Бессмертная семейка

Когда они, наконец, привыкли к свету, то поморгали несколько раз и вышли из темного прохода. Перед ними раскинулся огромный зал, где горели лазурные огни, располагалась кушетка для сидения и длинный стол, на столе расставлены золотые чарки и яшмовые блюда. За столом сидел один лишь Ци Жун и с аппетитом обгладывал чью-то... руку, намазанную острым соусом, пока судьба не решила устроить ему сюрприз. На лице у него не было привычной уродской зелёной маски. И со стороны могло показаться, что он просто обычный молодой юноша в дорогих одеяниях, причем очень даже симпатичный, похожий на застывших в противоположной стороне зала двух незваных гостей. Хуа Чэн вышел из тоннеля последним, стряхивая пыль с одежды. Рассмотрев, что к нему заявилась не только сестра, но и ещё двое знакомых, которых он больше никогда не хотел видеть в своей жизни, Ци Жун на миг впал оцепенение. Се Джия отошла в сторонку, стараясь излучать энергию «Меня здесь нет, не зыркайте на меня, я просто мимо проходила». Ци Жун замер. За долю секунды в его глазах развернулся целый спектр эмоций. Недоверие: это явно галлюцинации, не могло же так не повезти? Шок: ага, значит, могло. Ужас: причём такой, что в руках больше не удержалась его злополучная чужая конечность и с глухим стуком шлёпнулась на стол. И, наконец, на него накатила ярость: — Какого хуя?! Его глаз нервно дернулся при виде мужчины в красных одеяниях. Се Джия, не желая участвовать в этом цирке, демонстративно изучала текстуру пола, всем своим видом показывая, что вообще не знала этих людей. Наконец, Ци Жун вскочил на ноги, явно с намерением дать дёру, но Хуа Чэн щёлкнул пальцами. Зелёный демон, не успев пробежать и пары метров, с кряхтением рухнул на пол. Все его мелкие подручные, увидев, кто заявился к ним в гости, испуганно запищали и рассыпались в разные стороны: — Искатель Цветов! — Он пришёл по наши души! — Скорее, спасайтесь! Ци Жун с яростью и страхом оглянулся на свои руки и ноги, которых связала из неоткуда взявшаяся верёвка. Попытался развязать узел, да все без толку. Он заорал на всю пещеру: — Эй, вы! Развяжите меня!!! Но разве испуганные демонята будут его слушаться, когда на кону собственная жизнь? Они бросились в рассыпную - только пятки засверкали. И уже через пару мгновений, в зале не было никого, кроме хозяина дома и незваных гостей. — К тебе заявились твои родственники по императорской линии, — усмехнулся Хуа Чэн. — Не изволишь ли выказать хоть немного почтения? — Ах ты, пёсий сын!!! Пошли вы все нахуй!!! Никто не заметил, как это случилось, но в следующий миг Хуа Чэн оказался прямо за спиной Ци Жуна и схватил Зелёного Демона за шкирку одной рукой, и спросил: — Ты, мать его, кто такой, чтобы передо мной дерзить, смерти не боишься? Се Лянь не сразу пришёл в себя. Полнейший ахуй на его лице невозможно было описать словами. Он смотрел на двоюродного младшего брата так, будто не доверял собственным глазам и хотел их выколоть. Но даже если глаза можно было обмануть, то точно не слух: смачную брань, вылетающую изо рта зелёного пиздюка невозможно было спутать. Это совершенно точно был тот самый Ци Жун, который в своё время всех задолбал. Се Джия с мрачным выражением лица зашагала к Хуа Чэну, с намерением остановить его. Но тот скривил губы и произнёс: — Не вмешивайся. Я не переступлю черту. Она удивлённо вскинула брови. Так значит, Хуа Чэн не собирался выбивать дурь из Ци Жуна, не смотря на оскорбления? Значит ли это, что он тогда на крыше прислушался к её рассказу и понял, что братья для неё наивысшая ценность? Се Джия неуверенно застыла, а Ци Жун, направив на неё указательный палец, заорал: — Царственная сестрица, что это значит?! Ты привела ко мне не только посмешище трёх миров, но и этого грязного выблядка! Отпусти меня, ты, отродье! Он забрыкался, пытаясь сбросить с себя руку Хуа Чэна. Жалкая попытка. Это всё равно что попытаться сдвинуть гору мизинцем. — Хватит орать, как свинья, — устало опустилась на пол Се Джия. Последние дни были слишком насыщенными на события, и организм требовал немедленного отдыха. Да разве можно расслабиться в обществе этих кретинов? — Сама ты свинья! — тут же ответил Ци Жун. — При чем подлая! Я ведь просил тебя не говорить обо мне никому! А ты взяла и привела ко мне этих двух дармоедов! Се Лянь, наконец, отмер. Он потрясённо выдохнул, во все глаза уставившись на двоюродного брата: — Ци Жун... Хуа Чэн как следует встряхнул Зелёного Демона, словно какого-то уличного щенка: — Мы не любезничать с тобой пришли, — резко сказал он, а затем спросил: — Как умер князь Аньлэ? Ци Жун огрызнулся: — Аньлэ? А тебе, мать его, какое дело… Хуа Чэн снова потряс его в воздухе, и повторил вопрос: — Как умер князь Аньлэ? Се Джия поджала губы, видя, как Князь Демонов выпытывал у её младшего брата их общий секрет. Но Хуа Чэн, сдерживая слово, не так уж сильно и давил на Ци Жуна, хотя было видно, как сильно он хочет вытереть им пол. Зелёный пиздюк славился таким же упрямством, как и Се Джия с Се Лянем. Их фирменная семейная черта. — Если тебе заняться нечем, шёл бы тогда и сам полистал исторические книги!　 