Fossa

«Моё пламя тускнело без кислорода,

Огонёк, еле выдерживающий порывы ветра.

Опасайся ночи, она приближается»

🩸🩸🩸

(In The End (Mellen Gi Remix) — Tommee Profitt, Fleurie & Mellen Gi)

Месяц спустя.

      — Джигун! Ты где, блять, опять пропадаешь?! — кричат в динамик телефона сразу двое. Досун и Дори ждут младшего уже 40 минут.       — Да еду я! Чё орать?! —возмущается Джи, прикрывая ладонью динамики мобилы, дабы тот, кто рядом, не услышал его друзей.       — Шевели булками, блять! Нам и Джин ждут нас, Бом, уже давно там!       — Всё, еду. Разорались, мать вашу, — альфа пыхтит от злости и кидает телефон на тумбочку.       — Тебе пора бежать, Джи, — посмотрев из-под ресниц, лепечет омега.       — Знаю, мой цветочек, просто никак не могу тебя здесь оставить.       Целует в лоб омегу и вглядывается в глаза напротив. Тот, как и всегда, смотрит в ответ, любуясь теперь уже любимым синим морем в глазах.       Альфу вновь прошибает воспоминанием. Он помнит эти глаза, наполненные слезами в тот дождливый день, помнит этот уродский шарф, которым был укутан омега, и зонт, что так и висит в шкафу его гостиной.       Омега по имени Хва Ен, уже бывший супруг Ким Юсона, отныне и навсегда омега одного сумасшедшего альфы по имени Джигун.       Альфа прекрасно помнит то, в каком состоянии нашёл его в бывшем доме омеги. Он помнит эти уже засохшие алые капли крови на белоснежном кафеле, помнит, что во рту остался этот ненавистный серый шарф, который омега прижимал к губам от боли, помнит, как запретил Кибому входить в дом с ребёнком, чтобы тот ничего не увидел. Джигун помнит, как тряслись его руки, когда он набирал скорую, пока пытался нащупать пульс Хва Ена.       В тот вечер, сидя в холле больницы, альфа поклялся себе, что больше никому не отдаст этого омегу, не покидавшего его мысли всю ночь после их встречи, о котором переживал, боясь за его жизнь, после того как о пропаже узнал его ублюдочный муж, о том, чей один взгляд после пробуждения от наркоза высек на сердце альфы своё собственное имя. Джигун тут же почувствовал, как внутренний зверь учуял своё, метался словно в клетке, когда был вдали от того, кого в своей душе присвоил, и решил, что будет добиваться, чего бы ему это ни стоило. Добился.       Омега, поначалу напоминающий дикого запуганного зверька, не подпускал, боялся, сторонился, а затем в одно прекрасное утро, когда Джигун с его малышом на руках вошёл в палату с цветами и вкусностями, внезапно почувствовал, что именно такой хотел бы видеть свою семью. Младший альфа тоже почувствовал в Джигуне свою защиту. За то время, что они были в том доме, он часто играл с ним, читал, пару раз оставался на ночь, когда провозглашённый мальчуганом «лучший друг» Кибом выезжал по делам. Альфа смог расположить к себе малыша, видя в нём глаза того, чей взгляд по сей день пускает табун мурашек по телу и заставляет чувствовать нежность к этому храброму мальчику.       Ким Юсон же не отсвечивал. Того залатали в местной больнице и не выпускали оттуда неделю. Раны были глубокие, врачам потребовались часы, чтобы привести в адекватное состояние ту область тела, где раньше у мужчины был член. Над его телом поработали настоящие мясники, и даже опытные врачи, увидев состояние мужчины, выбегали в ужасе из операционной. Очнулся альфа на третий день после операции. Не найдя никого в палате, он при помощи кнопки вызова позвал медбрата и попросил доктора. Первым вопросом было, приходили ли его навестить родные, друзья, коллеги или хотя бы знакомые. Но за то время, что он находился в больнице, никто так и не пришёл.       Альфа мычал от боли, что испытывало его тело. Всю ночь, не сомкнув глаз, он оплакивал свою утерянную честь и альфье достоинство.       Так и не сумев справиться с тяжестью своей судьбы, из больницы он сбежал на следующую неделю, хотя на восстановление требовался минимум месяц. Он хотел разобраться с тем, о чём ему угрожал Намджун — с новой реальностью Ким Юсона. Натянув на себя ветровку с капюшоном, джинсы на два размера больше и кроссовки, что стащил у парня, разделившего с ним палату, Юсон первым делом направился к себе домой. Дом его встретил холодом, темнотой и засохшими каплями крови на полу. Не было слышно ни мужа, ни голоса ребёнка. Похуй, с этим он как-нибудь потом разберётся. Достав запасной телефон, он набрал своему ближайшему другу, с которым делил каждую победу над швалью в этом городе. Тот, услышав голос альфы, начал крыть его матом.       — Ты вообще адекватный, мне звонить после той хуйни, которую ты сделал?!       — Ты о чём, бля?!       — Ты разнёс по всему интернету видео, на котором я трахаю сынка нашего полковника!       — Это не я сделал! Клянусь тебе! Тем более тот сам был не против.       — Он сказал своему отцу, что мы с тобой накачали его наркотой и трахнули в подвале нашего офиса! Я лишился семьи и работы! И всё из-за тебя, тварь. Не звони мне больше, не появляйся на мои глаза, жаль, Намджун не добил тебя, крысу. Из Центра Т тебя выпизднули после всей хуйни, что гремела на всю Республику. В отделе ты ещё числишься, но я желаю тебе, уроду, чтобы тебя и там отъебали, как последнюю течную сучку!       В телефоне послышались долгие гудки.       — Ссссссука! — зашипел Юсон и кинул стоящий под рукой стакан о плитку на кухне. — Ёбаный Намджун, что ещё ты успел сделать?       Альфа всё-таки решил набрать мужу и узнать, где тот шляется, но номер был недоступен. Он обзвонил все больницы и, узнав, в какой находился на лечении его омега, на правах супруга выяснил, что тот ещё несколько дней назад покинул больницу с альфой и сыном.       — Блять, блять, блять, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ! — заорал альфа, кусая губу и трясясь от злости.       Он решил переждать эту ночь дома и выведать, что происходит на работе. Там наверняка все трубили о том, в каком состоянии его нашли медики, и уже ищут виновных.       Наутро, несмотря на боль от швов, он принял душ, надел свой лучший костюм и, зачесав волосы назад, вышел на работу.       Только войдя в участок, он понял, что пахнет жареным. На стойке, где его всегда встречал с улыбкой омега (и сосал ему в перерывах), место было пустым, вместо него сидел старый сотрудник и недобро на него глядел. Пройдя дальше по участку, так и не дойдя до своего кабинета, его окликнул шеф полиции:       — Какие люди! — разводя руками и улыбаясь, встретил его старший альфа. — Идём ко мне в кабинет!       Юсон выдохнул. Ну хоть кто-то в этой помойной яме рад его видеть. Он последовал за шефом, прокручивая в голове все возможные оправдания и объяснения.       — Что ты тут делаешь, мерзавец?! — внезапно выдал шеф, как только за ними закрылась дверь кабинета. От прежней улыбки не осталось и следа. — Я думал, что ты спрячешься в помойной яме среди говна и мусора. Так ведь ты однажды сказал о районе, в котором я родился?! Я промолчу о том, что ты говорил о людях, там живущих, что ты сотворил со своими коллегами и о методах твоей работы, сучёныш!       Юсон в первые секунд пять не понимает, о чём идёт речь, а потом вспоминает вечер, когда они бухие праздновали незначительную победу над ещё парой членов местной группировки, которых накрыли. Речь зашла о работе, и он по буху…….       — Скажи спасибо, что мы в участке, и я не могу набить тебе морду, мразь, советую тебе как можно скорее подписать заявление об увольнении и валить отсюда, сверкая пятками. Твоя работа в структурах даже не обсуждается, ты просрал свою карьеру, собственно, как и свободу. Рапорт по целому списку обвинений на основании шквала заявлений от граждан уже направлен на расследование, я дам тебе время попрощаться с семьёй, но завтра мы за тобой приедем, я тебе обещаю, — выплёвывая каждое слово, наполненное лютой ненавистью, произносит мужчина.       Юсон так и не решается дойти до своего кабинета. О том, что нужно подписать заявление об увольнении, забывает. Он вылетает из участка пулей, сгораемый ненавистью к тому, кто так планомерно и основательно разрушил буквально каждый аспект его жизни. Семья — в трубу, друзья — в трубу, работа — туда же. Он, сука, теперь инвалид, который даже, блять, потрахаться нормально не может. Он возвращается в свой пустой дом и рушит всё, что попадается ему под руку.       — СУКА! СУКА! СУКА! — орёт мужчина, отбивая кулаки об стену, а потом с болезненной гримасой зажимая их в ладони.       Всё тело ноет и болит, швы на его паху ещё не до конца зажили. Он падает на пол, готовый разрыдаться от беспомощности, как его отвлекает разбитый в хлам экран телефона, загоревшийся от уведомления.       «Наслаждаешься новой жизнью?) Добро пожаловать в мир каждого, кому ты успел сделать хуйню)», — от неизвестного номера, но к гадалке не ходи, Юсон прекрасно понимает, от кого смс.       — Ёбаный ты Ким Намджун! — альфа ложится на пол, наблюдая за часто мигающей лампочкой. Голова пустая, но в то же время наполнена кучей мыслей.       Два часа спустя альфа поднимается с пола, натягивает куртку, кепку, неприметные потёртые джинсы, кроссовки и выходит из дома.       — Мы не будем пока увольнять его по статье, — начальник отдела полиции Республики смотрит на заявление об увольнении по собственному желанию, которое Юсон так и не подписал. — Попридержи расследование его дела. Он всё ещё числится в органах. Такого позора и такой подставы нам не надо. Начальники из Центра будут ебать меня на сухую, я же на все жалобы людей в Центр писал оправдательные рапорты. Юсона я припугнул, но пока ничего обнародовать не будем. Пусть просто съебётся отсюда, и всё!

