткам. Бледная кожа коснулась тончайших границ, браслеты платиновым оттенком и бриллиантовым блеском заискрились на фоне ночного Токио, а слух огладил глубокий, грудной голос. Совершенно незнакомый голос. — Вам опротивело общество людей и вы предпочли ему компанию цветов? «Ками… кого же принесло…» — её мысли утратили поэтичность, а приобрели ожесточённость испуга дикой лисицы, которую просто приметил проезжающий мимо всадник. Вэи выпрямилась, медленно повернулась и обомлела. «Принесенного ветром» можно было охарактеризовать — тот самый мужчина с обложек бизнес-изданий. Он был высок, пожалуй, как и Тобирама-сама. Черты его слегка загорелого лица иссушил возраст, придав им заостренную резкость. Глаза светло-карего, почти золотистого цвета, оттенил выражением глубокой мысли постоянный умственный труд. Некогда черные, а отныне пепельные волосы, с налетом былой темноты, были зачесаны на левый пробор. Не так, как у Тобирамы-сама — практически приглажены — густым прядям, скорее, указали направление, в котором они выгоднее всего смотрелись. Вэи больше всего привлекли густые расслабленные брови и истинной римский, «орлиный» нос. Она ещё никогда не видела того, которому изумрудный подходил больше, чем этому статному незнакомцу. Двубортный пиджак с широкими заостренными лацканами безупречно сидел на крепкой, даже для более молодого мужчины, фигуре. Темно-коричневый галстук гармонировал с кожаным ремешком часов, туфлями и, вероятно, ремнем. Рубашка была не просто белой — белоснежной, без единой складочки. «Как же можно так аккуратно двигаться? Если этому где-то учат, я первой приду на поклон к великому учителю. Сил моих нет всегда плошать…» — подумала Мотидзуки, ощущая, что краснеет, смущается, теряется под внимательным, ухватывающим каждую деталь взглядом. Она поспешила покачать головой. — Отнюдь… Просто эти глицинии… Они так прекрасно исполнены… Я хотела разглядеть работу мастеров поближе. «Что я несу? Чепуху…» — она приподняла голову и тут же оказалась пленена необычными глазами, притягательными каким-то особым магнетизмом сильной личности. –«Которая безупречно знает японский… Без акцента… Я изначально подумала, что ко мне обратился японец». — Тогда приношу свои извинения за то, что несправедливо описал причину вашей отстраненности от светских бесед, — тонкие губы изобразили улыбку приятную, но не менее отстраненную от душевности, чем Вэи от местного общества. — Позвольте осведомиться, вы ведь помощница господина Сенджу Тобирамы? — Мотидзуки Вэи к Вашим услугам… — Смит Джон, Вэи-сан. Премного рад знакомству. Если глаза Вэи и не округлились до предела её возможностей, то только потому, что смогла обуздать бурю эмоций в последний момент. Ноги в приятных оковах туфель от Dior подкосились от осознания важности мужчины, который перед ней стоял. «Г-глазам своим не верю… Я даже не подумала… О, ками, я ведь помнила, как он выглядит, но всё вылетело из головы от неожиданности встречи!» — впрочем, сейчас размышления не помешали ей поклониться со всем должным почтением, которое надлежит оказывать персоне такого ранга. — Для меня честь узнать Вас лично, господин Чрезвычайный и Полномочный посол! Американский посол-дипломат, о котором столько писали в японских газетах, ответил встречным, менее глубоким, но всё же учтивым поклоном. — Оказия, выходит, мы были заочно знакомы с вами, Вэи-сан. Признаться… — добавил он, когда этикет был соблюден, и теперь оба стояли возле высокой вазы. Глицинии мерцали, точно впитавшие тьму ночи звезды. — Я подошёл лично к вам, как к персоне, не имеющий отношения к вашему начальнику. С ним я уже имел честь беседовать. Вэи, сложившая обе руки на поясе, ощутила, как начала густо краснеть от подобного неожиданного признания. «Глупая, дурында, а ну-ка, собралась! Помни, здесь всё не то, чем кажется. Мало ли, что он захочет от меня выведать? Не скажет же прямо! Нужна ты самому послу и из самой Америки, как императору кочерга!» — она слегка повернула голову в сторону городской панорамы, но не впустила из поля зрения лицо чрезвычайного посла. Так, она не создавала с ним прямого контакта, а, заодно, отсекала