Львица и ее маленький львенок

— И всё же, — Мартино вальяжно сложил руки в карманах, когда они с Мэри выходили из ресторана к машине, у двери которой уже стоял Уильям, обсудив все вопросы, — как так вышло, что ты, умная женщина, вышла за такого человека, как Натан? — Это теперь все знают, какой он. Во всех смыслах. Тогда он был двуликим. Была… заманчивая и более… человечная сторона. Я думала, что смогу им манипулировать, смогу воспользоваться, — Мэри безразлично пожала плечами. — Отец был того же мнения. Он всегда в меня верил. — Но вы оба ошиблись. — Ошиблись, — кивнула она. — И оба поплатились. — Оба? — Ломбарди насторожился. — В каком смысле? — Я никогда не верила, что мой отец мог умереть так просто, без чужой помощи, но доказательств так и не нашли. Стюарт ничего не мог сделать. Плюс, тогда он был слишком молод, а под его ногами не было твердой почвы для мести, — не дожидаясь ответа, Мэри двинулась прямо к машине.       Она не обернулась. Не сказала ничего на прощание, как этого можно было ожидать. Но Мартино все равно стоял и смотрел. Смотрел на тонированное окно, смотрел на отъезжающий автомобиль, смотрел на пустую дорогу. Хмыкнув себе под нос, Ломбарди покачал головой. Что ж, Мэри Хэтфорд была умной, сдержанной, хладнокровной, острой, как осколок стекла и, несомненно, красивой. Возможно, ее черты были слишком резкими, а глаза походили на лед, но… она определенно точно не была обычной. Ничто в ней не было таковым. И его это завораживало.

***

      Натаниэль снова бродил по особняку, но на этот раз совершенно расслабленно. Прошел почти год с того момента, как дядя Стюарт забрал их с мамой из Балтимора, и теперь мальчик прекрасно понимал, что значили ее слова о доме. Это место было безопасным, теплым. Тут их любили и ценили. Тут у них появилась семья. Наверное, она была немного странной, но Натаниэлю нравилось. Недавно Хоуп сделала свои первые самостоятельные шаги, увидев первую бабочку и… наверное, дети были рады чуть ли не больше взрослых, а Алекс успел поймать младшую сестренку, когда она чуть споткнулась. И теперь девочка все больше и больше начинала ходить, обследуя все вокруг, и Нат…он старался все время быть рядом, как старший, пока брат был в школе. Хоуп была такой маленькой, но яркой и… солнечной? Она смеялась, казалось, все время. Если бы кто-то сказал мальчику год назад, что его жизнь будет такой, что у него будет две сестры и брат, он бы ни в жизни не поверил. Но вот он, Натаниэль, беспрепятственно гуляет в середине ночи по дому, потому что снова не может уснуть. И даже если кто-то его увидит, ничего плохого не произойдет. Его только спросят, все ли в порядке и не нужна ли помощь.       Мальчик как раз проходил мимо кабинета дяди, когда заметил полоску света под его дверью. Сколько бы взрослые ни говорили, что постараются сделать все, чтобы они жили, как в первые месяцы, у них не выходило. Нет, они правда старались, но было много дел, требовавших их внимания. Они все еще проводили время с детьми, играли с ними, Мэри начала учить сына и Кейт французскому, Стюарт стал водить их на конюшню, и недавно Нат впервые сел на лошадь, но… Это все еще было иначе. Не плохо. Просто по-другому.       Подумав немного, мальчик, как его учили, отбросил старые страхи и постучал в дверь. К его секундной радости, из комнаты раздалось разрешение, и уже через мгновение ребенок проскользнул внутрь помещения, в которое раньше разве что заглядывал. Стюарт сидел за столом, заваленным бумагами, и потирал глаза, явно уставший и измотанный. Увидев племянника, он лишь на секунду позволил удивлению появиться на лице, но оно тут же сменилось вымученной, но искренней улыбкой. — Не спится? — Тебе тоже, — Нат босыми ногами прошлепал к рабочему столу дяди и даже не пискнул, когда тот подхватил его и посадил к себе на колени. — Что ты делаешь? — Как бы объяснить… Видишь вот эти цифры? — мужчина показал на листы исписанные длинными числами. — Где-то в них есть ошибка. Я не могу ее найти. Уже три часа. — Алисия говорит, что если что-то не получается сегодня, нужно попробовать завтра, — деловито кивнул мальчик.       Несколько секунд Стюарт смотрел на ребенка, а потом разразился хохотом, прижимая племянника к себе, чтобы тот не упал. Нат с готовностью обнял дядю в ответ, широко и счастливо улыбаясь. — Наверное, ты прав, — отсмеявшись, вздохнул Хэтфорд. — Я сейчас соберу бумаги, а потом… посмотрим экси, полагаю, — он весело фыркнул. — Как тебе не надоедает? Ты же видел, наверное, все матчи. — Они интересные, — пожал плечами Нат, ничуть не возмутившись, когда его опустили на пол. Слушая шелест бумаг, он начал осматриваться по сторонам. — Но мы посмотрим только первый тайм, ладно? Тебе все еще нужно спать… — бормотал себе под нос Стюарт, убираясь на столе. — Угу… — мальчик подошел к небольшому столику в углу у окна, задумчиво рассматривая незнакомые… штуки. Это была доска с черно-белыми квадратиками, а на ней стояли очень красивые резные фигурки. Он зачарованно рассматривал их, потрогал острые кончики тех, что стояли ближе всего… — Дядя Стюарт, а что это? — М? — Хэтфорд оторвался от документов. — А, это шахматы, — закрыв ящик, мужчина подошел ближе. — Мы с твоей мамой раньше очень любили в них играть, — Нат тут же повернулся к дяде, устремив на него свои огромные синие заинтересованные глаза. — Это тоже вид спорта. Просто мышца, которую нужно качать, — мужчина легонько ткнул мальчика в лоб, — вот тут. Шахматы развивают мышление и логику. — А научишь и меня? — с неожиданным для старшего энтузиазмом спросил Нат. — Хм… Как на счет того, чтобы я рассказал тебе основы? Но тогда мы не будем смотреть экси сегодня, ладно? — мальчик забавно сморщил носик, но потом его взгляд метнулся к фигурам.       Несколько секунд он думал, а потом уверенно кивнул, соглашаясь на равноценную сделку. Удовлетворенный тем, что ему не придется снова смотреть этот несчастный стикбол, Стюарт поспешил взять доску и перенести на свой стол. Нет, он искренне любил своего племянника, но экси… Он не мог понять этой одержимости Ната и Кейт. То, как мальчик подсадил на этот вид спорта еще и его дочь, Хэтфорд не поймет никогда. Хотя, возможно, именно этого и стоило ожидать, учитывая ее чрезмерную моментами активность. Не то что бы это приносило большие неприятности. Стюарт просто задумывался над тем, что на следующее Рождество построит мини-версию поля для своих детей неподалеку от веранды. Пусть окружающие думают, что хотят. Его дети любят этот несчастный стикбол. Значит, они будут в него играть, когда захотят и сколько захотят.       Проверив, на своих ли местах стоят фигуры, Хэтфорд снова подхватил мальчика, но на этот раз посадил его прямо на стол, чтобы тот мог лучше видеть доску. В конце концов, это было важно. Возможно, если Нат втянется и ему понравится, то это станет чем-то только для них двоих. — Вот это, — Стюарт показал ряд одинаковых фигур ближе к центру, — пешки. Они ходят только вперед. Это — Стюарт коснулся двух крайних фигур, — ладья. Она ходит по прямой на неограниченное число клеток. Главное, чтобы путь был свободным. Эти, — он приподнял следующие две, — кони. Они ходят буквой «L», — он специально показал на поле, тогда как Нат медленно кивнул. — Это, — следующая фигура, — слон. Они ходят по диагонали. — А это? — мальчик показал на белую фигуру в самом центе. — Это король. Самая важная, но, в то же время, самая слабая из фигур. Цель игры — как раз таки добраться до чужого короля и защитить своего. Он ходит только на одну клетку, пусть и в любом направлении. — Тогда это?.. — Нат взял в руки последнюю фигуру без имени. — Королева? — Правильное название — ферзь. Но, да, это королева, — Стюарт забрал у мальчика фигурку из рук, вертя между пальцев. — Она ходит, как угодно. — Она самая сильная?! — Отчасти так и есть, — согласился мужчина, ставя фигурку на место. — Но знаешь, кто на самом деле самая сильная фигура на доске? — Нат забавно склонил голову к плечу, впитывая в себя каждое слово. — Ты сам. Потому что именно ты принимаешь решения. Другие могут быть фигурами на твоей доске, Натаниэль. Но ты и только ты принимаешь решения. Вот в чем сила, — Стюарт показал рукой на шахматы. — Видеть полную картину со стороны и иметь возможность двигать фигуры так, как нужно тебе. Управлять, а не быть одной из них. — Звучит сложно… — Это так. Но ты обязательно научишься, — Хэтфорд потрепал его по волосам, тепло улыбаясь. — Давай выучим, как ходит каждая фигура. Начнем с пешки…