🩸🩸🩸

(Forgive Me — Zubi & anatu)

      — Нами, ну ты гигант, конечно, сразу двух цыпочек увалить, это надо уметь, — подшучивает над другом Джин, положив ему руку на плечо.       Он искренне пытается скрыть ту кипящую злость, которая бурлит в нём оттого, что стал свидетелем потрахушек Нама. Он ни за что ему не признается в этом. Джин дико ревнует этого альфу ко всем. И ревность эта далеко не дружеская. Себе он в этом уже признался, хоть и отнекивался долгое время. Сознание просто не было готово принять тот факт, что к своему ближайшему другу он испытывает что-то большее, чем просто дружбу. Но Джин не из тех, кто долго это мусолит. Ну, а хули! Встаёт на Намджуна член по стойке смирно, с этим ничё не сделаешь. Любит он его. Ну, а чё? Не случается такого? Просто никогда он Джуну в этом не признается. Он всегда с ним рядом, каждый день, изо дня в день. Счастлив, когда Джун, запрокинув голову, задорно смеётся, душу щемит, когда взволнованно рассказывает о следующем достижении, сияя своими невозможными ямочками на щеках, восхищается, когда наблюдает за ростом влияния Намджуна благодаря его острому уму, логике, способностям к стратегическим ходам и просто неизмеримому мужеству. Джин словно питается от Намджуна, понимает, что нельзя быть настолько зависимым от одного лишь человека, но ничего с собой поделать не может. Слишком сильно, слишком глубоко, слишком крепко. А те моменты, когда Намджун рискует собой — самые страшные для Джина. Тогда он сходит с ума, готов выть от беспомощности в потолок, потому что Намджун в такие моменты его с собой не берёт — У Воронов должен оставаться в живых кто-то из лидеров.       В тот раз, когда Юсон пытал его, Джин мысленно попрощался с любовью всей своей жизни. Жалел только об одном — что не успел сполна насладиться обществом любимого. А когда его неожиданно выпустили, и он оказался в крепких объятиях того, из-за кого часто сердце пропускало удар, он не смог сдержаться. Нет, он не сказал о любви, не сказал о своей сердечной боли, но своё «там твоё имя» не смог сдержать. Потом он со смехом объяснял Наму, что это всё было про преданность, что Юсон не смог бы забрать его сердце, потому что оно принадлежит Воронам. Оно принадлежит Намджуну как лидеру Воронов. А Намджун даже и не спрашивал, ему и в голову не могло прийти, что в эти слова может быть заложен другой смысл. Намджун часто говорил, что презирает тех альф, кто спал с такими же альфами. О том, что между такими могут быть чувства — речи, по его словам, вообще не было. В их Республике таких, как говорил Нам, «голубчиков», не существовало, по крайней мере, так считалось. Нам рассказывал, как будучи в тюрьме, он слышал уничтожающее презрение в обращении заключённых и даже охранников к позволившим покрыть себя другому альфе. Джин понимал, что вообще, сука, без вариантов. Но кто мешал ему любить издалека?       Лишь один единственный раз, когда Нам напился вусмерть и не соображал, что друг притащил его домой, уложил в постель и раздел, Джин позволил себе совсем небольшую вольность. Не сдержался. Провёл подушечками пальцев по татуировке ворона, который широко распахнул крылья справа, на груди у альфы, и уложил голову на плечо Нама. Он дрожащими руками очертил рельеф крепких мышц, повёл вниз, к пупку, наслаждаясь миллионом электрических разрядов, незримо пробегающих меж пальцев, огладил талию. Задыхался, но боялся сделать глубокий вдох, опустил руку к резинке трусов, чуть приспустив их, и невозможно нежно, невозможно осторожно провёл по члену, который начал увеличиваться в размерах от нехитрых манипуляций альфы пальцами. Джин одёрнул руку, когда почувствовал, что член любимого налился кровью и дёрнулся, словно просился в руки того, кто дрожащими пальцами ласкает вздутые вены, обнимающие крепкий орган по всей длине. Джин тогда в панике поправил на альфе бельё и направился в душ. Никогда ещё Ким Сокджин так убивающе долго и ярко не кончал… Никогда ещё Ким Сокджин так убивающе горько, но при этом совершенно беззвучно не плакал… Это был первый и последний раз, когда он себе такое позволил — коснуться, а потом умирать от невозможности большего.

🩸🩸🩸

(The Dark — SYML)

      Они проезжают поздней ночью через знакомые разбитые улочки и дворы после дикой тусовки. На улице уже начинает светать, но фонари всё ещё горят для возвращающихся под утро домой жителей города. Опустившийся на землю туман пробирает до костей. Несмотря на то, что в машине тепло, какой-то жуткий озноб пробирается в душу Джина.       — Бля, надо с утра в одно место заскочить, проверить ребят и их работу, — жалуется Нам, взглянув на циферблат часов. Четыре утра.       — А я твоему папе обещал после обеда помочь распаковать новый диван. Ты ж у нас капец занятой, — смеётся Джин, наблюдая за реакцией друга.       — Вот не надо пиздеть, — закатывает глаза альфа, выбираясь из автомобиля. — Зайдёшь?       — Сушняк напал. Зайду.       Джин в этот дом как к себе в родные пенаты, даже спрашивать не надо.       — Тихо ты, блять, папа спит же, — прокрадываются два бугая в квартиру, пытаясь снять обувь в крошечном коридоре.       — Нами… — внезапно остановившись на пороге кухни, шепчет Джин.       — Чё? — оборачивается Нам.       — Чувствуешь запах? Странный какой-то… — принюхивается Джин.       — Не, у меня нос заложен, — отзывается Намджун, пытаясь дотянуться до выключателя на кухне, который загорожен какой-то коробкой.       — Как будто железом пах…. — не договаривает Джин и затыкается, как только загорается свет.       По всему периметру кухни капли крови. Засохшие, размазанные. Мужчины в ступоре смотрят на пол, столешницу, окрашенную красными полосками.       — Папа… — шепчет Нам. — ПАПА! — орёт, выбегая из кухни. Зверем воет, рычит. Добегает до гостиной и натыкается на самую страшную картину в своей жизни. Крик утихает и превращается в скулёж, пока сознание Намджуна пытается принять то, что видят глаза.       На полу лежит самый родной человек на свете.       Со шнуром от утюга на шее. Изуродованный, изувеченный. Множество синяков, ссадин и ран от побоев. Всё лицо в крови, одна рука лежит в неестественной позе.       — Нет… — шёпот, пропитанный адской болью. — Пожалуйста, пожалуйста, нет.       Намджун падает на колени перед изувеченным телом, нежно берёт в ладони голову и пытается стянуть шнур, измазанный в крови, с хрупкой шеи омеги, но руки дрожат, не слушаются.       — Джин, молю, помоги! Ему нужна помощь! — воет Намджун. — Его надо везти в больницу. Вызывай скорую!       Альфа, что всё это время стоял в ступоре, подбегает и помогает стянуть шнур. Он пытается измерить пульс и понимает, что всё, скорая помощь уже не нужна...       — Быстро, надо везти его в больницу, — суетится Намджун, пытаясь поднять тело папы с пола.       — Нам.       — Чего ты сидишь? Давай быстрее, ему нужна помощь.       — Нам…       — Что, блять?! Ты охуел, блять? Ты же видишь, нам надо в больницу! Хули ты развалился тут? Звони, сука, или я тебя сейчас нахуй уебу! Нет, сами отвезём! Давай, помоги мне! — пытаясь натянуть на папу свитер, что сполз с ключиц, возится альфа.       — Намджун! — уже орёт Джин, понимая, что друг не в себе. И поймав обезумевший взгляд последнего: — Намджун, он не дышит!       Видит, как осоловело на него смотрят, трясёт друга за плечи:       — Он не дышит, он, сука, не дышит! — срывается на вой, не выдерживает картины, в которой его любимый разламывается на части, осознавая происходящее. Будто вынырнув из толщи воды, вновь осматривает тело перед собой.       Намджун опускает голову на живот папы, и воздух комнаты разрывает громкий, по-звериному страшный рык. Тело будто прошибает тысячами игл, которые незримая рука вытаскивает из трясущегося организма и с новой силой вонзает вновь. Дышать невозможно! Воздух тоже пропитан серебряными стрелами тонких лезвий. Бьёт кулаком об пол, мечется в агонии, берёт в ладони лицо папы и целует, пачкаясь кровью.       Смотрит направо и видит, что рядом сидит тот, кто всем своим видом отражает его жгучую боль, отчаяние и злость. Видит, как друг, схватившись за волосы, сжимает их с оттяжкой, будто тоже не справляется. Смотрит в его глаза, но они будто остекленели, отражая лишь непроглядное горе, испытываемое самим Намджуном. Их ломает, крошит, ком у горла не сглатывается, не выплёвывается вместе с рокочущим воем. Руки трясутся. Джин сидит у ног омеги, испещрённых алыми синяками, и гладит его холодное, успевшее остыть тело. Этот омега смог стать для него вторым папой, он смог подарить ту любовь, какую не смогли дать родители за все годы его жизни. Этот омега был родным и самым любимым человеком для того, за кого он готов жизнь отдать. Они потеряли его этой ночью. Оба. И чувство потери придавило их под собой огромной, неподъёмной плитой.       На шум в квартиру залетел сосед-омега в пижамных штанах и халате. Он был возраста почившего, над телом которого сидели двое.       — Ой, мальчики, как же так, как же так, ой, кошмар, — схватившись за сердце, в ужасе причитал он, попутно набирая скорую и разнося новость по всем соседям.       В этот момент, шоркая на трясущихся ногах, в комнате появляется отец. Лицо опухшее, красное, руки трясутся. Вышел на поиски утренней бутылки. Видно, что вчера налакался до безобразия, как, впрочем, он делал всегда. Отец бледнеет, оглядывая комнату, тело своего супруга и молодых альф, которые всё ещё сидят перед папой на коленях.       — Чтто… что тут происходит? — поворачивается к трясущемуся от плача соседу, когда чувствует тяжёлый удар по скуле, от которого отлетает к двери, еле удерживаясь об косяк от падения.       — Что происходит?! — Намджуна всего трясёт от гнева. — Ты где был? Где ты, сука поганая, был?       — Я был дома… — отец растерянно смотрит на сына.       — Над твоим мужем издевались, били его, мучили и задушили! Пока ты, чмо вонючее, в соседней комнате плавал в алкогольных парах! Твоего мужа, блять, убили под твоим боком…       — Я ничего не слышал, Намджуни, сынок…       — Почему не слышал? В уши, сука, долбишься?       Отец побагровел от этой унижающей, уничтожающей тирады.       — А ты где был, щенок? — орёт со злостью в ответ. — Ты меня хочешь в чём-то обвинить? Ты сам где был? И кому нужно было так обойтись с твоим папой? Может, это твои дружки, а, кретин?! Может, ты кому-то дорогу перешёл в своих этих тёмных делишках?!       Джин не успевает схватить Намджуна за руку, когда тот с диким рычанием набрасывается на отца. Валит его на пол крепким ударом и усаживается сверху. Бьёт, бьёт, не останавливается, будто хочет выбить из себя гнев и боль, которые разрывают, разламывают, дышать не дают. Намджун с катушек слетел. Кулак впечатывается снова и снова в лицо отца с мерзким хлюпающим звуком, пока Джин, упав рядом с ним, не обхватывает его крепко, обездвиживая.       — Всё, Джуни, не делай, не надо, ты его убьёшь! — чувствует, как тело под его руками оседает, будто стержень теряет, будто без мышц остался, без хребта, и плачет. Беззвучно. Горько. Затравленно.       К девяти утра квартира была полна людьми. Родственники, друзья, соседи. Все, кто был так или иначе близок этой семье и Намджуну, и даже те, кто просто слышал про альфу на районе, пришли оказать уважение утрате и пособолезновать. Гроб несли шестеро. Кибом, Джигун, Досун, Дори, Джин и Намджун. В последний путь папу провожали самые близкие.       Когда у могилы остались только альфы, Намджун упал на колени, сжимая в кулаках горсть земли и пытаясь совладать с болью.       — Я обещаю, папа, обещаю. Я найду того, кто сделал это, и кара для него будет куда страшнее того, что произошло с тобой. Я обещаю тебе, родной, я исполню всё, о чём ты мечтал! Фосса встанет с колен, папа, как ты хотел. Я подниму всех из этой ямы, папа. Вороны больше не будут питаться мусором и падалью, я тебе это обещаю!       На районе и в городе ещё долгие годы будут рассказывать о том, что Ким Намджун в последний раз плакал только в этот день. Плакал беззвучно, тихо. И страшно было смотреть, как по его лицу, будто вылепленному из камня, не выражающему никакого чувства, текут слёзы. Наблюдать за тем, как плачет мужчина, сложно. А видеть то, как плачет Ким Намджун, было страшно.

