Валко

1

      Кони под воинами и лошади, впряжённые в телеги с фуражом, всё глубже утопали во влажной земле, тяжело погружались в почву и с чавканьем из неё вырывались. Дышалось влагой: она висела в воздухе мелкими каплями, которые ещё не превратились в дождь. Неизвестно, что лучше: одежда, лица, еда — всё было одинаково влажным, холодным и скользким постоянно, без надежды просохнуть.       — Ничего, — подбадривал Молдрес с налипшей на лицо крашеной рыжей прядью, — наша цель — юг. Вот уж где тепло так, что лица скукожатся как высохший виноград! Как бишь его?..       — Изюм, — подсказал графу его генерал и чихнул в сгиб локтя: погода его доконала ещё с прошлой битвы.       — Так что держимся, бойцы! — Молдрес до скрипа сжал кулак в перчатке и погрозил серому небу. — Осталось ещё немного побыть мочёными яблоками, прежде чем обсохнем на южных пляжах!       — Он издевается, — процедил Родди Нэльсу на ухо.       — Пытается воодушевить, — не слишком убедительно возразил тот.       Один граф Нилгренн наслаждался погодой: подставлял лицо бесцветному небу, даже снял плащ и ослабил ворот рубашки. Когда генерал армии Молдреса в очередной раз чихнул, Нилгренн легко, с елейной заботой одарил его своим плащом.       Генерал плохо сдержал дрожь омерзения и испуга при виде мрачной оперённой ткани, блестящей и скользкой, будто сотканной из чёрной паутины. Нилгренн не мог не заметить, но лишь улыбнулся ртом-разрезом на лице.       — Друзья моего друга — мои друзья, — прошелестел Нилгренн.       — Благодарю вас, граф. — Генерал склонил голову и деревянным движением накинул на плечи ткань.       — Даже меня ты так не одаривал, дружище, — с деланой ревностью бахнул Молдрес.       Съёжившись от одного тона своего графа — кому знать, шутит ли он, — генерал резко вскинулся, вспомнив свою роль:       — Эй ты, мелкий, как там тебя!       Единственный «мелкий» в отряде, Родди, втиснул голову в плечи.       — И ты, святоша.       Нэльс подбадривающе потрепал Родди по плечу и мягко вздохнул:       — Знали бы вы, генерал, как мне далеко до святоши...       Тот оборвал его:       — Дуйте на разведку.       Родди и Нэльс обречённо тронули коней и уже поравнялись с авангардом графов, как вдруг Молдрес за шкирку выхватил Родди из седла.       — Мелковаты и хрупковаты, — громыхнул он, вернул Родди в седло и шлёпнул по крупу его коня. — По ним хрен поймёшь, пройдут ли тяжеловесы. Эй, Бертад, компанию составь!       Родди бросило в пот, когда серый конь и его серый всадник явились призраками откуда-то из хвоста отряда. И когда они втроём оставили отряд позади, Родди не поднимал головы, слушая храп седогривого коня-исполина.       — Смотри по сторонам, Родди, — мягко сказал Нэльс, — мы же всё-таки на разведке.       Угнаться за конём Бертада было трудно: тот широко шагал, а когда перешёл на рысь, так и вовсе оставил двоих позади, и всадник даже не обернулся.       Нэльс заметил, как руки Родди дрожат на вожжах и скрипят его зубы. Когда мальчишка вскинул голову, Нэльс не узнал его.       — Х-ха! — Родди импульсивно дёрнул вожжи и ударил коня в бока, галопом срываясь за Бертадом.       Услышав топот копыт, Бертад резко обернулся. На преследователя он глядел исподлобья, но прямо — как волк на добычу.       «Я не испугаюсь, — думал Родди, догоняя серого коня. — Довольно трястись от страха. Не такой ты и страшный, я же видел тебя с флогеланшей. Не такой ты и...»       Он даже привстал, подгоняя коня. В лицо бил ветер, влага слепила глаза, но Родди видел круп серой лошади и грубо штопаный плащ Бертада с гербом Молдресов. Он пролетел мимо и едва успел удивиться, когда из-под него чуть не выдернули коня.       Родди припал к конской шее, которую резко вывернуло влево. Конь жалобно взоржал и затоптался на месте. Вскинув голову, Родди увидел огромный кулак Бертада с намотанными на него удилами своей лошади.       — Это ещё чт... — вырвалось у Родди, переполненного обидой, но Бертад оборвал его резким кивком вперёд.       Родди пришлось вглядеться, чтобы понять, что не так с землёй, ничем не отличающейся от той, по которой они ехали целый день. Он ничего не увидел, но признаваться Бертаду не стал.       Тот выпустил чужие удила, тяжко спрыгнул с коня и осторожно пошёл вперёд, на ходу снимая с пояса ножны с мечом. Остановившись, Бертад ткнул концом ножен в землю прямо перед собой. Ножны глухо уткнулись в грязь.       Родди следил за ним, уже оправившись от изумления, и вновь ощущал разгорающийся огонь какой-то ревнивой, злой зависти. Он такой ловкий и самоуверенный...       Бертад воткнул ножны буквально на расстоянии ладони от того места, куда метил в первый раз. Они с хлюпом погрузились под землю наполовину.       Родди вытянулся и присвистнул. Болото! Если бы Бертад не дёрнул его коня, Родди влетел бы в трясину на полном ходу. Он поёжился, представляя, как густая омерзительная жижа забивает ему нос, рот, а затем заполняет лёгкие...       — Рановато для болот, — заметил Родди, борясь со страхом перед несбывшимся.       Он не рассчитывал на ответ, и Бертад действительно долго молчал, но потом повернулся и глянул на Родди вполне человеческими глазами.       — Болоту чхать. Оно просто есть. Нравится те иль не шибко.       Речь Бертада напомнила Родди внезапно нечто родное, будто бы он болтал с парнем из своей же деревни. Однако животная стать, колючий ледяной взгляд и серебристая сталь волос делали Бертада бесконечно далёким чужаком.       Тем временем Бертад продолжал тыкать ножнами землю, медленно пробираясь вперёд по узкому перешейку. Теперь, по осторожной поступи Бертада, Родди будто бы мог различить невидимые границы, где именно заканчивается земля и начинается топь.       Бертад пробрался далеко вперёд, и лишь там уверенно прощупал почву вдоль края болота. Таким образом, оно кончалось на расстоянии, равном примерно десяти лошадиным корпусам.       — Нужно предупредить отряд! — бодро объявил Родди, усаживаясь в седле.       Бертад вернулся по своим следам, обвязался поясом и взлетел на своего седогривого. Теперь Родди чувствовал не зависть к нему, а восторг.       Когда Нэльс нагнал их, Родди с жаром пересказал увиденное.       — Эм, Бертад? — заговорил Родди, когда они втроём клином двигались навстречу отряду. Ярко-красное знамя и знамя чёрное лениво свисали на горизонте под тяжестью застывшей в воздухе влаги. — Как ты понял, что там болото? Я ж в него чуть со всей дури не вмазался.       — Почуял, — повёл плечом Бертад.       — Как? Неужто носом? — Родди выразительно влез пальцем в ноздрю.       Бертад вздохнул, и можно было расценить это, как «всё, надоел».       — А, понял! — не унимался Родди, который совсем расслабился. — Ты таким уродился. Ты ведь... ну...       Бертад уставился на него стальными глазами, будто говоря: «Ну? Скажи это». Вместо этого произнёс:       — ...Очень долго учился.       — Где? У кого? А меня выучишь?       На выпады Родди Бертад лишь фыркал себе под нос. Но в какой-то момент могло показаться, что его каменное лицо озарила улыбка.