Хуа Чэн холодно усмехнулся: — Если бы в книгах писали правду, разве пришёл бы я за ответом к такому никчёмному существу, как ты? Он уронил Ци Жуна, и тот с кряхтением рухнул на пол лицом вниз. А затем, в конец рассвирепев, поднял голову и с чистой злобой уставился на Се Ляня. Се Джию пробило током от такого горящего взгляда, который даже не предназначался ей. — А почему бы тебе не спросить Его Высочество, бывшего наследного принца Сяньлэ?! Хуа Чэн перевёл взгляд на Се Ляня, но тот мгновенно скрыл все эмоции за холодной маской, не собираясь отвечать. Се Джия развела руками, тоже не вмешиваясь. Раздраженно скрипнув зубами, Хуа Чэн ногой вдавил лицо Ци Жуна в пол: — Ответишь по-хорошему?! — Иди нахуй!!! Не в силах смотреть на это, Се Джия уже было вскочила на ноги, но Хуа Чэн уже и сам понял, что играл на краю лезвия. Он опустил сапог с головы Ци Жуна, не переставая при этом прожигать его свирепым взглядом, отчеканил: — Как. Умер. Князь. Аньлэ? Ци Жун вдруг расхохотался: — А разве не очевидно? Разумеется, это дело рук моего царственного брата, Бога Войны в короне из цветов, Его Высочества наследного принца, который словно белый лотос с горы Тяньшань, в чистоте и непорочности не имеющий равных… Наступила тишина, во время которой чья-то многострадальная рука продолжала лежать на столе, напоминая о том, что жизнь – штука непредсказуемая. Хуа Чэн слегка расширил глаз, уставившись на Се Ляня совсем другим взором. Тот не шелохнулся - только с силой сжал кулаки. Лицо его оставалось нечитаемым. Ци Жун уселся поудобнее, и поняв, что больше никто не собирается его бить, с воодушевлением продолжил, не сводя испытывающего взгляда с Се Ляня: — Ну раз мы с вами тут начали вспоминать прошлое... Почему бы мне не начать всё с самого начала? Хотя я до сих пор не вдупляюсь, нахуй сдалась эта давняя история тебе? Он с раздражением скосил взгляд вверх, на возвышающегося над ним Хуа Чэна. Тот стоял, как скала, неподвижный и самоуверенный. Казалось, даже воздух вокруг него был тяжелее, сгущался от одного его присутствия. Алые одежды спадали складками, словно омытые кровавым закатом, а единственный глаз смотрел холодно. — Много лет тому назад, набравшись демонических сил, я смог подняться от уровня "жестокий" до "свирепого". И начал потихоньку собирать армию, чтобы сравнять Юнань с землей. Как раз в этот промежуток времени, я и встретился с царственной сестрицей...Они с братом крупно поссорились тогда. Ведь Его Высочество Наследный Принц перебежал на сторону юнаньских воров, став советником при их дворе и наставником этого ебанного Лан Цяньцю! Неслыханный долбоебизм! Мы с сестрой не смогли остаться в стороне. В прошлом, люди Юнаня уничтожили нас как физически, так и морально. И вот появился подходящий случай для мести... Се Лянь медленно перевёл взгляд на сестру, словно сквозь туман, через вязкую пелену собственных мыслей. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах уже не было той живой искры, что всегда придавала ему выражение - только пустота, холодная и глубокая, как отражение луны в неподвижной воде. Се Джия встретила его взгляд, и уголки её губ дрогнули, но она не произнесла ни слова. В глазах её читалось молчаливое укоризненное «А я ведь предупреждала не ходить сюда». Хуа Чэн стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Единственный глаз внимательно, с откровенной неприязнью следил за говорящим. Но с каждым новым словом Ци Жуна, выражение Хуа Чэна менялось - неуловимо, но неоспоримо. Брови, обычно слегка приподнятые в насмешливом равнодушии, теперь нахмурились, очерчивая резкие тени на его лице. — Мы познакомились с последним отпрыском императорской семьи Сяньлэ, которому даровали княжеский титул... Сначала обобрали до нитки, а потом подают эти блядские титулы, словно какую-то милостыню! Вполне себе в духе юнаньских псов. Впрочем, князь Аньлэ был достойным сыном народа Сяньлэ. Послушно следуя нашим с сестрой указаниям, он притворился, что хочет стать другом наследного идиота Лан Цяньцю, а потом на Пиру Чистого Золота разом разделался со всем выводком неблагодарных псов Юнань. — Что за чушь ты несёшь?! — голос Се Ляня, обычно мягкий и спокойный, прозвучал неожиданно резко, почти срываясь на непривычно яростный тон. Ещё мгновение назад он стоял недвижимо, но теперь, одним плавным, отточенным движением, выхватил Фансинь из-за спины. Лезвие блеснуло холодным светом, отражая пламя негодования, бушевавшее в его взгляде. Он шагнул вперёд, явно с намерением оторвать кое-кому особо болтливому, голову. Се Джия тоже вскочила на ноги. Её испугала убийственная аура, исходившая от брата. Исчезла прежняя мягкость, доброта, спокойствие. Теперь от него волнами исходило что-то пугающее, опасное. Даже шаги, такие лёгкие в обычное время, теперь звучали угрожающе, как