🩸🩸🩸

      Два месяца прошло с тех страшных событий. Намджун просто сходил с ума от беспомощности. Каждый пацан на районе, каждый, кто так или иначе имел к нему отношение, искал. Искал того, кто в ту ночь пришёл к нему домой и сотворил такое. Менты тоже искали. Министр внутренних дел Фоссы уже перестал брать на Нама трубку. Потому что не было у него ответа на его вопросы. Никто ничего не видел. Сотни допросов, свидетельских показаний, изучение криминалистами отпечатков в квартире, хоть каких-нибудь следов. Полный ноль. Одно было ясно — здесь орудовал профессионал. Потому что ни одного отпечатка постороннего найдено не было. Намджун рвал и метал, он не сдерживался и совершенно не «фильтровал свой базар», как говорил Джин, когда общался с Министром.       — Этот старый боров ничем не хочет помогать, сука! Способен только жрать с моей руки! Охуеть не надо, Джин, я ему говорю одно, а он мне втирает о том, что наши доходы возросли стократно с тех пор, как мы начали качать сюда спирт и бензин. Пидорас, блять, намекает на то, что ему мало той мзды, что он получал! Времени у него, сука, нет, ответить на мой звонок! А на открытие алюминиевого завода припиздил первым, падла! Не дай бог упустит какую копейку! — возмущался Намджун.       Из своего дома он ушёл. Переехал в другую квартиру, которую предложил ему купить Джин. С района не уезжал, нашёл жильё там же. Отца с тех пор не видел и видеть не хотел. Запретил своим вообще произносить при нём имя отца.       — Пусть подохнет так же, как и живёт, помойной крысой, — зло выплюнул Намджун, когда Джин заговорил об отце. — Он сам выбрал свой путь. Подохнет в яме…       — У всех у нас такая судьба, Нами… В яме родились, в яме и подохнем….       — А хуй ты угадал… Раз уж я не могу с этой ямы выбраться, да и не хочу я, Джини. Как говорится: где родился, там и пригодился. Я превращу её в рай для Воронов… Вороны летать умеют, а я сделаю так, что крылья Воронов будут крепче, чем у любой птицы…

🩸🩸🩸

      — Я предоставлю вам информацию о том, кто находился в ту ночь в квартире Намджуна.       Начальник Центра Т и Министр внутренних дел Фоссы устроили встречу в неприметной забегаловке, где никто и никогда бы не подумал, что в такой обстановке можно встретить таких людей. Но Министр, отличающийся запоминающейся внешностью, тучным телом и вечным своим желанием быть в центре внимания местных новостей своими эпичными выступлениями, всё-таки переживал. Ну, мало ли, кто его может узнать! Он низко на глаза спустил тёмную кепку, за которой невозможно было разглядеть его лица.       — Если вы знали, почему не отдали эту информацию ему сразу? И кто же это? — Министр внутренних дел уставился на Начальника Центра Т.       — А время было не подходящее, — начальник смотрит на коллегу с хитрым прищуром. — Ким Юсон, знаешь такого? Наши ребята следят за Намом и следили за его квартирой. Этот «герой» попал на камеры. Я отдам тебе записи. На них есть дата и все доказательства, что именно он на видео. Ты отдашь это всё Наму под соусом, который сам придумаешь, чтобы ему было его легче проглотить.       — Ты же понимаешь, что он убьёт Юсона? Зверски убьёт.       — Понимаю.       Снова кидает на сидящего напротив хитрый взгляд. С какой-то даже усмешкой, снисхождением к возможностям Министра мыслить так, как полагается Министру.       — И я должен буду отмазать его от зоны?       — Нет, ты его посадишь. Нихуя себе — мента завалил какой-то молодой бандюган! И чё? Какая вера тогда нам, если за такое не сажать, — усмехнулся Начальник.       — Я не понимаю! — выпученными красными глазами смотрит Министр.       — Ему нужно сесть, что непонятного? Дело вот в чём. На зоне сейчас удивительным образом оказалось слишком много уважаемых и сильных личностей. Сечёшь? Сходка будет. Лидеров будут выбирать. Нам надо, чтобы Лидером Фоссы в тех кругах выбрали Намджуна. Нам здесь нужен именно он.       — А где гарантия, что именно его и выберут? Он слишком молод.       — Выберут, выберут, это железобетонно. Намджун, несмотря на свою молодость, пиздец продуманный. Он башляет на зону в общак нехилую сумму от своих доходов. Делится, блять. Умеет. Разделяй и властвуй, да? Можно читать как «Делись и властвуй»! — с усмешкой констатирует Начальник. — И вам это в тему: для ментов столицы и местных служивых вы герои, которые своих не бросают. Отомстили-таки за коллегу, и кому какое дело, что Юсон гнидой был. Грязь Юсона уже никто не вспомнит, всё замнётся. Да вопрос даже не в этом. Твои ребята поймут, что за их спинами стоят коллеги и их любимый неподкупный начальник, — похлопав по плечу альфу, продолжает: — А о мёртвых либо хорошо, либо никак. Намджун же поймёт, что ментов всё-таки бояться надо. Что не всё за бабки можно купить. Научится надевать на себя сам намордник в нужное время. Все в выигрыше…

🩸🩸🩸

(What Have You Done — Within Temptation & Keith Caputo)

      Намджун бесцельно рассекал по району после очередной бесполезной встречи относительно расследования убийства папы. Думать в тишине автомобиля, разглядывая невидящим взором проплывающую за окном картину, было гораздо спокойнее. Намджун знал, что через пару переулков на окраине района местный молодняк открыл автомойку. В городе таких была всего пара — одна эта, а вторая в центральном районе города. Мальчишки неплохо зарабатывали, но Нам запретил их трогать. Пусть работают, в конце концов, размениваться Воронам на такую мелочь уже не пристало. А пацаны неплохие, Кибом их знал. Они пришли к тому и просили «совета», как сказал один из них. Намджун усмехнулся — не разрешения, а совета. «Мы не можем заниматься этим без ведома Воронов, хотим немного заработать, как думаете?» — сказал тогда один из мальчишек.       «Надо же. Мелкие продуманные. На рожон не полезли. Знали же, что Намджун не будет против. Но уважение оказать решили!» — думает альфа, направившись именно туда. Машину бы помыть не помешало, заодно на ребят посмотрит. «Новое поколение!» — усмехается Нам.       Подъехав к запертым воротам автомойки, Намджун огляделся. Вышел из машины и глубоко втянул свежий воздух с поля, что раскинулось позади боксов для машин. Ребята выбрали хорошее для этого место: вроде и от жилых домов недалеко — в принципе, можно оставить машину здесь и пешком дошагать до района, и в то же время не мешает ничему. Вода, которую здесь широко используют, не затапливает построек. Но перед боксами автомойки было сухо — видимо, пацаны продумали слив, и вода уходила в поле.       «Странно, что они, закрывшись, упускают такой хороший день, сегодня же воскресенье... Хотя, может, учатся, может, дела какие у молодых», — думал Намджун, направившись к задней части постройки. Не успел он свернуть за угол, как до его слуха дошёл разговор на повышенных тонах, ему стало любопытно, и он украдкой выглянул из-за угла.       На заднем дворе в окружении десяти-пятнадцати человек стояли трое парней. Самый старший из них — высокого роста, с чёрными, словно смола, волосами, с широкими плечами, поджарый, подростковое тело ещё не сформировало определённой формы, но уже проглядывалось, что парень будет физически развитым. Он оглядывал окруживших их спокойным проницательным взглядом, по которому невозможно было определить его чувства и эмоции, потому что ни один мускул не дрогнул на его лице всё то время, пока старший тех десятерых что-то предъявлял, не скупясь на ругательства. Казалось, черноволосый считывает с лиц противников их намерения и продумывает различный исход этого разговора. Он цепким взглядом оценивал каждого, внимательно слушая и разглядывая оппонентов. Единственное, что выдавало его эмоции — это крепко сжатая ладонь на запястьях второго парня. Будто боялся его отпустить, будто удерживал изо всех сил, будто его рука — это чека в гранате, отпустит — взорвётся.       И действительно, лицо того, кого удерживали, выражало сумасшедшее нетерпение. Он выглядел младше своего приятеля, но формы его отличались более ярко выраженными рельефными изгибами. Руки мощнее, спина шире, шея крепче. И жуткая, неконтролируемая, звериная злость в глазах.       — Мы вчера вас предупредили, дали время до сегодня… Вы чё думаете, мы тут пиздоболы какие? Где бабки, бля? — орал один из их противников.       — Я тебя, бля, сука, урою, я тебе такие бабки дам, не унесёшь! — прорычал тот, кого удерживали за руку.       — Хосок! — черноволосый заглянул в глаза того, кто еле сдерживал рвущиеся наружу нетерпение и ярость, и продолжил спокойно, но с нажимом, в котором слышались стальные нотки: — Нет! Юнги скажет!       Тот, кого назвали Юнги, сильно отличался от этих двоих — наглый расслабленный вид, ухмылка на лице, словно наслаждается зрелищем, развернувшимся на его глазах, и сощуренные по-лисьи глаза.       — Ты не переживай, Хо, Чонгук же нам всё объяснил, а я всё сейчас быстренько перескажу гостям, — Юнги повернулся к тому, кто говорил за пришедших, и, совершенно не обращая внимания на его спутников, заявил: — Сохун, а Фил знает, что вы сюда припиздили, чтобы напрягать Воронов и разводить их на бабки? С каких пор, бля, западные позволяют себе катить на Воронов?       Намджун чуть было не прыснул от смеха при виде мальчишки, когда тот так искусно, так убедительно высказал претензию.              Тот, к кому был обращён этот вопрос, немного опешил от того, что парень знает его имя, но быстро взял себя в руки:       — Вороны? Да какие вы нахуй Вороны, разве что крошки сухариков с их стола!       — Ты думаешь? — парень мимикой, уверенностью в своих словах и издевательским тоном производил нужный эффект. — А давай спросим? Спросим наших. Или давай ты пойдёшь к Филу, пожалуешься ему, что молодые Вороны не хотят тебе платить часть с дохода, и посмотрим, что будет? Ты вообще имеешь возможность пожаловаться Филу, а, Сохун?       То, что парень знал имя их лидера, знал имя самого наехавшего и так легко говорил о своих старших, явно поколебало уверенность противника. Понятно, что пацаны подготовились к встрече. «Этот Юнги сказал — «Чонгук всё объяснил», значит, этот план продумал вот тот черноволосый», — думал Намджун, с интересом наблюдая за дальнейшим развитием событий.       — Пацаны, вы хоть жопу наизнанку тут выверните, — продолжил Юнги. — Отпиздите нас до полусмерти или даже до смерти, но хуй вы от нас получите копейку. А мы пару-тройку из вашей великолепной десяточки с собой заграбастаем. Хо, например, потащит четверых, бля буду. Чонгук… — парень сделал вид, что глубоко задумался, — точно, тоже четверых, без сомнений. Я, может, и не такой бугай, но одного-то я точно уложу. У вас останется один, вот благодаря ему вы, может, нас и затрамбуете. Но потом наши старшие вас просто выебут за это. Сечёшь, Сохун? Вас, может, ваш Фил и не знает, а наши знают здесь каждую хромую собаку и всё, что жрёт эта собака, и где она живёт, и не удивлюсь даже тому, что они знают, где она трахается. Наш Намджун ой как не любит, когда его трогают… И имей ввиду — тот, кто после этого останется живой, позавидует тем, кого мы припиздим здесь. Поэтому подумай дважды. А чтобы тебе легче думалось — Чонгук тебе сделает подарок. Вы можете раз в неделю загонять к нам свою машину, мы по-братски её помоем и рубля с вас не возьмём….       Намджун был в восторге от того, как мелкие всё разрулили. Он был уверен, что наехавшие свернут сейчас манатки и свалят, а по пути ещё небо поблагодарят, что избежали неминуемого пиздеца да ещё и наварились. Произошло именно так, как он сказал.       Через пару минут, когда толпа чужаков свернулась, приняв предложение, и соскочила, Намджун вышел из-за угла и широким шагом направился к изумлённо вылупившимся на него ребятам.              — Вороны, значит? — рявкнул он и, переждав несколько секунд, грозно оглядывая нахохлившихся пацанов, громко заржал, похлопывая Чонгука по плечу.       Пацаны выдохнули, робко улыбнулись гостю и вместе с Лидером направились внутрь здания. Познакомились и долго беседовали на разные темы. Намджун испытывал какое-то чувство гордости за них. Но вместе с тем смотрел на этих, по сути, мальчишек и с горечью понимал, что жизнь слишком рано заставила их повзрослеть. И несмотря на их возраст, в каждом из них чувствовалась сила и яркие, сильные черты характера. Он гордился так, словно эти пацаны — его преемники, будто он воспитал в них те качества, которые сегодня разглядел. Будто та правда, которую нёс в себе Намджун, словно вирус, распространилась по району и даже по Республике и рисовала свои шифры в изначальном генетическом коде сущности пацанов.       Они отличались характерами, конечно, Намджун видел в Чонгуке твёрдость ума, сдержанность, способность к стратегическому мышлению и планированию наравне с силой духа, в Хосоке — ураган физической силы, еле сдерживаемой, какую-то первобытную мощь, которая, если направить в нужное русло —снесёт, главное, уметь им руководить, а в Юнги — способности убеждения и правильного ведения переговоров. Конечно же, Намджун понимал, что никакого отношения к становлению их характеров он не имел, но то, что для этих ребят он был примером для подражания и уважаемым лидером, пиздец как подкупало.       «Они должны быть среди Воронов», — думал он. Но для начала им нужно расправить крылья, окрепнуть. Он долго с ребятами разговаривал и ушёл с автомойки, прихватив с собой обещания пацанов обязательно отучиться и подарив им в свою очередь заверение, что учёбу и их содержание во время учёбы оплатит он. Ребята, разинув рот, с восхищением глядели на своего кумира, уверяли, что не могут принять такой подарок, на что Намджун со всей серьёзностью ответил:       — Я не занимаюсь благотворительностью. Потом мне будут нужны ваши мозги и ваши способности. Я жалею, что не учился, сколько сил и времени мне бы это сберегло. Потом, после учёбы, вы вернётесь в Фоссу, и будем вместе поднимать её из ямы, пацаны. А теперь запомните мои слова. Вы сами сказали, что лидер знает, чем дышит на его районе каждая хромая собака. И дальше, когда будете жить, говорить, учиться, работать — помните, Вороны, что ваш лидер стоит рядом с вами.       Намджун выполнит своё обещание, и пацаны выполнят своё. Сейчас Чон Чонгуку — 16 лет, его родному брату, Чон Хосоку — 15, их другу, Мин Юнги — 14. Они поступят в университет в Столице, достойно отучатся и вернутся на Родину, чтобы плечом к плечу со своим Лидером незримо управлять Фоссой. Ни разу Намджун не пожалеет о том своём обещании, потому что эти парни, превратившись в сильных, умных, крепких мужчин, не раз докажут ему, что та встреча на мойке была для них всех счастливым стечением обстоятельств.       

