Город утонувших кораблей

Нил прошёл по коридору и остановился у лужи крови на втором этаже. Тело было осмотрено и доставлено вниз, но в помещении стоял, словно плыл под потолком, запах - соль, вода и метал. Так пахло в самых тёмных подворотнях подземных городов, где ему "посчастливилось" побывать по долгу службы - такую резню могли устроить разве что отродья тех краёв, не знающие, по канону, совести и чести, носящие за грудиной сердце, как бесполезный аксессуар. Нил потянул воздух носом, наполовину - и наклонился над куском какой-то ткани, одиноко лежавшей в полуметре от места, где нашли тело. То был чей-то платок, окровавленный; времени прошло достаточно, а кровь из алой потемнела в бурое месиво - медленно начинала источать запах гнили и подлой, несправедливой смерти. Нил покрутил в руках кусок ткани, осмотрел швы в поисках вышитых инициалов или другой важной зацепки - но в его руках было лишь доказательство того, как легко чистое и светлое может пропитаться скользким, тёмным-холодным. Достаточно минуты, чтобы пасть ниже океанского дна, и не достать. Кто мог устроить такое, кто осмелился? Нил отложил платок на край серванта и тихо постучал в дверь кабинета. Не нужно было и гадать, чтобы понять. Эрвин всегда поднимал лицо ему навстречу, каким бы важным делом занят не был - лицо его озаряла дружественная улыбка, что выделяла Нила среди прочих начальников-подчинённых. Всем своим видом Эрвин демонстрировал ему участие и честную готовность выслушать, но сейчас... Нил захлопнул за собой дверь и застыл посреди кабинета, не зная, что и говорить - Эрвин, устало спрятавший лицо в ладонях, не поднял головы, даже когда он тактично кашлянул, оповещая о своём присутствии. - Эрвин. Прозвучало шелестом - так, будто голос упал во вселенский шум. - Эрвин, ты пугаешь. Получилось чуть громче - и всё равно в разы не так убедительно, как должно было быть. Эрвин услышал его - но ладони эти вжимались в лицевые кости, будто хотели раскрошить себе череп, и Нил лишь придушил в себе новую реплику, застыв посреди комнаты в полном непонимании, что сказать ещё. Впрочем, понимание пришло, долго ждать не пришлось. Нил почесал щетину на щеке и, тяжко вздохнув, приземлился в кресло у камина. Крутанул крышечку на бутылке скотча, отчего-то принюхался - горлышко было липким, будто кто-то обхватил его губами и сделал уже пару смачных глотков (скорее, тот же Эрвин, сам не свой от личной потери). Он готов был подумать об этом позже. Тёмная жидкость полилась в стакан, и он сделал длинный глоток, что согрел ему горло и терпко свёл спазмом - прежде чем предпринять ещё одну попытку заговорить: - Мы допросили служанку, что была с ней в момент похищения. Случайностью это не было - что, в принципе, ясно и так. У них было её фото - оно было вырезано из статьи про благотворительный бал в Лондоне. Их было трое - один попытался ликвидировать Моблита Бернера, который встал на её защиту. Бернера вырубило, он очнулся в госпитале после того, как всё улеглось. Его нашли бессознательным на проезжей части. - Что со служанкой? - Нил в надежде поднял на него глаза. Эрвин с трудом оторвал лицо от ладоней - сощурился так, будто слепящий свет ударил по глазам, - но в следующий момент две льдины впились морозом Нилу в скулы, и веки застыли, не моргая, словно боясь пропустить запредельно важное. Как-то резко, уверенно, Эрвин моментом взял себя в руки и - отсканировал его с ног до головы. - Цела и невредима. Но до смерти напугана. - Цела и невредима? Очевидно, сбежала, даже не попытавшись ничего предпринять. Я прав? - Стоит ли судить её за это? Они бы прихлопнули её, как неудобное препятствие - её ждала судьба твоего дворецкого. - Какое уж тут осуждение. Она пыталась сохранить, прежде всего, свою жизнь - это здоровый эгоизм, в чём же её вина? - Эрвин откинулся на спинку стула и