Игра в смерть

Вэи и позабыла какого это просыпаться не в шесть утра… Непривычная сонливость туманила сознание, пребывающее в мире спутанных грёз, а тело ломило от усталости, которая вдруг хлынула из открытых шлюзов ослабленного самоконтроля. Она лениво перевернулась на бок и взглядом зацепилась за розово-белое кружево пионов на окне. В таком положении и зависла на некоторое время, превращающееся в тягучую, тающую, как карамель в жаре, мыслительную деятельность. — Так значит… не приснилось, что Араки-сан подарил… — прошептав пересохшими за ночь губами, положила руку под щеку, а согнутые в коленях ноги подобрала под себя. — Глупо предполагать, что такое привидится может… Жаль… Я так боюсь и не хочу его отвергать, но иначе тоже не могу… Даже за все пионы мира. Те, что украшали белый подоконник, обложенный книгами и блокнотами, казались кусочками цветущей весны на дымно-коричневом фоне осеннего неба. Окна плачут дождевыми каплями. Высокие деревья понуро качают обнажёнными, искажёнными, мрачными ветвями. Мотидзуки тут же припомнила несколько старинных китайских песен об осени. Ритм, чужой язык развеяли наваждение ночного покоя. Начался новый день и новые заботы. «Нужно сходить в магазин и на почту — отправить родителям посылку. Думаю, Сасори не будет против такого променада, ведь можно прогуляться и через парк, а там мощенные дорожки устилает влажная ржавь листвы!» — она уже бегала по комнате, собирая всё необходимое для встречи нового дня. Скрипнули дверцы шкафа. Пальцы огладили ряды тканей, тонких и плотных, вязаных и летящих. Они были скудными, благо, и гардероб нежно-желтого персикового дерева не отличался внушительностью размеров. — «Сойдет, мы же не в галерею идём. Если он будет возмущаться, я ему напомню, что целую неделю никто в магазин не заходил, и холодильник от этого более наполненным не становился!» В домашних условиях Вэи ограничилась футболкой с Усаги и розовыми штанами, усыпанными принтом крохотных Хеллоу Китти. Разумеется, она знала, иначе быть не могло, что её «достойно милый образ» попадет под обстрел критикой Сасори. Заявившись на кухню с привычной свежей утренней газетой под мышкой, он, посмотрев на сервирующую стол Вэи, с уверенностью оскорбленного вкуса заявил: — Ещё хуже, чем тот халат в виде кошки. В каком рыночном павильоне для детей ты откапываешь всё… — ему хватило галантности сократить характеристику образа до всеобъемлющего определения. — … это? — Да ладно тебе, майка как майка, она мне настроение поднимает, равно как и штаны, — Вэи поставила перед буднично ворчливым маэстро чашку эспрессо. На свою сторону пододвинула дымящуюся химическими ароматами кружку с чаем из пакетика. — Приятно видеть любимых героев почаще. Посмотрела на штаны и глаз радуется! Сасори в ответ на это заявление показательно с хрустом и шелестом развернул газету. — У меня радуется глаз, эстетический вкус и даже душа, когда я вижу тебя в том прекрасном пеньюаре. Он хотя бы напоминает тебе самой, что ты женщина, а не… — тихий быстрый глоток эспрессо. — … ребёнок. — А, может, я ещё в душе ребёнок! — Вэи беспечно обмакнула в чай печенье с шоколадной крошкой. За окном отстукивал печальный ритм дождь, а в её душе цвела и распускалась надежда. «Смогу родителям помочь! И отложить! И пожить! А всё благодаря…» — завершить мысль ожидаемым погружением в иллюзорные мечтания ей помешала колючая преграда сарказма Сасори, который, смерив её долгим недовольством взгляда, вернулся к общемировым проблемам, отмеченным на серой бумаге. — Не «может», а «точно». Ладно, чёрт с ней, пижамой. Лучше пей спокойно свой чай. — После этого сходим в магазин? — Ты так быстро изменила плохой вкус на хороший? — Сасори с изящной небрежностью приподнял бровь, бросив взгляд на Вэи поверх газеты. — От добра добра не ищут, — философски изрекла она, приподняв остаток печенья. — Я имела ввиду продуктовый, а после на почту. Мне нужно родителям посылку отправить, раз Тобирама-сама расщедрился на премию, да и мы с тобой уже неделю порога супермаркета не пересекали. — Какая трагедия для их владельцев, — он вернулся к своему занятию, а она повернулась к серому прямоугольнику окна. Невозможно и желания нет перестать впитывать взглядом размокший район Тиёда, утонувший, затерявшийся в тумане, оставивший после себя лишь неясные тени небоскрёбов и старинных зданий в викторианском стиле эпохи Реставрации Мэйдзи. — Хорошо. Сходим. — А чем бы ты хотел заняться после? — Вэи слегка склонила голову набок. Обе ладони жгли горячие стенки кружки. Но её это не заботило, а, даже, наоборот, приносило вместе с теплом воспоминание о доме, о таких же пасмурных днях у оконца хрущёвки… Вдали грохотали, скрежетали и бесконечно сменяли друг друга поезда. — Пианино. Я боюсь, ты окончательно забыла то, что мы так долго и упорно учили. Сасори не отрывался от чтения, и она не протестовала ведь, о, ками! это естественный уклад его жизни, к которому он привык за годы. «И, вообще, он как Цезарь, честное слово, и там, и тут успевает», — подумала она не без зависти… — Я, конечно, не могу сравниться в остроте памяти с Сэй Сёнагон , но, поверь, ноты я ещё отличить друг от друга как-нибудь сумею не только на бумаге! — Вэи ответила тихим смехом и громким протестом на его покачивание головы и ухмылку, промелькнувшую между страниц. — Сам увидишь! Хочешь, поспорим?! — Я лучше лишний раз посмотрю на своих интернов и уверю себя, что они не порождение моего усталого разума, чем буду спорить с тобой, — за ответом последовал глоток эспрессо. — Ты не умеешь останавливаться в этом деле. — Просто не хочу, чтобы сомневались, будто я что-то могу сделать, — она, завуалировав искренность за аляповатой оболочкой шутки, пододвинула к себе миску с рисом. Сегодня изменила своей привычке и начала завтрак не как обычно с полного набора еды, а, как и маэстро, чашки напитка. Правда, и сюда Вэи внесла свою лепту, добавив к ритуалу немного печенья. Сасори вежливо подождал, пока его ученица благодарила ками за еду. Лишь после того, как она принялась ловить рисинки черными фарфоровыми палочками, он позволил себе высказать замечание: — Тебя не должно интересовать мнение толпы. Она изменчива, как дрожащие звуки в игре на кото. Не только по взглядам, но и составу. Поверь мне, практикующему врачу. — Может… не будем о грустном? — Вэи медленно вытянула из белой мисочки огурец, сдобренный имбирем и кунжутом. — Сегодня погода пусть и наводит печаль на душу, но всё же день сам по себе такой особый и счастливый… у нас обоих выходной, вместе побыть можем. Карие глаза потеплели, и голос маэстро слегка подтаял, заструился мягкой капелью. — В этом, моё милое дитя, ты действительно права. Этот день носит печать исключительности, потому что он принадлежит нам и никому больше. Поэтому Сасори отверг идею сходить в любое иное место, помимо магазина, сославшись на то, что в галерее ему обязательно не посчастливиться столкнуться с кем-то из многочисленных знакомых. Вэи не настаивала: в конце концов и ей хотелось хотя бы день не покидать пределы ставших внезапно родными апартаментов. Она надела белую блузку с черной кофтой крупной вязи и пояса, обхватывающего талию до глубокого разреза, разделяющего эту накидку надвое. В качестве низа она выбрала свою любимую длинную темную юбку, под которую подобрала теплые колготки и свои высокие сапоги. Сасори лично помог ей заплести волосы в пучок. — Может, мне их уже состричь? — Вэи, покручивая в руках пестрящую прядями различной длины расческу, жалобно взглянула на своё отражение в трюмо. — Я видела, что сейчас стало модно носить каре и прически средней длины. — Не смей… — горящий строгостью взгляд в зеркале выжег из её головы саму идею совершить такое «святотатство». — Не