Ответственность

Утро началось в традиционной суете понедельника: если бы Слава не пролил на себя горячий чай и не заорал как поехавший, то Мирон бы всё безбожно проспал. С горем пополам собравшись, с сигаретами в зубах друзья вывалились из подъезда и моментально получили в лица пару ударов от мартовского ветра. — Тебе к метро? — Уточнил Фёдоров. — Не, на Невском пока не заебашили угольных заводов, я пешком через парк Есенина. Так, всё мне пора, давай перелови там всех маньяков. — Ответил Машнов и бодрым шагом отправился трудиться на благо общества, т.е. орать благим матом на химические приборы. Солнце показаться петербуржцам не соизволило, грязь ворчливо хлюпала под ногами, резкий холодный воздух всё-таки уже немного пах весной, но оптимизма не прибавлял. Слава всегда использовал утреннюю прогулку до завода, как время для размышлений, ведь до чего бы он ни додумался, потом всегда можно уйти с головой в работу. В мыслях был Мирон, много Мирона, больше чем обычно в последние годы одинокой жизни в Петербурге. Машнов негодовал на себя: сколько ещё блять ему нужно времени, чтобы избавиться от этой дурацкой любви? Если раньше был призрачный шанс, что это уже не те чувства, что раньше, и что еврей вспоминается по привычке, потому что Слава жалкий лентяй, который просто не потрудился избавиться от него, как от плесени в ванной, хотя можно было погулять по барам, познакомиться с кем-нибудь, но за три года в северной столице Машнов не завел даже новых друзей где-то вне работы. Под умеренное самобичевание и завывание ветра он дошёл до КПП, и поздоровался с охранником. — Здорова, Сидорович, что у нас сегодня? Сидорович существовал в своей коморке среди бесконечного количества сканвордов и каждый день каждому сотруднику зачитывал случайно выбранный им анекдот. Один день — один анекдот. Никогда не смешной, но всегда нужный: понимание, что утро каждого из твоих коллег началось с одной и той же хреновой шутки, удивительно сильно объединяло. Вот и в этот депрессивный понедельник каждый из работников выслушал какую-то чепуху про жену, любовника и мужа. — Дорогой, а ты чего так рано? — Высоко вскрикнул Андрей, очевидно, парадируя жену из сегодняшнего анекдота от Сидоровича. Замай значился старшим инженером, должность свою занимал вполне заслуженно: физическое насилие к аппаратуре не применял, водку на рабочем месте не пил и вежливо общался с каждым работником, кроме тех, кто не двигается и работает от электричества. Обеденный перерыв Слава провёл не по назначению, отдав предпочтение перекуру с Андреем, как только тот прекратил возмущаться, что его лишили бесподобных котлет с пюрешкой заводской столовки, Машнов огорошил его последней и самой главной новостью своей жизни: Фёдоров вернулся, нагло появившись на пороге. Замай ненавидел Мирона просто потому, что последние несколько лет был вынужден слушать самые худшие истории от Славы каждую пятничную пьянку, пьяный химик мог часами распинаться о всех чувствах по отношению к товарищу Фёдорову, во всех красках описывая самые мрачные моменты их взаимоотношений. На утро Слава подолгу извинялся за то, что излишне загружал друга своим нытьём и абсолютно искренне стыдливо глядел исподлобья, что казалось практически невозможным, учитывая разницу их в росте. Теперь же Андрей Андреевич не сомневался, что в обозримом будущем его обеды превратятся в перекуры, потому как Машнов навряд ли сможет держать при себе эмоции до пятницы, тем более что по пятницам он скорее станет пить с Мироном и наверняка постарается заблаговременно вывалить на друга все свои переживания, чтобы, не дай боже, не шокировать ими Фёдорова. Примерно так мысленно рассуждал Замай, умудряясь при этом внимательно слушать Славу и сохранять выражение лица, отражающее крайнюю степень заинтересованности. Знакомство с петербургским отделением следственного комитета началось для Мирона со столкновения с молодым человеком смазливого вида, судить по внешности Фёдоров не привык и всё же в его голове моментально появился вывод; «Стажёр и если не гей, то как минимум пидор, однозначно». Эта радужная достопримечательность местного СК была достаточно высокая, стройного телосложения и имела в меру длинные темные кудрявые волосы, в общем, стажёр выглядел как влажная мечта четырнадцатилетнего подростка с кризисом ориентации. Он пробурчал что-то вроде «смотри куда прёшь» и скрылся в лабиринте коридоров ещё до того, как Мирон успел придумать достаточно грубый ответ. Однако заострять на этом внимание Фёдоров не стал, у него были дела поважнее: раскрыть дело в кратчайшие сроки, вдоволь насладиться всеобщим восхищением, под шумок заиметь новую звезду на погоны и вернуться в свою московскую захламлённую квартиру героем. Желательно чтобы Слава его не выгнал до самого закрытия дела, не рассориться с ним в пух и прах за это время было задачей сложной, однако экономия на жилье и хозяйственность Машнова, которая не позволит зарасти мусором, того стоили. Мирон добрался до просторного кабинета, гудящего десятком голосов коллег, с которыми он успел вчера познакомиться и убедиться, что здесь сплошь профессионалы своего дела — спорили все исключительно по делу, никаких детсадовских конфликтов не предвиделось, видно, жестокость преступлений маньяка действовала на всех отрезвляюще, не оставляя времени на междоусобные войны. Десять трупов за чуть больше половины года это вам не шутки, все жертвы — высокие, русоволосые парни от 20 до 30, гомосексуалы, имеющие наркотическую зависимость, убийца вылавливал их неподалёку от притонов, вероятно, предлагал секс, дозу или и то и другое, заманивал в глухую подворотню, каким-то образом заставлял жертву повернуться к нему спиной и перерезал глотку. Характер первой смертельной раны на шее позволял предположить, что преступник не сильно ниже убитых, около 185 сантиметров, далее маньяк посмертно наносил сильные удары ножом в область сердца и перерезал вены на манер суицида. Предполагаемый психологический портрет убийцы выглядел примерно так: мужчина, возрастом примерно, как его жертвы, более взрослый действовал бы более расчетливо, а был бы моложе навряд ли бы задумывался об уликах, которых было кот наплакал — генетический материал да смазанные отпечатки, и ни того, ни другого нет в базах. Мирон давно работал в сфере уголовного розыска, однако в этот раз встреча с судмедэксперткой Евгенией и её пациентами не оставила его равнодушным. Глядя на изуродованные трупы, чем-то напомнившие ему Славу, Фёдоров с трудом сдержал рвотный рефлекс и отсутствие нормального завтрака ему ничем не помогло. Напиться вечером понедельника — весьма сомнительная идея, особенно когда тебе давно не 14 и проснуться огурчиком после нескольких часов пьяного сна тебе давно не светит. И тем не менее Мирон возвращался к Славе с бутылкой приличного виски и колой. Своего нового соседа Фёдоров не собирался насильно спаивать, однако Машнов унаследовал от отца-алкоголика такую замечательную фишку как отсутствие похмелья, хотя он сам считал это скорее проклятием: без негативного подкрепления чертовски легко повторить судьбу покойного Машнова старшего. И это всё если не учитывать, что пьяным Слава становился чересчур эмоциональным и несколько неуравновешенным, чего на утро очень стыдился. Однако от выпивки Машнов отказываться не стал, кто он такой чтобы отказываться от алкоголя, за который не платил. — Ну что, как тебе новые коллеги? Уже переловили всех маньяков по Ленобласти? — Если бы, нам бы хоть этого поймать, я даже не возьмусь тебе рассказывать, что он с жертвами делает, — процедил Мирон. — А по поводу коллектива, знаешь, мы с тобой вроде бы давно закончили школу, и все равно в каждой достаточно большой группе людей всегда находятся такие персонажи как злой ботаник, добрый альфа-самец, чрезмерно амбициозная дева, хитрый гном и просто депрессивный неглупый чел. Но при всей их банальности как коллектива, у меня нет ни малейшего сомнения в их профессиональности, я кажется даже смогу подружиться с ботаником и меланхоликом. Я говорил о поражающей жестокости преступлений, честно, чуть не блеванул, они — Саня и Рома — смогли меня достаточно быстро отвлечь от этого зрелища и познакомили с автоматом с паршивым кофе. — При упоминание изуродованных трупов взгляд Мирона застекленел, следователь разом осушил остатки виски в чашке — эстетами друзья не были. — О, зная тебя, это весьма высокая оценка их личностей, я вообще ожидал большей язвительности от такого мизантропа как ты. — Слава откровенно угорал, как будто его воображение не спешило рисовать картинки жертв маньяка, или же подобные зверства не удивляли его вовсе. — Тебя серьёзно не интересует, что именно с ними сделали? — К чему мне это? Лучше расскажи, что думаешь про самого убийцу, а то мало ли я в группе риска? — Славин оптимизм периодически ставил в тупик собеседника. — Вообще, я так-то не имею права распространяться на эту тему, но скажу, что если ты не проводишь свои вечера в героиновых притонах, то тебе навряд ли что-то грозит. — План напиться до состояния, когда перед глазами перестанут мелькать картинки из морга, Фёдоров реализовывал на ура. Слава не испытывал особого желания напиваться, тем более в компании Мирона. Однако, глядя на Фёдорова, Машнов счёл, что лучше бы им перебраться в комнату на диван, изрядно захмелевший товарищ спорить не стал. Пока они продолжали вспоминать истории давно минувших дней, виски как-то сам по себе закончился, а причёска Славы, зачастую бывшая предметом всеобщих шуток, вдруг начала вызывать желание прикоснуться и зарыться пальцами в шелковистые волосы. Когда Мирон потянулся за поцелуем, Машнов не сопротивлялся, однако моментально перехватил инициативу, исследуя рот Фёдорова, уселся ему на колени. Поцелуи быстро переместились на шею и стали походить на укусы, а тонкие пальцы потянули футболку. Всё происходило быстро, даже слишком быстро, не появлялось даже миллисекунды, в которые Фёдоров успел бы осознать себя. Хотя возможно, конечно, что это не окружающий мир и Слава с ним заодно неслись со скоростью света, а лишь пьяный мозг слишком медленно думал, удовольствие затмевало сознание, оставляя вырванные из контекста кадры. Вот его подняли на ватные ноги и толкнули на кровать, вот Слава нависает над ним, почему-то избегая поцелуев в губы, оставляет красные отметины на шее и ключицах, вот вся одежда куда-то пропала. Дальше Мирон помнил только чужой язык на своём члене, и как его руки оттолкнули, не позволили помочь с подготовкой, а потом и вовсе прижали над головой, запрещая касаться, хватать за бёдра и задавать ритм. Оргазм, не успев даже накрыть сознание до конца, утянул Фёдорова в глубокий сон. И у Мирона не было ни единого шанса запомнить, ни как его бережно вытерли от спермы, ни как Слава смотрел на него с какой-то невыразимой тоской в глазах, утратив чувство времени.