Дьявол как-то сказал: я люблю тебя

      — Майор Хельштром? Какая приятная, а главное, неожиданная встреча, — улыбнулся Ланда, протянув руку в кожаной перчатке для рукопожатия.       — Могу сказать то же самое, полковник.       — Уже уходите? — обведя взглядом круглый стол, застеленный молочно-белой скатертью, мужчина снял головной убор, всем своим видом показывая готовность присоединиться к обеду.       — Я еще не допил кофе. А что, есть проблемы? — Дитер вскинул тонкую бровь, испытующе глядя на мужчину.       — Абсолютно никаких. Я лишь хотел предложить вам отобедать вместе. Давненько мы с вами не говорили по душам, — рукой подозвав официанта, Ганс сел напротив. Я слышал, здесь подают отменную рыбу с пряным соусом.       — Точно так, полковник. Я с большим удовольствием составлю вам компанию.       — Чудесно!       Расположившись и сделав заказ, Ланда закурил. Обмениваясь ничего не значащими фразами, Хельштром решил спросить:       — Как идут дела с поимкой сбежавшего летчика?       — В ночь крушения истребителя наша разведка установила, что в кабине находились двое. Обугленные кости и куски кожи принадлежали одному человеку. Второй пилот чудесным образом испарился.       — Так куда же он делся? И зачем было сжигать самолет?       — Возможно, второй заметал следы, — сделал предположение Ланда, отправив в рот хрустящий ломтик багета. — Он сжег самолет, чтобы наши конструкторы не смогли ничего сделать. А некоторые детали двигателя и вовсе исчезли.       — Его нашли? — глотнув кофе, Хельштром перевел взгляд на террасу, откуда доносился хохот дам в сопровождении офицеров сс.       Подобная картина не вызывала в немце ничего, кроме отвращения. Эти вымученные улыбки и обманчиво фальшивый смех выводили Хельштрома из себя. Он знал истинное отношение французов к немцам. Знал, что теперь им приходилось жить по новым правилам, меняя привычный уклад. Такое положения вещей устраивало не всех, но те, кто был поумнее, давно покинули город. А те, оставшиеся, либо тайно ненавидели, либо подстраивались.       — К моему большому сожалению, нет. Следы привели нашу разведку в лес, но потом она как сквозь землю провалилась. Полагаю, кто-то пришел ей на помощь.       — Она? — переспросил Хельштром. Теперь все его внимание было приковано к полковнику, что неспешно разделывал рыбу, мастерски орудуя ножом.       — Все верно, майор. Лесничий видел небольшой силуэт среди деревьев близ Пфальцского леса.       — С чего вдруг решили, что это женщина — Хельштром старался держать себя в руках, но с каждым новым доводом полковника волна жара в груди необъяснимым образом стремительно разливалась по всему телу.       — Дело в том, что лесничий предложил ей помощь. Он видел ее так же, как я сейчас вижу вас, майор, — тонкие губы полковника расплылись в дьявольской ухмылке. — Шесть месяцев мы пытались поймать воздух. Кто бы мог подумать, что все это время нас водила за нос маленькая дрянь.       — Что вы имеете в виду, герр Ланда? — сухо поинтересовался Хельштром.       — Мы искали выжившего летчика. И каждый раз теряли след. Кто же мог знать, что это женщина. Мы полагаем, ей удалось пересечь границу, но не без посторонней помощи.       — Кто стал бы ей помогать. Американцы? Британцы?       — Мы этого не знаем. Осмелюсь предположить, что у нее на лбу не написано — летчица. Как бы мне не хотелось, но я вынужден признать: здесь мы бессильны.       — А что с самолетом?       — Он не представляет никакой ценности. Теперь это груда железа, — пояснил Ланда.       — И где она сейчас?       — Полагаю, здесь, во Франции.       — Хотите сказать, она второй пилот?       — Думаю да.       Дитер медленно поднес чашку с остывшим кофе к губам, чувствуя на кончике языка горечь от выкуренной сигареты. Вопрос о том, что ждет беглянку в случае поимки, отпал сам собой. Дитер понимал — у нее нет шансов.       —...так что я склонен думать о необходимости убедить ее сотрудничать. Конечно, когда она окажется в наших руках.       — А как она выглядит? Я имею в виду опознавательные знаки, черты внешности? Что, если она сейчас сидит где-то за соседним столиком и тихо ненавидит нас.       — О, майор, это исключено. Ее здесь нет, можете поверить мне. А что касается внешности, тут все куда интересней...

✦•┈๑⋅⋯ ⋯⋅๑┈•✦

      Судьба еще не была к нему столь благосклонна.       Кусая губы, Хельштром на всех парах несся по улицам, убеждая самого себя, что это единственно верный выбор. Отпустив водителя, Дитер велел тому держать рот на замке и в случае возникновения неудобных вопросов убедить начальство, что он отправился в отель, чтобы выпустить пар.       Ему не нужны свидетели.       Нет. Только не в этом случае.       Дитер хотел сделать все тихо. Слишком тихо, не привлекая особого внимания. Вдавив педаль газа в пол, он надеялся, что она дома. Надеялся, что ему не придется колесить по улицам города в поисках той, чья жизнь висела на волоске.       «Среднего роста. Где-то пять футов. Глаза темные. Черты лица выразительные. На ней была пилотка, потому цвет волос, увы, в темноте было не разглядеть. Разве что коса: тяжелая и толстая.»       В момент описания внешности в голове Хельштрома была лишь одна мысль — это она. Вот что не давало ему покоя. Вот почему ему показалась странной ее причека. Нетипичная для француженок длина волос. Совершенно не похожая на других. — Я знал, что ты что-то скрываешь...