часть зала, из которой на них уже были направлены взгляды. Температура интереса случайно узревших эту сцену возрастал одновременно по Цельсию и Фаренгейту. — Тогда… чем я могу быть Вам полезна, господин чрезвычайный и полномочный посол? — Пожалуй, для начала, я бы хотел, чтобы вы обращались ко мне без титула. Имени будет достаточно, — Джон Смит повернулся с той плавностью, что будто бы течет в теле вместе с кровью. Их разделяла лишь цветная ваза с искусственным цветком. — Это мероприятие, несомненно, носит характер официального, однако, мы всё же ведём несколько приватный диалог, м? — Да, разумеется… — волнение отравило мысли: там, где недавно процветало изобилие, ширились выжженные пустоты. Вэи, в поиске остатков остроумия, обхватила ладонью подарок маэстро. Ощутила его холодные руки, бархат коробочки, которую он бережно вложил в её ладони в день выпуска. Это не помогло придумать изысканный ответ, но дало время успокоиться. — Я просто не осмелилась бы без Вашего на то дозволения обращаться к Вам по имени… — она пересеклась взглядом с ним и приподняла кончики губ в улыбке. Ей чудилось, будто его глаза были всевидящими. Так страшно… завораживающе. — Джон-сама. — Ваша учтивость делает честь вам, и мне заодно, Вэи-сан, — он сделал шаг вперед, разрывая её спокойствие остриём обаятельной улыбки. — Я должен прояснить цель своей заинтересованности, пока не случилось ненужных и даже, — понижение голоса ощутимо щекоткой на запястье; Вэи смотрела на него с неверием и завороженностью, — вредных недоразумений. Как писал Шекспир — надеюсь на ваше снисхождение к моему шероховатому переводу — «А я веселью предпочту другое: //Отправлюсь поразмыслить на покое». Комедия называется «Как вам это нравится»… Джон Смит прервал её спокойствие твёрдой поступью. Вэи Мотидзуки уже не просто не могла отступить — она не желала бежать от высокопоставленного собеседника. Очертания мужчины в безупречном костюме и девушки в элегантном платье размывал тончайший оттенок золота шампанского, искрящегося в бокале. Сквозь его обманчиво тонкие грани искажалась реальность в глазах рубинового оттенка. — … и, признаюсь честно, мне сильно нравится, когда люди предпочитают веселью не показное, но истинное уединение размышления. — Но, позвольте узнать, как Вы определили, что я не красуюсь, не пытаюсь привлечь внимание? — Вэи отринула прочь мысли, докучливые, точно наглые просители, готовые броситься в ноги, но помешать своей «жертве» скрыться от них. Она намеревалась бежать от тяжеловесных сомнений. Ей просто вдруг, внезапно, откровенно, захотелось жить моментом. Джон Смит, словно заметив перемену настроения собеседницы в его пользу, позволил его улыбке казаться несколько более душевной. — Считайте это профессиональным чутьем. Я работаю с людьми достаточно долго — больше тридцати лет, — он усмехнулся практически мягко её ярко выраженному восторгу в глазах. — Несомненно, они меня не перестают удивлять. Хорошо, иначе я бы запылился от скуки. Но всё же, я в некоторой степени вижу границу между ложью и правдой. — Я училась на факультете по связям с общественностью. И, можно сказать, сейчас я в некотором роде продолжаю славное дело, за которое получила диплом, — Вэи уловила смешок, который, точно искра, затерялся в трещащем пламени множеств голосов. — И, можно сказать, я искренне восхищаюсь и немного завидую Вашему опыту и умениям, Джон-сама. Я бы хотела тоже узреть эту тонкую грань… Вэи выдохнула крохи горечи, посмотрев на вертолетную площадку на крыше соседнего небоскреба. «Тогда понять, каковы окружающие меня люди было бы намного проще», — её мысль, равно как и её пальцы дрожали, точно пламя свечи, под проницательностью взрослого собеседника. — Вы сможете, поверьте опытному ветерану. Дайте себе времени. У вас ещё многое впереди. — Но и позади кое-что да найдется. А, задумываясь о времени, я тут же вспоминаю строки мудрого Бао Чжао. — Я весь во внимании, — Джон Смит слегка склонил голову в её сторону, ведь теперь они оба смотрели на крышу здания из чёрного стекла. Праздник будто бы действительно больше не касался их обоих. В