постучал изгибом запястья о поверхность стола - погружённый в свои мысли так, будто был отсюда далеко, но взгляд, - не менялся. - Но, как бы то ни было, свидетель из неё так себе - что полезного может увидеть тот, кто предпочёл не смотреть? - Бернер тоже не даст нужный объём информации - но он находился в эпицентре событий, когда всё произошло, плюс мог запомнить преступников в лицо. С этим, в принципе, справилась и служанка. - Память на лица поможет найти их в толпе - но не поможет догадаться, по какому маршруту они пошли и в каком направлении искать след. Она не поможет понять, где я перешёл им дорогу и с какой целью они хотят уничтожить всё, что я имею. И уж точно - она не поможет узнать, что они сделают с Ханджи, пока я буду искать ответы на эти паскудные вопросы. Нил сглотнул. Алкогольная горечь въелась в горло, и он сделал ещё один глоток, чтобы её усилить. Нил понимал - случись такое с Мари, от него не осталось бы живого места. И Нил - не понимал; ведь Эрвина перебило живьём. Он дышал так, будто сотня кулаков сломала ему рёбра, и ещё тысяча ножей разворошили ему нутро, но Эрвин - сидел в кресле прохладно и недвижно, всё ещё о чём-то рассуждая, перекатывая мысли в голове так, будто только это придавало им смысла. Всё, за что брался, Эрвин наполнял новыми сверхсмыслами, и то, что творилось в его голове - не поддавалось осязанию никому, кроме него самого. Нил отставил стакан и решительно сжал подлокотники пальцами: - Я тебя понял. Мои ребята занимаются этим - мы опрашиваем свидетелей уже шестой час, и будем продолжать, пока все показания не будут собраны воедино, а картина не прояснится. - Мало времени. У меня ничтожно мало времени, чтобы ждать, когда вы закончите работать над этим. Но ты в любом случае будешь держать меня в курсе - любые вести должны доходить до меня в ближайшие часы, как тебе станет что-то известно. С первыми лучами солнца мы выходим. У меня есть зацепка - оснований хвататься за неё мало, но я предпочту положиться на интуицию вместо того, чтобы сидеть без дела и ожидать. Мне необходимо просто верно обозначить курс. Я либо угадаю, либо - нет. А другого и не дано. - Ты наугад выберешь курс, с которого начнёшь поиски? На тебя это не похоже, - Нил отхлебнул ещё и придирчиво сощурил глаза, сам себе вслепую пытаясь определить, что у друга в голове. - Не совсем наугад... - Эрвин дрогнул уголком губ и медленно наклонился к нижнему ящику стола. - Отчаянные идиоты всегда были падки не столько на деньги - сколько на подводные сокровища и оплетающие их тайны. И главная слабость их не в финансовой выгоде - они хотят прослыть в веках страшными и знаменитыми, чудовищами самых жутких ночных сказок. Они хотят, чтобы женщины хватались за сердце в их присутствии, мужчины же хватались за ружья, а дети - прятались под кроватью в покрове ночи. Они хотят вечной славы, безоговорочной власти - и больше всего на свете боятся забвения. И этот шаг... Был слишком ожидаем. Эрвин непринуждённо пожал плечами и вытянул на стол разворошенную коробку в кожаном переплёте. Тёмно-зелёном - бархатный подклад повторял каждый изгиб и выпуклость мельчайшего камушка, а ещё она была затёртой от старости и пахла очень дорогой кожей. Нил заглянул за крышку и всмотрелся в мягкую темноту - коробка была пуста. Аж совсем ничего не было понятно - и он поднял глаза на Эрвина, силясь понять, что тот хочет сказать своим красноречивым молчанием: - Хочешь сказать, что загвоздка заключается в краже того, что было в этой коробке? Почему так уверен? - Я ни в чём ни разу в жизни не был уверен. Разве что... Только в одном. Ханджи никогда не упустит данные ей шансы. Мне достаточно просто верить в то, что она поймёт важное и примет верное решение - а мне останется только спасти её от последствий их разрушительности. В принципе, всё легко и просто. Так люди