Игра в смерть

В фарфоровой ванной, похожей на разделенную скорлупку арахиса, отдыхать легко и приятно… Обычно. Все заботы стекают по телу каплями и пеной. Обычно. Чтение с перерывом на вдумчивое созерцание блестящего огнями и пороками мегаполиса приносит интеллектуальное и эстетическое удовольствие. Обычно… Она не думает о мужчине после того, как покинула спальню. Однако Сенджу… Этот проклятый, до дрожи в ухоженных пальцах, красивый ублюдок своим отсутствием вынуждает Мей не забывать о нём ни днём, ни ночью, ни вечером. Как сейчас, когда она, замкнутая в бронзового оттенка стенах ванной своего пентхауса, вынуждена не наслаждаться жизнью богатой и одинокой бизнес-вумен, но изнывать от тупого, оттого и настойчивого чувства. Ненависти. — Будь ты тысячу раз проклят… гори в Аду ты, и тот день, когда я раздвинула для тебя ноги, — Мей обхватила сбросившими оковы помады губами ободок бокала. Пригубив розовое вино от прованского «Château Minuty», погрузилась в безрадостные фруктово-сладкие вкусовые ощущения. Изящная рука, увитая у запястья изысканными браслетами от «Van Cleef», застыла на пенящийся поверхностью с бокалом. Лишь на дне остался розоватый след вина. После памятной ночи с потомком князей у неё в душе остался лишь грязный, порочащий гордость след его пренебрежения. Он прошёлся этой бесчувственной брезгливостью по ней, точно своими начищенными оксфордами по выроненной купюре. Не оглянувшись, не замечая того измятого, измазанного состояния, в котором он её оставил. Проснуться утром и увидеть элегантно, но наспех начертанное послание — что может быть унизительнее, когда любишь человека? О, да, Мей, до истеричного швыряния туфель по гардеробу, до алкогольного запоя, до невыносимой интоксикации осознавала, в какую сточную клоаку она улетела в кювет. Длинные бледно-розовые ногти зацепились за белый бортик. Из высокой груди вылетел тяжёлый, утопающий в плеске воды и шелесте пены вздох. Он растворился в аромате сандала, ванили и пачули. «И ведь сама же совершила первый шаг… сама пошла ему навстречу…» — полыхающий безудержностью изумруд взгляд скользнул по неодинаковым, но похожим небоскрёбам Маруноути. Мей вспомнила, как она выбирала себе любовника. Ей везло в работе, но не любви. «Я никогда не стану безмолвной мебелью в доме мужчины», — заявила она матери, ошеломленной, что её дочь поступила на факультет менеджмента в Токийский технологический институт — одно из престижнейших заведений. Из десяти человек лишь один проходил отбор. И Мей была среди пробившихся сквозь тернии подготовок и экзаменов. Проблем с оплатой не было, так как её отец, владеющий несколькими Convenient Store, мог обеспечить семью как хорошим жильем и всем необходимым, так и путешествиями заграницу. Это уже считалось настоящей роскошью. Мей не смотрела с презрением на сверстниц, мечтающих лишь удачно выскочить замуж. Скорее с сочувствием человека, постигшего тайны, недоступные другим. Её взрывной характер, её кипучая энергия, отточенный ум требовали реализации в чем-то, что принесёт ей почёт и уважение. Не потому, что она жена политика или бизнесмена. А потому, что она — политик или бизнесмен. Спустя годы, восседая в президентском кресле на вершине голубого небоскрёба «Киригакуре» в Маруноути, Мей упивалась успехом и могуществом, которые она сжала в наманикюренных руках. Пусть эти акционеры, директора, инвесторы смотрят на неё со смешанным чувством удивления, похоти и презрения. Это она стоит во главе крупного флагмана, не они, впрочем, когда-то выбравшие её. И Мей доказала увеличившимися показателями роста прибыли, расширением сети сотрудничества, удачно заключенными соглашениями и грамотно составленными стратегиями развития, что они предоставили бразды правления умелому колесничему. Только на дороге любви она ушла в занос. «Я слишком тщательно выбираю дорогу. Но, окаа-сан, нужен ли мне рядом какой-нибудь мужлан или альфонс? Я — слишком хороша для какого-нибудь ничтожества, которому если и есть чем кичиться, так это штучкой между ног», — повторяла Мей раз за разом краснеющей от смелости выражений матери, которая представляла собою ту идеальную «японскую жену», гвоздику, покорно склонявшуюся в сторону, куда укажет муж. Благо, её отец был человеком достойным и никаких хлопот жене не доставлял. Они продолжали жить в том же двухэтажном домике в районе Сидзюку. Только Мей настояла на дизайнерском ремонте, который оплатила с большим удовольствием. Однако такого она не испытывала от осознания, что её время истекает. Практически тридцать восемь. Её «подруги», соседки и знакомые бьют тревогу. Любое застолье увенчано вопросом: «Когда же и ты своё счастье найдешь?» «Не в мужчине счастье, но и без него хреново», — отвечала президент «Киригакуре», закуривая тонкую белую сигарету «Virginia Slim». А на душе гадко, будто туда плюнули. Впрочем, так и было, когда она вознамерилась покуситься на младшего брата Главы клана Учих. «Мадара, конечно, монстр… и, полагаю, во всех отношениях», — сказала она однажды одной из жён своего бизнес-партнёра, который во время переговоров смотрел на грудь Мей больше, чем на разложенные перед ним отчёты. — «Ты не подумай, я бы с удовольствием сорвала с этой скалы пиджак и рубашку… М-м-м, ты ведь видела его на банкете в субботу? Каменные плечи и… Хах, хорошо, вижу по взгляду, ты меня поняла». Из того, чего, по словам Теруми, были сделаны части тела главного Учихи, сотворили и его непробиваемые взгляды. Он отказывался лично вести дела с ней, присылая вместо себя Обито, на