2

      — Чего-о-о?! Обползать болота?! Я, по-вашему, кто, улитка?! Тогда что ж меня никак не сожрут на завтрак?!       Молдрес в бешенстве закинул рыжую прядь назад, к затылку, и багровыми от ярости глазами уставился на разведчиков, словно те были виноваты в трясине на их пути.       Зельбахар возник откуда ни возьмись и сунул графу под нос пахучий мешочек. Молдрес вдохнул, от глаз отлила кровь, он смачно высморкался, зато пришёл в себя.       — Нам ли, идущим на болотного графа, болот бояться? — рявкнул он уже поспокойнее.       — Но там во-о-от такой перешеек! — Родди для выразительности выставил большой и указательный пальцы с едва заметным промежутком меж ними.       Молдрес широким жестом махнул на ближайшую телегу с фуражом.       — Такой?       Родди пожал плечами, но Бертад уверенно кивнул.       — Это самая большая телега, прорвёмся, — прорычал Молдрес. — Пойдём аккуратно, так что соберите руки-ноги в кучку, чтоб в трясину не вывалились!       Нилгренн не встревал, лишь щурил выпуклые глаза, улыбаясь.       — Будешь проводником, — обратился к Бертаду генерал, перед тем снова чихнув. Обернулся к Родди с Нэльсом, гаркнул: — Назад, в строй!       Родди вновь почувствовал укол обиды и зависти. Бросил взгляд на Бертада, но тот не ответил тем же, лишь равнодушно выехал в авангард.       — Не думаю, что у нас получится, — подал голос пехотинец с замотанной головой, сопровождавший телегу. Он вывел Родди из размышлений, когда они с Нэльсом вклинились обратно в отряд. — Не доверяй серому зверю. Он ведёт нас на погибель.       — Неправда, он знает, что делает! — с вызовом фыркнул Родди. — Я был с ним на болоте, я видел!       — Да-а? — Перемотанный поднял затуманенные глаза. Повязка держалась на голове так низко, что закрывала брови, и он глядел из-под ткани, пропитавшейся кровью, пóтом и грязью. — Что он там с тобой сделал, пока вы были втроём на болотах, шкет? Святоша, ты там, случаем, свечку не держал?..       Родди неумелым, но бойким движением рванул руку к кинжалу, но Нэльс перехватил его за локоть. Перемотанный рассыпал по влажному воздуху жуткий каркающий смех.       — Ты не видел его в прошлой битве, малец. Когда ради его эффектного выхода меня и моих товарищей пустили под стрелы и кипящую смолу. Он делал всё что хотел, и каждое его действие стоило таким, как я, конечности или жизни. Ты ещё узнаешь, какой он на самом деле, и дай Триединый, чтоб это было скоро.       Родди не мог ручаться, что беседа не кончилась бы дракой, если бы над отрядом не разнёсся приказ генерала:       — Построиться: одна телега, две лошади, четверо пеших! Ни шагу в сторону, идти строго по следам!       Родди высунулся из отряда, за что получил от Нэльса и всунулся обратно. Но он успел увидеть, как Бертад первым идёт по тому самому перешейку и ведёт за собой своего огромного коня.       Нэльс с Родди спешились и пошли: они двое, перемотанный и кто-то из солдат Нилгренна. За ними ступали кони, пофыркивая в затылки. Впереди тащилась телега, под колёсами которой слегка расползалась земля. Родди заворожённо смотрел на то, как она балансирует, и неожиданно для самого себя обнаружил, что мысленно молится. Перевёл взгляд на Нэльса — понял, что тот молится вслух.       «Почти перешли, — подумал Родди, помимо молитвы считая количество конских корпусов, которые они миновали. — Ещё пара лошадей, и...»       Нечленораздельный вопль смёл из мыслей Родди всех пройденных «лошадей», а затем этот голос позвал на помощь сквозь отчаянное конское ржание.       Родди подпрыгнул, цепляясь за плечи соратников, чтоб высунуться над отрядом. Он увидел, как слева, будто бы из земли, торчат буйно курчавая голова человека и захлёбывающаяся болотной топью морда лошади.       Кто-то из солдат бросился на помощь, но рёв Молдреса пресёк попытки:       — А-а-атставить! Не то все там окажетесь!       Ещё кто-то чуть не рухнул в попытках схватить утопающего за руки, стремительно уходящие под воду.       — Встать на месте! — заорал генерал. Под ними с Нилгренном, Молдресом, Зельбахаром и Бертадом уже была твердыня. — Ни с места, вы все!       — Бросай лошадь! — крикнул кто-то из солдат утопающему. — Спасайся сам!       — Проклятье, какой конь пропадёт... — прорычал Молдрес. — А ну без паники! Всем начинать двигаться вперёд, ме-е-едленно... Бертад?! Трахнутый ты безумец!       Родди увидел, как Бертад вновь скидывает ремень из-под ножен, выставляет их поперёк груди и, сделав широкий шаг вперёд и в сторону, постепенно уходит под землю.       На поверхности уже не было видно коня, и лишь курчавая шевелюра дёргалась поплавком: сперва отчаянно, затем спокойнее... реже...       — Мелкий! — вдруг рявкнул Бертад, и Родди понял, что это ему. — Веди!       Бертад глядел ему прямо в глаза — с доверием и уверенностью. Родди растерянно раскрыл рот и замер на кусочке твердыни как вкопанный, но его встряхнул Нэльс:       — Ты же был на болоте и знаешь его! Выводи отряд!       — А-а... Да! — воскликнул Родди.       Нэльс нагнулся, и мальчишка влез ему на спину, перебрался в телегу, переполз по головам в авангард. Выхватил у знаменосца Молдресовское знамя, скрутил ткань и выставил поперёк.       — Идти строго по ширине древка! Ни шагу в сторону! — Голос его окреп. — Вперёд!!       Напоследок, прежде чем полностью уйти в вверенное ему дело, Родди увидел, как Бертад плывёт по поверхности болота, выставив вперёд ножны. Не совершая ни одного лишнего движения, не торопясь, будто в запасе у него вечность, он двигался к утопающему — но в действительности приближался очень быстро.       Добравшись до едва торчащей курчавой макушки, Бертад в очередной раз сорвал многострадальный плащ и швырнул «огненную птицу» так, чтобы почти вся тяжёлая ткань осталась на тверди. Держась за плащ и ножны одной рукой, второй Бертад сгрёб кудрявые волосы и потащил за собой, на сушу.       Как только над топью показались залепленные жижей глаза, Бертад перехватил утопающего под грудью и потянул, чтобы перевернуть на спину. Наконец из-под толщи жидкой земли вырвались плечи, затем грудь, обхваченная рукой Бертада, следом — талия.       Плащ заскользил по земле, и Бертад, бросив ножны, вцепился ногтями в землю. Рука задрожала, опасно набухли вены. Рывок — и Бертад с курчавым вырвались из трясины.       Бертад спихнул его с себя, наскоро пощупал его под ухом, и без промедлений соскользнул обратно в топь, полностью исчезая в ней.