отличие от взглядов и слухов, которые уже успели расползтись по залу, точно крысы во время чумы. — Перевод не мой, поэтому звучать он будет крайне приятно, — Вэи, взволнованная до дрожи в коленках, обхватила пальцами шарфик. Её тихий голос подхватила скрипка: На восток и на запад отправлялся в скитания ты, И опять мы простились, — с той поры миновал целый век. Ты со мною прощался, и снег был похож на цветы, А сегодня вернулся, и цветы так похожи на снег… — Раздумывая, я осознаю, насколько быстротечно, на самом деле, время. Из-за рутины, постоянных бед, смена сезонов кажется замыленной, однотипной, скучной. Так, в неведении, живешь, пока не заметишь, что с какой-то важной поры в жизни миновал целый век. — Искрометно… — баритон звучал особенно полно из глубины задумчивости. — Вы часто задаётесь такими философскими вопросами? — Когда есть время отдохнуть от суеты и предаться размышлениям не о том, что купить или оплатить, то, да, подобные мысли тревожат сердце. — Надо попросить у вашего многоуважаемого начальника выделять вам побольше времени для отдыха. Быть может, я так внесу вклад в становлении нового философа нашего времени. — Джон Смит улыбнулся заметно шире, ощутимо более искренне. — Ради всего святого, почему вы смеетесь? Не верите в серьезность моих слов? — Только если со страхом в сердце! — Вэи едва сдерживала смех, в компании кого! самого настоящего американца, да к тому же из Белого Дома! В её несколько размытом представлении об организации власти в США, все чиновники базировались в этом стане извечного соперника бывшей сверхдержавы. — Позвольте узнать, это ещё почему же? Впрочем, я понял… Джон Смит усмехнулся с такой наигранной горестью, что Мотидзуки уже едва держалась, чтобы не испугать хохотом супружескую пару, проходившую мимо занимательной компании подозрительно медленно. Однако в театральности этого американца ничего вульгарного не было — лишь легкий лоск изящного умения держать лицо таким, каким выгодно на данный момент. — … надевать на подобный вечер изумрудный костюм было ужасной ошибкой. — Отнюдь, Джон-сама! Вам очень подходит этот цвет! Он потрясающе гармонирует с Вашими глазами! — Вэи выпалила эти слова с неподдельной искренностью. И пожалела о своём порыве, немедля осознав, какой контекст нагромоздила парой предложений. «Ляпнула, не подумав! Вот хоть бы господин посол ничего такого не подумал!» А он не подумал, либо же умело сделал вид. — Вы понимаете, Вэи-сан, что я ловким трюком выманил у вас комплимент? — Джон Смит приподнял бровь с полуулыбкой, в которой была скрыта хитреца и некое второе чувство. Мотидзуки не смогла его дешифровать. — О, ками, как ловко! С Вами мне нужно быть настороже! — Разумеется, я ведь внушаю страх в Ваше сердце, — он сказал это с такой изобличающей интонацией, будто бы она самолично призналась ему в своей «слабости» несколько мгновений назад. «Высший пилотаж!» — единственное, что могла подумать Вэи, смотря единственно на него в этот миг. Будто изумруд его пиджака был самой редкой драгоценностью в хрустальной шкатулке бальной залы. — Должна пояснить свою неверно высказанную мысль… Не лично Вы внушаете моему впечатлительному сердцу страх, но Ваше намерение поговорить с моим начальником, — она даже приподнялась на цыпочки, словно настоящий заговорщик. — Я боюсь, что он может посчитать, будто я Вам нажаловалась на него. — Не переживайте, я ведь не зря занимаю свой пост, — Джон Смит, наоборот, слегка склонился над своей невысокой собеседницей. — Убеждение — моя работа. И сейчас я начну настоятельно убеждать вас выпить со мной что-нибудь, чем нас потчуют здесь. В мгновение ока он выпрямился вновь, а румянец Вэи опять слился цветом с её шарфом. — В конце концов, вы проиграли мне в нашей маленькой словесной игре. Я осмелюсь воспользоваться правом победителя. — До такого не дойдет, ведь я всегда исполняю свой долг, пусть у проигравшего он и менее почетен. — Не в этот раз и не со мной. Джон Смит лишь взглянул на официантов, которые тут же быстрее пули примчались к высокопоставленному лицу. Вэи оставалось лишь про себя глубоко поражаться тому, как мужчины