Зов охотничьего сердца

      Вот уже на протяжении нескольких столетий каждый житель Мондштата до безумия боялся вампиров, но ещё больше боялся тех, в честь чьих имён были названы кланы, потому что они считались прародителями. Теми, кто застал времена, когда люди ещё не знали, как противостоять существам, что под покровом ночи лакомятся кровью, и смог пережить самую первую в истории Тейвата охоту, о которой барды до сих пор слагают легенды. Правда, правдивые или нет — этого никогда не узнать, если, конечно, не спросить у самих вампиров, чьи фамилии и происхождения Тарталье казались безразличны, пока разговор не зашёл об Альберихе.       Том самом Альберихе, с которым он сидел в богом забытой таверне, беззаботно пил вино и который, о Архонты, хотел соблазнить его очевидно для того, чтобы потом съесть. Других причин, почему вампир мог проявлять такие знаки внимания быть не могло, и от мысли об этом — о том, что могло произойти, о том, что какой-то частью сознания он, может быть, не будучи скованным титулом охотника, правда бы согласился — начинает мутить. Да так, что Тарталье приходится облокотиться на стоящий неподалёку стул, что остальные, конечно же, замечают, однако никак не расценивают и оно к лучшему, иначе пришлось бы провалиться сквозь землю. Ведь помимо всего прочего Кэйя проводил его сюда, прямо в Ордо Фавониус, где мог бы спокойно убить для демонстрации своей силы, но... он не сделал этого.       Почему? Забавы ради? Или это часть какого-то коварного плана? Или...       — Чего приуныл, парень? — из толщи размышлений выводит чей-то насмешливый тон, способный вызвать цепную реакцию по комнате, если бы самый главный не поднял руку вверх в приказе замолчать и заодно дать небольшую фору для того, чтобы прийти в себя и вспомнить свою первоначальную целью.       — Просто удивился, как мало у вас тут вампиров, — попытался отшутиться Тарталья, после чего слегка встрепенулся, приняв прежний, более серьёзный облик. — Хотя с другой стороны, чем меньше вариаций, тем легче просчитать все шаги наперёд. Особенно если этот... Альберих ходит всегда один.       — Тут ты прав. Плюс-минус уязвимые места каждого клана мы знаем, так что сделаем, как ты предложил — разобьём лагерь недалеко от винокурни и будем поджидать ублюдков. Меня, кстати, можешь называть лейтенант Рагндвир, — мужчина протянул вперёд правую руку, не оставив вариантов кроме, как ответить на рукопожатие:       — Аякс.       — Постараюсь запомнить. А теперь даю каждому два часа на короткий сон и выдвигаемся, ясно?       — Да, сэр! — загудели хором все присутствующие в комнате, после чего потушили горящие свечи и легли на свои кровати, создав настолько идеальную тишину, что Тарталья, кажется, начал слышать собственные мысли.       Все они неизбежно крутились вокруг Кэйи: его внешнего вида, ласкового голоса, обжигающего взгляда — всего, что практически заставило влюбиться с первого взгляда, но в конечном итоге лишь вызвало ненависть и неприязнь. В первую очередь к самому себе, как к человеку, чуть не клюнувшего на эту удочку. Во вторую к себе, как к охотнику из «Фатуи», где подобное учат распознавать сразу, даже без подручных средств вроде солнца, на котором вампиры могут сгореть заживо, поскольку, несмотря на разное происхождение, всех объединяет одно: не любовь к серебру. И не важно в каком количестве он содержится в том или ином мече, кольце или ложке — от него остаются сильные ожоги, не поддающиеся регенерации.       Любимый и незаменимый клинок Тартальи как раз был выполнен из чистого серебра, отлитого с благословения Царицы вместе с гравировкой её знаменитой среди снежнян цитаты: «я на стороне света». Однако, прокручивая в голове то, как Кэйя чуть не оказался убит благодаря молниеносной реакции, спасшей от быстрой смерти, становится очевидно, что его кожа — бархатистая, чуть смуглая кожа — никак не отреагировала. Словно он и не вампир вовсе, хотя охотники вряд ли бы стали врать, а значит, это теперь ещё одна загадка, которую придётся разгадать, дабы хотя бы как-нибудь искупить свой проступок, за который в «Фатуи» давно бы изгнали, навсегда опорочив его имя. И это только в лучшем случае...       В худшем он и не хотел представлять, поэтому глубоко выдохнул и попытался всё же немного поспать, чтобы когда спустя два часа лейтенант Рагндвир прикажет вставать и идти разбивать лагерь у винокурни «Рассвет» — достаточно красивого места с ярко-зелёными виноградниками и террасами, спускающимися к подножию гор, скрывающими лёгкую возвышенность, открывающую хороший вид на то, как к шести часам утра солнце начало окрашивать небо в нежные оттенки розового и оранжевого. Что, впрочем, удивило только Тарталью, почти не видевшего такого ничего подобного, над чем некоторые охотники между собой подшучивали, но потом замолкали или вовсе переключились на обсуждение чего-то более личного и локального.       Например, Валлер, — мужчина с козлиной бородкой — решив скрасить время, поведал о своём любовном похождении и попытке по учебнику магистра Лизы Минчи приготовить «любовное зелье» для того, чтобы приворожить трактирщицу с, как он выразился, большой душой. А его друг, отличающийся крючковатым носом, громко хохотал над каким-то безумно похабным анекдотом, вызвавшим такую же реакцию разве что у ещё одного человека, занимающегося полировкой брони, выполненной из смеси сплавов, включающий в себя и серебро. Только вот поможет ли это, если случится столкновение, Тарталья уже не был уверен, опять вспомнив о нём.       