***

— Что значит, их нет? — с ледяной яростью в голосе прорычал Натан. — Куда они могли деться в чертовом океане?! — Контейнер был вскрыт, — потупив взгляд, тихо отозвался Ромеро, — а на корпусе судна были следы от… видимо, кто-то тихо и незаметно пришвартовался, забрался и… — То есть ты хочешь сказать, что нас обокрали? — Веснински несколько секунд смотрел на своих подчиненных, а потом разразился ором. — Найдите товар! Найдите чертовы миллиарды долларов, иначе последнее, что вы увидите — подвал этого дома! — Да, сэр… Морияма… — Ни слова! — рявкнул он, зачесывая пятерней свои отросшие огненные волосы. — С этим я сам разберусь… Пошли вон отсюда, ублюдки!

***

— Мэри, как приятно тебя слышать, — промурлыкал Мартино, откидываясь на спинку своего кресла. — Жаль, что не вживую. — Вижу, у тебя хорошее настроение, — усмехнулась женщина по ту сторону телефонного разговора. — Как оно может быть иным после того подарка, что я получил? Ответный должен прийти тебе в ближайшее время, — он услышал, как на фоне зашелестели бумаги. Видимо, Мэри сидела в своем кабинете. — Мне казалось, мои законные семьдесят процентов никак нельзя назвать подарком. — Эта сумма, разумеется, будет переведена на твой счет, — заверил ее Ломбарди, поднимаясь на ноги и подходя к краю своего маленького оазиса на крыше отеля, чтобы посмотреть на залив и порт. — Речь идет о другом, — шелестение на том конце затихло в одно мгновение. — О, я смог привлечь твое внимание. — Мне не нужны подачки, — отчеканила Хэтфорд. — Так речь идет не о подачках, а о подарке. Не знаю, как там воспитывают британцев, но нас, итальянцев, с малых лет учат всегда быть чуткими и внимательными, ублажать женщин, даже когда они об этом не просят, и носить их на руках, потому что каждая из вас уникальна и прекрасна. Не больше и не меньше. Я лишь хорошо воспитан.       Холодный, сдержанный и словно издевающийся смех раздался откуда-то издалека. Что-то подсказывало Мартино, что рядом с семьей, рядом с племянниками и сыном она смеется совершенно иначе, но… это было уже хоть что-то наподобие искренности. До настоящей правды было еще далеко, и все же. — Хорошо воспитанные мужчины — не моя слабость, но определенно точно они имеют ценность, — отозвалась Хэтфорд. — Я дам тебе знать, когда подарок придет. — Буду ждать.       Не успел он сбросить звонок, как раздались долгие гудки. Мартино оторвал телефон от уха и посмотрел на список входящих. Мэри определенно точно не планировала давать ему преимущество или показывать слабину. Ну что за развлечение?! Давно такого не было… Давно ему не хотелось перезвонить, несмотря на то, что ему только что разве что не бросили салфетку в лицо. Невероятно. — А она, судя по всему, хороша, — усмехнулась Виктория Ломбарди, продолжая задумчиво рисовать что-то в своем альбоме, пока наконец не подняла взгляд на сына. — И лицо твое того стоит. Кто эта Мэри? — Это сестра Стюарта Хэтфорда, — приглушенно рассмеялся Мартино, падая в кресло напротив матери. — Сбежала от мужа-тирана вместе с их единственным сыном, благодаря брату, в Англию, на родину. Вот принялась за дела. — Ты только что смотрел на порт так же, как обычно смотришь на мой яблочный пирог, — покачала головой женщина, а потом заправила за ухо седую прядь. — Все такой же мальчишка. Никак не вырастешь. Если она и правда сестра Хэтфорда, то она не игрушка, а ты, видимо, об этом забываешь. — Мам, поверь, это куда интереснее, чем привычные женщины Италии. Она совсем не такая. — Конечно не такая. Иначе ты бы не спрашивал у меня мнения, касательно подарка для нее. И! — она строго указала на него отточеным карандашом. — Даже не пытайся врать, что это было не для нее. — Для нее, — не стал отпираться Мартино, озорно и тепло улыбаясь матери. — Но в этом нет ничего такого. — Твой отец деду, упокой Господь его душу, так же в свое время говорил, — фыркнула Виктория. — И посмотри, чем это закончилось. — У меня есть Джузеппе и Джулиано. Свой долг перед кланом я выполнил, — все веселье исчезло с лица мужчины. — У меня есть наследники. Остальное — не имеет значения. — Семья — это не только дети, мой мальчик. — Я усвоил урок, когда бабушка умерла, — хрипло отозвался он, резко поднимаясь из-за стола. — Она сделала выбор, защищая деда, а он даже на смертном одре не мог себе этого простить. Я не собираюсь собственноручно впускать кого-то в свое сердце, а потом рисовать на их спине мишень. Мальчики не просто так живут с вами, — круто развернувшись, он широким шагом двинулся прочь, желая поскорее найти сыновей и успокоить свою душу, наблюдая за тем, как двое одиннадцатилетних мальчишек играют в воде с его отцом, чем думать над той золотой клеткой, в которую сам себя решил посадить. — Ну и дурак, — хмыкнула Виктория, ломая грифель о бумагу альбома, в котором по памяти вырисовывала фасад базилики, что была недалеко от их дома в Сицилии.

