Единственный исход призыва – смерть

      

***

       В палатах никогда не было спокойно. Чем старше Настя становилась, тем быстрее принимала факт, что при всём своём влиянии родители специально помещали её в общий зал.        В белом цвете день шел один за другим. Их распорядок походил на пытку повторением.        Утро. Вода на завтрак. Врезающиеся под кожу иглы. Потолок. Опять иглы – либо анализы, либо капельницы. Опять потолок. Вода, похожая на сопли – обед. Обследования. Кусок хлеба. Потолок. Белый, пока не погаснет свет. Когда он чернеет, Настя вытягивает телефон, но ей некому позвонить, поэтому она пялится на него, читая манхвы, до рассвета. Затем она засыпает.        И всё повторяется заново.        Проклятый цикл, в котором сменяется лишь антураж. Вокруг люди, изображающие беспокойство, но их лица – просто маски, спадающие каждый раз, когда им задаётся вопрос: почему Настю снова забыли на кушетке, хотя она корчилась от боли?        Тому, кто страдает, нужно помогать. Тот, кто болен, обязан бороться. Жизнь бесценна, потому что её цену определили за тебя. И окружающие обязаны обыгрывать эту формальность, прямо как актеры в театральной пьесе, чтобы тебе хотя бы показалось, что это имеет хоть какой-то смысл.        Вокруг не люди – оболочки, вращающиеся ураганом из-за пустоты.        И самые дерьмовые среди всех – те, кто не рассыпаются на тысячи речей и столько же проклятий.        Она заносит руку. Хочется того или нет, рука врезается в щеку, но единственное, что в тот миг могло иметь значение – вскипающая злоба в серо-голубых глазах.        Взгляд матери режет. Резал. Будет резать, едва рисуясь грубым очерком в сознании.        Мам, почему ты не любишь меня?        Этот вопрос трепетал где-то в глубине, прямо как ребенок, брошенный в углу. Его хотелось размазать окурком под подошвой, но с каждой новой сигаретой он закручивался сильнее.        Опять ты нас позоришь!        Настя не проронила ни слова, даже когда у неё из рук выдернули бутылку и швырнули на пол, крича, что это её расплата – идти, не чувствуя ног от толчёного стекла.        И Настя шла, оставляя кровавые следы.        Господи, зачем я вообще тебя родила?        Это так привычно слышать вместо «с днём рождения».        Хотя к одному она, вернувшись пораньше в новогоднюю ночь, была не готова.        В квартире, рябящей от украшений, горел свет. Из столовой по коридору разносились чьи-то голоса. Какие-то люди мелькали перед глазами. Настя, подойдя к дверям кухни, замерла.        Как хорошо, что её здесь нет.        Слова папы дышали облегчением. Но на Настю упали свинцовой наковальней.        Она не сглотнула ком, – он застрял где-то на уровне кадыка, – и не смогла остановить слёзы. Она стояла под дверью, бесшумно глотая их, и вслушивалась в смех – звонкий и совершенно счастливый.        Жизнь, в которой её нет, выглядела такой прекрасной.        Настя больше ни разу не появлялась на новогоднем застолье.        Всем врала, что ходит к друзьям, а сама шаталась по улицам, словно привидение. Её Новый год – чёрное небо, леденящий мороз и отголоски фейерверков.        И маленькое окошко в красочный, сахарно-сладкий мир.        О, у тебя Винтик на аве. Ты тоже фанатка?        Настя узнала себя, не понимая, что, чёрт возьми, привело её сюда: неведомое пространство казалось пустой планетой без неба и земли. Только стекло и темнота.        «Ты, жалкое ничтожество!» — донеслось откуда-то, как будто издали, но как будто из головы. — «Тебе никогда не стать даже тенью Лейлы!»        Грубый, мужской. Заносчивый до такой степени, что Настя не сдержалась и двинулась навстречу. Настя бежала тех пор, пока мат не стал громче.        «Чёртова мразь! Ты просто нахлебница!»        Два мужика в балахонах пинали кого-то ногами. Смекнув, что размером кто-то не больше ребёнка, Настя ошарашенно закрыла рот рукой: под ним растекалось алое пятно, но это никого не волновало.        «Когда же ты станешь хоть немного полезнее?!!»        Тело жалобно стонало, содрогаясь от ударов.        «Будь благодарна, что с твоими мизерными способностями клан не вышвырнул тебя на улицу!»        Настя окаменела, будто встретив маленькую себя. Такую до невозможности маленькую и несчастную, что внутренности сами сжимаются.        — Эй... — разлепляет она губы. — Вы, ебланы тупоголовые...        Они, дрогнув как миражи, вдруг разворачиваются. Жирный и худой. Их глаза иглами впиваются в лицо:        — Ты ещё кто?        Настя закатила рукава.        — Твой ночной кошмар, мудила, — и четким движением пробивает челюсть кулаком.        Выразительный хруст – жирный пошатывается. Настя мечтает, чтобы в руках оказалась бита, и рукоять вдруг материализуется под пальцами. Замах сильно сворачивает худому шею, и щелчок, как звон свистка на ринге, объявляет о конце боя.        Настя нагибается, бросив оружие, и протягивает ладонь. Из-под спутанных каштановых волос, напоминая перемазанного углем Маугли, на неё смотрела заплаканная девочка.        — Кто ты?        — Наверно, подруга. А ты?        — Спа-... спасибо... — она, глянув боязливо, приняла ладонь. Помогая отряхивать платье от пыли, Настя еле сдерживала злость:        — Как этим уродам в голову пришло бить ребёнка?!! У тебя нет родителей?        — Я воспитанница церкви, — шмыгнула девочка. — Меня выбрали, чтобы сделать богиней.        — Что?.. Да тебе же... от силы лет десять, нет?.. — брови к переносице Настя, перевязывая разбитые коленки. — Тебе разве не страшно?        — Я должна нести это бремя во имя спасения клана, — заученно повторила она.        Во имя спасения?        — ...тех, кто так унижает тебя?        — Нет-нет, я заслужила это наказание, — девочка торопливо замахала руками. — Мне нужно лучше стараться!        — Лучше стараться?..        — Конечно! — девочка улыбнулась. — Пожертвовать собой – меньшее, что я могу сделать. Тогда все меня полюбят.        Лоскут ткани, которым наспех перевязывалась детская коленка, замер. Узел развязался. Лоскут упал на пол.        — Эй... — раздался встревоженный голос. — Почему ты плачешь?        Не говоря ни слова, Настя рывком прижала ребёнка к себе.        В этом видении так же холодно и пусто, как в её воспоминаниях.        — Ты не должна делать вид, что всё в порядке...        Сжимая так, словно боясь упустить, Настя не смогла унять в голосе дрожь.        — Ты не должна так легко говорить о смерти...        Мимо пролетали люди, мысли и отрывки затертых воспоминаний. Всё хорошее, – первая дружба, первая любовь, старые друзья и посиделки с Рин, – всё самое светлое, – каждая мимолётно сделанная фотография и каждый случайно встреченный кот, – весь смех и все посвященные Насте улыбки были переданы ей объятиями.        В танце теней блеснуло серебро волос.        — В жизни столько всего хорошего, за что можно цепляться...        — Я... — голос девочки надломился, превращаясь в шёпот. Тихий, как шелест дождя. — хочу, чтобы меня любили...        — И ты найдешь... обязательно найдешь тех, кто будет любить тебя, несмотря ни на что.        — Обещаешь?        — Обещаю.        — Тогда... а ты можешь меня любить?        Настя прищурилась, смеясь сквозь слёзы:        — А почему нет? Как тебя зовут?               — Лейла.