смей даже помышлять на миг о подобном кощунстве. — Сасори нежно, бережно до стерильной аккуратности вонзил шпильку в плотный круг чёрного шёлка. — Сделаешь, я с тобой перестану разговаривать. — Да за что же?! — она то ли в негодовании, то ли недоумении двинула головой, и качнулись белые колокольчики. — За кощунство. Я не прощаю вредительство, — он стоял позади неё как неизменный, нерушимый защитник и в то же время надзиратель, который следил за беспрекословным соблюдением негласных правил. — Поэтому своих кретинов на дух не переношу. — Ты слишком с ними строг… Ты ведь и сам когда-то интерном был… Вэи сделала осторожную попытку призвать сострадание и понимание в мужчине, который отвергал их с таким презрением, будто в жизни ничего более омерзительного он не знал. Сидя на пуфе перед изящной конструкцией из ореха и стекла, она, смотря на себя, вспоминала несчастные лица побитых критикой интернов. Дейдара и Сакура провожали её взглядом обречённых на смерть, которых, впрочем, только одна Мотидзуки спасти и может. Но её спасти от дрожащего, сжимающего желудок ощущения страха при виде грубого патологоанатома не смогла даже крепкая рука Сасори, на которую Вэи опиралась при выходе из больницы. Белый свет конвульсивно мигал у чёрного входа, где Хидан, выбрав угол потемнее и погрязнее, курил, одной рукой перелистывая страницы какого-то порно-журнала. Это творение фантазий человеческих он водрузил на крышку мусорного бака. Он поднял голову, и произошло узнавание. Вэи даже не пыталась держать с ним зрительный контакт. Поскорее отвернувшись, она невольно ещё плотнее прижалась к боку маэстро, который не удостоил подземного коллегу даже кивком. Но не её ответом на предположение. — Был. И мой руководитель славился умом, а не снисходительностью к дуракам. — Тебя ни разу не ругали? — Меня уважали. Сасори заявил это без хвастовства, но с простым безразличием судмедэксперта, констатирующего факт наступления смерти. Вэи, однако, оспаривала его на протяжении всего их пути до магазина… Безуспешная попытка спасти утопающих в презрении Дейдару и Сакуру кончилась усталым выдохом и словами: — Мисс адвокат, вы проиграли дело. Передайте своим клиентам, что они — примитивные одноклеточные. А, теперь, давай выбирать чёртовы продукты, — Сасори толкал тележку, а Вэи следила, чтобы не наехал кому-нибудь на ботинки, — какого дьявола в субботу в супермаркете так много людей?! «Сразу видно, человек не готовит дома», — она не знала то ли ей вздыхать, то ли смеяться. Мотидзуки искала те продукты, которые сложно было найти в Москве — почти все. Конечно, к текущему году ситуация стабилизировалась и до ужаса первых лет после распада дело не доходило, однако, всё же Вэи справедливо опасалась, что нестабильность может перевесить чашу весов не в пользу потребителя. «Ощущаю себя Рокфеллером… Приятно, когда кошелек отяжелен не только карточками и купонами на скидку, но и деньгами», — она внимательно смотрела на цены с учётом НДС, а Сасори смотрел на неё… Тогда и сейчас, когда она села за пианино после месячного перерыва. После того, как отправила посылку и новое письмо домой. Пришлось истратить два листа почтовой бумаги прежде, чем слезы перестали оставлять на бело-молочной поверхности печать печали… Комната оттенена туманной дымкой пасмурного дня. Её растопил, смягчил, утяжелил жёлтый свет. Низкий книжный шкаф красного дерева отражал на стекле жидкие блики, которые подсвечивали старинные корешки книг, потертые временем и использованием обложки, выцветшие страницы. Светло-зеленая тонкая бумага обоев напоминала промерзшую после ночи траву. По крайней мере, так казалось Вэи, которая, сидя за винного цвета пианино, осторожно нажимала на холодные клавиши. Это было похоже на встречу со знакомым, которого не видел долго, но кому ты неизменно рад. Она нежно любила этот инструмент, пусть последний месяц им и не доводилось проводить в компании друг друга столько времени, чтобы Вэи сходу вспомнила, как исполнять «Романс» Сесиль Шаминад. Сасори стоял всё время позади её, и не сейчас, так через миг его пальцы ложились поверх её ладоней. Обхватывали нежно, словно тончайшей выделки кружево, и перекладывал на нужные клавиши, нажимал, показывал темп, последовательность. Вэи ощущала его дыхание, оседавшее в волосах мятно-ореховым теплом. Тепло, остающееся на тонкой белой ткани платья воспоминанием о его теле. Комментарии, обжигающие разум новыми знаниями, воспоминаниями о том, как надо играть. Она сидела, слегка склонившись от усердия первых, неловких, самых аккуратных и скромных попыток воспроизвести позабытое. Эти звуки, что робкими нестройными аккордами вырывались из-под пальцев в пыльную тишину, коричневый свет пустой комнаты. Слушателями были лишь антикварные книги и статуэтки, на своём веку, несомненно, повидавшие игру и похуже той, которую выводила Вэи. Её плечи окаймляла тонкая вуаль. Белое платье, не обременённое изысками вышивки или узоров, оставляло открытыми ключицу, напряженную шею, каждое прикосновение к которой было ощутимо, как удар. Даже прядей, свисающих с пучка. Белые колокольчики колыхались в такт движению головы. Чудесная шпилька! Как держит волосы, столь неукротимые для резинок и заколок. Музыка обволакивала сознание своим волшебным заклинанием, уносящим вдаль все мирские тревоги. «Как прекрасны переливы мелодий! О, невероятен разговор нот! Слушать бы и слушать, да не думать ни о квартплате, ни о переводах…» — мысли, ещё кое-как держащиеся на плаву реальности, ослабевшие от силы ударов по клавишам, утонули в мечтательности. В той, которой не замечаешь даже очевидного. А что говорить об осторожных, бросаемых украдкой взорах маэстро, который погибал в волнах своих, намного более бурных фантазий, чем те, наполняющие сознание его ученицы. Сасори с величайшей осторожностью прикасался к ней… Быть прямолинейным, грубым, напористым — непростительно. Это карается разоблачением. Однако ничто не должно вскрыть эту рану, кровоточащую жаждой о близости, сколько не зашивай её доводами и моралью. Акасуна сделал вдох — дымные ароматы класса, скрытого от пасмурного неба коричневым тюлем, дымились в голове воспоминанием о прошлом, кажущимся настоящим… Он видел перед собой эту худенькую, недоверчивую, как лань, девушку в старом голубом платье с кружевным воротничком. Она с опаской дышала в комнате, которая была для неё синонимом к слову «роскошь». Она неловко выводила свои первые аккорды. Она с виноватым видом взирала на него, её старшего строгого судью… Это была она — услада его досуга, его свободных часов, которые он впервые за, уже и позабыл сколько лет, употреблял для того, чтобы обучить кого-то тому, что знал сам. Сасори ценил каждый урок — драгоценный миг единения двух душ, стремящихся к тому, что другие, великие, сделали прекрасным и водрузили на Олимп человеческой мысли, таланта. Как много было таких дней, вечеров у него в те годы! И как мало!.. несправедливо, нечестно, неописуемо мало их стало! «Благодарность нужно слать, впрочем, как и самого Узумаки с его вечным «помоги, онее-чан, я слишком туп, чтобы прочесть более тридцати иероглифов за раз!» Даже формулировка моей фразы отличается излишней красноречивостью для этой маленькой пиявки, высасывающей из моей милой Вэи всё свободное время… не оставляя мне ничего», — чернота проклятий вдруг омрачила кофейный оттенок воздуха, сгущая его до жуткого в своей горечи воспоминания о том проклятом пакете, скрывающим пионы. Перед глазами потемнело от гнева — Сасори уперся ладонями в спинку стула, по обе стороны от её плеч. Её пальцы продолжали вальсировать на клавишами, а она — не замечать внезапную близость. За эти почти четыре года привыкла к внезапным вспышкам мимолётных прихотей