3

      Перепуганная лошадь с комьями грязи в гриве лежала под деревом и тяжело дышала, то и дело выхаркивая болотную жижу.       Курчавый, который свою долю уже выхаркал, сидел у костра и лохматил волосы, чтобы быстрее просохли. Едва придя в себя, он успел увидеть, как его спаситель вытаскивает лошадь, с которой он чуть не погряз в трясине.       Подошли Нэльс и Родди, и первый протянул ему бурдючок.       — На, скорей согреешься.       Курчавый отхлебнул едва не треть, слегка сморщился.       — Даже спрашивать не буду, что тут, «святоша». — Он огляделся. — Где он? Надо бы отблагодарить его.       Родди видел, что Бертад отдыхает на пригорке, скрывающем их лагерь от посторонних глаз. Костра он не разводил, чтобы не привлекать внимания к стоянке; одежду повесил на воткнутый в землю меч. Она напомнила Родди пугало с огорода его матушки.       — Он там. — Родди махнул рукой. — Мне за ним схо...       — Эгей, Бертад! — кликнул Нэльс. — Иди к костру! Околеешь!       Родди не ожидал, что Бертад так спокойно переберётся к ним под любопытными взглядами соратников. Не удостоив их тем же, тот разместил «пугало» с влажной рубахой поближе к огню, а сам окопался подальше, у дерева, неподалёку от спасённой лошади.       — Спасибо тебе, эй, — добродушно обратился к нему кучерявый.       Бертад в ответ лишь медленно моргнул.       — Отведай, согрейся! — Курчавый протянул в его сторону Нэльсов бурдючок с выпивкой. — Ты дольше меня в трясине барахтался с конём этим.       — Да! Иди к нам! — Родди сам плюхнулся у костра, чтоб подать Бертаду пример.       Пока попытки призвать его окончательно не надоели Бертаду, Нэльс перехватил у курчавого свой бурдючок и подошёл сам. Сел на расстоянии, но ближе, чем пытался сесть Бертад.       — Прости за беспокойство, — сказал он с почти кроткой улыбкой, — просто позволь отблагодарить тебя, иначе душа не на месте будет.       Родди смекнул, что к чему, подскочил и перебрался к Нэльсу на расстоянии двух вытянутых рук от Бертада. Он отметил, что обнажённый торс Бертада совсем не был похож на тело воина — кожа гладкая, без единого шрама.       Последним подошёл кучерявый, покряхтывая и сплёвывая не столько болотную жижу, сколько остаточное ощущение.       Соратники расселись вокруг Бертада тесным кружочком, будто собрались глядеть на диковинку. Тот подобрался, скрестив на груди руки в защитном жесте. Почувствовав напряжение, Нэльс перекатился в сторону, чтобы дать Бертаду пространства и не запирать в ловушке из взглядов трёх пар глаз. Теперь Нэльс сидел к Бертаду боком, ближе всех.       Бертад повёл плечом и наконец принял угощение из рук Нэльса.       — Не отравленное, мы ж пили, — заверил его Родди и получил смачный тычок под рёбра от кучерявого. — Ай! Чего?! Времена нынче суровые!       Нэльс не обиделся — продолжил благодушно улыбаться. Родди в очередной раз удивился, что тот делает с ними в военном отряде, а не в храме пред алтарём. Видать, везде нужен такой человек.       Бертад отхлебнул всего ничего: Родди видел, как его мощный кадык поднялся и опустился лишь один раз.       — О тебе мы наслышаны, а наших имён ты, верно, не знаешь, — начал «святоша». — Я Нэльс...       — Я Родди!       — А я... — Курчавый закашлялся и смачно сплюнул землистую слюну. — ...Томис, ага.       Бертад шевелил губами, произнося за каждым их имена — запоминал.       — Бертад — это ведь настоящее имя? — уточнил Нэльс. Он спросил с такой улыбкой, что Родди тут же понял: не верит.       Тем не менее, Бертад жёстко кивнул.       — Хорошо, — не стал спорить Нэльс. — Давно на службе у графа Молдреса?       Мотнул головой.       — Но, видимо, дольше нас.       Кивнул.       — Я из деревеньки недалече от Гренгросса, — ударился в воспоминания Нэльс. — Узнал, что в армию набирают, — решил избавить семью от обузы. Нас у матушки девять, и я — седьмой голодный рот. Просто на рассвете задал в последний раз скоту корм, и тихо ушёл, пока младшенькие не проснулись, чтоб плач не подняли. Умел бы писать — записку б оставил... А может, и к лучшему, что не умею.       — А я — пошёл славу воинскую добывать! — бойко воскликнул Родди. — Вернусь — женихом завидным стану.       Он поймал взгляд Нэльса и смутился: уж Нэльс-то знал правду. Истинная история Родди чуть ли не слово-в-слово совпадала с той, что рассказал он сам.       Почувствовав подозрения, Родди добавил для пущей убедительности:       — Как раз через пару годков шестнадцать стукнет, будет о чём говорить!       — О-о-о, да ты ж ещё совсем пацан! Детям больше не наливать! — засмеялся Томис, подмигнув Нэльсу. Родди, оскорблённый, пихнул его плечом.       Бертад, захмелевший с единого глотка, усмехнулся:       — Тогда и мне нельзя, я ж тут из вас самый шкет.       В ответ на вопросительные взгляды признался:       — Тринадцать мне.       — Чего-о-о?! — Родди даже оставил возню с Томисом. — Да ты мне в деды годишься! Какой тринадцать?!       Бертад развёл руками. Родди изумлённо поводил пальцем вокруг глаз и уголков рта, имея в виду морщины.       — А это... ну... — Бертад посмотрел на свою огромную ладонь. Её едва заметно потрясывало. — Такова жизнь.       — Да у тебя на теле ни единого шрама! Это, вообще, как?! Ты что, даже оспой не болел?       Бертад строго посмотрел на соратников сквозь пальцы. Родди заставил себя заткнуться.       — Сила, — произнёс Бертад, когда уже никто не ожидал ответа. — Заживляет раны, но старит лицо. Она... поглощает меня.       — А я бы согласился в обмен на то, чтоб быть непобедимым, — пробурчал Родди. — Ты не сильно-то меня младше, зато прёшь один против сотни!       — Никакой не сотни... — Бертад поморщился, словно ему причинили боль.       — Про тебя болтают, что ты в одиночку прогрыз графу Молдресу путь в логово графа Тирала через кучу солдат. А человек у него было явно не меньше сотни, а то и двух!       Бертад помрачнел. Можно было буквально видеть, как залегают тени у него под глазами.       — Тогда я убил человека, — глухо сказал он.       Все трое уставились на него.       — Да и не одного, наверное! — продолжал Родди в юношеском азарте. — Ты же чудовищно сильный!       — В той битве от моих рук погиб мальчик. Чуть младше тебя. — Бертад кивнул на Родди.       — Это война, — пожал плечами Томис, — все гибнут.       — Один-единственный мальчик, — огрызнулся Бертад. — Он собирался убить меня. И я... среагировал. Издалека убил, не было шанса смягчить удар.       Воцарилось молчание. Потрескивал тёплый костёр, поодаль переговаривались члены отряда, доносился смех. Только здесь, под тяжёлой кроной дерева, господствовал маленький мрачный мир Бертада, в который сунулись Нэльс, Томис и Родди, словно в логово зверя.       — Я убил человека, — повторил Бертад одними губами и вновь поглядел на руку с отвращением, как на мерзкую тварь: на огромную белую ладонь без единого шрама.       — Ты считаешь это чем-то из ряда вон? — наконец спросил Томис, тряхнув шевелюрой. — Ты, чёрт подери, в военном походе дольше нашего! Что, впрямь до той поры ещё никого не убил?       Родди вовсе сидел с открытым ртом и никак не мог закрыть. Слишком много откровений свалилось на него за этот короткий разговор с самым лютым воином Молдреса.       Тот вздохнул и, не сразу, но ответил:       — За свою жизнь я убил двоих.       Нэльс, Томис и Родди переглянулись.       — Один из них мальчик, во время штурма Тирала, — отметил Нэльс, — а кто второй?       — Женщина.       Родди как прорвало:       — Кем она была? Как это случилось? У тебя уже была женщина? Она подставила тебя? Или что? А может... — Он понизил голос, сцепил руки в замок, унимая дрожь: — ...Это мать?..       Бертад стремительно поднялся, переступил через Родди, сорвал с меча у костра рубаху и пошёл прочь, накидывая её на ходу.       — Бертад, постой! — Родди кинулся за ним. — Всякое бывает, мы ж ничего такого не...       — Не следуй, — рыкнул Бертад. — И вы все. Иначе увязнете вслед за мной.       — Ах ты чёрствый... — Родди тяжело задышал, едва не пуская ноздрями пар. — ...Убийца!       Бертад уже был далеко, но Родди был уверен, что тот всё слышал своим звериным слухом.       Нэльс с Томисом нагнали Родди, и Нэльс протянул ему бурдючок с остатками выпивки. Тот решительно отодвинул его.       — Мал я ещё. — Добавил, заметив вопрошающие взгляды: — Что? На самом деле мне только одиннадцать! И... почему вы не удивляетесь?!       — Да это ж очевидно было, что ты малец совсем, — усмехнулся Томис.       — Вы просто подыгрывали?!       — Порой стоит сделать вид, что ты веришь в то, кем человек себя хочет выставить, — мягко сказал Нэльс, и Родди умерил пыл. — Раз он что-то о себе скрывает, значит, тому есть причина.       Родди посмотрел туда, куда ушёл Бертад.       — Вот чего я скрывать не буду — так то, что хочу по нужде, — пробурчал Родди и покинул товарищей. В этот раз он не врал: его тело посылало однозначный сигнал.       Он укрылся в кустах и поздно почувствовал, что в нескольких шагах от него кто-то есть.       — Прошу прощения, что подслушал ваш разговор, — Родди узнал голос лекаря, бархатистый и завораживающий, — но если тебя волнует судьба того мальчика... Он жив.       Уверенный, что обращаются к нему, смущённый до пульсации крови в ушах тем, в каком виде его застали врасплох для такого важного разговора, Родди попытался найти, что сказать, но глухой голос раздался раньше:       — Откуда знаешь?       Родди покосился на голоса и увидел над кустами высокий тюрбан Зельбахара рядом с седой головой Бертада. Обоим было не до него, и мальчишка, сказать по правде, выдохнул с облегчением. «Не успей я найти кусты — пришлось бы штаны сушить», — раздражённо подумал он.       — Я сам его вылечил. Тебе моя помощь после битвы с Тиралом не понадобилась, и я успел вытащить с того света других.       — Ты же Молдресу служишь. Тираловцы — враги.       — Для лекаря нет разницы. И нет клятвы священней той, что дают врачеватели, вступая на этот путь.       Родди уже закончил свои дела, но так и стоял, не шевелясь. Теперь он подслушивал разговор о том, что Зельбахар подслушивал разговор. А ведь странно — он даже не заметил лекаря, пока они сидели там вчетвером...       — Надеюсь, это тебя успокоит, — сказал после молчания Зельбахар. И Родди показалось, что он сказал это не только Бертаду.