приближение неминуемой расплаты. Ци Жун мог сколько угодно прятаться за громкими словами. Но его выражение едва заметно изменилось - понял, что брат не на шутку психанул. Се Джия едва успела выхватить меч и отразить удар брата. Лезвия со звоном скрестились, как и взгляды их хозяев. Се Лянь холодно смотрел на сестру, словно на чужого человека. Он уже понял, что действительно случилось на Золотом Пиру. — Вот значит, как, — выдохнул Се Лянь. — Ты мне врала... Всё это время! Се Джия вздрогнула, когда давление на её меч возросло. И тем не менее, она с невозмутимым лицом сдерживала натиск. В прошлом, они не раз тренировались с братом в искусстве владения меча. Силы их были равны... Но кто знает, кто победит, вознамерься они реально друг друга покалечить? — Знала ведь, как важно было для меня объединить наш разрозненный народ. Я только ради этого и проник во дворец Юнань! Сдружился с Лан Цяньцю, и его родителями, потому что каждый из них отличался милосердием и состраданием к людям Сяньлэ! Они преследовали высшие цели! Я хотел лишь подтолкнуть их по нужному пути... Взгляд брата, полный мучительной боли, пронзил её насквозь, словно острый кинжал. В его глазах, обычно таких тёплых, плескались беспомощность, отчаяние, и такая глубина страдания, что сердце Се Джии сжалось в комок. — Но ты... И ты! — Се Лянь бросил на Ци Жуна яростный взгляд. — Даже спустя столько лет, всё никак не уйметесь! Неужели ненависть в ваших сердцах настолько всепоглощающая, что вы руками Аньлэ зарезали ни в чём не повинных людей, которые желали другим только добра? Почему вы стали такими бесчеловечными?! Неужели так важно было портить то, чего я добивался целых пять лет?! Слова ударили Се Джию, как жёсткая пощёчина. Внутри словно произошел взрыв, раскидав все её мысли вдребезги. В груди вспыхнула резкая боль, как если бы кто-то с невероятной силой ударил её прямо под рёбра. Хуа Чэн, понимая, что встрял в заварушку огромного масштаба, хранил молчание. Внезапно, он щёлкнул пальцами и из-за пазухи Се Ляня выпрыгнула неваляшка, про которую все успели забыть. Она упала на пол и принялась бешено крутиться на полу. Снова разошлось облако красного тумана, а в следующий миг из него вырвался Лан Цяньцю, вернувшийся к человеческому облику. — О чём вы вообще говорите?! — закричал он, едва обретя дар речи. — Кто же убийца всей моей семьи? Ци Жуна порядком удивило его внезапное появление, и он спросил: — Ты - Лан Цяньцю? А ты-то какого хрена здесь забыл?! Лан Цяньцю и сам не понимал, зачем его сюда привели, но он твёрдо вознамерился выяснить всё до конца: — Что случилось на Пиру Чистого Золота? Что произошло с князем Аньлэ? Что вообще происходит?! — Лан Цяньцю, и как ты до сих пор не догадался? — рассмеялся Ци Жун. — Видимо, ты и правда ничегошеньки не знал о том, каким человеком был твой наставник. Давай-ка я раскрою тебе правду о своём братце. Этот бывший Его Высочество наследный принц государства Сяньлэ перебежал на сторону Юнань, стал вашим советником, обучал тебя фехтованию пять лет… А потом произошло массовое убийство на Золотом Пиру, которое спланировали мы с сестрой! Когда твой наставник застал Аньлэ на месте преступления, тот сбежал. А ты, явившись во Дворец Чистого Золота, на всю страну издал приказ о поимке советника Фан Синя. Это только предисловие, и каждое слово здесь — правда… Се Джия прикрыла глаза, не в силах смотреть больше ни на брата, ни на Лан Цяньцю, ни на застывшего Хуа Чэна. — Когда мой святой двоюродный братец своими глазами увидел, как Аньлэ совершил убийство, он наверняка подумал: куда же это годится? Так ведь неправильно! И потому отправился за князем Аньлэ, чтобы наставить его на истинный путь. Но потом вдруг осознал - ой, вот ведь незадача, планы Аньлэ не ограничивались лишь тайным убийством нескольких предателей, наставить его на истинный путь не представлялось возможным! Тогда он собрал волю в кулак и своими руками прикончил последнего оставшегося отпрыска кровной линии собственного императорского рода! А потом, когда ты схватил своего наставника и заколотил его в гроб, жизнь моего двоюродного братца под маской величественного и грозного советника завершилась. Братец, скажи-ка, верно я говорю? Ци Жун хрипло захохотал, так и не дождавшись ответа от Се Ляня: — А наша царственная сестрица, едва прознав о твоей гибели от рук собственного ученика, решила вмешаться сама и завершить до конца начатое дело. Прирезала последнего потомка династии Лан! Отомстила и за себя, и за меня! Лан Цяньцю вмешался: — Но я своими глазами видел, как советник пронзил мечом сердце моего отца, как ты это объяснишь? Ци Жун ответил: — Если ты не сдурел и не ослеп с перепугу, я могу дать лишь одно объяснение увиденному тобой. А именно — Аньлэ действительно поранил твоего отца мечом, но не насмерть. Лан Цяньцю спросил: — И советник… добил его? Ци Жун возмущённо вскрикнул: — Что ты такое говоришь! Мой дражайший двоюродный братец — добрейшей души человек, разве