Перчатка миру

Проговорили они обо всём на свете до позднего вечера, и в какой-то момент начали спорить о звёздах. Цинъюань, тыкая пальцем в небо на созвездие, послужившее причиной их спора, доказал всё же свою правоту. Сложно переспорить увлечённого темой человека, как запоздало понял мужчина. И вспомнил кое-что из чужих воспоминаний. Цинъюань с детства любил наблюдать за природой, и в особенности за звёздами. И если при жизни родителей это была просто забава, то в бытность рабом — одна из немногих отдушин в мрачной жизни. Ребёнок, сам того не осознавая до конца, цеплялся за собственное "я" и нормальность, какой он её помнил, всеми возможными способами. И хозяева так и не сумели выбить из упрямого ребёнка это стремление, хотя прилагали массу усилий. В итоге у наблюдательного и смышлёного ребёнка, и без какого-либо обучения, скопился немалый багаж понимания природы. Что, вероятно, весьма помогло, когда его взял в ученики прошлый глава школы. Так и выходило, что переспорить этого человека в том, что здесь называют естествознанием, было невозможно. А с точки зрения современного человека — адской смеси наук, изучающих тонкости работы природы. Но местная научная мысль ещё не дошла до их выделения. Цюндин ведь славился своим умением манипулировать природой себе во благо. Могущественная наука, к которой предрасположенность была даже у двух с половиной калек. Поэтому, пусть Цюндин и традиционно был самым малочисленным пиком, его первенство никто толком и не оспаривал. Но и требования к изучению теории, даже не заклинательской, были огромные, и потому молодые ученики были завсегдатаями как библиотек Цюндина, так и Цинцзина, в которых, из любви местных к знаниям, тоже было масса интересного и полезного. Таким багажом знаний не обладали ни Шэнь Цинцю, ни Шэнь Цзю, хотя казалось, что они не нуждаются в нём. Так что в общем этот спор был проигран ими ещё до его начала. А раз не можешь переспорить, сиди и мотай на ус, благо из Цинъюаня всегда был хороший рассказчик. Кроме сухих фактов, его потчевали легендами и ученическими «несчастьями». Последнее говорилось с явственной неловкостью, с которой даже Шэнь Цинцю был солидарен. Проблемы этих двоих в те годы были совершенно разными и едва ли, не считая истории с Сюаньду, соразмерными. Тут человек менее совестливый и мучающийся виной, почувствует всю сложность ситуации. Но всё в споре неловкости и любопытства, победу одержали второе. Подобные рассказы многое говорили о человеке и его окружении, а Цинъюань был ему интересен абсолютно искренне. Так что он просто внимательно слушал чужие рассказы, не выказывая недовольства или излишнего энтузиазма. До конца Цинъюань, разумеется, не успокоился, но этого хватило, чтобы он не посчитал случайно сказанное излишним. И аккуратно начал вплетать в рассказы воспоминания из собственного ученичества. Шэнь Цинцю, несмотря на собственную неловкость другого порядка, уже вольно и невольно влез в чужую шкуру. Саботировать разговор из-за неловкости после всего сказанного не имело большого смысла. Отношения с большинством окружающих на родном пике были более чем хорошими. Такие люди, как Цинъюань, которые легко находили контакт с окружающими и могли за себя постоять, процветали в любых условиях. Но всё же красной нитью проходили несколько людей. Шицзунь, с которым отношения изначально были натянутыми. Глава школы, признавая талант и упорство юного ученика, крайне сурово относился к попыткам торопить события. И потому, мягкостью и участием, на которые безусловно был способен Цинъюань никогда не видел. Но к чести его, он сумел после смерти прошлого наследника выбрать следующего не предвзято. Сосед, сын чиновника, ставший спутником Цинъюаня во всех удачах и злоключениях. Друг детства во всей красе, но так и не оставшийся рядом. – Вольный ветер, которому административная работа всегда претила. Уйдя в хранители, он действительно оказался на своём месте. История не нова: даже у близких друзей могут разойтись дороги. Конечно, работа от пика к пику разнилась, но Цюндин и Цинцзин в этом плане были похожи. Оставшиеся на пике в любом случае работали с бумагами или преподавали. На горе не так много места, чтобы держать людей, не склонных к этому, в существенных количествах. И