***

      Проклятый натюрморт ничуть не изменился за эти месяцы. Все так же висел у двери, что вела в голубую гостиную, где с недавнего времени возобновились сессии Мэри и Николь. Стюарт смотрел на бабочку и чувствовал, что замирает вместе с ней, не ощущая течение минут. Он не знал подробностей, за все это время почти не разговаривал с Уайт, но… они с сестрой решили большую часть проблем, поэтому он не собирался просто ждать, когда из памяти сотрутся воспоминания о Рождестве. Они никуда не денутся. И уж тем более сама Николь никогда не забудет о том, что у нее отняли. Когда женщина вышла в коридор, она на мгновение замерла, явно вспоминая первый их разговор месяцы назад. Еще немного, всего несколько месяцев, и будет год. Она снова в светлой и далеко не домашней одежде, ведь съехала от них еще в начале весны, тогда как Стюарт, в связи с выходящим все чаще из-за облаков солнцем, вновь облачен в пастельные тона, а на его ногах неизменные огромные пушистые тапочки, подаренные детьми. Несколько секунд Николь смотрела прямо на него, а потом широким решительным шагом пошла вперед, чтобы потом буквально вырваться на ближайший балкон. Сегодня на улице было слегка прохладно из-за сильного ветра, но тепло солнца компенсировало это. — Чего вы хотите? — сухо спросила она, скрестив руки на груди. — Спросить, как вы, — пожал плечами Стюарт. — Вы вернулись к работе, и я… — Мистер Хэтфорд, говорите конкретнее, — оборвала его психолог. — У вас есть какие-то претензии к моей работе? — Вовсе нет, я… — Мне угрожает опасность, и я должна вернуться к жизни здесь? — продолжила допрос Николь. — Нет. — Тогда я не понимаю, о чем нам с вами говорить, — отчеканила она, гордо вскинув подбородок. — Все, о чем мы можем говорить — дела. Мое состояние вас не касается, — Уайт уже двинулась было обратно внутрь дома, чтобы потом уехать в Лондон, но Стюарт преградил ей дорогу, заглядывая в лицо: — Поговорите со мной. Прошу. — Не вешайте на меня бремя своего чувства вины. — Я не делаю этого, — возразил мужчина, все так же держа руку навесу. — Я беспокоюсь о вас, Николь. — С чего бы? Вы меня даже не знаете. Мистер Хэтфорд, — лицо Уайт чуть смягчилось, и на нем вновь появилось то снисходительное выражение, правда, в этот раз оно было угловатее и грубее, — вы не беспокоитесь. Вы чувствуете вину передо мной и хотите ощутить контроль над происходящим, ведь все это — последствие ваших решений. Только вот это моя жизнь, а не ваша. И контроль над ней у меня. Не у вас. Я могу быть… — Николь хмыкнула, подбирая верные слова, — признательна за то, что вы не переступили через меня после произошедшего, за помощь при восстановлении и реабилитации, за предоставленную защиту, но вы не имеете права влезать в жизнь, которая на самом деле никак не соприкасается с вашей. Я лишь психолог вашей сестры, оказавшийся втянутым в темные дела. Но не более того, — Уайт подождала, вглядываясь в лицо Стюарта, стараясь понять, дошел ли до него смысл ее слов. — Поэтому, прошу, не смотрите каждый раз за тем, как я приезжаю и уезжаю, это нервирует. Не выводите меня на балкон, чтобы поговорить о моих чувствах, которые вас никак не касаются. И даже не думайте пытаться сделать это через Мэри. — А если я продолжу утверждать, что не пытаюсь контролировать ситуацию из чувства вины, а именно переживаю о вашем состоянии? — спросил Хэтфорд, чуть склонив голову к плечу. — Кажется, раньше я не производил на вас впечатление настолько черствого и жестокого человека. — Тогда я скажу, что вам нужно посмотреть в зеркало и взглянуть правде в глаза, — хмыкнула Уайт. — Потому что в ваших глазах я вижу именно вину и жалость, а не беспокойство, — она отвела от себя руку Стюарта, проходя мимо. — Хорошего вам дня, мистер Хэтфорд.       Мужчина остался стоять на балконе в одиночестве, глядя вслед удаляющейся молодой женщине. Была ли она права? Или в ней говорила ее боль? Стюарту никогда в полной мере не понять того, что Николь пережила, что потеряла, но… ему на самом деле было не наплевать. Было ли это чувство вины? Да, определенно точно. Присутствовала ли жалость? Он не знал. Потому что Хэтфорд не видел в психологе мокрого котенка, брошенного на обочине дороги. Ему было… грустно? Печально? Стюарт не знал верного названия для чувства, которое вечно тянуло что-то в груди, сжимало и скулило каждый раз, когда Уайт не просто появлялась, но даже когда хоть что-то напоминало о ней. Об… ошибке, которую совершил он сам. Так кто же из них был прав? Или истина была где-то посередине?