***

       Настя распахивает глаза, ощущая, как сердце бьётся в ушах. Оглянувшись по сторонам, она замечает бледно-фиолетовые стены и с облегчением расслабляется: это особняк Винтера.        «Точно, Винтер!» — она спохватывается, срывает куртку со спинки кресла и вылетает в коридор, на ходу сообщая Седрику информацию, способную переломить ход войны. С ней тут же сталкивается прислуга, лопоча что-то про завтрак, и Настя, погладив лестницу рукой, бегло оценивает полировку.        «Сойдёт», — ловко подскочив, под общий ах Настя скользит по перилам, а затем без оглядки проносится к двери: вход в столовую был самым первым, что она выучила в гостях у пусечки сразу после его кабинета.        — Леди! Негоже вам так себя вести в присутствии маркиза! — увидев, как гостью лавиной внесло в столовую, главгорничная всплеснула руками. Но Винтер, сидящий за столом, только рассмеялся:        — Оставь её, — и коротким жестом приказал подать блюда. Все двенадцать мест за длинным столом были заняты, и только Настино, тринадцатое, оставалось пустым. Детишки обернулись, подскакивая, а Настя, отсалютовав, схватилась за ложку. — Доброе утро, леди Анастасия.        — Доброе, — сияя ясным солнышком, мурлыкнула Настя. — Ваша Светлость, мне нужно кое-что с вами обсудить после завтрака.        — Вот как, — заметив, что её как подменили, мужчина сощурился в благосклонной улыбке: — хорошо, леди.        От одного словосочетания пульс начинает зашкаливать. Натянутая, как рубашка на три размера меньше, радость трещит по швам. Дети о чем-то перешептываются, и Настя зовёт их:        — Эй, засранцы, хотите сыграть в покорми-съешь-убей?        — А-а? — встрепенулись они, засверкав глазками.        — Вот представьте, — наблюдая за растущим интересом, она потирает ручки, — вы, игроки, оказались на необитаемом острове. Но продовольствия кончаются. И теперь каждому из вас предстоит выбрать, кого вы хотите покормить, кого съесть, а кого убить... победителем будет тот, кто останется в конце.        — Вау... а магию можно использовать?! — вмешался мальчик в маске черепахи.        — А мечи? — «змеёнок» махом допил молоко.        — Можно. Ешьте и брысь играть, — через пару минут всех как ветром сдуло. Винтер, как строгий учитель, должен был высказаться по этому поводу, однако он молчал, умиротворенно разрезая мясо на тарелке. Наблюдая за аристократичностью его осанки, Настя не заметила, что пролетело несколько минут.        О чем же ты думаешь, так сужая веки?        — Вы так и не притронулись к еде.        Винтер поднял взгляд.        — Вам не по душе жареное?        Настя поежилась.        — Нет аппетита.        — Тогда вы из тех, кто не завтракает?        — Я и обедаю не всегда, — предугадывая «почему?», девушка повела плечом. — Меня лишали возможности родители. Отвыкла с тех пор.        — Их здесь нет. В моём доме вы всегда будете сыты. Пожалуйста, не стесняйтесь.        — Кхм... — Настя покрутила вилку.        — Разговор касается вашей подруги? — понаблюдав за ней, догадался маг. Что-ж, краткость – сестра таланта...        — Я заключила с Лейлой контракт на крови. Она рассказала, как воскресить Рин. Взамен она получила свободу. — раздвинув стул, Настя встаёт. — Это было спланировано с самого начала. Поэтому я не ваша благодетельница и не заслуживаю такого хорошего отношения. Простите.        Она разворачивается, представляя, как позади неё Винтер сжимает столовый прибор, превращая его в гнутый металл. Представляет, как с уст срывается выдох, рваный, будто от удара поддых, и заветное «как ты могла» следом. Представляет, с трудом контролируя тошноту, боясь пошатнуть воздух, звенящий от напряжения, своим поверхностным дыханием.        