4

      — Госпожа Амили, вам придётся это снять. У вас будет тугой рукав.       Пожилая служанка держала в грубых обветренных пальцах белую, с прожилками вен, руку госпожи. Хрупкое запястье обвивал простенький плетёный браслетик, хотя нити в нём отливали серебром.       — Не могу. — Госпожа Амили мотнула ещё не убранными волосами цвета древесной коры. — Он меня защищает.       Служанка сдвинула брови не то в злости, не то в скорби, и осенила обеих трезубым знамением.       — Хорошо, что отец вас не слышит, — прошипела она.       — Уже слышал. — Амили повела обнажённым плечом: ворот лёгкого исподнего платья плавно ниспадал почти до локтя с одной стороны, целомудренно прикрывая другое плечо.       Хмыкнув, служанка потянула шнурок на и так расслабленном вороте ночного платья Амили, и оно стекло вниз, к её ногам.       — Моё сердце болит за вас, юная госпожа. — Надтреснутый голос служанки выдал её чувства. Она скрылась за тяжёлым слоёным платьем, якобы рассматривая его, расправив перед собой. В это нагромождение дорогих тканей предстояло упрятать хорошенькую фигурку Амили. — Воспитанная в такой приближенной к Господу семье, вы всё ещё верите в удачу, заговоры, приметы...       — Хорошо-хорошо, давай скажу как есть. Я ношу этот браслет как оберег от помолвки с теми, кто мне не по душе, потому что моё сердце отдано другому.       Служанка сердито взмахнула платьем. Пыльный воздух взметнул волосы Амили и бросил их ей в лицо.       — Довольно, госпожа Амили! Ваш отец не дурак, чтобы поверить в это!       — Вот видишь. — Амили принялась вытаскивать волосы изо рта. — А так — отец знает, что меня поглощает хворь, как только я снимаю браслет, тем более насильно. Я всё-таки ему ещё нужна живой и здоровой.       — Ох, Амили... — Служанка в сердцах уронила лицо в богатые ткани платья, которое так и держала в руках. Её плечи тряслись мелкой дрожью.       — М... матушка! — растерянно воскликнула Амили. Она мягко приобняла старушку и прижалась своим лбом к её, скрытому под чепцом. — Я не хотела тебя расстроить.       — Ваш отец... — Служанка подняла голову, и Амили ужаснулась: слёзы бежали из её глаз, полных первобытного ужаса.       Юная госпожа почувствовала, как у самой щиплет глаза.       — Прости меня! Я должна помнить, чего тебе стоит на него работать. — Амили утёрла слёзы рукой с браслетом. — Я, и правда, слишком беспечна.       Служанка промокнула лицо рукавом и в надежде взглянула на Амили.       — Вы ведь снимете браслет, госпожа? Снимете?..