маэстро. Который, впрочем, вынашивал в опущенной над её макушкой голове отнюдь не жестокость секундного желания… Подобных секунд накопилось на пять доверху наполненных песочных часов. «Значит, Ёсиока Араки — выскочка из префектуры Кагава, городка Хигасикагава. Один из лучших выпускников Японского Экономического Университета своего года. Спекулянт, применяющий свои знания в незаконном консалтинге фирм, а так же продавцов внебиржевых ценных бумаг… Идеальная характеристика блестящего финансиста», — Сасори бы рассмеялся, если бы не было столь тошно. Пряди чёрных волос осквернены лёгким, злым поцелуем. Он умел не только собирать информацию, но и прикасаться к главному сокровищу своей жизни так, что Мотидзуки не могла догадаться о Везувии, подле которого она живёт. И последний день Помпей уже не за горами… «Лишь ради тебя, моя Офелия, моя Лаура, моя Беатриче… только во имя твоего спокойствия я пока что пощажу этого выскочку», — такая милость была дарована ничего не подозревающим молодым людям этим человеком, уже жившим фантасмагориями будущей расправы. — «Однако, если он осмелится совершить нечто предосудительное…» Её пальцы заскользили по клавишам, и музыка начала набирать темп, наматываясь на заданный ритм, точно пряжа на веретено. Вэи поддалась вперёд, Сасори следом. Мотидзуки склонилась над пианино, Акасуна над ней. Этот миг — дыхания, сердцебиения, телодвижения в унисон. Лишь мысли не подчинялись, расходились, точно кони, растягивающие в разные стороны плоть обречённого на мучительную казнь человека. Оборвалось… всё. Стоило лишь «Souvenance » Сесиль Шаминад замолкнуть. Пылинки кружили, танцевали, умирали на выцвеченных временем поверхностях старинной мебели. Тотальная недвижимость. Лишь тюль колыхался от тонкого осеннего сквозняка. Ему была нипочем непреодолимая нерушимость момента. Вэи «растаяла» первой. Повернулась, довольная собой, и посмотрела на Сасори, уже успевшего в впопыхах нацепить маску привычного равнодушия: — Ну, как?.. — дыхание замерло на обкусанных губах. — Недурно. Но поработать над чем есть, разумеется. Хотя, я бы предложил тебе разучить что-то новое, ибо так и до вечера повторять можно, а я бы хотел разнообразить наш редкий досуг, — не выраженное желание прильнуть к ней всем телом, всей страстью осталось загнивать в подкорке сознания. — Может, Шопена? — Вэи скорчила такую забавную рожицу, что тут же выдавала всю несерьезность своих слов. — Соната № 2 си-бемоль минор, Соч. 35? — Я поражен уже тем, что ты запомнила полное название этого сочинения. Пока что с тебя и этого хватит, — Сасори устало покачал головой и пошёл к книжному шкафу искать что-то из нот тридцатилетней давности. Тогда он играл на текущем уровне своей ученицы… чуть получше. Неважно. Упершись локтями в острые коленки, она наблюдала за методичной, изящно-неспешной возней маэстро. И вздыхала с тихим сожалением, наматывая чёрный локон на напряжённый палец: «Как же замечательно мне повезло знать такого выдающегося человека… Вообразить не могу, как ему хватает сил терпеть моё невежество… Полагаю, и я не удивлюсь, если Тобирама-сама тоже играет на чем-то, кроме нервов подчинённых». Вэи представила на секунду точенный аристократический профиль в окружении застывшего в прошлом класса. «Скрипка… Как банально, но в то же время подходяще ему!» — решила она, неслышно соскользнув со стульчика. Хотелось заглянуть через плечо маэстро и узнать, какие секреты хранятся в наполненном книгами чреве антикварной мебели. Они занимались пианино ещё некоторое время, до того момента, когда Акасуна решил сделать перерыв… на французский. Вэи побухтела, что она была бы не прочь почитать повесть Ихара Сайкаку на понятном ей японском, однако, её жалобы ко вниманию не приняли. Поэтому всё в том же классе, но уже за столом тёмной вишни она изыскивала способ не расстроить порядок звучания строк Гюго больше, чем это было возможно чисто с фонетической стороны вопроса. Затем, оставив «Нотр Дам де Пари» полыхать не в пламени её неловкого произношения, Мотидзуки едва ли не бегом бросилась на кухню. Осталось всего ничего до начала «Сейлор Мун», а у неё даже чай не заварен! — Безобразие! — Сасори скрестил руки на груди, обтянутой белой домашней рубашкой, измятой не без эстетичности. Цвет жилетки напомнил Вэи о не слишком горьком шоколаде. Он прислонился к косяку двери у входа на кухню. Мотидзуки суетилась под его недовольством, нагревающим комнату лучше, чем электрический котёл элитной многоэтажки. — Мы откладываем просмотр каталога гравюр Хасуе Кавасе ради какого-то мультика? Это ли не бездарная трата времени? Однако на Вэи эти угрозы действовали с успехом увещеваний Клода Фролло, пытавшегося убедить укрывшуюся в соборе Эсмеральду быть милостивой к нему. — Не «какого-то», а «Сейлор Мун»! Сегодня должны показать Такседо Маска! — она с удовольствием вывалила в глубокую миску клубничные леденцы, увенчав их несколькими шоколадными конфетами. Водрузив это дело на поднос, она, шаркая тапочками с вышитыми на них котиками, просеменила к холодильнику, откуда извлекла целую упаковку данго и соус к разноцветным шарикам из рисовой муки. — Я ждала этого целую неделю! Мы ведь всё равно полюбуемся гравюрами, просто чуточку позднее… Ну, в самом деле, — Вэи повернулась к Сасори, наградив хмурого мужчину самой очаровательной из своей коллекции заискивающих улыбок, — разве убежит твой каталог куда-то? Серии ведь по расписанию показывают… позже включил, смотри «Безответственного капитана Тайлора». Тоже неплохое аниме, кстати, очень забавное. У Сасори дёрнулись обе брови в неодолимом отвращении. — Ещё скажи, что ты вознамерилась променять чтение на это развлечение для умственно отсталых? Непреодолимо обидно за искусство аниме стало уже Вэи. Она взяла поднос с заварником, сладостями и намерением хорошо провести время в компании любимых героинь и принца мечты. А, заодно, её обуяло неудержимое желание хотя бы раз доказать Сасори, что он не прав в своем презрении ко всему, традиционно не относящемуся к «высокому искусству». — Ты слишком строго судишь. Для того, чтобы создать «развлечение для умственно отсталых» требуется немало интеллектуальных сил и возможностей, а так же богатой фантазии, — Вэи остановилась подле Акасуны, который тут же устало выхватил поднос из её рук и лично донёс его до кофейного столика в гостиной. Она шла следом, ощущая себя моськой, преследующей слона. — Спасибо, Сасори… Но, право, нельзя судить обо всём консервативно. Жизнь, как и все её сферы, претерпевают изменения. Всё обретает новые формы. Если бы подобное не происходило, то мы бы ещё на скалах выводили сцены охоты. — Не все формы гармоничны, а, во многом, развитие может пойти по гротескному пути. Нельзя поощрять всякое изменение только потому, что оно таковым является, — Сасори, к удивлению своей ученицы, опустился на диван подле неё. Перекинув ногу за ногу, скрестил руки на груди. Приняв позу неприступного мудреца, закрыл глаза, когда Вэи включила телевизор. — Но и нельзя не позволять им происходить лишь потому, что они отличаются от устоявшихся норм, — Вэи задумчиво прильнула к нему плечом. Она беспечно шуршала фантиком конфеты, которую раскрывала, пока Сасори обречённо мучился в безупречном экстазе наслаждения этой близостью. — Иногда приходится сделать десять ошибок, чтобы на одиннадцатый раз представить миру изобретение… Они бы могли ещё поспорить на эту тему, если бы на экране не замелькали столь любимые ею героини. Смотреть на эту вакханалию красок и глупости Акасуне не хотелось, поэтому он закрыл глаза, избавляя себя хотя бы от визуального восприятия, так как затыкать уши он себе не собирался. Равно как и уходить в свой кабинет. Его останавливало тёплое женское плечико под белой шалью.