Что если Кэйя напал на тех охотников и утащил их в своё логово? Что если он вернётся сегодня ночью на своё место преступления?       Одна часть уверенно думает, что пронзить его сердце серебряным клинком не составит труда. Другая еле заметно содрогается, так как лишить жизни того, кто проявил какую-никакую доброту кажется невозможным и отчасти безумным, хотя каких-либо других вариантов не останется. Ведь он — охотник. Он должен быть хладнокровным и безжалостным — так же, как хладнокровны и безжалостны те, кто убивают ни в чём невиновных или подчиняют их своей воле, что даже хуже, чем смерть, хотя Тарталья читал об этом только в книжках и никогда не видел в реальности. Отчасти благодаря тому, что общий охотничий кодекс обязывал убивать укушенных раньше, чем те смогут причинить вред другим из-за действия яда, который, как говорят, заставляет человека ощущать непреодолимое влечение к тому, кого он по-хорошему должен ненавидеть. То есть, к вампиру, который его укусил и может теперь использовать, как свою марионетку.       От этих мыслей Тарталье вновь становится дурно.       Успокоиться помогает принесённый милыми девушками из винокурни обед из обжаренной мацутакэ и кружка свежевыжатого сока из волчьих крюков, имеющих кисло-сладкий вкус, остающийся на языке даже спустя несколько часов, когда солнце зашло обратно за горизонт и на землю спустилась тьма. Опасная, осязаемая и будто бы живая, в том числе из-за гробовой тишины, нарушаемой лишь шёпотом охотников, что вздрагивали от каждого шороха и дуновения ветра в готовности в любой момент совершить нападение в то время, как Тарталья старался спокойно сидеть на месте и просто наблюдать, — как в своё время учила главнокомандующая Скирк — пока где-то сбоку внезапно не замигал огонёк. Белый и потому более заметный для глаза на фоне чёрно-синих силуэтов домов, что заставляет прижать к себе винтовку и затаить дыхание, принявшись через прицел внимательно наблюдать.       Огонёк то появлялся, то исчезал, словно кто-то играл с маленьким светлячком, и только когда он вспыхнул с особой яркостью, стало понятно, что это не светлячок. Это глаза. Вампирские глаза, что приближаются к лагерю настолько быстро, что не успевает разум забить тревогу, как из темноты вынырнула высокая фигура и с яростью бросилась на Валлера, который хотел было отбиться, однако хищник так крепко вцепился ему в шею, что оставалось только сдавленно кряхтеть от боли и ярости. Да так громко, что очевидно — его уже не спасти, и всё равно Тарталья пускает серебряную пулю прямо в голову монстра, а затем в ещё одного и ещё вместе с лейтенантом Рагндвиром, выкрикнувшем какой-то приказ.       Какой, правда, именно, расслышать не удалось из-за лязганья металла и криков боли, демонстрирующих явное преимущество вампиров, будто бы специально готовящихся к этой атаке, о чём также говорят их слаженные действия для более эффективного устранения охотников. Причём, самым безжалостным и жестоким способом: через вонзание когтей и клыков в плоть, отчего густая алая кровь быстро заливает всю землю, и у Тартальи начинают подкашиваться ноги. Не от вида столь ужасной картины, а от того, что подошва ботинок начинала предательски скользить, позволив одному из вампиров повалить его на спину и опалить лицо горячим дыханием, отдающим вонью сырого мяса.       — Отвали! — Тарталья попытался ударить монстра, а, когда тот наклонился вперёд, руки инстинктивно поднялись вверх, обхватив ствол винтовки с двух сторон в попытке сдержать натиск клыков.       И не важно, что по сути это бесполезно — нужно было бы хотя бы попытаться, чтобы не сдаться так просто перед тем, как вампир одним резким движением отбросит оружие в сторону, сорвёт наплечник и пронзит оливковую кожу практически до самой кости, чего, впрочем, никто не заметит. Не потому, что им плевать, хотя и этот вариант вполне себе вероятен, а потому, что раненным не помогают — таково правило, поэтому Тарталья не кричит. Или ему только кажется, что он так не делает.       Как бы там ни было, брыкаться поздно: разум охватывает сильнейшая агония; горячая и липкая кровь струится противной струйкой на землю, вместо неё заливая внутрь организма яд, который жжёт изнутри и пронзает каждый нерв, каждый мускул, каждую косточку наподобие нескольких острых игл; вместе с этим Тарталья чувствует, как его сердце бешено колотится в груди, и как его разум постепенно угасает, погружаясь в густую, мрачную пелену, с которой он отчаянно пытается бороться, пока вампир довольно ухмылялся и всё пил, и пил, и пил, пока что-то — или кто-то — не размозжило ему голову, заставив замертво упасть на рыжеволосого охотника, что попытался сосредоточить свой взгляд на спасителе, однако провалил эту попытку.       Его глаза предательски закрылись, а разум провалился в пустоту, где никогда не существовало и не будет существовать таких понятий, как пространство, время, боль и страх.