5

      Их взгляды пересеклись в храме — как и было задумано. Консул Тавелора, граф святых земель Тавелорских прекрасно знал строение собора Истинно Святого Ордена, чтобы усадить дочь аккурат глаза-в-глаза с сыном графини Вердинер, так, чтобы их невзначай разделял пустеющий зал.       Молодой граф Вердинер буравил глазами Амили, консульскую дочь, которая упорно глядела ему поверх макушки, на едва проницаемое для света стрельчатое окно. Однако Амили не вглядывалась и в него: взгляд её был обращён глубоко внутрь себя, и видела она там серебро прядей, пробивающееся сквозь русую копну волос, как иней, садящийся на осеннюю листву...       Служба закончилась, и прихожане — высшие городские чиновники, подчинённые Тавелорского консула — молча, спешно разошлись, и у Амили не было сомнений, что они отыгрывают сценарий её отца.       Задержался лишь юный граф Вердинер: что-то всё пытался разглядеть у алтаря, под образом великого пророка. Тот, как и Амили, смотрел мимо него, презрев всё земное.       Очнувшись, граф Вердинер суетливо вскочил с колен и поспешил к матери, которую почтительно вёл за руку отец Амили. Дочь семенила следом.       Юноша взял её под руку, следуя примеру потенциального тестя. Будто не заметив его, Амили продолжила идти к выходу за отцом и графиней Вердинер, и парень буквально вис на ней, пытаясь подстроиться под её шаг.       — Без отца Теогарда храм будто опустел, — скрипуче посетовала графиня. — Неужто с наследным принцем Гофритом что-то случилось?       — Отец Теогард всенепременно бы нам сообщил, — успокоил её граф Тавелорский.       Графиня взглянула на него как на защитника и спасителя — и он очень подходил на эту роль. Высокий, статный, с гривой тёмно-каштановых волос, чёрными пронзительными глазами, в которых отражается мудрость, подобающая главе самой могущественной земли в Туксонии.       — А куда упрятали знаменитую серебряную пелену? — почти капризно спросил юный граф.       Амили вздрогнула. Вот, что он высматривал у алтаря! Её локоть напрягся в его руке, и он не мог не заметить.       — Говорят, её сшили из волос сотен серых дикарей, — продолжил юный Вердинер. — Всегда хотел посмотреть полотно из волос!       — Это миф Святого Ордена, — раздражённо сказала Амили. Хотя кому, как не ей, лучше всех было знать, что волосы, которыми расшита пелена, самые настоящие... Ей просто хотелось прервать этот разговор: тупой голос юного Вердинера вскрывал старые раны словно кинжал в неумелых руках. — Никто никаких волос никуда не вшивал, дурак.       Отец обернулся, и Амили обжёг его ястребиный взгляд.       — Не богохульствуй.       — Я что-то сказала супротив Триединого? По‐моему, только про Орден.       Консул Тавелорский процедил:       — Благодаря Истинно Святому Ордену ты, дочь моя, благочестивая графиня Вердинер, почтенный юный граф, я, да и вся Туксония ещё ходим под Триединым по этой земле, и наши кости не стали тленом после того, как эти звери обглодали с них плоть.       Его звучный голос прокатился по высоким сводам пустого храма.       — Да они ни за что б не стали есть человечину. — Амили заглянула прямо в туповатое лицо юного графа Вердинера и улыбнулась от уха до уха. — Люди, так-то, невкусные.       Графиня схватилась за сердце. Её сын ойкнул и отпихнул Амили, пятясь прочь.       Запястье Амили обожгла боль: отец крепко схватил её.       — Граф Вердинер, выведите мать на воздух, ей нездоровится.       Юнец только и ждал разрешения смыться: схватил престарелую мать за локоть и буквально выволок за дверь невзирая на её стоны.       Как только гигантские двери захлопнулись за Вердинерами, консул вывернул дочери руку.       Амили вскрикнула и захлебнулась воплем. Ещё движение — её сустав вылетит из «чашечки».       — Позорище, — процедил консул. — Спустя пять лет ты всё так же защищаешь этих серых ублюдков.       Амили тяжело дышала, выгнувшись так, чтобы смягчить боль. И уменьшить шансы отца вывернуть ей плечо. Но она смотрела без мольбы — а с отстранённой решимостью ждать, сколько потребуется, пока пытка не кончится.       — Знаю я этот стекленеющий взгляд, когда речь заходит о том, что их вырезали до единого тринадцать лет назад. Потому что один из них выжил и до сих пор живёт в твоём сердце.       Консул помял ладонью зажатое запястье дочери. Амили застонала: не от боли — от страха, что отец прощупает браслет.       — Святой отец Теогард ввёл тебя в Триединство в твоём младенчестве. Он позвал меня охранять священный Тавелор, одарил нашу семью возможностью жить в самой святой земле Туксонии вместо мрачного севера. А ты — обесцениваешь всё, что он сделал.       