которого и смотреть то было тошно. Однажды она «поймала» его на встрече акционеров медиа-гиганта. Убийственный аромат табака и кожи на его полосатом костюме стянул дыхание лассо. Ответ на её вполне вежливый и невинный вопрос: «Почему Вы меня избегаете, Мадара-сан?» прозвучал пощечиной. «Потому что я не веду дела с теми, кем делю постель, Мей-сан. Ещё вопросы?» — он даже не прекратил набирать сообщение на своём пейджере. Стоял, пышущий высокомерием и коньячным перегаром, у картины какого-то модного художника из числа «обязательно-купить-чтобы-показать-вкус» и панорамного окна. За толстым стеклом расстилалась сплошная чёрно-синяя полоса застройки района Минато. «Да. Вы успели переспать со мной в своих фантазиях, Мадара-сан?» — Мей боком пристроилась к стене. Обтянутым изумрудной юбкой-карандаш от «Versace» бедром коснулась серебристо-серой холодной поверхности. Руки скрещены, ухмылка на винно-вишневых губах. — «Потому что я не помню, чтобы делила с Вами даже одну переговорную. Что уже о постели говорить…» «Верно, нечего», — Мадара и повернуться не соблаговолил — незримый собеседник ему был явно важнее той, что едва ли не дышала ему в шею. — «Я имел ввиду всех женщин, Мей-сан». «До сих пор не можете поверить в то, что мы не хуже мужчин умеем справляемся с важными делами?» «Вы не умеете. Не льстите себе, Мей-сан. И не утомляйте меня женской болтовней. Здесь предостаточно Ваших соратниц, идите к ним перемывать мои кости». «О, Вы даже позволяете?» — Теруми уже всё для себя определила и вычеркнула имя этого Учихи из списка потенциальных любовников. Она, ядовито ухмыляясь страстными губами, оставила свой пост у стены другому собеседнику, достаточно безумному, чтобы завести разговор «ни о чём» с Мадарой. «Пользуйтесь, пока добрый. И идите уже. У Вас отвратительный парфюм. Чертовски сладкий», — он отослал её, как какого-нибудь партье, который надоел клянчить чаевые. Пренебрежение в его позе, взгляде разрывали всяческое терпение и нервы. Однако отношений с «Конохой» ей не разорвать. Посмеет — её тут же сместят с поста. Ведущая корпорация Японии была в равной степени конкурентном и стратегическим партнером. Однако, после нежданного унижения, Мей разбила флакон «Victoria's Secret» о раковину в своей квартире и полностью перешла на «Chanel». Высокопоставленная «подруга» порекомендовала. С тех пор она не позволяла себе изменять именитому французскому бренду. И тут, на одну из встреч явился Учиха Изуна — полная противоположность своего одиозного братца. Настолько, что в их родстве легко усомниться. В окружении лепнины и позолоты французского ресторана, Мей наслаждалась не только высокой кухней, но и точенным аристократичным лицом, идеально-пропорциональной фигурой в костюме приглушённо-синего тона. За стекающему по кипенно-белой рубашке галстуку хотелось ухватиться обеими руками. Ощутить вкус «Meursault Les Luchets AOC» из «Домена Руло» на его губах. Трудно удержаться от фантазий, рисующих его руки на её бедрах в тот момент, когда он будет срывать с неё кружевные чулки. Красиво, чувственно… Нереалистично. Она осознала это спустя несколько встреч. Куртуазность способна обмануть любого, особенно, ту, что до отчаянного жжения в груди жаждала быть обманутой. Мей полагала, что он уже достаточно дружен с ней, и потому можно позволить себе лёгкую вольность: случайное прикосновение носком туфли к его щиколотке. Мимолётное поглаживание, горящий, громко говорящий обо всех желаниях взгляд. Она брала инициативу всегда и во всём. «Иначе не выжить», — повторяла Мей нерадивому Совету, такому медлительному, когда необходимо принимать действительно важные для компании решения. Своё, относительно развития отношений с Изуной Учиха, она продвинула решительно. У неё не было причин сомневаться в победоносности кокетливой атаки. В тускло-жёлтом неподвижном свете ресторана бриллианты колье, ссыпающиеся гроздьями в декольте, белели, блестели на гладкой коже. Она знала, что именно в таком окружении её волосы, собранные в настоящее произведение парикмахерского искусства, отливают лавовым оттенком. Он помогал ей снимать белую шубу. Он видел, как изумрудное платье струится по широким бёдрам. Многие мужчины словами, действиями, подарками, взглядами молят её о близости… Только не он. Гордый Учиха. Выходец из древнего рода. Ужин окончился соглашением вынести обоюднопринятое решение в относительно неформальной обстановке на протоколируемые собрания. Мей ждала хоть какого-то намёка, но ответом на её действия служила лишь вылизанная учтивость, позднее опустившаяся горячим дыханием на ухо. Изуна стоял, держа её шубу в руках, за спиной. Прикосновение атласа лацканов к открытой полукруглым декольте лопаткам закручивало тугой узел внизу живота. Она хлопнула ресницами, различив горький шёпот: «Даже не пытайтесь, Мей-сан. Женщины, подобные вам, меня не интересуют». Мей ощущала себя в трансе. Её столкнул в эту мыслительную пустоту мягкий, как утробное рычание ягуара, баритон. Она будто во сне запустила отяжеленные часами и браслетами руки в прорези для рукавов. Удивительно, как не промахнулась в таком состоянии. «Подобные мне? Это какие же? Успешные?» — сухим языком выталкивала колючие слова изо рта. Её вдруг всю свело от послевкусия «Meursault Les Luchets». Имбирь, лимон и апельсин сделались невыносимо кислыми. «Пустые. Порочные. Поверхностные», — рокочущий смешок осел чёрным осадком в сердце, разбил на осколки гордость. Тяжестью мехов опустилась на неё белоснежная шуба. — «Мей-сан, вы — не Жанна Дюбарри. Вы — мадам Бовари». Изуна показался в поле её зрения, как злобный дух, наконец-то добравшийся до своей жертвы. Он принял из рук обслуги пальто, накинул его с небрежным, подчеркнутым изяществом. «Не посчитайте мои слова осуждением — я не пастырь, а вы — не моя паства. Читать вам мораль не входит в мои обязанности. И, если быть с вами откровенным, мне всё равно, как вы прожигаете свою жизнь», — он натягивал чёрные кожаные перчатки и смотрел на её покрасневшее от гнева лицо без капли сочувствия и жалости. Убивал словами, осознавая и не останавливаясь. — «До тех пор, пока вы не затрагиваете мою. Я не давал вам повода нарушать официальность наших встреч. И, могу обещать, не дам его впредь». Мей осталась стоять в фойе люксового французского ресторана, как позабытый на стойке зонтик, до которого никому не было дела. Сияние хрусталя, драгоценностей и мраморных плит померкло в её глазах. Их застилала мрачная пелена ярости. Той, что зажала горло, спутала мысли. В тот вечер она превратила в руины гостиную… На следующий в ней уже суетились рабочие, подготавливающие комнату к капитальной перестройке. Такой, которую произвела Мей в своем сознании, пообещав себе: «Никакх Учих на личном фронте. Ни за что. Никогда». Уже многим позже, зимой нового, 1995 года, она отдалась ему. Сенджу Тобираме. Мей редко доводилось видеть его на банкетах. А если подобное и случалось, то она, вероятно, была слишком занята, чтобы обращать внимание на очередного аристократа с самомнением, равным размером Эмпайр-стейт-билдинг. Позднее она убедилась, что и этот представитель глубокого почитаемых семей не обделён стоэтажным самодовольством. Он лишь демонстрировал его порционно, в те моменты, когда необходимо ткнуть собеседника носом в свою никчёмность, ничтожность. До сих пор не выветрилась из ольфакторных воспоминаний свежая вишня «Chanel Égoïste» в тисках прокуренного ими обоими кабинета. Один из конференц-залов «Конохи» — стеклянное, серое пространство. По центру овальный стол на тридцать с лишним персон. Над одновременно неподъемным и воздушно-легким массивом из доуссии нависают на тонких креплениях три черных круга. Дизайнерское видение идеальных люстр для нерушимо строгой деловой атмосферы. Специалисты от обеих компаний уже поспешили оккупировать кофематы, кафетерий и кафе — то есть, все те места, в названии которых фигурирует вожделенный «кофе». Одни лишь Мей и Тобирама не торопились покидать чёрных кресел. Каждый смаковал свою сигарету. Он — «Rothmans International». Она — «Virginia Slim». Разговор перетек от текущих договоренностей к недавно принятому Конгрессом США закону о реформе судопроизводства в сфере частных ценных бумаг. Пока Тобирама с сухой едкостью критиковал «законопроект для мошенников», Мей заприметила, что уже не раз его взгляд мимолётно касался её бёдер. Обида на Учих никогда не будет позабыта гордым сердцем, но сидящий перед ней мужчина был из Сенджу. И был он из категории «очень даже ничего». «Холодный красавчик», — охарактеризовала его Мей. Её мысли заглушал шорох колесиков отодвигаемого ею кресла. Тобирама даже бровью не повёл, продолжая безжалостно четвертовать американцев за то, что им пришло на ум привлекать к ответственности виновных за нарушения бухгалтерского отчета ещё с большим трудом и проблемами, чем раньше. Его беспокоил этот вопрос именно потому, что у «дочек», приобретенных фирм и контрольных пакетов акций в Штатах у «Конохи» было не перечесть. Мей села на соседнее кресло. Тобирама никак не отреагировал. Его грубый голос проникал под кожу раскаленными иглами, вливающими в вены наркотик адреналина. Такого же сладкого, как её фантазии. С зажатой между пальцами сигаретой, она разъедала его спокойствие горящим взглядом. Вишнёвыми губами, обнимающими белый фильтр. Носок острой туфли задел его щиколотку. Он не дрогнул. Но с тем же бесстрастным выражением обхватил широкой, покрытой вязью вен, ладонью её щиколотку. Мей забыла, как дышать. Всё с тем же безучастным выражением сбросил с неё черный бархат произведения «Jimmy Choo». Она не смела… не смогла… не желала сопротивляться. Тобирама опустил её ступню на своё колено. В её груди что-то оборвалось от невыносимого, клубящегося удушья жажды близости. Мей была натурой страстной. Страстной во всём. — Вы хотите того же, что и я? — риторический вопрос сопровождался лёгким поглаживанием длинных пальцев, очерчивающих каждую косточку её щиколотки. — Разве это незаметно? — Мей закурила дрожащий смешок. — Вполне, — Тобирама придерживал сигарету одной рукой, пока второй доводил её до сенсуального трепета. Её изящная нога в чёрном чулке идеально комплиментировала его серые брюки. — Но я проясню свои намерения, чтобы избежать недопониманий. Его затяжка сдавила её легкие нетерпением. — Я хочу секса с вами, Мей-сан. Без каких-либо обязательств в виде последующих отношений, — усилившаяся хватка на чувствительной коже наполнила рот слюной в предвкушении незабываемого окончания собрания. Продолжение взаимоотношений её интересовали в тот момент меньше всего. Ох, как зря, думала она, но уже сейчас. — Если вы не согласны на такой расклад событий, то выскажитесь сейчас и мы оставим этот разговор между нами. Тридцать семь — страшная цифра. Она не оставляет за собой так много прожитого и неизвестно сколько неизведанного. Однако для женщины — её удачно убедили в этом — сорок лет равняется приговору на жалкое одиночество до конца дней своих. Ею владело желание найти своего «Mr.Right». Но, тогда, в конференц-зале ею владела