Желая убраться поскорее, она хватается за дверь...        — И из-за этого вы не оценили старания нашего шеф-повара?        ...и, сжимая ледяной ладонью ручку, вздрагивает от потрясающе спокойного тона.        — Я только что призналась, что предала вас, — повторила она назидательно.        — Я знаю.        — А по-моему, нет.        — С чего вы взяли?        — Я разрушила ваше доверие, — подчеркнула Настя. — Воспользовалась вами в своих целях и делала это с самого начала.        — Вы уже это говорили.        — Ты с ума сошел? — она обернулась, отпуская ручку. — Ты должен прямо сейчас назвать меня предательницей, культисткой и другой херней и вышвырнуть из дома!        Выражение Винтера даже не треснуло.        — Вы хотите приказать мне, маркизу?        — Да! — крикнула Настя. — Я приказываю! Оскорбись и избавься от меня!        — А я не хочу.        В ушах бьют барабаны, в груди – автоматная дробь.        — ...Что?        Это галлюцинации? Это шутка?        — Почему я должен избавляться от вас?        От того, как в радужках плескалась синева, темная, будто со дна Марианской впадины, Насте поплохело.        — Потому что ты параноик, а я тебя наебала.        — Я – владелец крупнейшей информационной гильдии в Инк. Любая ваша ложь у меня как на ладони, леди. Я польстил вам, дав себя обмануть.        Чт-...        ЧТО-ЧТО?        — Винтер, ты тронулся? — упавшим голосом спросила Настя, прикрывая рот рукой.        — В зависимости от того, что вы под этим подразумеваете, — пригубив чаю, звенькнул он блюдцем. — Я вижу наше положение и прекрасно осознаю, что на всё есть своя цена. Магия неспособна вернуть мертвого к жизни. Пусть я – противник культа, я признаю, что не воспользовавшись силой Лейлы, мы станем свидетелями краха империи. Эпидемия растет, как и народные волнения, и в такой ситуации только леди Рин станет спасением.        — А почему... ты в этом уверен? Я же ничего не рассказывала про Рину...        — Я начинал исследовать её способности, — пояснил Верданди. — Из того, что мне известно, она способна на многое. Возможно, ни один архимаг не сумеет победить её, если она научится использовать свой дар.        — ...А ведь я так и не знаю, почему она умерла.        — Я тоже, — маг свёл брови к переносице. — Нам лишь предстоит это узнать.

***

       Без тебя бессмыслен весь мой труд.        — Бегите! Наследный принц сошел с ума-... Кха!        Одна страна разрушена. Он мог бы не разрушать вторую, но...        — Ваше Высочество, не надо!        Чего стоит страна, в которой тебя нет?        — Остановите его!        Чего стоит репутация и поиск вшивых «мирных» путей, если можно просто перереза́ть глотки направо и налево?        — Стража, где стража?!        — Нет-... кх-х..!        Какой смысл в кропотливости, терпении, продуманном многоступенчатом плане, если власть необходима здесь и сейчас?        — П-принц, прекратите!.. — клинки в руках солдат дрожали. — Чёрт, нам с ним не справиться...        Безумство высшей степени – направлять на императора меч.        — Что ты делаешь... Стража!        Бегите. Бегите врассыпную. Лезьте в такие глубокие норы, какие не снились крысам.        Простынь багровеет, по постели растекается пятно.        Кронпринц взмахивает мечом. По полу покатилась монаршая голова. Следом за ней – голова любовницы.        — А-а... А-а-а-а! — истошно заверещала прислуга. Замирая в дверях, стража растерянно тряслась. Лица искаженные гневом, а в глазах блестел страх. Кроли, услышавшие рык тигра.        Седрик будет в бешенстве, когда узнает.        — Отныне я император Инкской империи. Склоните головы либо готовьтесь к смерти.

