Ответственность

Мирон проснулся на диване, но головная боль не дала задуматься о его перемещениях в пространстве. Рядом обнаружилась табуретка с стаканом воды и запиской. При взгляде на воду пить захотелось в сто раз сильнее, хотя, казалось бы, куда дальше. Осушив стакан полностью, Мирон вернул себе способность худо-бедно осознавать реальность: «Доброе утро, я аспирина в доме не держу, уж извиняй, но в твоём возрасте хорошо было бы задумываться о таких вещах. Будить тебя даже не пытался, ты бы всё равно никуда не пошёл, и не важно, что у тебя там кто-то умирает. Буду поздно, но трезвый». Записка напомнила, что у Фёдорова вообще-то есть работа и на неё надо ходить, тем более что люди действительно умирают, время на телефоне участливо напомнило, что если Мирон не пошевелится, то убьют уже его, и тогда не видать ему очередной звезды на погоны. К моменту явления старшего лейтенанта Фёдорова зданию следственного комитета прошло полтора часа от начала рабочего времени, что, в случае Мирона, было несказанным везением. В кабинете его встретил специалист по особо тяжким Роман Сергеевич и моментально материализовал из воздуха стаканчик кофе из автомата, в след за ним появился и криминалист Александр Викторович, тот, видимо, легко приманивается на запах хренового кофе. Менее чуткие к чужим страданиям коллеги не сочли нужным поприветствовать опоздавшего, ограничившись безразличными или вовсе презрительными взглядами. Лучшим решением в такой ситуации было переключить всеобщее внимание на реальные проблемы. Мирон вышел в центр кабинета, театрально прокашлялся и включил на максимум своё природное очарование. — Доброе утро всем, прошу извинить меня за опоздание, торжественно клянусь, что, если мне ещё раз случится проспать, то я не поскуплюсь на пончики всей следственной группе. Позволю себе вольность более не акцентировать на этом внимание. — Фёдоров вещал так бодро, что взгляды всех присутствующих чуть ли не против их воли устремились к говорившему, а тот и не думал останавливаться. — Вчера я имел удовольствие ознакомиться со всеми материалами по делу, однако, абсолютной памятью я похвастаться не могу, поэтому, прошу, не стесняйтесь поправлять меня, мы с вами не в том положении, чтобы воспринимать критику как оскорбление. Далее, вещественные улики нам пока что ничем помочь не могут, а судмедэксперты так подробно описали тела, что требовать от них ещё больше информации будет бессмысленной и беспощадной пыткой. Исходя из всего вышесказанного, предлагаю сконцентрировать внимание на психологии убийцы, таким вещам зачастую уделяется не так много сил, как требовалось бы, особенно, в ситуациях по типу нашей. Мирон мог бы ещё долго распинаться перед коллегами, но такие его речи были тем ещё наркотиком и подсаживать на него людей необходимо крайне аккуратно, чтобы не прикончить кого-нибудь ненароком. Взять хоть Славу, тот передознулся, наверное, ещё давно — когда-то в 6 классе на уроке истории, слушая с открытым ртом что-то про Рим и империи — давно уже не помнил, ни что такое империя, ни зачем они нужны, знал только, что рушатся они после смерти сильнейшего правителя и что русские люди с такими задачами справляются на ура, только вот на Мирона рука бы не поднялась — какая же злая ирония судьбы — так и ходил Машнов за Фёдоровым то ли призраком коммунизма, то ли тенью отца Гамлета. — Обязательно было гигантское предисловие к этой, весьма очевидной, идее? — Поинтересовалась немолодая женщина, кажется, её звали Евгения Петровна. С памятью на имена у Мирона не очень клеилось, зато чужие достижения он запоминал отлично — запоминал, а потом поедал себя чувством стыда за излишнюю лень и, как следствие, невозможность в полной мере оправдать чужие ожидания. От кого-нибудь другого получить такое замечание было бы, в худшем случае, немного обидно, но Евгения была специалистом высшей категории, ей даже довелось на старте карьеры поучаствовать в операции по поимке маньяка из Битцевского парка, об этом знали все члены следственной группы, а тон властной матери почти заставил Фёдорова покраснеть, как провинившегося школьника. Но на самом