🩸🩸🩸

      «Сегодня на улицах Фоссы нашли истерзанное тело Ким Юсона, зверски убитого неустановленным лицом или лицами. Ким Юсон всю свою жизнь проработал в органах внутренних дел, имел множество наград и благодарностей от государства, был честным, исполнительным работником, боролся с преступностью со всем рвением, присущим отважному и порядочному представителю органов внутренних дел….»       Намджун ухмыльнулся, взглянув на Джина после слов диктора, с трагическим видом вещающего о том, каким прекрасным человеком, порядочным и смелым работником, прекрасным семьянином был Ким Юсон. Особенно семьянином. Настолько великолепным, что его бывший супруг не захотел находиться в том же городе, где дышал его прежний муж. Джигун пришёл к ним пару недель назад и рассказал об этом:       — Я хочу уехать из Фоссы, пацаны, — уронив голову, заявил их друг и соратник. — Хочу нормально, спокойно жить. Простите меня, а? Я просто хочу семью и спокойной жизни для любимого и нашего…. сына.       Намджун и Джин не возражали, отпустили ворона на свободу. Более того, снабдили его неплохой суммой бабок на первое время. Сердце сжималось от предстоящего расставания, но Намджун потрепал друга за плечо и, заглядывая в синеву глаз того, кто искренне его любил, пожелал тому удачи в новой жизни. У Джигуна глаза наполнились влагой, но он стыдливо их прятал, обнимаясь на прощание со своими друзьями. Дори и Досун слёз не скрывали.       — Куда направишься, Джи? В столицу поедешь? — спросил Досун.       — Не, пацаны, хочу уехать из страны. А чё? Мир посмотрю и себя покажу. Пацана нашего пристрою там. Пусть живёт хорошей жизнью. Я позвоню вам, пацаны. Буду всегда звонить…              Слушая новости о смерти Юсона, Нам был абсолютно спокоен. Он уничтожил эту тварь без единого свидетеля, чисто и тихо. Заставил, конечно, того жутко страдать перед смертью, но был уверен, что свидетелей его преступления не было… Они сидели в офисе с Джином, обсуждая дела на заводе, где недавно прошло открытие, возможности экспорта алюминиевой проволоки, кабелей, когда пацаны сообщили, что пришёл Фил и хочет с ними поговорить. Намджун затянулся глубоко сигаретой, в немом вопросе уставившись на Джина, а тот повёл плечом. Мол, в душе не ебёт, какого сюда принесло Фила.       — Проводите его сюда, — Намджун сгрёб со стола документы по заводу и спрятал в сейф.              Фил был гораздо старше Намджуна и Джина, у него были супруг и сын-альфа, которых в Фоссе никогда не видели, но слышали об этом. Порой Намджуну это казалось простым слухом, но по правде говоря, он и не задавался этим вопросом. Ладно сложенный, высокий, с твёрдым взглядом карих глаз. Намджун знал о твёрдости духа Лидера западных, но чего-то в этом альфе не доставало. Не было того отчаяния, с которым Нам и Джин относились к делу. У молодых всегда читалось — или пан, или пропал. А у Фила слишком много «за» и «против». Слишком всё взвешенно и порой, казалось, трусливо из-за бесконечных «быть или не быть». Не хватало в нём отчаяния голодавшего. Он приехал из другой Республики и, надо отдать ему должное, добился колоссальных успехов для пришлого. Это было свидетельством тому, что перед ними стоял не какой-то дурачок, которому просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Нам прекрасно понимал, что перед ним не слабак и далеко не простак, он уважал по-своему Фила. Но Намджун так же знал, что рано или поздно их интересы столкнутся, был к этому готов и понимал, что в случае конфликта голов полетит много, надеялся на то, что произойдёт это как можно позже.       — Вороны, вы гостей всухую встречаете или угостите чем-нибудь? Я вот к вам не с пустыми руками пришёл, — достал из пакета пару бутылок виски и пару бутылок коньяка. — Раздавим за беседой?       «Хочет расслабить. Нужна непринуждённая обстановка. Что-то будет предлагать или даже просить», — тут же сделал вывод Нам и решил для себя, что ни в коем случае не позволит себе слабость, даже на чуть-чуть.       — Проходи Фил, гостем будешь, — вскинув голову вверх, улыбнулся Намджун и дал распоряжение пацанам накрыть быстро стол.       Джин переглядывался от Фила к Намджуну. Дураком не был, тоже всё понимал. Пригласил гостя к столу и начал непринуждённую беседу, пока Нам наблюдал за гостем со стороны, будто пытаясь разгадать его намерения. Стол накрыли быстро, и первый тост произнёс Нам:       — Чтобы у нас всё было, а нам за это ничего не было!       Парни не спрашивали Западного, зачем он пришёл, ждали, когда тот сам обозначит свои намерения, и после пары бутылок виски Фил начал:       — Короче, пацаны, тут такая тема нарисовалась. Мне предложили жилу. Вариант охуенный, но я один не потяну, мне нужно больше ресурсов. Я предлагаю объединиться Воронам и Западным.       Глубоко затянулся сигаретой, наблюдая за реакцией альф. Выпустил густой сизый поток дыма в потолок и, не получив ни заинтересованного взгляда, ни одного вопроса, продолжил:       —Наркота. Её будут…       — Нет! — сказал, как отрезал Намджун.       — Нам, да ты послушай, Джин, это охуенный доход. Наркота из Рамила , её везут через Кунбулу и Оро в нашу страну. Забирать придётся с порта Монтэ, а у вас с Монтэ уже налажен трафик…       — Какая часть моего «нет» тебе непонятна, Фил? — Намджун терял терпение. — Вороны не будут заниматься этой хуйнёй. Скажу больше — я не позволю этим заниматься в нашей Республике никому. Мне нахуй не нужно засилие нариков на моей Родине. А засилие будет! Этот пиздец как мне не подходит!       Фил замолчал, оглядывая Воронов. Заметил на лице Джина проблески сомнения — этого было пока достаточно, Джина он потом наедине попытается уломать.       — Хорошо, Нам. Вы просто взвесьте ещё раз всё. Вы же возили грузы. Вы знали, что внутри этих грузов? Не думаю, что вы перевозили букеты роз. Я так полагаю…       Фил не успел договорить, в офис ворвались люди в масках. Дверь чуть ли не выбили, и Джин заметил в коридоре, что всех пацанов, что были в этот момент в офисе, уложили на пол.       — Ким Намджун, — на него через балаклаву смотрели тёмные глаза мента, — у нас постановление о вашем аресте, вы обвиняетесь в убийстве с особой жестокостью представителя органов внутренних дел, Ким Юсона. Прошу вас вытянуть руки.       Намджун и Джин опешили, у Фила охреневание было не меньшим. Насколько он знал, вся Республика в погонах жрала с руки Нама. И что теперь случилось? Его мысли прервал рёв Джина, который с выпученными глазами наблюдал за тем, как руки Нама сковывают в наручники:       — Какого хуя здесь происходит? Вы чё, блять, охуели? Вы кого нарядили в наручники?       — Джин! — спокойный и в то же время продирающий до костей голос охладил пыл альфы, словно на него вылили ушат холодной воды. — Сокджин! — уже тише продолжил альфа, — тут всё остаётся на тебе, ты понял? Я в тебе уверен, ты справишься! Мы разберёмся!