верят в бога. Так люди оправдывают свою жестокость, уповая на проделки дьявола. Всё это - элементарно. Эрвин захлопнул пустую коробку и дёрнул двумя пальцами - Нил заторможено протянул ему опустевшую бутылку, не до конца понимая, чего от него хотят, на автомате схватился за стакан, чтобы протянуть его следом. Эрвин предупредительно поднял ладонь, "не надо", мол - и опрокинул в себя виски с горла, на мгновение прикрыв воспалённые без сна глаза. Эрвину девять. У соседей родилась дочь, и родители его уходят под вечер, чтобы проведать мать с новорожденной. Кудрявая Мари, девчонка с пламенем на голове, читает ему стихи в саду, пока он строит скворечник, обложившись досками и молотками на свежей траве, смеётся переливчато и поглядывает на него из-под чёрных, как у куклы, ресниц. Эрвину пятнадцать. Соседи, приглашённые к ним на обед, действуют ему на нервы. Он тоскливо выглядывает в окно, где Нил ждёт его на тренировке по рукопашному бою (Мари наверняка подкрадётся к нему со спины, выскользнет из-за крон, будто лесная фея). И как же и ему хочется туда, в поле, к друзьям - жить беззаботную жизнь, наслаждаясь истинным детством... Малявке Ханджи шесть, и мать усаживает её за рояль посреди убранной гостиной, в надежде обучить паре мелодий. Эрвин прячет злую ухмылку (не этому его учили) - но соседская дочь соскакивает со скамьи, и, кидаясь сломя голову из комнаты, плашмя падает на землю, спотыкаясь на ровном месте. Просторная столовая содрогается от бурного хохота взрослых. Им всем весело, им нравится - Эрвина раздражает надрывная детская непосредственность, отсутствие любых правил приличия. Ему, не даст соврать, так вести себя не разрешали никогда, и дело было вовсе не в возрасте. Эрвину восемнадцать. Мари раскачивается на качелях - сейчас взлетит, и он не достанет. Подол лёгкого платья взлетает следом за ней - кудрявые волосы огненными кольцами развеваются по ветру, сыплют искры в пространство. Бёдра под прозрачностью юбок источают жар - больно станет только, если не прикоснуться. Эрвин читает ей книгу по экономике - ей плевать на экономику, но не плевать на Эрвина, поэтому она слушает, захлёбываясь интересом, и много... Очень много задаёт вопросов. Ханджи тоже задаёт вопросы - но не потому что хочет понравиться, а потому что правда хочет знать много-много-много. Эрвин говорит ей, что всё знать нельзя, нет смысла на всё в этом мире получать ответ, и она смеется, задирая голову, почти сворачивая шею, машет на него руками, говоря будто "ой, молчи". "Ой, молчи", - ничего ты не понимаешь, Эрвин. "Ой, молчи", - Эрвину восемнадцать, и ему хочется узнать, какие у Мари губы на вкус, прямо сейчас, и только потом - в чём смысл жизни, почему так желанна власть, и отчего так страшно забвение. Эрвину двадцать. Он стоит, расправив плечи, гордый, словно рыцарь, красивый в безбрежно юном порыве - в печали собственных разбитых иллюзий. Мать кладёт ему руку на плечо, сухо сжимает и смягчается - долго говорит с ним о долге, о семье, о родственных связях. О том, что не всегда получается - делать то, что хочешь, чувствовать то, что должен. Важно - сделать выбор. И даже если в этой жизни ты совершил ошибку, это ничего, ведь главное - верные выводы. Мари ему не ровня, правильно. Мари ему не пара - вот она продирается через поле подсолнухов, царапая руки толстыми стеблями, а из окна кажется лишь неуклюжей точкой на холсте. Эрвин случайно её поставил - дрогнула неокрепшая рука. Мари ему не предназначена - может, и правда? Нил ведь тоже влюблён, и что толку, что безответно? Разве так можно? Портить жизнь стольким людям, идя на поводу у чувства - пусть оно большое, и почти не помещается в сердце? Мать уходит, проводит по его плечу ещё раз - Эрвину двадцать, он мужчина и он обязан. Можно без уточнений - обязан по факту рождения. Наглый противный смешок