не только предугадали желание гостя, но и не пролили ни капельки из хрустальных бокалов. — Вино или шампанское? Посол кивком указал ей на оба подноса, которые намеренно склонили перед Вэи так, чтобы ей даже не пришлось трудиться поднимать голову. «Я и вправду как Отикубо в компании Митиёри», — она остановила свой выбор на красном вине. — «Не нравится мне реакция организма на шампанское…» — Достойный выбор. Со мной, не по большому секрету, поделились, что это красное сухое из виноградника Кло-де-Тар, — он самолично подал ей бокал, в котором мрачно искрились рубиновые переливы. — Не будете ли Вы столь любезны поведать мне, в чем заключается особенность этого вина? — Вэи не постеснялась спросить: напускать на себя фальшивый лоск знатока просто нелепо перед тем, кто в миг одним замечанием сотрет этот вульгарный блеск. — К сожалению, я впервые слышу о таком винограднике. — Всё случается впервые, даже нечто хорошее. Во-первых, цвет этого вина подходит под ваше платье, Вэи-сан. Во-вторых, касательно более обобщенных особенностей его родины, хочу отметить, что этому винограднику уже более восьми веков, и основали его сестры-монахини цистерцианского католического ордена. Джон Смит сделал небольшой глоток, и Вэи повторила за ним. — В-третьих, в нём можно ощутить прекрасный оттенок горького шоколада и вишни, если распробовать, как следует. Мотидзуки честно попыталась. У неё честно не получилось выявить из непривычного кислого вкуса хоть что-то, могущее отдаленно походить на шоколад. «Разве что вишня придает терпкости… Но здесь я уже покиваю, не хочу перед господином послом совсем непробиваемым неучем казаться», — она оставила бледный след помады на бокале, легкий взгляд на коньячного цвета галстуке. — Ну, и, в-четвертых, стоит отметить, легкий аромат черной смородины и лакрицы, — он пригубил вино и её впечатление, не скрывая своей заинтересованности в реакции молодой собеседницы. — Возможно мы сейчас пьем вино, которое пили французы восемьсот лет назад… Это какое-то чудесное соприкосновение с прошлым, — Вэи, в свою очередь, не утаивая интереса, разглядывала его лицо. Яркий свет невыгоден, когда нужно скрыть возраст: росчерки морщин у глаз, на лбу, у крыльев носа бессовестно выдают пятый десяток лет. Он, впрочем, привычную к компании взрослых собеседников не смущал. — Я всегда радуюсь, когда осознаю, что, благодаря такому сохранению традиций, мы не теряем с ним связь и по сей день. А Вы… интересуетесь историей виноградников? — Я коллекционирую то, ради чего их выращивают, — он на миг бросил взгляд в толпу, но также быстро вернул внимание на собеседницу. — Вы увлекаетесь коллекционированием? — Только если проблем… — Вэи запила горькие слова кислым вином. Пусть и шутка, над которой оба посмеялись, но с такой долей правды, что становилось тошно. Не только ей одной. Тобирама, во время перевёл внимание с Джона Смита на спину генерального директора дочерней компании «Kumogakure» — той самой, фотокопию финансового отчета которой прислал Информатор. Здесь были все лица, фигурировавшие в сомнительных транзакциях, которые впоследствии списывали на различные статьи «доходов». Впрочем, взятки Мадары как раз можно было отнести к «прочим». Просто прозрачными чернилами. Одно это обстоятельство, осознание, что все подкупленные лица находятся на одном мероприятии, участвуют в одной и той же борьбе за тендер, отражалось учащенным сердцебиением и тихим скрежетом сцепленных зубов. Тобирама понял — Мадара давно знал об этом гала-бале. Следовательно, Учиха обладал связями столь колоссальными и источниками столь надежными, что подобных даже не было у него, Сенджу Тобирамы. А вот это обстоятельство холодило кончики пальцев настоящим страхом. Неподдельным осознанием того, что он упустил возможность поступить схожим образом. Тобирама намеревался наверстать упущенное, несомненно, не из тех он людей, которые опускают руки при поражении. Таковые неизбежны в любой войне. Не каждая осада Цезаря была Аллезией. Однако выработка чёткого плана требовала как-минимум относительной тишины и спокойствия. И, если первым Тобирама с горем