деле от излишнего тщеславия женщина не страдала, а скорее по привычке давала окружающим понять, что она ничем не хуже мужчин, с которыми работала. Не успел Мирон придумать вежливый ответ, как Евгения Петровна продолжила. — Так или иначе, благодарю Вас за возможность ещё немного оттянуть момент погружения в мысли и мотивы субъекта. Предупреждаю тех, для кого подход с точки зрения психологии в новинку — это гораздо сложнее эмоционально, чем с умным видом читать отчёты судмедов и криминалистов. — Тем не менее говорила она бодро и излишний пессимизм ни в ком не спровоцировала. Исключение составил Роман Сергеевич, для которого это состояние было естественным. — Предлагаю план действий: в очередной раз зарываемся в бумажки, как порядочные юристы, на доску выписываем все аспекты преступлений, которые могут дать хоть каплю информации об образе мысли маньяка, например, частота убийств, оружие, место и даже предполагаемое время и погода на момент смерти жертв. Затем для каждого фактора выписываем любые приходящие в голову объяснения с точки зрения психологии и ищем пересечения. Возражения имеются? — Мирон оглядел присутствующих, вступать в оппозицию его идеям никто не собирался. — Отлично, в таком случае погружаемся в море отчётов и молимся, чтобы нигде не всплыла очередная жертва кракена. — В кабинете раздалось несколько ироничных смешков, если наркотическая зависимость убитых стала предметом для шуток, то это можно считать первым успехом в плане «мыслить как преступник» — едва ли маньяк сочувствовал жертвам на столько, что не позволил бы себе немножко черного юмора. — И ещё один момент, кто здесь самый дотошный и душный? — Вообще-то слово «душный» применимо только к некому пространству, в котором затруднительно дышать, а внутри человека может дышать только эмбрион, которому удушение не грозит, так как тот получает кислород из крови матери, можно было бы упомянуть возможность гипоксии у женщины, что сделало бы её брюшную полость душной для плода, но я не женщина. Если Вы хотите сказать, что в присутствии кого- или чего-либо становится трудно дышать, то рекомендую слово «удушающий», — выдал Александр Викторович, после чего никто уже и не думал иронизировать над страстью Мирона Яновича к демагогии. — Отлично, ты-то мне и нужен, ещё вчера подумал, что мы точно подружимся. Дуй в архив, переверни все базы данных, всю информацию о насильственных преступлениях по Ленобласти, в общем делай что хочешь, но мы должны убедиться в отсутствии других жертв маньяка. — Немного подумав, Фёдоров добавил, — и возьми с собой кого-нибудь, на своё усмотрение, в помощники, только не Романа Сергеевича, он и без того грустный. Работы оказалось больше, чем кто бы то ни было мог вообразить себе, километры отчётов рябили в глазах, а ведь это всё нужно было анализировать, искать всякие мелочи, так что даже знакомые с делом с первого трупа к обеденному перерыву были готовы биться головами о стены. От разрушения следственный комитет спас обеденный перерыв. Терроризировать буфет не отправились только Мирон, Рома и Саня — все дружно решили, что на перекуре им ни к чему излишний официоз. — Ну что, товарищ начальник, не расскажите своим новым друзьям, что за красотка помешала тебе прийти вовремя? — поинтересовался Александр Удушающий. — Боюсь, если я честно расскажу про эту ночь, вас хватит удар, да и вообще, я не то что бы много помню, — проворчал Фёдоров. — Зря ты так, то, что ты гей никого не удивит, — выдал Рома. — Откуда ты… — Ага! Саня, гони косарь, — тот нехотя извлёк купюру из бумажника. — Я и забыл, что в этой компании я не единственный мастер допросов, ладно, теперь мы точно друзья, рисковать репутацией я не стану, особенно с учётом последних изменений в нашем законоебательстве, — усмехнулся Мирон, и все трое беззаботно расхохотались, как будто не было ни жестоких убийств, ни холодного ветра, бьющего в лицо помесью дождя и снега. Новые товарищи Фёдорова всё-таки имели немного чувства такта, так что выпытывать больше подробностей не стали, молча решив, что раз уж его вызвали из другого города, то навряд ли тому есть с кем откровенничать, так