похоть. Жажда, воспалённая до предела стальным голосом, неподвижным безразличием взгляда, жаром чертовски сексуальных рук. Мей стало дурно, как при нехватке кислорода, от одной лишь мысли, что его пальцы никогда не поднимутся выше, если она по дурости откажется. «Подумаешь, не нужны ему отношения… Да если понадобится, он будет сам молить меня об этом», — её сознание вырезало в воспоминаниях контур этой роковой, до безумия, самоуверенности. За неё она расплачивалась сейчас всепоглощающей горечью, в которой она захлёбывалась от осознания, что предугадала развитие событий. Ошиблась лишь в ролях. — Согласна, — она выпустила наружу дым и обратный отсчёт до начала главной трагедии её жизни. — Возьмите меня уже наконец-то, пока я не сорвала с вас эти гребаные брюки, Тобирама-сан. Уговаривать его долго не приходилось. Распашные двери переговорных различного уровня в «Конохе» были оснащены замками. Весьма удобно, особенно, когда необходимо провести переговоры «tet-a-tet» без гарантировано без вмешательства третьих лиц. Мей помнит, как его руки решительно подняли её юбку. Её пробила дрожь от воспоминаний. Уставившись невидяще на черные в жёлтых точках небоскрёбы, она лицезрела такие же, но купающиеся в бесцветном свете зимнего дня. На фоне панорамных окон видны лишь свои холеные руки, новый французский маникюр. Хрусталь пепельницы испускает умирающий дым уже скрюченных окурков. Измятых, как её белая блузка с расстегнутым на две крупные пуговицы бортом… Мей грязно выругалась от внезапного прилива ненависти к отсутствующему здесь, в её ванной, мужчине; от отчаянного желания изменить эту несправедливость. Её тело свело истомой вожделения. Ноги стали ватными, рука едва удерживала на весу бокал. Низ живота скрутило тугой раскаленной спиралью. Она откинулась на бортик ванной слишком резко. Но боль от удара лопатками о фарфор лишь усилила болезненные ощущения. Дыхание вздымало высокую грудь, вокруг которой клубились белые куски пены. Теруми стиснула зубы, смотря, как белые пузыристые облачка тают на чёрном фоне осеннего неба. Тобирама взял её прямо там, на столе переговоров без предисловий, без нежности. Грубым он тоже не был — безразличным, да. Будто бы механически воспроизводил совершенное уже сотни раз до этого — шершавыми пальцами расслабил её, поглаживая клитор в темпе нужном для того, чтобы заставить Мей дрожать, трястись от жажды, безжалостно раздирающей нутро. Смял её грудь поверх рубашки от «Dior». Женщина уже была на грани реальности: не знала, куда упадет вальсируя между чувственным пожаром и холодом столешницы, в которую она ещё упиралась локтями… Впрочем, недолого. Тобирама её деликатно приложил лицом в документы. Сразу после того, как она начинала терять контроль над раздирающими гортань стонами наслаждения. Мей глухо прорычала в оранжевую папку в немом бессилии… Её разрывало от удовольствия, от всепоглощающей уверенности того, кто ею обладал, будучи ведомым одним лишь плотским желанием, но не животной похотью. Он проникал в неё с разумной скоростью, которая не могла причинить ей боль, но и не оставляла без сводящей с ума, срывающей все запреты и ограничения неги. После этого они расстались как ни в чем не бывало. Тобирама договорился о следующей встрече будничным тоном бизнесмена, предлагающего партнёру очередную сделку. Трудно забыть, как он стоял, затягивая ремень. Мей уже знала, что в следующий раз она потребует, чтобы так же он стянул ей руки. Она не сомневалась, такой, как он проделывал подобное уже не раз. Мей обессиленно опустила руку, едва не пролива розовые капли в белую пену. Горло сдавило воспоминанием о том, как и она не раз делала ему минет под столом переговоров ли, в его квартире ли. Неважно. Её будоражил размер его члена, такого же внушительного, как и сам мужчина, который всегда держал её волосы туго, оттягивал их, как будто хотел расплавить ладони в струящемся водопаде прядей, так похожих на лаву. Его семя было таким же обжигающим, горячим. Единственное теплое в нем. Этом невыносимо холодном человеке. — А если у него появилась другая? Поэтому он стал так редко звонить, писать, неохотно отвечать. Вдруг эта потаскушка… Она… более… — Теруми вздрогнула от неожиданности, как от пощечины. Она тут же резко выпрямилась. В отрешённом взгляде образовалась пустота. В комнате повисла тишина после нескольких слов, сорвавшихся с пухлых губ. — … дорогая ему? Она никогда не была такой. Важной. Ценной. По-настоящему, а не на несколько часов. До этого мига, пошедшего кругами по подкрашенной розовым воде, Мей не задумывалась о ревности. Этот бесчувственный мужчина никого не любил. Даже брата презирал. Наличие какой-нибудь шлюшки её не беспокоило: для Тобирамы такая девица всё равно, что аперитив перед главным блюдом. Нечто само собой разумеющееся, однако, ни за что важное не считающееся. Мог ли он встретить ту, что лучше её, Мей? Ту, которой он дарил не только секс, но и такую жалкую, ничтожную нежность, оставшуюся в его груди… «Ты любил свою невесту?» — спросила она за ужином после венецианской оперы. «Наверное и любил», — он даже не посмотрел на неё, поддев говядину Battuta di Manzo. «Наверное? Настолько стар, что не помнишь?» — она запила ризотто белым вином. «Скорее настолько не придаю значение тому, как называть то, что на неё мне было не плевать», — он поднял на неё взгляд, настолько многозначительный, что ей захотелось пулей вылететь из ресторана. Предварительно не забыть выплеснуть ему это вино в лицо. Однако спокойствие наступило после комплимента её