пополам мог пренебречь, то второе было так же обязательно, как главнокомандующему хотя бы один адекватный советник. Тобирама бы не отказался от меткого совета Информатора сейчас. Она, в конце концов, была женщиной, а то, что терзало его помимо махинационных схем Учих, сейчас разворачивалось на глазах вереницей танцующих пар. Его переводчица из СССР кружилась в ритме вальса с полномочным и чрезвычайным послом США. Он не знал более уморительной темы для анекдота, в который эта Мотидзуки превратила его разум. Однако шутка была дрянной, паршивой и несмешной. Тобирама, скорее, находил достойным осмеяния себя — практически сорокалетнего кретина, который, стараясь не разбить бокал, наблюдал, как чужая мужская ладонь теряется за густой черной мантией волос. Вероятнее всего, слегка задевает обнаженные плечи. И это вызывало в нем, Сенджу Тобираме, неподдельную, чистейшую собственническую ярость. Неадекватную, банально необъяснимую для здравого смысла — того, чем он руководствовался по жизни; того, над чем он потерял контроль сейчас. «Стоит отдать Мотидзуки должное — кружиться в вальсе и вскружить кому-то голову она умеет безупречно. А, говорили, что женщины в СССР похожи на бледных затасканных крестьянок», — Тобирама отпил безвкусного вина. Такой же оттенок, как у её платья. Издевательство. То, как счастливо она выглядит, как упоительно заинтересованно разговаривает с господином Смитом даже во время танца. «Да пошли вы оба к черту!» — хотелось не выкрикнуть, но гаркнуть. Клубящийся, кишащий комок озлобленных чувств буквально душил его в этом уютненьком гнездышке, рассаднике скольких тварей злости. Вся ситуация с Учихами, послом, Мотидзуки выскользала из рук, как гадюка. Оставалось лишь надеяться, что кобра, которую он припас для любителей припрятать оружие на корпоративных складах, нанесёт быстрый и смертоносный удар. Иначе он выпьет самое действенное успокоительное, чтобы не раскрошить чье-нибудь лицо или достоинство. Смотря, что первым попадется. А тема беседы вальсирующих посла и переводчицы пришлась на дипломатические отношения Японии и США. Вернее, довёл её до этой точки Джонс Смит, да так искусно, что Вэи осознала себя окруженной, отрезанной от всяческого побега к другому предмету разговора. Проблема же её заключалась в том, что несчастной было и обороняться то толком нечем. В колонке, посвященной международным отношениям, она искала имя родных республик, а далекая Америка представлялась ей чем-то той непонятной «Нарнии», которой недавно её пугал Тобирама-сама. «Русские не сдаются!» — решительно подумала она, но ответила с меньшей уверенностью: — Я рада, что оба государства сотрудничают… У нас в фирме многие знают английский, потому что когда-то работали с представителями Вашей страны, Джон-сама… И ведь Америка очень сильно помогла Японии после войны. — Весьма меткое замечание, — мужчина кружил её с лёгкостью буквально невесомой, но в то же время ложащейся горячим касанием широкой ладони на спину. — Сейчас же между нами пролегли торговые барьеры. Я сомневаюсь, что наши специалисты будут иметь такое же удовольствие поработать с представителями японской стороны. — Для этого ведь должна существовать причина… — Вэи вовремя поняла, что слово «предлог» содержит в себе слишком много негативной окраски: очернять образ страны, в которой она открыла рабочую визу, и которую любила, было не самым достойным поступком. Она ощущала грудью легкую сдавленность, искрящую нехватку кислорода от непрестанного кружения. Ноги переплетались в кружево танца с безупречной скоростью. — Для всего есть причина, — посол раскрутил её и, задыхающуюся, уверенно притянул к себе крепкой, твёрдой рукой. — И всё же, скажите, считаете ли вы справедливым, что одна сторона не ограничивает импорт продукции другой излишне высокими пошлинами и требованиями сертификации, в то время, как другая делает всё с точностью, да наоборот? Вэи понимала, что ответ так и молит сорваться с кончика языка. Однако в её сердце укоренилась древнекитайская мудрость, которую она вспоминала давно, когда пыталась отвоевать у Натсуми Сайто право не распространяться