Валко

      Кровь на лезвии ножа в девичьих пальчиках была ещё тёплой. Нездорового цвета язык жадно слизал её. Натолкнулся на заточенную сторону, и отравленная хворями кровь девочки смешалась с кровью мужчины, раненого мгновениями ранее.       Он лежал на дороге лицом вниз без признаков жизни, и девица, потеряв к нему интерес, кинулась в дом графа, позвякивая застёжками на миниатюрной упряжи, что несла в руках.       Свою кровь она пробовала много раз: и харкала ею, метаясь в оспяной горячке, и слизывала со своей рассечённой, вспоротой кожи. Но ни одна кровь не была такой пьянящей, как эта. Девица даже остановилась на полпути и распробовала, покатав языком во рту. Она опьянела от крови седоголового проходимца больше, чем от вина.

***

      Сегодня в опочивальне внезапно такой будоражаще красный свет... Что за свечи приобрёл граф?..       Знакомый свист вспорол ей слух; тело сжалось, готовое к боли. И девица дёрнулась — не от боли, от изумления, — когда хлыст лишь слегка погладил задницу.       Граф никогда не был так нежен, что это с ним?       Девица возмущённо взвыла, и новый шлепок раздразнил её, не причинив страданий. Граф будто ласково водил хлыстом по её коже, издеваясь ещё сильнее. Что это ещё за милость?!       Она внезапно разозлилась. Задёргалась в своей сбруе, требуя наказаний. Лёгкие шлепки продолжали её дразнить, слегка щекоча кожу.       — Что за невоспитанное животное, — сплюнул граф. — Придётся тебя хорошенько отделать.       Отголоски, похожие на боль, донеслись до сознания, укрытого алой пеленой, лишь когда граф начал беспорядочно хлестать её по бёдрам, пяткам, ягодицам, по спине и бокам — без передышки, удар за ударом, разбрызгивая хлыстом кровь. Обычно девица отключалась вот здесь, но на этот раз она слышала каждое движение тугого кнута, каждый сиплый вдох графа, уже уставшего её пороть. И не было ничего чудовищнее желания, которое нельзя удовлетворить, и ничего прекраснее — чувства превосходства над страданиями плоти.