Консул наклонился к лицу Амили.       — Существование Триединого под вопросом, — прошипел он, — а Орден — реален. И я хочу, чтобы он покровительствовал нашей семье и впредь. И ты со своей блажью не вправе этому помешать.       Пустые глаза Амили были устремлены на позолоченного пророка посреди символического огня-трезубца. В горячечном бреду от боли ей чудилось, что он глядит на неё.       — Ты выйдешь замуж за уважаемого человека, которого я тебе выбрал, и больше не посмеешь спугнуть его. Поняла? Вердинеры погостят ещё недельку, и ты обязана с ним сойтись.       Амили улыбнулась — оскалилась сквозь боль.       — Что это значит? — рявкнул отец.       — Всё равно ж не выйдет... Как и у всех до него...       Консул отшвырнул дочь, и та врезалась спиной в алтарь. Амили не успела перевести дух: отец вцепился в платье на её груди и рванул в стороны.       Ткань с треском разорвалась. Показалась нательная подвеска с трезубцем, уходящая в ложбинку между грудей.       Глаза Амили оставались стеклянными, как пуговицы кукольных глаз.       — Великий пророк страдал, — прорычал консул, разрывая платье на дочери до самого пояса. Сдёрнул его с плеч, распахнул так, чтобы видеть её наготу. — Чем мы, смертные, лучше него?       Обнажённые участки тела Амили покрылись гусиной кожей. Предательски затвердели соски.       Консул взметнул длинную пóлу одеяния и снял с пояса хлыст. Такие носят с собой флогеланы.       Амили не сводила немигающий взгляд с отца, раскручивающего скрипучий хлыст. Лишь её грудь быстро вздымалась и опускалась, и нательный трезубец переливался в неверном свете из пыльных храмовых окон.       — Можешь повернуться, — снисходительно позволил он.       Амили не шелохнулась.       — Что ж, — что-то в нём всё-таки дрогнуло, — справедливо: флогеланы наносят удары беспорядочно по всему телу. Это всего лишь презренная плоть.       Он вскинул руку с хлыстом. Амили дёрнулась, но, тряхнув плечами и сбросив с них рваное платье, нарочито лишь больше раскрылась.       Хлыст полетел в неё.       Конец звонко щёлкнул у самого её носа, даже не взметнув налакированных волос. Амили сморгнула выступившие слёзы: не от ужаса, она просто долго не моргала.       — Ты знала, что я не ударю?       Никто, кроме дочери, не различил бы в этом голосе страх.       — Нет, папенька.       Теперь испуг стало скрыть ещё сложнее.       — Наверняка надеялась, что родной отец не посмеет на тебя покуситься?       — Нет, папенька, вовсе нет.       Взмах хлыста — снова щелчок вхолостую, уже у левого плеча. Амили не дёрнулась.       Консул так стиснул зубы, что на скулах опасно выступили вены. Он ринулся к дочери и сорвал с неё платье полностью, несколько раз подёргав узкие рукава.       Левый рукав, вывернувшись, с трудом стянулся с руки Амили. Мешался измятый браслет, плетёный из серебряных нитей.       Мгновение отец и дочь смотрели друг другу в глаза. Амили читала в глазах отца презрение, ненависть и почти суеверный ужас. Отец в её — пустоту.       Он шарахнулся назад, перехватил хлыст и отчаянно заработал им, щедро рассыпая удары.       Ухо. Правое плечо. Левое плечо. Наконец, грудь.       И всё мимо. Ни один удар не вспорол плоти Амили, лишь оглушил её и обдал пахнущим кожей ветром.       — Если думаешь, что я пожалел тебя, — заблуждаешься. Мне выдавать тебя замуж, и я не хочу вручить графу порченое тело фанатичной флогеланши.       Амили втискивалась в алтарь, словно срасталась с ним. Вцепилась намертво в место, над которым совсем недавно раскидывалось серебряное полотнище из волос тысячи когда-то живых людей.       — Тупая старая курица ослушалась и оставила твой браслет, — отчеканил отец, сворачивая хлыст обратно. — С ней тоже придётся поработать. Но сам до этого не опущусь. А вот у конюха рука тяжёлая...       — Нет! — Только сейчас Амили закричала. Так звонко, что дрогнули мутные стёкла. — Она ни причём. Она пыталась. Это всё я. Это моя блажь!       Амили не прикрывалась: стояла, по щиколотку утонув в лохмотьях, оставшихся от платья.       — Блажь? — Консул выгнул черную густую бровь, будто в светской беседе.       Амили тяжело дышала сквозь зубы.       — Хватит, ты напоминаешь зверя, — рявкнул он.       Амили с трудом расцепила оскал.       — Да, ты не ослышался, папенька. Блажь. Я отмолю этот грех домашней всенощной молитвой. Обещаю.       Она смиренно согнула шею, сложив руки на животе. Голая, униженная посреди главного собора Истинно Святого Ордена, объятая пламенем, невидимым для чужих глаз.