сверлит дыру ему в ухе - он поворачивается и впивается в тёмный взъерошенный затылок. Ханджи одиннадцать - она поворачивает к нему голову, отрываясь от книги, ведёт затёкшими плечами. - Чего тебе? - он несдержанно хмурит брови и вспыхивает юношеской злостью. Ещё бы малявка его осуждала. Осуждала ведь? - Взрослые врут, - она скучающе ведёт глазами по его лицу - считывает ли то отчаяние, которым обливалось сердце, или просто пытается угадать? - Когда я вырасту, пообещай, что всегда будешь говорить мне только правду. - А ты-то? Готова поклясться, что всегда будешь честной? Пока что со мной говорит лишь глупая легкомысленная мелюзга, которая не знает, что такое настоящая искренность. - Вот видишь? Ты всё ещё честен со мной - и скажи ещё, что это было сложно. Мелюзга так мелюзга. Состариться ещё успею сто тысяч раз. Он не был уверен, успеет ли она состариться. Длинный язык без костей, никаких тормозов - так и прихлопнет кто, если позволит себе слишком много. Эрвин не планировал защищать до конца - но как-то так получалось, что всегда оказывался где-то на корточках, равняя её лицо со своим, и рука тянулась утереть слёзы по-братски: сдержанно и чуть недовольно. Эрвину двадцать шесть. Он возвращается домой после годовщины Нила и Мари (еле вырвался со службы) и устало плетётся в гостиную, чтобы узнать, о чём с ним хотят поговорить родители. Они выдают за него Ханджи - и это не стоит никаких выяснений. Отец выставляет перед собой ладонь, мать отстранённо мотает головой - Эрвин так устал от всего, что даже не сразу сжимает в ярости зубы. Юношеский максимализм растворился в годах, детство обернулось прахом - он слишком хорошо научился открыто смотреть проблемам в глаза, игнорируя стадии торга-депрессий. Всё это было лишним, ненужным. Ханджи семнадцать - брак с ней тоже был лишне-ненужным, но людям свойственно, видимо, ошибаться. Ошибаться оказалось проще простого. И впервые в жизни, пожалуй - ошибся и Эрвин. Эрвину двадцать восемь. Он прокручивает в голове, как нехотя Ханджи кривилась, сидя на тех самых качелях, на которых сидела когда-то Мари. Мари тогда тоже было семнадцать - но пламя на голове Ханджи не горело, бёдра не влекли под тонким платьем, и издалека, в буйной листве, она не казалась нимфой далёких лесов. Все эти годы, все эти месяцы-часы-минуты, Ханджи была для него самым живым человеком, которого мог только найти в той толпе дышащих мертвецов, а ещё... Ханджи была беспредельно умной. Даже не по годам - в общем и целом. Она многого ещё не знала, а если и знала, то лишь потому, что не стеснялась спрашивать и удивительно легко запоминала ответ, но. Ум Ханджи заключался не в этом, ведь она сказала тогда: - Я не нужна тебе, и ты согласишься со мной, потому что я просила тебя не врать. Он качнул головой и улыбнулся тогда той улыбкой, от которой подкашивались ноги у всех нежных девочек округи. Если у Ханджи они и подкашивались - то она болтала ими слишком усердно, чтобы это могло быть заметно. - Я совру, если скажу тебе, что это не так. Ты очень дорога мне, как... -...Сестра, подруга, домашняя зверушка. Знаю и без тебя. Но я не нужна тебе - как женщина. Я буду плохой женой - и никогда не отплачу тебе за твою доброту. Тогда может, обойдёмся без неё? - С чего ты взяла, что в браке я буду добряком? - он улыбнулся и даже коварно покосился на неё. Ситуация слегка (совсем немного) позабавила его. Ханджи вернула ему улыбку, и стало почти стыдно - показалось, впервые она улыбнулась не потому что захотела, а будто просто не нашла иного выхода. - Добряком нет - не тем слабым и мягкотелым, кто сразу лезет на ум. Но ты добр по натуре своей - хоть обстоятельства научили тебя это скрывать. И мне плевать, что ты хочешь быть холодным вершителем судеб - суть не изменить, и начинать не надо. - Ты права. Я не смогу причинить тебе вред. Расстраивать тебя - противиться собственной сути. Но любые отношения - это ряд забот и расстройств, что только иногда можно разбавить чем-то хорошим и светлым. Я вечно буду занят и вряд ли дам тебе столько внимания, сколько ты готова получать. А получать ты всегда хочешь с перебором, этого у тебя не отнять. Получается... -...