***

Однако Тобираму остановить уже ни мог никто и ничто. Он вознамерился выспаться в субботу. Он с успехом совершил это, строго наказав секретарю сообщать лишь о важных звонках. Для идентификации таковых невысокому изысканному отпрыску младшей ветви Сенджу был оставлен список имен и должностей. «Неотложные» звонки младший брат главы клана мог бы принять сам. Для этого он держал при себе небольшой телефон производства «Konoha Innovations». Многие миллионы были влиты в производство такой «игрушки», крайне удобной, в отличие от «Моторолы», которую только что в дипломате носить можно. Весёлая, до жажды разбить устройство, трель не прервала чуткого сна. Он продлился до полудня. По меркам многих людей — весьма невпечатляющий результат, но для Тобирамы — рекорд непродуктивного безделья. Он сел в своей огромной кровати, застеленной тёмно-синим шёлком. Тело ломило, как после хорошей пьянки. Такому состоянию отвечала также скупая головная боль, поджёвывающая некоторые участки черепа. Но, в целом, он мог охарактеризовать своё состояние как «вполне удовлетворительное». В особенности, после вчерашних адовых переговоров. Тобирама не потрудился даже вспомнить об этом. Сейчас. Капустиным, за которым была установлена слежка, занимались соответствующие люди. Своё он получил. И, если окажется полезным, получит ещё «американского» зеленого счастья, а не пулю в лоб. Широкая ладонь медленно провела по заспанному лицу. Он словно бы изучал собственные черты, что, после отдыха, стали казаться особенно чужеродными и напряжёнными. «Дерьмо. Ладно. Сегодня хотя бы отдохну ото всех», — его утомляла не столько работа, сколько люди. В субботу он хотел избавиться от них из своей жизни, сделав её пустой, и наполнив тем, что нужно и важно конкретно ему. Например, кофе. Лимонный запах с нотками какао тонкой дымкой тает над белой чашкой. Но остаётся в огромной столовой, проникает в тончайшие щели деревянной меблировки, в прорези погружённого в полудрёму сознания. Холодный душ и свежее утреннее бритье не помогли смыть эту паутинку сонливости. «Я слишком долго пренебрегал хотя бы шестичасовым сном. Простая физиология, черт бы ее побрал», — Тобирама поднес к губам колышущуюся черноту, отражающую кессонный потолок цельного дуба. Он царил здесь, в этой вытянутой комнате, заполняя благородным коричневым цветом все углы. Колонны дорического ордера выполнены из этого царственного дерева, раскинувшегося арочными сводами центрального входа и боковых выходов. Они лежали на искусно выделанных капителях — таких прямых, геометрически ровных, не отягощенных коринфской помпезностью. Ею страдали карнизы и разделанный на квадраты потолок. Тонким кружевом резьба покрывала их внутреннюю часть, постепенно переходя в фрески, изображавшие морское сражение адмирала Нельсона при Абукире. Тобирама смотрел на это застывшее прошлое прямым взглядом — проницательным, пронизывающим, но невидящим. Монументальных габаритов буфет, разделяющий картину надвое, вмещал в себе высокие «пузатые» вазы-камеи от старинной английской компании «Thomas Webb & Sons». Оригинальные работы Тома Вудалла и Джона Нортвуда, за которые Сенджу не поскупился отдать пять годовых бюджетов средней японской семьи. Четырехслойное стекло будто бы подсвечивалось изнутри в этой одинокой, мрачной комнате. Длинный овальный стол на сорок мест, но занято лишь одно. Всегда. Исключения практически невозможны. Даже брата этот мужчина, размеренно смакующий эфиопский кофе в выцвеченном свете серого дня, приглашал настолько редко, что оба едва ли вспомнят, когда это случалось в последний раз. Хаширама неизменно привносил за собой в уединенную строгость английского поместья то, что вызывало у Тобирамы изжогу и прилив желчи — необдуманную непосредственность. Хаос. Невыносимую омерзительность тактильности, ибо не мог старший не хлопнуть младшего по плечу, не обнять или попытаться потрепать идеальный пробор. Последнее каралось ударом в нос без предупреждения. Однако, Хаширама, в глазах своего младшего, был как бы отдельной формой жизни, со своими необъяснимыми потребностями, и такой же непонятной, запутанной работой центрального процесса. По меркам Тобирамы тот либо давал сбои, либо давно был вообще к эксплуатации непригоден. Мито привнесёт в холостяцкий бастион аромат Givenchy и женщины, а также свой командный тон, который, впрочем, не имел никакого эффекта на Тобираму. Однако распоряжаться дамочке в своём святилище он не позволит. А портить отношения с толковым партнёром из-за бытовухи казалось ему верхом скудоумия, поэтому он просто предпочитал избегать имени Председателя правления в своем мизерном списке гостей. Племянники начнут бесноваться и всенепременно заинтересуются моделями кораблей в его кабинете. Либо ещё чем-то слишком ценным, чтобы позволять крохотным ручонкам истребить редкое папье-маше или статуэтку. Так, он сидел один за столом, предназначенным для целого клана. И куплен такой без надобности огромный кусок выделанного дерева лишь в эстетических целях — в подобной зале маленький бы смотрелся убого. О своей семье он решил позабыть до контрольного звонка. Несомненно, что-то произойдет. Мир не остановился лишь потому, что ему, Тобираме, захотелось отдохнуть. «Похрен. Только бы в ближайшие два часа не беспокоили», — ему хотелось вспомнить, что суть есть интеллектуальное удовольствие от чтения чего-либо, кроме отчётов. Он лежал в домашних штанах и белой рубашке от «Polo Ralph Lauren» на обтянутом капитоне бордовом диване в кабинете, делающим плавный полукруг. Этот эркер, расщепленный высокими тонкими окнами, пропускал пасмурный осенний день в этот уединенный уголок, отделанный дубовыми панелями, завешанный старинными гобеленами, ломящийся от учтенных в каталоге книг. Рядом стоял старинный глобус, в котором скрывался мини-бар. Французским коньяком оттуда баловал себя Тобирама, держа в одной руке снифтер, а во второй труд Роберта Гринхалга «Forests and Sea Power: The Timber Problem of the Royal Navy, 1652–1862, Volume 29». Этот том ему прислал знакомый профессор из Гарварда. Замечательный умный человек, приятно раз в год пообщаться. Тобирама ещё на час позабыл о насущных проблемах. Это уже воистину стало казаться сюрреалистическим зазеркальем реальности. Глянул на циферблат Master Control — 15:04 по часовому поясу JST Asia, и ни одна тварь не побеспокоила. Подозрительно хорошо. «Буду наслаждаться, пока могу», — решение принято быстро, а сомнения находились у него в полном подчинении. Поэтому они обжалованию приговор свободному времени не подвергли. Тобирама растворялся в многовековой давности проблемах Королевского морского флота Британии. Ещё с детства он живейшим образом интересовался кораблями, морскими путешествиями, неизменно сопровождающимися боями, дальними берегами давно почивших во прахе цивилизаций. Впрочем, у мальчика с альбинизмом не было иного выбора. Солнце беспощадно гнало его в тень, а сверстники от себя. Тем, кто отличался всегда и везде жилось горько. Однако Тобирама с удивительной быстротой поборол эту отчуждённость, которая вскоре стала частью его натуры. И уже не окружающие, а он не искал с ними контакта, сократив взаимодействие до минимума, необходимого для достижения целей. Но книги о море так и остались навсегда его наивной слабостью. Возможно, из-за первой реальной мечты стать моряком. «Хорошо, что отец выбил из меня дурь, пока мне было четыре. Не с такой болезнью и фамилией нужно бороздить водные пространства. Я обеспечил Морские силы самообороны Японии новыми технологиями, а не очередным бездарным рекрутом», — его не снедала тоска по несбыточному: Тобирама не признавал мечты за нечто стоящее. Он ставил цель и планировал тактики. Всё, что не приносило реальной выгоды, он отметал ещё на стадии зарождения. Сладкие сухофрукты, табак и вобравшая время свежесть древесины напитывали тело успокоением, стимулировали мыслительную работу. Тобирама перелистнул страницу, поставив пустой снифтер на низкий кофейный столик, выполненный в духе Высокого средневековья. Под светлой кожей отчётливо виднелись голубые, тяготеющие к фиолетовому отливу, вены. У запястья их обхватывал чёрный кожаный ремешок часов. Он удобно устроил руку, впервые за неделю свободную от оков рубашек и пиджаков. По крайней мере в течение дня. Кожа уже изголодалась по открытому воздуху. А кто-то очень близкий и раздражающий по его вниманию… Весёлая трель с беззаботной безжалостностью ребёнка разбила на осколки его драгоценность. Свободу. Тобирама оторвался от книги с тихим всеобъемлющим: «Блять». Он был готов молниеносно изменить звук «т» на «д», когда увидел номер абонента на зеленом экране. — И что тебе под юбкой Мито не сидится, идиот несчастный… — прошипел любящий брат. Впрочем, три вдоха и выдоха подавили первое желание послать старшего