***

      Подарок от Мартино и правда пришел. Спустя месяцы, словно дожидаясь, когда же Мэри забудет о том, что он вообще должен был появиться. Май только набирал силу, когда на столе Хэтфорд в рабочем офисе в центре Лондона появилась большая черная коробка, перевязанная шелковой лентой, удерживавшей три свежих белоснежных калла, стебли которых подпитывались колбочками с водой. На темной крышке была выведена завивающаяся золотая буква «L» клана Ломбарди на щите, над которым зависла императорская корона. Подавив невольную улыбку, Мэри развязала ленту и бережно отложила цветы, которые в будущем обязательно поставит в воду и будет ухаживать за ними. Почему-то, когда она открывала коробку, в душе зашевелилось легкое волнение. Женщина искренне хотела отмахнуться от этого чувства, ожидая, что внутри будет набор каких-нибудь украшений или что-то в этом роде, но, заглянув внутрь, Мэри лишь шумно втянула носом воздух, а в горле встал ком.       Поверх чего-то, что было внутри, лежали фотографии. Старые, слегка размытые из-за того, что в те года камеры были слишком плохими. Но на всех них была она сама. Молодая, красивая, улыбающаяся и смеющаяся, танцующая или стоящая на мероприятиях с отцом, братом и на паре снимков с мамой. На самой «старой» фотографии ей было четырнадцать. Это был ее день рождения, и она первый раз «вышла в свет» по всем правилам аристократов. Ее длинные волосы были завиты в локоны, платье было «как у взрослых», а на голове золотой венец из переплетенных листьев и цветов, которые словно просто обмакнули в драгоценный металл. Интересно, где он сейчас?..       Подрагивающими пальцами Мэри перебирала фотографии, стараясь игнорировать режущую боль в глазах. Она была такой счастливой и искренней на этих снимках. Такая юная и наивная. Она еле узнавала саму себя. Хэтфорд собрала почти все фотографии, когда заметила белую карточку с запиской, что сливалась с тонкой папирусной бумагой, которая закрывала следующий «слой подарка». Взяв в руки записку, она прочитала написанный каллиграфическим почерком текст: «È sempre possibile ricominciare, rinascere e trasformare il proprio destino». Конечно. Он обязан был взять цитату ирландского писателя и перевести ее на итальянский. Но… Она должна была признать, что даже в ее голове это звучало красиво, тогда как смысл… согревал что-то внутри.       Отложив фотографии и карточку, Мэри развернула бумагу, надеясь, что это будет последний «слой» ее подарка, потому что что-то ей подсказывало, что, если их будет больше, секретарю придется отменять все последующие встречи. Папирусная бумага громко шелестела и похрустывала, когда женщина, как ребенок, старалась добраться до того, что было внутри. Первое, что она увидела — зеленая ткань, но вот то, что было завернуто в нее… Это были заколки для волос. Казалось, по изумрудной блестящей ткани рассыпаны звезды или самые большие из возможных снежинок. И они… были прекрасны. Мэри даже не помнила, когда кто-то не считая брата, который буквально завалил ее подарками на Рождество и день рождения, дарил ей подарки и был внимателен. Когда уделял время, думал, делал что-то, чтобы… Она накинула изумрудную ткань на украшения и резко отвернулась.