ей о том, что нужно купить русско-японские словари. Её первая поездка на корпоративном «Мерседес» в лавку господина Фудзиты. Её дни, омытые беззаботным неведением и осенним солнцем. «Кто не в меру болтлив, сам накличет себе беду. Кто неосторожен в речах, сам готовит себе погибель!» — Я полагаю, этот вопрос стоит урегулировать… во время переговоров… и узнать истинные причины. Легко судить, когда ничего не знаешь. Сложно быть судьей, когда обстоятельства дела лежат перед глазами, — Вэи выдохнула каждое взвешенное слово вверх, туда, откуда на неё взирал золотистый колер глаз. Сейчас она узрела, что он может жечь, точно расплавленный металл, душу клеймом такой пронзительной внимательности, которой мог похвастаться лишь Тобирама-сама. Труднее сконцентрироваться, собрать этот мерцающий калейдоскоп мыслей, эмоций, тактильных ощущений, когда нужно порхать над мрамором на высоких каблуках. Только что не тонких. Джон Смит вёл беспощадно быстро, так как он мгновенно понял, что пригласил разделить с ним венский вальс отнюдь не профана. Вэи ходила на кружок бальных танцев в школе и даже университете вместе с некоторыми одногруппниками. Они считались крайне престижными, и тётя, и даже родители помыслить не могли, чтобы их дочь не умела выводить фигуры на паркете. И этот неприкрытый профессионализм был оценен по достоинству всеми гостями. На второй танец — первый открывали премьер-министр с супругой — пошли множество пар. Однако внимание, мысли, домыслы публики были устремлены, прикованы к юной помощнице господина Сенджу и американскому дипломату. — Какая леди! И как же тут устоять от знакомства, скажите мне на милость? — Изуна Учиха произнёс каждое слово с особым выражением искрометной шутливости, держа бокал вина в руках. Его взгляд кочевал с танцующих на стоящего рядом генерального директора дочерней компании «Kumogakure». Вид у того был расслабленный, а настроение приподнятое. Немудрено… Юбки платья вились над паркетом бордовыми волнами батиста и шёлка. Так стремительно, неумолимо летел, плыл по кругу танец. Джон Смит держал Вэи за руку, обнимал за спину. Они не соприкасались телами, между ними всегда оставалось расстояние, такая почтительная дистанция, нарушение которой грозило только-только установленным отношениям риском расторжения. Волосы Мотидзуки томным шлейфом тянулись следом за каждым движением, поворотом, а бриллиантовые звёзды Tiffany искрились белым снегом в черных локонах. — Ну и смотрятся они вместе… — Мей запила недружелюбие в голосе золотистым шампанским. Её собеседница, не определившаяся, на что больше смотреть — платье девчонки или посла — устало произнесла в веер из рисовой бумаги: — Сразу видно, что он — американец. У них совсем нет понимания традиций и приличий. Виданное ли это дело, слугу приглашать на танец? До Вэи, к её счастью, не долетели эти слова. Танцуя, смотря на Джона Смита, она задавала себе уже очень давно волнующий её вопрос: «Вот какие неописуемые ужасы творит пропаганда — мы прекращаем воспринимать людей за людей. Сколько наши описывали американцев, как венец зла, неизъяснимо порочных, испорченных капитализмом, угнетенных людей. Однако ни тот грубиян из супер-маркета, с которым я когда-то столкнулась, ни Джон Смит тем более не соответствуют этому портрету. Да и Осама, рассказывая о работе с коллегами из-за океана, всегда описывал их, как «крутых, позитивных ребят. Понятно, что это даже не полпроцента всего населения… Но… даже эти тысячные открывают занавеси в совсем иной мир. Нищета господствует в каждой стране — ни одно государство от нее не застраховано. Правовое регулирование, эффективность законодательной, исполнительной и судебных властей — это уже отличается даже от региона одной страны к другому, обобщать опасно… Самое страшное, как я уже понимаю, это — генеральная линия идеологии. Та самая, которой обвязывают мозг, зажимают его, душат любую инициативу мыслить самостоятельно, критически оценивать ситуации, людей… Именно она, зачастую, и не только укореняет мифы, но ещё более способствует их благоденствию». Она вела внутренний монолог, пока оба взяли перерыв в