незамедлительно передать привет Мадаре в Аду. «Хоть бы это было связано с «корейским вопросом»… в пользу моих аргументов», — он не сохранял этот позитивный настрой долее, чем на пару миллисекунд. Слишком хорошо знал президента «Конохи», чтобы поверить, что столь важный вопрос он обдумал за одну ночь. — Алло! Брат, проснулся, улыбнулся?! — судя по излишне весёлому тону Хаширамы он после сна со своей фирменной широкой улыбкой накатил стаканчик другой сакэ. — Ты там хоть на выходных отдыхаешь или всё работаешь только?! Зубы свело от этой ему нахрен не упавшей заботы. К тому же, десант непрошенной доброты высадился в самый неподходящий момент. — В отличие от тебя у меня выходные — редкие гости. — Как и любые другие? — мощный смех и шелестящий баритон были лишены и намёка на обиду. Тобирама был убеждён в том, что розовая броня иллюзий брата скрывала ему мир радужным забралом, сквозь которое Хаширама видел лишь желаемое. И принимал оное за действительное. — Именно, — он приподнялся на расшитой золотым лавром пурпурной подушке. — Говори, что нужно и не занимай рабочую линию. — Вот так мы любимым брата, вот так мы его ценим… — поворот от оптимизма к пессимизму был слишком крут — логическое мышление Тобирамы улетело в кювет от подобного эмоционального экстрима. — Эх, вот, помру хоть сегодня вечером, а ты даже слезы не прольёшь. — Разолью бутылку сакэ за упокой твоей души и своё спокойствие, — вернувшись к чтению, он слушал эту белиберду вполуха. «Как же достал. Что за дурь ему мешает сразу сказать причину звонка? Зачем ему нужна эта грёбанная интерлюдия?» — он погрузился в описанные профессором перипетии поставки древесины на верфи, пока Хаширама активно пичкал младшего неперевариваемым объёмом бреда из личной жизни. Наконец-то Тобирама выхватил краем уха нечто, уже убого, но подходящее на истинную причину внезапного внимания главы клана Сенджу. — … ну, и, знаешь, придётся нам совещание сегодня провести. — Какого такого хрена? — черты неподвижного лица окаменели от перспективы увидеть учиховские рожи раньше понедельника. — Англичане со своими супермаркетами не могут подождать? Сделку уже заключили, необходимые процедуры ведут наши специалисты, а также третье юридическое лицо из Лондона, — грубый голос резал по слуху тесаком. — Спрашиваю, какого чёрта ты ворошишь уже подостывшее дерьмо, а свежее не разгребаешь? Под этой исключительной изящности и образности метафорой Тобирама подразумевал «корейский вопрос», который они мусолили вчера перед его встречей с господином Капустиным в загородном поместье. — Ну, ты же помнишь, мы хотели обсудить их судьбу… — В понедельник, — он жёстко прервал старшего: этот лепет достал до несварения желудка. — И это я, в отличие от тебя, помню прекрасно. Почему ты решил перенести это совещание? — Ты должен понять, у сына утренник в понедельник вот как раз в то время, на которое я совещание поставил, — тяжёлый выдох раздавался по обе стороны линии: лишь с разной степенью интенсивности и негативности чувств. — Я бы с радостью его на позже впихнул, но все такие занятые… Только утром можем вместе собраться без проблем. — Ты полагаешь, что в субботу у директоров занятий нет? — Тобирама даже не пытался скрывать сарказм: эксплицитно или имплицитно высказанное сомнение в адекватности решения — старшему до лампочки дела больше, чем до попыток собеседника изящно объяснить президенту, что так дела не делаются в демократических странах. — Но мне все сказали, что у них есть как раз свободный часок! — искренность в голосе Хаширамы ставила под жирный вопрос его умственные способности. По мнению его младшего брата. Согнув левую ногу в колене, он положил раскрытую книгу на правую страницами в низ. «Иначе упадёт. Как моё мнение об этом…бревне», — рука потянулась к графину. Сняв кончиками пальцев конусообразную прозрачную пробку, он налил коньяк в снифтер. — «Неужели идиот не осознаёт, что позвони он хоть в три часа ночи, они с радостью и собачьей преданностью скажут, что не спали, как раз ждали его звонка, потому что зачесавшееся правое полужопие подсказало — президент почтит безумием своим». -… вот я и решил назначить на сегодня! Всё равно выходной не у всех в офисе… А, так, утром подольше поспим в понедельник, дело хорошее! Ну, вы поспите, — весёлый хохот, заливистый, как пение соловья, вызывал схожую головную боль, что Тобирама испытывал каждую весну, когда эти птицы начинали чествовать её с утра пораньше, — а мне придётся рано встать, чтобы помочь Иошайо одеть к утреннику. Ты не представляешь, как это здорово воспитывать уже четвертого ребенка… «И хорошо. Кошмаров мне на работе хватает», — потягивая Godet XO Fine Champagne, он распробовал мускатный орех, кориандр, смешавшиеся с медовым абрикосом; так же попробовал на вкус ряд аргументов в пользу защиты своей точки зрения. Он не знал планов заклятого друга-клана — Хирузен и Данзо, а так же ряд других лиц — не могли сказать конкретно, как Учихи намеревались распилить сеть супермаркетов. Однако, Тобирама уже подозревал, что простой реструктуризацией дело не обойдется. — «Слишком сильно Мадара пёкся о них. Даже Итачи усадил за стол, как школяра, и заставил под диктовку мне письмо сочинять. «Fancy» нам нужна даже под угрозой подлянки от этих упырей — нужно забить больше супермаркетов нашей продукцией, взять больший объём торговых точек в оборот». -… и, вот, помню, как маленькую Умеко возил в аквапарк пять лет назад! А теперь ей пятнадцать, и со мной она уже гулять не хочет. Всё у неё какие-то подружки, — усталость не проявлялась ни в одном зычном слове, хотя Хаширама де факто уже минут десять вёл монолог, — ну, да, лучше пусть это девчонки будут, чем парни какие-нибудь! Рано ей ещё, а я себя в таком возрасте помню — ни стыда, ни совести. — Конечно, иначе они бы тебе не позволили тогда вести дружбу с Мадарой за спинами отцов, — Тобирама констатировал вопиющий факт многолетнего срока давности с беспристрастным спокойствием. Однако оно было тем самым метко выпущенным дротиком, выбившим Хашираму из седла. Тот сразу же замолк, и наконец-то воцарилась долгожданная, желанная тишина. Лишь было слышно, как потрескивали дрова, пожираемые пламенем в чёрном чреве изящного серого камина. Тягучая медовая сладость коньяка из портового городка Ла-Рошели обогащала палитру ощущений новыми красками восприятия действительности. Тобирама в невысказанном блаженстве прикрыл глаза. Недолго ему пировать осталось перед бойней в конференц-зале. — Ну, заладил… Зато именно мои бесстыдство и бессовестность позволили нам объединить кланы и положить конец той проклятой ненависти! Она отняла у нас слишком много! Голос Хаширамы до сих пор дрожал от волнения при воспоминании о тех днях, о том прошлом, что обе семьи погребли под поверхностью нынешних отношений. Тем самым, минувшее стало девятью кругами Ада, которые проходил каждый, живший в те послевоенные десятилетия. Тобирама в темноте закрытых глаз отчётливо, до тупой боли в висках, видел перекошенное от гнева лицо отца. Его наставления слышал в возмущенном, яростном треске огня; слышал причитания матери в скрипе дров. «Она хотела иного будущего для нас… Нормального, если можно так выразиться. Чтобы мы проводили дни с любимыми, а не бандитскими, предпринимательскими, чиновничьими и ещё хрен знает какими рожами», — коньяк не смягчил загнившие раны — они давно покрылись коркой, непробиваемой, как панцирь черепахи. — «Её желание исполнилось. По крайней мере, один из двух её выживших сыновей не отказывает себе в радостях нормального будущего». «Ненормальное» Тобирама, с позволения отца, взвалил лет двадцать назад на свои плечи. Оба не проронили и звука — каждый напомнит о тех двух трагедиях, тех двух роковых ошибках бывших глав. За их безжалостность после расплачивались кровью их люди, положенной на жертвенный алтарь молодостью их сыновья. Тобирама глотком осушил снифтер. Богатство вкуса обеднело в миг. — Сейчас ты отнимаешь у меня слишком много моего бесценного свободного времени. Всё. Я буду. Он, не дав Хашираме договорить, прервал звонок. Паршивый осадок раздавался протяжными гудками в груди. Скрыв телефон в боковом кармане, устроился обратно на диване. В безлюдной библиотеке он глотал пыльное спокойствие и вековую неподвижность бесценных фолиантов. Положил ладонь на шершавую обложку книги, которая всё ещё исполняла роль палатки для его колена. «Не было смысла спрашивать о проверках в Южной Корее… Он бы гордо поделился со мной, что сообразил наконец-то сказать «да». Пока чуда не произошло. И лучше не давить, иначе может взбунтоваться», — Тобирама решил подождать до вечера с напоминанием. Ещё неизвестно, что произойдет на незапланированном совещании. «Ничего хорошего», — резюмировал он, нехотя поднимаясь с дивана. Нужно поставить Гринхагла на место.