***

      Конюшни Хэтфордов находились в нескольких километрах от самого поместья, и туда всегда приходилось ехать на машине, но после… Были лишь свободные луга, без ограждений и заборов, только природа, птицы в небе, редкие незаметные мыши в траве. Мэри с теплой тоской смотрела на детей, которым не терпелось вместе с главным конюхом отправиться в их маленькое путешествие, стараясь не позволить своим мыслям утонуть в прошлом. Она помнила, как ей старались привить любовь к верховой езде, но так и не сложилось. Даже самые послушные и тихие лошади казались тогда еще девочке ненадежными, тогда как Стюарт мог оседлать, казалось, любого коня, каким бы строптивым он ни был. Мэри даже не завидовала. Тогда, будучи еще одиннадцатилетней девчонкой, она с восторгом смотрела на своего уже «такого взрослого» пятнадцатилетнего брата, который буквально взлетал в седло и тут же пускался в галоп. В своих конных путешествиях он был по-настоящему счастлив и свободен.       Глядя сейчас на Александра, которому в сентябре должно было исполниться десять, Мэри не могла не видеть в нем своего брата. У мальчика, что взрослел на ее глазах, были такие же воздушные пшеничные волосы, что сверкали золотом на солнце, такая же ровная осанка, такая же шальная улыбка и светящиеся восторгом глаза. Вылитый Стюарт в детстве, только глаза ярче, зеленее, прямо как набирающая соки летняя трава. Уникальный. Что удивляло Мэри — Натаниэль. Если Кейтлин бралась за любое дело и тут же втягивалась, особенно когда дело касалось активных занятий, ее собственный сын был другим. Он был тише, размереннее, скованнее. Хотя… Скорее, он был таким до Англии. Теперь же, пусть и с осторожностью, но Натаниэль пробовал все новое, до чего только мог дотянуться, особенно когда его поддерживали кузены. И верховая езда не стала исключением. Потому что, пусть и начав, по сути, совсем недавно, мальчик уже с уверенностью карабкался в седло и еле сдерживал, кажется, и самого себя, а не только лошадь, от того, чтобы сорваться с места. Кейтлин и Александр удивительным образом воздействовали на мальчика, что пришел к ним таким зажатым и напуганным. Особенно Кейтлин, которая, кажется, попросту влюбилась в кузена и в его готовность пробовать все, на что бы она не указала пальцем.       Наконец, тренер и по совместительству главный конюх дал разрешение выдвигаться и… сердце Мэри лишь на секунду замерло, когда все трое детей тут же сорвались с места. Слава богу, что лошади Натаниэля и Кейтлин были не такими большими, как у Александра… Они казались такими хрупкими на спинах сильных и быстрых животных, что с радостью мчались к горизонту. — Поверь, я тоже вздрагиваю каждый раз, — пробормотал Стюарт, вышедший к сестре на улицу. — Как родители меня отпускали тогда?.. — Ты был великолепен в седле, — ничуть не льстя, сказала Мэри, поджимая губы. — Нат и Кейт пойдут в школу в сентябре? — Ну, Кейт без него точно не пойдет, — позволил себе ухмылку мужчина. — Даже не представляю, как она умудрилась забраться к нему под кожу, но я безумно благодарна ей за это, — вздохнула Хэтфорд. — В ту же школу, в которой учится Алекс? — Да, думаю…       Разговор стих, а дети, верхом на лошадях, почти исчезли из виду, оставляя после себя лишь пение птиц, редкое ржание лошадей в конюшне и шелест высокой травы в поле. Стюарт заговорщически посмотрел по сторонам, словно за ними могли подглядывать, а потом подцепил руку сестры и потянул ее в сторону. Она уже хотела было задать вопрос, пока они не оказались в том самом уголке конюшни, который использовали в детстве и юношестве, чтобы прятаться от родителей. Присев на корточки, мужчина повозился с кладкой кирпича, а потом… Мэри звонко рассмеялась, приваливаясь плечом к стене, лишь бы не упасть на гравий. Потому что это был тот же кирпич, который они много лет назад выковыряли из кладки. И в нем все так же было выбито углубление, в которое идеально влезала одна единственная пачка сигарет, самая дешевая зажигалка и маленькая, почти миниатюрная фляжка, в которую раньше они наливали отцовский скотч. Именно тут они пробовали курить и пить, когда Мэри было пятнадцать. Стюарт тогда решил, что лучше уж сестра сделает это с ним, чем с кем-то из школы, когда в сигареты могут подмешать что-то куда опаснее табака, не говоря уж об алкоголе. А потом это стало их традицией. Приходить сюда, когда все очень и очень плохо, в любое время дня и ночи, прячась от всего мира. — Тогда у нас были велосипеды, — посмеиваясь, выдавила из себя женщина, глядя на то, как старший брат возится с потрепанной пачкой. — Ты все еще хранишь их тут? — Не промокли, — с довольной улыбкой кивнул он, доставая две сигареты. — Анастáсия была против этого. Запах так себе, да и дети не должны видеть такой паршивый пример, но… — он зажал сигарету между губ, чиркнул зажигалкой и глубоко, с кошачьим удовольствием, затянулся, — раз в сто лет я не могу отказать себе в ностальгии. — Я уже лет восемь сигареты в руки не брала, — хмыкнула Мэри, принимая папиросу из рук брата. — У нас есть повод? — поинтересовалась она, наклоняясь навстречу к Стюарту, который заботливо поджег ее сигарету. — Кроме того, что впервые за месяц мы смогли выкроить целую неделю на нашу семью? — он убрал сигареты обратно в кирпич, вызвав еще один смешок из легких сестры, раскрутил крышечку фляжки и сделал глоток. — Сегодня год, как я забрал вас с Натом, — Мэри замерла, не донеся фильтр до губ, а все веселье слетело с ее лица. — Сегодня год? — ее голос хрипел далеко не из-за табака. — Ровно год, — кивнул Стюарт. — Мы заслужили одну сигарету, согласись. — Я даже не запомнила дату, — призналась Мэри, делая глубокую затяжку даже не закашлявшись. — Я вообще плохо помню первый месяц, — она забрала флягу из его рук и сделала глоток, чувствуя, как согреваются ее внутренние органы. — Я плохо помню Рождество, — в тон ей сказал мужчина, выпуская струйку дыма в чистое небо. — Я должен помнить, что все было хорошо, должен помнить смех и уют, а я… помню только кровь. И так всегда, — он покачал головой, делая еще одну затяжку. — Никогда не думала, а какой бы была наша жизнь, если бы не все это? — Ты стареешь, братишка, — остро и зло усмехнулась Мэри, выпуская сизое облако в его сторону и возвращая алкоголь. — Смысл предполагать, если это никогда не произойдет? Мы оба знаем, что от этого не убежишь. Войдя однажды, ты остаешься с клеймом. Сколько ни беги, тебя настигнут. А мы не пришли, мы родились в этом мире. — Но ведь другие как-то уходят. Вспомни папину троюродную сестру. Мы же даже ничего о ней не знаем теперь. — Потому что их ветка отдалялась поколение за поколением, — махнула рукой с сигаретой Мэри, опираясь спиной на кирпичную кладку. — Выходили за обычных людей, работали на обычной работе, пользуясь защитой фамилии. А потом стали такими далекими, что все в мире знают, что трогать их бессмысленно. Они уже не семья, — она сбила лишний пепел с сигареты двумя жесткими ударами ногтя. — Откуда вообще такие мысли? — Честно? — Давай уже. — Николь, — только и ответил он, отпивая еще. — Нет. — Что «нет»? — Я не буду говорить с тобой о ней. — Это несправедливо. — А что в нашей жизни справедливо? — с издевкой спросила Мэри, отбирая у брата флягу. — Если хочешь, спиши это на женскую солидарность. — Ты ее не жалеешь, — осознал Стюарт с легким удивлением. — Жалость — это отвратительно. Когда тебя жалеют, ты чувствуешь себя ничтожеством, — губы женщины отвратительно скривились вокруг фильтра сигареты, а голос зазвенел от стали в интонации. — Злость лучше. Принятие. Объединяющие ненависть и презрение. Но никогда не жалость. Только убогие любят, когда их жалеют. Ни одна жертва, справившаяся со своей травмой, не хочет видеть жалость в чужих глазах. — Видимо, я слишком углубился в воспоминания, думая, что ты все еще ребенок, — горько усмехнувшись, покачал головой Стюарт. — Ты права, это не то, о чем мы должны говорить. Ты таким голосом говоришь, когда ведешь дела? — Нет, — Мэри сделала последний для себя глоток скотча и вернула флягу брату. — Хуже. — Бедный Уильям, — мужчина хрипло расхохотался, складываясь пополам и туша сигарету о стену. — Он явно сто раз пожалел о том, что родился, если это правда так. — Вообще-то, мы с ним на удивление неплохо ладим, — хмыкнула Хэтфорд. — Знаешь, я подумываю с концами отобрать его у тебя. — Я очень надеюсь, что это не то, о чем я думаю, потому что тогда я определенно точно расскажу все жене Уилла, — хмыкнул Стюарт, убирая почти пустую флягу в карман и возвращая кирпич на место. — Как не стыдно тебе лезть в кровать к сестре? — протянула она, затаптывая и свою сигарету. Только сейчас она подумала, на самом ли деле родители никогда не замечали запах и окурки. И кто убирал за ними мусор все эти годы тогда? — Так мне злиться, как старшему брату? — Боже, нет, — Мэри поморщилась, расплетая волосы, чтобы они «подышали» на ветру. — Он как второй старший брат, о котором я никогда не знала. — Я начинаю ревновать. — Идиот, — закатила глаза женщина, а потом обняла Стюарта, вжимаясь в его крепкую грудь. — Спасибо тебе за все, Стю. — Всегда, — отозвался он, целуя в макушку и чуть покачивая в руках, как когда-то утешал ее после первых разорванных подростковых отношений. Все так же нежно и крепко. — Я всегда тут для тебя, Мэр.