***

      Через некоторое время боль навалилась на неё стократ. Вся в кровоподтёках, девица хныкала в углу каморки для слуг, обняв себя окровавленными руками. Было больно даже дышать; прикосновение лёгкой исподней рубахи причиняло муки, подобные пыткам грешников, и девица корчилась голой, стоя на коленях и упершись лбом в пол.       Последние слова графа, прежде чем он закончил с ней, были: «Так мне нравится больше, постарайся в другой раз точно так же». И это была не просьба. Если не постарается — от неё останется кровавый кусок мяса, хуже, чем даже сейчас.       «Что-то отключило мне боль, — с трудом думала она. — Что я такого приняла? Даже не бухала. Всё, что я сожрала за день, — кровь того старика. Быть не может...»       Следующим же утром девица пошла его искать. Замотавшись подобно отшельнице из монастыря, она скиталась по улицам, заглядывая в окна таверн, лавчонок и даже жилых домов, но нигде не находила приметного седоголового гиганта. Когда она забредала в своих поисках слишком далеко, её прогоняли, хлестали по голове тряпками, лили на голову помои.       А к ночи граф снова воспользовался ею так, что следующие несколько дней девица провалялась в бреду.       Едва её выходили — настолько, чтобы избитые пятки могли ступать, — она вновь отправилась на поиски седого «юного старца» с волшебной кровью.       Девица представляла, как вскроет ему вены и выдоит его до состояния высушенной мумии. Его кровь будет принадлежать ей. Она будет принимать её каждый раз перед встречей с графом в его спальне. Сможет доставлять ему удовольствие лучше, чем когда-либо, а потом будет отпаивать себя всё той же кровью, чтобы никогда больше не чувствовать боли. Если она сможет сохранить эту кровь — во что-то добавить, что не так быстро портится, — то...       Она наконец нашла — но не самого седоголового, а лишь его спутников. Лекарь в смешной чалме, мальчишка, мужик с перемотанной головой и курчавый парень в спешке покидали один из постоялых дворов и сейчас как раз освобождали комнату. Какого дьявола она не наведалась сюда раньше?! В наказание заново вспоров себе ногтями затянувшуюся рану на руке, девица робко переступила порог комнаты.       Едва она успела заговорить, курчавый парень рявкнул:       — Ты ещё кто? Вон! Мы торопимся! — И толкнул её.       Девица взвыла и рухнула на колени. Вскрывшиеся раны пропитали кровью тряпьё.       — Вы в порядке, леди? — Ласковые руки лекаря легли на её избитые лопатки так нежно, что девица не почувствовала боли.       — Леди!.. — Она ахнула от удивления и сипло рассмеялась. — Я ж никто, простая прислужница.       — Все женщины достойны хоть раз в жизни услышать о себе «леди», — возразил лекарь и помог ей подняться. — Позвольте, я вас осмотрю.       Курчавый грубо схватил его за запястье.       — Мы спешим! Оставь это!       — Не могу, — спокойно сказал лекарь. — Врачебная этика. Поезжайте, я догоню.       Лекарь завёл девицу в опустевшую комнату. Когда мужчина раздел её, низменное, вульгарное желание вопреки всякой боли скрутило ей низ живота. Девица еле сдержалась, чтобы не схватить его руку и сунуть себе в промежность.       Лекарь распаковал сундучок, уже убранный в неприметный походный мешок, и извлёк из него скляночку с полупрозрачной жидкостью. Сцедил немного в чистую ткань и невесомыми движениями промакнул девице раны. Она почувствовала, как наступает облегчение. А комната окрасилась в приятные розовые тона.       Врачеватель работал молча, лишь что-то хмыкал себе под нос. Равнодушно протёр ей ягодицы. Она втайне желала, чтобы лекарь как бы ненароком задел её там, и даже подалась вперёд, чтобы его рука промахнулась.       Однако тот невозмутимо отвёл руку и завершил процедуру, отправив тряпку в отдельный мешочек.       — Можно? — Девица потянулась туда.       — Хм? — Лекарь недоумённо вскинул брови.       — Я... эм... нацежу оттуда лекарства, на будущее. Я ведь... не смогу такое нигде добыть. А меня частенько поколачивают.       Слёзы выступили на глазах, хотя ей не было грустно и уже перестало быть больно. Ей хотелось. До слёз, как иной девочке хочется куклу.       — Я ведь и сейчас не смогу расплатиться за вашу доброту... — пробормотала она, и в её затуманенной похотью голове созрела мысль. — Но... если вы хотите... можете взять меня сейчас как пожелаете.       Лекарь проигнорировал предложение.       — Кто это вас... поколачивает? Тоже мне словечко! На вас живого места нет, ваш мучитель — подлый...       — ...Граф. Но это всё за дело! Не переживайте, я сама та ещё тупоголовая дрянь. — Девица жалобно захихикала. — Прошу вас, дяденька знахарь, дайте сцедить лекарство, хоть подольше, может быть, продержусь. Если надо, я... — Она не выдержала и всё-таки провела ладонью по почти голой промежности — там едва начали расти волосы.       — Ничего не надо. — Лекарь старался не смотреть на неё. Он помедлил, глубоко вздохнул и протянул девице скляночку. — Надолго хватит, если экономно использовать. Нужно всего во-о-от столько. — Он сделал крошечный зазор между большим и указательным пальцами.       — Ой! Да мне на всю мою жизнь достаточно будет, всё равно долго не протяну! — хихикала девица. И спросила жадно: — А если я всё же разом больше использую?       — Не стоит, — резко сказал лекарь.       — А что?       — Просто безоговорочно выполняйте предписание, леди. — Лекарь явно хотел быстрее закончить разговор и догнать приятелей.       — Ой, а ещё... — Девица схватила лекаря за широкий рукав халата. — Если мой граф заинтересуется, что вы за знахарь-кудесник, как мне ему вас назвать?       — Этому графу бы... — начал лекарь сквозь зубы, но помотал головой, ругнулся себе под нос: — Тьфу ты, врачебная этика! — И сказал: — Назови меня Зельбахаром.       — Зи... баль... хером... — повторила девица, не угадав ни одного слога. — Храни вас Триединый, волшебный лекарь!