мог он сразу добить умирающего? Ему наверняка неловко было вот так без предисловий совершать убийство. Сначала нужно было соблюсти приличия и попытаться помочь раненому. Вот только… хе-хе, боюсь, что твой отец сам себя погубил. Лан Цяньцю: — Что значит - сам себя погубил? — Что первым делом захочет совершить человек, которого едва не убили, но потом спасли? Какое желание охватило тебя самого, как только ты увидел во Дворце Чистого Золота стольких убитых? Лан Цяньцю, всё ещё не понимая, к чему он клонит, ответил: — … Схватить убийцу. — Вот и ответ! После того, как мой дражайший братец спас твоего отца, тот, едва перевёл дух, наверняка первым делом заявил: «Советник, скорее, это сделал князь Аньлэ, немедля убей князя Аньлэ!» Нет-нет, не только его, он наверняка сказал что-то ещё более ужасное, например: «Советник! Позови Цяньцю! Созывай всех! Убейте каждого отпрыска Сяньлэ в моём государстве! Я хочу, чтобы они были погребены вместе с умершими членами нашей семьи!!!» Он столь точно изобразил полную гнева и отчаяния речь, что у слушателей пробежали мурашки по коже. Лан Цяньцю медленно побледнел. Ци Жун продолжал: — Но даже если он тогда не приказал их убить, ведь твоя мать и остальная родня из выводка предателей были убиты Аньлэ прямо на его глазах, и государь рано или поздно отдал бы приказ казнить всех потомков Сяньлэ в своём государстве. Твой драгоценный наставник, как это понял, подумал - не пойдёт. Как ни крути - не годится, старикашку нельзя оставлять в живых. Поэтому он, конечно же, - хлоп! - и забрал у него последнюю надежду.. Такой он, мой братец, всё строит из себя святого, который не терпит несправедливости, вот только каждый раз всё портит подобными выходками, когда и другим навредил, и себя погубил; хотел двум господам угодить, в итоге обоих прогневал, хи-хи-хи, ха-ха-ха-ха-ха… Се Лянь выкрикнул: — Ци Жун, сейчас же закрой рот! Лан Цяньцю резко повернулся к нему и перебил: — Почему ты требуешь от него закрыть рот? Значит, он говорит правду? К резне причастны все люди Сяньлэ?! Двое план составили, один родню перебил, а вы отца добили?! Да ещё и меня вместе с ними хотели на тот свет отправить! Он бросил яростный взгляд на Се Джию. Ци Жун тут же встрял: — А вот на сестру рога не наставляй! Она больше нашего имела право завершить весь твой поганый род! Ты хоть знаешь, что ей пришлось пережить из-за твоего деда Лан Мина?! Се Лянь наконец, опустил меч. Услышав подобное, он нахмурился и спросил: — Лан Мин? — Младший брат главы повстанцев, дети которого и продолжили династию Лан! — объяснил Ци Жун. — Братец, а тебе известно, каким образом вознеслась наша сестра? Вопрос застал Се Ляня врасплох, словно внезапный удар молнии в ясный день. Брови его резко сошлись, образуя глубокую складку на лбу. — Пока ты нежился в славе и почестях на небе, как божество, нам во дворце было ох как несладко! Особенно досталось царственной сестрице. Ей выделили отряд, которым она направилась отбивать городские ворота от нападения повстанцев. Но удача от неё отвернулась, и её захватили в плен! Се Лянь выглядел так, словно земля ушла у него из-под ног. Он в ужасе уставился на сестру. Его привычный мир с треском разрушался, рассыпаясь в прах под натиском неожиданности. Лан Цяньцю, потеряв хронологическую цепочку, непонимающе стоял, сжимая кулаки. Они оба были так похожи в своём ахуевшем выражении лица! — Лан Мин, сволочь, пытал её целый день и одну ночь, стараясь достать наши военные секреты! Чего только не взбрело ему в голову, даже я не столь жесток! И будто отрезанных кусков плоти и избитого тела недостаточно, он решил под конец её ещё и изнасиловать! У Се Ляня от этих слов кровь застыла в жилах. Руки, до этого сжимавшие рукоять меча, ослабли, словно перегоревшие спички. Меч выскользнул из ослабевших пальцев и со звоном ударился о каменный пол. — Но наша сестрица тоже не лыком шита! Она бы лучше умерла, чем позволила всяким выродкам опорочить её честь. Собственным мечом, она перерезала себе глотку, и тем самым вознеслась! Ци Жун под конец рассказа, и сам вспылив, плюнул в сторону Лан Цяньцю: — Ты ничем не лучше своих лицемерных предков. Все вы заслужили собачьей смерти! Лан Цяньцю, за какой-то один никчёмный день испытавший столько потрясений, никак не отреагировал на плевок. Он стоял, ни живой ни мёртвый. Се Джия резко прикрыла лицо рукой, словно пытаясь отгородиться от мира, от воспоминаний, от боли, которая вновь пронзила её, как острый кинжал. Меч, выпавший из её ослабевших рук, упал на пол с глухим звоном, присоединяясь к Фансиню. Она чувствовала себя опустошённой, выжатой, как лимон. Давнее, болезненное событие, о котором она старалась не вспоминать, всплыло в памяти, напоминая о себе жгучей болью. Горечь, стыд, острая, нестерпимая вина – эти чувства, словно змеи, извивались у неё внутри, сжимая сердце в тисках. Она задыхалась от этого кошмара, от этой невыносимой тяжести, пока наконец, сдавленным, хриплым голосом, не