***

      Грозы в Англии всегда были сильными, но эта… такой Стюарт давно не помнил. Из-за грохота дрожали окна и, казалось, даже фундамент дома, рокот оглушал, а вспышки молний попросту ослепляли. Хоуп заметно не нравился шум, она капризничала и плакала, но ситуацию спасли большие наушники Александра. Они заметно заглушали рев стихии, превращая в шум, благодаря чему девочка хоть немного успокоилась, а вскоре и заснула. Мужчина крепко поцеловал сына в макушку, благодаря богов за его сообразительность. Все, чего сейчас на самом деле хотел Стюарт — завалиться спать. На очень и очень долгие часы. Вряд ли у него это получится при такой погоде, но все же он обязан был попытаться.       Натаниэль проснулся от резкой вспышки прямо перед глазами. Его сонное сознание не понимало, где он находится, а громкий грохот, от которого, кажется, затряслись даже его кости, заставил мальчика скатиться с кровати, не замечая ничего вокруг, и вжаться в угол. Раздался шум от упавшей лампы и звон разбитого стекла. Один из осколков задел ногу мальчика. Он вскрикнул и отшатнулся в сторону, натыкаясь на еще что-то острое. Его охватила паника. Еще одна вспышка ослепила его, а грохот через несколько секунд вырывал всхлип из груди. Натаниэлю хотелось превратиться в ничто. Хотелось спрятаться. Кажется, он слышал крики, но от этого становилось только хуже.       От удара распахнувшейся двери мальчик чуть не взвизгнул, но зажал себе рот рукой, прекрасно помня, что отец делал, когда он был слишком шумным. Но ведь он больше не в Балтиморе! Но тут тоже рокот, вспышки, рев ветра… Ему было так страшно… — Нат! — он дернулся в сторону, снова задевая что-то острое ногой, но на этот раз даже не замечая жгучей боли. — Нат, Нат, все хорошо! Эй, все хорошо.       Его хватают руки и… они слишком маленькие и мягкие, чтобы принадлежать его отцу или кому-то из его людей. Дрожа всем телом, Нат приложил все усилия, чтобы сфокусировать взгляд. Перед ним и правда сидела Кейтлин. В ее глазах, полных ужаса, стояли слезы, губы дрожали, но она продолжала держать его за плечи, беспокоясь. — Это просто гроза, все хорошо, слышишь? — прошептала девочка. — Ты дома. Все хорошо. Это гроза. Просто гроза.       Нат хотел что-то сказать, но горло сдавило железными тисками. Он не мог вымолвить ни слова, как бы ни старался. Рот просто открывался и закрывался, но из него не вылетало ни единого звука. Слышен был только рев бури за окном, и, кажется, это испугало Кейтлин еще больше, чем ураган за окном. Она притянула к себе брата, крепко обнимая, и Нат вжался в нее в ответ, стараясь поверить. Он дома. Это просто гром. Ничего страшного. Он просто проснулся и испугался. Он дома. Все, на что хватило мальчика — обнять сестру в ответ, пряча свое, как оказалось, мокрое от слез лицо в ее плече.       Первое, что из него вырвалось — всхлип. Судорожный, хриплый… а потом он разрыдался в руках сестры, которая также заплакала, видимо, страшно за него перепугавшись. Они сидели там, обнимая друг друга и медленно успокаиваясь, пока в комнату не вбежала Мэри, услышавшая детские всхлипы. Оказалось, что Нат не просто разбил прикроватную лампу, но и порезался в нескольких местах. Что еще хуже — стопы порезала себе и Кейтлин, когда вбежала в комнату и не увидела осколки. Конечно, Мэри тут же принесла аптечку и начала обрабатывать раны каждого, но Нат сидел рядом с сестренкой, держа ее за руку и утешая, когда она шипела от боли, и неловко вытирал слезы с ее щек. И как бы Кейт не уверяла, что все хорошо… Мальчик не переставал извиняться и держать ее за руку. Даже уснули они вместе. И Мэри ничего не оставалось, кроме как накрыть обоих одеялом и поцеловать каждого в лоб.