новому бриллиантовому гарнитуру. Только мир в этот раз так просто заключен не будет. Мей это знала. Её внутренности сжимала холодная ладонь страха… но из нутра органов плоть жгла ярость. Лучше безразличие, чем презрение. Пусть он никогда не любит её. Но от любой другой пусть тоже отвращает свою нежность. Он может сколько угодно раскладывать её на столе, кровати, полу, да хоть капоте своего сраного «Роллс Ройса», но с условием, что его шикарные руки не оберегают другую, не почитают её тело, как идеал, а не просто красивый кусок плоти и костей. Это хуже унижения. Это — аннигилирование её гордости. Мей размахнулась и со всей силы ненависти к невидимой сопернице швырнула бокал в окно. Стекло встретилось со стеклом на неуловимый для зрения миг. Следующий осыпался сверкающими осколками на коричневый мрамор. Не пролиты слёзы, но розовые жемчуга вина стекают по городской панораме: чёрный постепенно переходит в желтый, срывающийся в темно-синий. За это время Мей успела выйти из ванной. Оставляя мокрые следы пены закрылась в душевой. Она планировала смыть с себя не только пену, но эту невидимую сажу — усталость от выгоревших страданий, копоть после горячей недели. Одной горячей воды мало. Ей нужно было куда более эффективное средство. «Развлекайся со своими шлюхами или бумажками дальше, сволочь неблагодарная. Я доберусь до тебя в понедельник», — бледная ладонь легла на запотевшее стекло, а взгляд на невидимую из-за заставы небоскребов и расстояния улицу. — «Давненько я не бывала там…»

***

«Lost Cherry» — один из самых роскошных и закрытых клубов Гиндзы. Он аккуратно и, вместе с тем, вальяжно ужался между черным небоскребом и темно-коричневым четырехэтажным блочным зданием. Стекла, каркас, бетон — те же составляющие порождают все высотные здания района. И всё же отличия, несомненно привлекающие внимание случайного прохожего, у этого строения имелись. Во-первых, оно было всего лишь пятиэтажным, однако, его облицовывало стекло. Панорамные окна расщеплялись десятки равнозначных квадратиков размером с маленькое яблоко. Денно и нощно они подсвечивались жёлто-оранжевым колером. Казалось, там всегда царил праздник и никогда не выключали свет. Увы, реальность, как и обычно, куда прозаичнее фантазии. Весь трюк заключался в разновидности стекла. Все пять этажей не составляли клуб — только два. Остальные три были отданы под отель, который служил тоже для весьма прозаичных целей тех, кто потреблял достаточно любви и коктейлей. Попасть в «Lost Cherry» — задача со звездочкой для тех, кто не обременен связями и деньгами. Такие удальцы проскальзывали сквозь оранжевые стекла, прокрадывались мимо хостес и проникали в зал. Погруженный в темно-красный свет, словно лед в «Черри бренди», он мерцал в бликах от диско-шара, скользящих по металлическим вентиляционным решеткам, которые покрывали весь потолок. Центр, растерзанный лазерными лучами, был отдан под танцпол. Менее освещенная часть была заставлена кожаными сиденьями под стать помещению — бордовыми, с ноткой неизменной роскоши. Её можно было лицезреть на заднем дворе. Парковка казалась ожившей картинкой из журналов, которые утайкой от строгого ока начальства читал Дейдара. Тут стояли последние модели лучших автомобильных брендов. Среди них был и «Lexus» Мей. Сама Теруми без лишних препятствий и ухищрений прошла через улыбчивых хостес, которые вылетели из-за тяжелой стойки красного дерева, чтобы поприветствовать одну из постоянных посетительниц. Её тяжелое белое пальто с меховым норковым воротником перешло в руки маленькой, красивой, как фарфоровая куколка, девушки в белой блузке и черной юбке-карандаш. Она не поднималась выше колен — «Lost Cherry» позиционировал себя как элитный клуб, а не дешевую подворотню. Смелость себе позволяли, но не на входе и в тех пределах, которые определяли клиенты. Пьяная вишня стен коридоров уже вводила в состояние интоксикации. Неоновые полосы усиливали эффект. Мей, до этого прикончившая бокал розового вина, ощущала, как эта эйфория придавала ей сил, уверенности, не отнимая разума. Изящный каблук попирал черный мрамор. Шикарные туфли обнимали её ступни, волнообразной выкрашенной красным кожей обтекали щиколотки, увенчивались остроносым углом у пальцев и косточки. Теруми вошла в зал и многие взгляды встретили её. Высокая женщина в красном платье, открывающем всё и скрывающим самое малое. Волосы скатывались горящими в неоне огненными прядями по острым лопаткам и высоким ключицам. Это вызывало восхищение. И Мей, точно вампир кровью, упивалась этой реакцией. До тех пор, пока она, не успев дойти до своего столика, увидела его… Учиха Изуну. В чёрной рубашке, без пиджака, но жилетке. Алмазные запонки отсвечивают выхолощено белым. Как и его взгляд — тяжелой, спящей угрозой. «У кого-то плохое настроение. В «Конохе» — проблемы?» — Мей резко сменила траекторию движения, теперь её путь лежал сквозь ряды столиков и полукруглых диванчиков прямо к мужчине, который казался воплощенной, ожившей тенью. –«Я должна узнать. И позлорадствовать. Лощенная сволочь». Он то ли действительно не заметил её, то ли умело притворился, будто не видит её в упор. Зажигающая желанием извиваться музыка заглушала тяжёлую тишину. Мей пришлось её прервать — в конце концов, это она стремилась разговорить его. — Изуна-сан, в таком месте? Какими судьбами? — её зелёные глаза, точно змеиные зрачки, непрерывно следили за жертвой. Неподвижной, и отнюдь не из страха быть съеденной. Изуна одарил её мазком взгляда. Теруми постаралась выловить в