🩸🩸🩸

      Но Вороны не разобрались! Джин рвал и метал. Намджуну предъявили обвинение в убийстве с особой жестокостью на основании свидетельских показаний семейной пары, которая приехала погостить к родственникам в Фоссу и снимала квартиру в том же доме, где жил Юсон. Они утверждали, что видели, как в подъезд заходил Намджун, и слышали звуки борьбы за стеной квартиры. Кроме того, были обнаружены какие-то отпечатки пальцев Намджуна в квартире убитого. Намджун сразу сообразил, что это подстава, потому что к Юсону он ходил не один, но о Джине не было произнесено ни слова. Никаких отпечатков пальцев в квартире быть не могло, потому что Намджун с этим был весьма осторожен, а после вычистил всю квартиру до миллиметра. Но сказать о Джине он, естественно, не мог, а против отчётов криминалистов, заверенных их подписью и печатью, не попрёшь, хоть башку расшиби.       Никакие встречи с ментами, следаками и их главным, никакие предложения и деньги не дали результатов, и Намджун понимал, что его упаковка на зону кому-то нужна. Но кому? Менты решили, что его слишком много в Республике? Его решили убрать со сцены? Министр внутренних дел, который разводил руками и объяснял, что убийством сотрудника заинтересовалась столица, что он ничего с этим сделать не может — может, это ему было надо? Решил, что Нам слишком нагло себя вёл, когда его папу убили, и не простил того, что Нам его хуями обкладывал? Миллион вопросов крутилось у Нама в голове, когда в суде оглашали приговор.       Намджуна осудили на десять лет строгого режима и вывели из зала суда под отчаянные взгляды Джина, Досуна, Дори и Кибома. Фил тоже находился в зале суда, что немного встревожило Нама. «Словно змея, ждущая удобного момента, чтобы бесшумно вползти в чужую нору, — подумал Нам, но тут же усмехнулся: — Не на тех напал. Вороны не дадут ему туда сунуться. Свою нору будут защищать до талого».       Намджун, несмотря на то, что был в наручниках, несмотря на то, что уводили его конвоиры, схватив под руки, покинул зал судебного заседания с высоко поднятой головой. В последнем слове, предоставленном подсудимому, он не каялся, не просил снизить наказание, не обещал, что такого больше не повторится. Он, не глядя на своих друзей, уверенно произнёс:       — Расправьте крылья ещё шире, Вороны…

🩸🩸🩸

      На зоне Намджуна встречали с почестями. Для Нама это была не первая ходка, он понимал, что к чему, но на строгом оказался впервые. Как только железная решётка закрылась за его спиной, сидящие в камере привстали приветствовать его, что уже было исключением из правил. Альфа гораздо старше Намджуна вышел вперёд, и Намджун уважительно, но сдержанно произнёс:       — Мир вашему дому.       Встречающий вгляделся в лицо Нама и скрипучим голосом выдал:       — Ты кто?       — Ворон, — уверенно сказал Нам, не отводя взгляда от настойчивых глаз.       — Ну, проходи, Ворон, — руки ему не подавали — знали, что здороваться за руку, впервые попав в камеру, никто не станет. — Мы уже получили маляву в хату, Ворон. Знаем о твоих подогревах. Молодой, а уважение уже заслужил.       Пять лет. Ким Намджун провёл в тюрьме пять лет, пока не вышел на свободу условно-досрочно. Ворон по всем существующим законам должен был просидеть дольше. Но Джин просто вывернул себя наизнанку — переговоры, немыслимые деньги, всё, что угодно, лишь бы снова Нам был рядом. По данной статье Намджуна могли выпустить по УДО только минимум через шесть с половиной лет. Казалось бы, где пять, там и шесть с половиной. Но каждый день, который заканчивался у Джина мыслью, что его любимый сейчас взаперти; каждое утро, когда он смотрел на небо с разодранной в клочья душой и мыслью, что и Намджун, может, сейчас на это небо смотрит; каждую ночь, когда, ворочаясь, не мог уснуть и думал, думал, думал: «Как он там? Что сейчас делает? О чём размышляет? Сложно ли ему? Невыносимо ли?» — каждый такой день был для Джина пыткой. Он был готов на всё. Один Ворон томился за решёткой, а второй, что, казалось бы, был свободен, страдал от того, что крепко заковал себя в собственные мысли и чувства. Второму Ворону тоже было невыносимо.       Уважение к жёсткому, продуманному, сильному альфе возрастало не по дням, а по часам. Лучший стол рядом с другими авторитетными заключёнными, отдельное время для принятия душа, всегда свежая роба. Для тех, кто находился на зоне и пользовался здесь уважением, жизнь не была такой уж отвратительной. Он редко разговаривал, будучи немногословным и недоверчивым, в азартные игры не играл, сомнительными кайфами не увлекался, всегда сдержанный и строгий. А когда на зону заплывали незапланированные передачи, и ночью цирики, которым хорошо башляли, закидывали посылки в камеры, и по всей зоне разносилось, что Вороны красавчики, подогрели зону — Намджун чувствовал особенную гордость и понимал, что сильно скучает по дому и пацанам.       У Намджуна была куча времени обдумать всё, что произошло. Он однозначно пришёл к выводу, что его нахождение здесь кому-то надо. А когда среди авторитетов пошёл слух, что ожидается сходка, где в Фоссу, Тарт и Феде будут назначать Лидеров, у Намджуна закралось подозрение — не это ли является причиной его нахождения здесь? Власти хотели, чтобы его, Намджуна, избрали? Понятно, что без связей в блатном мире авторитетов, без уважения и веса среди них дальнейшая возможность заниматься серьёзными делами скатывалась в беспросветную задницу. То есть получается, что в столице хотели именно его видеть Лидером Фоссы?       Альфа понимал, что ему придётся нелегко. Лавировать между непримиримыми принципами власть имущих и авторитетов — непросто. Выполнения этой задачи от него ждали? Чтобы и волки сыты, и овцы целы? Но до какого времени? И для чего, в принципе?       Представители государственной власти не в состоянии были управлять страной сейчас. Разваленная, разрушенная в крах, потерявшая свои земли из-за объявления многими (по меркам одной страны) Республиками собственного суверенитета, она перекинула обязанности пополнения опустевшей казны и собственных карманов в руки таких, как Нам.       А потом, когда система отдышится, окрепнет, встанет на ноги, набьёт своё чрево златом — нужен ли будет Ворон?       Другую сторону он более-менее понимал. Авторитетам необходим прикорм в любое время испокон веков, в государственную власть они не лезли, казну страны, как говорится, жрать не могли. Своя система ценностей и свой кодекс. Своя иерархия и свои правила.       А может, теперь захотели полезть за штурвал власти? Может, и им нужны ресурсы Намджуна и ему подобных, чтобы окрепнуть и полезть наверх?       У каждой стороны свои причины.       Намджун пришёл к выводу, что у него на данный момент есть все возможности взаимодействовать и с той, и с другой стороной. А какой у него, нахуй, есть выход? Отказаться быть избранным в Лидеры? Тогда авторитеты пустят на Фоссу своих псов, посадят туда своего человека, отрежут все пути и возможности нормально зарабатывать. Отказаться от договорённостей с государством, обозначенных начальником Центра Т? Они показали, на что способны. Этот залёт на зону всё ему разъяснил. В случае чего их мясорубка его раздавит. «Ну, что ж, — рассуждал Нам, — не можешь избежать насилия, расслабься и получай удовольствие!» Он будет играть, пока может, продумывать многоходовочки… Ким Намджун в деле! Вороны в деле!       Джин использовал все свои возможности, чтобы Наму скосили срок и выпустили его по УДО. Так же, как и в первую ходку, вопросы по Фоссе решались из тюрьмы, но что-то Нама во всём этом тревожило. Что-то, чего никогда раньше не замечал, он видел в глазах близкого друга, пытался выяснить причины появившегося червяка сомнений, прикрытого Джиновским «всё охуенно», но никак не мог. Тревога выросла в разы, когда в очередной раз, через полтора года отсидки, к нему пришёл Кибом. Свидание как всегда началось с шуток и вопросов о том, как дела, но в моменте Кибом занервничал, и глаза выдали его истинное состояние.       — Что за хуйня происходит, Бом? Вы все мне чего-то не договариваете. Я вам чё, блять, девка на выданье, которую голым хуем напугать можно? Говори, давай.       — Мы с Дори и Досуном уезжаем, Нам, — низко опустив голову, признался Кибом. — Братьев До заметили на ринге, когда они занимались. Есть перспектива уехать…       — Из страны? — Намджун еле себя сдерживал, чтобы не заорать. — Какого хуя, Бом? Вы чё, блять, думаете, я навсегда здесь завис? Вы чё, бля, как крысы хотите сбежать, решив, что мой корабль тонет? Там снаружи чё происходит? Пизда Фоссе? Воронам пизда? Но такой вести нет, Бом, чё за хуйня? А как Джин один?       Кибом слушал эту тираду с низко опущенной головой. Лишь раз вскинулся, глубоко набрал воздуха, но осёкся и, не произнося ни слова, громко выдохнул, затравленно излагая:       — Из страны, Нам, на запад. Там у братьев охуительные варианты подняться. Бои без правил. Официальные бои. Досун и Дори тебе об этом не хотят говорить, чувствуют себя хуёво — типа предают тебя, но пиздец как хотят попробовать. Меня берут с собой как менеджера. Типа, со всеми этими толстосумами справлюсь только я… Ты же знаешь, Нам, они слишком доверчивые, добрые… А у Джина всё охуевертительно, — смотрит с сожалением, болью, горечью какой-то. — И потом, он же не один остаётся, бля. Все Вороны с ним. Это мы одни уезжаем, Нам, вас тут много остаётся…       Нам, скрепя сердце, соглашается. Да, горько, да, рвать и метать хочется, что обнять друга не может в последний раз, да, душа лопнуть готова от тоски, ведь как раньше уже не будет. Без Джигуна, без братьев До, без Кибома. Без их шуток и взрывов смеха, без горящих глаз от очередной победы, без наивных заверений, что всё идёт как надо… Без пацанов… Всё будет иначе…       — Нормально, Боми, не ссы, я всё понимаю. Пиздуйте давайте, — добродушно улыбается и тут же чувствует укол в сердце, так улыбаться он мог себе позволить только с пацанами. — Только скажи этим двум бугаям, что я их припизжу, если они не заедут со мной попрощаться…       Эту ночь Нам проведёт без сна, благодаря небеса, что Джин остался рядом с ним. Этот-то его никогда не бросит, не оставит, будет рядом, не предаст — слишком много схавали вместе, слишком близки…

🩸🩸🩸

      Нового Лидера Фоссы вели по коридорам зоны строгого режима два охранника, и при каждом звоне открывающихся железных решёток перед ним, на пути к свободе, в голове разносится хриплый голос авторитета-заключённого, который часто беседовал с альфой после сходки: «Ты должен помнить, Ворон, все неписаные правила Лидеров и авторитетов…» Словно гонг в голове… словно набат, удар колокола…