произнесла: — Это моя вина… Лан Цяньцю, не веря своим ушам, резко поднял на неё голову. Его взгляд, до этого полный гнева и обвинений, теперь был полон недоумения. — Ненависть… слишком сильно затуманила мой разум, — продолжила Се Джия, голос её, обычно дерзкий и язвительный, теперь дрожал, словно листок на ветру. — Я держалась подальше от детей Лан Мина, больше уделяя внимание брату. Но… но когда он присоединился к вашему двору, меня словно заклинило. Воспоминания о твоём предке давили, давили… и в конце концов, я объединилась с Ци Жуном, чтобы свершить месть… Лан Цяньцю тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова, удивлённый и одновременно ошеломлённый её признанием. Се Джия, сжимая руку всё крепче, продолжала, голос её был тихим, полным горького раскаяния: — Принц Тайхуа… прости меня. Неужели... Она действительно это сказала? — За что ты извиняешься?! — взревел Ци Жун. Его голос, грубый и резкий, разорвал тишину, словно удар грома. Лицо его исказилось от ярости, глаза горели адским огнём ненависти: — Око за око, смерть за смерть! Разве люди Юнаня не получили по заслугам? Сколько наших верных воинов погибло от их руки? Сколько дворянских семей были лишены титулов и даже голов? Что насчёт меня?! Ци Жун был вне себя от бешенства. Казалось, он вот-вот готов был лично перегрызть Лан Цяньцю глотку, но к его огромному сожелению, был связан по рукам и ногам. Каждая жилка на его лице пульсировала от злобы, словно он вот-вот взорвётся от накатившего безумия. Се Джия обеспокоенно взглянула на младшего брата. Даже спустя столько веков, он оставался всё тем же несмышлёным, вспыльчивым ребёнком, уверенным в своей абсолютной правоте, не способным увидеть иную точку зрения. И не то, чтобы она его винила. У Ци Жуна были свои причины ненавидеть Юнань, свои потери, своя боль. Она понимала это, видя в его ярости отражение собственного прошлого. — Они сожгли меня заживо на костре, — прошипел Ци Жун, голос его сорвался на хрип: — За это ты тоже попросишь у него прощения?! Да вы хоть знаете, насколько это было больно?! Когда кровь кипит, а кожа обращается в пепел... Я чуть рассудка не лишился, и обернулся демоном только ради мести! Его слова были пропитаны такой острой болью, таким отчаянием, что Се Джия невольно сжалась. Искалеченный страданиями человек, из-за несправедливости судьбы превратившийся в чудовище... Разве заслуживал Ци Жун такой жизни? И вдруг, словно перегоревший фитиль, Ци Жун испустил горький смешок, полный презрения. Звук был таким резким, что Се Джия на мгновение замерла. Смешок перерос в безудержный, дикий хохот, подобно разорвавшейся плотине. — Вы с братом – одного поля ягоды! — кричал Ци Жун сквозь смех, слова его были пропитаны ядом: — Все делаете из себя святош, способных простить всех и вся! Королевское благородство в крови заиграло?! Тупые бестолочи! Как были, так и остались сучьими чиновниками небес! От ваших любимых родителей нихрена не осталось, честь и достоинство в порошок растоптаны, судьбы сломаны, народ истреблён... А вы до сих пор! До сих пор пытаетесь выглядеть для всех, как хорошие люди с большими сердцами!!! На вас даже смотреть противно!!! Он словно не словами разбрасывался, а острыми осколками стекла. В голосе звенела жгучая обида - брат видел в их стремлении к прощению не великодушие, а слабость, неспособность понять его боль, его жестокую, но вполне понятную жажду мести. Для него их благородство было не чем иным, как лицемерием. Он смеялся, но в этом смехе не было радости, только горькая ирония. — Справедливости ради замечу, что в последний момент, когда Аньлэ был готов приступить к действиям, царственная сестрица вдруг передумала, — процедил Ци Жун, с неприязнью глядя на Лан Цяньцю. — И попыталась остановить нас с Аньлэ. Вот только приготовления были уже завершены... Да и позволил бы я так всё и оставить?! Я сказал сестре, что все отменил, а сам в тот же день совершил задуманное. Лан Цяньцю странно посмотрел сначала на Се Ляня, которого винил во всех грехах, на Се Джию, которая только в последний момент поняла неправильность своих действий... И перевёл ненавидящий взгляд на Ци Жуна, который ни в чём уж точно не раскаивался. Он попытался выхватить меч, но был остановлен холодным голосом Хуа Чэна: — Всё, достаточно. Эти слова, сказанные спокойно и властно, прервали бушующий поток обвинений и упрёков. Хуа Чэн, до этого момента молча наблюдавший за происходящим с бесстрастным выражением лица, наконец соизволил вмешаться. Взгляд его, ледяной и пронзительный, скользнул по каждому из присутствующих, заставляя их замереть. Обращаясь к Лан Цяньцю, он произнёс: — Ты узнал то, что случилось на самом деле. Советник Фансинь не имел цели перебить твою родню. Её Высочество же хотела отомстить за причиненную твоим дедом боль, но потом попыталась остановить Ци Жуна. Никого из них винить смысла нет. Он резко ткнул носком своего изящного сапога в спину Ци Жуна, всё ещё сидевшего на полу, пригвождённого к земле собственной яростью и веревками. — А вот за этого зелёного паршивца я не ручаюсь, — продолжил Хуа Чэн. Голос его был ровным, без интонаций, но в каждом слове звучала угроза.