***

                     — Эй, Лейла. Слушай, у меня есть для тебя альтернатива, — снимая ботинок с затылка, я хватаю девушку прелестной наружности за волосы. Локоны натягиваются тетивой. Розовый померк в грязи. Патлы бы выдрались с корнями, если бы не прилетевший в лицо ошметок земли. Я пожала плечами: — Ладно. Передумала. Просто умри.        — О какой помощи ты, стерва, толкуешь?! — возмутилась «Ивонн». — Кто ты вообще такая?! — хрип перерос в крик, от которого зазвенело в ушах и разносилось эхо в пещере. — Ты же не из этого мира! Какое тебе дело до происходящего здесь?!!        Воровка чужого тела быстро оглядывалась, а потом, уцепившись взглядом за кронпринца, растянула злую улыбку:        — А, так ты влюблена в этого паршивого ублюдка, — найдя в себе силы сухо рассмеяться, она блеснула глазам. Синими, как дно океана. — А я ещё считала того, кто уничтожил наследного принца, своим благодетелем... Нужно было найти тебя и пять раз свернуть шею!        — Кто не успел – тот опоздал, — пожала плечами я. — Знаешь, мы очень похожи.        — Пошла к чёрту. Что ты можешь знать обо мне? — у всех злодеев есть фраза-шаблон?        — Ты стала жертвой обстоятельств и у тебя была семья, — присаживаясь напротив, я долго смотрю на свою руку – её украшало серебрение обручального кольца. — Но потом тебя подтолкнули к роли народной мстительницы. И вот ты здесь. Заканчиваешь путь, не успев начать.        — Да кто... кто ты такая?! — взъярилась Лейла, срываясь на истерический крик. — Ты тоже – Богиня?!! Кто рассказал тебе, как меня убить?!! Кто?!! Винтер Верданди?! Каллисто Регулус?!! Отвечай!        Каждый раз, когда Пенелопа погибала, время отматывалось назад, прокручивая все события заново, и Лейла, как в игре с кнопкой сброса, оттачивала свой план тысячи раз. Скорее всего, заклинание «Системы» не могло повлиять на память высшего существа, поэтому можно понять её досаду.        В конце концов, я здесь бог из машины. Спутала карты похлеще Пенелопы...        Стоп. Я? Не поняла нихуя. В смысле – я? Это же не я. Это Рина. Ебануться, это же Рина!        Да что за нахуй происходит?!!        — Э-э-э... — Настя попробовала быстренько прогрузиться: так, вокруг пещера, вот трупы и обрубки монстров, вот Лейла... Фу, несёт как от гниющего подвала...        Обнаруживая себя по локоть в крови, Настя еле сдерживает тошноту. Почему этот ебучий Инк норовит утопить её в фобиях? Она из-за них не пошла на медика!        «Садисты», — нужно понять, что это за место. Она не просто хрен пойми где – она в чужом теле, которое только что двигалось само по себе. Винтер не говорил, что «прервать зацикленное воспоминание» означает «подменить человека»...        «Дела, — вытаращившись на Лейлу, забывшую хуй пойми что у неё-... у Рин под ботинком, Настя обомлела. — И что дальше?»        — Ты всё разрушила... — задрожал голос Лейлы.        Если бы не та встреча, маска Ивонн была бы всего лишь маской, доказательством лживой натуры и прогнивших помыслов. Символом образа «дамы в беде», к которой нельзя прикасаться, как к лепесткам белладонны: только, замирая от страха, дрожать. Помочь, погладить, приласкать – удел жертв, клюнувших на удочку мнимой добродетели. Те, кто её знают, должны видеть в ней зверя, заражённого бешенством. — Ты разрушила всё, что я выстраивала столетиями... мой план был идеален, продуман до мелочей, пока в это не вмешалась ты!        Так почему Настя смотрит на неё с таким покоем...        — Мне жаль.        и так искренне опускает глаза?        — Ты попадешь в другую реальность.        — Ха-ха... Ха-ха-ха-ха-ха! — Лейла расхохоталась. — Зачем тебе это?        — Так будет лучше.        Придавленная ногой, богиня задержала взгляд. А потом произнесла, понизив тон:        — Занятная.        Зрачки вздрагивают, теряя контур. Растекаются тушью по воде, пока не заполняют радужки до краёв.        — Похожа на меня больше той, кем притворяешься.        Голосок, пропитанный елейностью, никак не подходил оскалу, растянувшемуся во все тридцать два зуба. От его блеска на лопатках проступает пот.        — Для тебя чувства – это инструмент, — отрицает Настя. Не понимая, от чего сердце молчит, оглядывается, но, конечно, не находит кронпринца рядом.        — А для тебя – разве нет? — зная, что нет смысла пятиться назад, и ей неведомо, как вернуться, Настя молча ощущала, как то, что считается землёй, мелко затряслось. Висящие где-то на высоте сталактиты зарябили, как тормозящая текстура, и ладонь, на которой Настя попыталась сосредоточить внимание, зарябила следом.        — Я не настолько конченная.        — Оу, как грубо, — Лейла картинно вздыхает. Пейзаж моргнул – и вот уже они стоят лицом к лицу. Хрупкий силуэт «Ивонн» напоминает призрака. — Давай не будем делать вид, что живём в мире чёрно-белой морали.        Слова, слетавшие с её языка, острее ножа, но развевающееся платье наталкивает на мысль, что она всё-таки красива.        — Твоя подруга сама сказала, что ради достижения цели пойдёт на всё, ровно как и я. Но тебя не волнует, что моему миру не сдержать такое чудовище. Она пойдет дальше, оставляя за собой реки из крови и обрубленных тел... но все в порядке, пока её интересы не противоречат твоим, — глаза Лейлы сверкнули. — Так по каким критериям измеряется зло?        — Не подменяй понятия-...        — Готовая сворачивать горы ради мага, которому ты безразлична, — певуче растягивая гласные, Лейла приливает к ней почти вплотную. — Готовая к хэппи-энду, в котором для тебя не останется места...        Ледяные пальцы впились в твердую ткань плаща. Ледяные, как лёд.        — Чем ты лучше меня?        От прикосновений проступили мурашки.        — Ничем, — вывод разрезает воздух. Увидев, как губы Насти стянулись в линию, Лейла торжествующе улыбается. — Поэтому мы и друзья.        — Что? — улыбка застывает.        — А ты думаешь, зачем я пришла? — Настя шагает навстречу, приближаясь вплотную. — Я пришла за тобой. Кончай вариться в агонии и пошли наружу.        — Что за... что за бред? — скривилась она, быстро ухмыляясь. — Ты наивная или просто дура?..        — Ерепенься сколько хочешь. Но я же знаю, что тебе было одиноко.        — Ты понимаешь, что я в любой момент смогу прикончить тебя?        Поднимая уголки губ, Настя улыбнулась удивительно ласково.        — А ты понимаешь, что я и так умру?        — ...Тогда я убью остальных.        — Рин воскреснет и перережет тебе горло.        — Мне больше нечего терять.        Как же сложно.        — Ты и в новелле была такой упрямой? — вслух пожаловалась Настя, а потом, покачав головой, решительно вцепилась в её локоть. Дверь, представленная в голове до чёртиков подробно, выросла перед ними белым квадратом. — Считаем, что ты поклялась быть паинькой, зарыла топор войны и сердечно меня поблагодарила. Шагай на выход.        Первым в нос врезалась кислинка лимона, пропитавшая воздух. Только потом запах трав, сырости и мужского парфюма: с удивлением Настя обнаружила на себе пиджак, а себя на кушетке. Среди подземелья.        Рядом стоял столик. Откинувшись на спинку стула, за ним сидел Винтер. Словно бы спящего, его освещали свечи, залившие воском золотые канделябры.        — Слава богу, вы очнулись, — тут же отозвался он, вскакивая. — Ещё чуть-чуть, и выбраться из сознания Лейлы стало бы сложнее.        — Где она? — пересохшими губами прошелестела Настя, отделяясь от кровати.        — Там, — кивнул маг на решётки, за которыми часть помещения тонула в темноте.        — А мы где?        — В темнице.        — У маркизов и такое есть, — присвистнула она. — Страшные вы люди.        — Это очень старое место. Его использовал предыдущий глава, — будто оправдываясь, пояснил Верданди. — Вы в порядке? Как ваше самочувствие?        — ... — внимательно посмотрев на него, Настя поинтересовалась: — дорогой маркиз, на месте ли у меня голова?        Он удивлённо поднял брови.        — Да?        — Да? — повторила она с сомнением. — Как же так, при виде вас я всегда её теряю.        — Вы? — открыл Винтер рот.        — Я.        — Что там произошло? — он тут же помрачнел.        — А должно произойти?        — Обычно вы так себя не ведёте-... — Настя обречённо схватилась за голову, прерывая на полуслове:        — Я ебанутая! Я каждый день веду себя по-разному! Привыкай и думай об ужине!        — Каком ужине?        — Как о каком? — с упрёком прицокнула она. — На который я тебя пригласила.        — Когда? — Винтер совершенно растерялся.        — Только что, — сдерживая смех, Настя вскакивает и шагает к двери.        Самое сложное – это не выпустить и даже не защитить Лейлу. Самое сложное – взглянуть ей в глаза.        И раньше времени не умереть.