Соблюдать и поддерживать идеи Лидеров и авторитетов…

Быть честными по отношению к другим Лидерам и авторитетам…

Вовлекать в свою среду новых людей, предпочтительно молодёжь…

Не быть прислугой правоохранительных органов и спецслужб…

Не заниматься политической деятельностью…

Наказывать всех, кто отступил от неписаных законов…

Никогда не давать показаний…

Никогда не признавать вину…

Снабжать зону передачами…

Чтить родителей (особенно папу-омегу)…

Учить «правильной» жизни молодёжь, разъяснять, что такое «правильные понятия»…

Не мстить исподтишка…

Не воровать у своих, не «крысятничать»…

Не насиловать омег…

Выделять долю в общак…

Не поднимать руку на Лидера и авторитета…

Почитать старших…

Не иметь семьи…

      Намджун перешагнул через железный косяк ворот тюрьмы точно уверенный, что даже если все эти правила соблюдать не сможет — он нарастит такую силу и мощь, что другим Лидерам и авторитетам придётся смотреть на это сквозь пальцы. Нахуя нужны правила, если их не нарушать? На рожон он, конечно, лезть не будет — правила, которые можно соблюсти, соблюдёт… А там жизнь покажет…       — Намджун, — перед Лидером Фоссы с широченной счастливой улыбкой, греющей душу своей искренностью, по-настоящему красивый, одетый с иголочки, приоткрыв заднее сиденье шикарного автомобиля неизвестной Намджуну марки, стоит Сокджин и разглядывает уже бывшего заключённого поплывшими от переполняющих эмоций глазами.       Альфа прибавляет шаг и, упав в крепкие объятия друга, вдыхает родной аромат и крепко прижимает его к себе.        — Поехали отсюда, Джини, ну его нахуй! Вдруг эти черти передумают и затолкают меня обратно? — смеётся, хлопает того по спине. — Поедем?       — Поехали, родной, с кайфом тебя отсюда увезу. Я ждал этого пять лет. И у меня для тебя сюрприз, — усаживает Намджуна и, оббежав автомобиль, садится рядом, а Намджун понимает, что управлять авто будет водитель. — Мы с пацанами давно его приготовили. Кибом там наводил порядок, пока не уехал. Ходил, пыль веником сметал, как настоящая домохозяйка…       Друзья взрываются хохотом, а Намджун чувствует настоящее счастье… Наконец-то Ворона выпустили из железной клетки. Наконец-то он может свободно летать.

🩸🩸🩸

(I Am the Antichrist to You — Kishi Bashi)

      — Это теперь твой дом! — Джин открывает ключом высокие ворота и приглашает Нама во двор. Строение на окраине города, огороженное высоким забором и состоящее из двух этажей. Двор выложен брусчаткой. Слева вдоль забора большой навес, в конце которого виден камин, рядом с ним стоят небольшие плетёные кресла. Ближе к выходу огромный обеденный стол, на стенах различные виды холодного оружия. Нам любит их, когда-то мечтал коллекционировать — сабли, кинжалы, тесаки, стилеты… Навес застеклён, и кажется, будто смотришь в витрину выставочного центра. Дом обнесён по углам той же брусчаткой, что и двор, гранитовые ступени тёмно-серого цвета кверху сужаются, приглашая гостей пройти внутрь.       — Ебать, Джини, это чё за дворец? Нахуй он такой большой? Пиздец, бля, да тут весь наш район поместится!       — Привыкай, Ворон, теперь так… Хватит жить, как придётся, будем жить, как хочется. Ты же всегда хотел большой дом.       — Хотел, бля, но не до такой же степени!       — Погоди, оставь немного охуевания для всего остального, ты ещё не видел, как район преобразился, пять лет прошло, — и смотрит так внимательно. — Сука, как же я по тебе соскучился! — вновь крепко обнимает Намджуна, затаскивая его в помещение. — Ну чё, будем отмечать? Пацанов позвать или сами посидим?       — Пацаны все разбежались, — грустно вздохнул Нам, — только мы с тобой и остались, Джина… Остальных не хочу видеть. Посидим сами, расскажешь мне последние новости.       Сокджин показал весь дом изнутри: наверху три шикарные спальни, к каждой прилегает ванная комната, внизу гостевая, огромный зал, кабинет, комната с тренажёрами, кухня и ещё одна ванная; стол накрыл за несколько минут, курсируя между кухней и залом. Откупорил бутылку коньяка и пригласил сверкающего довольной улыбкой друга:       — Давай, Джуни, ты, наверное, соскучился по запаху коньячка! Или тебе там втихаря наливали?!       Сидели долго, и когда Джин взглянул на стену и висевшие там часы, то заметил, что время уже перевалило за два часа ночи. О чём только не разговаривали друзья, которые не виделись пять лет — о Воронах, о пацанах, уехавших строить своё гнездо, о будущем, об избрании Нама в Лидеры, о достижениях во всех предприятиях, работу над которыми они начали ещё до заключения Намджуна.       — Бля, Джини, я пиздец как по тебе соскучился! — признавался заплетающимся языком Намджун. — Сука, какой это кайф — сидеть рядом с тем, с кем никогда не нужно фильтровать свой базар… Эх, сука, как хуёво, что пацаны упиздили… Я, сука, чуть не сдох от тоски, после того как Досун и Дори приехали ко мне прощаться.       Сокджин прикусил губу и с сожалением посмотрел на друга, а тот опрокинул в себя очередную рюмку коньяка и продолжил:       — Они чуть ли не рыдали, блять, да какой там — я сам чуть не разрыдался, как последняя сука! Ну, ничего, Джини, пусть им кайфово будет там, зато ты со мной... Я, сука, пиздец как тебя люблю… Слушай меня, бля, пока я пьяный. Я, сука, всегда в тебе уверен. Ты пиздец какой красава, Джин…       Снова рюмка коньяка опрокидывается в альфу… Потом ещё, ещё и ещё!!! Расслабился окончательно. Встал с места и сильно качнулся, чуть приоткрыл глаза, когда будто в тумане увидел перед собой Джина, который подхватил друга и повёл наверх.       «Намджуну нужно отдохнуть, прийти в себя — сильно опьянел. Ну, ещё бы, бля, пять лет всегда быть начеку, думать, что говоришь, фильтровать каждое слово, каждое действие, каждый поворот головы…» — думал Сокджин, когда тащил опьяневшего до беспамятства друга в спальню. Скинул с кровати покрывало, тонкое одеяло и уложил Намджуна. Сам пошёл прибраться на кухне и принять душ. Когда вернулся проверить друга, то сперва долго стоял в проходе, наслаждаясь его присутствием в комнате, его запахом, созерцанием такого красивого тела, большими мощными руками, длинными пальцами, его дыханием.       Сердце предательски сжалось и подкатило к горлу. Подошёл ближе, чтобы раздеть и удобно уложить. Расстегнул и сдёрнул брюки, аккуратно приподнял и стянул свитер… Осторожно уложил обратно…. Замер… Сердце гулко стучало, перекрывая любой звук в комнате, но ровное дыхание любимого всё равно хорошо слышал. Осторожно провёл пальцем по скуле, потом опустил руку к губам — сухие, пухлые, такие соблазнительные. Как же хочется попробовать их на вкус! Дрожащими пальцами провёл по торсу, невесомо нежно ладонью по соску, который отреагировал на ласку, затвердев и сморщившись. Сглотнул слюну, что собралась во рту при виде этой реакции. Не выдержал. Умер бы, если бы не попробовал, поэтому склонился к затвердевшей горошине и облизал её языком. Встрепенулся и одёрнул себя, когда капелька его слюны упала на мощную вздымающуюся равномерно во сне грудь. «Как животное, ей-Богу, Сокджин, слюной изошёл», —рыкнул в сердцах на себя.       «Он и не почувствует. Всего раз. Ещё один раз, и уйду», — вновь склонился к горячему телу, провёл языком по шее — совсем невесомо, практически незаметно. Рассыпал по груди поцелуи-бабочки, спустился ниже, облизал пупок, нырнул туда языком. Тихо, на грани слышимости, простонал любимое имя, когда приспустил боксеры. Сердце билось как бешеное, температура тела так сильно подскочила, что, казалось, он сейчас расплавится в бесформенную жижу и растечётся по этому потрясающе красивому телу. Провёл языком по длине члена и в страхе замер, когда услышал глубокий стон Намджуна. Приподнял голову, взглянул на лежащего, заметил, что тот всё ещё спит, снова спустился глазами к налившемуся кровью члену.        «Не проснётся. Не могу уйти. Не могу себе в этом отказать», — снова припал к возбуждённому члену и, обхватив головку, пропустил её между сомкнутых губ. Почувствовал, как длинные пальцы зарылись в его волосы, сжали их в кулаке, а бёдра вскинули навстречу его ласке, глубоко и громко простонав.       Джин вскинул голову, когда руку одёрнули. Намджун в испуге отпрянул и отполз к спинке кровати, уставился на Джина неверящим взглядом:       — Джини, что ты?..       — Шшшш, — протягивает руку в ласке, — позволь мне, Нам, я так давно и так сильно… — заглядывает в обалдевший от происходящего взгляд. — Никогда так не было, ни с кем… только тебя хочу… прости меня, пиздец как хочу тебя внутри себя!       Подбородок трясётся, будто сейчас расплачется, но не отступает — касается ноги и ласково проводит по голени. Чувствует напряжение, но его не отталкивают, не прогоняют…       — Я знаю, что ты не…. Я всё понимаю, но уже не могу выносить этого… я так сильно люблю, Нами… — кончиком пальцев ласкает, гладит, видит, что ноги альфы расслабляются, вытягиваются на кровати.       Сам альфа будто успокаивается. Всё ещё не произносит ни слова, смотрит так внимательно, будто мысли погрузились в тёмную пучину непонимания и неприятия и запутались там, переплетаясь с удовольствием от прикосновений друга. Друга?       Джин видит в глазах напротив не отвращение и гнев, а сомнение. Этого охуеть как достаточно. Обхватывает ладонь любимого, нежно целует тыльную сторону, тянется к лицу, проводит ладонью по скуле, дышит так загнанно, боится спугнуть. Медленно склоняется к губам. Проводит языком по ним, потом цепляет их своими, так мягко и так легко. Чувствует, что ему не отвечают, но продолжает целовать. Невесомо и ласково. Проводит ладонью по предплечью, ползёт по крылу ворона, выбитого там чёрным цветом. Отстраняется от губ напротив и припадает своими к татуировке. Целует, ласкает языком. Смещается к груди и вбирает в рот сосок. Слышит тихий выдох и стон, крышу срывает.       Вновь возвращается к губам, держит себя на цепи, чтобы не сорваться и не напугать. Чувствует, как ему раскрываются навстречу и дарят прикосновение языком к его языку, сжимается от нахлынувшей лавины восторга и удовольствия, стонет громко, целует жадно, дорвавшись до того, кого столько лет хотел и с ума сходил, вновь и вновь припадает к любимому поцелуем. Его голодно терзают в ответ, чувствует чужие руки на своей спине, его ласкают. Не может поверить в то, что сейчас происходит. Неужели и его, как он? Или это пять лет воздержания от секса и потом срыв по пьяни? Плевать. Здесь и сейчас его целуют и ласкают. Так же нетерпеливо, как и он. Хватают за плечи и укладывают на кровать спиной. Рывком стаскивают с него вещи, все до единой. Абсолютно обнажён перед любовью всей своей жизни, как и Намджун перед ним. Снова заглядывают в глаза, словно выбирают, как правильно, секундное замешательство.       Джин прогибается под Намджуном, рукой ласкает его грудь, облизывает свои губы так пошло. Тянет его на себя.       Чувствует, что его ноги разводят в стороны. Подставляют к промежности головку и толкаются внутрь, не на всю длину, лишь головкой, но так больно! Боль простреливает задний проход, невыносимо, но он сдерживает болезненный стон, крепко зажмуривается и чувствует, что его тело покидают — наверное, Намджуну тоже больно, слишком узко. Сплёвывет на ладонь и размазывает вязкую слюну по промежности, снова сплёвывает, тянется к огромному, стоящему колом члену и пытается распределить влагу по его длине. Видит, как тело напротив дрожит от этого нехитрого прикосновения.       — Войди в меня, Намджун, прошу, я хочу чувствовать тебя внутри, — давит на спину ладонью, приглашая снова.       Чувствует тяжесть от навалившегося тела. Чувствует поцелуи на шее, ключицах, губах — нетерпеливые, жадные. Чувствует укусы на груди. Крошится, сам рычит и стонет, от удовольствия расслабляется. Снова жгучая боль. Теперь в него вошли на половину члена, остановились, чтобы он немного привык к размерам, толкнулись с протяжным стоном и рыком. Боже, как прекрасно это слышать! Как великолепно! Пусть больно! Но пусть это никогда не прекращается! Подмахивает своим задом, глубже проталкивая член в себя. Крепко обнимает ногами мощную спину. Приглашает продолжить:       — Двигайся, Нам.       Тот не сдерживается больше — размашисто толкаясь, входит на всю длину, замечает, как из глаз Сокджина брызгают капли прозрачных слёз, слышит болезненный стон.       — Джини, тебе же больно…       — Нет, не смей останавливаться! Мне охуительно.       Шире расставляет ноги. Захлёбывается от ощущений и неверия, что такое счастье возможно. Больно?! Пиздец как больно! Но он готов стерпеть и не такую боль. Чувствовать широкие ладони на плечах и предплечьях, ласкающие губы на шее. Его губы! Его руки! Какая нахуй боль — это восторг! Старается расслабиться, немного получается, когда тело от кончиков пальцев до макушки пронзает неимоверное удовольствие.       — Намджууун, ещё раз вот так, сделай так!       Намджун входит под тем же углом, слышит протяжный, гулкий стон, понимает, что вот теперь это стон удовольствия. Продолжает вбиваться снова и снова.       — Джуни, блять, это пиздец...       Сжимает крепко простыню в руках, дёргает и слышит треск разорвавшейся ткани. Рассыпается на части, крошится, не имеет сил разжать пальцы и стереть каплю пота, ползущую по лицу. Глаза не закрывает. Смотрит и смотрит, будто хочет навсегда запомнить это лицо, окрашенное неимоверным удовольствием. Чувствует, что сейчас кончит.       — Джуни, я сейчас… — запрокидывает голову, широко распахнув губы…       — Кончай, — рычит Намджун, нетерпеливо вдалбливаясь в крепкое тело, — бля, Джини, кончи для меня красиво!       — Я хочу с тобой… Вместе… Мммм, сукааа, пиздец, Нам, в меня, не выходи. Кончи в меня…       Не успевает договорить, взрывается, глубоко прогнувшись. Стонет хриплым сорвавшимся голосом так протяжно, будто сейчас умрёт, так сильно, необъемлемо чувствует. Слышит, как сверху разносится такой же стон. Теряется от этого в пространстве, в постели, вообще в этой жизни. Хочется громко быть счастливым. Любовь всей его жизни испытывает с ним оргазм, любимый человек довёл его только что до ощущений, которых он никогда раньше не испытывал. Сокджин ни разу не дотронулся до своего члена, а кончил так, будто это он пять лет ни с кем не трахался.       Эта мысль больно резанула. Намджун трахнул его, потому что хотел хоть кого-то трахнуть? Или он захотел именно его, Сокджина? Он крепко зажмурил глаза и почувствовал тяжесть на себе оттого, что на него навалились всем телом. Крепко обнял Намджуна, боясь пошевелиться, боясь взглянуть в его глаза и увидеть разочарование. Лежал так, пока не почувствовал, что тот уснул. Уложил его ровно на кровать, поправив под ним подушку, и улёгся на его груди, сияя счастливой широкой улыбкой.

