Дьявол как-то сказал: я люблю тебя

      СССР, 1926 год.       — Пап! — крикнула девочка, резво семеня ножками по дорожке.       — Иди ка сюда, принцесса!       Присев на корточки, мужчина ловко взял дочку на руки.       — Ну, мамина помощница, рассказывай.       Неспешно следуя к дому, мужчина покрепче ухватил ребенка, готовый слушать занимательный рассказ.       Орлов Александр Даниилович — отставной офицер русской гвардии, будучи человеком старой закалки, имел довольно жесткий характер и до мозга костей был человеком военным и обязательным. Бои и личные неудачи закалили его, сделав твердым и неумолимым, но честным и преданным своему Отечеству. Получив ранение в бою, Александр Даниилович был вынужден оставить службу и досрочно уйти на заслуженный отдых, сохранив при этом все регалии, полагающиеся боевому офицеру. Так Александр Даниилович построил большой дом на самом берегу моря, куда они с супругой Орловой Евгенией Семеновной и шестилетней дочерью въехали в самый разгар лета. Жизнь шла своим чередом, семейство постепенно обживалось и обустраивало быт. И вот уже через несколько лет на свет появился ещё один ребёнок. А если быть точнее мальчик — Константин Александрович Орлов.       — Мы с Костиком нашли котенка на заднем дворе. Представляешь! — дрожа от восторга, выпалила девочка.       — Правда?       — Правда! Но он был грязным и замученным. Мы показали котенка маме, и она разрешила оставить его у нас, чтобы он окреп.       — Да что ты? Вы хорошо с ним обращались? Надеюсь, Костик не дергал его за хвост?       Девочка отрицательно покачала головой.       — Костик вызвался его искупать, но мама не разрешила. Он сначала весь надулся, а потом мы все вместе пытались напоить его молоком.       — Какие вы у меня молодцы! — обтерев подошву сапог о шерстяной коврик под дверью, Александр Даниилович вошел в дом.       Отпустив дочку и сняв с головы берет, глава семейства заглянул на кухню.       — Жень, я дома, — увидев супругу за стряпней, мужчина улыбнулся. — Ты когда-нибудь перестанешь готовить? Пошла бы, прилегла или в саду прогулялась.       — С вами прогуляешься, — беззлобно ответила женщина. — Я не устала, если ты об этом. К тому же мне нравится готовить.       — Как знаешь, — наполнив стакан холодным молоком из пузатого кувшина, Александр Даниилович отодвинул резной стул, сев рядом с супругой. — И где виновник торжества, — глотнув холодного молока, мужчина потянулся к печеной булочке. — Виктория сказала, что они с Костиком котенка нашли.       — Не перебивай аппетит, — легонько хлопнув супруга по руке, женщина улыбнулась. — Нашли. Визгу было....       — Все так плохо?       — Котенок совсем слабый, к тому же больной. Уж боюсь, как бы не случилось чего. Дети расстроятся.       — Ничего, Жень, выходим. Нам не в первый раз.       И в этом Александр Даниилович был прав. Не в первый раз они с супругой выхаживали животных. Да взять хоть Барбоса, исправно несущего службу в их доме. Прибился он к Орловым позапрошлым летом, когда глава семейства на рыбалку ходил. Да не просто прибился, а забрался в корзину с пирожками, которые любимая супруга испекла. Маленький, кожа да кости. Рыжий, уши торчком, да хвост крючком. Думали, долго не протянет, а нет. Почуяв ласку и заботу, щенок быстро окреп и теперь всюду следовал за хозяином, важно вышагивая впереди, не забывая при этом лаять. Вот, мол, хозяин, посмотри, как я хорошо служу.       — А куда вы его дели? — жуя пирожок, спросил Александр Даниилович.       — Да вон у печи спит. Я ему пуховый платок постелила, — обтерев руки о фартук, женщина достала чистые тарелки. — Пришлось искупать. А то он весь грязный, в саже, — поставив кастрюлю с ароматными щами на деревянную доску, Евгения добавила: — слушай, Виктория, опять нашла заметки в газете, посвященные развитию русской авиации. Все картинки оттуда вырезала и к себе в тетрадь наклеила. Все читает, читает, читает, ох, Сашенька....       — Не вижу в этом ничего плохого, — мужчина выгнул широкую бровь, наблюдая, как супруга разливает щи по начищенным до блеска тарелкам. — Ну, нравится ей, ну что ж поделать.       — Да боязно мне, Сашенька. Девочки в ее возрасте в куклы играют, да косички друг другу плетут А наша малышка совсем этим не интересуется. Ей все самолёты. Ты пойми меня правильно я ведь волнуюсь.       — У нашей дочки косы, что надо! Да и на лицо она не дурна. Хоть и девочка еще, но уже видна порода. Чувствую, отбоя от парней не будет, когда подрастет, — мужчина допил молоко, звонко поставив кружку на стол. — Она у нас молодец, не глупая.       Заприметив пуховый сверток на стуле у самой печки, Александр Даниилович тихонько подошел к спящему комочку, указательным пальцем коснувшись торчащего ушка.       Котенок тихо мяукнул, зевнул, демонстрируя молочные клыки, а затем сунул мордочку в пуховую мягкость, заурчав.       «Ишь, какой, — подумал мужчина, — и не боится. Знает, что помогут.»       — Скажешь тоже, — положив половник на полотенце, женщина присела на стул. — А что, если ее интерес со временем только усилится? Что, если она захочет летчицей стать? Да у меня же сердце сразу остановится!       — Глупости не говори! Нам с тобой еще внуков нянчить, да старостью наслаждаться, — безапелляционно заявил Александр Даниилович. — Может, все это временно, Жень? Ну, подрастёт она немного, да бросит эту затею. А если не бросит, значит, так тому и быть! Все что не делается, Женечка, все к лучшему.       — Ну, уж если и так, сводил бы ты ее на завод или в музей авиации, — посетовала женщина. — Пусть дочка порадуется. С уроками у нее проблем нет. Учитель арифметики сказал: у нашей малышки математический слад ума. Поощрить бы ее стремление, Саш.       — Я свожу ее, Жень. Обязательно свожу.       Франция, 1943 год       Темный янтарь плещется на дне его стакана, когда стул рядом противно скрипит лакированными ножками, царапая пол. В нос бьет резкий запах табака и чего-то сладкого. Хельштром не может определить.       Да и к черту!       Собственные мысли не дают покоя, мешая сконцентрироваться на возникшей проблеме. Этой проблемой на данный момент является блондинка, что пожирает его голодным взглядом, всем своим видом призывая обратить на себя внимание.        И признаться, она притягивает взгляды.       Сальные.Скольские. Грязные.       Дитер поворачивает голову, скучающе обводя тощую фигуру, облаченную в ярко-красное платье, в тон её масляной помады, и не находит для себя ничего интересного.       — Я скучала, — тянет Мари, крутя в руке тонкую сигарету. — Я была здесь в четверг, но тебя почему-то не видела.       — Может, потому, что меня тут не было, — ловким движением пальцев Хельштром стряхивает тлеющий пепел, желая как можно скорей избавить себя от общества столь настойчивой дамы.       Ему было не до нее. Дитер снова посмотрел на Мари, и ее персона не вызвала в нем ничего, кроме раздражения.       Не та прическа.       Не тот цвет глаз.       Не тот голос.       Просто потому, что не та....       Хельштром заблудился в собственных мыслях, где отныне была лишь она.       Она была его болью и спасением. Отчаянием и надеждой. Светом и тьмой. Он хотел избавиться от этого чувства. Вскрыть грудную клетку, вырвать истекающее кровью сердце, чтобы ни чувствовать, ни знать, не слышать, не надеяться. Ему бы забыть все, что он ей говорил в пьяном бреду, отчаянно сжимая тонкую талию. Забыть ее образ, размозжив воспоминания о мрачную реальность. Задушить в себе волнующий трепет при каждом ее прикосновении. Растоптать собственные чувства. Все что угодно, лишь бы не то, что Хельштром испытывает сейчас, в тот самый момент, когда Мари пытается бесцеремонно залезть в его брюки.       — В чем дело? — шепчет блондинка, поглаживая его бедро. — В прошлый раз ты был рад меня видеть.       «В прошлый раз я думал о ней. »       — Я ничего тебе не обещал. Та ночь была ошибкой, — Хельштром скучающе обвел взглядом темную таверну, пытаясь сфокусировать взгляд на чем-то конкретном. И не нашел ничего,что могло бы привлечь его так, как она.        Дитер не сомневался: ответ лежит на поверхности. Он был почти уверен, что не оставит ее. И дело было не только в том, что она являлась ценной фигурой в этой партии, где проигравшему была уготована смерть. А в том, что его собственные демоны не позволили бы ему отпустить ее. Она слишком глубоко проникла в его сердце. Саднила, будто заноза, воспаляя поврежденную плоть. Она возбуждала всю его суть. Подчиняла против его же воли. То время, что было им отмерено судьбой в его доме, казалось Дитеру чем-то нереальным, невозможным. Тем, что было за гранью его понимания.       Одно Хельштром знал точно: он ходит по охуенно тонкому льду, где каждый шаг может стать последним. И как бы не хотелось признавать очевидное, но эта мелкая заноза за несколько недель смогла проникнуть так глубоко, как никто до нее. И это являлось проблемой. Для него.       — Ошибкой? — блондинка обиженно надула масляные губы, скрестив руки на груди. — Хочешь сказать, я зря старалась!       — Думай, как хочешь. Но не забывай, с кем говоришь, — Дитер понизил голос, призывая Мари заткнуться. — Если я трахнул тебя однажды, это не значит, что теперь ты можешь говорить со мной в таком тоне.       — Не понимаю, что я сделала не так?       — Все так, Мари, давай просто забудем об этом, идет?       Хельштром отворачивается, всем своим видом демонстрируя незаинтересованность. Равнодушно рассматривает блики желтой лампы на барной стойке, краем глаза все-таки замечая движение.       — Забудем! Ты издеваешься, Дитер! Ты хоть знаешь.....       Договориь Мари не успевает. Ладонь больно сдавливает щеки. Хельштром переводит взгляд на нее и смотрит настолько пристально и неотрывно, будто хочет глазами выжечь отметины на светлой коже.       — Думаю, тебе пора, — холодно бросает штурмбанфюрер, отталкивая блондинку. — Не пытайся искать встречи. Забудь меня, а я... уже забыл тебя.       Из-за подступающих слез очертания предметов расплывается. Мари хватает сумочку и, звонко постукивая каблуками, выбегаетиз таверны. Она не оборачивается и не чувствует на себе его взгляд. Лишь громко всхлипывает, и ее стенания смешиваются с ударом кружек и хохотом офицеров за столиком у самого входа. В этом момент Мари перестает что-либо понимать.