Перчатка миру

Мужчина, чуть поменяв позу, аккуратно уложил голову на чужое плечо, и стало как-то хорошо. Какой бы поганой ни была ситуация, Шэнь Цинцю знал, что хозяин уютного, удобного плеча, на которое он сейчас опирался, был его человеком — братом. Как бы абсурдно это ни звучало после столь короткого знакомства. Вот чего мужчина совершенно не ожидал, так это чужих беззвучных слёз, скатившихся на лоб. Шэнь Цинцю, впрочем, даже не дернулся, просто вспомнил, как успокаивал сестру. Мэй, и маленькой девочкой, и взрослой женщиной, во время слёз оставалась глуха к словам утешения, они казались только подливали масла в огонь. Её можно было только отвлечь, например, пением — это и решил сделать сейчас Шэнь Цинцю. Ибо шестое чувство нашептало, что глава школы был из таких людей, а интуиция мужчины редко его подводила. Вытащив из памяти песню, спетую некогда оригиналу его матерью, которая была среди того немногое, что Сюя решил ему показать из детства предшественника. Незатейливая песенка о прекрасной деве императорских кровей в лапах демона и доблестной заклинательнице скромного происхождения, спасшей молодую госпожу. Истории про выбившихся в прославленные заклинатели простых людей всегда были популярны среди соседей по сословию. И пелась она на диалекте той далёкой родины, чьё расположение Шэнь Цинцю по чужим воспоминаниям мог лишь приблизительно определить. Слишком уж мал был Шэнь Цзю, когда беда заставила покинуть родную деревню. Каких-то пять лет — удивительно было, что знание языка с тех времён сохранилось. Даже для человека с такой выдающейся памятью это было слишком давно. Чужие слёзы постепенно начали стихать, и, успокоившись, мужчина выдал: – Ты изменился. Упрёком или же высказыванием подозрений это не было. Говорилось это скорее с тоской. В сущности, это было размышление о жизни как таковой. Ведь речь шла не столько о нынешних волевых решениях, которым ещё предстояло стать реальностью в глазах людей, сколько о прожитых порознь годах. Да, конечно, глава школы в силу своего положения имел представление о том, что шиди скрыть не мог, и это давало много информации. Но наблюдать со стороны и действительно знать человека, с которым нормально говорил последний раз почти двадцать лет назад — это очень разные вещи. Особенно когда речь шла о Шэнь Цинцю, чья жизнь и работа охотника научили искать подвох даже в собственной тени. Закономерно, что он будет прятать под замок всё, что только возможно, насколько это вообще могла позволить себе публичная персона. – Что можно сказать и про тебя, Ци-гэ? Мы давным-давно не дети, и изменились почти до неузнаваемости. Не зная всего, Шэнь Цинцю даже не подумал бы подозревать в могущественном владыке Цанцюн бывшего раба. Цинъюань в свои тридцать пять был опытным политиком, много сделавшим для укрепления позиций школы и способным на почти равных вести дела с императорами. Впечатляющий без всякого сомнения путь, в котором блеск славы застилал людям глаза на его совершенно непрезентабельное начало. Потому Цинъюаню, прекрасно осознающему это, возразить было нечего. Вместо этого в его глазах сияла надежда. Да, потраченного совершенно идиотским образом времени не вернуть, но по местным меркам они всё ещё были очень молоды. Глава школы уже достиг подлинного бессмертия, Шэнь Цинцю же планировал, разобравшись с насущными делами, напроситься в пещеру Линси. Довершить тот маленький шажок, на который настоящему владельцу тела не хватило времени и ментального здоровья. – Впрочем, времени у нас обоих в достатке. Вместо разговора воцарилось молчание, ведь слова казались лишними, и тишина, в противовес гнетущей атмосфере по дороге, была уютной. Даже буря эмоций в душе Цинъюаня, казалось, склонила