Снова посмотрев на Лан Цяньцю, он произнёс: — Уходи. А когда выйдешь из этой пещеры, получишь полное право распоряжаться судьбой Зелёного Фонаря. Но учти, что у него есть ярые защитники. Лан Цяньцю, всё это время находившийся в состоянии эмоционального напряжения, с видимым усилием взял себя в руки. Он молча кивнул, словно признавая власть Хуа Чэна, и медленно выпрямился. — Когда я выйду отсюда, начну на тебя настоящую охоту. Не мечтай, что сможешь от меня убежать, — процедил Лан Цяньцю, глядя на Ци Жуна, как на червя. — Меня никто не остановит. Он резко развернулся и зашагал к выходу из пещеры, оставляя позади себя бурю эмоций и нерешённых вопросов. — Надеюсь, ты доволен, — холодно, без грамма прежней теплоты, взглянула на Хуа Чэна Се Джия. Тот не ответил. Се Лянь судорожно вздохнул. А затем, вытерев лицо ладонью страдальчески произнёс: — До сих пор не понял, что только что произошло... — Хрен его знает, сами сюда заявились, — недовольно заметил Ци Жун. Се Лянь, словно подхваченный внезапным порывом ветра, бросился к своей сестре и заключил её в крепкие объятия. Его руки, сильные и тёплые, обхватили её плечи. В его голосе слышалось раскаяние и глубокая, почти невыносимая боль. — Я не знал об… я не знал, — прошептал он. — Прости меня, прости… Се Джия, ошеломлённая этим внезапным проявлением чувств, обняла его в ответ. Её руки нежно прижались к его спине. — За что ты извиняешься, дурачок? — неловко рассмеялась она, стараясь скрыть свою подавленную эмоцию. Смех, однако, вышел каким-то искусственным. Слёзы, накопившиеся за века молчания, подступали к глазам, угрожая позорно прорваться наружу. Но она усилием воли затолкала их обратно. — Я просил тебя забыть, оставить всё в прошлом… — голос Се Ляня дрогнул: — Даже не догадываясь, что произошло с тобой в те времена! Как же я глуп… Ох, прости меня, сестра! Раскаяние и осознание своей вины перед любимой сестрой, которую он, по своей глупости, оставил один на один с ужасами прошлого, были глубоки. — Ну что за мыльная опера, куда понабрали хуевых актеров! Сейчас расплачусь, — съязвил Ци Жун, наблюдая за ними. Се Джия первой разомкнула объятия с братом, в последний раз хлопнув его по спине. И с грустной улыбкой подошла к Ци Жуну, напрочь игнорируя пристальный взгляд Искателя Цветов. Она присела перед младшим братом, распутывая верёвки. Стоило ей их коснуться, как магическое заклятие спало, и получилось их без труда распутать, освободив конечности Ци Жуна. Однако тот не спешил подниматься с насиженого места. Младший брат старался не смотреть на неё, глядя куда-то в сторону. А затем он извинился. Не прямо, разумеется, прямо он не умел. Вместо простого "простите за грубые слова, я был неправ", он кашлянул и вдруг выпалил: — Жрать хотите? В установившейся неловкой и напряженной тишине, его вопрос звучал до нельзя абсурдно. Но Се Джия хмыкнула, принимая знак примирения, и ответила: — Конечно. Что у тебя есть, кроме человечины? — Уверяю, мои блюда гораздо вкуснее той дряни, которую вы двое готовите. Се Лянь неоднозначно покачал головой. Видимо, он до сих пор ещё не понял, что их младший надоедливый брат жив и целехонек, и даже предлагает вместе поесть. Будто не они только что были готовы вцепиться друг другу в глотки. Ещё одна фирменная черта их семьи - они остывали так же быстро, как вскипали. Не считая злопамятности, конечно. Как говорится, не обижусь, но запомню. — Но тебя я не приглашаю, — покосился на Хуа Чэна Ци Жун. — Выметайся из моего дома! Хуа Чэн хотел было ему что-то резко ответить, но Се Джия его перебила: — Уходи. Единственный глаз Князя Демонов расширился. В нём мелькнула скрытая боль и уязвимость, которая быстро пропала. Он кивнул почти механически, словно безвольная кукла. Се Джии не хотелось даже смотреть в его сторону, и Хуа Чэна прекрасно это понял. Он за мгновение ока рассыпался на тысячу бабочек, которые завихрились по залу в поисках выхода. Однако, одна из хрупких бабочек на секунду задержалась у самого лица Се Джии, будто впитывая в себя её образ, а затем, взмахнув крыльями, нехотя тоже улетела прочь...