Плохой женой буду не только я, но и ты - плохим мужем. Эрвин мягко сощурился. Скользнул глазом по её профилю - Ханджи черпала ступнями воздух, чтобы раскачаться выше, цеплялась зрачками за его лицо, в низменной надежде на всё вызвать искреннюю реакцию. У неё получалось - улыбка поползла по коже, непривычно растягивая щёки, и рот сам собой изогнулся в мнимое подобие чужеродной радости. Ему нравился их разговор, и он поймал себя на мысли, что давно не чувствовал столь поразительную лёгкость от возможности просто сидеть вот так с кем-то, договаривая друг за другом начатые с придыхания реплики. В голове было пусто - и, пожалуй, впервые в жизни ему расхотелось прямо сейчас эту пустоту наполнить. В голове было пусто - но сейчас пустота звенела и била в черепную коробку изнутри, пытаясь до чего-то достучаться. Эрвин оторвался от пламени камина и тяжело отёр ладонью измученное лицо. Глаза болели от всполохов огня, и ему почудилось на время, что дневной свет покромсает его окончательно - окунёт в реальность, как в прорубь, и больше он не проснётся, осознав что то был просто страшный сон. Ночной кошмар не растворился в ночи. Эрвин поднял глаза на Нила и медленно кивнул головой - друг сообщил о ближайшей готовности экипажа отплывать, и о том, что Моблит Бернер прибыл с ним поговорить. "Простите, командор, я не справился". "Я не уберёг её, мне так жаль". "И что, что травма головы? Я хочу отбыть на поиски с Вами". "Я должен искупить свою вину". "Мисс Ханджи... Как я мог её так подвести?" "Мы найдём её, чего бы нам это не стоило, верно?" Почему Вы так спокойны, командор, мисс Ханджи в опасности!" Эрвин скривил рот и раздражённо зажмурился. Поднял на Бернера ясный колючий взгляд - досчитал до десяти, пока тот угомонится. - Успокойся. Сейчас же. Паника здесь не поможет. - Есть, сэр. Мне просто непривычно видеть такое самообладание - она, всё-таки, Ваша жена. И она... И она. Лучшая жена своего мужа. - Именно. Моя женщина в беде не останется - как минимум потому, что я её там не оставлю. Остальное - лишние эмоции. Хочешь, чтобы я порвал на себе волосы? Кусал локти? Проклинал, что оставил одну в этот день? Поклялся, что уничтожу каждого, кто тронет её хоть пальцем? Сотру с лица земли всех, кто посмел сотворить такое? Это не по адресу... Возьми себя в руки и готовься к отплытию, Бернер. А сейчас оставь меня одного. Эрвин вытянулся на кресле, распрямил колени - зачесал волосы от лица. Ему больше нечего было сказать. Моблит, закусив губу, дёрнулся было в его сторону, отшатнулся назад, мятежный - но, не найдя, что ответить, молча удалился выполнять приказ. Скупо кивнул напоследок и, когда развернулся, только эхом прокатил в голове последние слова, которые сказал ему командор: - Это не по адресу... Но, когда придёт время наказывать виновных - ты отвернёшься, потому что не сможешь на это смотреть. Эрвин откинулся затылком на спинку и сжал кулаки. Он не врал, никогда не блефовал. Ведь она его об этом тогда попросила... ***

36 часов спустя