***

Но кто сможет сделать тоже самое с взъевшимися Учиха и Сенджу? А начиналось всё весьма прилично. Тобирама прибыл к головному офису за десять минут до начала совещания. Оставив в «Роллс Ройс» водителя и хорошее настроение, он неспешно направился к лобному месту. И намеревался он быть отнюдь не осуждённым. «Нужно отрубить голову этой гидре, раз до тела добраться не получается», — держа в руках чёрный дипломат он чеканил шаг, не обращая и и доли внимания на отвешивающих ему поклоны сотрудников. Просторное светлое фойе, широкие наполненные воздухом и духом деловой занятости коридоры сегодня гудели с меньшей интенсивностью, чем в будние дни. Мимо, точно в отдельной от него реальности, проплывали поредевшие толпы «белых воротничков». Тобирама продолжал размышлять и ставить в сознании буйки, за которые ни в коем случае заплывать нельзя, даже если начнётся шторм споров и сама реальность, вселенская адекватность и здравый смысл будут нести его к этим оградителям. За которыми начинается нескончаемая грызня с одним учиховским недоноском… Его насмешливый взгляд встретил операционного директора «Ota Confectionary», одного из держателей контрольного пакета вся «Конохи», стоило тому лишь переступить порог переговорной. «Уборной», — как часто и метко высказывался Обито, пожевывая фильтр очередной убийственной дряни «Malboro». Тобирама хотя бы в этом был солидарен с «правой рукой» Мадары — дерьма, которое изливалось, разливалось в пределах бежевых стен, не знавали отхожие места для сотрудников. Учитывая, что «уборная» для мнений директоров находилась под самой крышей небоскрёба, то разливы иногда доходили, в буквальном смысле, до потолка фирмы. «Сегодняшний день нужно сделать исключением. У меня нет желания задерживаться здесь больше, чем на оговоренный час. И Обито, как раз, среди навозных жуков учиховского подвида я не наблюдаю. Мадара выговорил за то, что я раскрыл их маленький секретик поставки оружия?» — Тобирама поприветствовал присутствующих сухим кивком. Он пошёл вдоль овального стола. Минуя чёрные кожаные кресла, он был похож на сумрачного генерала, совершающего обход войск перед боем. Многие из них уже заняли свои места в строю и смотрели на представителя офицерского штаба с напряжением, интересом, немым вопросом и покорным уважением. Панорамные окна закрывались черными рольшторами, которые не раз опускали по просьбе не переносящего солнца Тобирамы. Овальный стол из цельного куска падука занимал центр просторного кабинета. Ноги директоров грел огромный ковёр чёрного цвета, залитого золотым узором. Над их головами нависало дизайнерское решение, похожее на распиленное днище корабля, в которое внедрили белые лампочки-спот. Несмотря на наличие бутылочек воды «Voss», несмотря на расслабленную строгость рабочей атмосферы, рафинированной роскошью, напряжение уже заняло главенствующее место в конференц-зале, пока что пустое, ибо Хаширама ещё не явился. Незанятость президентского кресла нагнетала отношения между двумя лагерями — Учих и Сенджу. Тобирама знал поимённо директоров, которые поддерживали либо его клан, либо семейку того, кто, изящно развалившись в третьем кресле от начала, держал его под прицелом своего насмешливого презрения. «Вылизанная крыса», — ответом послужила громкая, в его голове, характеристика и ответный выстрел пренебрежительной брезгливости в сторону Учиха Изуны. Этот мужчина, отличающийся ростом метр восемьдесят девять, был сложен с той изящной гармонией, которой откровенно не хватало его шкафоподобному брату. На идеальных плечах пиджак выбелено-фисташкового оттенка сидел так, будто его прямо на Изуне и пошили. Тобирама бы даже не удивился, будь это правдой — второй по значимости человек Клана щепетильно блюл безупречность во всём. Внешнем виде, манерах, речи. Всё в его облике было выглажено, вычищено, выпячено. Кичливость была бы синонимом в словаре к имени Изуны, который никогда не уставал демонстрировать образованность, богатство, влияние, отстранённость. Однако он делал это с таким безукоризненным вкусом, что, как бы парадоксально оно ни было, никто не считал младшего Учиху таким же высокомерным ублюдком, как его старшего брата; столь же фригидным мизантропом, как его, Тобираму; лощенным франтом, как Итачи. Изуна мог, умел и практиковал лавирование высшей пробы. Он умел обаять, не скатываясь в хаширамовскую фамильярность. Так и сейчас, до того, как его внимание полностью сосредоточилось на личности ненавистного Сенджу, он общался с одним из управляющих «Конохи» о недавно прошедших в Лондоне скачках с небрежной лёгкостью, снисходительной к до того, что господин в квадратных платиновых очках ощущал себя довольным, оцененным, хорошо принятым. «Как бы не так», — бросил бы директору по маркетингу Тобирама, если бы знал о его мыслях так хорошо, как он знал Изуну, чтобы раскусить это лицедейство. — «Эта сволочь — настоящий король лжи». Такой утонченной, как игла, которую он протаскивал сквозь броню отстраненности собеседника, чтобы этой связью пришить его к себе до того времени, как он безжалостно, беспощадно, и без секунды сожаления отрежет от себя уже бесполезное существо. Тогда «добрый знакомый» будет Изуне не милее той платиновой броши, которую он сегодня приколол на лацкан. «Ещё и с цепочкой, и платком под галстук», — он приметил и другие признаки пижонства, куда более кричащие, чем два названных. Пуговицы на жилетке, открытой взгляду из-под расстегнутого пиджака, были точно такого же цвета, как и крупная черная крапинка на «удавке». Длинный хвост, перекинутый через левое плечо, вымазан маслами, приглажен так, что блестит в приглушенно-ярком свете. — «Как шлюха вырядился. Пожалуй, я их оскорбил подобным сравнением». Но, по крайней мере, в отличие от Изуны, он сделал это безмолвно. — Господин Пряничный Управляющий? Вас и не чаяли здесь увидеть, — артистично изогнутая бровь транслировала даже для самых «тупых» явное нежелание Финансового директора лицезреть среди элиты флагмана данного субъекта. Который, в свою очередь, ответил филигранным приподнятием брови и кратким: — Аналогично. — Вы редко чтите нас присутствием своим, — Изуна бросил безжалостно-безразличный взгляд на помалкивающих топ-менеджеров. — Здешнее общество не радует вас? У нас слишком кислые лица для такого Вилли Вонка, как вы? Изящная аналогия младшего Сенджу с владельцем шоколадной фабрики Рональда Даля, судя по повеселевшим глазам, пришлась по душе обществу. Однако открыто одобрение не осмеливались выказывать даже протеже Учих. Одного морозного, как Ледниковый период, взора хватило, чтобы каждый посмеялся про себя. И так тихо, дабы Тобирама не заподозрил об излишнем поощрении инициативы высокопоставленного остряка. Лишь Изуна, перекинув ногу за ногу, открыто улыбался. Безукоризненно высеченные губы изображали умело прикрытую фиговым листочком добродушия надменность. У Тобирамы чесались кулаки сбить эту спесь с противной рожи. Но он даже пальцем не пошевелил. Лишь слегка приподнял уголок рта в угрозе улыбнуться. Его сосед, один из крупнейших акционеров «Конохи», владелец прибыльнейших фидер-фондов, едва слышно икнул. — Мы живем в демократическом обществе, где каждый отвечает за себя, — так, Сенджу тонко подметил, что его не прельщает перспектива видеть «кислую мину» одного лишь Финансового директора, ибо к остальным претензий не было. На черный ежедневник опустился платиновый «Паркер». — Я занят. Полагаю, для вас, я должен пояснить, что это значит… Неизвестно, куда бы завела заклятых врагов эта словесная игра, если бы её не смёл своим появлением тот, кого в «стекляшке Маруноути» боялись больше, чем очередного кризиса. Мадара вошёл в конференц-зал с пробивным напором атомного авианосца, которому нет дела до мелких корабликов, дрейфующих поблизости. Те, кто до этого вполголоса перешёптывались — замолчали. Те, кто желал что-то сказать — проглотили язык. Источаемый крупногабаритной фигурой ужас и амбре прокуренного моряка перебивали всякое желание сделать лишний вдох. Тобираму этот эффект вселеденящего ужаса не задевал. Изуне было ещё более индифферентно на появление старшего брата. Его грозная тень коснулась каждого сидящего за овальным переговорным столом. Напряжение росло с каждым шагом огромных ног в чёрных, начищенных до мрачного блеска оксфордов. Скрип натягивающихся рукавов пиджака при каждом движении могучих плеч отвечал состоянию нервов совета топ-мендежеров и акционеров с правом голоса. То же состояние, что и у темно-синего пиджака в тонкую белую полоску — измученное под давлением Генерального директора. Однако ему, Тобирама мог сказать с бессрочной гарантией, до скуки нравилось пробуждать в душах высокосидящих эту искажённую, ломающую действительность эмоцию — страх. Мадара поздоровался с присутствующими лишь после того, как занял своё почётное место по левую руку от президента. «Где этого дурака недобитого носит?» — холодная злость расщепляла на атомы терпение. Тобирама сидел, со сложенными в замок руками, смотря на братьев Учих, чьи омерзительные физиономии ему ещё предстоит созерцать на протяжении часа. — «Или больше. По милости болвана, который ошибкой природы стал моим братом». — Вы где свою правую руку потеряли, Мадара-сан? — спросил он, решив, что для начала неплохо бы узнать, где шатается ещё один потенциально опасный Учиха. — В «Konoha Innovations» отдал на доработку, чтобы из неё что-то стоящее сделали, — Мадара пошутил с сардонической ухмылкой: загнившим, воспалившимся кривым порезом аристократичного рта. Тот извергал оскорбления на соклановцев, подчиненных и кого угодно, где угодно, то есть, в том месте и в то время, когда захочет сам Мадара. — Рекомендую и вам так поступить. Может, научитесь наконец-то делегировать полномочия. И, даже, возьмете в привычку приезжать на совещания. Вы всё же, как-никак, остаётесь нашим Директором по развитию. — Пока что «Коноха» деградировать не успела, — Тобирама слегка склонил голову вправо, чтобы обжигающим взглядом заклеймить лицо гендиректора. — Значит, я со своими задачами справляюсь. Однако на высокомерных чертах, грубой коже не отразилось того следа смешанности чувств, что обычно оставляет клеймящий взор. Это пламя — слабая искра, попытавшаяся поджечь гору. — Скорее ваши подчинённые, — невозможно выплюнуть местоимение с большим пренебрежением, чем это сделал Мадара, навалившийся на кресло. Оно опасно заскрипело в угрозе сломиться под тяжестью веса. Такой же давил на всех немых участников сцены вполне обычного и даже любезного обмена мнениями касательно рабочих успехов друг друга. Высшие управленцы выбрали наилучшую долю — помалкивать и сидеть тихо. Пока бывшие князья продолжают добрую семейную традицию выяснять отношения по любому поводу, тактика выжидания «доброго» спасителя Хаширамы наиболее успешна, если в душе теплится желание выжить и не попасть под санкции. Хотя бы в этом оба клана были солидарны: что Сенджу, что Учихи были одинаково щедры на награды и наказания. — Ты себя слышишь со стороны, брат? — только Изуна мог обратиться к Мадаре так без страха после лично сосчитать этажи темно-синего небоскреба во время скоростного полета вниз. — Наш Дарвин слишком не доверяет всем, кроме своего гения. Едва ли его подчиненным разрешено нечто большее, чем уборка упавших скрепок. Тобираму перекосило от того, с какой лёгкой, почти что воздушной уверенностью Изуна выделил притяжательное местоимение «наш». Словно бы это они, Учихи, делают ему, Тобираме, одолжение, позволяя занимать руководящую должность. «Ты раньше вылетишь из этого окна, сученыш, чем «Коноха» станет учиховским вертепом», — приподнятые брови и уголки губ придали бесчувственному лицу то самое выражение, которое боялись увидеть на нем подчиненные ему якудза. Они бы предпочли добровольно застрелиться, чтобы не мучил их после. — Я делегирую свои полномочия в рамках разумного, не обделяя себя. Благодарю за такое дражайшее беспокойство о моём благополучии, — подчёркнутая вежливость была выделена жирным маркером официозности, которая сочилась сарказмом и иронией. — В свою очередь, проявляю ответное в вашу сторону. Порекомендую вам вместо того, чтобы убирать скрепки, взять на себя иные обязанности. Уверен, вам придется по вкусу. Пусть и не сразу. Мадара въехал в перепалку раньше, чем Изуна успел бросить изморенную в яде Медеи шпильку в сторону ненавистного Сенджу. Который с удовольствием, по-садистски злобным, наблюдал, как сужаются черные глаза, и сквозь венецианскую маску лжи проступают гангрены его истинного облика. Непреклонного, жестокого. — Я понимаю, что это была идея Совета отправить вас налаживать хреновое производство. Только, вот, сейчас, судя по вашим же отчётам, в «Конфекшинари» вновь вернулись радость, процветание и доход, — огромные ручища главы Клана покоились на плоском, бугрящимся прессом животе. — Вопрос: что тогда удерживает вас от присутствия на обязательных совещаниях? Может я позабыл, когда кондитерская отрасль стала стратегической в нашей стране. Тобирама и бровью не повёл на явно провокационное высказывание. «Вынюхивает, паскуда», — эта разумная мысль не оставила следа на его невозмутимости. — «Разумеется. Он знает о приобретениях, однако, я высылаю весьма скупые отчеты. В них те данные, что есть в копиях документов. И «Tokyo Consulting» ему в этом не помощники. Среди Комитета нет ни одного человека из этой вшивой дыры, в которой роются его прихлебатели». — Конфеты, печенье и прочие сахаросодержащие продукты, конечно, не сталь, титан или стеклопластик, — он, не находя нужным таиться после получения кровавых отчетов, вполне открыто для братьев-акробатов транслировал простую, как тригонометрия мысль. — Однако бизнес обслуживает не только тяжелую или военную промышленность. «От меня вам не скрыться». Однако они и не пытались. Хотя, судя по напитывающемуся чернотой ненависти взгляду Изуны, он был готов распороть Тобираме горло его же платиновым «Паркером». Мадара сидел со своим фирменным покерфейсом и той гадостной поллулыбочкой, которая обещала выступившему против него идиоту все мучения Ада Алигьери. Один из представителей рода «оскорблённых природой», как мысленно выразился любящий брат, вошёл в конференц-зал с улыбкой на пол-лица и хорошим настроением. Заразным, как чума. Этот всадник алогического апокалипсиса сегодня предстал перед своим советом в расслабленном виде. Синяя водолазка достаточно крупной вязи, чуть более светлого тона костюме в тонкую белую полоску и его любимых часах от швейцарского «Longines». Древний подарок Мито на их свадьбу. С