***

Свет луны едва пробивался сквозь тяжелые тучи, окрашивая маленькую деревню в призрачное серебро. Она расположилась у подножия высокой горы, чьи суровые очертания нависали над небольшими домиками, словно грозное предзнаменование. Вдалеке, за деревней, простирался густой, тёмный лес. Ветхие дома с покосившимися крышами, крытыми соломой и деревянной черепицей, словно сгорбились. Их стены были испещрены трещинами, а краска на дверях облупилась, оставляя лишь следы былой яркости. Ветер проносился по узким улочкам, заставляя вывески старых лавок скрипеть на ржавых петлях. Где-то вдалеке скулила деревенская собака. И эту тишину ночи, если присушаться, нарушали чьи-то приглашенные голоса, которые раздавались в доме на самом краю деревни. Нескончаемые семейные споры являлись неотъемлемой частью жизни некоторых особо несчастных, и неудачливых людей... Громко хлопнув дверью, из того дома выскочила молодая женщина Ли Мэйли, оставляя позади стены, пропитанные ненавистью и болью. Тонкая и изношенная ткань её платья не могла спасти её от холода, но ей это было не столь важно. Важнее убраться отсюда, и как можно скорее... На женском лице - следы слез и побоев. Каждый шаг отдавался тупой болью в избитом теле, но эта физическая боль была ничтожной по сравнению с той величиной горя и печали, что разверзлась в её душе. Смерть родного ребёнка – удар, который разбил её существование на мелкие куски. Не важно, девочка это была бы, или мальчик. Она хотела, чтобы он родился. Хотела, чтобы он или она увидел свет. Мечтала, как прижмёт свое дитя к груди... Но теперь... Всему этому никогда не бывать! В ушах стояли гневные вопли мужа, глухие удары её тела о грубые стены их дома. Столь жестоко было избивать беременную женщину, лишив и себя и её, собственного ребёнка! Сволочь! Семья мужа, с её холодным презрением и жестокостью, была ничем не лучше его самого. Они языком доводили Ли Мэйли до слёз, уничтожая последние крупицы добра в её душе. Но проклятая трусость сковывала её, лишая возможности защитить себя, из-за чего в конце концов, она потеряла даже своего малыша. Теперь эта трусость душила сильнее, превращаясь в петлю на её шее. Бег – единственное, что она была способна сейчас сделать. Ненавистное жилище осталось позади. Ли Мэйли прокладывала свой путь к лесу, темному и недружелюбному, но такому же одинокому, как и она сама. И там, среди деревьев, в окружении безмолвных гор, она надеялась найти хоть на мгновение забвение, утопиться в тишине и спрятать свою разбитую душу от презрительных взглядов и жестоких ударов, которые преследовали её повсюду. Слёзы текли по её лицу ручьём, не желая остановиться. Она вышла на освещенную полной луной, поляну. И села на камень, грубый и холодный, но Ли Мэйли не чувствовала ни его шершавости, ни пронизывающего вечернего холода. Её тело словно онемело. Вокруг шелестели листья, но она не слышала их шёпота, заглушённого ревом горя, раздиравшим её изнутри. Слёзы, горячие и солёные, текли по её лицу, смешиваясь с грязью на щеках. Ладони бессильно сжимали тонкую ткань платья на коленях. Голос её был тихим, едва слышным, теряющимся в ночной тишине: — Почему? — прошептала Ли Мэйли, голос дрожал от рыданий. — Чем я это заслужила? Я кормила голодных, лечила больных, помогала старикам… Сколько добра я принесла в этот мир! Почему же в конце концов, мне так не везёт? Что я делаю не так? Где моя награда? Где справедливость? Каждый вопрос – удар молотом по её и без того разбитому сердцу. И хуже всего было то, что ответы не могли ей дать ни небеса, ни она сама. Ночной холод проникал даже в кости, но Ли Мэйли не чувствовала его. Однако, когда поблизости вдруг раздался шорох и хруст веток, сердце её подскочило в безмолвном ужасе. Казалось, это шаги приближающейся расправы. Сердце бешенно колотилось в груди, предчувствуя новую партию неприятностей. Муж? Или его дряная семейка шакалов? Они пришли за ней, чтобы окончательно добить? Ли Мэйли судорожно оглядывалась, глаза, расширенные от страха, беспорядочно метались в темноте. И вот, из глубины леса, словно призрак, вышел мужской силуэт. Тень, сначала расплывчатая и неясная, постепенно обретала очертания, становясь все более чёткой. Нет, это не был её муж. Это был незнакомец. Ли Мэйли настороженно застыла. Красота его была настолько неописуемой, настолько завораживающей, что на миг Ли Мэйли забыла о своих проблемах. Тридцать пять? Сорок лет? Трудно было сказать точно в полумраке. Аккуратная бородка, аристократичные черты лица, и глаза, в которых играли загадочные огни. Он двигался медленно, неторопливо, будто ему подчинялось и само время, и весь мир. Самоуверенность исходила от него волнами, но в его движениях не было ни угрозы, ни агрессии, ни злобы. Наоборот, от него исходила какая-то странная сила... Ли Мэйли нахмурилась, настороженность ещё не покинула её, но неприязни к этому человеку она не чувствовала. Строгие, но привлекательные черты лица вполне располагали к себе. Незнакомец опустился на землю рядом, и Ли Мэйли инстинктивно отшатнулась, не зная, что он может выкинуть. Ведь не каждый день можно встретить в час ночи незнакомого человека... Деревня у них маленькая, жителей можно по пальцам посчитать. И Ли Мэйли совершенно точно знала, что этот мужчина не её односельчанин. Подобная красота просто не могла бы остаться незамеченной. — Доброй ночи, госпожа, — его низкий и бархатистый голос прорезал тишину. — Не пристало женщине в одиночку в лес ходить. Что вас сюда привело? Его слова звучали не как укор, а как мягкое, почти заботливое замечание. Ли Мэйли молчала, сглотнув ком в горле. Голос незнакомца обладал