голову перед этим. Натянутое, как тетива, тело постепенно начало расслабляться, и мужчина прислонился к Шэнь Цинцю. Неизвестно, сколько они так просидели, время казалось остановило свой ход, но в какой-то момент у Шэнь Цинцю вновь отчаянно зачесался язык. – Странная у Минъюань к нам любовь, не находишь? Она к нам столь же щедра, сколь и безжалостна. – И остаётся только смириться и стараться нести это с честью. С Небесами спорить ещё можно, а вот с Минъюань заведомо напрасно. Послышалась единодушная горькая усмешка. Шэнь Цинцю потянулся долить себе вина. Желание напиться, как во время недавнего буйства, испарилось, но выпить, почему бы и нет? Когда эмоции немного пришли в порядок, мужчина осознал, что пить много ему возбраняется вовсе. Мало ли что он может наговорить, сам того не понимая. Его же Система за это заживо сожрёт, хоть клятву, запрещающую говорить, давай, сродни той, которой он Сян Чжэ сегодня осчастливил. Вот только Шэнь Цинцю отбросил этот вариант. Подобное скрыть сложно, а аргументировать наличие — ещё сложнее. – И всё же, Сяо Цзю, Вэй-шиди упомянул о том, что ты мог чего-то и не вспомнить. И подозреваю, что это обстоятельство могло повлиять на твои решения. Я ведь прав? Наигранный тяжкий вздох, и мужчина заговорил, решив развенчать одно из немногих ложных обвинений в адрес Шэнь Цзю. – Все годы в поместье Цю, не считая первой и, надеюсь, последней встречи с этой поганой семейкой, вымылись из памяти, не оставив следов. Об случившемся напоминает только подорванное золотое ядро, обилие шрамов и разговоры с Лань Су. Цинъюань явно хотел расспросить обо всем, но мудро решил не устраивать из разговора допрос. Первые два пункта были ожидаемы в свете даже первой встречи с Цю Цзяньло. В конце концов, мужчина акцентировал внимание только на самом непонятном. – Кто эта гунян? Людей с таким именем в окружении Шэнь Цинцю не значилось, хотя слова рисовали женщину, которой доверяли в высшей степени. – Давняя подруга. Девушка из поместья Цю, бывшая куртизанка из Красных Повельев, а ныне одна из младших жен проверенного и зажиточного купца из Шуанху. Он с большей долей вероятности не обидит Су-цзе и не станет болтать лишнего. Юэ Цинъюань едва сдержал нервный смешок, он и до того догадывался, что репутация развратника Сяо Цзю незаслуженно его преследует, и дело было в чём-то ином. Но теперь становились понятны причины, побуждавшие шиди, и слова не требовали оправдания. О своём прошлом поведать никому, кроме узкого круга людей, он просто не был в праве. Договор. А про поместье Цю знали и того меньше, и лучше бы так и осталось. Защитить шиди безусловно возможно, пачка мрачных документов о вопиющей смертности черни в стенах проклятого поместья давно лежала на случай вмешательства Цю Хайтан. Оставшейся в живых после того, как семейство получило, что заслуживало. Девушка, а сейчас мастер из мелкой секты, в грехах семьи, похоже, не виновна. И вероятно, просто была слепой к окружающей действительности девчонкой. Именно поэтому и осталась в живых, когда погиб клан. Но Цинъюань со злостью читал донесения о том, как женщина проповедовала о «благом семействе», и понимал, что, встреться шиди с этой озлобленной женщиной, выйдет скандал и крайне тяжёлое судебное разбирательство. Его они выиграют, но оно попьет немало крови и оставит пятно на репутации всей школы. Лучше пусть всё остаётся как есть. – Ты на самом деле ходил только поговорить с подругой и всё? – Почти. Мадам тоже умная женщина и хорошая собеседница, но в сущности без Лань Су мне там делать больше нечего. Цинъюань на это облегчённо кивнул, скорее как политик. Пусть силы заставить шиди перестать делать черт знает что у главы школы не было, но это не отменяло