красном тумане выражение, хоть сколько-то подходящее к её наряду, но натолкнулась лишь на непреодолимый мрак безразличия. «Может, он этот… педик? Гей? В принципе, они следят за собой не хуже девушек», — эта версия событий ей нравилась больше, чем реальная. — Изменчивыми, — он ухмыльнулся. И это легкое, практически незаметное поднятие уголка губ не сулило собеседнику приятного времяпровождения. — Позвольте узнать, что не так с этим местом? — Позволяю, — Мей прислонилась бёдрами к спинке бордового дивана. Кожа и ткань красного платья слились в гармоничном сочетании, что, вкупе с туманной дымкой, создавало эффект «Вишневой содовой». — Вы же, я помню, говорили мне, как вас бесят пустоголовые пошлые дурочки. И, вот, вы здесь, полагаю, не для того, чтобы попробовать их фирменный «Вишневый джаз». Неужели… Тонкие пальцы нежно огладили головку золотой змеи. Она извивалась на черной глянцевой поверхности клатча. — … вы хотите найти свою непорочную возвышенную гвоздичку в этой изысканной блядушне? — Я, видимо, оставил о себе плохое мнение, раз вы держите меня за круглого идиота, — Изуна слегка склонил голову в её сторону. Однако, даже в этой мимолётности, острота взгляда не давала солгать — перед ней Учиха, не менее властный, сильный и опасный, чем его верзила-брат. Мей почудилось, будто золотая змея ожила под подушечками пальцев и выпустила жала, чтобы убить её на месте ядом. Такова была сила чёрных глаз. — Иначе почему вам взбрело в голову, что я тут ищу себе любовь, а не любовницу? — Я полагала, вы выше пошлости, — Теруми выдержала напор. Крохотная капелька пота очертила изгиб позвоночника. — Обычно моралисты считают секс началом всех проблем. — Рекомендую поменьше общаться с пожилыми девственницами и побольше читать философов. Уверяю, максимум, что вас ждет — головная боль от переизбытка новой информации, — рубашка смялась у локтей, когда он скрестил руки на груди. А она едва не измяла, как простой черновик документа, свою сумочку. — Вы до сих пор обижаетесь на меня за тот вечер? — А все ваши мамзели радуются, когда вы их посылаете? — Ками всемилостивые, я, конечно, был отнюдь не обрадован вашим поведением, которым могут похвастаться разве что местные мамзели. Но послать то я вас никак не мог. Такого я не говорю даже последним продажным девицам. Учиха рассмеялся. Это был злой, холодный смех. В нем даже не сквозили отдалённые отголоски того дорогого бархата баритона, который звучал во французском ресторане. Мей, выставившая немного вперед идеально длинную, плавно очерченную ногу, ядовито ухмыльнулась. — Строите из себя джентльмена? — Я с такими не общаюсь, — его пренебрежительный взгляд скользнул по ее фигуре точно хлыст погонщика, приказывающего челядину убираться с дороги господина. — Общался. До этого дня. Мей позабыла о своей цели. Медленно приблизилась к нему. На шпильках она была слегка выше мужчины. Однако тот не утруждал себя необходимостью поднимать голову. Бордовые губы вырвали из сердца следующие слова: — Вы называете меня… шлюхой? Изуна усмехнулся. Сделал шаг в сторону. Обогнул её, как столик, мешающий пройти. — Когда я так вас называл? — Вы… намекали! — она развернулась резко, но уперлась взглядом в широкую спину, по которой стекал длинный тонкий хвост волос. — Когда? — Да, блять, сейчас! Он её удостоил лишь ответом — не более. — Я разве назвал ваше имя? Или же использовал данное слово? — его окутал неоновый туман млеющего от алкоголя, утопающего в ароматах, поте и сигаретном дыме «Lost Cherry». — Ой, ой, Мей-сан, Мей-сан, прекратите принимать всё на свой счёт. Вы кажитесь уверенной женщиной. Так будьте ей в самом деле. Мгновения текли, как вишневый ликер в шейкер для коктейлей, который ловкий черноволосый бармен смешивал прямо перед клиентом. Но Теруми не двигалась. Ещё один вечер оказался безнадежно испорчен Учихой.

…

«Шлюха крашенная. Пыталась разузнать, что случилось в «Конохе?» После того раза она ко мне подходила разве что на мероприятиях, чтобы поддерживать вид сотрудничества. И, внезапно, в её пустую голову пришла очередная пустая идея. Хотя, в делах бизнеса, она отнюдь не столь монументально глупа, как в межличностных взаимоотношениях», — впрочем Изуна, сидя за одним из круглых столиков, корил не только Мей, но и себя. Он позволил чувствам возобладать над выдержкой. Недопустимо. — «Ублюдок белобрысый испортил изначальный план. Даже несмотря на то, что мы уже приступили к выполнению второго плана, склады «Fancy» могли бы стать идеальными кладовыми для запрещенных веществ и препаратов. Могли бы… всё в теории. Пока на практике…» Он поднял снифтер. Виски «Balvenie» — расслабляющий дуб, надушенный хвоей и сбавленный цукатами смягчил горло, но не мысли. А музыка гудела заунывным воем какой-то девицы, умеющий петь слегка лучше его пьяной двоюродной тетки, и также, как родственница, капала на мозги. «Мы стали проигрывать Сенджу. В нашем стане — крыса», — Изуна извлёк из кармана переброшенного через спинку дивана пиджака «Benson & Hedges». — «Я начал тотальную проверку, подключил наших лучших специалистов, всех приближенных обыщут, прослушают, просмотрят. Однако сам факт — не беспрецедентен, но непростительно вопиющий. Тобирама как-то изловчился запустить мышку на нашу территорию. Не удастся обнаружить — поставим мышеловку, чтобы поймать». Пламя заплясало на кончике платиновой зажигалки, идеально подходящей к зажиму для галстука из того же металла. Фьючерс на платину его не радовал — приходилось уменьшать удельную долю в личном портфеле