✦•┈๑⋅⋯ ⋯⋅๑┈•✦

      Эта близость оседает на теле осколками битого стекла.       Дитер недовольно поджимает губы, жестко хватает за подбородок, разворачивает к себе, сдавливает щеки, разнося импульсы боли под кожей.       — Не испытывай мое терпение, Виктория! — от его ледяного тона по телу бегут мурашки. Он смотрит на ее так, будто впервые видит. Сейчас его намерения кажутся враждебными, и летчица не понимает почему.       Что она такого сделала?       Может, сказала что-то не то?       Или чем-то себя выдала?       От одной лишь мысли о том, что ее ждет, если правда вылезет наружу, становится не по себе. Горло сдавливает удушливый спазм. Сердце заходится в груди так, что, кажется, вот-вот проломит ребра.       — Ничего не хочешь мне рассказать? — Хельштром берет ее за локоть, не позволяя сделать шаг. Тяжело дышит, глядя в упор.       — Что ты хочешь услышать?       Хельштром совершенно по безумному улыбается, кончиком языка облизывает нижнюю губу, шаря по ней пытливым взглядом.       — Какого черта ты здесь делаешь?       — Живу.       На сей раз Хельштром бьет по другой щеке. Несильно, но вполне ощутимо. Она отшатывается к стене, ругая себя за слабость.       «А чего ты ожидала, идиотка? Стоило ему окутать тебя лживыми фразами, как ты сразу же поплыла.» — голос в ее голове ей будто и не принадлежит вовсе. Будто это не ее собственные мысли. Будто кто-то незримый глумился над ее беспомощностью, наслаждаясь моментом.       Виктория морщится, не желая верить в происходящее. Глаза щиплет от подступающих слез. Но плакать при нем — все равно, что дразнить быка красной тряпкой. Нет, она не доставит ему такого удовольствия. Глупо было надеется увидеть в нем что-то хорошее. В таких, как он, нет ничего, кроме жестокости и непомерной злобы. Такие, как он, привыкли убивать. И Виктория уверена: у Хельштрома руки по локоть в крови.       — Думаешь, ты самая умная? — мужчина хватает ее за плечи, встряхивая. — Кто ты, мать твою, такая!       Виктория пытается оградиться от этого. Исчезнуть. Раствориться. Спрятаться. Наверное, чтобы было не так больно. Однако принять жестокую реальность не получается. Ее бросает из крайности в крайность. Помимо ужаса, Хельштром вызывает в ней и что-то еще, и это ломает ее изнутри, стирая все мыслимые границы.       — Что тебе нужно, Дитер? — ее голос дрожит. — Зачем ты мучаешь меня своим присутствием? Зачем следишь и ищешь встречи?       Виктория ловит себя на мысли, что чувствовать симпатию к такому, как он, значит предать собственное я. Она скулит, сжимая пальцами его плечи. Поджимает губы в надежде оттолкнуть распаленного мужчину.       — Твое счастье, что сейчас здесь стою я, а не Ланда. Ему ничего не стоит пустить пулю тебе в голову.       Хельштром отпускает ее слишком быстро и слишком неожиданно. Виктория, не удержав равновесие, оседает на пол, чувствуя, как ноет все тело. Соленые капли все же бегут по щекам, но летчица быстро стирает их рукавом, шмыгнув носом. Рядом с ним она чувствует себя ничтожно жалкой и сломленной. От обиды хочется выть, но Виктория сдерживает этот порыв, возводя глаза к потолку.       Дитер отворачивается, не желая смотреть на ее мучения. До слуха доносятся тихие всхлипы, и, не выдержав, немец бьет кулаком в висящее на стене зеркало, чувствуя металлический запах, что забивает его легкие. Бордовые капли орошают пол, окропляя осколки битого стекла, но Хельштрома это не заботит. Боль физическая куда лучше той, что отравляет душу, острой иглой пронзая сердце. Осознание приходит слишком неожиданно. Будто откровение.       Он не убьет ее даже под угрозой смерти.       Не заберет ее жизнь, даже если к его виску будет приставлено дуло пистолета.       Внезапный порыв ветра, ворвавшись в комнату, обдувает лицо, отрезвляя. Виктория вдыхает полной грудью, дрожащими пальцами стряхивая мелкие осколки с брюк. Она не знает, что будет дальше. Не знает, что еще взбредет ему в голову. Знает лишь одно —сегодня она умрет.       — Уходи, — на удивление ровным голосом произносит Виктория. — Если не собираешься убивать, уходи.       Она все так же сидит на холодном полу, опустив взгляд. Не видит — слышит, как Хельштром подходит ближе. Шумно выдыхает, опускаясь на корточки. Берет ее лицо в свои ладони; заправляет выбившуюся прядку волос за ухо, чувствуя, как она вздрагивает от малейшего прикосновения.       Он хотел, чтобы она дрожала в его руках. Но вовсе не от страха.       — Виктория, ты не в том положении, чтобы дерзить мне. Будь умницей и скажи мне то, что я хочу услышать.       — И что же ты хочешь услышать?       Ее глаза, полные боли и слез встречаются с его, и Хельштрому едва удается сдержать себя, чтобы не разнести все к чертовой матери.       Ну почему-почему-почему из всех женщин в этом городе его взгляд пал именно на нее.       — Кто ты? — Дитер поддается вперед так, что его дыхание смешивается с ее.       — Ты и так это знаешь.       — В таком случае я забираю тебя. Ты больше не можешь здесь оставаться.