понимания проблем. Да, по борделям ходить правила Цанцюн прямо не запрещали. Заклинатели очень хорошо знали, в каком мире живут. Ситуации, когда человеку нужно было с кем-то переспать, просто чтобы не погибнуть, случались хоть раз в жизни у девяти из десяти заклинателей. Да и простые люди далеко не уходили. Цзянху всё же был иным миром лишь метафорически, пусть смертные в отличие от бессмертных на рожон никогда не лезли. С таким положением дел секс в экстренных ситуациях никак не порицался. Главное было не заводить внеплановых детей, и для таких форс-мажоров оставляли правовые зазоры. Но одно дело ходить к весенним девам и спать с товарищами ради сохранения жизни, а совсем другое — нагло эксплуатировать подобную правовую специфику. Так что ясное дело, что Цинъюань, после почти сделанных обещаний, больше так не сделает, облегчённо выдохнув. — А вот познакомить вас двоих стоит… после того как удастся уговорить Су-цзе и Бай-шицзе больше на тебя не шипеть. Шицзе ведь была почти уверена, что ты можешь попытаться воспользоваться сложившимися обстоятельствами. В ответ только горько хмыкнули. – Не то, чтобы у неё не было на то оснований. Бай Лу знала о действиях Цинъюаня не больше шиди и делала закономерные выводы, а ещё искренне пыталась уберечь близкого человека. В конце концов, даже Шэнь Цинцю при гораздо большем кредите доверия всерьёз рассматривал самые разные варианты. – И не то, чтобы я сам не предполагал подобного… просто хотел разобраться до конца. И едва ли бы поверил, не найдись твоим словам весомые доказательства. Говорить о Сюаньду нельзя, но думаю, подруги меня услышат, даже не зная всей правды. Глава школы лишь устало кивнул, было видно, что хоть и был рад, светясь внутренне от умиротворения, но и его беседа вымотала. Шэнь Цинцю было не легче. Два усталых взгляда пришли к безмолвному согласию, что тему пора сменить. Шэнь Цинцю заговорил о том, что пришло в голову первым и не вызывало зуда в разных частях тела у обоих – ученики-шалопаи. Даром что отпрыски знатных и богатых семейств. Шэнь Цинцю внимательно выслушивал чужой рассказ, ведь ни Самолёт, ни оригинал не уделяли этим детям ровным счётом никакого внимания. А детишки, одному из которых, возможно, предстоит в будущем стать наследником учителя, были весьма интересными как по характеру, так и по талантам. И Цинъюань та ещё наседка по характеру, говорил об учениках с интонациями гордого и заботливого отца, который сожалел о своей вечной занятости и невозможности уделять ученикам больше времени. Рассказ самого Шэнь Цинцю и близко не был столь благостным. Между гордостью за умных и талантливых детей, высокими требованиями и завышенными ожиданиями, в его словах проскальзывали тихие намёки на то, что, возможно, в воспитании молодого поколения где-то палка перегибалась. Самому же пришлось убрать из наказаний оболтусов физические нагрузки до седьмого пота, идущие рука об руку с немалыми умственными нагрузками. Бедные дети. У мужчины в голове витали более красочные формулировки, но образ есть образ, а откровенные приступы самобичевания в него плохо вписывались. Пусть Ло Бинхэ и доставалось особенно, но остальным в случаи провиностей доставалась не сильно меньше. И в будущем это начнёт приводить к несчастным случаям с гибелью учеников. Ещё одно тяжкое преступление в списке обвинений. Но собеседник не стремился к слепому осуждению, напротив, он был поддержкой и на разные лады повторял одну и ту же мысль. – Признание ошибки уже многого стоит, а дальше я помогу, чем смогу, ты не останешься один на один с проблемами. А в голове Шэнь Цинцю эпитафией для двоих жизней звучала мысль: «Шэнь Цзю, Шэнь Юань, покойтесь с миром. У меня нет больше права быть ни одним из вас.»