инвестиций. В апреле дела шли значительно лучше. «Пусть летит в хоть к царю Эмма, хоть к дьяволу в пекло этот «Fancy». Без него разберемся. У «Конохи» хватит судоходных поставок из Франции в Англию, чтобы мы воспользовались преимуществом. Мадара займется одним из таковых этого слепого подонка», — Изуна безрадостно и безразлично скользнул взглядом по витрине разрисованных лиц. Многие были обращены к нему. Никакое недостойно пристального внимания. Он запил виски никотином. — «Каким-то способом ему удалось изыскать способ влияния на Доктора. Полагаю, не так и непробиваем его дух стоицизма, которым он не переставая кичился». Закрыв глаза, вспомнил отца. Горестный старец, сгорбленно сидящий в мрачном просторе кабинета. Таковым он стал за неделю. Любовь делает человека уязвимым. Изуна знал это едва ли не лучше всех. Благодаря Сенджу… «Обито, за его провал, следовало бы приложить лицом к раскаленной плите, чтобы и вторая часть его мерзкой рожи слезла клочьями. Но, увы, он — родственник, как-никак, пусть и из ничтожной ветви, полу-Учиха. Зато ценный. В остальном. Мадара его опекает, как любимую наложницу. Иногда брат слишком сентиментален — привязывается к старым вещам», — Изуна выпустил дым в направлении какой-то девицы, чья активная соблазнительная походка явно держала курс в сторону одинокого посетителя. — «И что этим девочкам только нужно? Чем их не привлекают юноши их возраста? Бедностью, полагаю». Он безошибочно определил в миниатюрной японке «пришлую» — из тех, кто всеми правдами и неправдами пролезал через секьюрити и хостес. Неинтересно. Пока она не приблизится, для него этой безымянной красавицы существовать не будет. «Завтра погрузим товар. Идеальное время. Тобирама ещё не знает, что его ждёт вечером. Полагаю, его дубина-братец обрадует это ничтожество позже, ближе к ночи», — Изуна усмехнулся в маслянистый виски. — «Хашираме важнее напиться с Мадарой в бане, чем посетить весьма важное мероприятие. О, венец наших усилий. Скоро наши знамена ждет прибавление». Он оборвал мысль в то мгновение, когда хрупкая девушка сделала то же самое с тишиной. — Ждёте кого-нибудь? Или мне можно присесть рядышком? Чёрный оценивающий взгляд процедил каждый изгиб точеной фигурки, обтягиваемой блестящим кислотно-фиолетовым куском ткани. Платьем эту тряпку на бретельках мог назвать только пещерный человек, для которого и шкура — императорская мантия. — Уже нет. Присаживайтесь, — Изуна отнял от губ снифтер и водрузил его рядом с золотистой пачкой «Benson & Hedges» и пепельниц красного нефрита. Девушка опустилась на диван, как перышко на поверхность воды, — слегка потревожив, но не прогнув. Её короткие чёрные волосы сплетались прядями в новомодное каре, не достигающем даже плеч. Оно дрожало, точно желе, стоило ей двинуть головой. Она делала это поразительно часто, пытаясь рассмотреть его, а, точнее, его аксессуары — зажим для галстука, запонки и темно-синие «Breguet» в корпусе белого золота. «По горящим глазам вижу, прошёл «отбор» в группу потенциальных инвесторов», — Изуна закурил лёгкую брезгливость. Склизкое чудовище зашевелилось в груди. — «Крашенная шлюха была права в одном — здесь мне не найти достойную». — Мне показалось, вам одиноко… — она сложила ручки тонкие, как прутья, на острых коленках. Напущенная невинность позы позволяла выдавить полушария груди из декольте. Токсично-яркий алый неон заструился в ложбинке извилистой гадюкой. — Не показалось, — он изобразил заинтересованность, чтобы девчонка успела порадоваться, сбросила оковы жеманности, подходящей её образу так же, как дзюнихитоэ рыбачке. — Вы очень проницательны. Карие глаза посмотрели на него с застывшим непониманием фарфоровой куклы. Изуна выдохнул с усталостью и вежливой улыбкой: — Сечете на корню. — Ах, вот что! Да, конечно! — она перекинула ногу на ногу в медленно плавящемся красном свете, стекающем по её узким округлым бёдрам отблесками рубинового сияния. «Зато красивая», — Учиха послал лёгким жестом приказ всевидящим официантам. Высокая девушка в бордовой юбке и белой рубашке подошла к столику одного из самых почитаемых VIP-клиентов клуба. Она с поклоном и лёгкой улыбкой поинтересовалась, чего желает «господин». — Бокал «Balvenie», — он лёгким кивком дал понять новой знакомой, что та может выбирать всё, чего желает. Ожидаемо, она оживилась, но из соблюдения приличий и скромности заказала себе коктейль из среднего ценового сегмента. Когда официантка оставила их, девушка, пока что не осмеливавшаяся придвинуться, подцепила кончиками острых ноготков блестящий подол и слегка приподняла его, видя, что мужчина наслаждается каждым её движением. Изуна не лукавил, по крайней мере невербально: ему воистину доставляло удовольствие наблюдать за её умелыми, но ещё не идеально, попытками вскружить ему голову. — Вы правда Учиха Изуна? — Кошмар, вы раскрыли мою личность. В следующий раз надену темные очки, чтобы никто не догадался. Смех похож на перезвон бокалов за соседним столиком. Он не верил в эту весёлость ни мгновения внутренне. Внешне его окутывала шелковистая обаятельность харизмы одинокого, ещё не совсем старого богача. — Вас сложно не узнать… Так что мелькаете везде… — чуя расположение, она придвинулась совсем немного ближе. Свою обнажённость постаралась выставить в максимально выгодном для этого места свете. — Журналы, передачи… Вернулась официантка с заказом. Изуна обхватил ножку снифтера и улыбнулся до того обворожительно, что сидящая напротив невольно завела за ухо лоснящуюся лаком прядь. — И многие другие