***

      Стюарт задумчиво смотрел на ухоженное здание, без особого труда находя глазами окна нужной квартиры. Направляясь сюда, Хэтфорд был уверен в своих действиях, но теперь… он определенно точно не сомневался и не переминался с ноги на ногу. В конце концов, он же не ребенок, продумал уже все, что планировал сказать, принес взятку в виде горячего шоколада, который, возможно, в скором времени останется на его рубашке… Поднявшись на нужный этаж, Стюарт не позволил себе замедлиться ни на секунду и позвонил в звонок. С той стороны послышалось ворчание и шаркающие шаги, пока все не стихло. Секунда, другая, и наконец дверь открылась и из щели выглянула… какая-то неправильная Николь Уайт. Ее волосы были собраны в неровный рогалик на голове, который, казалось, вот-вот должен был развалиться, вместо макияжа патчи под глазами, а изящную одежду сменила летняя домашняя пижама, состоявшая из объемных шорт и укороченного топа. Поняв, насколько он не вовремя, Хэтфорд сдержал смешок, но улыбку стереть со своего лица не смог, видя, насколько молодой и домашней сейчас выглядит эта женщина, которая не так давно отчитывала его на его же балконе, как мальчишку. — Вы, — Николь распахнула дверь и, недовольно скрестив руки на груди, вперила в него взгляд. Наверное, это имело бы силу, если бы не внешний вид, в настоящий момент заставлявший Стюарта только улыбаться. — Что вы здесь делаете? — Принес горячий шоколад, — он приподнял руку с картонной подставкой и двумя стаканами. — Взятки не беру. Повторюсь. Что вы здесь делаете, мистер Хэтфорд? — Я пришел извиниться и признать, что я был не прав, тогда как вы, наоборот, сказали все точно и верно, — вздохнул он. — Я не отдавал себе отчета. Больше это не повторится. — И ради этого вы приехали в центр Лондона? — поза Николь стала слегка расслабленнее, а во взгляде проскользнуло любопытство. — Мистер Хэтфорд, от моего дома до вашего ехать полтора часа, если с пробками повезет, — она взяла один из стаканов с горячим шоколадом и сделала глоток, но даже не подумала пропустить в свою квартиру. — Разве это важно — как долго я сюда добирался? — Полагаю, меня это и правда волновать не должно, — согласилась молодая женщина. — Могу я помочь вам еще чем-то? — Нет. Я лишь хотел попросить вас и дальше давать мне знать, если я переступаю границы дозволенного. — Тогда уведомляю вас о том, что приезжать ко мне домой — это как минимум жутко. — Николь, я глава мафии, под защитой которой вы находитесь, — Стюарт мягко рассмеялся, делая глоток горячего шоколада из своего стакана. — Для меня — это самое не жуткое, что я мог бы сделать. — Тоже верно, — протянула она, покачивая свой напиток. — Что заставило вас поменять свое мнение? — Честно? Мэри. Я пытался поговорить с ней, а она отказалась. — Отказалась? — удивленно вскинула брови Уайт. — Сказала, что я могу списать это на женскую солидарность. С моей точки зрения, это преданность за преданность. Но, что я понял — мой взгляд был не верен. Я смотрел на вас, как на жертву, тогда как вы, мисс Уайт — победительница. Вы вышли из этого боя с потерями, но вы не сдались. Это достойно не жалости, а только уважения и восхищения. — Кто-нибудь говорил вам, что вы будто застряли в девятнадцатом веке со своей манерой вести беседу? — Я вообще-то стараюсь быть вежливым. — О, у вас прекрасно выходит, — заверила его Николь. — Просто это выглядит слишком комично, учитывая то, что вы стоите на моем пороге с горячим шоколадом, когда я в своей пижаме и с гнездом на голове, — не сдержавшись, Стюарт снова прыснул, поджав губы. — Отлично, значит вы и правда человек. Я рада, что вы пересмотрели свои взгляды, мистер Хэтфорд. Спасибо за горячий шоколад, он отлично подойдет к моему сету суши, но могу я вернуться к просмотру слезливой мелодрамы в свой единственный выходной? — несколько секунд мужчина смотрел на совершенно серьезное и ровное лицо Уайт, а потом, не сдержавшись, разразился хохотом, цепляясь за косяк двери, чтобы не потерять равновесие. — Простите, я правда не должен, — он прикрыл рот ладонью. — Наверное, мне стоило написать о своем приезде или пригласить вас на кофе. — Да, вероятно, стоило, — усмехнувшись, кивнула Николь, — но можете оправдать себя тем, что я, вероятнее всего, запретила бы вам приезжать и проигнорировала бы приглашение, так как за это мне не платят. В спектр моих услуг входит лишь терапия с Мэри. — Моя компания так ужасна? — Нет. Думаю, ваша компания может быть весьма и весьма приятной. Но тогда я стану профнепригодна как психолог для Мэри. Мы с ней — врач и пациент. Никогда не друзья, сколько бы я о ней не знала. Если я начну проводить хоть немного времени с вами, мистер Хэтфорд, то я так же перестану быть просто врачом. Именно поэтому я говорю вам: «спасибо за горячий шоколад, ваши извинения приняты, до свидания». — Хорошего просмотра мелодрамы, мисс Уайт, — с улыбкой Стюарт кивнул ей и, передав и свой горячий шоколад тоже, двинулся прочь, чувствуя себя куда легче, чем раньше. Он определенно точно сделал что-то правильное.       Двери лифта закрылись за спиной мужчины, а Николь все стояла в дверях своей квартиры с двумя стаканчиками горячего шоколада. Чего она определенно точно не ожидала в это воскресенье — что к ней на порог явится глава британской мафии и хозяин доброй половины Европы. Это было странно и слегка неловко. Но Стюарт не пытался вести себя как царь и бог. Он буквально пришел со сладкой взяткой и извинениями, но, что куда важнее, в его взгляде больше и правда не было жалости. Только поэтому горячий шоколад не был выплеснут ему в лицо. Он был искреннен в каждом своем слове и по-настоящему старался осторожно обходить границы Николь. Все, о которых знал. Уважительный, с мягкой улыбкой и лучистыми светлыми глазами, он потратил минимум полтора часа на дорогу и добрых десять минут простоял на ее пороге.       Хмыкнув собственным мыслям, женщина закрыла дверь, проверила каждый из трех новых замков, а потом устроилась на диване и включила фильм. Мелодрама состоявшая из сплошных клише — все, о чем она хотела думать и что должно было заполнить ее сознание. Никаких мужчин в зауженных брюках и дорогих рубашках с хорошо поставленной речью и способностями к самоанализу на пороге ее квартиры.