🩸🩸🩸

      Солнечный луч пробивался через плотно зашторенные занавеси, играя на лицах и телах любовников, которые плотно переплелись в крепких объятиях.       В комнате с высокими потолками, небольшим количеством мебели и широченной кроватью, пахло альфой и… альфой.       Намджун проснулся первым и взглянул в лицо того, кто, крепко прижавшись к нему, словно боялся отпустить, спал, посапывая в плену Морфея и в плену его, Намджуна, объятий. Светлая кожа лица, тёмные ресницы, чувственные губы, великолепно сложенное тело — актёр, как часто его дразнили в детстве за его красоту. Сейчас Намджун совершенно другими глазами взглянул на Джина. Правда красивый. И ещё родной очень. Мужественный, но такой нежный прошлой ночью.       «Ты, по-моему, пиздец как попал, Ворон», — усмехнулся Нам и нежно провёл ладонью по щеке альфы, отчего тот сморщился во сне. Задумался о том, что теперь дальше будет. Ясно одно — такого Джина он терять не хочет. Ему было охуеть как кайфово. Он его любит. До сих пор не задумывался, не вставал такой вопрос — как именно? А хуй его знает. Джини — единственный человек, которому он может в этом мире доверять. Он не предаст никогда. Сам признался ночью, что любит, что давно. И как у него выходило это скрывать столько времени? Нам не скажет сейчас таких громких слов о любви. Но ему нужен Джин. Он без него не представляет жизни. Если ему пиздец как было тяжело прощаться с пацанами, до боли в сердце, до желания разрыдаться, как омега, то как он может попрощаться с Джином? Особенно после такого охуительно охуевертительного секса.       Бля, это был пиздец. Только от одних воспоминаний член дёргается. Он улыбается спящему рядом. Ну, а чё? Семью ему заводить нельзя. А чё бы и нет тогда?! Джин его семья. Теперь по-настоящему. Этой мысли вновь улыбается и, аккуратно высвободившись из тёплых объятий, направляется в ванную принять душ. После этого выходит из комнаты, напялив наспех спортивный костюм, который висел в шкафу, приготовленный ему неизвестно кем — видимо, пацаны постарались, Джин же говорил, что Кибом здесь хозяйничал, как заправская домохозяйка.       Намджун спустился на кухню, поставил чайник и оглядел с улыбкой до блеска вычищенное после их пьянки помещение. Джин постарался. Он заглянул в холодильник и обнаружил там кучу продуктов, годных для завтрака. Стол решил пока не накрывать — позавтракает, когда Джин проснётся, и чтобы скоротать время, направился в тренажёрный зал. Долго там не задерживался, по пути обратно заглянул в кабинет.       Возле окна стоял огромный письменный стол с расставленными на нём принадлежностями, слева стоял монитор компьютера, клавиатура и рядом мышка. Высокое кожаное кресло возле стола. Напротив у противоположной стены — огромный книжный шкаф, наполненный доверху. Намджуну стало интересно, какими книгами его снабдили пацаны, и он подошёл ближе. Улыбнулся многотомнику Драйзера, среди которых обнаружил Финансиста. Только Кибом знал о его любви к этому произведению. Будто привет от друга из-за океана. Вытащил эту книгу, пролистал, когда в ноги ему упал альбомный лист, сложенный вчетверо. Развернул и обнаружил, что лист исписан корявым почерком Кибома. Прошёл к креслу, чтобы спокойно прочесть послание.       «Ну чё, Ворон, выпорхнул из клетки? Я рад, братан, если ты сейчас это читаешь. Потому что это значит, что ты на свободе. Нами, я не знаю, правильно ли я делаю, что пишу тебе, но бля, я не могу уехать, не высказав всё это. Хуй его знает, увидишь ли ты это письмо или увидишь ли ты его вовремя. По другому всё это сказать тебе не смогу. В тюряге на свидании не вариант. Посылать маляву? А вдруг, бля, чужой прочтёт?! Тогда пизда! Вороны типа сами не находят общего языка. Сука, хуй им.       Сокджин, Нами. Он совсем, бля, берега попутал. Я вот въехать только никак не могу — это бабло ему голову вскружило или Фил, бля, голову вскружил? Он протащил тему с наркотой, Нам. Я охуел. Мы все — и я, и Досун, и Дори. Когда мы решили с ним побазарить, он и слушать нас не стал.       Это пиздец, Нам. Вся Фосса заплыла наркотой. Первое время он строго запрещал впаривать её в Фоссе, но Фил его переубедил. В последний раз, когда мы уже наехали на него, он орал, что делает это ради тебя. Потому что типа нужны бабки, чтобы скорее тебя вытащить. Дори ему конкретно предъявил, что тебе такая свобода нахуй не нужна. Что лучше дольше, но без всей этой хуйни. Начал пиздеть, что все твои предприятия без вложения бабок могут встать. Потому что люди знают, что ты откинулся, и начинают по-другому себя вести.       Они орали друг на друга, а потом Джин въебал Дори. Бля, если бы Дори ударил в ответ, он бы разнёс Джина, но в Дори уважения к вам столько, что он просто стоял с опущенными руками. Сука, но после этого братья не захотели оставаться здесь, а меня просили ехать с ними. Не было никакого предложения о боях без правил, Нам. Кому мы там нахуй нужны? Но ничё, прорвёмся, бабки на первое время есть.       Я, сука, не такой продуманный, как ты, Нам, но ты же Джину всегда говорил, что наркотой Вороны заниматься не будут. И потом это его вечное отвисание с Филом. Нам, а чё — давно Вороны корешатся с западными, а на своих хуй кладут? Намджун, я не ебу, поступаю ли сейчас как крыса? Но бля, я не хочу, чтобы ты обнаружил всю эту хуйню и решил, что мы, как страусы, бошки в землю забили и спокойно за этим наблюдали. Мы пиздец как долго ему сопротивлялись. Пока до края не дошло. Не обессудь, братишка. Я Ворон, и Вороном сдохну. Но не этого говна хотели Вороны. Нам здесь больше нет места…       Намджун, помнишь тех пацанов, с мойки? Я всё сделал, как ты сказал. Они учатся все трое в столице, в том универе, куда ты сказал мне их определить. Охуенные пацаны, настоящие Вороны! Прославили наше имя в столице. Бля, они надёжные. Там в универе их ссутся, как шакалы льва. Татухи себе замутили, а между большим и указательным пальцем Воронов выбили! Долбоёбы, бля! Но блять буду, если они не настоящие Вороны. Замутили какую-то делягу в столице и слали нам презенты, бля, ёбнутые! По-моему, они напрягают студентов-иностранцев, а те им поставляют из-за границы шмотьё. Они его втридорога впаривают. Прикинь! У тебя в шкафу вещи — это их подгон. Забери их к себе, Нам. Чует моя срака, они тебе нормально зайдут. В их универе их каждая крыса знает, сразу найдёшь. Они хотят вернуться в Фоссу, Нам.       Ну чё, бля! Когда-нибудь увидимся, Нами! Расправь крылья ещё шире, Ворон!       Если это письмо читаешь ты, Сокджин, иди на хуй!»       Намджун дрожащей от злости рукой смял лист и швырнул его в урну. Он уронил голову в ладони и со злостью растёр лицо. Сука!!! Ебать мой хуй, блять!!! Предал, сука!!!       Дверь кабинета медленно отворилась, и в дверях показался Сокджин. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и робко вглядывался в лицо Намджуна, будто ждал приговор.       — Пошёл на хуй, Ким Сокджин! — рявкнул альфа, повторяя последние слова Кибома, а тот отшатнулся, словно от удара, лицо побелело, будто в нём не осталось ни капли крови. Он не ответил ни слова, просто развернулся и вышел из кабинета. Намджун медленно встал с кресла, а когда услышал хлопок входной двери — словно раненый разъярённый зверь разнёс весь кабинет в щепки…