вишенкой на торте была парочка нынешнего старшего мастера залов Цюндин – Сяобо Ю и его супруга Чжан Мимань, прозванная Золотым Цветком. Они и сами по себе вызывали немалый интерес. Сын баснословно богатого купца, но всё же купца, и дочь хоу от главной жены. Они совсем не были парой, однако в Цзянху при определённых обстоятельствах были возможны самые странные, с точки зрения обычного человека этого мира, браки. Но высокое положение Сяобо Ю в Великом Ордене, полная поддержка учителя, прошлого главы школы, очарованного такими крепкими чувствами, и щедрые дары невесте сделали своё дело. После долгих лет трудов и тревог всё же дали влюблённым соединиться узами брака. Эти двое, оставаясь бездетными, складывалось такое ощущение, что усыновили Цинъюаня. Нет Шэнь Цинцю понимал, что эта троица близка, и вероятно когда-то супруги взяли под опеку молодого ученика. Не новая история, но обычно это не перерастало почти в родственные связи, но в словах Цинъюаня читалось именно это. Данные обстоятельства просто не афишировалось похоже. И супруги тем самым компенсировали последствия неприязни главы школы к своему ученику. А вот Шэнь Цинцю задумался: супруги ведь уже тогда имели немалый вес. Значит, вмешаться могли, а прошлые слова Цинъюаня создавали несколько иную картину. – Прости, я говорил, что думал тогда, не знаю ничего другого. Позже выяснилось, что моим затвором интересовались многие, но шицзунь так ничего никому не объяснил. Просто потому, что ошибка на пути связи с клинком — позор, как и сила в ущерб собственной жизни. Но право слово, такие меры секретности были несколько чрезмерны. – А среди интересующихся была даже Ву-шишу, хотя её мотивы туманны. Шэнь Цинцю на это лишь усмехнулся. – Ци-гэ, называй вещи своими именами, шицзунь просто искала повода поругаться. – Возможно... И если это так, то это человека никогда не красит, но, по правде сказать, не могу сказать, что могу осудить шишу, не кривя душой. Но собеседник решил на этом не зацикливаться и показал пальцем в сторону очередного созвездия. Шэнь Цинцю про себя подметил, что рассказы эти были крайне литературными и, кажется, в авторской обработке. Чего не мог не отметить, на что Цинъюань в своей манере скромно отшутился. Мужчина не стал развивать тему, видя неготовность собеседника к этому разговору. Как и не стал расспрашивать больше об ученичестве — время ещё есть, в конце концов. И если он не облагается с Ло Бинхэ, его будет неограниченное количество. Все эти посиделки с болтовнёй до посинения и горящие, но беззлобные споры напоминали такие же загулы с младшей сестрой. Пусть и новый друг спокойный и тактичный по нраву, совершенно не походил на его взрывную, острую на язык сестрёнку, но ощущение от общения парадоксальным образом было до ужаса схожим. Закончив лекцию об особенностях местной звёздной карты, Цинъюань неожиданно решил сменить тему на более рабочую. – Ты всё-таки решил взять наследника Сун в ученики? – Мальчик, пусть тихий, но не пустоголовый как отец, и его не одобряет. Интересно посмотреть, во что этот росток может вырасти, отгородив его от дурного отцовского общества. Да, в таком свете мальчик был разменной монетой в споре взрослых. Но мог ли Шэнь Цинцю заявить, что ему жаль, в какую ядовитую гадину вырастет этот тихоня, если всё оставить как есть? Цинъюань лишь усмехнулся. Человек он, конечно, милосердный и мирный, но цинизм разной степени тяжести — побочная болячка высокого положения. И главе школы он отнюдь не чужд, пусть и находится в терминальной стадии и проявляется окружающим редко. – Кому угодно пойдёт на пользу отдаление от главы Сун, и если юноша окажется столь же благоразумен, какое впечатление о себе создали, то сможет это понять и оценить по достоинству. – Ци-гэ, ты по доброте душевной забегаешь наперёд, но всё ты прав: дать шанс Сун Баоци определённо стоит. И только время покажет, как он им распорядится. Конечно, Цинъюань это понимал и осознавал, что всё может пойти не по желаемому пути, но просто всегда верил в лучшее. – А теперь прошу меня простить, но мне нужно... Но не успел он договорить, как руки Шэнь Цинцю пронзила резкая и спонтанная вспышка боли, заставившая его зашипеть от боли, едва не закусив щеку, а Цинъюаня — запнуться на полуслове.