беседе. Сложно говорить, когда тебя раскручивают вокруг твоей оси, поэтому Вэи и не пыталась. Она поддавалась велению натренированного тела, неспокойного разума. «Значит, моя миссия — отнюдь не глупа… Невозможно избавить от стереотипного мышления всех, в конце концов, без этих клише жить просто невозможно. Грубо говоря, голова распухнет от непрестанных размышлений. Однако… всё же бороться с неприязнью к другим, основанной на устарелых, ложных, уже не имеющих отношения к реальности, стереотипах — необходимо», — она поддалась напору его рук и вернулась в исходное положение и к беседе. — «Я, вот, не сгорела и не растаяла от того, что он ко мне прикоснулся. Ничего страшного не произошло». — Вы поразительно хорошо умеете отвечать, не задевая щекотливой, хрупкой темы, — Джон Смит усмехнулся мягко, точно снежный барс, передумавший терзать свою добычу. Сейчас, по крайней мере. — Возможно, сказывается ваше усердие в обучении. Либо же вы из бывшего СССР. «В точку! Намеренно или случайно?» — Вэи не забыла — да и как могла — шутку Выхухоля о том, что её и на пушечный выстрел нельзя подпускать к американскому послу из-за её советского прошлого. — «А вот мы и посмотрим! Глупо лгать, когда стремишься донести миру о вреде закостенелого мышления». Она улыбнулась с хитринкой, которая сделала выражение её лица по-очаровательному заговорщическим. — Полагаю, оба фактора сыграли роль. — Ради всего святого, Вэи-сан! — его удивление, впрочем, было больше наигранным, чем неподдельным, искренним. Тут то она и поняла, что он изначально был в курсе её происхождения. Тут то она и догадалась, насколько осторожной нужно быть подле человека с подобным уровнем самоконтроля и актерского мастерства. — Мы составляем самую замечательную пару на этом вечере, не только потому, что танцуем лучше всех, за исключением многоуважаемого премьер-министра и его жены. — Смотря на Вашу реакцию, Джон-сама, я осмелюсь предположить, что Вы уже всё знали, — она с замиранием сердца выложила козырь в этой смысловой, словесной игре. — О том, какая страна… является… являлась моей родиной. — Не стану отрицать, в конце концов, не так часто Сенджу Тобирама появляется на подобных встречах с ассистенткой-иностранкой, да к тому же российской гражданкой, — Джон Смит и Вэи синхронно замерли в мгновение, когда музыка, застыв на кульминационной точке, остановилась на грани падения в тишину. Их взгляды, руки, дыхания переплелись в узор взаимоотношений, грозящих продолжением. — Как, в свою очередь, не стану отрицать, что мне было бы искренне приятно продолжить наше общение. Без оглядки на ваше советское прошлое, Вэи-сан. В конце концов, я всегда занимался Токио, а не Москвой. — Я постараюсь показать вам «Империю Зла»… — об этом нелестном эпитете в адрес Советского Союза Вэи узнала от Валеры, который умудрялся ловить сигналы радиостанции «Голос Америки». — … не такой, какой её принято изображать. — Я принимаю ваш ответ в качестве согласия, — Джон Смит филигранно улыбнулся. — Осмелюсь заметить, вы верно разгадали его смысл, — Вэи Мотидзуки улыбнулась с искренней радостью. Она была пока что далека от ликования, но более близка к состоянию триумфальной эйфории, чем раньше. «Неужели мне удастся не только продвинуть свою мысль столь важному человеку, но и поближе с ним познакомиться, узнать, как личность? Он так умен! Ох, сколько всего можно будет спросить о Токио прошлого! Он ведь с годов семидесятых, а, может, и раньше начал работать здесь! И об Америке узнать побольше!» — её воодушевленность заметил тот, кто был бы счастлив, если бы её взгляд разъело печалью, смущением, неловкостью. Любой из эмоций, кроме этой радости, подкармливающей инферно ревности жгучим горючим. Тобирама, покинув высокопоставленных собеседников, остановился лишь на миг, чтобы взглянуть на свою неугомонную переводчицу. Но и этой доли мгновения хватило, чтобы холеная ладонь легла на золотой хвост дракона у плеча. Теплый, мурлыкающий голо с придыханием осел в голове воспоминанием о дождливой ночи после благотворительного банкета: — Это ты её подослал к послу? — спросила Мей, стоя за его спиной.