🩸🩸🩸

      Сокджин уехал из Фоссы вместе с Филом. Фила Намджун хорошо прессанул, тому уже не было места в Фоссе. Его отсюда считай выпиздили. Но Нам не ожидал, что Джин уедет с Западным вместе, долго не мог прийти в себя после этой вести. А чего он, бля, хотел? Сам его послал в пешее эротическое. А тот с кайфом и пошёл, бля, Фил же важнее. Какие только мысли не посещали его голову, он заебался приходить то к одному, то к другому выводу и в конце концов решил, что лучше будет перевернуть страницу. Пацанам объяснил, что Сокджина в Фоссе больше нет и не будет.       Молодняк, о котором говорил Кибом, встретил в Фоссе через год, после окончания их учёбы. И за все годы, пока они находились рядом, ни разу не пожалел, что он их приблизил. Теперь они были его семьёй. Через несколько лет Намджун услышал весть, что Фил и Джин ушли в политику. Чиновники, бля, которые чуть было не утопили его Родину в наркоте. Потом услышал весть, что Джин пошёл в правительство, семьи у него не было, но он усыновил омегу, чтобы перед народом, видимо, выглядеть добродетельным членом общества. Джину было 35, омеге, которого он усыновил, 15.       Ещё через несколько лет Джун получил письмо, которое было подписано пресловутым «Муся», раскрыл его и охуел. Омега писал, что у Намджуна растёт сын, тоже омега, что тот попал в неприятную ситуацию и сейчас беременный. Мальчика обманули, поклялись в вечной любви и свалили в закат. Сам он заботиться о сыне уже не может — и так пятнадцать лет тащил его на себе и не беспокоил Намджуна, а теперь уезжает из страны, и если ему интересна судьба сына, то он может найти того по такому-то адресу.       Намджун скривил рот. Сука! Какого хуя! Сперва выкинул конверт, но мысли о том, что его сын сейчас где-то один, без поддержки альфы, беременный, скреблась в мозгу, пока не разрослась в опухоль страшного размера.       К омегам в Республике было жёсткое отношение. Гулять, отвисать где-то, позволять себе вольности типа алкоголя или сигарет — и ты автоматически шалава, которую без особых церемоний может трахать каждый, кому в голову взбредёт, даже сильно стараться не нужно. А если не хочешь такого отношения, то сиди после 10 вечера дома, не пей, не кури, выходи замуж девственником и трахайся с мужем. До — пиздец котёнку.       А его сын-малолетка, блять, где-то один, беременный, каждая хромая собака к нему может пристать. Забрать его к себе? Ну, пиздец! У Лидера, у которого не должно быть семьи, вдруг появится сын и внук. Ебать мой хуй! Он поделился этой проблемой с Чонгуком, и тот нашёл единственно правильный выход.       — Я женюсь на нём, Нам. Всем объявим, что он беременный моим сыном. Я о нём позабочусь, не переживай.       Так они все и сделали. Когда Намджун привёз сына, Чонгук понял, что того смогли обмануть из-за его бесконечной наивности. Мягкий, нежный, живущий в своём каком-то розовом мире, Чимин был настолько трогательно-беззащитным, что в последствии Чонгук поклялся никогда не позволять его обижать, защищать от грязи и подлости мира, оберегать трогательно тянущегося к нему супруга. Чимин был бесконечно благодарен Чонгуку, а впоследствии эта благодарность перетекла в любовь. Чимин знал, что Гук не испытывает к нему нежных или страстных чувств, но ему было достаточно того, что Чонгук мог дать. Ни одна живая душа в Фоссе не подозревала о родстве Чимина и Намджуна, кроме Чонгука, Хосока и Юнги.

(Flash back end)

🩸🩸🩸

(Mozellclub - Skulevegen)

      Чонгук стоял на балконе клуба рядом с Хосоком и Юнги и, затянувшись крепкой сигаретой, лениво оглядывал толпу, которая словно единый организм перетекала из одной формы в другую, обласканная разноцветными огнями стробоскопа.       — Бля, он у меня так сосал, сука, что я думал, высосет мне вместе со спермой всю кровь из члена! — смеялся Юнги, жалуясь на свою «тяжёлую» долю ржущему и чуть подвыпившему Хосоку.       Они приехали в лучший клуб города, который принадлежал Воронам. Альфы здесь не так часто бывали, но стоило этой троице шагнуть в помещение, как их облепляли омеги, которых они практически отдирали от себя, поднимаясь наверх, чтобы сотрудники клуба профессионально о них позаботились — предоставили им лучших омег, лучшую выпивку и лучшие блюда из меню.       Насытившись всем этим, Чонгук лениво прошагал к балкону, чтобы просто взглянуть на танцующих. Тело, как у Атланта — широкие плечи, тонкая талия, длинные стройные ноги. Крепкие бёдра обтягивали классические брюки узкого кроя, чёрная шёлковая рубашка расстёгнута на первые несколько пуговиц и не скрывает мощную грудь и татуировку, тянущуюся от выреза рубашки вдоль шеи, будто обнимая её корявыми вороньими когтями. Чёрные, как смоль, длинные волосы затянуты на затылке в хвост, но некоторые непослушные, упрямые пряди выбиваются из него.       Он вцепился своими красивыми аристократическими пальцами в кованый парапет балкона так крепко, что на руках проступили вены, и осматривал холодным взглядом беснующуюся толпу на танцполе.       Чон заметил, что Хосок и Юнги последовали за ним, но вступать в их диалог не спешил. Взор зацепился за стройное изящное тело, извивающееся под гремящую музыку в плавных, невероятно завлекающих движениях.       Словно неведомая рука сжала горло альфы и встряхнула всё его существо, выбив ленное, удовлетворённое состояние.       Омега, невероятно грациозный, выдавал немыслимые па, словно это последняя ночь, когда он мог вообще это делать. Чертёнок будто дирижировал толпой, что вилась вокруг него, заводил публику, вскидывая руки вверх, покачивая красивыми пышными бёдрами в такт песне, освещаемый отдельными разноцветными вспышками светомузыки и лазерными лучами.       Одетый в белый костюм, на котором сверкали переливающиеся разными цветами пайетки, подчёркивающий невероятно стройную фигуру, он наслаждался танцем так, словно занимался прямо сейчас сексом, а на лице сияла улыбка, от которой сердце альфы готово было выскочить из груди и пуститься в пляс вместе с этим то ли ангелом, то ли демоном.       — Моё имя не Чон Чонгук, если я не увижу эту улыбку в момент, когда буду втрахивать его в свою постель, — прорычал альфа, чем привлёк внимание Хосока и Юнги, которые с интересом уставились на того, из-за кого загорелись голодным блеском глаза альфы, хотя его, как и их, буквально пять минут назад выпустили из цепких ноготков похотливые омеги, которые удовлетворяли троицу на протяжении нескольких часов во всех мыслимых и немыслимых позах.       — Бля, Чонгук, пиздуй домой, — ухмыльнулся Юнги, — тебя дома муж ждёт.       — Сохук, — позвал альфа одного из работников клуба, не обращая никакого внимания на слова друга, — приведи мне вот того омегу.       Работник поспешил исполнить указание босса, но вернулся через некоторое время к обалдевшим от удивления альфам ни с чем и, переминаясь с ноги на ногу, всё никак не мог доложить причины одинокого возвращения.       — В чём дело, Сохук? — альфа в нетерпении прикусил губу. Неужели в этом заведении нашёлся омега, который, спотыкаясь, не кинулся на зов альфы?!       — Господин Чонгук, я прошу прощения, но он сказал, что если его кто-то хочет видеть — пусть сам приходит к нему, а ему великолепно на танцполе, и лично он никого видеть не имеет желания….       Работник не договорил, когда Чонгук от него отвернулся и направился к лестнице. Хосок и Юнги последовали за ним, предвкушая интересное зрелище, и подначивали альфу, что наконец нашёлся в этом клубе омега, который заставил Гука снизойти.       Чонгук вплотную приблизился к извивающемуся в танце парню со спины и, приникнув к его уху, прорычал:       — Цену себе набиваешь, омега?! Сколько ты стоишь?       Парень повернулся к нему лицом, окинул альфу насмешливо-презрительным взглядом и, вскинув подбородок, кинул в лицо низким тягучим голосом:       — Ты не одолеешь, Ворон, я бесценен.       Гук ухмыльнулся:       — А ты назови цену, а там посмотрим.       — Не продаётся! — так нагло и бесцеремонно. — Только смотреть, руками не трогать.       — Омега, что в такое позднее время среди пьяных альф крутит задом в клубе — и не продаётся?! Ты попутал место дислокации, куколка, здесь всё продается и всё покупается.       — И какова же твоя цена, малыш?!       Хосок громко заржал, с восхищением оглядывая столь диковинный экземпляр. Тот ближе продвинулся к Чонгуку, провёл ладонью между его ног и, усмехнувшись, добавил:       — Хотя не интересуешь, пёрышко меж твоих ног настолько невесомо, Ворон, что мои чувствительные пальцы даже не уловили его, — развернулся и двинулся к выходу.       Чонгук обалдел от такой наглости, опешил, растерялся, но очнувшись, поспешил за омегой, который добрался уже до выхода из клуба. Нагнав его на площадке перед зданием, он резко развернул его к себе, ухватившись за локоть:       — Ты кто такой, бля, что позволяешь себе подобные дерзости?!       Злость наполнила до краёв. Чонгук никогда не поднимал руку на омег и не собирался этого делать, но такое наглое поведение, ещё и на глазах у Хо и Мина, которые как секунданты следовали за своим братом и другом, с интересом наблюдая эту картину, взбесило альфу.       — Когти свои убрал от меня, птенчик.       Скинул руку со своего локтя, когда к ним подскочили несколько незнакомых бугаёв и обступили со всех сторон, да причём так резко и неожиданно, что Хосок и Юнги по привычке сразу потянулись к пистолетам.       — Всё в порядке, господин Тэхён? — вышел вперёд один из них, прикрывая собой усмехающегося омегу.       — Да, Кристиан, не переживай, жаль только потраченного времени, — окинул здание с сожалением и даже не взглянул на Чонгука. — И клуб говно, и музыка унылая, и какой-то птенец решил подкатить ко мне свои яйца. Видимо, перепутал с местными квочками, которые и рады бы эти яйца высидеть.       Достал из кармана изящный золотистый портсигар, подцепил невозможно длинными пальцами тонкую сигарету, затянулся ею глубоко, после того как охранник её подкурил, и выпустил тонкую струю дыма в сторону опешившего Чонгука, который не мог оторвать глаз от омеги.       — Едем, поищу настоящего самца в каком-нибудь другом месте.       И, бросив сигарету на пол, уселся в машину, в которую вслед за ним сел вышеупомянутый охранник, и под восторженный взгляд Хосока, насмешливый Юнги и обалдевший Чонгука укатил…