тех пор сентиментальная натура брата лишь в редких случаях-исключениях расставалась с Master Heritage. Президента одной из крупнейших корпораций в Японии можно было легко узнать по белому циферблату и темно-коричневому ремешку. Вот уже двадцать лет как Хаширама редко выходил из дому без них. Необъяснимая прихоть, как полагал Тобирама, вспоминая, что Узумаки ему каждый год дарит часы с вариативностью лишь в праздниках и производителях. — Эти ворчуны уже успели испортить всем настроение, как я посмотрю, — официальное заявление президента было встречено вежливыми, едва заметными, но искренними улыбками. «Оттаять» было дозволено. «Спасатель» явился. И, беспечно запустив руки в карманы, прошелся вдоль изогнутой линии стола с лёгкостью парусника, что мчится за попутным ветром. Топ-менеджеры, инвесторы и акционеры смогли спокойно вдохнуть ту живительную, потрясающую атмосферу, которую водворил в душный просторный кабинет Хаширама. Вместе со сладостью древесно-цветочного аромата «Man's Game» от «Karl Antony». Базовые кедр и амбра, верхние — лаванда и фиалки. «Как только можно носить на себе нечто подобное», — такого мнения придерживался Тобирама, смотрящий на брата с холодным равнодушием. Однако Хаширама на всё отвечал широкой улыбкой и неиссякаемым позитивом. — Ничего, сейчас мы быстро разберемся с вопросиком, — он опустился в кресло во главе стола, за которым решались судьбы компаний, — и все смогут уйти по домам и своим делам. Я никого не задержу надолго. В глазах, скрытых за нависшими веками; очками с прозрачными или затемненными стеклами; показным безразличием таилось сомнение. Все слишком хорошо знали, что не Хаширама задержит их в осточертевшем кабинете под крышей. Тот, пытаясь разрядить напряженную до белого каления обстановку, шутил о том, что вскоре английские супер-маркеты познают всю мощь японского гения. Раскладывая перед собой бумаги из кожаной папки, бросал строго-молящие взгляды на гарнизон Учих и Сенджу. Совет собрался отнюдь не в полном составе — для такого торжества слишком ничтожны были те, у кого не было должного влияния на судьбу корпорации. Хаширама понимал, что декорации были излишни. И всё же Хьюга пригласил. По старой дружбе и из уважения к Хиаши. Однако, судя по нахмуренному лицу потомственного аристократа, класть он хотел своё самомнение на такие «подачки». А ведь двадцать лет назад гордый древний род едва не подмял «Коноху» под себя… А сейчас Хиаши и еще один представитель клана молча наблюдали, как Учиха и Сенджу спорят о судьбе недавно приобретенной сети супермаркетов «Fancy». Изуна рьяно настаивал на выделении ряда звеньев из цепи. — Выделение выгодно хотя бы потому, что у этих англичан есть склады в Норидже, Портсмуте и Плимуте, в тех городах, где нам в данный момент необходимы складские помещения для хранения товаров из наших французских «дочек». Зачем приобретать или арендовать, если мы можем взять то, что уже приобрели? Тобирама решительно высказался против инициативы. — Эти склады нужны супермаркетам «Fancy» для хранения их товаров. Предлагаете им хранить ящики с хлопьями и чаем на заднем дворе магазина? Или, может, выделите для этого свой особняк в Норидже? Хаширама попытался роптать. — Ну-ну, давайте только личную недвижимость в дело не вовлекать. Тут и без того черт ногу сломит! Младший брат настолько уважал старшего, что даже слегка повернул голову, одаривая вниманием попытку примирения. — Я даю лишь наглядным пример безрассудства такого решения. Оно подорвет уже устоявшуюся, хорошо слаженную за десять лет логистику. Всё, чего вы, Изуна-сан, добьетесь, это сломаете велосипед, на котором едете. Небрежная ухмылка разъела маску лощённого джентльмена. — Я его предлагаю в нечто более удобное и полезное. Вы мыслите, как поезд, мчащийся по рельсам — прямо по привычно намеченному маршруту. Разумеется, ваша выработанная тактика «не трогай, пока совсем не развалилось» весьма удачна… в некоторых случаях. Однако, я и мой брат… Мадара даже бровью не повёл — продолжил набирать сообщение на пейджере. — … предлагаем закрыть несколько магазинов, в тех городах, где расположены интересующие нас склады. Проведем диверсификацию. Нам вполне хватит оставшихся. «Fancy» пошли на сделку потому, что акционеров не устраивали их показатели. Мы их повысим за счёт открытия прибыльного ресторанного бизнеса. Не изысканные будут заведения, но большинству и не нужно ничего выдающегося. — Иными словами, за счёт уже имеющихся контрактов с дистрибьюторами и производителями, мы сэкономим время и деньги на поиске. Просто перепотрошим бумажки, перепишем контракты и всё, — властный голос Мадары звучал, как утробное рычание голодного льва, которому стало скучно. Тобирама хмыкнул. Окинул взглядом призадумавшийся Совет. Тот, кто имел неудовольствие и несчастье встретиться с ним, поспешили полностью обглодать вниманием фигуру старшего Сенджу. На его улыбчивое лицо и добрые глаза смотреть было банально приятнее. — Ваша извилистая тактика отнимет у нас и акционеров и прибыли, и время. Пивот требует предостаточно и того, и другого. Плюс, рекламные кампании, выплата по дивидендам и оповещение акционеров о том, что они потеряют нескольких юридических лиц. Хотите или нет, а вы проведете разделение, так как предприятие уже не входит в ряд «однотипных». Это совсем иное юридическое образование, которое не имеет ничего общего с супермаркетами, кроме поставщиков. Он расслабленно откинулся на спинку стула. Как же тошнило от этих учиховских рож и их прихлебателей на фоне умирающего в тумане света дня. — Мой подход гарантирует пересмотр маркетинга, менеджмента и стратегии «Fancy». Мы можем провести выделение и вывести из цепи несколько звеньев, чтобы сделать из обычных супер-маркетов магазины натуральных продуктов. Согласно последним данным, — Тобирама жестом подозвал одного из безмолвных секретарей. Передал симпатичной молоденькой японке копии отчета, которые ему пятничным утром доставили из компании по маркетинговым исследованиям рынка. Отдал краткий приказ раздать их всем топ-менеджерам, — в крупных городах, особенно, Лондоне возрастает ажиотаж вокруг экологически чистых продуктов. Мы должны воспользоваться этим. С прибылью для себя, акционеров. Это произойдет быстро, юридически ненакладно и без необходимости пробиваться на абсолютно другие рынки. Идею он продумал заранее. До того, как узнал об интересе Учих в портовых городах Англии. «Как раз все расположены аккурат по линии Ла-Манш—Атлантический океан. Хотят наладить поставки наркотиков? Или ещё какой-нибудь мерзости. Для чего им ещё нужны склады? И опять через «Коноху»… Бессовестные отморозки. Не могут, как я, вести теневой и официальный бизнес по разным рельсам? Пособники извилистых путей, блять», — Тобирама перекрестил непреклонную настойчивость аргументов с Изуной и Мадарой одновременно. На брата надежды не было — тот выступал лишь медиатором между двумя сторонами. Мостом, по которому топтались его лучший друг и кровный брат. И к ним присоединялись топ-менеджеры, уже давно избравшие свою партию. И Хашираме предстояло как-то решить этот вопрос. Несмотря на то, что минутная стрелка лениво перекинулась за XII деление, Собрание не заканчивалось. Хотя отведенный на него час истек несколько секунд назад.