***

      Первый день в школе. Натаниэль пошел в школу. В хорошую — на самом деле одну из лучших — частную школу в Великобритании, идя за руку с сестрой и старшим братом. Мэри смотрела на то, как ее мальчик в этой аккуратной форме, в брючках, рубашке, жилете и ботиночках, с широкой улыбкой на лице и с рюкзачком на плечах шел в первый класс, и попросту не могла сдержать слез. Такой счастливый, что они наконец-то могут ходить в одну школу с Алексом, что он теперь «взрослый»… Словно не было никакого Натана Веснински, словно не было того ада, словно на него никогда не поднимали руку, а на его крохотном теле под этой одеждой не было шрамов от ножей. Мэри вцепилась в рукав Стюарта, и тот тут же обнял сестру, притягивая к себе, но это не помогло. Молодую женщину трясло от осознания того, что она смогла. Смогла сделать это, переступить через себя и свою гордость, попросить помощи у брата и… как же она была благодарна небесам, а, главное, самой себе, что решилась на это. Потому что сейчас они были счастливы и свободны, а Натаниэль шел в школу. Улыбался и чуть ли не подпрыгивал в предвкушении, чувствуя себя в полной безопасности, ведь, даже если Алекс был уже в пятом классе, Кейтлин была рядом с ним. Всегда и везде с той грозы. И это все благодаря одному маленькому решению. Лучшему решению из тех, что Мэри когда-либо принимала. — Они будут в порядке, — заверил ее Стюарт, явно неверно истолковав слезы сестры на своем плече. — Я знаю, — шумно втянув воздух, она широко и искренне улыбнулась. — Я так рада за него. Спасибо тебе, Стю. За все. — Ты сама сделала это. Я просто поддержал. — И это очень и очень много, — Мэри обняла его за поясницу, в успокоение устроив голову на крепком плече старшего брата.       Они стояли даже когда спины их детей скрылись в глубине школы. Просто стояли и наслаждались этой минутой покоя, прежде чем двинуться обратно к машине, чтобы поехать в офис. Их ждали дела. В том числе и налоговые декларации Натана, с которыми Мэри возилась уже который месяц, стараясь найти хоть какую-то ниточку, за которую можно было зацепиться.       Расставшись с братом у дверей своего кабинета в офисе, женщина двинулась к своему рабочему месту, что было спиной к панорамным окнам с видом на город, когда ее взгляд зацепился за каллы, которые пришли ей месяцы назад от Мартино. Цветы были все так же красивы. Она отдала их мастеру, чтобы тот превратил букет в инсталляцию из смолы, и это подобие экибаны стало лучшем украшением для ее кабинета. Наверное, самой живой частью. Мебель была из темного дерева и стекла, пол выложен светлым деревом, а стены большими плитами из серого камня. Ничто не выдавало того, кто именно здесь работал. Ничто, кроме белых каллов, что казались островком застывшей, но все же жизни.       Проведя пальцами по заколкам в своих волосах, которые подходили буквально ко всему, Мэри не смогла сдержать маленькую улыбку. Что ж, если Ломбарди хотел заставить ее думать о нем, то он не прогадал. Почти. Будь она двадцатилетней наивной дурочкой, то уже давно была бы у него в ногах или в кровати, только вот Мэри такой не была. Ей двадцать восемь, она мать замечательного ребенка и правая рука своего брата, занимающаяся большей частью легального бизнеса, параллельно создавая паутину под ногами Натана и клана Морияма, которая в какой-то момент порвется и обречет их на поражение. Все, что сделала Хэтфорд — отправила ему в ответный подарок — набор чая. Это было смешно. Для нее так точно. — Можно? — Уильям заглянул в дверь. — Ты и так уже вошел, — усмехнулась женщина, откладывая бумаги. — Удиви меня, — с вызовом сказала Мэри, откидываясь в кресле. — Вам не понравятся новости, — качнул головой Велингтон. — Мы пытались вытащить младшего брата Филиппа, но… — Что с ребенком, Уилл, — тут же подобравшись строго спросила она. — Мальчик решил пойти по стопам брата. Его поймали с поличным над телом того, кого он хотел ограбить. Уже в сизо. — Проклятье! — Мэри резко встала на ноги, поворачиваясь лицом к окнам и глядя на город, который окутывали тучи. — Филипп знает? — Еще нет. — Какой срок дали? — Пятнадцать лет. Мальчишке уже семнадцать, а убийство при попытке ограбления… — Уильям качнул головой, что Хэтфорд заметила в отражении в стекле. — В теле было пять пуль. Думаю, он испугался, но это не имеет значения. Не для судьи. — Ладно… — Мэри задумчиво постучала ногтем по подбородку. — Вот как мы поступим. Скажи Филиппу, что его брат в тюрьме. Скажи, что мальчик не сам принял такое решение, а, вероятно, его подбили старые знакомые самого Фила. — А что будем делать с младшим? Убрать его? — Что ты только что сказал? — Хэтфорд круто повернулась на каблуках.       На секунду Уильям почувствовал холодок, пробежавший по его спине от ледяного взгляда серо-голубых глаз, который пронзил мужчину, как клинок. — Ему исполнилось семнадцать, — почти шепотом сказал Велингтон. — Когда Филипп будет в Штатах… — Когда Филипп будет в Штатах, — перебила его Хэтфорд, — этот мальчик может стать очень хорошим оружием в наших руках. Нельзя терять такой сильный рычаг давления. Вот как мы поступим… Пусть пока живет. Нужно сделать все, чтобы они с Филиппом не контактировали. Жаль, конечно, что так выходит, но мне не нужно, чтобы старший сейчас отвлекался на младшего, которой по собственной глупости влез в такую историю. Пока что, — Мэри шумно втянула носом воздух, а потом отдернула взгляд. — Скажи мне правду, Уильям. Какое будущее будет у этого ребенка? — Когда его переведут из колонии для несовершеннолетних в настоящую тюрьму меньше чем через год, он еще минимум лет четырнадцать проведет среди взрослых заключенных, — пожал плечами Велингтон. — В тюрьме ему придется выживать. Это ужасное место. Пацан с улицы, который прибился к какой-то там мелкой банде, оказался в тюрьме. Он уже знает, что делать. Он снова вступит в группировку. Он не пойдет в колледж, он не будет социализироваться, он ничего не умеет и не знает, кроме такой жизни. Он — погрешность. Жуткий, трагичный, но необходимый сопутствующий ущерб. — Хорошо. Тогда пока что мальчик будет жить. Так или иначе он может нам пригодиться, — Мэри снова опустилась в кресло, но повернулась к городу, глядя на кишащий под ногами муравейник. — Я решу, что с ним делать, когда придет время Филиппа ехать в Балтимор. Как проходят его тренировки и обучение? — Весьма неплохо, — явно удовлетворенный таким решением, сказал Уильям, а уголки его губ приподнялись. — Он и правда оказался не глупым. Физические тренировки, конечно, даются проще, но мы работаем над этим. Скоро передам другим, потому что нужно будет начинать личные тренировки с Алексом. — Установки в голове? — Работаем над этим. Мальчик узнал все о Мяснике, даже приукрашивать не пришлось, а мы в его глазах благородные белые воротнички. — Главное, чтобы Филипп не понял, что у нас на руках не перчатки из красной змеиной кожи, а кровь, — хмыкнула Мэри. — Ладно. Могло быть куда хуже. Пока что все почти отлично. Что с Джейком? — Он игрок. Азартен до безумия. — А кроме этого? — Его нужно держать на хорошем поводке. Будь в нем жестокости, как в Веснински, переплюнул бы Натана. Мы пока не нашли ничего, что бы могло удержать его преданность, а главное, интерес больше чем на пару месяцев, но работаем над этим. Пока что ему просто интересно делать то, что мы ему поручаем. — Хорошо… Продолжайте присматривать за Джеем и найдите наконец иглу, на которую его можно посадить, — Мэри повернулась в кресле, встречаясь глазами с Велингтоном. — Хоть новый наркотик изобретите, если придется, а Филипп… Скажи Филиппу, что в ближайшее время я дам ему первое настоящее задание. Не говори, что я приду к нему лично. — К чему он должен быть готов? — Еще не знаю, — Хэтфорд лукаво улыбнулась уголками губ, скосив глаза на белые каллы. — Зависит от того, что придумает мистер Ломбарди.