***

      Сначала осторожно, а с каждым разом всё щедрее, она капала на язык полупрозрачную сероватую жидкость странного гнилостно-мясного вкуса, к которому тоже быстро привыкла и даже нашла привлекательно терпким. Мир перед глазами становился приятно розовым, а боль превращалась в ничто. Граф играл с хлыстом, избивая её тело в кровь, и она лишь деланно дёргалась, чувствуя не боль, но дьявольскую похоть. Когда её высвобождали из упряжи, она жадно кидалась на графа, отдаваясь ему всем, что он желал взять. Она скользила в собственной крови и телесных выделениях, не чувствуя ни боли, ни усталости, и граф лил ей в уши сиплую похвалу — самые грязные слова, кружащие ей голову.       Той же жидкостью она лечила раны после и, кажется, становилась самой счастливой.       — А я-то думал, в чём секрет зверской похоти в этом тельце! Хороший мужик этот Зильбахер, знал б о нём раньше, сделал бы своим личным лекарем, — хохотнул граф, шлёпнув девку по ягодице. Она лежала на нём в своей конской упряжи и приходила в себя с цветущими багровыми полосами по всему телу. — Только не жри столько, чтобы вообще не ощущать боли. Мне нравится, как ты корчишься.       Ухмылка сошла с лица девицы. Она бросила нервный взгляд на раскрытый сундучок, в котором на алом бархате покоилась скляночка.       Граф схватил девицу за волосы на затылке. Она поперхнулась, глаза вылезли из орбит.       — Хочешь сожрать побольше, чтоб вообще ничего не чувствовать? Щ-щас. Береги это сокровище.

***

      А затем сундучок пропал.       Вместе с самым гадким, омерзительным, лживым, поганым человеком на всём белом свете. Человеком, ворвавшимся в её жизнь и выполнившим все её капризы в ту роковую ночь. Человеком, что брал её, как она захочет, но самое главное — давал ей, что захочет она. Такой же безумный в своей похоти, такой же извращённый, как её самые грязные фантазии. Граф подложил её под этого человека, а тот обманул их обоих.       Зато у неё тоже есть, что у него отнять. Девица умела вытаскивать из людей секреты, пусть и в обмен на свои. Она уже нашептала графу, а у того ведь самые лучшие наёмники. Ублюдку несдобровать.       Но сундучок... Заветный сундучок уже не вернуть. Тот человек, мерзкий ворюга, наверняка продал его, сбагрил первому встречному, кто хорошо заплатит. А она, верная «лошадка» графа, осталась со своей болью один-на-один.       Боль вернулась уже не сторицей, а куда больше. Вывернула суставы, разодрала плоть, выдернула соски, выколола глаза. Ослепила, сломала и оставила умирать. Боль, невыносимая боль, от которой уже не сбежать в красно-розовый мир. Боль, существующая лишь в её голове.

***

      Граф сипло кричал, пятясь и поскальзываясь на полу, залитом кровью. Кровь хлестала из её глазниц, из разверзнутой груди, в которой ещё трепыхалось сердце. А девица медленно шла к графу с ножом в переломанных пальцах и умоляла любить её до потери сознания.       — Заткнись! — визжал граф и затыкал уши. — Молчи!       — Да, господин граф, — жалко захихикала она. — Мерзкая дрянь должна молчать.       Она сунула окровавленную руку в рот, оттянула язык и полоснула ножом. Выбросив ставший бесполезным кусок мяса, припала к ногам графа, вожделенно схватила его между ног, и рот без языка впился ему в плоть.       Ослеплённый болью, граф засопротивлялся ещё яростнее. Он обернул хлыст вокруг тонкой шеи и затянул. Хрустнули позвонки, и девица, хрипя и булькая, сползла на пол в лужу крови — его и своей собственной.       Для неё боль прекратилась. Навсегда.