что это вопрос времени. Они больше не злой ботаник и депрессивный чел, теперь это Рома Проницательный и Саня Удушающий, Мирон не спешил им доверять всю свою богатую биографию, но был рад, что теперь Слава не единственный с кем можно выпить и поговорить. Блять. Слава. Выпить-то они выпили, а вот с разговорами сложнее: слишком давно между ними стена непонимания, слишком давно они пытались её разрушить с двух сторон, слишком давно они бросили тщетные попытки, приняв, что они обречены вечно разговаривать, не имея возможности полностью верно понять собеседника. Фёдорову нравился Машнов, честно, вопреки всем разногласиям, потому, наверное, каждый раз, когда Мирону становилось скучно — не важно в отношениях или без них — он шёл к Славе, будучи не в состоянии думать о ком-то ещё. Пожалуй, хватит этих полумер: Машнов влюблён в него давно, надо лишь пригласить на свидание, чтобы заставить светиться от радости, Слава ведь всегда так светился, когда Мирон изменял партнёрам? И сегодня ночью кажется тоже? Старший лейтенант Фёдоров действительно не мог похвастаться абсолютной памятью. — По твоему ебалу видно, что ты снова предпочтёшь курилку столовке, не утруждай себя извинениями, я поел заранее, так что идём, — сказал Замай тоном человека, который в своём познании на столько преисполнился, что в состоянии пережить дружбу со Славой. — Спасибо, — просто ответил Машнов, он знал, что этой простой благодарности Андрею более чем достаточно. Слава выложил другу всё от начала и до конца, честно признав, что сегодня утром позорно сбежал от утренних разговоров. Замай верно подметил, что несмотря на то, что член в жопе был у его друга, с какой стороны ни глянь, складывалось впечатление, что трахнули именно Мирона, а не наоборот, что ж, это повод гордиться Славой. Машнов не отрицал, за несколько лет отшельничества в северной столице он многое переосмыслил: да, он всё ещё любит сраного Фёдорова, это совершенно не повод ему мстить, он имеет право оставаться в своём ментальном пубертате столько, сколько вздумается, избегать всякой ответственности жить на зло гиперопекающей матери. Но Слава тоже птица гордая, ну может не совсем, однако обращаться с собой как с вещью он не позволит никому, и не важно какие чувства у него вызывает этот «никто». Андрей такой подход одобрял, вообще, его друг значительно изменился с момента их знакомства. Даже не так, себя Машнов умудрялся не потерять среди десятков личностей, которые не только каким-то образом помещались в его бедовой голове, но и как-то странно сочетались между собой. При этом чувства к Мирону не стали трактоваться иначе, просто спустя побег в другой город, зависимости и депрессию, Слава принял тот факт, что счастливым ему не быть, потому как на нём лежит часть ответственности за то, что эту влюблённость он толком не пытается преодолеть, а убивать себя алкоголем, утопать в жалости к себе как-то глупо, если он сам не стремиться преодолеть свои проблемы. Так Машнов и понял: бог — это действительно любовь. Сделал он этот вывод, когда с большим удивлением для себя обнаружил, что желание ругаться со внешним и внутренним миром пропало, а, ставшее за долгие годы привычным, раздражение хотелось выливать очередными стихами в блокнот вместо окружающих, хотя привычную язвительность он не растерял, да и вряд ли бы смог. — Ну и что ты планируешь делать со всей этой хуйнёй? — С неподдельным интересом болельщика на шахматном турнире поинтересовался Андрей. — Да ничего, я с утра сбежал не только для того, чтобы самому произошедшее окончательно осмыслить, я изначально знал, что творил, а вот Мирошке я благодушно дал дополнительное время подумать. И, прежде чем ты спросишь, я понятия не имею, что он решит, я даже предполагать не возьмусь, но у меня перед ним существенное преимущество — я давно прекратил упиваться своими страданиями и сейчас рассуждаю тут с холодной головой вовсе не потому, что мама так и не приучила носить шапку. — На это заявление Замай лишь тепло рассмеялся, и смех этот согревал Славу лучше любых головных уборов. Обеденный перерыв закончился вместе с темами для задушевных разговоров.