места. К сожалению, ни в одном из них мне не удалось повстречать вас. Поэтому, надеюсь на вашу… любезность. Раскроете мне своё имя? — Аканэ, — персиковые губы обхватили тонкую грань хрусталя, в котором переливался насыщенный красный коктейля «Вишневый джазз». Вишенка, нанизанная на серебряную шпажку, мягко касалась укрытой пудрой щеки. — Ваше имя удивительно подходит этому месту. — Правда что ли? — Вы не знаете, что оно обозначает? — В приюте как-то не особо распространялись об этом. Они оба сместили границы дозволенного и теперь делили небольшое пространство дивана и внимание других, менее удачливых претенденток на место той, «которую он так долго ожидал». Разговор тёк плавно, потому что был ни о чём и обо всём сразу. Изуна не искал мозгодробительных обсуждений, а Аканэ вовсе не стремилась царапаться о тернии бесед на неподъёмные для неё темы. Когда крепкий коктейль с вишневым ликером разогрели её смелость до ста градусов, она осмелилась прильнуть к его плечу, в которое уперлась острым подбородком. — Может, мы продолжим в комнатах над клубом? Там не так много дыма, и атмосферка сама поприятнее чутка. Изуна до остановки дыхания бережно заправил прядки за её заостренное ушко. — Пока что. До того, как там появлюсь я. — Тогда она станет просто… — белые зубы скользнули по нижней губе. -… вау… — В плохом смысле этого междометия, Аканэ-чан, — он оставил на этой дрянной помаде, этих восхитительных губах лёгкое прикосновение иллюзии поцелуя. — Я нежен только в разговорах. В постере я превращаюсь в чудовище. — Да плевать вообще! — она потянулась за вторым обманом, но Изуна подался назад, вальяжно откидываясь на кожаную спинку дивана. — Не плевать. Мне. Я не хочу… быть мудаком для тебя. — Пожалуйста, не будете! Я, знаете ли, не из сахара сделана, много всякого умею и практикую, — Аканэ навалилась на него едва ли не всей своей соблазнительностью, напоминая ему, насколько же хочется выпустить пар и весь осадочный негатив после неудачного заседания Совета. — О моих предпочтениях болтай поменьше, чем о своих, поняла? — Изуна протянул ей ладонь, в которую девушка вцепилась хваткой голодной тигрицы. «Ей нужны деньги. Вернее, покровитель. Такой благотворительностью я не занимаюсь. Но своё она получит — во всех смыслах», — его пожатие было не менее сильным, равно как и расчленяющая терпение тьма того сгустка разочарования, злости и жажды мести, что привели его в этот изысканный вертеп; что привлекли внимание Теруми, которую уже обхаживали Дон Жуаны местного вишневого разлива.

…

Он смотрел из-за оранжеватого, расщеплённого на квадраты стекла на высокие небоскрёбы Гиндзы. У подножий чёрных гигантов с редкими жёлтыми стёклами нескончаемым потоком сновали иномарки, медленно и чинно проползали лимузины. Фонари, склонившиеся над дорогой, отдавали ночи белый свет с вкраплениями мертвенно-зеленого. Скучный, до затёртости надоевшей фотографии, пейзаж. Пока Изуна набирал нужный номер, он повернул голову, чтобы посмотреть на Аканэ. Спала. Укрытая тяжёлым на вид, лёгким по сути белым одеялом лежала неподвижно на животе. Спина и её менее приличное продолжение будут недоступны девушке для подобных действий ещё недели две. Минимум. Красные полосы от его ремня превратили Акамэ в кровавую зебру. Учиха хмыкнул, отвернувшись. Она могла уйти — он её предупредил ещё раз пять. Однако упрямица, вероятно, вознамерившаяся превратить его в банкомат, не собиралась упускать из наманикюренных пальцев такую желанную всем клубом добычу. Хотя та, на проверку, оказалась саблезубым тигром с развитым садизмом. Но Акамэ и его стерпела. «Действительно… не сахарная», — подумал он, вслушиваясь в долгие, до лёгкого покалывания в пальцах бесящие гудки. Изуна до конца не раздевался, поэтому штаны натягивать не пришлось. Только застегнуть ширинку и протянуть ремень через петли. Он лишь накинул рубашку, не запахивая. Холодный лунный свет стекал по поджарому торсу, который Акамэ целовала умелыми губами так самозабвенно пару часов назад. Наконец-то раздался голос Зецу — лидера группировки «Белых». Те подчинялись ему номинально, но, де факто, были людьми Учих. А этот бледнолицый уродливый субъект служил «наёмным работником», которому повезло занять более вакантное место после того, как его банду накрыли и отправили протирать тюремные койки на ближайшие десятилетия. — Изуна-сама, я весь во внимании, — шипящий высокий голос всегда отдавал лёгкой ноткой лизоблюдства, которым тот, впрочем, и стыдился пренебрегать. — Звоню напомнить, — музыкальные пальцы порхали над пуговицами, как над клавишами фортепиано. Бархат баритона ощетинился острием наждачки, поющей реквием следующим напутствием. — Досконально проверить всё. Если результат меня не удовлетворит… Галстук опустился в карман пиджака, из которого были вынуты мешающие купюры. —… я тебе спущу шкуру. В начале… Изуна оставил на тумбочке деньги. Поддев плечом мобильник, достал из внутреннего кармана портмоне ещё пачку и опустил рядом. Он платил Акамэ за месяц, который ей придется пропустить, чтобы привести своё тело в порядок. Об остальном он уже не заботился. Она выполнила то, для чего была ему нужна. Бесшумно закрыв дверь, он позабыл о ней в тот же миг. «Сосчитаешь ли таких, на одну ночь?» — подумал он, идя вдоль стен, темно-красных во всепоглощающем мраке приглушенного сета. — … ты меня понял? Молчание и заискивающее: «Изуна-сама, мы тщательнейшим образом распланировали каждый вздох!» послужили ответом на угрозу. На них, как и на деньги, Учиха скуп никогда не был.