6

      Ночью Амили действительно не спала. Но она не молилась.       Прошедшие испытание тело и душа её метались в беспокойстве. Холодность, разыгранная перед отцом, далась Амили слишком большой ценой. Оставшись наедине в тёмной комнате, она бесшумно разрыдалась, уткнувшись лицом в шёлк подушек. Зубами она рвала ткань, дырявила ногтями простынь, заходясь в приступе истерики и почти звериного бешенства.       «Ты молишься, дочь моя?» — побеспокоил её отец где-то с полчаса назад. Амили знала, что он долго подслушивал под дверью.       «Молюсь, папенька», — давясь рыданиями, ответила она.       «Слышу, ты плачешь. Слёзы — это хорошо, верный признак раскаяния. Не стесняйся их перед Триединым».       Амили в голос завыла, но так, чтобы сквозь собственный вой расслышать, как шаги отца стихнут в глубине замка.       От грудного завывания у Амили напряглось всё тело, и напряжение это отдало в пупок и ниже, заставив девушку скорчиться эмбрионом. Баюкая саму себя, Амили почувствовала, что злоба постепенно утекает, уступая щекочащему напряжению в промежности.       Обнимая руками грудь, Амили таращилась на браслет, который чудом остался с ней.       — Мы ещё встретимся, — прошептала она, касаясь губами переплетённых нитей. — Я чувствую, как ты движешься на юг. Мотаешься туда-сюда, но я чувствую, что ты ближе, чем был.       Амили перевернулась на спину и уставилась на полоску света меж ставнями — на небе царствовала полная луна. Серебряная, как сталь его волос. Холодная, как камни его глаз.       — Каким ты стал? — прошептала Амили солёными от слёз губами. — Нам было по восемь лет, а теперь тринадцать... Я часто представляю тебя. Ошибаюсь ли я?..       Рука с браслетом скользнула по животу Амили вниз, где сводило судорогой клубок нервов. Пальцы тронули ложбинку меж ног, и мучительная судорога сменилась той, от которой приятно дурманит голову. Амили закатила глаза и глубоко задышала.       — Ты снишься мне... с копной серебряных волос... — Пальцы двигались в такт. — ...Трёх аршинов роста... И руки большие и тёплые... — Правая ладонь обхватила грудь. — Хочу почувствовать их... Хочу...       Браслет тёрся о лобок и иногда уходил ниже и глубже, когда рука Амили блуждала по потаённым местам её тела.

***

      Далеко к северу, за болотами земель Ла Фэня, сероволосый юноша со старческими морщинами, уже почти задремав под деревом вдали от костров военного лагеря, вздрогнул от тянущего ощущения в низу живота. Оно накрыло его с головой, как когда-то в его девять-двенадцать лет, когда воспоминания о прекрасном лице в обрамлении пышных тёмно-древесных волос внезапно стали вынуждать изучать своё тело вместо того, чтобы вспоминать беззаботные деньки детства.       Бертад раскрыл крошечный портретик, вплетённый в его браслет, и позволил этой внезапной волне утащить его с головой на самое дно.

7

      Короля Гофрита Десятого отыскали спустя полдня: конь, еле переставляя ноги, тащил его по земле — король упал, но зацепился за стремя. Нашли его по борозде, в которой то и дело виднелась серая отрыжка.       Все были уверены, что Гофрит Десятый испустит дух, но тот был ещё жив: дышал, харкал слугам в лица и повторял: «Цок-цок-цок!»       — Где Гофрит Одиннадцатый? — спросил советник, ласково беря деформированную голову короля в ладони. — Ваше благочестие, где ваш сын?       В ответ король пустил серую с кровью слюну.       — Плохо дело, — обратился советник к Теогарду, мертвенно бледный. — Мы потеряли принца.       Гофрита Десятого отвязали от стремени, плотно закутали в шёлк с золотом и усадили обратно на коня.       Советник вместе с Теогардом тщетно обыскивали ближайший лесок.       — Что мы делаем, — сказал советник: это был не вопрос. — Выпавший младенец не может оказаться настолько далеко от дороги. А пока мы ехали прямиком по следам короля, его не видели. Кто-то успел его выкрасть.       — Я видел ручей, — вдруг вспомнил Теогард. — Мы его миновали на полном ходу, но он был по пути. Возможно, ребёнок упал туда.       Советник запрокинул голову и нервно хохотнул кому-то ввысь. Триединому?..       — Значит, он утонул. Груднички не умеют плавать.       — Но им благоволит господь, — возразил Теогард. — Писание знает множество случаев спасённых младенцев из рек.       — Когда «заботливые» родители сами сплавляют их вниз по течению в полной «экипировке», — мрачно хохотнул советник.       Теогард не мог отрицать. Ему стало скорбно, что он помнит Писание хуже, чем светский чиновник.       — Ладно, по крайней мере, мы спасли короля, — подбодрил сам себя советник, возвращаясь к отряду спасения. Он шёл на блаженные вопли Гофрита Десятого. — Если добыть ещё серой дряни, мы сможем зачать нового принца.       Теогарда бросило в холодный пот.       — Гофрида мертва. С кем...

***

      — Говорю же вам — нет! — чуть не рыдала кормилица.       Они с советником и Теогардом перевернули все тайные кладовки вверх дном, но все склянки, некогда заполненные серой жижей для короля, были пусты. Того засохшего, что удалось соскрести с краёв, не хватит и на одну ложку — а это ничто, с манерой короля срыгивать почти всё.       — Это последний шанс, — процедил советник. Не ей, а, скорее, Триединому, если тот его слышал в тёмной глухой каморке, смердящей остатками серой дряни. — Нам нужно ещё чуть-чуть. Поставить даже не Гофрита Десятого на ноги, а лишь его детородный орган, и дело с концом. Туксонии нужен наследный принц.       Теогард лучше всех понимал, что вскоре снадобья взять больше будет неоткуда. Частично — по его же вине.       — Я знаю, где взять ещё, — вдруг сказал он.       — Святой оте-е-ец... — всё-таки зарыдала кормилица, простерев к нему руки, но Теогард на неё не смотрел. Смотрел он в себя.       — Есть один лекарь, что спас меня, и я не просто доверяю ему — обязан жизнью, — начал Теогард. — Он отнял меня у господа, в последний момент вытащил из врат Преисподней, и мне известно, что он может вернуть короля Гофрита к жизни.       Советник вцепился в Теогарда.       — Лекарь?! Вызывайте его сюда, великий магистр, немедленно! Счёт идёт на часы!       — Я не уверен, что он успеет. И в этом не будет его вины. Я возьму на себя сей грех, как уже брал однажды. Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы продлить жизнь королю, пока он вновь не обретёт наследника.       «Зельбахар... — подумал Теогард. — Уверен, свой шанс ты не упустил и я знаю, где тебя искать».