необычайной силой, Это был голос, способный подчинить себе толпу, заставить слушателей поверить в любые слова. Может, этот человек занимался ораторским искусством? — Личные проблемы, — наконец, прошептала Ли Мэйли, голос её был тихим, хриплым от слёз. Незнакомец склонил голову набок, его тёмные глаза сосредоточенно изучали её симпатичное, но заплаканное лицо, словно пытаясь проникнуть в самую глубину её души. В этом взгляде не было ни осуждения, ни интереса, только глубокое понимание. — Не хотите поделиться? — спросил он тихо, не настаивая. — По своему опыту скажу, что когда делишься переживаниями с незнакомыми людьми, на душе становится гораздо легче. Трудно нести бремя нелёгкой судьбы в одиночку. Иногда полезно выговориться. Ли Мэйли не заметила, как начала говорить. Слова сами собой полились из её уст, словно вода из разбитого кувшина. Она рассказывала о побоях, о смерти ребёнка, о холодном презрении семьи мужа, о своей бессильной злобе и безнадёжной печали. Выплескивая эмоции через слова, она мало по малому освобождала свою душу от этого бремени. Ли Мэйли не заметила, как её голос задрожал, как слёзы снова залили лицо. Мужчина сидел рядом, не перебивая, не произнося ни слова, только внимательнейшим образом её слушая. В какой-то момент он молча протянул ей платок, извлечённый из нагрудного кармана. Ли Мэйли только тогда заметила у него на груди блестящий золотом, небольшой медальон. Ткань платка оказалась мягкой, тонкой, с едва уловимым приятным ароматом. Ли Мэйли только тогда осознала, что снова плачет. Она неловко приняла платок. На нём был изображен рисунок - два силуэта, с одной стороны меч, с другой - цветок. Ли Мэйли не поняла, что это означала. Подобный символ она видела впервые. Она с не веселой улыбкой вытерла слёзы. Этот простой, но такой чуткий жест незнакомца, этот неброский знак внимания, отозвался в её душе неожиданной теплотой. Впервые за долгое время она почувствовала не только боль, но и нечто другое – присутствие человека, готового выслушать, понять, сочувствовать. Всхлипывая, сжимая в руке мягкую ткань платка, она прошептала, голос её был полон отчаяния, но уже не такой безнадёжный, как раньше: — Я не хочу так жить… Ненавижу их. Взгляд, который мужчина на неё поднял, был необычным, странным, пронзительным. В нём читалось что-то большее, чем просто сочувствие – холодная, безжалостная сила, способная сокрушить мир. И вдруг, неожиданно, резко, он произнёс слова, которые заставили её кровь стынуть в жилах: — Хочешь, я сделаю так, чтобы они страдали так же, как твой неродившийся ребёнок? Так же, как и ты, только в тысячи раз мучительнее? Эти слова, прозвучавшие так неожиданно, вместо ужаса вызвали у Ли Мэйли взрыв надежды. В них не было ни капли бахвальства, притворства, только чистая, неприкрытая мощь. И в этот момент, глядя на этого загадочного мужчину, она ни на секунду не усомнилась в его способности исполнить свою угрозу. От него исходила такая энергетика, такая сила, что мужчина показался ей не человеком, а каким-то сверхъестественным существом. — Да! — выдохнула она, голос её был полон отчаяния и одновременно с тем – решимости. — Я готова сделать что угодно! Только бы отомстить этим негодяям… Улыбка, которая тронула его губы, была почти дьявольской, холодной и торжествующей. Тёмные глаза блеснули предвкушением. — Всё, что угодно, говоришь? — спросил он. Голос его звучал насмешливо, но так же чувствовалось что-то большее, что-то, что заставляло её сердце на мгновение дрогнуть от страха. Мужчина встал, отводя взгляд от неё, словно собираясь с мыслями. Его силуэт, резко очерченный лунным светом, казался почти мистическим. — Отлично, — бросил он, словно приговор. Ли Мэйли действительно была готова на всё. На всё, что угодно, лишь бы увидеть страдания тех, кто превратил её жизнь в ад. Она пойдёт на любое преступление, заключит любой договор с самим дьяволом, лишь бы отомстить. — Господин… как вас зовут? — тихо спросила она. — Лим, — криво улыбнулся он, снова глядя на неё: — Зови меня просто Лим. Смотря на него, Ли Мэйли увидела в этом мужчине своего спасителя. Пусть он будет самим непревзойденным демоном, пусть его методы окажутся чудовищно жестокими, но она готова была идти за ним, следовать любым его указаниям, если он поможет ей осуществить её желание мести. Через три дня, маленькую деревню у подножия горы потрясла ужасная весть. Кто-то вырезал за одну ночь целую семью Ли! Неизвестный не пощадил даже женщин. Односельчане, увидев на утро изуродованные до неузнаваемости тела в доме, попадали в обморок. Не каждый был способен стойко лицезреть такое чудовищное зрелище. Все стены дома и пол были насквозь омыты бардовой кровью. Куски разных частей тела лежали вразброс, и было непонятно, чья именно нога лежала у порога, а чья рука висела на люстре... Головы членов семьи Ли были зловеще расставлены на обеденном столе. Их лица остались навеки искажены в гримасе мучительной, нестерпимой агонии...