Ханджи бежала. В неудобных туфлях хлюпала вода, она скользила ступнями в мокрой скользкой коже - её почти заносило, но на поворотах она давала себе время сгруппироваться, лишь бы не замедлять ход. Было жарко - хоть сутками ранее её трусило от холода посреди замёрзшего океана. Климат поменялся разительно - нижнее платье её липло к рёбрам и просоленной коже, тёмные волосы окончательно выбились из причёски, сухим плющом закрутились вокруг шеи и упали вдоль лопаток. Местные недоумённо оборачивались вслед, изредка комментируя её видок на каком-то красивом чужом языке, а ей... Было всё равно, что о ней подумают. Сейчас - и, в общем-то, всегда. Такой уж человек. "Дикарка", - задирался соседский мальчишка когда-то, тыча в неё пальцем, он не был столь хорошо воспитан, как Эрвин. "Ураган на ножках", - сокрушалась учительница истории в школе, но всё равно любила её - Ханджи делала колоссальные успехи. "Дьявольское отродье", - сквозь зубы ругнулся старый дворник ей в спину, когда она с друзьями воровала яблоки на вилле его хозяев. Ханджи набрала в грудь побольше воздуха и снова, из последних сил - сдержала бессильные слёзы. Дьявольское отродье. "Бог накажет тебя, рано или поздно", всё твердила мать, строго уперев руки в бока. Отец задумчиво чесал подбородок - ему, по большей части, было всё равно. "Девчонка не пропадёт", - добавлял отстранённо. Ханджи обернулась - бежала, будто сотня дворовых собак гналась за ней в подворотнях, не чувствовала сбитых ног. Она-то не пропадёт - дух сломить не так просто, сколь легко сломить тело. В конце концов, собаки за ней не гнались. Адские псы, разве что, разбрелись с корабля сворой убийц, и на суше грозили вылезти из любого угла, порождали в голове новые всплески паранойи. Ханджи дёрнулась в темноту, вжалась лопатками в стену двухэтажной чайной в тени апельсиновых деревьев - зацепилась взглядом за сточную трубу, что тянулась до кромки крыши под солнцем. Вспомнила забытые навыки лазанья по деревьям - мама говорила, в жизни не пригодится. Впервые в жизни, наверное - смешно пошутила. Ханджи со скрипом подтянулась на руках и с трудом выкинула ногу на раскалённую черепицу. Влажная юбка липла к её щиколоткам - хотелось оторвать подол и выбросить под ноги. Махнуть этим белым флагом, сдаваясь - и скрыться в многоликой толпе. - Говорил им, сука, ничем хорошим не закончится. Ханджи замерла (сердце пропустило удар) и прищурилась сквозь боль в глазах. Её надзиратель, тот мальчишка в огромной рубахе, быстрым животным оглянулся по сторонам и, остановив на чём-то свой взгляд, притаился: - Они-то выблядки редкостные, а ты хоть... Пожалела бы. Я же тебя всё равно найду. Я уже знаю, что ты слышишь. Я не буду обещать, что если выйдешь сама - отделаешься лёгким испугом. Я такой херни не прощаю. Но будет честным предупредить, как страшно тебе станет, только попадёшься мне на этот раз. Ханджи задержала дыхание - не помнила, как дышать, если называть вещи своими именами. Он не оставлял ей выбора - ясно дал понять, что её спасёт только, если он сам её не найдёт. Пощады не будет - и это было ясно, как этот яркий палящий полдень в тени апельсинов. Пощады не будет - и если она покажется ему на глаза, последний адский пёс догонит её, и схлопнется... Жадная пасть. Ханджи съехала ещё ниже по шершавости крыши и затаилась зверем. Пальцы её зарылись в черепицу, нещадно обжигая ладони, но она притихла, не издавая и звука - всё ещё тщетно надеясь остаться незамеченной. - Я очень расстроен, если тебе интересно. Ты отвлекла меня от важных дел, и теперь я должен тратить время на то, что не доставляет мне ровно никакого удовольствия. Теперь пол округи думает, что я извращенец, который бегает за полуголой девкой по всему городу. Максимум, что мне хочется сделать - свернуть тебе шею, но обещаю... Как только я поймаю тебя... Ты узнаешь точно. Ханджи бежала. В неудобных туфлях хлюпала вода, она скользила ступнями в мокрой скользкой коже. Было жарко - хоть сутками ранее её трусило от холода посреди замёрзшего океана. Ханджи въелась ногтями глубже в опору, за которую держалась, и подсознательно ниже вжала голову в шею. Солнце зашло за тучи, медленно - но легче дышать не стало ни разу. Шли часы, минуты, секунды. Впервые в жизни, пожалуй, Ханджи молчала и меньше всего на свете хотела... Знать ответы на самые грустные свои вопросы.